"Лесная смерть" - читать интересную книгу автора (Обер Брижит)15Опять больница. Совершенно не представляю себе, который теперь час. Раны мои промыли, перевязали, дали мне легкое успокоительное. Гассен отобрал у меня нож. Мне было очень трудно разжать пальцы. Теперь уже я чувствую себя получше. Похоже, огонь основательно потрудился над моей прической. Зрелище, надо полагать, восхитительное. Забинтованная со всех сторон мумия с клочком торчащих на макушке волос. Иветтой сейчас занимаются врачи. Перелом черепа. Ей собираются делать томографию. Остается лишь Богу молиться. Гийом ждет под дверью операционной — словно часовой, ходит взад-вперед по коридору. Виржини все еще спит, ее поместили в отдельную палату; остальные собрались в зале ожидания: Гассен, я, дежурный полицейский и Тони. Ему наложили шов на бедро — в добрый десяток стежков, — а затем занялись и сломанным носом. Наверное, у него теперь огромная повязка поперек лица. Лица, которого я никогда не видела. Когда он шевелится, слышно, как позвякивают наручники. На него навесили целую кучу обвинений — всякую ерунду типа «присвоения чужого имени», «подделки документов и их использования», «оскорбления полицейского при исполнении служебных обязанностей», «сокрытия улик» — не говоря уже о том, что над ним до сих пор висит вынесенный семь лет назад приговор суда о помещении в психиатрическую лечебницу. — Как же вам удалось догадаться? — закуривая сигарету, спрашивает у него Гассен. — Да ни о чем я не догадывался, — отвечает Тони. — Только в самом конце до меня начало постепенно доходить, что к чему. Видите ли, вся беда в том, что я понятия не имел, виновен ли я в убийстве, за которое осужден, или нет — ведь я действительно не знал, убил того ребенка я или кто-то другой. — Как же так? — Сейчас я объясню вам, как такое получилось. Дело было в 1988 году; я в те времена каждый день напивался до беспамятства; поэтому, когда за мной явились полицейские, я честно сам себе задал вопрос: неужели это сделал я? Элен говорила, что да, полицейские — тоже, психиатры придерживались такого же мнения; а что же я сам? Просто не знал, ничего не мог вспомнить. Однако боялся, что все же сотворил это, пребывая во вторичном состоянии.[7] Я ведь уже не раз черт знает что выделывал, а память напрочь отшибало. Драки. Какие-то безумные выходки. Половину своего отрочества я находился под наблюдением психиатров. И в определенной степени к этому привык. А потом, после того как попал в клинику и прошел курс дезинтоксикации, я начал размышлять. Произошло нечто совершенно непонятное, но — действительно я задушил того ребенка или нет — назад, в прошлое, уже не вернешься. Мне не хотелось до конца дней своих так и жить в лечебнице. Я хотел увидеть Элен, увидеть свою дочь — я боялся за нее. В ходе лечения я узнал о том, что люди, в детстве постоянно подвергавшиеся насилию, нередко имеют склонность проявлять насилие по отношению к другим. Я немало размышлял в этом плане о себе. У Элен детство тоже было достаточно тяжелым. Я знал, что у нее случаются иногда внезапные порывы к насилию. Виржини довольно часто плакала безо всяких на то видимых причин и успокаивалась лишь тогда, когда я брал ее на руки… Дежурный полицейский покашливает. Тони прерывает свой рассказ, затем продолжает: — Нередко мне приходилось видеть синяки на теле девочки; Элен в таких случаях говорила, что ребенок упал. А потом в один прекрасный день я пришел домой и увидел, что Элен пьет виски, а малышка кричит не своим голосом. Элен ничего не делала для того, чтобы успокоить ее — она просто смотрела на девочку, и вид у нее при этом был какой-то странный, как бы отсутствующий. Я подошел к ребенку и увидел, что в кожу малышки воткнута булавка, которой обычно скалывают пеленки. Элен повернулась ко мне и совершенно спокойно на меня посмотрела. «Ей больно», — вот и все, что она тогда сказала. Дрожащими руками я вытащил булавку, успокоил девочку, а потом — в полной ярости — вновь повернулся к Элен. Она принялась упрекать меня в том, что я из всякой ерунды делаю настоящую драму, обозвала меня истеричным пьянчужкой. Я никак не мог прийти в себя от изумления. Она спокойно смотрела, как ребенок мучается, а теперь меня же обвиняет в полной безответственности! Я не сумел удержаться от гнева: взял ее за плечи и встряхнул как следует; Элен начала меня оскорблять — целый поток грязных ругательств; она была вне себя. Мы подрались. В тот вечер я сломал ей руку. Потом она говорила мне, что сама не понимает, отчего вдруг на нее такое нашло — настоящий приступ безумия; а еще сказала, что после смерти Макса у нее иногда случаются помутнения сознания. Но ничего подобного она больше не делала — ни разу. — Что еще за Макс? Да, действительно: кто такой этот Макс? — Ее сын. Ей было семнадцать, когда она его родила. — Сын? Но ни о каком сыне и речи никогда не было! — Разумеется: он ведь умер. — Ну-ка поподробнее, а то я ничего не понимаю. — Хорошо; тогда я расскажу вам все с самого начала. Когда мы с Элен познакомились — это было в 1986 году, — я проходил курс дезинтоксикации, а она только начинала приходить в себя после третьей попытки самоубийства. Мы вместе проходили лечение — сеансы групповой терапии; там я и узнал, что в семнадцать лет она неизвестно от кого родила ребенка, а два года назад он умер. Мальчику было тогда, наверное, лет восемь. Насколько я понял, он погиб в результате несчастного случая. Было заметно, что она никак не может справиться с постигшим ее горем. Она считала, что этот ребенок непременно бы все изменил в ее жизни: с ним она забыла бы все то зло, что довелось ей испытать в детстве. Но он умер. — Просто невероятно! эта информация не фигурирует ни в одном из досье! — возмущается Гассен. — Наверное, вы просто не попросили у Элен ее семейную книжку?[8] — Странно! Мы, представьте себе, внимательнейшим образом изучили все подробности жизни лиц, так или иначе имеющих отношение к убийствам. — Тогда я вижу лишь одно возможное решение проблемы: ребенок не был зарегистрирован. — Но каким образом такое возможно?.. — Она запросто могла родить его сама, без всякой посторонней помощи и постоянно держать при себе — так он принадлежал только ей одной. Это вполне в ее характере. — А как же школа и все прочее? И тут меня озаряет: если Элен родила в семнадцать лет и по каким-то соображениям не хотела, чтобы люди узнали об этом, ей оставалось лишь уговорить мать зарегистрировать ребенка как своего собственного… Ну конечно! Очевидно, ни одному из моих блистательных «собеседников»-мужчин такое и в голову прийти не может. Гассен принимается поспешно нажимать на кнопки радиотелефона. — Привет, это я. Запроси в архиве досье Сиккарди… Да, именно. Внимательно просмотри его и отыщи там что-нибудь по поводу Макса Сиккарди. Если ничего не найдешь, позвони в Марсель, срочно… Да, и как только что-то будет, сразу же перезвони мне. Инспектор раздраженно захлопывает радиотелефон. — Так на чем мы с вами остановились? — На том, как я познакомился с Элен. Мы быстро прониклись симпатией друг к другу. Оба мы были несчастны, оба имели за плечами тяжелое детство, поэтому каждый из нас воспринимал другого как очень близкого ему человека; потом Элен забеременела; она не хотела ребенка, но я настоял, чтобы она сохранила его: думал, что так будет лучше, что новый маленький человечек способен заменить в ее душе другого… Господи, если бы я мог предвидеть, как все обернется, если бы хоть тень догадки мелькнула тогда у меня в голове… Гассен нервно покашливает. — Продолжайте. — Ну, родилась Виржини, и все у нас было почти хорошо — до того момента, пока Элен не познакомилась с Полем. Он в то время работал в Марселе. — Что — он тоже? — Клянусь вам: я тут нисколько не виноват. Жена Поля умерла от рака, и он один воспитывал двухлетнего сынишку, Рено. С Элен они познакомились в банке — он тогда служил простым кассиром. Совсем молоденький, элегантный Поль влюбляется в юную, всегда печальную женщину, пытавшуюся покончить жизнь самоубийством… И надеется на то, что она поможет ему вырастить сына… Если бы он только знал… — И что же за этим последовало? — А вы как думаете? Элен сразу же — и не на шутку — им увлеклась. Нормальный, уравновешенный, серьезный мужчина. Она явно испытала удовольствие, сообщив мне, что они стали любовниками. Однако почему-то никак не могла принять окончательное решение, выбрав из нас двоих кого-то одного. Так наша совместная жизнь продолжалась — почти по-прежнему; почти — потому что я начал страшно напиваться: не мог я вынести того, что Элен спит с Полем и ведет себя подчас так, что жуть берет. Но я был без ума от нее!.. Для меня она стала чем-то вроде наркотика: она постоянно возвращала меня в прошлое — в привычную боль минувших лет. Говорит он очень быстро и отрывисто — словно в голове у него теснится столько воспоминаний и образов, что на все не хватает слов. — Она рассказала мне все свои секреты о полученных в детстве синяках и побоях; о том, каково это — ощущать себя почти вещью, с которой может случиться все что угодно, причем в любой момент: когда спишь, когда ешь — когда угодно на тебя может обрушиться внезапный удар — кулаком, ремнем; тебя могут отстегать, порезать, запереть в стенном шкафу наедине с твоим страхом, голодом и прямо под себя справленной малой нуждой… Вам приходилось когда-нибудь голодать много дней подряд? — К сожалению, нет, — отвечает Гассен. — Так что же было дальше? — Когда мной вплотную занялись фараоны, она меня бросила; я умолял ее мне помочь, сказал, что люблю ее — до нее у меня вообще никого не было в этой жизни; но она заявила, что между нами все кончено, что она меня больше не любит… Вдохнув побольше воздуха, Тони продолжает: — Она согласилась выйти замуж за Поля, тот удочерил Виржини, и они уехали: Поля перевели по работе куда-то в другое место. В своей, обитой со всех сторон мягкой тканью, палате я много размышлял обо всем этом. Глупо, наверное: я думал о том, что Элен способна плохо обращаться с Виржини, причинить ей боль, но мне и в голову никогда прийти не могло, что убить того ребенка в нашем квартале могла она. Когда меня стали иногда отпускать, я принялся разыскивать их, и мне это удалось, причем самым примитивным способом — с помощью телефонного справочника. Правда, сначала мне пришлось просмотреть телефонные справочники всех департаментов. Но я их нашел. А дальше все оказалось проще простого. Приехал сюда, нанялся на работу в одну из строительных бригад Стефана Мигуэна и вскоре узнал, что он с ней довольно близко знаком. Это было нечто — жить вот так, совсем рядом с ними… Иногда я видел Виржини в парке — с Полем Фанстаном. Она называла его папой… Нет, я вовсе не собирался вмешиваться в их жизнь — мне хотелось только видеть их время от времени. Это давало мне как бы иллюзию семьи. А на самом деле я, наверное, чувствовал себя страшно несчастным. И жутко ревновал. Я хорошо представляю себе длинную печальную фигуру среди деревьев — он смотрит, как Виржини смеется, гуляя с другим мужчиной, которого считает своим отцом. Несчастный беглец, которому некуда больше податься, жадно глотающий случайно оброненные крошки чужого счастья… — А потом я узнал, что Рено, сын Поля, убит. Попробуйте представить себе, до какой степени меня ошеломило это известие! Более того: выяснилось, что он был не первым ребенком, задушенным в здешних местах, — Мимо нас, позвякивая, проезжает какая-то тележка; в зале гулким эхом отдаются чьи-то печальные голоса, с едва слышным шипением отворяются двери лифта. Тони продолжает: — Вскоре я узнал, что Элен изменяет мужу с Бенуа Дельмаром, хотя всем было известно, что он — близкий друг, почти жених владелицы «Трианона». Эти простые, спокойным тоном произнесенные слова больно ранят меня в глубине души. — Инспектор Гассен, — раздается вдруг какой-то женский голос, — вас там просят на минутку. Какой-то невнятный гул в конце коридора. Дежурный полицейский — он по-прежнему стоит возле нас — негромко откашливается. — Вообще-то вы меня частенько видели в «Трианоне», Элиза, — негромко произносит Тони. — Кино я обожаю, к тому же у меня тогда была уйма свободного времени. А на вас я обратил внимание потому, что выглядели вы, на мой взгляд, довольно соблазнительно. Хотите — верьте, хотите — нет, но я внезапно краснею — уж такая я, видно, дура. Мы только что пережили совершенно ненормальный денек, а я, понимаете ли, краснею оттого, что какой-то сбежавший из психушки тип сообщает мне, что я — в его вкусе. Точнее — — Не знаю, почему она остановила свой выбор именно на Бенуа. Познакомились они на вечере, организованном «Лайонс Клубом». На том самом вечере? Бенуа очень хотел затащить меня туда, сам он просто обязан был туда явиться, я же предпочла остаться дома — посмотреть по телевизору какой-то фильм. И подумать только: из-за такой ерунды ей удалось с ним познакомиться! — Вернемся же к нашему расследованию, дорогой коллега, — иронически произносит Гассен, вновь садясь рядом с нами. — Вы рассказывали мне об Элен и Поле. — Да; я решил разузнать, какой образ жизни они ведут, и принялся почти что шпионить за ними. Мне очень больно было заниматься этим. Видеть Элен совсем рядом с собой, знать, что она живет с Полем, что на своей хорошенькой вилле они вместе воспитывают моего ребенка… В то время как я приговорен судом к пожизненному заключению за убийство. Я начал ненавидеть Поля… Ведь я, собственно, ничего о нем не знал. Всегда любезный, приветливый — гладкий, словно отполированный морем камушек… Я полагал, что Поль, скорее всего, и есть тот самый убийца, по вине которого погибли дети. И не только здешние… Ведь там, в Марселе, я вполне мог оказаться жертвой обмана, будучи ловко подставлен правосудию настоящим убийцей! Кто же еще мог проникнуть ко мне в дом, не взломав дверей, чтобы подбросить улики? Кто еще мог ненавидеть меня до такой степени? И подумать только: я много размышлял на эту тему, но мне никогда и в голову бы не пришло заподозрить хоть в чем-то Элен! Я не способен был даже представить себе, что вообще какая-либо женщина может вытворять подобные вещи. — Да, женщины довольно редко становятся убийцами, но, когда с ними такое случается, убивают они чаще всего детей, — тоном профессионала замечает Гассен. — А что Виржини — вы ведь и за ней наблюдали тоже? — Выглядела она неплохо: сразу видно, что ее хорошо кормят и правильно воспитывают, но все-таки вид у нее был несколько странный — какой-то отсутствующий, что ли. Этакая куколка — всегда вежливая, хорошо причесанная, улыбающаяся… Мне сразу же пришла в голову мысль о том, что, если Поль действительно замешан в этой грязной истории, то и она, вполне возможно, располагает какими-то сведениями о совершенных убийствах. А потом нашли труп Микаэля. Мне не раз доводилось видеть этого парнишку. Я знал, что они были очень дружны с Виржини. А еще я знал, что Виржини познакомилась с Элизой — а ведь только с ней она, пожалуй, могла поделиться той весьма интересной информацией, которой, судя по всему, располагала. Так — сама собой — возникла необходимость что-то придумать, чтобы получить возможность ее расспросить, то бишь — начать собственное расследование. — Именно тогда вы и решились, так сказать, «дублировать» Иссэра? — Да. Так было намного удобнее, к тому же я знал, что Элиза не сможет догадаться о моем мошенничестве. Да уж, конечно: несчастная, набитая опилками кукла в инвалидной коляске… — Вот я и пошел на этот спектакль с переодеванием, пытаясь собрать улики против Поля. Я тогда был почти уверен в том, что убийца — он. До тех пор, пока в поле моего зрения не попал новый персонаж — Жан Гийом. Я навел справки и выяснил, что у него есть родственники в Ла Сиота, и они с женой ежегодно проводили там отпуск. В 1988 году — как раз в то время, когда произошло убийство, в котором обвинили меня — он был в Марселе… Это совпадение несколько ошеломило меня. Теперь я имел дело уже с двумя подозреваемыми. — И что же потом? — Потом… Я продолжал вести расследование, постоянно держа Элизу в курсе своих последних открытий… Премного благодарна. — Я подумал, что слишком уж, наверное, зациклился на личности Поля, и поэтому решил последовательно подвергнуть подозрению всех подряд; должен сознаться, что Стефан являл собой в этом отношении фигуру чрезвычайно привлекательную. Однако что-то все же смущало меня: почему Элизу сбросили в пруд? Ну какого черта Полю, Стефану, Гийому — или вообще неизвестно кому — понадобилось вдруг избавиться от вас? Кто же мог злиться на вас до такой степени? Или этот некто злился на Стефана, и все содеянное было направлено против него, а вас, если можно так выразиться, задело рикошетом? Я тогда совсем запутался. Дошел даже до того, что решил было, будто Гийом вас и утопил — чтобы получить возможность выступить в роли спасителя… А кроме того, разумеется, существовала более чем вероятная возможность причастности ко всему происшедшему Элен. Элен ревновала вас к Бенуа, Элен, несомненно, люто вас ненавидела… Однако тот факт, что Элен ненавидела вас и даже пыталась лишить вас жизни, вовсе не свидетельствовал о том, что она может быть каким-то образом причастна и к убийствам детей. Ну скажем, я просто не хотел даже рассматривать такую возможность; хотя мысль о ней то и дело возникала у меня в голове — я упорно отбрасывал ее, как нечто несуразное и глупое. — Я вовсе не хочу подгонять вас, но все же нельзя ли чуть побыстрее? Ведь для начала достаточно обрисовать все в общих чертах, правда? — предлагает Гассен несколько чересчур уж любезным тоном. — Простите, я и в самом деле слишком ударяюсь в подробности. Удивительно, до какой степени человек может увлечься копанием в собственной жизни… — Когда вы начали всерьез подозревать Элен? — Когда Элизу порезали ножом. Я пришел совершенно неожиданно и застал ее всю в крови, чуть ли не обезумевшую от ужаса. Нож валялся рядом, на полу. «Лагиоль» с желтой ручкой. В тот момент у меня была одна забота: как можно быстрее вызвать «скорую». Как только Элизу увезли, я тихонько улизнул оттуда. Моросило — шел мелкий, но упорный холодный дождь; я шагал под этим дождем до тех пор, пока не оказался у пруда. Нож сильно обеспокоил меня. Форма лезвия, его размеры — все совпадало с результатами экспертиз, проведенных после осмотра трупов. Значит, человек, напавший на Элизу, и убийца детей — одно и то же лицо. А по логике вещей это могла быть только Элен. Гассен вздыхает. Наверное, он думает о том, что и сам вполне мог бы прийти к такому выводу. — Ощущение было такое, словно мне на голову ушат холодной вода опрокинули, — продолжает Тони, — или будто вдруг очнулся после двадцатилетней пьянки. Я вспомнил о Максе, о его фотографии, которую Элен постоянно таскала с собой; о Максе, смерть которого сделала ее наполовину сумасшедшей. Вспомнил тот ее совершенно пустой взгляд, что ловил иногда на себе или на Виржини — ее «взгляд во тьму», я так его мысленно называл, потому что возникало ощущение, будто она видит перед собой лишь непроглядный мрак. Вспомнив и сопоставив все детали, я впервые всерьез подумал о том, что это и в самом деле может быть она. Возникшее подозрение было для меня воистину чудовищным — ведь в таком случае именно она вполне умышленно подвела меня под обвинение в Марселе; кроме того, это означало, что она не просто убийца, а порочное и дьявольски коварное существо. Необходимо было получить какие-то реальные доказательства, чтобы все окончательно выяснить. — Не понимаю, — удивляется Гассен. — Вы были почти уверены в том, что ваша бывшая жена — убийца, и не сообщили об этом полиции? По-прежнему продолжали прятаться и ждать, когда она убьет еще одного ребенка? — А что еще я, по-вашему, мог сделать? Заявиться в комиссариат, чтобы меня оттуда тотчас прямиком препроводили в психиатрическую клинику, навесив на меня вдобавок все совершенные в округе убийства? Чрезвычайно опасный преступник совершает побег, и — словно бы случайно — его находят именно в том самом месте, где каким-то маньяком один за другим убиты несколько ребятишек! Вы что — полагаете, будто в полиции меня бы встретили с цветами и почестями? Да еще поверили бы моим обвинениям в адрес всеми уважаемой мадам Фанстан? А кроме того, я страшно не хотел, чтобы это и в самом деле оказалась она. Нечто, затаившееся где-то глубоко в душе, все еще пыталось вернуть мне веру в ее невиновность… Все же она — мать моей дочери, понимаете? — Продолжайте, — со вздохом произносит Гассен. — Мысль о том, что это может быть она, буквально с ума меня сводила, но в то же время я чувствовал, что так оно и есть. — И вы не боялись того, что в один прекрасный день она прикончит Виржини? — Нет. Если я и боялся за Виржини, то по несколько иным причинам. Ведь все жертвы — исключительно мужского пола. Кем бы ни был убийца, его явно интересовали только мальчики восьмилетнего возраста. Сей факт навел меня на мысль о том, что, если это и в самом деле — Элен, то, может быть, она убивает детей, похожих на Макса. Но Макс был брюнетом с черными глазами, а если Шарль-Эрик и был брюнетом, то Микаэль — блондином; у Матье волосы были каштановые, хотя у Рено — черные — и так далее; глаза у них тоже были разного цвета. Я оказался так глуп, что никак не мог уловить тут вполне определенной последовательности. — Последовательности? — Черные волосы Рено, черные глаза Шарля-Эрика, руки Микаэля, сердце Матье, половые органы Жориса… — Новый восьмилетний мальчик… — бормочет Гассен. — Именно. Воображаемый мальчик. Аккуратно упакованный в красивый футляр… скрюченные ручки, маленькое сердце, положенные на кусочек бархата глаза — вынутые из глазниц, они гораздо крупнее, чем выглядят на лице человека. Господи, спасибо тебе за то, что ты лишил меня возможности видеть все это! — И что же дальше? — в нетерпении спрашивает Гассен. — Дальше? Все части головоломки постепенно начали занимать свои места. Я был в полном отчаянии, жутко хотелось сбежать куда-нибудь подальше от всего этого, но в то же время я чувствовал себя обязанным остаться здесь, чтобы помочь уничтожить эту женщину — ту самую женщину, которую когда-то так сильно любил; женщину, явно страдающую очень опасным для людей психическим расстройством… — A как в эту историю оказался замешан Мигуэн? — спрашивает Гассен, в голосе которого уже проскальзывают нотки раздражения и отчаяния. — Стефан Мигуэн подозревал Элен в том, что она изменяет Полю. Он вообще довольно странно относился к ней. Стефан полагал, что именно поэтому она и позаимствовала у него как-то «ситроен». На самом деле она спала и со Стефаном. Половой акт был для нее лишь средством приобрести над мужчиной власть. Учитывая это, можно предположить, что переспать она успела со всеми парнями в округе. Хотя, скорее всего, она была абсолютно фригидна. Знаете, ведь отец насиловал ее много лет подряд. К тому же я уверен, что и отцом Макса был он. Вот это да! Гассен, должно быть, поражен не меньше моего, ибо он молчит. Слышно только, как он нервно сглатывает — и все. Ну да! Конечно же! Такая сволочь, как ее отец, наверняка еще насиловал девчонку; в один прекрасный день выяснилось, что она беременна, и тогда, чтобы избежать скандала, они подстроили все так, что получалось, будто мать ребенка — мадам Сиккарди… Уверена, что не ошибаюсь. — На чем бишь я остановился? — произносит Тони. — Ах, да: Стефан. Она сама призналась нам в том, что сделала все необходимое, чтобы виновным сочли его. И разумеется, она же оглушила его тогда в парке и столкнула Элизу в пруд. Она ненавидела вас — из-за Бенуа; ведь Бенуа предпочел вас ей. Он с ней порвал. Это он мне сам рассказал. Он ему об этом Да, я хорошо помню: Бенуа тогда целую неделю ночевал у меня, потому что в его квартире ужасно пахло краской; рассказывал он мне что-то и про маляра — «симпатяга-парень и совсем не дурак». Но видела ли я сама того маляра? Нет; наверное, нет. Так значит, Бенуа с Элен порвал. Странное испытываешь ощущение, узнав одновременно, что твой парень обманывал тебя с другой, но — порвал с твоей соперницей. А если вспомнить о том, что это и послужило причиной… Ужасно горько понимать, что погиб он в тот самый момент, когда выбрал именно меня. — Попробуйте только представить себе, какие чувства испытала Элен, когда Поль привел ее к вам в гости и она узнала вас. Попробуйте вообразить всю силу ее ненависти и — одновременно — чувства торжества, внезапно одержанной победы. Ведь вы, ее соперница, оказались вдруг поверженной и совершенно беззащитной! Должно быть, она вволю позабавилась, обманывая вас. Позабавилась? По-моему, не самое подходящее слово в данном случае. Неужели она всего лишь забавлялась, желая мне зла, пугая меня чуть ли не до смерти, убивая детей? Не думаю. Наверное, ей было очень плохо, постоянно, все время — даже когда она веселилась, ей все равно было плохо. Невольно я вспоминаю ее жалобы на жизнь, внезапные перепады настроения, приступы тоски и отчаяния… Отдавала ли она себе отчет в том, что вытворяет? Я даже в этом не уверена. Зато почти уверена в том, что бывали моменты, когда она вполне искренне ощущала себя самой обычной домохозяйкой, которую просто преследует какое-то невезение. Никогда она мне не казалась торжествующей, нет; скорее, бесконечно несчастной. Даже в самый последний момент, когда она собралась всех нас убить, в голосе ее звучал все тот же душевный надлом… Что такое там говорит Тони? — Не думаю, чтобы она была в состоянии владеть собой — это было сильнее ее: стоило ей увидеть мальчишку, чем-то похожего на Макса, как она тут же испытывала непреодолимое желание уничтожить его, прижав к себе изо всех сил… — Вы были свидетелем каких-то из ее преступлений? — негромко спрашивает Гассен. — Если бы я был свидетелем ее преступлений, у меня, надо полагать, вряд ли бы сохранились хоть какие-то сомнения относительно ее виновности… — парирует Тони. Слышно, как Гассен — что-то чересчур уж поспешно — листает страницы своего блокнота. — Она призналась вам в том, что убила Софи Мигуэн… — Совершенно верно. Не знаю, было ли это частью задуманного ею плана, но бегство Стефана неплохо сыграло ей на руку… Последний телефонный звонок Стефана… Он тогда уже понял, что стал жертвой какой-то чудовищной интриги. Если бы только он обратился в полицию! — Кстати, по поводу Софи Мигуэн… Мне удалосьтаки раскрыть ее тайну, — довольным голосом произносит Гассен. — Она состояла в довольно близких отношениях с Манюэлем Кэнсоном. Тоже мне — тайна… — Однако в основе этих близких отношений лежало вовсе не то, о чем вы сейчас думаете; нет, — продолжает он. — В действительности он всего лишь снабжал ее кокаином. Маню — продавец наркотиков? Софи, набивающая себе ноздри подобной гадостью? А впрочем — почему бы нет? Меня уже ничем не удивишь — все резервы способности удивляться давно исчерпаны: скажи мне сейчас кто-нибудь, что совсем рядом произошел ядерный взрыв, я бы, пожалуй, и бровью не повела. — Вот, значит, почему у нее всегда был такой возбужденный вид, — тихо произносит Тони. — А Поль Фанстан? Какую он играл роль во всей этой истории? — Роль мужа, — спокойно поясняет Тони. — Вы, надо полагать, понимаете, что я имею в виду: надежность, респектабельность, материальный достаток… — Он мог быть ее сообщником? — А вы сами встали бы на сторону женщины, которую подозреваете в том, что она убила вашего сына? Гассен в ответ лишь бормочет нечто невнятное. Поль знал гораздо больше, чем ты думаешь, комиссар Иссэр, даже если и сам не подозревал о том, что знает это! Я невольно вспоминаю обрывки случайно услышанных разговоров. Внезапные вспышки гнева обычно такого спокойного Поля, его неожиданные нападки на Элен. Он относился к ней последнее время с явной неприязнью — потому, должно быть, что просто нутром, как говорится, чувствовал — а точнее: знал — чудовищную правду… Но предпочитал все же обманывать самого себя. В точности как и вы, дорогой мой Тони. Скрип стула, шарканье подошв; от куртки дежурного полицейского сильно пахнет основательно промокшей шерстяной тканью. — А вы никогда не боялись, что Элен заметит и узнает вас? — Знаете, когда она видела меня в последний раз, я весил на десять кило больше, лицо у меня было одутловатым, а кроме того — борода и длинные каштановые волосы. Явившись сюда, я купил себе поляризованные очки, постригся очень коротко, выкрасил волосы в черный цвет и старался не попадаться ей на глаза — вот и все. — Опасная игра. — Нисколько не опаснее, чем разгуливать по городу, переодевшись комиссаром Иссэром. Если человек месяц за месяцем сидит взаперти без малейшей надежды когда-либо выбраться на свободу, вынужденный горстями глотать таблетки, разрушающие его организм, не говоря уже о смирительной рубашке, электрошоке и долгих часах психотерапии — причем выносит он все это отнюдь не за собственные грехи, понятие «опасность» становится для него весьма и весьма относительным. Опять покашливание. Такое ощущение, будто мы находимся в туберкулезном санатории. — Я так и не понял до сих пор, что за план она вынашивала в голове, заезжая за Элизой, чтобы подбросить ее в аэропорт. — К этому моменту мое присутствие в городе уже ни для кого не было тайной. Я стал наиболее подходящей кандидатурой на роль преступника — лучше и не придумаешь; однако я уже следовал за ней по пятам, а в этом хорошего было мало. Вот у нее и возникла необходимость исчезнуть. Я думаю, она решила для начала избавиться от всех возможных свидетелей — в первую очередь, от Поля — и где-то в другом месте в очередной раз начать жизнь заново. Действовала она при этом, как мне кажется, отнюдь не повинуясь рассудку — скорее всего, ею опять овладело непреодолимое желание все разрушать. Слышно, как чиркает спичка о коробок. — Вы видели, как ее машина попала в аварию? — К несчастью, нет. Во второй половине дня я зашел к Элизе — заперты и двери, и ставни. Тогда я двинулся к дому Фанстанов — картина та же, плюс отсутствие машины. В итоге я принялся наугад разъезжать по близлежащим шоссе, надеясь наткнуться на них хотя бы случайно. И точно — как раз на выходе из поворота в Велини я увидел на обочине врезавшуюся в дерево машину. В ней никого не было. — Никого? — восклицает Гассен, в голосе которого звучит явное недоверие. — Никого. Кровь на заднем сиденье. И следы колес на траве — я тотчас подумал об инвалидной коляске Элизы. Направившись по этим следам, я вскоре оказался возле того сарая в лесу. В окно я увидел Элизу. Она, похоже, была вне себя от ужаса: разъезжала, как сумасшедшая, от стенки к стенке. Элен стояла в дверном проеме и с усмешкой наблюдала за ней… От этого зрелища у меня мороз по коже пробежал. Затем Элен подошла к Элизе со стаканом воды в руках — та жадно выпила и почти тотчас уснула. Я видел, что вы живы, Элиза: ваша грудь мерно приподнималась и опускалась. Но я не знал, как мне поступить. Войти? Но чего бы я этим добился? — Немедленного спасения жизни мадемуазель Андриоли, надо полагать, — желчно замечает Гассен. — Да, но никак не ареста Элен. Необходимо было предпринять что-то такое, в результате чего она сама бы во всем созналась, причем при свидетелях, иначе никто никогда бы мне не поверил. Внезапно я вспомнил о Виржини. Посмотрел на часы: без пятнадцати пять; затем подумал о том, что коль скоро Элен всего лишь усыпила вас, Элиза, значит, в ее планы вовсе не входит убивать вас тотчас же. Тем не менее, вы, наверное, несколько рисковали, поставив на карту мою голову, а, дорогой Тони? — Я бросился в школу, забрал оттуда Виржини, представившись коллегой Поля; сказал, что родители попросили меня зайти за ней, поскольку их машина попала в аварию, а девочку нужно срочно отвезти к бабушке. Насчет поездки к бабушке учительница оказалась в курсе, и моя осведомленность в семейных проблемах Фанстанов убедила ее в том, что мне вполне можно доверить ребенка. Я посадил Виржини в машину. Разумеется, никак нельзя было допустить, чтобы она видела то, что произойдет дальше. Я всегда имел при себе шприц и ампулы гексобарбитала: уходя из лечебницы, я прихватил с собой целую кучу коробок с этим лекарством — на тот случай, если у меня начнутся приступы болезни… Короче, захватив Виржини врасплох, я быстренько сделал ей первый укол, связал ее и спрятал в багажнике. Потом вернулся к сараю, где вновь застал их обеих — и Элен, и Элизу. Не знаю, что именно замышляла Элен — возможно, просто намеревалась вволю поиздеваться над Элизой… — Но где же были Поль с Иветтой? — Уже в квартире Бенуа, надо полагать. — Непостижимо. Я рассуждаю в одиночку: раз Элен усыпила меня, то, наверное, И тут мне в голову приходит одна мысль. Правда, несколько, что называется, «притянутая за уши», но зато вполне способная объяснить, почему никто не видел, как машина Элен попала в аварию. Да потому, что никакой аварии и не было! Когда она за нами заехала, в машине она была одна. Одна — по той простой причине, что Поль был уже мертв! И труп его уже сидел на диване в квартире Бенуа! Остановка возле банка? Элементарный обман. Я ведь слышала только, как хлопнула дверца машины и Поль меня поприветствовал. Это приветствие она когда угодно могла записать на свой карманный магнитофон. Да, я уверена: все так и было. Под каким-то предлогом заманив Поля в квартиру Бенуа, она убила его. Потом заехала, чтобы забрать нас с Иветтой. О черт, Иветта! Она-то непременно увидела бы, что никакого Поля в машине не появилось… Хотя, нет; ну надо же быть такой дурой: Иветту она вырубила сразу же, еще возле нашего дома; тот самый странный вздох, который донесся до моих ушей, когда Иветта села в машину, означал, что Элен просто-напросто проломила ей голову. Отсюда и кровь на заднем сиденье. Затем она делает вид, будто заехала за Полем, изображает некое подобие аварии и оглушает меня, стукнув по голове. Вот и все хитрости. Когда мы с ней оказались в сарае, она усыпила меня, воспользовавшись моей коляской, отвезла Иветту к Бенуа, а затем вернулась — чтобы помучать меня немножко; но тут, к счастью, появился Тони Мерсье. И Элен вообразила, что более удобного случая убить двух зайцев сразу и не придумаешь — нисколько не колеблясь, она выстрелила в Тони. Затем отвезла меня к Бенуа, бросила там и отправилась за Жаном Гийомом. Только вот зачем, спрашивается? — Ее жизнь вне опасности, — в этот самый момент произносит низкий — и чуть дрожащий — голос Гийома. Иветта спасена! — Ну хоть одна хорошая новость, — говорит Тони. — Присядьте-ка, старина, а то вид у вас что-то совсем уж бледный. — Посмотрел бы я, как вы бы выглядели на моем месте. Врачи опасались, что у нее вполне может быть поврежден мозг… Ох, нет: нашей семье и одного живого трупа с лихвой достаточно! Гийом буквально рухает на один из пластиковых стульев — они тут наверняка оранжевые; стул жалобно скрипит под тяжестью его тела. — Вы в состоянии ответить на кое-какие вопросы? — осведомляется Гассен, которому явно не терпится закончить все это поскорее. — Ну, если вам так важно что-то узнать… — Почему вы пошли с Элен Фанстан в квартиру Бенуа Дельмара? — Но я шел туда вовсе не с ней! Я же сантехник, меня вызвали туда проверить трубы в туалете: они вроде бы давали протечку. А когда я подъехал, то увидел, что она выходит из машины; вид у нее был очень взволнованный; я поприветствовал ее, спросил, с какой стати она оказалась возле этого дома — тем более что машина была не ее, а какая-то серая «хонда»… — Она приехала на моей машине, — поясняет Тони. — Элен в некоторой растерянности заморгала, затем бросилась ко мне и попросила меня пойти с ней: это очень срочно, Полю вдруг стало плохо, она даже боится, что он умер… Я тогда подумал, что они зашли в этот дом навестить кого-то из друзей; да и думать-то особенно мне было некогда: она бросилась бегом, я — за ней, мы поднялись на лифте, она открыла дверь, и тут — бац! — я буквально налетаю с размаху на Элизу, сидящую в своей коляске; стою дурак дураком, ничего ровным счетом не понимая, прохожу в комнату — Элен уже успела запереть за нами дверь; ставни закрыты, тьма тьмущая, и тут во мраке я вдруг вижу Поля и Иветту; он — мертв, это сразу понятно: весь в крови, глаза остекленело открыты; а Иветта — с закрытыми глазами, но едва дышит, и при этом у нее из ушей и из носа течет кровь… Мне едва плохо не стало… А что было дальше, вы уже знаете… — Вернемся немножко назад, — тихо произносит Гассен, переворачивая страницы своего блокнота. — А скажите-ка, Мерсье, как вам удалось так быстро оказаться в квартире Бенуа Дельмара, не имея машины? — Пешком: по той аллее, что идет вдоль дорожки для гольфа; таким образом можно значительно срезать путь — получается не больше трехсот метров. До тех пор, пока машина не отъехала от сарая, я прикидывался мертвым, потом встал и быстро пустился по этой самой аллее. Кстати, заметил попутно, что на ней дважды отпечатались следы колес — колес инвалидного кресла Элизы. Хотя Элизу Элен только что увезла вместе с креслом в моей машине. Оставалось лишь прийти к выводу, что Элен до этого успела воспользоваться коляской Элизы, так? Но кого же она могла на ней перевозить? Разумеется, того, чьей кровью было запачкано заднее сиденье ее машины. Естественно, моя теория оказалась верной! Жаль только, что я не могу сообщить им об этом! — У вас были ключи от квартиры Дельмара? — Да, я сделал себе дубликаты, когда еще был занят ее ремонтом — так, на всякий случай… — На удивление предусмотрительный субъект, — замечает Гассен, вновь листая свой блокнот. — Да; если не хочешь вновь угодить в западню, приходится быть очень предусмотрительным. — А можете вы мне объяснить, почему вы заявили Элен, что Виржини находится в квартире Дельмара, тогда как на самом деле она лежала в багажнике вашей машины? — Обычный блеф. Первая попавшаяся в голову более или менее правдоподобная версия. К тому же, благодаря этому, я точно знал, куда именно отправилась Элен, прихватив с собой Элизу, после того как выстрелила в меня. Ей и в голову прийти не могло, что на самом деле Виржини лежит в багажнике той самой «хонды», на которой она отправилась к Бенуа! Так вот почему, явившись в квартиру, Элен не нашла там Виржини… Лишь Поль с Иветтой бок о бок сидели на диване… Господи, ну и путаница! — Который час? — спрашивает Гийом; судя по голосу, ему глубоко наплевать на процесс расследования. — Двадцать два ноль-ноль, — произносит какой-то хриплый голос, принадлежащий, по всей вероятности, дежурному полицейскому. — Итак, если я все правильно понял, вы, Мерсье, в свою очередь, тоже примчались в квартиру Дельмара, — несколько нервным тоном продолжает Гассен. — Именно так. Я заметил «хонду» на стоянке; дождь лил как из ведра, поэтому вокруг не было ни души; я открыл багажник — ключ от него все это время оставался у меня — и вынул оттуда Виржини. А потом едва успел спрятаться за мусорными контейнерами: Элен вихрем вылетела из дома, вновь села за руль и рванула с места, как сумасшедшая — если, конечно, мне позволено употреблять такие сравнения… — Ради Бога, пожалуйста. Что же было потом? — Я все еще так и не придумал, как же мне поступить дальше. Наконец решил подняться в квартиру Бенуа; дверь я открыл совсем тихонько. И почти сразу же увидел. — Что именно? — Там было очень темно, но все же мне удалось разглядеть две человеческие фигуры, совершенно неподвижно сидящие на диване. Я подошел поближе и, когда глаза привыкли к темноте, узнал Поля — тот был явно мертв, и Иветту — живую, но без сознания. А еще там была Элиза в своей инвалидной коляске. Я усадил Виржини на диван рядом с Иветтой и решил дожидаться возвращения Элен. Уж на этот-то раз у меня были все шансы вывести ее на чистую воду! — А как же девочка? Вы считали совершенно нормальным, что Виржини — ваша дочь — станет свидетелем этого? — Нет, конечно; поэтому-то я и вколол ей гексобарбитал… Но она проснулась… в данном случае вряд ли стоит вдаваться в подробности. Короче, я вынужден был усыпить ее снова, а потом спрятал, как мог — за большим кожаным креслом, а сам притаился за дверью. — Ну прямо роман, которому ни конца, ни края не видно; разве что Фантомаса только и не хватает… И именно в этот момент мадам Фанстан вошла вместе с вами в квартиру — так, Гийом? — Да, — подтверждает Гийом. — Я сейчас с удовольствием выпил бы кофе. — Любопытно, не правда ли? Вы всегда появляетесь вовремя, причем там, где вас вовсе не ждут… То — в Марселе, то — на берегу пруда, а теперь — на удивление кстати — вас вызвали чинить трубы в доме Дельмара! Кто именно вас вызвал? — Да мне просто позвонили и попросили срочно явиться в дом Б, в квартиру месье Дельмара. — Вы что — тоже надо мной издеваться вздумали? Или заранее сговорились об этом? — Ничего подобного. К тому же я понятия не имел, что фамилия погибшего жениха Элизы — Дельмар. — Тем не менее мне совершенно непонятно, для чего мадам Фанстан могло понадобиться вызвать вас туда… — произносит Гассен, как бы размышляя вслух. — Естественно, ибо это я позвонил Гийому, — спокойно и мягко произносит Тони. — Вы? — почти хором восклицают Гассен с Гийомом. — Прежде чем подняться в квартиру Бенуа — Но из-за вас меня запросто могли убить! — возмущается Гийом. — Вообще-то подобный оборот событий казался мне абсолютно невозможным. Я был вооружен и точно знал, что у Элен никакого оружия нет. Естественно, я никак не мог ожидать, что Элизе взбредет вдруг в голову вмешаться в это дело… Да уж: идиотка, каких еще свет не видывал — взять да и всадить человеку нож в бедро! Во-первых, я запросто могла угодить ему прямиком в артерию, а во-вторых, едва не обрекла нас всех на верную смерть… Впредь, Элиза Андриоли, вам определенно следует быть поскромнее и не спешить брать на себя роль этакой супермыши — спасателя всех обиженных и угнетенных. — Сестра, у вас не найдется аспирина? — спрашивает Гассен. Но прежде чем медсестра успевает ответить, кто-то быстрым шагом подходит к нам. — Есть новости? — хриплым голосом человека, выкурившего слишком много сигарет подряд, осведомляется Гассен. — Тела Фанстанов только что доставили в морг. Не слишком приятное зрелище… вам доводилось когда-нибудь видеть сосиски, вовремя не снятые с мангала? — произносит какой-то человек, явно пребывающий в дурном настроении. — Пожалуйста, без подробностей: у меня и так уже голова раскалывается. Что экспертиза? — Результаты будут завтра утром. Куда прикажете определить этого негодяя Мерсье? — Полегче, Мендоза; вряд ли стоит оскорблять свидетелей. Мерсье сейчас поедет с нами. — С чего это ваш парень так ополчился на Мерсье? — спрашивает Гийом. — А просто он у нас слишком самолюбив, наш Мендоза… так ведь, Мендоза? В данный момент он просто в ужасе пребывает, ибо у него есть все основания опасаться за собственную шкуру. Знаете, каким образом Мерсье удавалось постоянно быть в курсе самых мельчайших деталей расследования? Исключительно благодаря Мендозе. — Да ладно вам, черт возьми! — восклицает Мендоза, уже удаляясь от нас. — Пойду лучше выпью кофе. — Каждое утро они встречались в баре, чтобы обсудить последние спортивные новости… Так что вы, Мерсье, имели возможность досконально изучить все тонкости игры в футбол! — усмехается Гассен. — Когда я понял, что Мендоза — полицейский, да еще занимается в числе других расследованием интересующего меня дела, я сделал все возможное, чтобы познакомиться с ним поближе! Впрочем, это оказалось совсем несложно. Достаточно лишь все время гладить его по шерстке. — Только не вздумайте когда-нибудь сказать такое при нем, — советует Гассен. Ну что ж; уже довольно поздно, нам пора. Слышно, как открывается какая-то дверь. — Ваша дочь проснулась, месье. — Как же вы теперь ей все объясните? — взволнованно спрашивает Гийом. — Не знаю. Скажу, что я — ее настоящий отец. А Поль и Элен погибли при пожаре. — Но ведь она знала, что убийцей была Элен, я уверен в этом! — произносит Гассен, поднимаясь со стула. — И что с того? Или вы намерены привлечь ее к суду за соучастие? Он направляется к палате, где Виржини сейчас, наверное, тщетно пытается понять, что же произошло. Не хотела бы я оказаться на ее месте. Наверняка ей потребуется серьезное и довольно длительное лечение. Не могла она пройти через все это и нисколько не пострадать. Вернувшийся Мендоза небрежно спрашивает: — А с ней что делать? Таким тоном человек может говорить разве что о заблудившейся собаке, из чего я прихожу к выводу, что речь идет обо мне. — Я уже распорядился, чтобы известили ее дядюшку. Вы, мадемуазель, останетесь пока здесь: он либо сам приедет, либо сообщит нам, что с вами делать дальше. Да, уж, конечно. Останусь я здесь или меня переведут в какое-то другое место — мне абсолютно все равно. Теперь мне есть о чем думать: огромный запас размышлений на много лет вперед. Только что закрылась дверь за Тони. Медсестра катит мое кресло в палату. Где-то у меня за спиной раздается характерный гудок радиотелефона инспектора — в тиши больничного коридора он кажется непривычно громким. — Слушаю… Что? Черт, могу себе представить… О'кей. Чао. — Какие-то новости? — спрашивает Гийом, догоняя его. — Да нет, не совсем: только что пришел телекс из Марселя. По поводу Максима Сиккарди… родился 3 июля 1976 года; отец — сорокавосьмилетний Рене Сиккарди, мать — тридцатидевятилетняя Жозетта Сиккарди! Браво, Элиза: ты оказалась абсолютно права! — Что? — бормочет так ничего и не понявший Гийом. — У Элен был сын, которого официально зарегистрировали как ребенка ее родителей. Есть все основания полагать, что ее папаша, этот самый Рене, и в самом деле — его отец. — Но это же чудовищно! — возмущается Гийом. — Пожалуй… Но это еще не все: знаете, отчего умер ее сын? Его насмерть замучили в каком-то подвале два накачавшихся наркотиками подростка… Господи, в каком же мире мы живем… Вот и удивляйтесь после этого, что она вдруг свихнулась! Последние слова я слышу уже довольно смутно: мы с медсестрой сворачиваем в другой коридор. На меня внезапно наваливается усталость. Тяжелая, непреодолимая усталость. Непреодолимая… |
||
|