"Любовный узел, или Испытание верностью" - читать интересную книгу автора (Чедвик Элизабет)

ГЛАВА 22

– Я хотел бы иметь возможность дать тебе войска и отпустить на осаду Эшбери, но у меня нет свободных сил, – сказал Роберт Глостер, – Кроме того, ты очень нужен мне здесь.

Оливер посмотрел на своего лорда с отчаянием, но без удивления. Эшбери не был крупным или стратегически важным замком. Правда, он охранял небольшую переправу через Темзу гораздо западнее Оксфорда, и там была хорошая ярмарка, но его взятие не имело особого смысла для дела королевы.

– Он мой, – сказал рыцарь. – Он принадлежал моему роду со времен короля Альфреда. Ждать тяжело.

Граф Роберт вздохнул и погладил кудлатую голову своего мастифа.

– Я знаю. Я не слеп к твоей нужде. Но это невозможно. Быть может, ближе к концу года я и смогу отпустить тебя, но не сейчас. Прежде чем брать небольшие крепости, должна пасть большая.

Оливер столько раз слышал «быть может, позже», что в его груди не затеплилась даже искорка надежды. Скорее всего, никогда. Он так и умрет простым рыцарем, завернувшись в свой плащ у огня в зале, если повезет, или от ран на поле боя, если не повезет.

– Да, милорд, – сказал он и отошел от порога, чтобы дать возможность получить отказ очередному просителю.

Зимой они потеряли Оксфорд, зато потом отбили Уилтон, разбив Стефана в жестокой битве, которая чуть было не стала повторением Линкольна. Им удалось взять его вассала, Уильяма Мартеля, и Стефану пришлось расплатиться шерборнским замком за его освобождение. Король попал в сложное положение, поэтому Оливер осмелился питать надежду, что наконец появился шанс отбить Эшбери. Затопившее его душу беспокойство не позволяло дожидаться, пока Генрих Плантагенет превратится в мужчину.

В зале Оливера ждал Джеффри Фитц-Мар, на колене которого примостился двухлетний сын, деловито жевавший жесткую корку. У малыша были курчавые светлые волосы, такие же светлые, как у Оливера, и гиацинтовые, фиолетово-синие глаза. Эдон ждала второго ребенка к весне. По крайней мере, у Джеффри была семья, которая позволяла сохранить душевное равновесие. Ведь он с самого начала был простым рыцарем, младшим сыном без всяких надежд на земельные владения; у него не было корней, которые умирали от желания вцепиться в почву. Оливер смотрел на друга, державшего на колене малыша, и горько ему завидовал.

Джеффри поднял на него глаза, и улыбка исчезла с его открытого лица.

– Он тебе отказал.

– Эшбери не является достаточно важным стратегическим объектом, а я слишком опытный солдат, чтобы можно было меня отпустить. Если я возьму замок, я уже не буду простым рыцарем у камина, не так ли? – Оливер мрачно поводил носком башмака по шуршащему тростнику на полу. – Вполне его понимаю, но все равно зло берет.

Джеффри сочувственно покачал головой.

– Если бы я мог помочь…

Рыцарь наблюдал, как малыш предлагает отцу обслюнявленную корку. Если бы Эмма и ребенок остались в живых, то их дочке было бы уже около восьми лет. Ни жены, ни ребенка, ни земли. Он представил себе грядущее: седой морщинистый старик с заледеневшим сердцем, не нужный никому – ни мужчине, ни женщине. Печальная перспектива.

– Па, – сказал малыш, подпрыгивая у отца на колене. – Па, па, па.

Оливер вышел наружу. Позднесентябрьское солнце уже клонилось к закату, окрашивая двор в богатые красные тона, а небо было высоким, чистым и совершенно синим. Принц Генрих овладевал искусством вести поединок под руководством двух рыцарей графа. С ним были Ричард и Томас; их мальчишеские крики звонко неслись над ристалищем, когда они поочередно брали укороченное копье и неслись на своих пони навстречу мишени на квинтейне. Оливер с улыбкой смотрел на неумелые попытки попасть по колеблющемуся щиту на подвижном перекрестье и вспоминал свои первые уроки. Не испытывая желания присоединиться к выкрикивающей полезные советы молодежи, он потихоньку побрел вдоль стены сарая, но почти тут же с неудовольствием услышал, как его окликают.

Рыцарь нехотя повернулся. Оказывается, к нему подлетел Ричард. Мальчишка сидел на своем сером пони плотно, как кентавр, а довольное лицо его разгорелось от быстроты и упражнений.

– Тебя ищет гонец.

– Меня? – Оливер поднял брови. – Не знаю никого, кто мог бы прислать мне письмо.

Ричард пожал плечами.

– Все письма в основном для графа Роберта, но привезший их человек спросил по дороге, где он может найти тебя. – Мальчик почесал голову. – А может, это от Кэтрин?

У Оливера перехватило дух.

– Не думаю, – сказал он. – Я говорил ей, что лучше порвать все связи.

– Да, но если у нее неприятности?

Оливер прищелкнул пальцами и грубовато посоветовал:

– Возвращайся к своим занятиям, пока твое воображение не ускакало вместе с тобой.

Однако, его собственное воображение уже вовсю заработало.

Ричард немного помялся, повернул пони, но все же попросил через плечо:

– Расскажи, ладно?

Оливер, не ответив, быстро двинулся на поиски гонца. Он нашел его на кухне перед кувшином молока и грудой свежего хлеба и творога на тарелке. Человек заигрывал с одной из кухонных девушек, но оторвался от этого занятия, чтобы вручить Оливеру свернутый пергамент, запечатанный широкой лентой. На сургуче красовалось довольно обычное изображение человека верхом на лошади с воздетым мечом. Буквы вокруг печати оказались смазаны, так что их нельзя было разобрать.

– Кто дал тебе это?

– Торговец с уинкомбской дороги. – Гонец сделал глоток молока и вытер рукавом рот. – Он принес это прошлым вечером в Глостершир. Сказал, что ему заплатил за доставку один из лордов Стефана.

Оливер дал гонцу пенни, сломал печать и вышел во двор. Края письма успели слегка загрязниться; дата указывала, что написано оно было в последних числах августа. Почерк был как у писца, беглый и четкий, и рука явно не Кэтрин. Послание от ее мужа с победным сообщением о ее новом статусе как хозяйки красивого замка. Он писал, что содержит ее, как королеву, что они оба невероятно счастливы и ждут рождения первого сына.

Рыцарь смотрел на письмо, пока слова не заплясали перед его глазами, утратив всякий смысл. Он знал, что это не Кэтрин. Возможно, она не имела никакого понятия о том, что муж послал такое письмо. Луи де Гросмон находил удовольствие в том, чтобы мучить. Укол там, рывок здесь, небольшая подтасовка правды. Кэтрин не стала бы придавать такое значение тому, как ее содержат: как королеву или нет. Чтобы радоваться жизни, ей нужна была только свобода. А мысль о том, что она носит ребенка, была чистой пыткой. Оливер испугался бы, будь это даже его собственный ребенок, но сознание, что она ждет и будет рожать потомка Луи, да еще так далеко от него, просто оглушало.

Рыцарь вернулся в кухню, подошел к огню, на котором кипели два больших котла, скомкал письмо, сунул его в самое пламя и долго следил, как чернеет и съеживается пергамент, плавится и шипит красная печать, пока его сухие глаза тоже не начало жечь и ничего не осталось.

Луи де Гросмон ждал сына. Если верить надеждам отца, то никогда прежде на свет еще не рождалось ничего подобного. И все были поставлены в известность о грядущем событии, начиная от беднейшего крепостного, который бился над истощенным клочком земли, чтобы прокормить свою семью, и кончая королем Стефаном и Вильямом д'Ипром.

– Роды будут легкие, – весело заверяла Кэтрин одна из повитух. – Вы молоды и сильны, и у вас хорошие широкие бедра.

К ней были приставлены две женщины; лучшие из тех, кого Луи, в принципе, мог себе позволить. Они были чуткими, умелыми, нравились Кэтрин, но она предпочла бы одну и поменьше хвастовства со стороны мужа. После первых самых тяжелых месяцев ее организм приспособился, и дальше беременность протекала без малейших осложнений. У нее не опухали щиколотки и не кружилась голова. Аппетит был прекрасный, а спала она относительно неплохо. И вот начались первые схватки, но настоящей боли еще не было.

– Я не боюсь родов. – Молодая женщина погладила свой вздутый живот. – Я знаю, что меня ожидает. Я сама приняла немало младенцев. Только я не хочу, чтобы Луи знал, пока этого не понадобится.

– Он очень проницательный, миледи, – отозвалась вторая повитуха с извиняющейся улыбкой.

Кэтрин не ответила. Она знала, что весь пыл мужа зависит от ее способности родить здорового сына, чтобы назвать его Стефаном в честь короля. Он даже отказывался обсуждать возможность появления на свет девочки. Это будет мальчик, потому что ему хочется именно мальчика. Фортуна бежит ему навстречу, как он постоянно утверждал, хотя Кэтрин сильно подозревала, что бежит не фортуна, а сам Луи гонится за ней, причем со всех ног.

Снова боль, сильнее, чем в прошлый раз; сжала живот и отпустила.

Молодая женщина встала с подушки на кресле у окна и принялась безостановочно ходить по комнате. Ходьба помогает. Она считала шаги и глубоко дышала, чтобы приготовиться и расслабиться.

Луи появился через час. Новости успели просочиться в зал, где он сидел, взымая четвертную ренту и вытрясая огромные штрафы из тех, кто не мог платить. Он ворвался в спальню, где Кэтрин все еще ходила и считала, и обхватил ее руками. Огромный живот разделял их.

– Сколько? – требовательно осведомился он с горящими от нетерпения глазами.

– Сколько я уже рожаю или сколько это еще будет продолжаться? – спросила Кэтрин, стараясь не напрягаться вместе с очередной схваткой.

– Сколько еще ждать, пока я увижу сына, конечно. Подхлестнутая нетерпением, эгоистичная натура Луи обнажила себя до самой глубины.

– Еще довольно долго, милорд, – заговорила повитуха постарше. – Первым сыновьям нужно около двух дней или дольше, чтобы появиться на свет.

– Два дня?! – перепугался Луи.

– Тебе повезло, что нужно всего лишь ждать, – язвительно заметила Кэтрин. – Пойди, займись делом, время и пройдет.

– Оно не пройдет, оно остановится! – Луи смотрел на женщин так, словно все они участвовали в заговоре.

– Конечно, – поспешно добавила повитуха, – часто бывает и пораньше. Если посмотреть на миледи, я сказала бы, что к вечернему приливу у вас будет повод праздновать.

– К вечернему приливу, – повторил Луи, словно ему протянули канат для переправы через бурную реку. Он сжал руки Кэтрин, словно в ответ на мышечное сжатие ее чрева. – Поспеши, Кэтти. Мне не терпится увидеть сына.

– Изо всех сил постараюсь, – ответила она, однако Луи не уловил саркастического тона и выскочил за дверь, как энергичный щенок.

День продолжался. Почти каждый час Луи присылал справиться, как продвигаются роды, а с наступлением сумерек сам занял сторожевой пост у двери в спальный покой.

Кэтрин тяжело дышала на родильном кресле, ее тело содрогалось от усилий, по бедрам текли кровь и воды.

– Пустите его, – безрадостно улыбнулась она повитухам. – Пусть посмотрит на меня. Всем мужчинам стоит видеть это.

Женщины смущенно переглянулись и восприняли ее слова, как шутку.

– Миледи, ни одному мужчине не позволено войти в родильную комнату. Это неприлично!

– Конечно, нет, – грубо расхохоталась Кэтрин. – Но какой фермер бросает семя, а потом бежит от урожая?

– Миледи, вы не в себе, вы не знаете, что говорите.

– Я знаю, что говорю, – взорвалась молодая женщина. Боль вернулась и схватила так крепко, что нарушила все мысли. Повитухи давали выпить всякие секретные средства, но ни одно из них особо не действовало. Кэтрин знала, что перешла в последнюю стадию родов, потому что каждая схватка сопровождалась теперь необоримым желанием тужиться. Именно сейчас все и выяснится. Если ребенок лежит в чреве неверно или выходное отверстие слишком мало, они оба умрут. Она вцепилась в деревянные ручки родильного кресла и изо всех сил потужилась. С тем же успехом можно сдвинуть гору, но женщины дружно приободряли ее.

– Уже почти, миледи. Я уже вижу головку. У него темные волосы, как у отца.

Кэтрин всхлипнула и со следующей схваткой снова потужилась.

– Оливер! – вскрикнула она. Неизвестно как и откуда всплывшее имя отразилось от стен.

– Так его будут звать? – спросила одна из повитух. – А мне казалось, что ваш муж выбрал имя Стефан.

Кэтрин покачала головой не в силах говорить, не в силах делать ничего, кроме последней попытки вытолкнуть ребенка из своего тела и получить облегчение. Она даже не поняла, какое имя слетело с ее губ: это был просто крик о помощи.

Еще схватка, и ребенок выскользнул из ее чрева в подставленное теплое полотенце, тут же разразившись громким воплем.

Повитухи перерезали пуповину и бережно стерли слизь и кровь с тоненького младенческого тельца. Его громкие крики заполнили всю комнату, но других звуков не было. Женщины смотрели друг на друга в молчании.

– Что там, что не так? – требовательно спросила Кэтрин, которую внезапно охватил страх. – Дайте мне ребенка, я хочу посмотреть.

– Нет, нет, миледи, – быстро откликнулась одна из повитух. – Все хорошо. Посмотрите, у вас прелестная маленькая дочурка.

Она вложила визжащий сверток в руки Кэтрин.

Малышка махала крошечными красными кулачками и вопила так, словно ее обидели. У нее было много черных волос и маленькое личико со вздернутым носиком. Кэтрин полюбила ее с первого взгляда, и вместе с любовью на нее нахлынуло сильнейшее желание защитить и уберечь.

– Я хотела дочку, – шепнула она, улыбаясь сквозь слезы.

Луи слушал под дверью и, поскольку младенческие крики все не стихали, окончательно потерял терпение. Не в силах больше ждать, он ворвался в комнату.

– Покажите мне моего сына! – закричал он, кинувшись к Кэтрин и уже вытянув руки, чтобы принять младенца.

Она все еще сидела на родильном кресле с еще не отошедшим последом. Распущенные волосы спускались до бедер; на лбу они вымокли от пота.

Молодая женщина прижала к себе сверток, и новорожденная сразу перестала так громко кричать.

– Твою дочь, ты хочешь сказать, – произнесла она. – Луи, у нас девочка.

Он остановился, словно налетел на крепостную стену. Руки бессильно повисли по бокам.

– Девочка? – повторил он. Радость постепенно сходила с лица, уступая место горькому разочарованию. – Это невозможно. В моей семье всегда рождались мальчики.

– Что же, на сей раз Господь решил благословить тебя дочерью.

Луи, гневно прищурившись, уставился на младенца в руках Кэтрин.

– Это твоих рук дело, ведьма. Любая другая женщина родила бы мне сына. Ты специально провела меня своими знахарскими штучками.

Молодая женщина открыла было рот, чтобы объяснить – ничего подобного она не делала, но почувствовала, что слишком сильно устала; она не могла противостоять его раздражению и ярости. Хотелось только одного: чтобы он ушел.

– Ты сам обманывал себя, – сказала она. – Каждый раз.

Луи сжал кулаки. В один ужасный момент Кэтрин показалось, что он собирается ударить ее, хотя она еще сидела на родильном кресле на самом последнем этапе родов. Она глянула ему прямо в глаза и ясно прочитала это там, но последняя искра контроля все же удержала его. Он резко отвернулся, выдохнул под нос какое-то проклятие и широкими шагами покинул комнату, громко хлопнув за собой дверью так, что пронесся холодный сквозняк.

Кэтрин склонила голову над своей крошечной дочкой.

– Я выбрала не того человека, – прошептала она. – Господи, прости мне. Я выбрала не того.

– Ну, ну, госпожа, не тревожьтесь. Он отойдет немного погодя, – заговорила пожилая повитуха. Ее лицо было бледным от потрясения, но держалась она хорошо. – Мужчинам нужны дочери, чтобы заключать выгодные брачные союзы. Вот попомните мои слова: он еще будет ею гордиться, когда она войдет в возраст.

– Вся беда в его гордости, – ответила Кэтрин. Ее чрево вздрогнуло и начало выдавать из себя послед. – Он расхвастался всем, что скоро получит сына-наследника. И за неудачу будет винить не Бога, который распорядился иначе, а меня.

Она закрыла глаза и снова потужилась. Боль была гораздо меньше, но все равно крайне неприятной.

– Утро вечера мудренее, – ласково сказала женщина. – Ну, а теперь нам нужно назвать эту маленькую девочку.

Кэтрин осторожно приподняла края полотенца и вгляделась в мелкое, мятое личико. Как бы ни был велик ее долг, но назвать младенца Этельредой нельзя.

– Розамунда. Так звали мою мать, ее бабушку, – сказала она и добавила с едва заметной, горькой улыбкой. – В нашей семье всегда рождались девочки.

Луи опустил глаза на маленькую дочку в деревянной колыбели. Она похрапывала, сомкнув крошечные, как речные ракушки, веки, которые казались чересчур слабенькими для густых черных ресниц. Имя ей подходило: она была розовая и мягкая, как роза. За истекшие шесть недель его первое разочарование немного улеглось. Как говорили некоторые из выражавших сочувствие, девочки полезны, если их не слишком много, а Кэтрин, по крайней мере, доказала, что может рожать относительно легко. Спустя всего несколько дней после родов она уже досадовала на вынужденное заключение в комнате. В следующий раз обязательно будет мальчик. Этим утром она посетила церковь, а значит снова может выполнять свои женские обязанности, в том числе и на ложе. Хотя, конечно, Луи не испытывал голода в период, пока она была недоступна. Кухонная девчонка Вульфхильд очень неплохо показывала себя в конюшне, да и пара женщин в деревне тоже. Если Кэтрин и подозревала это, она ничего не сказала. С рождением ребенка в ее жизни словно не осталось места ничему другому, для него тоже.

Полностью занята сосущим младенцем, да к тому же еще и девочкой! Луи скривил губы. Она даже настояла, что будет сама кормить младенца, как простая крестьянка, вместо того, чтобы вести себя согласно своему рангу и нанять кормилицу. Когда он запротестовал, она держалась так твердо, что пришлось уступить и уединиться на часок в конюшне вместе с Вульфхильд.

– Я повитуха и знаю, что будет лучше для моей дочки, – сказала она совершенно спокойно, без всякой вспышки, что не оставило ему никаких шансов проявить свой характер. Она была ведьмой, упрямой, несносной ведьмой, но хорошенькой, и Луи, несмотря на все свои прочие увлечения, до сих пор желал ее: не в последнюю очередь потому, что она его игнорировала.

Сейчас она вошла в комнату в нижнем платье и сорочке. По ее плечам струились черные волосы. Они были уже не такие длинные, как во время беременности. Ребенок явно высосал силу из ее волос, и ей пришлось укоротить их на добрые шесть дюймов. Однако это не убавило миловидности. По крайней мере, если Розамунда унаследовала такие волосы, у нее будут неплохие брачные перспективы.

Луи сел на ложе и начал раздеваться. Кэтрин подошла к колыбели и посмотрела на спеленатого младенца. На ее лице появилось выражение тающей нежности. Луи узнал его, потому что когда-то, в Чепстоу, она так же смотрела на него.

– Она спит, – грубо бросил он. – Ложись.

Кэтрин подняла голову и перевела взгляд на мужа. Нежность исчезла.

– Разве я не могу посмотреть на собственную дочь?

– Я уже посмотрел. Эта колыбель как колодки на твоих ногах. Ты ни на шаг от нее не отходишь.

– Это неправда.

Она оставила младенца и направилась к ложу. В ее походке теперь чувствовалась нежелание, что только подчеркнуло живость, с которой она подходила к колыбели.

– Если бы ты послушалась меня и наняла кормилицу, мы спокойно могли бы пользоваться нашей спальней, – обвиняющим тоном заявил Луи.

– Тебе необязательно спать здесь, если ребенок настолько мешает.

Кэтрин холодно посмотрела на него, стянула нижнее платье, затем, менее охотно, сорочку.

– Еще бы я бросил свою комнату из-за пары баб! – фыркнул Луи.

Ее тело блестело в свете свечей. Груди налились из-за молока. Стройность стана вернулась, она даже стала более худой, чем прежде. На животе осталось несколько тонких серебристых полосок, а на боку – красновато-белый рубец от раны, нанесенной мечом, которую она получила в Бристоле. Этот шрам по-прежнему удивлял его: такие отметины часто встречались у мужчин, но никогда у женщин.

Взяв жену за руку, Луи потянул ее к себе на холодное шелковое покрывало. Она содрогнулась и посмотрела мимо него на балки потолка. Луи легонько провел большим пальцем по шраму, поцеловал прохладную, покрытую мурашками кожу.

– Два месяца, Кэтти, – пробормотал он в самое горло. – Какое долгое, вызывающее жажду ожидание.

Женщина слегла шевельнулась под ним; ладони сомкнулись на его шее.

– Не ври, – тихо проговорила она. – Я знаю, что ты пил из разных источников.

Он собрался было яростно отрицать, но решил, что это приведет всего лишь к очередной ссоре, а у него не было терпения ни на споры, ни на утешение.

– Только потому, что не мог получить тот, который хотел, – еще нежнее пробормотал он в самую грудь. – Откройся для меня, Кэтти, пусти меня.

Она покорно поднялась и раздвинула бедра. Луи почувствовал шелковистое прикосновение волосков, затем хватающий, влажный жар ее внутреннего тела.

– На этот раз будет мальчик, – выдохнул он, входя с каждым ударом все глубже и глубже. Ее тело колебалось в такт с его, но не откликалось, разве что поерзывало иногда и нарушало ритм, словно ей было неудобно. Он заглянул в ее лицо: совершенно бесстрастное, разве что легкая морщинка между глазами, да зажатая зубами нижняя губа.

Он перестал двигаться и приподнялся на расставленных локтях.

– Что с тобой сегодня? Ты ведешь себя, как кусок оленины на вертеле.

– Какая разница, если ты получишь сына, которого так хочешь?

Она посмотрела на него усталыми зелеными глазами.

– Есть разница! – вспылил он. – Я твой муж! Раньше я заставлял тебя кричать, как сирены у ворот ада. Тебе отлично известно, как мне это нравилось.

Она вздохнула.

– Ты хочешь, чтобы я кричала?

– Черт тебя побери, женщина! Я хочу, чтобы ты хотела меня!

Он ощутил, как постепенно слабеет внутри нее; раньше с ним такого никогда не случалось, ни с одной женщиной. Он отчаянно рванулся, но сила и жар ушли, и он выскользнул из ее тела с влажным хлопком.

– Боже! Что ты натворила, ведьма?!

Луи с растущим ужасом смотрел вниз на свою обмякшую плоть.

– Ничего, – насмешливо сказала она. – Тебя лишают силы собственные мысли. Нельзя всегда добиваться, чего хочешь, с помощью одних улыбок, Луи. Как муж ты вправе распоряжаться моим телом, но не надейся на страсть, если вся твоя страсть ограничивается всего лишь желанием успокоить плоть и зачать сына.

– Христос милосердный! Да любой мужчина хочет того же! Ты подсыпала что-то мне в вино, так?! Ты подсыпала!

Он в ярости схватил ее за черные блестящие волосы.

– Не будь идиотом! – вспыхнула уже она. – Если бы я подсыпала тебе что-нибудь в вино, то волчью ягоду, и тебя уже не волновала бы вялая плоть, потому что ты уже не дышал бы!

Луи намотал волосы на кулак, серьезно подумывая о том, чтобы задушить ее. Когда он представил, как она будет биться, в паху запульсировал жар. Он пихнул женщину, заставив ее лечь совершенно плоско, прижал запястье к горлу, отыскал точку и глубоко нажал.

Теперь она закричала, как полагалось, а тело изогнулось дугой навстречу его телу. Луи не сводил глаз с ее лица, жадно наблюдая, как борются на нем страх и ярость. Ему еще не приходилось брать женщину силой; ощущение оказалось таким новым, а удовольствие столь пронзительным, что это было почти больно.

Кэтрин продолжала хрипеть и содрогаться, однако Луи вовсе не торопился закончить акт и все тянул, наслаждаясь приятными ощущениями. Зачатие сына, оказывается, все-таки могло принести удовольствие.

Розамунда заплакала в колыбельке; Кэтрин забилась еще отчаяннее.

– Лежи тихо! – сердито проворчал Луи и стиснул руку еще крепче, пока она не начала задыхаться.

Сквозь судорожные попытки Кэтрин набрать воздуха, довольное мычание мужчины и вопли младенца донесся громкий стук в дверь спальни.

– Проваливай! – взвыл Луи.

– Милорд, выходите скорей, нас осаждают! – откликнулся возбужденный голос. – За нашими стенами армия!

– Что?

– Армия, милорд, с осадными машинами! – повторил голос, и снова забарабанили в дверь.

Эрекция Луи опять пропала.

– Ладно, ладно! – проорал он. – Побереги кожу на кулаках!

Луи отпустил Кэтрин, скатился с нее и схватил одежду.

– Закончим после! – бросил он через плечо, пока всовывал ноги в башмаки, затем быстро зашагал к двери и со стуком захлопнул ее за собой.

Молодая женщина села, кашляя и задыхаясь. Ее волосы дико торчали во все стороны, кожа на голове ныла, а промежность болезненно пульсировала. Пошатываясь, она поднялась на ноги и доковыляла до колыбели, где Розамунда уже орала изо всех своих сил. Перед глазами Кэтрин плавали звезды; ей пришлось потратить еще несколько мгновений на то, чтобы обрести равновесие, прежде чем она смогла наклониться и взять плачущую малышку из колыбели.

– Тише, тише, – шептала она то ли ребенку, то ли себе.

Прижав Розамунду к груди, Кэтрин тихонько покачивала ее взад и вперед, ласково гладя по маленькой хрупкой головке. Малышка крепко прижалась к ней. Кэтрин укачала ребенка и дала грудь.

До сих пор ей даже в голову не приходило, что Луи способен на насилие, которым только что занимался. Слишком поздно начала она понимать, что обещанные им изменения не к лучшему. Мужчина так и не смог победить в себе ребенка, а своевольный ребенок в теле мужчины – это опасно, это страшно.

Кэтрин пригладила указательным пальцем мягкие темные волосики Розамунды и с тихим отчаянием принялась думать, что же ей теперь делать. Можно жить во лжи и играть вместе с мужем в его убивающие душу игры, можно противоречить ему на каждом шагу, как она пыталась сделать это сегодня, и потерять не только душу, но и жизнь. А еще можно, как она язвительно заметила, подложить в его кубок волчьи ягоды.

Испугавшись собственных эмоций, молодая женщина поплотнее запахнула плащ, чтобы прикрыть и себя, и сосущего младенца, подошла к оконному проему, открывавшемуся на сторожку, и открыла засов.

В лицо ей ударил резкий ветер с дождем. Бурые поля, голые темные зимние деревья. Там, где над деревенскими домиками должен был куриться дымок, были какие-то темные глыбы, по которым пробегали красные языки пламени. Ближе к замку Кэтрин различила фигуры солдат, как пеших, так и конных. Они окружали стены и катили осадную машину.

Застыв скорее от увиденного, чем от холода, молодая женщина захлопнула окно и, продолжая кормить дочку, подошла к небольшой жаровне с углем в центре комнаты. Она немного боялась и за себя, но основной страх был связан с лежащей на ее руках малышкой. Дым и солдаты живо напомнили то, что случилось в Пенфосе. Только на этот раз с перерезанным горлом у ворот ляжет не Аймери де Сенс, а Луи, а на месте Эмис будет она. Ей приходилось слышать о том, что уэльские и фландрские наемники делают с младенцами, чьих матерей они изнасиловали и зарезали. И еще больше путала мысль, что Луи, хотя он был хорошим, опытным солдатом, ни разу еще не приходилось ни вести осаду, ни отбиваться от нее.

– Господи, да молчи же! – бросила она самой себе, осторожно отняла сонную Розамунду от соска, положила ее обратно в колыбельку, одела сорочку и теплое платье. Беспокойство только усугубит ситуацию. Если служанки увидят ее панику, они тоже запаникуют.

Кэтрин связала волосы узлом, взяла Розамунду и понесла ее прочь из комнаты и вниз по лестнице. Если деревня в огне, в замке обязательно будут люди, которые ищут в нем убежища.

Это были солдаты Обри де Вера, графа Оксфорда, сообщила Кэтрин рыдающая женщина из деревни, которая видела, как они увели ее корову, свинью и подожгли хижину.

– Один из них сказал мне: «Передай своему лорду, что его вызывает граф Оксфорда». – Женщина обвела глазами большой зал, слегка покачиваясь взад и вперед от горя. – Он сказал, что они отрубят правую руку всем мужчинам в деревне.

– Солдаты часто грозят по-пустому. Он сказал это, чтобы испугать тебя. – Кэтрин обвила плечи женщины рукой, стараясь на время спрятать поглубже собственные опасения.

– Пусть даже так, но они обязательно все сожгут и не оставят нам ничего. Скот пропал, дом стал кучкой пепла! Я умру с голода! – выла женщина, раскачиваясь все сильнее.

– Ты не умрешь. Лорд Луи позаботится об этом.

– С тех пор как он появился, он не делал для нас ничего, только брал, – ответила женщина и отвернулась, явно отказываясь принимать утешение от Кэтрин.

Она оставила ее на попечении других крестьянок, подошла к большому железному котлу, поставленному на огонь, и стала помогать раздавать кашу, сопровождая это сочувствием к пострадавшим, но скоро убедилась в бесплодности своих попыток. Селяне были вынуждены искать убежище в замке, однако держались замкнуто и обособленно. Кэтрин быстро поняла, что они ненавидят Луи и с тоской вспоминают о предыдущем лорде, хотя тот был пьяницей и крайне вспыльчив. Зато он не жил в роскоши, тогда как им приходится отдавать с полей последнее. Ее, оказывается, тоже считали виноватой. Прежний лорд Хэмфри не был женат, и ему в голову не приходило увешивать стены шпалерами или вставлять стекла в окна.

Неспособная больше выносить косые враждебные взгляды, Кэтрин оставила малышку с Амфрид и отправилась на стены, чтобы поговорить с Луи.

Ветер нес едкий запах дыма; солдаты под стенами разбивали лагерь и готовились зажарить годовалого бычка. На приведенных ими телегах были бревна и веревки, из которых собиралась осадная машина.

Луи смотрел на деревянную башню, возвышавшуюся недалеко от стены, и лицо его было бледно-зеленым.

– Подонки, – резко выдохнул он. – Вонючие подонки!

– Нам всегда грозила опасность нападения. – Кэтрин следила за организованной суетой осаждающих, невольно сравнивая ее с тупым оцепенением гарнизона в крепости. – Похоже, они знают свое дело.

Луи напрягся и злобно посмотрел на нее, сузив глаза:

– С каких это пор ты так разбираешься в военных делах?

Молодая женщина чувствовала, как кипит в нем гнев, как хочется ему излить его на кого угодно, лишь бы восстановить самодовольную уверенность.

– Не требуется большого опыта, чтобы увидеть то, что перед глазами.

Луи куртуазно повел рукой, отпуская ее.

– Твое место не здесь, а с прочими женщинами. Занимайся шитьем или качай свою драгоценную колыбель.

Кэтрин поджала губы.

– Учитывая крестьян, которые нашли убежище в крепости, мое место повсюду, – сказала она. – Ты ищешь в моих словах смысл, которого там нет. Я пришла только посмотреть, и все.

– Ты уже видела достаточно, так что можешь идти. – Луи покосился на приближающегося солдата.

Кэтрин опустила глаза. Ей хватало ума, чтобы не затевать ссору перед посторонними, особенно в момент, когда на счету каждая унция морали. Кроме того, он явно найдет, к чему придраться, что бы она ни сказала.

– Да, милорд, – вежливо ответила она, присела, чего никогда раньше не делала, и спустилась со стены, высоко неся голову и с прямой, как копье, спиной.

Луи хмуро глянул ей вслед, затем повернулся к солдату. Это был уэльсец Ивейн. Его рыжие волосы топорщились от ветра, лицо ничего не выражало.

– Женщина права, – произнес он с легким акцентом. – Они знают свое дело.

– Что предлагаешь? – коротко бросил Луи и принялся грызть ноготь большого пальца.

Ивейн пожал плечами.

– Я всегда был охотником и никогда дичью.

Луи внимательно смотрел на осаждающих. Ни один не подходил на расстояние выстрела из лука. Стены не придавали уверенности: наоборот, он чувствовал себя в них, как в западне. В ловушке.

– Я тоже, – признался он. Ноготь уже болезненно пульсировал. – И мне это не нравится.