"Жуки на булавках" - читать интересную книгу автора (Бухов Аркадий)МученикиНи с одним из физических недостатков люди так неохотно мирятся, как с толщиной. Человек, лишившийся ноги, быстро привыкает к своей деревяшке, и если бы в один странный день у него неожиданно выросла свежая нога, он, наверное, был бы не только удивлен, но даже немного обижен. – Ишь ты… лезет… Нашла когда… – с укором обратился бы он к ноге, – подумаешь, цаца какая… Человек с оторванным ухом просто забывает о нем и очень сухо принимает все сожаления окружающих. – На мой век и одного хватит. У рыбы совсем нет, а подите приступитесь к ней. Осетрина – три рубля фунт, а в фунте и смотреть нечего. Кожа да жир… Толстяки, наоборот, вечные мученики. Узнав – Я, кажется, немножко того… Толстею… Близкий близкому волк. Обрадовавшись случаю сказать что-нибудь неприятное, он всматривается в фигуру и лицо спрашивающего и с нескрываемым восторгом делится свежими впечатлениями. – Здорово, брат… Вовсю расползаешься… – Неужели вовсю? – унылым эхом переспрашивает несчастный. – Еще бы. Самому пора знать. Третий подбородок растет. – А хоть четвертый, – обижается толстеющий человек, – не твой, кажется… Я своими подбородками никому жить не мешаю, а ты своим кашлем… – Кто кашляет, а кто живот растит, – обижается близкий и змеино добавляет: – Смотри, перед пасхой в деревню не уезжай – заколют. Жизнь толстеющего человека уже отравлена. В тот же вечер, когда все уйдут или разбредутся спать, он останавливается перед зеркалом и мрачно смотрит на холодное стекло, уныло и покорно рассказывающее всю безвыходную правду: и о двух лишних подбородках, и об апоплексической багровой складке на шее, и о фигуре, отгоняющей мысль об изящно сшитой визитке. – Надо лечиться, – проносится тяжелая каменная и остроугольная мысль и тут же претворяется в мучительный вопрос – чем? Можно меньше есть. Во время обеда ложиться спать, просыпаться после завтрака. Тогда будет толщина от сна. Можно, наоборот, меньше спать. Больше ходить, даже побегать иногда. В этих случаях очень хочется есть. Тогда будет толщина от усиленного питания. Обычно избирается третий путь: Толстый человек покупает четыре больших гири и начинает с утра поднимать каждую из них, изредка опуская их на пол. Снизу прибегает кухарка и заявляет, что у ее господ хворает ребенок, который не может спать, если сверху бьют по потолку тяжелой гирей. – Шесть месяцев всего, вот и не привыкши, – поясняет она, оправдывая свое появление. Толстый человек конфузится и просит извинения. – Емнастикой занимается, – доносятся до него из кухни переговоры двух кухарок, верхней собственной и нижней чужой, – брюхо разъел, видишь, так теперь жир вытряхает… – Ишь черти, – реагирует чужая кухарка, – обожрутся, а потом безобразят… Занятия с гирями приходится или отложить, или подымать их над постелью, которая за какие-нибудь три-четыре часа начинает быстро и шумно ломаться. Через несколько дней, взвесившись на поломанном автомате, толстый человек весело вбегает в столовую и радостно делится с домашними: – А я на три фунта сбавил… Здорово… Домашние относятся всегда и ко всему сухо. – Должно быть, потеря веса пришлась на долю головы, – сухо догадывается один из слушателей. – Да я не шучу… Право, три фунта. – Ты что, в жокеи, что ли, собираешься? – Вот вы все смеетесь… А я к весне фунтов одиннадцать спущу… – Ну, тогда тебе есть прямой расчет идти в балет… Толстый человек обиженно уходит в свою комнату и, притворив двери, начинает высчитывать на бумажке количество сбавленных в будущем фунтов. – К апрелю – четыре. К июлю всего, значит, тринадцать… К сентябрю еще два. В конце вычисления получается, что к августу будущего года он станет совсем невесомым, вопреки основным законам природы. Это действует неприятно на воображение. Толстый человек не имеет права страдать. У худого человека это выходит просто. В большой людной комнате он становится где-нибудь в стороне, прислоняется к стене и надолго замолкает. И по тому, как висит на нем невыглаженный смокинг, и по глубоким синим ямам на щеках, и по костлявым пальцам все понимают, что он или безнадежно влюблен, или безвозвратно проигрался на бегах и четыре дня не был дома. Его не беспокоят вопросами и первому подносят раскрытую коробку с дешевыми шоколадными конфетками, которыми принято угощать гостей в богатых домах. Толстый человек не может этого сделать. Если он задумчиво облокотится на кресло, оно медленно поедет на своих колесиках по полу. Если он встанет у стены, фигура его крупным и сочным пятном на светлом фоне обоев подчеркнет свою расплывчатость. Он неминуемо должен опуститься на стул; сразу, как опытный пловец, выныривает из-под воротничка лишний подбородок, шея утолщается, и весь он приобретает вид случайного мешка с картофелем. Сочувствия он не вызывает ни в ком; сочувствие успешно заменяет только покровительственное отношение окружающих, когда все перейдут в столовую. – Я и забыла, что вам мучное вредно… – приветливо бросает хозяйка, отодвигая от него вкусный сливочный торт, в котором мука только по краям, да и та попавшая сюда случайно со сдобного печенья, стоявшего рядом. Да какой-нибудь гость развязно выхватывает у него бутылку рома, подмигивая и улыбаясь: – Рому захотел… Да для вас это яд синильный… От спиртного пухнут… А если толстый человек окончательно захандрит и, тяжело вздохнув, замолчит и уставится глазами в угол, никто не подойдет к нему с таким же чувством, как к худому. Только тот же развязный гость похлопает по плечу и снова оповестит окружающих: – Переел наш Арсений Никитич… Никто не поверит, что толстые неповоротливые люди с большими животами и розовыми отвислыми щеками пишут любовные письма, сочиняют стихи о северных девушках и газелях или мрачно ходят по два часа около какого-нибудь магазина, уныло дожидаясь знакомого стука высоких каблучков. Женщины о них говорят неопределенно. – Всего человек одиннадцать было. Четыре дамы, семь мужчин и Лыкатов. – Это какой Лыкатов? Адвокат? – Нет, так. Толстый такой… Единственно, кто относится к толстым людям с громадным почтением и нескрываемой завистью, это дети. Увидев у себя дома незнакомого толстого человека, какая-нибудь пятилетняя кукла со светлыми косицами и необъятными глазами как вкопанная останавливается у дверей и не решается идти дальше. – Иди, иди, Нюта… Дай дяде ручку… Шота бесповоротно и отрицательно качает головой, сосредоточенно о чем-то думает и внезапно обращается к толстому гостю. – А я знаю, почему ты такой… – Какой? – нерешительно спрашивает толстый человек, не ожидающий ничего доброго и лестного. – Такой, – несмотря на хмурые взгляды обеспокоенных родителей, показывает Нюта пухлыми лапами, раскидывая их, насколько возможно, в стороны. И, не дожидаясь повторного вопроса, Нюта высказывает тут же свои соображения. – Потому что ты бабушку съел. Мне нянька говорила. Она старая, а старые не врут. Толстому человеку вообще очень тяжело. |
||
|