"Замок отравителей" - читать интересную книгу автора (Брюссоло Серж)

ГЛАВА 13 ОКОЛДОВАННЫЙ ГОРОД

В последующие дни все пошло как нельзя хуже. Как и предвидела Ирана, зверь вскоре покинул замок и бродил по улицам города. Многие видели его или уверяли, что видели, однако все описания сходились. Чудище было похоже на горбатого медведя, у него была костяная лысая голова, передвигался он прихрамывая, а его скрюченная тень могла присниться только в кошмарном сне. Время от времени он скребся в двери и ставни, словно пытаясь проникнуть в дома.

В городе воцарился ужас. На закате дня жители баррикадировались, и даже кабачки закрывали двери, не впуская запоздалых клиентов.

Ни разу не пересеклись пути ночного дозора и зверя. В замке же, наоборот, многие служанки замечали его на поворотах коридоров. Одна из них так испугалась, что лишилась чувств, а потом и ума. Жеан ощущал себя одураченным и абсолютно бесполезным: чудище будто издевалось над ним, оказываясь всегда в месте, противоположном тому, где он его подкарауливал.

Ода больше не покидала свою комнату, самое большее — она приоткрывала дверь, чтобы принять горшок супа и круглую буханку хлеба.

— Я должна привыкать к заточению, — заявила она Иране. — Следите, чтобы мне приносили глиняную посуду, я буду разбивать ее. Таким образом, никто уже не воспользуется ею после меня. Ну а если кто-то будет удивляться, придумайте что-нибудь. Например, говорите всем, что я ужасно неловкая.

Дни свои Ода проводила, стоя на коленях перед ковчежцем и страстно молясь; она вызывала жалость в своей глухой, до шеи, одежде, словно вынуждена была прятать от людских глаз увядание своей больной плоти.

Дориус терял терпение, его угрозы перемежались умоляющими просьбами. «Зверь нашептывает мне разные гадости», — говорил он. Однако монах воздерживался повторять их вслух.

— Нам грозит опасность, — твердила Ирана. — Когда станет известно о болезни Оды, нас тоже посчитают зараженными, и не исключено, что заставят удалиться в лепрозорий вместе с ней. Говорю тебе: надо срочно сматываться.

Но события приняли другой оборот. Однажды утром на обочине дороги нашли мертвого разносчика. Он лежал на спине, подмяв под себя содержимое своего лотка. Его губы посинели, словно кровь уже свернулась в венах, в руке было надкусанное яблоко.

Затем пришла очередь дроздов, больших любителей зрелых плодов. Их находили под деревьями, лапками кверху; скованные смертью, они походили на сухие веточки.

Вскоре из болот появились сине-черные лягушки, они раздувались и лопались. Рыбы выплывали из воды животами вверх — тоже мертвые.

— Все это проделки озлобленного зверя! — кричал все тот же фанатик на рыночной площади. — До вас еще не дошло, что он явился отомстить за отравителя Гомело? Это он его создал! Зверюга бродит вокруг города и облизывает плоды, висящие на деревьях, чтобы оставить на них свою отравленную слюну. Он мочится в болота, пруды, чтобы наполнить их своим ядом. Гомело нам верно сказал: вы все подохнете от яда. Фрукты будут отравлены и овощи… Подохнут и животные, высунув почерневшие языки. Молитесь, испрашивайте помощи у Бога, она вам потребуется. Наша Голгофа только начинается.

Его освистали, хотя и сознавали, что он прав. А кидавшие в него камни промахнулись, поскольку у них тряслись руки от страха.

Ожье, смельчак Ожье, и тот уехал.

— Я слишком стар, не могу встретиться лицом к лицу с дьяволом. Найду-ка себе убежище, пока все не стало еще хуже. Прощайте, друзья. Надеюсь, мы скоро увидимся и выпьем кувшинчик вина, посмеиваясь над этой мерзкой историей.

Вся природа становилась подозрительной. Овцы, пощипав отравленную траву, гибли целыми стадами. Люди уже не осмеливались сорвать яблоко, пить воду из источника.

Иногда зверь облизывал один или два плода на дереве, и невозможно было определить на глаз, какие именно, ведь яд не имел ни цвета, ни запаха. Беозары — камни, вынутые из внутренностей животных, как и жабий камень, не пенились при соприкосновении с ядом. Они не издавали звуков и не меняли цвет.

Мало того, яд обладал необычайной убойной силой даже в микроскопических дозах. Врачи полагали, что он происходит из отвара смертельных грибов, а не из слюны или мочи зверя. Но никто и не слушал их. Действительно страшное настало время. Пастухи пасли овец, трясясь от ужаса. Женщины, пасшие гусей, дрожали от мысли, что зверь может выскочить из кустов и целовать их в уста; говорили, будто чудище обожало целовать молоденьких девушек, засовывая свой черный язык им глубоко в глотку. Красавицы от этого сразу умирали, с синими губами и выпученными глазами.

Умирали и дети-лакомки, которые не могли устоять перед осыпанным малиной кустом или сочными зрелыми грушами.

Целые семьи углежогов, живущих в лесах, погибли в судорогах после того, как погрызли несколько яблок, сорванных с дерева на обочине дороги.

Зверь развлекался человеческими слабостями. Он особенно напирал на их чревоугодие. Никто никогда не знал, с какой стороны ждать удара.

Не пощадил зверь и сам город, потому что мочился в фонтаны. Кумушки стали ходить за водой, беря с собой собаку, которой сначала давали полакать из миски, чтобы убедиться, что вода безвредна. И в скором времени наказание постигло всех местных собак.

Горожане отказались покупать продукты, которые крестьяне привозили из деревень в надежде продать их на рыночной площади. Не бьющая крыльями или не кудахтающая, не гогочущая домашняя птица внушала подозрение. Ощипанные каплуны, копченое мясо, соленая рыба уподобились мертвечине, взятой у отравленных животных. Торговцы жареным мясом рвали на себе волосы. Где достать мясо, не боясь, что всучат тушу, от которой за десять шагов разит отравой? Кому доверять?

Жители Кандарека стали питаться своими запасами солонины и маринованной рыбы, яблоками, луком и грушами, хранящимися в погребах. Все попрятали муку, чтобы самим выпекать хлеб.

Большой проблемой была вода. Приходилось денно и нощно охранять колодцы. Что до общественных фонтанов, то как быть уверенным в том, что зверь только что не помочился в питающие их источники, в момент, когда наполняешь кувшин или ведро?

А наполнив сосуд, нужно было убедиться в безвредности его содержимого, попросить кого-нибудь отпить… но кого? Некоторые нищие соглашались на это при условии, что им дадут поесть. Вскоре и они отказались после того, как полдюжины из них отдали Богу душу, умерев в страшных мучениях.

— Остается пить только вино! — решили жаждущие. — К черту воду, пусть ее пьют лягушки!

Неумеренность в вине породила странную атмосферу мрачного разгульного праздника. На улицах допившимся до белой горячки пьяницам в каждой проходившей матроне виделся зверь. Школяры развлекались вовсю, приумножив свои глупые выходки: они наряжались карнавальными монстрами, используя разное тряпье и маски. Когда их ловили с поличным, то нещадно били, но это не мешало им продолжать развлекаться.

По ночам город погружался в настороженную тишину. Дозорные, сержанты с обычными палками, стоящие на страже у фонтанов или возле колодцев, вынуждены были крепко сжимать зубы, чтобы они не стучали. Им повсюду слышалась хромающая поступь зверя, ищущего жертву.

— Всеобщее безумие, да и только, — скрежетала зубами Ирана. — Разве тебе не понятно, что каждый пользуется мнимым монстром, чтобы сводить счеты? Не колеблясь, отравляют своих недругов. Да и чего ради церемониться, все спишется на зверя. Отсюда и возросшее количество смертей. А тот зверюга здесь ни при чем.

Убежденности в этом у Жеана было намного меньше. Проклятие Гомело он воспринял всерьез. Все знали, что когда казни подвергался невиновный, потусторонний мир давал ему право мстить своим палачам.

С мечом в руке проводник обходил пустынные улицы. С неких пор даже собаки боялись людей и убегали, как только кто-нибудь делал вид, что подходит к ним.

Сорванцам пришла в голову мысль предлагать кумушкам живых лягушек, с помощью которых те могли проверять безвредность воды. Купив лягушку, ей связывали лапки, опускали в кувшин с водой и некоторое время выжидали. Если лягушка по прошествии минуты начинала квакать, значит, воду пить можно, а если нет… Был в этих ухищрениях и недостаток: у фонтанов росла куча дохлых лягушек, воняющих, как в аду, когда дьявол приспускает свои штаны.

Соленая селедка вызывала жажду, а неумеренное пьянство вызывало у пьяниц белую горячку. Сам Дориус не напивался. Он ощущал последствия своих действий. Кандарек медленно превращался в город кошмаров, населенный сумасшедшими.

— Если так будет продолжаться, — говорил монах, — мы создадим отряд пробовальщиков среди заключенных, на которых надеты кандалы. С этих пор каждое нарушение повлечет за собой наказание, которое будет одинаковым для всех: виновный вынужден будет в течение нескольких дней пробовать воду из фонтанов и фрукты, поступающие из деревень. Таким образом он искупит свою вину, обезопасит честных людей от проделок зверя.

Напрасно люди прокалывали новые дырочки в поясах, незаметно пришел денежный голод… Еда стала редкостью, и крестьяне, привозившие продавать на рынках живых кур и каплунов, вздули цены. Бедняки стали ловить крыс, кошек и собак, как во времена великого голода. Радовались любому мясу, лишь бы живность, которую бросили в котелок, за секунду до этого еще дрыгала ногами.

Организовались караваны за провизией в края, которые наверняка еще не настиг зверь-отравитель. Отправились многие, но не вернулся ни один. То ли они стали жертвою отравленного водоема, то ли их убили разбойники с большой дороги.

Деревья ломились от соблазнительных, никем не срываемых плодов. Жеан, патрулируя в близлежащих селах, с вожделением взирал на сочные груши, от вида которых рот наполнялся слюной. Лакомый плод притягивал его к дереву, заставлял протягивать руку… Один-два раза Жеан чуть не поддался соблазну. Вид мертвого дрозда, лежащего среди упавших фруктов, отрезвлял его. Здесь прошел зверь… Он облизал кожицу груш, оставив на ней ядовитую слюну, глубоко проникшую в мякоть плода.

Жеан не раз вынужден был бежать от дерева. Терзаемый голодом, он довольствовался ломтем черствого хлеба и луковицей, которые всегда имел при себе, чтобы не упасть в голодный обморок.

— Да не зверь лижет фрукты! — метала громы и молнии Ирана. — Наверняка кто-то наносит на них яд кисточкой, будто покрывая лаком.

— Но кто?

— Например, суконщики! Те, которые наняли тебя, чтобы ты доказал невиновность их брата. Я считаю их вполне способными на такие пакости.

— Но ведь они состоятельные люди!

— Ну и что? Уж не думаешь ли ты, что они сделаны из другого теста?

Уменьшились запасы селедки, мучной пищи и вина, которого каждый напился вволю. Кончилось и пиво. Во время дождя приходилось натягивать промасленное полотно, чтобы собирать небесную воду. Случалось, закидывали камнями воров, залезавших в кладовые; негодяи делали в перегородках дыры, чтобы утащить пару сухих колбас. Некоторые профессиональные пробовальщики, прослышав об уйме работы в Кандареке, прибежали в город из далеких провинций. Оголодавшие горожане, которым надоело питаться ячменной похлебкой, платили им золотом, но пробовальщики быстро дали деру, напуганные размахом угрозы.

И все-таки однажды ночью Жеан встретил зверя.

Он уже не верил в него и отчаялся когда-нибудь столкнуться нос к носу с чудищем, но этой-то ночью и случилось нечто необычное. Жеан увидел его вдалеке при скудном уличном освещении, в мерцающем свете нескольких фонарей, горевших на перекрестках.

Жеан поднимался по узкому проулку, где все окна домов были закрыты ставнями. Он очень устал, на ногах словно повисли камни, был голоден и умирал от жажды, когда оно появилось… Можно было подумать, что чудище только и дожидалось этой степени крайней уязвимости, чтобы вызывающе держать себя с тем, кому поручено отловить его и уничтожить.

Зверь, казалось, поджидал Жеана в слабом свете фонаря, причудливо стоя на кривых ногах, с искривленным плечом, облезлой шкурой. Жеан различил только силуэт, скорее гротескный, нежели устрашающий. Это мог быть и человек в плаще с капюшоном, носильщик, чья спина согнулась под тяжестью мешка. Как узнать? Ведь так плохо видно. Но Жеан понимал, что ни одно существо, наделенное разумом, не станет таскаться по улицам города в столь поздний час. И потом, было что-то дерзкое в поведении силуэта. Нечто вроде вызывающей насмешки. Он явно кого-то ждал, на манер тех девушек, которые приглашают мужчину следовать за собой. Рукою он уперся в бедро, голову слегка наклонил набок, будто желая сказать: «Ну, приятель, ты решился?»

Жеан застыл на месте, нерешительно сжал рукоять меча обеими руками. Кричать бесполезно, никто не придет на помощь. Да к тому же многие дома опустели, когда разразилась эпидемия отравлений, и некоторые кварталы поражали своей заброшенностью.

Жеан шагнул вперед. Чудище сделало то же самое. Жеан снова шагнул. Оно тоже. Они словно исполняли непонятный танец, создававший странное сообщество. «Что тебе от меня надо?» — едва не крикнул проводник. Повадки чудища обескураживали его. Он предпочел бы встретиться со зверем, брызжущим пеной, с оскаленными острыми клыками и издающим приводящее в ужас рычание. Ко всему прочему Жеана раздражало то, что он плохо различал зверя. Он страстно желал сразиться с этим удаленным и дерзким силуэтом, немой язык которого был ему непонятен. Существо двинулось вперед. Оно хромало и на ходу оглядывалось через плечо, проверяя, идет ли за ним Жеан. Оно не выказывало никакого страха… никакого желания схватиться врукопашную. Жеану все больше становилось не по себе. Уж не околдовали ли его?

Искривленная тень свернула в темную улочку. Ни капельки света не просачивалось через деревянные ставни окон, и Жеан сообразил, что его увлекали в ставшую нежилой часть квартала. Ни один из прошлых его обитателей не укрывался за фасадами, а, приложив ухо к стене, можно было слышать за ними гулкую тишину, как в пустых бочках. Это был тупик… Черная дыра, куда с трудом проникал лунный свет; густая масса чернил, казалось, свалившаяся с затемненного неба. Жеан остановился у прохода, прислушиваясь к удаляющимся шагам зверя.

Он не видел его, но тот был там. Он слышал, как зверь идет. Что он хотел? Устроить дуэль в темноте?

Неожиданно скрипнула дверь, и Жеан услышал постанывание ступеней лестницы. Существо только что вошло в один из домов. Стало тихо. Потом свет свечи заплясал на промасленном пергаменте, натянутом на раму окна на третьем этаже строения в самом конце тупика. Свеча высветила кривой силуэт озлобленного зверя, который, казалось, говорил: «Я показываю тебе дорогу. Чего ты ждешь? Чтобы я вернулся и взял тебя за руку?»

На этот раз встреча была неминуемой. Жеан, широко раскрыв глаза, углубился во мрак. В поднятой руке он держал меч, другую вытянул вперед, чтобы не наткнуться на что-нибудь. В самом конце Жеан нашел распахнутую дверь с вырванной щеколдой. Дверь принадлежала одному из домов, покинутому своими обитателями, как только ветер безумия задул над Кандареком.

Жеан поставил ногу на первую ступеньку лестницы, взвывшую в ночной тишине. Уж не собирался ли зверь раздавить его, сбросив на голову сундук или шкаф? Он стал подниматься, сначала медленно, потом все быстрее; ему не терпелось покончить со всем этим. Пройдя всю лестницу, Жеан был немало удивлен, увидев ярко освещенную комнату: горели все находившиеся в ней канделябры. Стол был накрыт как для банкета. Ветчина и кулебяка с мясом соседствовали с большим караваем хлеба и кувшином вина. Были там сладкий пирог и вазочки с вареньем. Тарелка, кружка, стул ждали в торце стола единственного гостя этого одиночного пира.

Озадаченный Жеан опустил меч. Он быстро обошел комнату, чтобы убедиться в своих предчувствиях: зверь убежал через крышу и спустился по фонарному столбу. «Он ждал меня, — подумал проводник. — Хотел завлечь сюда. Именно для меня он приготовил это угощение… Для меня одного».

Что означало все это? Жеан приблизился к столу. Запах ветчины щекотал ему ноздри, заурчало в пустом желудке. Кулебяка благоухала и очаровывала голодные глаза розовой взбитой корочкой своей пряной плоти.

«Ловушка, — подумал Жеан. — Все это, вероятно, отравлено. Не вздумай дотрагиваться. Тебя пытаются искушать. Не поддавайся греху чревоугодия…»

Рот заполнился слюной, он отступил. Уже много дней Жеан ничего не ел, кроме постного бульона и черствого хлеба. Он мечтал жадно съесть эту ветчину, посмеивающуюся над ним на серебряном блюде. Вот еще! За кого принимает его зверь? За обжору, неспособного сопротивляться зову чревоугодия? Жеан повернулся спиной к столу и принялся обследовать другие комнаты. Это был красивый дом зажиточного ремесленника с хорошо натертым плиточным полом. Сундуки и шкафы набиты чистым бельем, надушенным засушенными цветами. Неплохо здесь жилось в былые времена…

Жеан толкнул последнюю дверь и замер от неожиданности. На кровати, застеленной пуховиком из отменного сукна, был разложен полный комплект рыцарских доспехов. Шлем, кольчуга из мелких стальных колец, щит, чудесные сверкающие шпоры… Не веря своим глазам, проводник подошел к кровати. Именно о таком снаряжении так долго он мечтал. Металл, колечки — все было высшего качества. Чтобы приобрести экипировку качеством похуже, Жеану пришлось бы экономить, отказывая себе в необходимом, половину жизни. Он не мог удержаться и провел ладонью по кольчуге. Подобное одеяние облегало бы его торс, как вода, не стесняя движений. Чрезвычайно тонкие кольца не пропустили бы самый острый кинжал… Боже! Как ему хотелось обладать таким сокровищем!

И вдруг Жеана осенило.

«Идиот! — подумал он. — Разве непонятно, что тебя пытаются купить?»

Да! Все это предназначалось ему. Угощение, доспехи… они были залогом союза. Договора. Зверь пытался подкупить его… Он как бы говорил: «Не будем ссориться, ни тебе, ни мне это не выгодно. Забирай все и уходи, покинь город. Никогда у тебя не будет подарка лучше этого. Позволь мне самому со всеми разобраться. У меня к тебе нет ненависти. Заключим мир».

Жеан почувствовал, что его пошатывает. Больше, чем едой, он был взволнован боевым снаряжением. Разве не желал он иметь его вот уже десять лет? Жеан снова провел ладонью по кольчуге. Стальное кольцо легонько звякнуло; звук напоминал плеск. Но Жеан справился с наваждением, выскочил из комнаты и с силой захлопнул дверь.

Что удерживало его от того, чтобы надеть серебристую кольчугу и скрыться под покровом ночи? Пусть Кандарек идет ко всем чертям!

Что-то мягко коснулось ног Жеана; от неожиданности он подпрыгнул. Это оказался черный кот, один из тех африканских зверушек, о которых говорили, будто они очень ловко ловят крыс и мышей и которых начали заводить в городах. Кот, привлеченный запахом еды, прыгнул на стол и стал обнюхивать блюда. Взяв нож, лежавший возле тарелки, Жеан отрезал от ветчины несколько ломтиков, наковырял паштета и дал все это животному, с жадностью набросившемуся на неожиданный подарок.

«Если все это отравлено, кот тотчас же умрет», — подумал Жеан.

Он подождал. Слюнки текли, когда он смотрел, как кот расправляется с ветчиной. Зверек облизнулся и громким мяуканьем потребовал добавки. Жеан собрался уже сесть за стол, но осторожность помешала ему. В конце концов сюда могли вложить яд замедленного действия. Кот, похоже, чувствовал себя превосходно, но вполне мог умереть через несколько часов, когда яд продырявит его желудок и кишки.

«Подождем до утра, — решил Жеан. — Если завтра кот будет все еще жив… тогда я решусь».

Он вышел из комнаты и скатился по лестнице, будто убегая. Очутившись внизу, прикрыл дверь и закрепил ее с помощью деревяшки, просунув под створку клином.

Жеан вернулся в замок, но уснул с трудом. Не рассказал он о своем приключении и Иране. Ему снился святой Жильбер. Как и всегда, убитый приор являлся к нему во сне, попрекал за грехи и напоминал, что он должен искупить их, заставив восторжествовать справедливость.

Утром Жеан заметил, что с нетерпением ждет наступления ночи.

Когда тьма спустилась на город, он побежал по улицам с поспешностью, от которой ему стало стыдно. Жеан боялся не найти то, что уже называл «домом союза». Однако дом не переместился, и он нашел его там, где оставил накануне, в глубине тупика. За промасленным пергаментом окна горела свеча. Если зверь и приходил, то клин он вставил с особой тщательностью. Жеан поднялся по лестнице, даже не вынув меч. Наверху его встретил приятный запах жареного мяса. Существо поменяло свечи и обновило еду. На блюде лежали каплуны с хрустящей корочкой, четки поджаренных сосисок ждали, когда им окажут честь. Все это было приправлено ароматическими травами и пряностями, издававшими неповторимый запах. Как и накануне, черный кот, обезумевший от приятных запахов, ходил от блюда к блюду, вонзая маленькие зубки в пищу.

— Надо же, — пробормотал Жеан. — Ты все еще здесь… Значит, ты не помер.

Выживший зверек приободрил бы любого гурмана, но Жеан по натуре был недоверчив. Он вспомнил, что кошкам приписывали семь последовательных жизней. Маленькое животное вполне могло подохнуть прошлой ночью и тут же возродиться. Как узнать? Эти экзотические животные довольно загадочны, и даже священники побаиваются их.

Жеан обогнул стол, не решаясь сесть. Ничего не придумав, он пошел в другую комнату, чтобы проверить, на месте ли то боевое снаряжение. Ничего не было тронуто. Когда Жеан еще раз провел ладонью по кольцам кольчуги, снизу раздался глухой топот, словно лошадь перебирала копытами. Он тут же подумал о дьяволе, и на лбу его выступил холодный пот.

Придя в себя, Жеан спустился по лестнице и в самом низу обнаружил дверцу, сообщавшуюся с конюшней. Там, запустив морду в торбу, стояла красивая лошадь. Жеан с уверенностью мог сказать, что она была молодой.

«Ставки поднимаются, — подумал он. — Существо делает тебе новый подарок, дороже вчерашнего. Приди я завтра, оно еще что-нибудь добавит… Оно хочет, чтобы ты уехал. Почему? Чудище боится тебя? Ему претит встречаться с тобой».

Жеан погладил шею парадного коня. Великолепная лошадь, настоящий рыцарский конь, на котором с гордостью можно выехать на бой. Одно из тех преданных животных, которые сражаются рядом с хозяином, как в «Песне о Роланде», и смело лягают врага, кусают лошадь соперника.

Жеан с сожалением покинул конюшню. С таким боевым конем и прекрасными доспехами он стал бы владыкой дорог, и никто не осмелился бы поднять на него руку. Подарок зверя был очень соблазнительным.

Он поднялся в комнату и накормил кота, замурлыкавшего от счастья. Прежние хозяева дома, очевидно, не баловали его каплунами с золотистой поджаренной корочкой. Когда они вернутся, у них возникнут проблемы с его кормежкой. Жеан почувствовал, что не должен здесь засиживаться, если хочет выдержать характер. Странная была игра и дьявольски азартная. Он был уверен, что долго не продержится. Ничего не тронув, он ушел из загадочного дома. Увлекшись едой, кот даже не взглянул на него.

Следующий день Жеан провел, умерщвляя плоть, чтобы укрепить дух и противостоять соблазну. Он находился на перепутье и сознавал, что его жизнь может круто измениться. Достаточно было надеть шлем, влезть в кольчугу, сесть на боеввго коня — и он уже не тот бедный Монпериль-проводник в кожаном потертом жилете. Жеан молился святому Жильберу, умоляя, прося мужества, чтобы не поддаться искушению. Наступила ночь, а Жеан так ничего и не решил: его раздирали противоречивые чувства.

«Если кот еще жив, я сяду за стол и попирую, — сказал он себе. — Я съем все, ради того чтобы заключить союз. К черту Дориуса с его оклятием!»

Жеан шел по безлюдным улицам, сдерживая желание побежать. Войдя в дом, он увидел, что стол ломится от обилия еды и вина. Черный кот, урча, грыз заднюю часть молочного поросенка, восхитительно подрумяненного при жарении. Жеан еще раз прошел полюбоваться на доспехи.

На этот раз к ним добавили пику, топор и булаву. Все это выковано из хорошо обработанного железа.

«Теперь-то мне не устоять, — решил Жеан. — Существо больше не станет церемониться. Не забери я подарки сегодня, завтра тут ничего не будет».

От возбуждения его била дрожь. Голос святого Жильбера вопил в нем, но Жеан не хотел его слышать. Он решил выпить и забыть о том, что станет негодяем, канальей, сволочью. Смахнув кота, который уже и так обожрался, Жеан присел к столу и до краев наполнил свою кружку. Собираясь поднести ее ко рту, он услышал, как в конюшне стучит копытом лошадь. Ага! Боевой конь! Он и не подумал зайти посмотреть на него, существо не дремлет… Но все же, оттолкнув стул, Жеан встал и спустился по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек. Он не ошибся. На парадном коне красовалось великолепное седло, задняя лука которого была оправлена серебром и золотом, а все оно было инкрустировано кабошонами из цветного стекла, сверкающими, как карбункулы. Теперь это была настоящая лошадь паладина.

Жеан хотел погладить ее шею, но лошадь нервно фыркнула. Она била по расстеленной соломе правым копытом, пробивая в земле дыру, словно там находилось то, что ей не нравилось. Жеан наклонился… Боже! Там лежали две дохлые кошки, облепленные засохшей пеной, с оскаленными ртами. Их закопали в конюшне, единственном месте, где можно было выкопать яму, поскольку около дома все было выложено брусчаткой.

Два черных кота…

Как же он доверчив! Каждый раз, возвращаясь, он полагал, что встречал одного и того же кота, а на самом деле кто-то заботился заменить того, кого Жеан невольно отравил, накормив! Подарки находились в доме, чтобы внушить ему доверие… Кто-то знал, что, приняв залог, Жеан не удержится, чтобы не поесть. Не один кот, а три! И тот, обжиравшийся наверху, умрет в конвульсиях в ближайшие часы… Ловушка! Он едва не угодил в капкан!

Жеан бежал без оглядки. Еще немного, и он поддался бы соблазну и его ждала бы участь бедных котов. Боже! Как же ловко зверь играл людьми!

Жеан никогда не возвращался к тому дому и постился, благодаря Жильбера за то, что святой предостерег его от искушения.

Это неудачное приключение на три дня наполнило его сон ужасными кошмарами. Жеану снилось, что его оглушили на повороте улицы и он очнулся в шкуре озлобленного зверя: таинственный враг воспользовался его беспамятством, чтобы пришить к нему одеяние, в котором он сеял ужас в Кандареке. Напрасно Жеан отбивался, шкура медведя была прочной. Он звал на помощь, но на его крики прибежали стражники и пускали в него подожженные стрелы. Он бежал, а медвежья шкура горела, обжигая тело. И каждый раз, когда он открывал рот, пламя проникало в горло, сжигая его легкие. Жеан умирал, как Гомело, но на странном костре, разгоравшемся при стремительном беге.

Жеан проснулся в поту, запутавшись в плаще.

В воскресенье, когда Дориус служил мессу, в церковь ворвалась разъяренная толпа.

— Долой неумех! — кричали мужчины и женщины. — Не нужны нам солдаты-евнухи! Пусть нам самим дадут расправиться с озлобленным зверем! Сделаем на него облаву, как на кабана! Проткнем его вилами и рогатинами!

Потрясенный Дориус дал согласие. С момента появления дьявольского отродья он постоянно выглядел как полупьяный.

Образовалась компания отъявленных крикунов; набив ранцы копченой сельдью и плетенками с вином, они отправились в поход куда глаза глядят. От ходьбы все проголодались и захотели пить. Сели, перекусили, набрались сил в предвидении великой освободительной битвы.

Часом позже упившиеся предполагаемые убийцы монстра с боевым кличем неслись на коров, дабы проткнуть их чем попало, словно перед ними были порождения того чудища. Вино затуманило их разум, и они потеряли всякую осторожность. Напившись вина, они стали пить прямо из пруда, так как после копченой селедка их мучила жажда. Трое трактирщиков и пять грузчиков умерли там, где помочился зверь. Ужас обуял других вояк, и они возвратились ни с чем, удивляясь, что остались в живых.

Дориус пригласил Жеана.

— Надо кончать со всем этим, — сказал монах, — иначе город опустеет. Мне доложили, что многие семьи покинули свои жилища и уехали искать более надежное убежище. Твоя задача: притащить мне шкуру чудища. Если ты будешь медлить, все станет известно наверху, и к нам пришлют легион изгонителей бесов, а также отряд солдафонов, которые не будут вдаваться в детали. Мне шепнули, что некоторые почтенные горожане уже отправили почтовых голубей с посланиями в архиепископство. Эти глупцы не соображают, к чему это приведет. Когда в каком-нибудь городе начинаются сильные дьявольские проявления, значит, там совершалось много серьезных грехов. Допустить, что Кандарек — город содомистов, — плевое дело! Люди умирают вокруг нас. Надо действовать. Набирай еды и напитков и ставь ловушки вокруг города. Речь идет о наших жизнях!

Было видно, что монах действительно боялся.

Жеан попробовал представить его в образе монстра, идущего отравлять водоемы и фруктовые сады с наступлением ночи… Нет, это предположение решительно не годилось.

— Я ухожу, — заявил он Иране. — Дориус посылает меня за город ловить зверя.

— Дурачок, — презрительно отозвалась молодая женщина. — Он разлучает нас, чтобы удобнее было расправляться с нами поодиночке. Наша песенка спета. Как только ты уйдешь, он велит страже арестовать меня под тем предлогом, что обнаружил в моей котомке шкуру монстра. Будь внимателен. Ночью спи на своей провизии. Не оставляй без присмотра еду и вино. Не трогай ничего вокруг себя. Сам собери свою котомку… Никому не позволяй готовить тебе еду, даже повару Кокевину.

— Да знаю я, — вздохнул Жеан. — Не беспокойся. Ирана бросилась к нему и обняла. Ее теплые губы прильнули к губам проводника.

— Спаси тебя Господь! — взволнованно проговорила молодая женщина. — У меня плохое предчувствие. Ты можешь не вернуться.

— Я вернусь, — твердо пообещал Жеан.

Он хотел обнять ее, но Ирана уже отступила. Сохранился обжигающий отпечаток ее живота и груди на его теле; к нему словно прижалась каменная статуя, ежедневно нагреваемая жарким летним солнцем. Жеан понимал, что должен бежать, пока не взял Ирану за плечи и не бросил на стол, чтобы взять ее силой, как это обычно делалось с женщинами в периоды войн.

Жеан ушел из города, неся на себе свою экипировку. Взять с собой мула или другое вьючное животное — значит однажды увидеть, как животное отравилось, пощипав травы, и найти его утром валяющимся ногами вверх и с животом, раздутым, словно бурдюк, наполненный гнилой водой.

Повернувшись спиной к крепостной стене, Жеан поднялся по пыльной дороге, пересекавшей поле и уходившей в лес. Вокруг не было ни души. Овец и коров теперь пасли подальше от города, надеясь, что озлобленного зверя вполне удовлетворят смертельные забавы у городских стен.

Жеан пошел проселочной дорогой, чтобы устроить засаду в гуще плодовых деревьев, — все знали, что монстр любил облизывать яблоки и груши своим черным языком. Может быть, удастся застать его за этим занятием. Жеан не решался расставаться с котомкой, в которой находилась провизия, но груз этот, давивший на спину, стеснял движения.

Было очень жарко. Приближалась середина лета, пятнадцатое июля. Но в этой дате Жеан не был уверен; только ученые монахи и торговцы по-настоящему вели отсчет дней, пользуясь календарями.

Он вынул меч и положил на колени. День был изумительный, а за золотистыми плодами не видно было листвы — ну все, как в легендах Круглого стола. Плоды притягивали взгляд, от них слюнки текли. Жеан внимательно осмотрел грушевое дерево, возвышавшееся над ним. Которые из этих груш отравлены? Ведь злые дела зверя в этом и состояли — играть на людском обжорстве, предоставляя им шанс наесться и не отдать Богу душу. Какова степень риска? Одна смертельная груша из десяти? Из пяти? Из трех?

Дети, прислушиваясь только к голосу своего желудка, чаще всего становились жертвами этой смертельной игры. Напрасно их увещевали, упрашивали избегать фруктовых деревьев, но всегда находились такие, кто пропускал слова мимо ушей и… падал замертво с ядовитым плодом в зубах, не успев прожевать яблоко или грушу.

Жеан прождал до захода солнца. Все это время он сидел неподвижно, стараясь слиться с природой и надеясь тем самым обмануть зверя.

Уже темнело, когда ему почудилось, будто между деревьями движется какая-то тень. Луна находилась на исходе, и трудно было точно определить, что это такое. Тень передвигалась медленно, но это мог быть мул или корова, вырвавшаяся из загона… Жеан прислушался и уловил, как похрустывают веточки и поскрипывают мелкие камушки. Оно приближалось…

Жеан медленно распрямился, положил потную ладонь на головку эфеса меча и пошел навстречу. Котомку с едой, во избежание риска, он взял с собой. Жеан осторожно понюхал воздух. Говорили, что от исчадий ада исходил крайне неприятный запах, но в воздухе его сейчас не ощущалось. Если зверь вышел из геенны, то вонял не больше, чем добропорядочный семьянин.

Стало уже совсем темно. Жеан убедил себя, что различает когти, клыки. Он поднял меч, но ударить не решался… А если это не та цель? Не размозжит ли он голову какому-нибудь пастушку, пришедшему волочиться за юбками в сельской местности?

Силуэт удалялся. Нельзя было позволить ему уйти. Жеан вонзил меч в землю, вынул кинжал и прыгнул на тень, опрокинув ее на землю. Разочарование тотчас постигло его: под пальцами оказалась материя, а не шерсть… И принадлежала она человеку, а не чудищу. Жеан схватил его за шею.

— Не двигайся, а то перережу глотку! — сдавленно произнес он. — И повернись, чтобы я видел твою морду. Его противник слабо отбивался, он явно не был силен, и Жеан подумал, не девчонка ли это или мальчишка… Он почувствовал, как под его пальцами разорвалась материя. Выведя пленника на открытое место подальше от деревьев, он осмотрел его при свете звезд. Это оказался молодой человек в грубой одежде, вцепившийся в ржавый меч, служивший ему больше не оружием, а поводом для смущения. Жеан вырвал у него меч.

— Где шкура? — грозно спросил он. — Шкура зверя? Ты отбросил ее, когда я прыгнул на тебя, не правда ли… Ты кинул ее в кусты вместе с принадлежностями для отравления? Говори! Можешь и молчать, но я быстро найду ее.

Надавив коленом на грудь юноши, Жеан ловко связал ему руки и ноги, лишив возможности убежать, потом зажег смолистый факел и отправился обследовать кусты. Он ничего не нашел: ни отравы, ни облачения адского чудовища.

— Развяжите меня! — вопил молодой человек, выйдя из оцепенения. — Я приказываю развязать меня. Вы не имеете права обращаться со мной, как с бродягой.

— А почему бы и нет? — поинтересовался Жеан, вернувшийся после безрезультатных поисков.

— Потому что я — Робер де Сен-Реми, — ответил юноша, — и я благородного происхождения.

«Надо же, — подумал Жеан, приподнимая факел, чтобы лучше разглядеть пленника. — Зверя я не нашел, зато поймал призрака. Так это и есть тот воздыхатель, о котором мне прожужжали все уши, когда началась эта история?»

Жеан встал над ним на колени. На вид юноше было лет семнадцать-восемнадцать. И хотя он был одет, как слуга при собаках, у него было красивое лицо и выражался он как благородный человек. Жеану он показался несколько женственным, но именно такая внешность нравилась барышням, и так старались выглядеть пажи и менестрели.

— Что ты тут делал?

— То же, что и вы! — нагло ответил юнец. — Я охотился на зверя.

— Для чего?

— Если я его убью, то прославлюсь, и на меня перестанут смотреть, как на обычного виллана.

— Резонно, — согласился Жеан. — Поговорим-ка немного. Есть кое-что, о чем мне хочется тебе рассказать.

Проводник набрал сухих веток, развел костер и подобрал свой меч. Должен ли он доверять словам этого мальчишки, руки которого вряд ли могли поднять тяжелый меч? В такие руки вкладывать яд, а не меч и щит.

Костер разгорелся, Жеан передвинулся поближе к огню.

— Давай-ка поболтаем, — проворчал он. — Сейчас мне лучше видно твое лицо, и я узнал тебя. Это тебя я видел в замке и после казни Гомеле. Это ты хныкаешь, когда видишь Оду.

— Она моя, — покраснел Робер, пытаясь порвать веревки. — Она давно уже моя, хотя и не знает об этом. Барон умер, и у меня появилась надежда завоевать ее сердце. Пленение монстра могло бы сделать меня знаменитым, и я стал бы могучим рыцарем. За такой подвиг я получил бы награду; король одарил бы меня леном…

— А почему бы не Кандареком? — ухмыльнулся Жеан.

— В самом деле, почему бы и нет? — выдохнул юноша.

— Не думаю, что прелестное дитя серьезно относится к тебе.

— Какое это имеет значение! Нынешние женщины хотят играть в образованных людей, они читают книги, слушают все песни, но остаются такими же наивными, как их бабушки.

— О-хо-хо! Опять философия, — проворчал Жеан. — А вот Ода считает тебя неразумным, пустым мечтателем.

— Она слишком избалована отцом, — вздохнул Робер. — Я хорошо ее знаю. Мы вместе росли. Она обращалась со мной, как с пажом, а ведь род мой более древний и благородный, чем ее.

— Расскажи-ка, чтобы мне было яснее…

— Мой отец, раненный в Крестовых походах, был забыт своим сюзереном, тогда как фамилия Шантрель нисколько не прославилась в бою… Ода знала это. По этой причине она и проводила дни и ночи за чтением писаний о рыцарском достоинстве, чудесных поэм о рыцарских подвигах; она хотела, чтобы их совершил я. К десяти годам ее голова уже была забита разными небылицами; Ода вручала мне деревянный меч и посылала сражаться с бароном, бывшим для нее «драконом». Я потакал ее капризам, чтобы доставить удовольствие, потому что она была уж очень красива. Других игр Ода не знала. Она была принцессой, а я носил ее цвета. Я вздыхал по ней, но никогда не удостоился даже поцелуя. Чума на эти бретонские бредни! Ода выросла, но не повзрослела. В тринадцать лет она мечтала о поездке в Святую Землю вслед за благородным бароном, ставшим ее мужем. В пустыне она поила раненых. После сражения она принимала на своей груди последний вздох героя. Когда Ода восхваляла эти досужие вымыслы, то грезила с открытыми глазами. Она была уже далеко. Ей представлялось, что она попала в плен к сарацинам, ее продали на рынке в рабство, но она оказалась столь благочестивой, что купивший не тронул ее и, взволнованный ее верой, стал христианином. В другой раз, по настроению, она становилась святой… Брошенная неверными на растерзание львам, Ода позволяла сожрать себя, не издав ни крика.

— Полагаю, все девчонки такие экзальтированные, — процедил сквозь зубы Жеан.

— Без сомнения, но у Оды это превратилось в болезнь. Я пытался спустить ее с облаков, доказать, что нет необходимости рубить маврам головы, чтобы обрести счастье. Она не слушала меня и витала в облаках. Один день Ода звалась Мелузиной, другой — святой Бландиной, третий — Геньеврой. А я уже подрос и не мог поддерживать ее в этих играх. Вначале я находил их очаровательными, но в семнадцать лет они раздражали меня.

— А Орнан де Ги? Что он думал об этом? Робер задрожал от ярости.

— Он! Да ему достаточно было посмотреть на Оду; одним лишь взглядом он завоевывал ее. Однажды вечером, возвращаясь после охоты на оленя, Орнан остановился в замке Шантрель из-за захромавшей лошади. Его, конечно, пригласили поужинать. На следующий день Ода говорила только о нем. Она уже наизусть знала все его шрамы, она смотрела на меня, не видя меня.

— Да, но это был барон.

— Это был солдафон, насилующий пастушек. У него были манеры свинопаса. Он знал только войну и грабежи. Я заявил об этом Оде, но она обвинила меня в ревности.

— Тогда-то у тебя и возникло желание убить его?

Лицо Робера покраснело от гнева.

— Вы — глупец, а я не преступник!

— Конечно, нет, но ты не владеешь оружием и не мог вызвать барона на поединок. Чтобы убить его, у тебя было одно средство — яд.

— Вы осуждаете меня, не зная всего. Но вы правы в одном: я ненавидел Орнана де Ги. Вообразить, как Ода лежит под ним… От этого я сходил с ума. Она была такой неопытной. Я рассказал ей, что ждет ее после замужества, она не захотела мне поверить. Возразила, что только животные занимаются этим. Чтобы убедить Оду, я увлек ее за кусты, где предавались любви пастушок с пастушкой… Она заявила, что это ничего не доказывает, потому что вилланы все равно что животные. Она цеплялась за свои детские мечты. Замужество для нее — это целомудренные объятия, поцелуй, клятва в верности.

— Девственницы из благородных семей живут в другом мире, — заметил Жеан. — Если какая-нибудь разбитная кормилица не просветит их, они до последнего момента остаются простушками.

— Ода говорила, что изменит Орнана к лучшему, научит его читать, петь песни трубадуров… Бедняжка! Орнан де Ги был мясник. Он нажил состояние, грабя города Востока, приказывая кидать на пики своих солдат мужчин, женщин и детей. Ода была зачарована этим мужчиной. Она считала его красавцем. Красавец! Мужчина, носящий бороду, как в галльские времена!

— Он был знаменит.

— Это был убийца, да! Почему у убийцы больше достоинств, чем у овцевода, никому не делающему зла?

— Твой овчар приносит зло баранам, — засмеялся Жеан. — При такой жизни время проходит в резне. Ты слишком молод, чтобы понять это. У тебя отнимут то, что ты не умеешь защищать. Все это касается и твоих овец, и жены или детей. Но, может быть, ты просто играешь в добрые души? А если ты убил барона только потому, что он похитил у тебя Оду?

— Его смерть для меня бесполезна, — возразил Робер. — Что теперь будет? А то, что родители барышни найдут ей другого мужа, вот и все. Только ради того, чтобы претендовать на ее руку, я и хочу убить зверя! Когда мне дадут ленное владение, эта старая кляча Мао не сможет больше меня отвергать.

«Смотри-ка, — подметил Жеан, — похоже, ему не известно о проказе барона… и проказе девушки. Был бы он таким пылким, зная, что его возлюбленная заражена?»

— Если вы обвиняете меня в отравлении барона, — вдруг сказал Робер, — значит, слухи ходят правдивые: Гомело невиновен…

— Вот как? Так говорят? — притворно изумился Жеан.

— Да, слухи быстро расходятся. Слуги в замке вечно подслушивают у дверей, вечером они все повторяют в тавернах. Говорят, что отравление Орнана де Ги готовилось давно, с того дня, когда он назначил дату своей свадьбы. Это правда?

— Никакого сомнения.

— Тогда почему не поискать отравителя в доме Шантрелей? Отец был вне себя от горя при мысли отдать свою дочь мужчине. Жена его — настоящая ведьма, и он перенес всю свою любовь на Оду. Вскоре после помолвки я видел, как он скакал верхом по полям, его глаза были полны слез. Гюг всегда был слишком слаб, чтобы противиться решениям жены. Думаю, он — настоящий виновник всего.

— А ты только попросил руки их дочери?

— Я? Вы хотите посмеяться надо мной, рыцарь. Да они всегда относились ко мне, как к пастуху. Дама Шантрель собиралась продать свою дочь за хорошую цену. Она уступила бы ее золотушному горбуну, если бы мошна у него была набита золотом. Вот барон и провернул сделку, пообещав ей земли и стада. Она продала дочь, как сарацины продают своих женщин на работорговых рынках.

Жеан взял свой кинжал и перерезал веревки, которыми связал молодого человека.

— Пойдем к твоему отцу, — проворчал он. — Что-то мне в тебе не нравится. Говоришь ты очень хорошо. Впечатление такое, будто ты стараешься сбить меня с толку. Ты пустословишь, как «судейский крючок». Если ты и не убивал барона, то мог закрутить эту историю со зверюгой, чтобы прослыть героем и добиться руки Оды.

— Какие глупости! — вскричал Робер, растирая запястья и лодыжки. — Как я могу прослыть героем, притащив труп несуществующего чудища? Вы и впрямь думаете, что аббата Дориуса удовлетворит старая шкура медведя в виде трофея?

— Монстров легко сделать, — ухмыльнулся Жеан. — Ярмарочные ловкачи весьма искусны в этом деле. За морем есть животные, которые могут сойти за порождение дьявола, потому что они неизвестны простому народу. На одной ярмарке я однажды видел сирену, которую сделали из половины тела мертворожденного младенца, пришитого к хвосту большой рыбины, и все это поместили в спирт.

— Вы оскорбляете меня. Я не способен на такие проделки. Но вы, может быть, поверите мне больше, когда встретитесь с моим отцом?

Он поднялся. Встал и Жеан. Робер, подняв с земли свой длинный ржавый меч, уверенно вошел в темноту. Он прекрасно знал эти места и шагал во мраке без тени колебания.

«Дориус обвинил бы Робера в том, что он видит в темноте, как демон», — подумал проводник.

Жеана раздражало, что он так и не сумел составить о юноше определенного мнения. Робер казался ему одновременно безобидным и… очень хитрым. Ум заменял ему меч, и в нем была смекалка, которая вполне могла способствовать разработке сложного плана заговора. Однако оправдывало Робера только одно: проказа Оды. Он не стал бы добиваться ее руки, зная о болезни. Если только… Если только любовь его была так сильна, что не являлась для него препятствием. Черт побери! До чего может довести страсть, если даже проказа ему нипочем! И все же такие случаи бывали: Жеан слышал об этом.

Из тьмы возникли освещенные окна дома. Развалившийся замок с полуразрушенной башней, прилепившейся сбоку. Руина, превратившаяся в овчарню. Обугленные балки свидетельствовали о давнем пожаре. Робер открыл дверь и посторонился, пропуская гостя. В просторном зале со сводчатым потолком тесно толпились овцы, распространяя сильный запах овечьего жира. Коза постукивала копытцем по каменной кладке очага.

В конце стола, закутавшись в поношенный плащ, спал старик. Он полусидел между подлокотниками высокого, достойного сеньора кресла. Его лицо было обезображено страшным шрамом, нанесенным мечом. Кое-как поправленное, оно внушало сострадание.

— Он слеп, — сказал Робер. — Был героем, но о нем позабыли, потому что он уже ни на что не годен. Во время грозы в наш дом ударила молния, случился пожар, довершивший наше разорение. Отец очень сожалеет, что не обучил меня владеть оружием, но я всегда готов драться. Я знаю, что природная отвага заменит мне это умение. Если надо, я выйду против кого угодно.

«Наивный простак», — подумал Жеан.

— Вы считаете себя выше меня, потому что вы много убивали! — бросил Робер. — Но по происхождению вы ниже меня. Благородные люди наследуют качества отцов, они передаются с кровью. Я знаю, хотя меня этому и не учили. Знание это во мне заложено, оно — дар Божий. Как и вы, я способен убить зверя. Кстати, я всем объявлю о своем решении. Завтра я пойду в Кандарек и с церковной паперти оповещу всех. Пора снять подозрения, навешенные слухами на мое имя.

— Ты сделаешь ошибку, заявив о своем существовании аббату Дориусу, — заметил Жеан. — Пока что он не знает о тебе. А это такой человек, от которого лучше держаться подальше.

— Вы обвиняете меня в том, что я придумал зверя, желая покрыть себя славой. Я тоже обвиню вас. Почему бы вам не прибегнуть к такой же уловке, вам, голодранцу, не имеющему даже кольчуги и боевого коня? Да я обвиню вас перед всем Кандареком и потребую сатисфакции… Божий суд… Именно он нас рассудит.

— Стоит ли портить себе кровь, — буркнул Жеан. — Но я не стану тебе мешать. Поступай как хочешь.