"Клятва на мече" - читать интересную книгу автора (Буянов Николай)Глава 6 ДРУГ ДЕТСТВАТуровский не заметил, как мелодия смолкла. Некоторое время он просто не замечал ничего вокруг, находясь в каком-то странном оцепенении. Только голос – детский, еще неокрепший, звучал где-то в сопредельном мире. – Вам плохо, Сергей Павлович? Дядя Сережа! Он с трудом повернул голову. Света тревожно заглядывала ему в лицо, отложив флейту в сторону. – Все в порядке, – сказал он, с трудом ворочая языком. – Вы на солнце, должно быть, перегрелись. Может быть, пойдем в корпус? Я вам помогу. – Ты? Света тряхнула головой, и ее темная коса сделала полукруг. – Не бойтесь. Я сильная. «Вот чего у меня не было в жизни, – подумал Туровский, – так это „глюков»quot;. Давным-давно, еще в той жизни, в Кандагаре, «травкой» баловаться приходилось, но это чтобы снять дикое напряжение, пару раз… Хотя кто знает, какие могут быть последствия. А ведь он в самом деле всего минуту назад был где-то очень далеко. Горы. Заснеженная тропа вдоль склона, и путник в странной ниспадающей одежде, подпоясанной простой веревкой. Большой зал с круглыми стенами, похожий на вполне современную обсерваторию, но Туровский откуда-то знал: все, что он видит, находилось не здесь и не сейчас. И наконец – самая яркая картина, перечеркивающая собой все остальное: распластанное в прыжке тело громадной кошки, не то тигра, не то барса… – К солнцу нужно привыкать постепенно. Вот Дашка – другое дело, ей все нипочем. Если погода хорошая, на пляже может целый день проваляться. Видели, как она загорела? Даже взрослые заглядываются. – А ты ходишь на пляж? – Иногда. Только я плохо плаваю. Сколько раз просила маму: отведи меня в бассейн! Все времени нет. – У мамы? – Да и у меня тоже. Уроки в музыкальной школе почти каждый день. Она мельком взглянула на часы: – Ой, мне пора. Пока доберусь до пристани, пока дождусь «ракеты»… – Светочка, – взмолился Сергей Павлович, – подожди, пожалуйста! Мне еще кое-что нужно выяснить. А к пристани я тебя подброшу на машине, идет? – Идет. Они поднялись на второй этаж, и Туровский заметил, что, слава богу, недавнее событие ажиотажа среди местного населения не вызвало. Коридор был пуст, только у дверей номера (того самого) топтался одинокий милиционер. Значит, эксперты еще на месте. Сергей Павлович толкнул дверь. Люди в комнате подняли головы, дружно кивнули и опять принялись за работу. Никто ничего не сказал, но Туровский свою информацию получил: дверь открывается и закрывается бесшумно. Девочка послушно ждала в коридоре. – Ты помнишь, где стояла, когда услышала скрип? – спросил он. Она пожала плечами. – Где-то здесь, напротив телевизора. Ну, может быть, чуть дальше. – Ты не оглянулась? – Извините, Сергей Павлович, – с сожалением произнесла она. Если бы она посмотрела в тот момент назад, то увидела бы убийцу. А убийца увидел бы ее… Но она не обернулась, и, возможно, это спасло ей жизнь. Туровский с облегчением вздохнул. А как идеально подобрано время, черт возьми! Отдыхающие завтракают, погода хорошая, корпус практически пустой. С другой стороны, это и плохо: малейший звук разносится по этажу, будто усиленный классной акустической системой. Скрип двери, например. Одинокий человек выходит из своего номера… Он один, торчит, как дерево посреди поляны. Туровский не сомневался: убийца пришел не со стороны. Кто-то свой. Здесь, в санатории. Светлана смотрела на него ожидающе и виновато. Переживает, что не может помочь, понял Туровский. Ему был знаком такой тип людей. Если девочка со временем не изменится, не почерствеет, то через определенное количество лет человек, которого она выберет, станет настоящим счастливчиком. У него будет прекрасная жена: красивая, добрая, умная и преданная. Крайне редко встречающееся сочетание. – Встань напротив телевизора, – попросил он. – Ко мне спиной, вот так. И слушай… Он приоткрыл дверь в соседний номер, где сидел понурый Слава КПСС и ждал своей участи. Послышался короткий скрип, на одной низкой ноте. – Похоже, Света? Она прошла в холл, села в кресло и опустила голову. – Не знаю. Кажется, похоже. Но ведь так все двери скрипят! Туровский улыбнулся. В этой половине коридора скрипели только три двери, и все по-разному. Даже если бы девочка не имела тренированного слуха, вряд ли бы ошиблась. Значит, все-таки Слава. Или Борис… Станислав Юрьевич Козаков, грузный, высоченный и шумный, ввалился в комнату и рухнул на кровать, не обращая внимания на ее жалобный стон. – Вас еще не допрашивали? – спросил он соседа, который, уткнувшись в груду бумаг, сидел за столом. – Уфф. А меня – только что. И кстати, весьма наглым тоном. Хотя следователя понять можно. Убийство! – Он энергично взмахнул рукой. – Двойное убийство! Погон можно лишиться, как два пальца… – Да, я слышал, – рассеянно кивнул сосед. – На втором этаже, кажется. Кого хоть убили? – Каких-то двух баб. – Козаков сладко потянулся, и кровать произнесла длинную жалобу. – Отдохнули, называется… Они из своего номера носа не казали. Интересно, чем же они все три дня питались? Сосед не ответил, погруженный в свои изыскания. Общительного Козакова это распалило еще больше. – Тут нечисто, помяни мое слово. Приехали молчком, почти без багажа. Ключи в зубы – и нырк в комнату! Ты видел хоть одну бабу, которая может вот так: в санаторий – и без двух чемоданов с девятью сетками? Не видел. Он мечтательно посмотрел в потолок и заложил руки за голову. – Я бы встретил – тут же женился. В женщине что главное? Мобильность и неприхотливость. Ты женат? Сосед наморщил высокий лоб, осознавая смысл вопроса. – Женат? Естественно. В моем возрасте… Козаков захохотал. – «В моем возрасте»! Мы же с тобой одногодки, старик! – А что спрашивал следователь? – Да ну его. Он и слушать как следует не умеет. Я ему советую (бесплатно, заметь): проверь этих девиц по картотеке. Найди отпечатки пальцев. Сто против одного, они в чем-то таком замешаны. Может быть, их трахал какой-нибудь депутат, а они его шантажировали. Не послушал. Спасибо, говорит, за информацию. Отдыхайте, говорит, и не волнуйтесь. – Вы фамилию следователя не помните? Козаков задумался. – Тор… Тур… Забыл. Я бы его через час встретил на улице – и прошел мимо. Мышка серенькая, из бедной интеллигенции. Рожа помятая, костюмчик так себе, не первой свежести. Но глаза! Игорь Иванович, ты бы видел его глаза! Любая женщина с ума сойдет. Вот только все же непонятен он мне: я ему – готовую версию со всеми подробностями, а он нос воротит. А сопливую девчонку на лавочке целый час допрашивал, чуть до слез не довел. Какой из нее свидетель? О, гражданин следователь! Только что вас вспоминали, долго жить будете. Туровский спокойно открыл дверь и вошел в номер. – Как расследование? Продвигается? Уже установили личности убитых? – засыпал вопросами Козаков. Туровский, не обращая на него внимания, удивленно смотрел на полноватого мужчину, сидевшего за столом. – Игорь, – наконец проговорил он. – Вот так встреча… А он нисколько не изменился, подумали они друг про друга. Седина, морщины у глаз, резкие складки в уголках губ – у одного, у другого – залысины, брюшко тыквочкой и одышка, а в общем и целом… При иных обстоятельствах были бы наверняка и слезливые объятия, и хлопки по плечу, хохот над чем-то абсолютно не смешным для непосвященных: «А помнишь…» Было дело. Давно, миллион лет назад, в другой Вселенной. Там, где остались старый двор и самодельные футбольные ворота, страшный в своей убойной силе кожаный мяч, и обязательно – девочка с длинной косой и какой-нибудь очень русской, милой фамилией. Девочка в окне третьего этажа. Хотя собственно двора в обычном понимании у них в детстве не было, не повезло. Были лишь два длинных газона с табличками «Не выгуливать собак!» и асфальтовая дорожка. Но остальное было: Прекрасная дама, футбол, правда в слегка извращенном виде; та же дорожка вместо поля, свои собственные велосипеды – «Уралец» и «Школьник», на которых они вместе с малолетними рокерами носились по той же дорожке и страшно орали: мотора на велосипеде нету, а езда без шума – это насмешка… – Высоко ты залетел, – с едва заметной усмешкой сказал Игорь Иванович – Выше некуда, – в тон ему отозвался Туровский. – Мама всегда тебя мне в пример ставила: у Игоречка одни «пятерки» за четверть, у Игоречка большое будущее, Игоречек в аспирантуре остается… Сейчас уж, наверно, доктор наук? – Даже не кандидат, – улыбнулся Игорь. – В свое время увлекся не той темой. «Религиозно-мистические учения Древнего Востока». Они сидели в пустом кафе-quot;стекляшкеquot; напротив жилого корпуса. Бутылка «Лимонной» осталась почти нетронутой: выпили за встречу, потом, молча, не чокаясь, помянули убитых. Колесников прекрасно видел: те две женщины были для Сергея Павловича отнюдь не просто потерпевшими. Боль в глазах… Боль утраты, не слишком искусно спрятанная под маской профессиональной беспристрастности. Игорь Иванович досадливо плеснул в граненый стакан не стесняясь, от души. – Будешь? – спросил он Туровского. – Нет, – буркнул тот. – Мне сегодня нужна ясная голова. И подумал: «Нализаться бы сейчас и уснуть, ткнувшись мордой в салат… Нельзя: водка не спасет, только запас адреналина в крови иссякнет, злость улетучится. Останется поплакать другу детства в жилетку и полюбоваться собой, так сказать, в траурном одеянии». – Сейчас, наверное, мог бы защититься, – заметил он вскользь. – Мракобесие – модная тема по нынешним временам. Колесников вздохнул, улыбнувшись: светла печаль! – По нынешним временам и мы с тобой, Сережка, моложе не стали. Кандидатская, докторская, кафедра… Чтобы такую жизнь нести на горбу, нужно честолюбие. То есть любовь к чести. Тут уж одно из двух: либо кафедра с диссертацией, либо наука и исследования. – Ты всегда любил парадоксы. Туровский помолчал. Потом достал блокнот и ручку – как разрубил тот злополучный узел. – Я обязан снять с тебя показания. Друг детства рассеянно махнул рукой: – Да ради бога. – Вот скажи: неужели вы с Козаковым все утро резались в шахматы? Ты вроде не большой любитель. – Для меня он вообще как ночной кошмар. Как, по-твоему, ради чего я потратился на путевку? – Догадываюсь, – сказал Туровский, вспомнив разложенные на столе бумаги. – Вот-вот! – обрадовался Игорь Иванович. – Я сейчас занят интереснейшей темой! Настоящим историческим расследованием! – Укокошили кого-то? – Кого-то! – передразнил Колесников. – Он был одним из крупнейших политических деятелей, говоря современно. Легендарная личность, о которой до сих пор ничего не известно наверняка… – Козаков из номера не выходил? – перебил Сергей Павлович. Колесников как-то сразу сник и стал похож на футбольный мяч, который внезапно проткнули и выпустили воздух. – Не помню. Кажется, выходил, дверь хлопнула. Если честно, я предпочел бы, чтобы он вообще не возвращался. Пойми, мне необходимо, совершенно необходимо сосредоточиться, побыть одному, наконец… А вместо этого: «Игорек, пора на зарядку!», «Игорек, в шахматы», «Игорек, давай выпьем», «Игорек, кого ухлопали?» Черт возьми, тут, рядом, был настоящий убийца! И у него не хватило ума пристрелить моего соседа. – Во сколько? – сказал Туровский почти с мольбой. – Что? – Во сколько он выходил? – Да господи, какая разница? Не будешь же ты его подозревать в убийстве. Ну, около девяти. – Долго он отсутствовал? – Без понятия. Я увлекся, ничего вокруг не замечал. Игорь Иванович потер лоб мягкой пухлой ладошкой. – Знаешь, последнее время происходит что-то странное. Пугающее. Непонятные провалы в памяти. – А ты не… – Туровский показал глазами на бутылку. – Ну что ты! – взметнулся Колесников. – Ни-ни! Не больше, чем среднестатистический обыватель. В праздники, дни рождения – рюмку, не больше. Никаких зеленых чертиков. – Он вздохнул. – Тем более странно. Ты можешь смеяться… Но я чувствую: кто-то пытается установить со мной контакт. Вроде телепатического. – Ясно. Нельзя так увлекаться, дорогой мой. Чего доброго, закончишь свои… изыскания за желтым забором. Что же мне с тобой делать? – Что ты имеешь в виду? – Не понимаешь? Раз Козаков отлучался из номера, да еще приблизительно во время убийства, то вы с ним – основные подозреваемые. Он вдруг ударил кулаком по столу: – Да проснись же, мать твою! Колесников вздрогнул от неожиданности. – Я не знаю, чем ты там был занят все утро. Мне плевать на все твои исторические изыскания. Убили двух женщин. Они… – Туровский на секунду запнулся, горло жестоко перехватило. – Они обе мне были очень дороги. Уяснил, друг детства? – Уяснил, – растерялся Игорь Иванович. – Ну и ладушки. – Туровский мгновенно успокоился и сел поудобнее, пристроив блокнот на коленях. – Тогда давай вспоминать. Вы вернулись после завтрака вместе или по отдельности? – Вместе. Под ручку, так сказать. – И сразу сели доигрывать партию? Колесников подтвердил и это, потихоньку изнывая под строгим взглядом собеседника. «Надо было спровадить сюда Аллу, – подумал он. – Не все ей дома сидеть». («Дома! – усмехнулся он про себя. – Вот сморозил!») – Я терпеть не могу шахматы, – сказал Игорь Иванович. – Долго вы играли? – Около получаса. Я стремился побыстрее проиграть и отвязаться. Около девяти Козаков вышел из номера, просчитал Туровский. Когда вернулся – неизвестно. Может быть, через десять минут, а может, через час. Тут от друга детства толку мало. А много ли времени нужно для того, чтобы совершить убийство? Достаточно нескольких секунд: постучал, подождал, когда откроют, выстрелил… А Борис Анченко в холе? А Светлана, которая слышала скрип двери? («Наверно, я плохой музыкант. Занимаюсь мало». – «А тебе нравится?» – «Нравится. Хотите, я что-нибудь сыграю?») Ты замечательный музыкант, Светланка. И скрип запомнила: короткий, низкий, на одной ноте… Туровский на секунду прикрыл глаза и сосредоточился. Так. Гулкий пустой коридор. Девочка подходит к телевизору в холл, слышит, как за спиной открывается дверь. Звук очень тихий, но ведь и кругом тоже тихо. А если этот звук донесся с первого этажа? «Зря я ее отпустил. Единственная ниточка, единственный реальный свидетель». …Он подкатил «москвич» к дверям санатория, чтобы отвезти девочку на пристань, как и обещал. Светлана спокойно и с достоинством села на переднее сиденье, пристегнула ремень безопасности. Пока ехали, не ерзала, не болтала без умолку, только рассеянно поглядывала на дорогу и думала о чем-то, поджав губы. Сбоку над дорогой высилась громадная серая скала, испещренная трещинами, будто лицо старика – глубокими морщинами. Девушка лет восемнадцати, тонкая, как балерина, в каске и бело-оранжевой ветровке, скользила по отвесной стене с небрежной грацией, и казалось, что это оптический обман и скала, как на съемках кино, вовсе не вертикальная… – Левее иди! – крикнул с земли худощавый мужчина, удерживающий страховочный трос. – Там проще. – Я не хочу проще! Я нависание еще не проходила. – И не пройдешь, там даже я срываюсь. – А я не сорвусь! – А вот посмотрим. Мужчина запрокинул голову, следя за девушкой. Та двигалась довольно уверенно, но на том самом месте – самом коварном и сложном – все-таки не удержалась. Растопырив руки-ноги, она что-то пискнула, оторвалась от скалы и плавно съехала по тросу вниз. – Ничего не получается, – чуть не плача сказала она и сняла с головы каску. Огненно-рыжие (не поворачивается язык сказать «каштановые») волосы вспыхнули ореолом, засветились, будто лучи миниатюрного солнца. Ее спутник рассмеялся и ласково потрепал девушку по плечу: – Выйдет. Теперь уж точно. – Я же «слиняла». – Самое трудное ты сделала. Там осталось всего-то два шажка. Вдоль них по дороге к пристани пропылил «москвич» – тот, который недавно проезжал в обратном направлении, к санаторию. Мужчина напряг зрение, стараясь разглядеть, сколько пассажиров в салоне. Кажется, двое. Не тратясь на слова, он кинул спутнице веревку, а сам нырнул в палатку, стоявшую тут же, рядом. С минуту покопался там и вышел наружу уже в другом обличий: в сером костюме и галстуке. Девушка молча и споро сворачивала снаряжение. Только посмотрела на часы и тихо сказала: – У тебя десять минут. Поторопись. Мужчина кивнул и заспешил вниз по дороге. Скоро к пристани должна была подойти «ракета». Когда Туровский остановил машину, до «ракеты» оставалось еще минут десять. Девочка выходить не торопилась. Ее большие серые глаза скользили по фигуркам людей, что скопились у пустого причала, по темной воде, лениво постукивающей о гладкие бревна, и неожиданно она сказала: – Вы ведь его найдете, Сергей Павлович? Правда? – Кого? – Того, кто убил. Он растерянно помолчал. – Должен найти, Света. Обязательно должен. Тем более что у меня есть такой помощник. – Да ну. – Она смутилась. – Я ведь ничего толком так и не вспомнила. – Ты мне очень помогла, – серьезно сказал Туровский. – И дело даже не в том, что именно ты вспомнила, а что забыла. Ты дала мне надежду, понимаешь? Ниточку. А это в сто раз важнее. Она посмотрела ему в глаза, будто стараясь запомнить. – Мы больше не увидимся? Сергей Павлович улыбнулся. И вдруг понял, что они увидятся обязательно. Он всю жизнь прожил холостяком, в маленькой однокомнатной «хрущевке», где постоянно что-то отваливалось, подтекало, портилось, и он, занятый сутками на работе, давно махнул на это рукой. Дети (гипотетические хотя бы) занимали в его мыслях совсем уж мало места. Но сейчас, когда девочка, не отрываясь, смотрела на него, душу вдруг смутило беспокойство. Может, жил-то не так? Может, что-то главное и не заметил, упустил? – Увидимся обязательно. Вполне возможно, что твои показания надо будет уточнить. Поэтому дай-ка мне свой адрес. – Это совсем рядом, – с радостью сказала Света. – От речного вокзала три остановки, на «пятнашке». Советская, десять, квартира пять. Легко запомнить, правда? Он чиркнул в блокноте. Надо же, Советская. Не переименовали в какую-нибудь имени Гришки Распутина. Вряд ли, конечно, из идейных соображений, просто руки не дошли. – Маму зовут Надежда Васильевна, а папу – Альфред Карлович. Они будут вам рады. – Ругать не будут? Скажут, мол, приличная семья, а к дочке милиционер приходил. – Вы же не милиционер, – возразила она. – Вы следователь, это совсем другое. И формы у вас нет. – Ну почему же. Если хочешь, приду в форме. Она склонила голову набок, что-то прикинула и ответила: – Нет. Вам костюм идет больше. Туровский признался себе, что дело тут не в ценном и единственном свидетеле (свидетеле чего? – заскрипевшая дверь могла открыться просто от сквозняка). Убийца был в санатории. Возможно, наблюдал из окна, как Сергей Павлович беседует с девочкой. Более чем вероятно, что сочтет ее опасной для себя. «Да брось! Неужели ты допускаешь, что он ее выследит?» Тамару, однако, выследил, возразил тот, что сидел внутри. Но ведь он наверняка наемник. Пришел, сделал дело, ушел восвояси. Он не ушел. Санаторий никто не покидал. Туровский помотал головой, словно лошадь, отгоняющая слепней. А внутренний голос назойливо шептал: «Ты одну ошибку уже допустил, два трупа лежат в номере наверху. Самоуверенности не поубавилось?» Если сейчас, сию минуту не вычислить убийцу, все пойдет прахом, вдруг понял он. Ляхов, следователь прокуратуры, высказал мысль, что от заказчика, который, можно сказать, известен, легко можно выйти и на исполнителя, и, если таковой окажется, на посредника. Но кто именно заказчик, Ляхов не знал (его счастье), а Туровскому стоило только прикрыть глаза… …Его кто-то осторожно тронул за плечо. Лицо-облако мгновенно исчезло. – Что с вами? Он глубоко вздохнул, возвращаясь в реальность. – Все нормально. Просто задумался. Ляхов внимательно посмотрел ему в глаза. – Вы все-таки неважно выглядите. Они устроились на подоконнике у открытого окна, оказавшись совсем близко друг к другу. Август. Жары уже не было, солнце грело ласково, и слабый ветерок шевелил кое-где начавшие желтеть листья. – Светлана слышала скрип двери, – проговорил Туровский. – Дверь в номере убитых открывается бесшумно. У оперативников дверь издает тонкий короткий визг. Остается номер девятнадцать, мать и дочь Кларовы, и номер четыре на первом этаже. Колесников и Козаков. – Оперативников вы исключает полностью? – спросил Ляхов. – Извините. – Да ничего. – И все же… Девочка могла ошибиться, напутать. Насочинять, в конце концов. Дети есть дети. Глупо строить целую версию на таком шатком основании. Да и не основание это вовсе… – Другого все равно нет. Девочке я верю, она вполне здравомыслящее создание. И потом, она играет на флейте, у нее развитый слух. Отблеск мысли… Туровский прикрыл глаза, стараясь вернуть ощущение. Но мелькнувшая было догадка была до такой степени сумасшедшей, что сознание отмахнулось от нее, как от надоедливой мухи. Самый известный и распространенный прием мафии, хоть итальянской, хоть нашей, доморощенной – взятие заложников. Проще говоря, шантаж. Борис Анченко был влюблен в Наташу, телохранительницу Тамары. Слабая, совсем ничтожная вероятность того, что она могла открыть ему дверь, существует… Но на чем тогда прихватили Бориса? Причем прихватили быстро, он узнал о своем задании только накануне… Кто мог оказаться для него заложником? Туровский почувствовал отчаяние. Анченко слишком явно лез на глаза. Оперативник такого класса, как он, хотя бы попытался инсценировать взлом двери, оставить следы борьбы… Наемнику скрываться незачем: исполнил дело, не заходя в номер, развернулся – и до свидания! Какая ему разница, кого начнут подозревать после его исчезновения? Да… Да, все так. Но убийца явно пытался бросить тень на Бориса. Значит, киллер еще в санатории. Чужие на территории не появлялись, их бы сразу усекли: народу мало, не «Золотые пески»… – Так вы со следователем кореша? – усмехнулся грузный Козаков. – Друзья детства. – Сюрприз, признаться… Не ожидал! Колесников улыбнулся: – Вообще-то он меня частенько колотил. Как заметит, кричит: «Колобок, Колобок, я тебя съем!» Меня во дворе все колотили, кому не лень. Но уж от него в три раза больше доставалось. Помню, недалеко от нашего дома был небольшой спортзал. Днем там тренировались баскетболисты, а вечером он пустовал. И какой-то человек открыл там секцию боевых единоборств. Это было еще до запрета. Сережка, конечно, тут же записался. – А что за единоборства? Каратэ? – Нет. Не помню… Что-то вьетнамское. Тут мне совсем житья не стало. «Колобок, а мы сегодня новый прием изучили. Сейчас тебе покажу». Тренировался на мне, так сказать. А потом с ним вдруг что-то произошло. Он как-то очень быстро повзрослел. Сразу. Перестал задираться, демонстрировать свою силу. Словно осознал что-то важное для себя. Я думаю, что на него повлиял его тренер. …Вспоминая, Игорь Иванович улыбнулся. – Мать этого Дюхи, злющая крикливая баба (продавщицей работала в гастрономе), тут же побежала жаловаться Сережкиным родителям. Смех! Дюшка, красный как рак, упирается, а она его за руку за собой тащит. В качестве вещественного доказательства. – И что, здорово влетело? – спросил Козаков. – Мой батя мне бы всыпал по первое число. – Нет, Сергею повезло с родителями. Разобрались, что к чему, не стали наказывать. Они ему верили: Сережка никогда не врал. Помню, как-то раз он разбил мячом чужое окно. Никто ничего не видел, его даже не заподозрили. А он сам пришел и признался. Тут уж попало будь здоров! И чистосердечное признание срок не скостило. Я потом все допытывался: зачем сказал? Знаете, что он ответил? «Боюсь. Вдруг в следующий раз кто-то разобьет окно, а подумают на меня. Я скажу: я не разбивал, а мне ответят: прошлый раз ты тоже отказывался, а оказалось, что ты…» Двойной подбородок Козакова колыхнулся. – Это на что ты намекаешь? Чтобы я признался твоему следователю? – В чем? – спокойно спросил Колесников. – В том, что я не ночевал сегодня в своем номере. |
||
|