"Почтальон" - читать интересную книгу автора (Брин Дэвид)

4

Гордон еще крепче сжал свой деревянный меч, который смастерил из доски и донышка консервной банки, и поманил невидимого адъютанта:

Гордон-Макбет расправил плечи, поцеловал меч и гордо направился со сцены навстречу гибели.

Выйдя из пятна света, отбрасываемого масляной лампой, он оглянулся, надеясь уловить реакцию аудитории. Его прежние выступления пришлись ей по вкусу, но урезанная версия «Макбета», впервые в истории сценического искусства разыгранная одним исполнителем, вряд ли могла быть принята на ура.

Впрочем, через секунду после его ухода со сцены раздались полные энтузиазма аплодисменты. Заводилой, как всегда, выступила миссис Адель Томпсон, предводительница этой крохотной общины. Взрослые свистели и топали ногами, выражая одобрение. Граждане помладше неумело хлопали, словно впервые в жизни принимали участие в неведомом им ритуале.

Не иначе, им полюбилась усеченная версия старой трагедии. Гордон облегченно вздохнул. Говоря но правде, он упростил кое-что не столько ради краткости, сколько из-за того, что плохо помнил авторский текст. В последний раз он видел его лет десять тому назад, да и то в полусожженной книжке. Впрочем, последние строки он продекламировал громовым голосом: слова о ветре и о конце он никогда не забудет.

Гордон, заранее улыбаясь, вернулся на сцену — то есть на гаражный подъемник на единственной заправочной станции в крохотном селении под названием Пайн-Вью.

Устав от голода и одиночества, он рискнул испытать на гостеприимство жителей этой горной деревеньки, с полями, окруженными заборами, и домами, сложенными из толстых бревен. Попытка оказалась более удачной, чем он мог надеяться. Большинство имеющих право голоса взрослых членов общины проголосовало за то, чтобы предоставить ему еду и необходимое снаряжение в обмен на серию выступлений. Сделка состоялась.

— Браво! Чудесно! — Миссис Томпсон стояла, в первом ряду, с воодушевлением аплодируя. Эта седовласая и костлявая женщина была полна энергии; сейчас она оглядывалась на «зал», не давая аплодисментам стихнуть. Сорок с чем-то зрителей, в том числе немалая доля детей, послушно выражали восторг. Гордон взмахнул рукой и поклонился ниже, чем когда-либо прежде.

Разумеется, его представление выглядело чистейшей воды халтурой. Однако он был единственным на площади в сто квадратных миль, кто имел хоть какое-то представление о драматическом искусстве. В Америке снова появились крестьяне, и Гордон, подобно своим предшественникам в трудном ремесле менестрелей, научился не обращать внимания на собственные неизбежные погрешности.

Отвесив последний поклон точь-в-точь перед тем, как стали стихать аплодисменты, он убрался со сцены и принялся стягивать свой маскарадный костюм. Выхода на бис не будет: он натренировался в непреклонности. Театральное действо давало ему хлеб насущный, и Гордон умел держать зрителей на голодном пайке до самого прекращения гастролей.

— Чудесно! Замечательно! — восхищалась миссис Томпсон, перехватив его в толпе зрителей, образовавшейся у стола с угощениями. Дети постарше собрались вокруг него в кружок и рассматривали, разинув рты.

Пайн-Вью был вполне процветающим селением в сравнении с голодающими деревнями как на равнинах, так и в горах. Кое-где недоставало целого поколения — так повлияла на детей Трехлетняя зима. Зато здесь ему бросились в глаза подростки и юноши, а также старики, которые приближались к пожилому возрасту еще до Светопреставления. Тут, как видно, сделали все, чтобы спасти буквально каждого. Такое случалось нечасто, но все же случалось — Гордон уже сталкивался с этим.

Страшные годы оставили свою отметину повсюду. Здесь, как в любой деревне, он заметил лица со следами страшных болезнен, истощенные голодом и войной. У двух женщин и одного мужчины были ампутированы конечности, еще у одного видел только правый глаз — левый затянуло катарактой.

Гордон успел привыкнуть к подобному зрелищу — по крайней мере, он был готов к нему в умеренных количествах. Сейчас он благодарил хозяйку:

— Спасибо, миссис Томпсон! До чего приятно слышать учтивые слова от строгого критика! Я рад, что представление пришлось вам по душе.

— Что вы, я серьезно говорю, что уже много лет не получала подобного удовольствия, — настаивала предводительница клана, словно Гордон неумеренно скромничал. — От заключительного монолога Макбета у меня мурашки побежали по спине! Как жаль, что раньше, имея все возможности, я пропустила эту постановку по телевизору. Я и не знала, что это так здорово! А уж та вдохновляющая речь Авраама Линкольна, с которой вы выступали перед нами чуть раньше... Мы, знаете, сперва попытались открыть здесь школу. Но у нас ничего не вышло. Все рабочие руки, даже детские, были наперечет. Теперь я снова об этом поразмыслю — а все благодаря речи Линкольна. У нас сохранились кое-какие старые книжки. Возможно, наступило время для повой попытки.

Гордон вежливо кивал. Этот синдром был ему знаком: здесь он встретил один из самых сердечных приемов за долгие годы, однако неизбежные откровения не могли его не опечалить. Воодушевление аудитории обязательно заставляло Гордона почувствовать себя шарлатаном: ведь его выступления возрождали надежду в немногих достойных людях из старшего поколения, еще помнивших былые времена... Он отлично знал, что надеждам этим суждено угаснуть уже через несколько недель, самое большее — через месяц-другой.

Ему казалось, что семенам цивилизации требуется нечто большее, нежели просто добрая воля и прекрасные намерения стареющих выпускников колледжей. Гордон нередко раздумывал над тем, что, возможно, недостающим звеном мог бы стать правильно выбранный символ, зажигательная идея. При этом он сознавал, что его маленькие драмы, как бы ни был сердечен прием, далеко не дотягивают до того, чтобы сделаться волшебным ключиком. Из них еще могло произрасти что-то примитивное, некий порыв к цивилизации, однако местный энтузиазм неизбежно засыхал на корню. Гордон не мнил себя странствующим мессией. Легенды, которыми он подкармливал зрителей, не обладали силой, способной преодолеть инерцию беспросветности.

Время неумолимо: скоро последние представители старшего поколения сойдут в могилу и континентом будут править враждующие между собой племена. Кто знает, может, минет тысяча лет — и все начнется снова. Пока же...

Гордон был вовремя избавлен от выслушивания неосуществимых планов миссис Томпсон, вселяющих в него одну лишь печаль. Толпа выдавила из своих недр низенькую седовласую негритянку, худую, как пугало, которая бесцеремонно схватила его за руку.

— Опомнись, Адель! — обратилась она к предводительнице клана. — Мистер Кранц с самого полудня не имел во рту маковой росинки! Если мы хотим, чтобы он выступил и вечером, то должны его как следует подкормить. Я права? — Стискивая руку Гордона, она словно дополнительно удостоверялась в его истощенности. Он и не собирался опровергать ее слова, ибо запах еды уже кружил ему голову.

Миссис Томпсон окинула негритянку гневным взглядом.

— Разумеется, Патриция. Позже мы еще вернемся к этому разговору, мистер Кранц. Пускай миссис Хаулетт попробует сделать вас немного пожирнее. — Ее улыбка и сверкающие глаза выдавали ум и нерастраченную иронию. Гордон был вынужден изменить свое мнение о миссис Томпсон: она определенно не глупа.

Миссис Хаулетт вытащила его из толпы. Гордон улыбался и покорно отвечал на приветствия тянущихся к нему рук. Широко раскрытые глаза не упускали ни одного его движения.

«Наверное, голод отточил мое актерское мастерство. Ни разу еще не видел такой реакции на свое лицедейство! Интересно было бы разобраться, что же именно их так проняло в моей игре!»

От длинного стола с угощениями за ним наблюдала имеете с прочими молодая женщина немногим выше росточком, чем миссис Хаулетт, с глубокими миндалевидными глазами и такими иссиня-черными волосами, каких Гордон не встречал никогда в жизни. Она дважды легонько шлепнула по руке ребенка, тянувшегося к еде перед носом у почетного гостя. Встречаясь с Гордоном глазами, женщина всякий раз улыбалась.

От нее не отходил высокий, дородный молодой человек, теребивший рыжую бородку и как-то странно посматривавший на Гордона. В его взгляде читалось то смирение, то отчаяние. Не успел Гордон сообразить, что к чему, как миссис Хаулетт подтолкнула его к хорошенькой брюнетке.

— Эбби, — велела она, — давай-ка положим на тарелку мистера Кранца всего понемножку. Потом он сам решит, на чем остановить внимание. Очень рекомендую пирог с черникой: мое собственное творение.

Гордон послушно промямлил, что, пожалуй, побалуется двумя порциями пирога. Ему было нелегко оставаться дипломатом: он уже много лет не видел и не нюхал ничего подобного. Запахи отвлекали его и мешали сосредоточиться, оценить непонятные взгляды и тянущиеся к нему руки.

Украшением стола служила отменная фаршированная индейка. Кроме того, предлагалась горячая вареная картошка в огромной кастрюле — гарнир к вымоченному в пиве вяленому мясу с морковью и луком. Чуть дальше на столе привлекал взгляд яблочный пирог и сушеные яблоки. «Надо будет запастись всем этим перед уходом», — подумал Гордон.

Решив не терзать себя дальнейшим осмотром, он смело подставил тарелку. Принимая ее, Эбби не сводила с него глаз. Ее массивный рыжий спутник наконец раскрыл рот; пробормотав нечто невразумительное, он сжал руку Гордона в своих лапах. Гордон отпрянул, но неразговорчивый детина не отпускал руку, пока он не изобразил сердечное ответное рукопожатие. Детина снова что-то пробормотал, кивнул и отошел. Прежде чем скрыться в толпе, он чмокнул брюнетку в щеку, после чего скромно потупил взор.

Гордон растерянно заморгал. Уж не проворонил ли он какое-то важное событие?

— Это Майкл, муж Эбби, — объяснила миссис Хаулетт. — Ему надо сменить Эдварда у ловушек. Но он все равно задержался, чтобы посмотреть ваше представление. В детстве он очень любил смотреть телевизионные постановки...

Пар, поднимающийся от тарелки, окончательно лишил оголодавшего Гордона рассудка. В ответ на его благодарность Эбби густо покраснела. Миссис Хаулетт решительно оттащила его к груде старых покрышек, служивших сиденьями.

— Вы еще успеете наговориться с Эбби, — обнадежила негритянка. — Пока ешьте. Наслаждайтесь едой.

Гордона и не требовалось уговаривать, у него только хрустело за ушами. Люди бросали на него любопытные взгляды, а миссис Хаулетт продолжала стрекотать:

— Вкусно, правда? Сидите и ешьте, забудьте о нас. Вот когда насытитесь и будете снова готовы беседовать, мы все еще раз с удовольствием выслушаем, как вы заделались почтальоном.

Гордон поднял глаза. Его окружали заинтересованные физиономии. Он поспешно глотнул пива, чтобы не обжечься горячей картошкой.

— Я обыкновенный путник, — ответил он с набитым ртом, примериваясь к индюшачьей ножке. — Ничего особенного: просто мне попалась эта одежда и сумка.

Он не возражал — пусть пялятся на него, трогают, заговаривают с ним, лишь бы не мешали есть!

Миссис Хаулетт некоторое время переваривала услышанное. Потом, не в силах сдержаться, снова заговорила:

— Когда я была девчонкой, мы угощали нашего почтальона молоком и пирожными. Мой отец всегда оставлял для него на ограде стаканчик виски под Новый год. И любил повторять для нас, детей, этот стишок — ну, вы-то его наверняка знаете: «Ни снега, ни ураганы, ни война и ни хвороба, ни бандиты и ни тьма...»

Гордон поперхнулся и взглянул на нее, желая понять, серьезно ли она говорит. Половина слов в ее изложении не соответствовала оригиналу, и неспроста... Он не собирался ее поправлять.

Правда, долго раздумывать о смысле оговорки ему не пришлось: роскошная еда снова заставила его обо ноем позабыть. В любом случае, у него не было сил разбираться, куда клонит собеседница.

— А наш почтальон пел для нас!

Ребяческое восклицание исходило от темноволосого гиганта с начинающей седеть бородой. Воспоминания затуманили его взор.

— По субботам, возвращаясь из школы, мы слышали его пение за целый квартал! Он был совсем черный, куда чернее, чем миссис Хаулетт или, к примеру, мистер Хортон — видите? Ну и голос у него был! Наверное, потому ему и досталась эта работа. Он всегда приносил мне особые монетки — я собирал их. И звонил в звонок, чтобы вручить их мне из рук в руки.

В его голосе звучала нескрываемая зависть и тоска по минувшему.

— А когда я была маленькой, наш почтальон только посвистывал, — сказала женщина средних лет с изборожденным глубокими морщинами лицом. Ее голос звучал разочарованно. — Зато это был очень милый человек. Позже, уже когда я выросла, придя как-то раз с работы, узнала, что почтальон спас жизнь одному соседу: услыхав, что тот подавился, он делал ему искусственное дыхание, пока не подоспела «скорая».

Слушатели дружно вздохнули, словно присутствовали при повествовании о подвигах древнего героя. Воспоминания становились все более цветистыми, дети внимали им, широко раскрыв глаза. Во всяком случае, хоть и поглощенный едой, Гордон смутно сознавал, что их реакция должна быть именно такова. Скоро пошли столь невероятные подробности, в которые с трудом верилось при всем желании.

Миссис Хаулетт тронула Гордона за колено.

— Ну, расскажите еще разок, как вы заделались почтальоном.

Гордон в отчаянии пожал плечами:

— Я нашел его вещи, только и всего! — выговорил он, не переставая жевать. Волшебные запахи, витавшие над столом, довели его до полуобморочного состояния; в то же время сомкнувшаяся вокруг толпа вселяла в него панику. Впрочем, если взрослые жители деревни предпочитают окутывать романтическим флером свои воспоминания о людях, которых они в былые времена считали мальчиками на побегушках, то это их дело. Наверное, его сегодняшнее выступление навеяло воспоминания о некотором альтруизме, который они подмечали в свое время, еще детьми, у людей, снабжавших их почтой. Сколько угодно! Пусть воображают невесть что, только бы не мешали есть!

— Вот как! — Люди переглядывались, понимающе кивали, словно в ответе Гордона содержался глубокий смысл. Он слышал, как его слова побежали по толпе, мигом достигнув ее периферии.

— Он нашел вещи почтальона и, само собой, сделался им...

Они усмотрели в его ответе нечто такое, что их умиротворило; толпа стала редеть. Лишь позднее Гордон осознал, сколь важное событие произошло в свете масляных ламп, пока он упивался давно позабытым вкусом добротной еды.