"Любовный узел, или Испытание верностью" - читать интересную книгу автора (Чедвик Элизабет)

ГЛАВА 12

В пору, когда хватка зимы становится слишком крепкой, граф Роберт отдал Оливеру приказ охранять Денский лес от имени королевы с целью защитить железные рудники и кузницы, поставлявшие сталь для инструментов и оружия. На них уже совершались набеги, и граф посчитал, что рыцарь достаточно опытен, чтобы послужить средством устрашения.

Он выехал на рассвете следующего дня, хотя предпочел бы остаться в Бристоле, поскольку очень беспокоился о женщинах. Однако приказ оставался приказом, а слово графа – закон. Рыцаря мучило, что он так и не успел перед отъездом поговорить с Кэтрин – ни о борьбе, ни о свиданиях. Ему не хватало молодой женщины, ему было необходимо знать, что с ней все в порядке, он так терзался от тревоги, что стал совершенно непереносим для окружающих.

– Мы же вернемся в Бристоль на Рождество, – заметил Гавейн, чтобы хоть как-то развеять мрачное настроение Оливера.

Они ехали по лесной дороге недалеко от кузницы в Даркхиле. Деревья почти не защищали от пронзительного ветра, хлеставшего мокрой снежной крупой; их черные сучья уныло шелестели остатками скрюченной, мертвой листвы.

– До которого еще больше трех недель, – рыкнул Оливер, не выказывая ни малейшего желания пойти навстречу слабой попытке своего спутника. – А это означает целых три недели такой мерзости или еще хуже.

Он желчно посмотрел на небо и поудобнее устроился в седле:

– Сегодня даже света толком не было.

– По крайней мере, у нас скоро будет огонь, чтобы обогреть руки, – мирно продолжил Гавейн.

Оливер фыркнул. Мысль о тепле и пище, конечно, согревала, только лично он предпочел бы провести ночь в одном плаще, охраняя повозку с подковами, лишь бы наутро отправиться с ней к речному парому.

– Будем надеяться, – ворчливо откликнулся рыцарь и тут же вскинул голову, потому что на дороге впереди раздался чей-то вопль.

Оливер быстро сдвинул щит на левый локоть, обнажил меч и пустил Героя рысью. Гавейн занял свое место с левой стороны, остальные солдаты тоже быстро перестроились. Очень скоро они выехали из-за поворота дороги и увидели, как три оборванца с ножами нападают на гиганта, а тот ловко и умело отбивается от них здоровенным дубовым посохом. Один из нападавших уже стоял на коленях, держась за сломанную руку, и вопил. В этот момент гигант свалил посохом второго. Третий попытался обежать жертву сбоку, чтобы нанести удар в спину, но прежде чем успел взмахнуть ножом, получил мощный удар по голове.

Оливер почувствовал себя лишним, но все же громко крикнул и дал шпоры коню. Два разбойника, которые еще могли стоять на ногах, поспешили исчезнуть между деревьями. Оливер жестом велел Гавейну и еще двум солдатам кинуться в погоню.

Гигант смотрел на рыцаря, выставив бороду, держа огромный, больше похожий на оглоблю посох наготове. Его лоб блестел от пота, он тяжело дышал, но явно сохранил достаточно сил, чтобы защитить себя.

Оливер вложил в ножны меч и снова укрепил щит на седле, показывая, что не собирается нападать.

– Что случилось?

– Вы видите, – бородач резко махнул рукой. – Они сидели в засаде у дороги и напали на меня.

Один из солдат Оливера спешился, чтобы поближе взглянуть на поверженного разбойника.

– Мертв, – возвестил он. – Череп вдребезги.

Солдат поднял с земли нож и почтительно вручил его командиру. Оливер внимательно рассмотрел оружие: опасный клинок длиной в целую ладонь, костяная рукоять, лезвие зазубрено.

– Тебе повезло, что ты искуснее обращаешься с посохом, чем он с ножом, – сказал рыцарь, пряча оружие в седельную сумку – Ты идешь в Даркхил?

Гигант некоторое время разглядывал Оливера, прищурив глаза, затем коротко кивнул.

– Иду навестить сестру. Меня не было год и восемь месяцев.

– Паломник? – поинтересовался Оливер, заметив оловянные бляшки на буром плаще бородача.

– Рим, Иерусалим, – отрывисто сказал тот. – Я обещал отцу.

Сказанного было достаточно, чтобы возбудить любопытство Оливера, смешанное с уважением. Последняя же фраза вызвала сочувствие. Однако сгущающиеся сумерки и две мили, которые еще предстояло преодолеть, не способствовали более близкому знакомству.

– Я тоже был паломником, – сказал он. – Если хочешь, можешь проделать остаток пути вместе с нами. Садись на любую из сменных лошадей. – Кивком головы он указал на свободных коней в арьергарде.

Гигант еще раз внимательно посмотрел на рыцаря, потом мотнул бородой в знак согласия.

– Меня зовут Годард, – коротко сообщил он и, не прибавив больше ни слова, взвалил на плечо свою дубину, переступил через труп разбойника и двинулся по направлению к лошадям.

Два разбойника, которые выжили после столкновения с Годардом, оказались ворами, собиравшимися пробраться в деревню и стащить побольше подков, чтобы потом продать их. Сидя в лесу, они увидели одинокого путника и решили рискнуть, но удача от них отвернулась. Теперь им предстояло отправиться к шерифу и сплясать на его виселице. Мертвого поручили заботам священника, дав впридачу кусок мешковины на саван.

Годард отправился навестить родных, но поздно вечером, когда были погашены все огни кроме нескольких тусклых лучинок, вернулся поговорить с Оливером, который грелся в маленькой таверне. Рядом с рыцарем стоял кувшин, но Оливер ограничился всего одним кубком. Чтобы охранять груз с подковами, требуется сохранять разум. Его очередь дежурить должна была настать после трех поворотов песочных часов. Пока же людьми командовал Гавейн.

– Ты сказал, что тоже был паломником, – без всяких предисловий начал Годард и сел рядом с Оливером.

Несмотря на свой громадный рост, он двигался удивительно легко и быстро, хотя без излишней спешки. Рыцарь пододвинул к нему кувшин.

– Рим и Иерусалим, как и ты, и несколько других мест. – Он распахнул плащ и показал бородачу пояс. – Ради спасения души жены и моей собственной.

Годард надул губы, кивнул, стараясь не показать, что его впечатлило количество оловянных медальонов, прикрепленных к коже.

– Не могу сказать, насколько это помогло душе, – добавил Оливер, – но я видел места и вещи, которые большинство людей не увидят никогда в жизни.

– Угу, – согласился Годард, налил себе эля, сделал хороший глоток, затем утер усы. – Вот только как описать верблюда сестре, которая никогда не отходила от деревни дальше, чем на пять миль? Лошадь с горбом не очень-то подходит.

– Не очень, – широко улыбнулся Оливер.

Гигант, похоже, тоже улыбнулся, но судить об этом было трудно: настолько густа была его борода.

Весь следующий час они говорили о своих путешествиях, сначала осторожно, но постепенно все больше проникаясь симпатией друг к другу. Наконец Годард наполнил свой кубок третий раз и решительно отодвинул кувшин в сторону, чтобы показать, что пить больше не намерен.

– Люди тебе нужны? – спросил он, резко меняя тему. Застигнутый врасплох Оливер уставился было на него, но быстро пришел в себя.

– Графу Роберту постоянно нужны люди, – ответил он и покачал головой. – Война заглатывает их, как удав, и выбрасывает одни кости. Неужели для тебя нет места у сестринского очага? Ты не знаешь никакого ремесла?

– Я пастух, но у отца не было денег, чтобы обеспечить восемь сыновей и четырех дочерей. Если я останусь у сестры и ее мужа, то свихнусь через неделю. Да мы просто поубиваем друг друга. – Годард осушил кубок. – Но ты плохо меня расслышал. Я спросил, нужны ли тебе люди.

– Нет, – фыркнул Оливер и добавил с оттенком черного юмора, – разве что они согласятся на оплату в бобах. Мое родовое имение – в чужих руках, и до тех пор пока я не верну его, я принадлежу графу Роберту за несколько монет в кошельке, одежду на спине и – Боже! – даже за стойло и овес для моего коня.

Рыцарь сам поразился той горечи, которая прозвучала в его голосе. Эль тут был ни при чем: он выпил не более кварты.

– Ты не принадлежишь ему, – рассудительно возразил Годард. – Ты ему служишь, а он за это платит.

Оливер несколько неуверенно пожал плечами, соглашаясь с данной точкой зрения. Его рука потянулась было к кувшину, но вернулась на место. Рыцарь разглядывал честное лицо немногословного бородача, его крепкую фигуру. Что он знает об этом человеке? Хороший боец, который не плачет над разлитым молоком, может позаботиться о себе сам и понимает, что такое долг по отношению к родным, даже если не слишком их уважает. А главное, Оливер чувствовал, что ему можно доверять.

– Чего смотришь? – подозрительно спросил Годард. Оливер оперся локтями о старую, потрескавшуюся столешницу.

– Сам я людей не набираю. Я могу делать это только от имени графа, потому что, как я уже сказал, у меня нет ни гроша, чтобы платить им. Но, если хочешь, могу предложить тебе деньги за то, чтобы ты кое-что для меня сделал.

Великан поднял густые темные брови, которые местами уже пробивала седина.

– Зависит от того, что потребуется.

– Это может быть опасно, но для меня очень важно, – сказал Оливер.

Затем он объяснил, что имел в виду.

Холод по-прежнему не отступал. Кэтрин преданно ухаживала за Этель: массировала ее онемевшую руку, поддерживала настроение и с облегчением наблюдала, как к старой женщине постепенно возвращается прежняя энергия.

К счастью, в вызовах к роженицам был перерыв. Кэтрин наблюдала за парой женщин в лагере – но только в дневные часы, и ходила еще к одной в город – тоже только днем и с сопровождением.

Молодая повитуха понимала, что это затишье скоро кончится. В лагере были женщины на последнем месяце беременности, да еще не меньше четырех в городе.

– Когда тебя позовут, тебе придется идти! – внушала ей Этель, покачивая указательным пальцем здоровой руки, когда Кэтрин делилась с ней своей тревогой. – Обо мне не беспокойся. Главное позаботься, чтобы тебя провожали туда и обратно.

Но Кэтрин беспокоилась. Хотя Этель явно шла на поправку, она стала значительно слабее, чем была в начале осени. Так дерево медленно роняет листву: то один лист, то другой. Молодая женщина пыталась избавиться от этого образа, но не могла. Она изо всех сил пыталась скрыть свою тревогу от Этель, а Этель старалась казаться сильнее, чем на самом деле, но ни одна из них не была обманута другой.

В третью неделю декабря Кэтрин вернулась из города, где покупала рыбу и зелень, и увидела, что рядом с Этель сидит огромный чужак и греет руки у огня. К внешней стенке хижины был прислонен гигантский посох с дорожным узелком на конце.

Этель улыбалась кривой улыбкой, в уголке рта блестела тонкая струйка слюны. При виде Кэтрин в глазах старухи зажегся огонек, и она энергично закивала, приглашая молодую женщину подойти поближе.

– Только посмотри, какого силача прислал нам Оливер! Просто красавчик!

Незнакомец поднялся на ноги, но низкий потолок не позволил ему выпрямиться во весь рост.

– Меня зовут Годард, госпожа, – неторопливо заговорил он. – Лорд Паскаль нанял меня, чтобы я защищал тебя, если понадобится. Он велел передать, что, насколько он понимает, мое появление позволит закопать кость.

Кэтрин таращилась на него, открыв рот. Размеры пришельца просто поражали, а его слова и вовсе заставили ее забыть о даре речи. Молодая женщина даже не знала, радоваться ей или сердиться.

– Тебе тоже следует закопать кость, – буркнула Этель со своего стула и поглубже натянула плащ на больную руку. – Незачем драться, если нет вызова.

– Я сама могу позаботиться о себе, – машинально заметила Кэтрин.

Слова прозвучали невыразительно, как старый припев. «Драка» напомнила ей о «свидании». Кэтрин без всякого зеркала знала, что щеки ее залил яркий румянец.

Великан слегка поклонился.

– Мой господин предупредил, чтобы я не покушался на твою независимость. Мое дело – сохранить тебе жизнь, чтобы ты могла наслаждаться ею как можно дольше.

Этель хихикнула. Кэтрин недовольно покосилась в ее сторону.

– Склонись, девочка, пока не сломалась, – произнесла Этель, грозно покачав указательным пальцем.

Молодая женщина тяжело вздохнула. В глубине души она знала, что старуха права. Честно говоря, ей самой было приятно думать, что, когда понадобится идти в город ночью, рядом с ней будет такой гигант.

– В таком случае, добро пожаловать и садись, пока не сломал себе спину, – сказала она, указав на стул, и судорожно принялась соображать, где же устроить его на ночь. В комнате Этель он явно не поместится.

– Я договорился с человеком, который присматривает за собаками, что смогу ночевать у него, – заговорил великан, словно прочитав ее мысли. – У него дочка недавно вышла замуж, так что на полу достаточно места. Если понадоблюсь, это всего лишь через двор.

Кэтрин с облегчением кивнула.

– У Оли… у лорда Паскаля все в порядке? – спросила она, стараясь не обращать внимания на проницательное выражение, которым зажегся взгляд Этель.

– Да, госпожа – Годард снова протянул руки к огню. – Он велел передать, что очень жалеет, что не может прибыть сюда сам, чтобы продолжать уроки… – Великан нахмурился, стараясь точнее припомнить слова. – Еще он сказал, что твое общество гораздо приятнее, чем телега с лошадиными подковами, и что он надеется вернуться до Рождества.

Щеки Кэтрин снова вспыхнули горячим румянцем, по телу пробежала теплая волна.

– Я буду рада увидеть его, – тихо произнесла она, опустив взгляд на свои руки. На безымянном пальце до сих пор сверкало золотое кольцо Левиса.

Вскоре Годард ушел. Кэтрин приготовила для Этель горячее молоко с медом и тертыми лесными орехами.

Старуха задумчиво посмотрела на молодую женщину.

– До Рождества всего десять дней. По-моему, неплохой повод воспользоваться ароматным мылом, которое тебе дали, а?

Кэтрин бросила на нее кислый взгляд из-под сдвинувшихся бровей:

– Зачем?

– Затем, зачем захочешь. Думаю, девочка, ты знаешь, зачем. – Этель с трудом подняла левую руку и прижала ее к горячему боку чаши. Ее глаза блестели. – Он рано прислал свой первый подарок.

– Ты имеешь в виду охранника? – спросила Кэтрин, невольно глянув через плечо.

– Да. – Этель осторожно отхлебнула непослушными губами горячее питье – Вопрос в том, чем ты-то собираешься отблагодарить его на Двенадцатую ночь, когда все дарят подарки?

К счастью, тут появилась женщина, которой понадобилось средство от кашля для больного ребенка, и Кэтрин была избавлена от необходимости отвечать.

Наступил Сочельник, а об Оливере по-прежнему не было ни слуху, ни духу. Несмотря на гражданскую войну, а может быть, благодаря ей Бристоль кипел в лихорадочном ожидании празднеств. Разнеслась молва, что на Рождество в город пожалует сама королева Матильда. Все повара сбились с ног, котлы кипели, очаги пылали, так что мало кто успевал обратить внимание на пронзительный холод и мертвенную, белую мантию, окутавшую землю. Каждый день в ворота замка въезжали тяжело груженые повозки с дровами и углем, чтобы исчезнуть в ненасытной пасти многочисленных огней: крупные бревна для зала, колотые дрова и хворост – для отдельных комнат, уголь для жаровень и кузниц.

Кэтрин успела принять несколько родов. Ее радовала компания Годарда. Великан говорил мало, но само его присутствие успокаивало; раздражение, возникшее было, когда она узнала, что его прислал Оливер специально для нее, исчезло. Иногда Годард ел вместе с ней и Этель у их очага, но и за трапезой сохранял спокойствие и неторопливость могучего вола. Он колол для них дрова и носил воду. Когда забегал Ричард, он показывал – к искреннему удовольствию мальчика, – как владеть длинной дубиной, а в Сочельник, когда уже начинало смеркаться, подарил ему уменьшенную копию этого оружия.

– У меня племянники примерно твоих лет, – буркнул он на слова благодарности, с некоторым смущением отвернулся и взялся за мехи, показывая, что разговор окончен.

Немного погодя Кэтрин вызвали к роженице. Когда она вернулась, была почти полночь. Небо ясное, звездное, холодное. Этель похрапывала под одеялами, огонь, о котором позаботилась соседка, горел ровно, его должно было хватить до утра. Годард попрощался и отправился спать к себе.

Держа в руке лампу, Кэтрин оглядела двор. Он был совершенно пуст, если не считать часовых и овец в загоне, пригнанных на убой. Все забились под одеяла в поисках тепла. Только повитухе приходится иногда видеть, каким бывает мир, когда остальные спят. Сегодня, в канун рождения младенца Христа, ей следовало бы испытывать чувство тихого удовлетворения, но этому мешало ощущение глубокой пустоты. Оливер так и не появился; ожидание сменилось тревогой и разочарованием. Кэтрин не могла праздновать без него. Это открытие заставило ее содрогнуться, как глубокий глоток ледяного воздуха. Отступать слишком поздно: она попалась.

Молодая женщина тяжело вздохнула, повернулась, собираясь проскользнуть за входной занавес, и едва не вскрикнула, неожиданно поняв, что она не одна. У опорного столба стояла закутанная в капюшон фигура.

– Кто это?.. Рогеза? – Кэтрин высоко подняла одной рукой лампу, а другую прижала к горлу, чтобы усмирить отчаянно заколотившееся сердце. – Что тебе?

– Мне надо поговорить со старухой, – сказала Рогеза де Бейвиль и тревожно огляделась.

Ее лицо, полускрытое капюшоном, казалось поблекшим и вытянувшимся. За последний месяц Кэтрин почти не показывалась в женских покоях: почти все ее время уходило на уход за Этель, и теперь ее буквально шокировал вид Рогезы.

– Этель спит, – проговорила она – Она очень слаба, и мне не хочется будить ее. Неужели ты не можешь подождать до утра?

Рогеза покачала головой.

– Она нужна мне немедленно. Разбуди ее.

– Этель может сделать для тебя ровно столько же, сколько и я, – возразила Кэтрин. – Если тебе опять понадобился любовный напиток, я прекрасно смогу смешать его сама.

Рогеза словно застыла.

– От тебя мне ничего не нужно, – фыркнула она, скривив губы.

– Тогда возвращайся, когда будет светло, – стояла на своем Кэтрин. Она была не такая высокая, как Рогеза, но в упрямстве нисколько ей не уступала.

– Это частное дело, – буркнула Рогеза, прикусив губу. Тут Кэтрин поняла, что женщине требуется кое-что посерьезнее, чем любовный напиток.

– Интересно, как можно спать в таком шуме? – занавеска отодвинулась, и Этель высунула нос в морозную ночь, крепко прижимая к груди одеяло. Ее седые волосы висели прядями.

– Извини, что разбудили. – Кэтрин метнула в Рогезу яростный взгляд.

– Пустяки, я все равно не спала. – Этель отодвинула занавес чуть-чуть больше. – Заходите, леди.

Рогеза осторожно, как норовистая лошадка, приблизилась к занавесу и тихо сказала, многозначительно посмотрев в сторону Кэтрин:

– Мне нужно поговорить с тобой наедине.

Кэтрин пришлось приложить немалое усилие, чтобы удержать язык за зубами. Этель таким терпением не отличалась.

– То, что предназначено для моих ушей, годится для ее тоже, нравится вам это, леди, или нет. Мы не сплетничаем.

Проковыляв к огню, она начала ворошить угли длинной железной кочергой, чтобы горели поярче. Кэтрин понимала, что вмешиваться не стоит, поэтому обмахнула тряпкой стулья, которые и без того были чистыми, и зажгла лучину.

Рогеза переступила с ноги на ногу и даже кинула взгляд через двор на белевший в темноте замок, словно собиралась вернуться в женские покои, но затем со вздохом переступила порог и закрыла за собой занавеску.

– Мне нужно средство, чтобы вызвать месячные. Они задерживаются уже больше, чем на две недели.

Кэтрин поджала губы. Ничего удивительного, что Рогеза не хотела говорить в ее присутствии после того, что было сказано об Эмис. Незамужняя женщина с задержкой месячных – это серьезнее, чем попытка перебраться через реку в глубоком месте.

– Ну, так что ты можешь мне посоветовать? – резко бросила Рогеза.

– Зависит от того, что вызвало задержку. – Этель прислонила кочергу к небольшому выступу на треножнике и пошла проверять, что у нее припасено в кувшинчиках и пучках трав. – Не беременна ли ты?

– Конечно, нет! – Даже в тусклом свете Кэтрин разглядела, как потемнело лицо Рогезы. – Как ты только можешь говорить такое!

– Очень просто. Это самая обычная причина. Я знаю еще только две: либо женщина умирает от голода, либо она смертельно больна.

– Говорю тебе, что я не беременна!

– Садитесь, леди.

Кэтрин смотрела, как Этель полезла в мешочек с королевской мятой и воробейником. Эти травы обычно использовались, чтобы вызвать у женщин месячные, по какой бы причине они ни прекратились. Иногда они помогали, но тут больше приходилось рассчитывать на удачу. Более сильные травы вызывали и более сильные побочные действия: рвоту, понос, иногда даже смерть. Этель давала их только в тех случаях, когда женщина все равно должна была умереть родами, если даже доносит ребенка до конца.

– Принимайте по три щепотки с вином, леди, и молитесь святой Маргарите, – говорила старая повитуха, вручая Рогезе небольшой кулечек. – Не обещаю, что это непременно подействует, но, может быть, вам повезет.

Рогеза приняла льняной мешочек, сунула серебряную монетку в холодную левую ладонь Этель и исчезла из комнатки, даже не посмотрев в сторону Кэтрин.

– Ну, ну… Интересно, кто отец? – Этель завернулась в одеяло и присела у огня, затем с трудом переложила монетку в здоровую руку и спрятала сжатые кисти в рукава.

Кэтрин только покачала головой, припомнив, как Рогеза тайком пробиралась в лагерь.

– К ней вернутся месячные? Этель поцокала языком.

– Может быть, только я сомневаюсь. Плохо играть с огнем, забыв, что он обжигает.

– Да. – Кэтрин поплотнее закуталась в плащ и перевела взгляд на пылающие красные угли.

– И все же, – тихо добавила Этель, – неплохо иногда и обжечься.

Кэтрин смотрела, как язычки пламени лижут дерево, и решала, насколько права старуха.

После утренней рождественской мессы в большом зале замка начался пир и пошло веселье. Небо за стенами было таким чистым и пронзительным, что слепило глаза. В зале же было немного сумеречно от ароматного дыма горящих яблоневых дров. К дыму примешивались запах елового лапника, которым вместе с остролистом были украшены стены, и запах приправ, шедший от многочисленных блюд, которые теснились на столах. Двор опустел, потому что все, кого не удерживал служебный долг, собрались на праздник.

Для Этель нашелся относительно спокойный уголок у огня вместе с другими стариками. Там был большой кувшин доброго грога, чтобы разогнать скуку, и хорошая закуска: сыр, ломтики копченой ветчины, соленое печенье, жареные орехи, засахаренные фрукты. Этель куталась в новое одеяло – подарок графини, и была совершенно довольна жизнью.

Кэтрин испытывала гораздо меньшее удовольствие.

– Он так и не пришел, – сказала она, сидя рядом с Этель на скамье.

Перед тем как отправиться на мессу, молодая женщина с ног до головы вымылась ароматным мылом, одела новую льняную рубаху с вышивкой и роскошное красное платье с золотом, которое Оливер еще не видел. Еще влажные волосы она разделила на пряди и закрепила конец каждой из них бронзовой застежкой с эмалью. Она гордо сознавала, что не уступит по красоте ни одной из женщин, собравшихся сегодня в зале, но очень скоро выяснилось, что триумф напрасен.

– Времени еще достаточно, – откликнулась Этель, прожевав кусочек сыра. – Кроме того, в море не одна рыба, если женщина красива и молода. Хорошо бы тебе поймать кого-нибудь на леску.

Кэтрин опустила голову. Уже несколько мужчин приглашали ее танцевать или пытались заманить под омеловый венок, чтобы сорвать поцелуй, но она держалась настороже. Пара из них были вполне достойны того, чтобы «попасться на леску», только Кэтрин устала уже ловить рыбу крупнее той, которую смогла бы удержать. Это была одна из причин, по которой она сидела среди стариков, вместо того, чтобы присоединиться к танцам и играм в центре зала. Честно говоря, веселье даже немного пугало ее: в нем были скрытые течения и опасные повороты, способные превратить возбужденную толпу в стаю.

Она нашла глазами Ричарда и Томаса Фитц-Рейнальда. Мальчики затеяли шумную игру в жмурки с другими ребятами и веселились от души. Молодая женщина завистливо вздохнула, налила себе кубок и с удовольствием почувствовала, как горячая жидкость струится по горлу. Ей припомнилось последнее Рождество, когда Левис был еще жив. Она так еще и не потанцевала. Нужно идти туда, в толпу, смеяться, как остальные, и чтобы голова кружилась от вина… а под конец и вовсе забыться, чтобы воспоминания так и остались цветным пятном, не слились в картинку…

– Ступай, девочка, – подтолкнула ее в бок Этель так, что едва не выплеснулся грог из кубка. – Брысь отсюда! Если тратить жизнь на ожидание, не заметишь, как она вся и пройдет.

Кэтрин слегка вздохнула, допила вино до последней капли и встала, размышляя, куда бы направиться в поисках гавани. Может быть, остановиться под омелой и подождать судьбы?

Внезапный гром фанфар у двери в зал заставил ее круто повернуться. Люди принялись падать на колени и склонять головы, словно пшеница под серпом. Кэтрин застыла, широко открыв глаза.

– Королева Матильда, – прошипел кто-то, потянув ее за рукав вниз.

На мгновение молодая женщина приняла ту же позу, что и все, но затем не устояла и слегка приподняла глаза.

Единственная оставшаяся в живых законная наследница старого короля оказалась невысокой сорокалетней женщиной. На ее лице почти не было морщин, зато оно было прорезано несколькими глубокими складками, словно выбитыми ударами резца. Королева была одета в роскошное пурпурное платье со шлейфом, богато украшенное золотом, и горностаевый плащ. Она торжественно выступала церемониальным шагом в сопровождении своего сводного брата, графа Роберта, высоко неся голову: настолько высоко, насколько низко были склонены головы ее подданных. Гордость, элегантность, сама суровость черт создавали ощущение большой красоты, но красоты холодной, как в ясный зимний день. Прикоснуться к ней значило замерзнуть.

Поднявшись на возвышение, Матильда опустилась на предназначенный для нее трон с высокой спинкой, обвела глазами зал без всякого выражения и слегка приподняла палец, разрешая склонившимся людям встать. Кэтрин не сводила с нее глаз. Ничего удивительного, что многие бароны предпочитают поддерживать короля Стефана. Такая холодность вряд ли может привлечь сердца людей, и так не слишком готовых подчиняться приказам женщины. Улыбка, слово, – они ведь ничего не стоят, зато могут принести пользы в десять раз больше.

– Понадобится не один кубок грога, чтобы вознести хвалу такой ледяной красавице, – тихо пробормотала Этель. – Впрочем, если бы у меня был такой муж, как у нее, да еще толпа дураков-союзников, я бы тоже замерзла.

– Говорят, что ее муж – один из самых красивых людей во всем христианском мире, – откликнулась Кэтрин – Его так и называют: Готфрид ле Бэль, то есть Джеффри Красивый.

– Джеффри моложе на десять лет и больно уж ненадежен, – фыркнула Этель – Они не в ладах с момента венчания.

– Да, до меня доходили скандальные слухи.

Кэтрин снова посмотрела на королеву, которая, склонившись, слушала брата; ее белые пальцы сжимали ножку серебряного кубка. Интересно, сколько боли скрывается за этим холодным лицом? И насколько толста корка льда? Ее первый муж был императором. Призванная домой после его смерти, чтобы стать наследницей Англии и Нормандии, она была вынуждена выйти за Готфрида Анжуйского, сына обыкновенного графа, к тому же еще не вышедшего из юношеского возраста. Брак не удался, но родительская воля заставляла ее сглаживать острые углы и держаться на плаву в разбитой скорлупке. Потом к родительской воле присоединились три сына, но все видели зияющие дыры в обшивке семейного корабля. Если бы не дети, если бы не политическая необходимость, Джеффри Красивый и Матильда, королева Англии, с радостью позволили бы этой утлой посудине отправиться ко дну.

– Ни за что на свете не поменялась бы с ней местами, – тихо проговорила Кэтрин.

Этель хихикнула.

– Говори за себя. А вот я бы охотно поменялась с ней местами за одну ночь с красавчиком Джеффри.

– Этель, ты пьяна!

Старуха опять хихикнула, не сделав даже слабой попытки опровергнуть обвинение.

Кто-то потянул Кэтрин за рукав. Она повернулась и увидела Ричарда с Томасом. Мальчишки наверняка были на улице, потому что их щеки раскраснелись от мороза, а на одежде таяли снежинки.

– Пошли играть! – крикнул Ричард, накидывая ей на голову колпак для жмурок.

– Ах, нет! – засмеялась Кэтрин, пытаясь стряхнуть колпак с головы, но не слишком активно. При виде заледеневшей королевы ей особенно захотелось веселья и смеха.

Мальчики повернули колпак так, что проем для лица оказался на спине. Молодая женщина не видела больше ничего, кроме колючей темной шерсти. Затем они заставили ее три раза покружиться вокруг себя, но не отпустили, чтобы она попыталась поймать их, а, наоборот, подхватили под руки и куда-то потащили. На один ужасный момент Кэтрин подумала, что ее ведут к возвышению представить королеве, но затем ощутила на коже холодный воздух и мягкое прикосновение снежной крупы.

– Вам это даром не пройдет! – пообещала она, покрывшись мурашками. Башмаки скользили в мягкой грязи двора.

Ответом было только приглушенное хихиканье. Кто-то из мальчиков отпустил ее руку, другой только вцепился крепче.

– Что вы тут затеяли? – весело осведомился чей-то низкий голос.

Кэтрин свободной рукой схватилась за капюшон и сорвала его с головы вместе с платом и обручем.

– Оливер!

Дыхание сразу стало коротким, щеки залил яркий румянец. Мальчишки со смехом удрали обратно в зал.

Оливер тоже рассмеялся и подхватил ее на руки, прижав лицом к мягкой шерсти плаща и твердым кольцам кольчуги.

– Ты, наверное, уже отчаялась меня увидеть?

– Я вообще о тебе не вспоминала, – выпалила Кэтрин, когда ее снова поставили на ноги. – Знаешь ли, у меня не было недостатка в предложениях постоять под омелой!

Лицо Оливера слегка вытянулось. Короткая бородка прикрывала его подбородок, подчеркивала линию челюсти. В свете торчавших в стене факелов она казалась красной, как медь.

– Ты приняла хотя бы одно? – поинтересовался он.

– Что ты такое говоришь?!

Рыцарь еще некоторое время смотрел на нее. Между ними падали серебряные и золотые от отблесков огня снежинки.

– Я говорю, – мягко сказал он, – что мне сильно не хватало тебя. Так сильно, что в зале не найдется ветви омелы – достаточно крупной, чтобы показать под ней поцелуем, насколько.

Кэтрин сглотнула. Боже, она хотела его; ей мало было встать с ним под венком из омелы и остролиста.

– Кажется, в комнате у Этель есть подходящая, – осторожно сказала молодая женщина, глядя на рыцаря из-под темных ресниц, и с радостью услышала, как он резко втянул в себя воздух. Она провела кончиком башмака по грязной земле. – Разумеется, если ты не предпочитаешь присоединиться к пиршеству в зале, чтобы посмотреть, какие ветки там.

Оливер покачал головой.

– У меня уже есть все, что мне нужно.

Он схватил ее за руку и снова притянул к себе. Их холодные от снежной крупы губы встретились и загорелись, как от солнца. Рыцарь притянул молодую женщину ближе к себе. У нее перехватило дыхание: такая твердая кольчуга… Борода царапала ее кожу, но это было приятно. Объятия стали еще крепче, и Кэтрин с глубоким счастливым вздохом прижалась губами к его рту.

Из зала выбрался кто-то из приближенных. Его начало рвать у стены. Его спутник стоял рядом и хохотал. Оливер с Кэтрин разомкнули объятия и по молчаливому соглашению направились в комнатку Этель.

Но даже там на пути их общего горячего желания оставались помехи. Заниматься любовью в кольчуге сложно и неудобно, а сорвать ее наспех – практически невозможно. После трех безуспешных попыток расстегнуть пояс с мечом самостоятельно, Оливеру пришлось сделать несколько глубоких вдохов и остановиться.

– Тебе помочь?

Мысль о ее тонких пальцах в области паха кидала то в жар, то в холод. Блеск в глазах говорил о том, что под словом «помочь» подразумевается не только пояс. Она высвободила конец ремня, сумела вытянуть язычок пряжки из отверстия, и пояс вместе с мечом в ножнах упал к его ногам.

Кэтрин подняла ножны, аккуратно обернула их поясом и бережно отложила в угол комнаты. Затем настала очередь кольчуги. Снять ее даже вдвоем оказалось непросто, потому что она была с длинными рукавами и крепилась к подкольчужнику. К тому моменту, когда молодой женщине удалось наконец стянуть ее через голову, она задыхалась и едва не упала под неожиданно обрушившейся тяжестью. Оливер облегченно вздохнул, немедленно отобрал у нее кольчугу и положил на столик у огня. Кольца звякнули.

С гамбезоном справиться было легче, но тоже потребовало некоторых усилий. Когда рыцарь положил его поверх кольчуги, Кэтрин с улыбкой произнесла:

– Словно луковицу чистишь.

– Или подарок разворачиваешь, – усмехнулся в ответ Оливер.

Молодая женщина сморщила нос, но в глазах ее прыгали озорные искорки.

– Ты считаешь, что мне понравится подарок? Или придется утирать слезы с глаз?

– Есть только один способ проверить это.

Его пальцы сомкнулись на ее запястье, и он снова притянул ее к себе. На этот раз между ними не было металла и стеганного полотна, не было пьяниц, которые могли бы помешать. Они поцеловались и, не выпуская друг друга из объятий, качнувшись, сели на край лавки.

После тяжелых доспехов Оливеру оказалось трудно управиться с круглой брошью, которая держала ворот красного платья Кэтрин, и развязать ее вышитый пояс. Части его существа хотелось наплевать на все эти сложности, задрать ее юбки и заставить почувствовать вспухшие жилы, но он сдерживался: ведь она тоже должна ощутить удовольствие от предстоящего поединка. Кроме того, он буквально шестым чувством понимал, что одно только грубое движение – и он подпишет себе приговор. Кэтрин – не Эмма, которая шептала ему на ухо ласковые слова и сияла от гордости, успешно справившись с обязанностями жены.

И Оливер затеял игру в раздевание, сопровождая ее шутками и смехом. Он не торопился, чтобы Кэтрин тоже могла распутать обмотки на его ногах и развязать шнурки рубашки.

Она слегка коснулась губами его ключицы, куснула за мочку уха и игриво потерлась об него. Он запустил руки под ее рубашку, спустил подвязки, затем осмелился подняться выше и притянул ее на себя, одновременно раздвигая ее ноги и ловко сажая промежностью на свою набухшую плоть.

Она слегка вскрикнула и принялась тереться об него. Их тела разделяла только тонкая ткань его набедренной повязки и мягкие шерсть и лен ее платья и рубашки. Слишком много, но недостаточно. Он застонал, попытался думать о другом, однако запах ее волос и кожи заставил его окончательно потерять благоразумие, вызвал неодолимое желание.

Он выгнул спину, почти бросился к ней, но она отпрянула, чтобы скинуть платье и рубашку. Ее груди были высокими, круглыми, с небольшими красновато-коричневыми сосками, мгновенно затвердевшими на воздухе. Живот оказался плоским, ноги гладкими и очень пропорциональными. От этого зрелища у Оливера окончательно перехватило дыхание. Если не считать брачной ночи, ему никогда не удавалось так открыто увидеть женское тело. Эмма предпочитала заниматься любовью в темноте или в рубашке, а при редких встречах с продажными девками ему и в голову не приходило предварительно раздеть их.

Кэтрин же была совсем другой. Он понял это еще тогда, в Пенфосе, когда она вскочила за ним на спину лошади. В ней сочетались монашка и сорванец, и это было невыразимо очаровательно.

Она вернулась к узкому ложу, прильнула к Оливеру, и никаких преград между ними уже не существовало. Его член прижался к лохматому лобку, скользнул дальше, слепо нащупывая путь. Оливер стиснул руками ее груди и прижался лицом к пахнущему ароматным мылом горлу. Кэтрин обхватила бедрами его поясницу, позволяя войти в себя, и он застонал. Ее пальцы дрогнули, скользнули ноготками по его коже, и она слегка изменила позу, давая возможность войти еще глубже. Он почувствовал, как ее мышцы охватывают его плоть, сжимаются… и собрал последние остатки воли, чтобы не кончить прямо сию секунду.

Словно почувствовав это, она перестала двигаться. Оливер уставился на пучок травы, свисающий с балки, разглядывая каждую жилку, каждое пятнышко на сухих листьях, и запел про себя песню трубадура, чтобы слегка отвлечься. «Северный ветер, дуй, зови, милую мою пришли. Дуй же, дуй и дуй». Ощущение неминуемого спазма миновало. Он слегка провел кончиками пальцев по ее коже, коснулся сосков, приник губами к бьющейся на горле жилке. Затем его рука украдкой скользнула ниже, указательный палец нащупывал в курчавых волосах лобка тот чувствительный узелок, в котором, по словам Гавейна, скрывается источник наслаждения женщин. Прикосновение было совсем легким, несмелым, потому что Оливер наполовину сомневался в рассказах своего товарища, но Кэтрин вздрогнула, застонала, жилка под его губами забилась сильнее. Он слегка шевельнул бедрами, ее мышцы сжались крепче. «Северный ветер, дуй, зови, милую мою пришли…» Он плотно закрыл глаза, продолжая тереть рукой.

В горле у Кэтрин слабо заклокотало, она опять изменила позу, оказалась совсем над ним и, опустившись вниз, окончательно вобрала его в себя. Оливер бросил всякие попытки отвлечься. Это было бесполезно. Не существовало ничего кроме наслаждения и давления на его ягодицы. Кэтрин тяжело дышала над ним. Он схватил ее за бедра и устремился глубоко внутрь. Женская плоть затрепетала, затем мягко охватила его.

– Иисусе! – простонал Оливер. Он был больше не в силах сдерживаться, нанес один мощный удар, второй и затрясся в оргазме. Кэтрин всхлипнула, притиснулась ближе, и тоже затряслась, хватая ртом воздух, буквально растворяясь в нем. По ее лицу метались пряди темных волос. Он чувствовал ее плотные груди, мягкую округлость шелковистых бедер и то, как слегка подрагивает его смягчившаяся плоть.

– Господи, – проговорила она, не успев отдышаться, – я забыла!

– Забыла что?

Она подняла голову. Орехово-зеленые глаза были полуприкрыты отяжелевшими веками, лицо, горло и грудь слегка розовели. В том месте, где он целовал ее шею, осталось красноватое пятнышко.

– Забыла, насколько это приятно. – Кэтрин склонила голову к плечу, ее губы тронула улыбка. – Ты был прав. Вряд ли поцелуй под омелой в зале сравнился бы с этим.

Ее палец скользнул по его груди, спустился по животу и коснулся волос паха, в данный момент перепутанных с ее.

– У тебя тут не только рыжая борода, а?

– У меня тут символ доблести, – подхватил он в том же тоне.

Она рассмеялась, сжала его напоследок внутренними мышцами и отстранилась.

– Рада слышать это, но даже самый доблестный мужчина нуждается в подкреплении.

Встав с ложа, Кэтрин направилась к кувшину, который стоял у самого очага и наполнила чашу золотой жидкостью.

– Мед. Он собран с клеверных полей у реки. Этель утверждает, что он возвращает молодость в ее ноги, но способен не только на это. – Шутливо приподняв брови, она скользнула взглядом по его паху.

– Если Этель так говорит, то он должен быть хорош, – весело фыркнул Оливер.

– Это действительно так.

Кэтрин села рядом. Ее нисколько не смущала нагота, и это тоже было новым ощущением для Оливера. Эмма стеснялась своего тела, всегда прикрывала руками грудь и отказывалась взглянуть на него. Кэтрин же вела себя совершенно естественно, ее зеленые глаза лучились весельем.

Оливер сделал глоток сладкого золотистого напитка, передал чашу Кэтрин и пригладил ее шелковистые волосы. Его ноздри трепетали от слабого запаха лаванды, смешанного с ароматами любовной игры и меда.

– Много, очень много времени прошло с тех пор, когда я был так счастлив, – тихо проговорил он. – Целые годы.

Кэтрин пила. По ее подбородку сбежала капелька. Молодая женщина подхватила ее указательным пальцем и слизнула.

– У меня такие же чувства, даже, пожалуй, сильнее: ведь я почти смирилась с мыслью, что придется праздновать Рождество в полном одиночестве.

– Я был бы здесь еще вчера, – поморщился рыцарь, – но мне было приказано присоединиться к эскорту, сопровождавшему королеву из Глостершира. Пришлось ждать, пока миледи соизволит отбыть, а сделала она это, когда ей было удобно. Потом еще нужно было на радость толпе проехаться в полном блеске по улицам Глостершира. Матильда надменно помахивала ручкой и швырнула черни несколько горстей серебра с таким видом, словно этот акт вызывает у нее глубочайшее презрение.

Он покачал головой и, не вынимая чашу из руки Кэтрин, приблизил ее к своим губам.

– Тем не менее, ты присягнул ей на верность.

– Из-за того, что Стефан наградил моими землями одного из своих наемников. Из-за того, что граф Роберт заслуживает в моих глазах больше уважения, чем Стефан, да, пожалуй, и сама Матильда. Впрочем, у Матильды есть сыновья, которые способны продолжить род и вряд ли окажутся хуже, чем сын Стефана Евстахий, – последнее не привидится даже в ночном кошмаре. Если Евстахий займет трон, я вернусь в Святую Землю и предложу свой меч королю Иерусалимскому. – Оливер сделал глубокий глоток меда, словно пытаясь смыть с языка противный привкус. – Ах, да не хочу я обсуждать правителей и их мелкие делишки, когда имеются гораздо более интересные вещи.

– Например?

Кэтрин допила чашу, поставила ее рядом с ложем и с сияющими глазами опустилась на колени. Оливер обхватил ее руками и привлек на себя. От его паха шел жар.

– Например, что ты думаешь о Годарде?

– Сначала я рассердилась, потом обрадовалась, – ответила она, маняще раздвигая ноги. – Он здорово помогает, а Этель – так вообще без ума от него. Половина местных прачек – тоже. – Кэтрин слегка впилась ногтями в спину Оливера. – Ты пошел на риск, когда решил прислать его. Мне самой очень нравится его общество.

– Но не до такой степени, как вот это? Ее бедра обвили его.

– Спроси меня чуть позже, – пробормотала Кэтрин, коротко вдохнула и изогнулась, потому что Оливер устремился вперед.

Этель ковыляла через двор, тяжело опираясь на палку. Снежная крупа превратилась в мокрый снег, который падал довольно густо, хотя где-то там, в небе, луна продолжала светить во всю мощь, и отблеск ее света пробивался из-за туч. Добравшись до своего жилища, Этель остановилась на пороге, склонила голову и прислушалась, как птичка, потом очень осторожно сняла входной занавес с одного из крепежных крючков и заглянула внутрь.

В слабом красноватом отблеске тлеющих углей она увидела Кэтрин и Оливера на одном ложе. Оба крепко спали. Рука Оливера лежала на плечах Кэтрин, словно защищая ее, а головка молодой женщины приютилась у него под подбородком.

Этель беззвучно застегнула занавес и отправилась обратно в зал. Там тепло и можно приятно подремать в компании с горячим грогом.

Перед входом в зал она остановилась, чтобы отдышаться. Под прикрытием стены ссорилась какая-то парочка. Этель узнала их сразу: молодой Гавейн, который тоже был в эскорте королевы и так еще и не снял подкольчужник, и вышивальщица графини Рогеза. Она стояла в тонком шелковом платье цвета спелой пшеницы и дрожала, потому что на ней не было даже плаща, чтобы защититься от холода.

– Ты довольно насладился! И теперь тебе не удастся уйти от долга передо мной! – В раздраженном голосе женщины звучала паника.

По лицу Гавейна скользнуло нетерпение. Этель видела, что молодой рыцарь сильно пьян – впрочем, как и большая часть юношей сегодня в зале. Он качнулся вперед и тяжело оперся рукой о стену.

– Еще как удастся, лапочка. Наслаждение-то было обоюдным, не так ли? Кроме того, откуда мне знать, что в долгу перед тобой именно я? Сучка в случке принимает не одного пса.

Рука Рогезы метнулась к лицу Гавейна, но тот привычным движением солдата перехватил запястье и крутанул его, заставив женщину упасть на колени в падающий снег.

– Поищи в мужья менее разборчивого, – насмешливо посоветовал он, отпихнул ее и юркнул обратно в зал.

Этель наблюдала за происходящим, плотно стиснув губы. Трезвый Гавейн был достойным, хотя и простоватым юношей, но никакое вино не могло служить оправданием тому, чему она только что оказалась свидетельницей. Этель достаточно хорошо знала этого человека: разумеется, он не мог устоять перед искушением соблазнить самую высокомерную девушку графини. Теперь же, когда возникли последствия, он и слышать ни о чем не хочет.

Хотя приближаться сейчас к Рогезе было то же самое, что лезть в жгучую крапиву, Этель все же попыталась сделать это, чтобы помочь и немного утешить.

– Пойдем, деточка, а то замерзнешь, – ласково сказала она, протягивая плачущей женщине руку.

Рогеза отпрянула и с трудом поднялась. Ее красивое платье было все перепачкано грязью и вымокло от тающего снега.

– Отстань от меня, ведьма! – выкрикнула она. Лицо, искаженное страданием, казалось совсем грубым и некрасивым. – Твои зелья никуда не годятся! Он не любит меня! И месячные так и не пришли!

Рогеза отпихнула старуху так, что та едва удержалась на ногах, и побежала через заснеженный двор к воротам. Этель крикнула ей вслед, чтобы она остановилась, но порыв ветра словно загнал слабый голос обратно в горло. У Этель мучительно заныла грудь. Она слишком хорошо знала этот предупреждающий сигнал, поэтому отвергалась и тяжелой походкой пошла в зал. Не в ее годы бегать за молодыми.

Рогеза завернула за угол, и ночной ветер со всей силой впился в ее одежды, пронзая их, как ударами ножа. Трясясь от холода, со слезами, замерзающими на щеках, она прижалась к стене сарая и обхватила себя ледяными руками.

Слегка звякнула кольчуга и из крутящейся темноты возникла фигура мужчины с копьем в правой руке и щитом в левой. На плечах трепетал под порывами ветра толстый плащ, отороченный блестящим беличьим мехом.

Рогеза едва не закричала, но тут же поняла, что это всего лишь один из стражников совершает обход.

– Так, так, – тихо проговорил Рэндал де Могун. – Если не ошибаюсь, девушка графини, и ей нужно, чтобы ее немного обогрели.

В укутанных белыми сугробами берегах река Эйвон струилась, как черное стекло. Снег касался ее гладкой поверхности и беззвучно исчезал, не оставляя ни следа. Так же исчезло тело. Только круг разбежался по обсидиановой поверхности и пропал. Ничто не указывало на то, что воду когда-либо потревожили броском с берега.

Через час исчезли даже отпечатки ног: их скрыла ровная белая пелена.