"Клятва на мече" - читать интересную книгу автора (Буянов Николай)Часть 2 ЧЕРНА ДУША…Глава 5САНАТОРИЙ«Ракета», судно на подводных крыльях, мерно урчала, на широкой реке не было ни малейшего ветерка, и гладкое монотонное движение навевало дремоту. Стоял конец августа, пора ласкового тепла, природа готовилась к буйству красно-оранжевых красок – для людей это означало красоту золотой осени, а для самой природы – предвестие долгого зимнего анабиоза. Многие пассажиры дремали в креслах, лишь некоторые, кому путешествие было еще в диковинку, глазели в широкие окна на водную гладь, песчаные пляжи и серые скалы вдалеке, поросшие лесом. В углу на рюкзаках пели в шесть голосов под две расстроенные гитары: «Ракета» трубно загудела. Так и не узнаешь, что там перехватывает. Туровский прикрыл глаза. Он надеялся, что песня отвлечет его от ноющей боли, а она, наоборот, проткнула его, точно копьем, пригвоздив к сиденью. Он ведь тоже когда-то самозабвенно орал у костра, хоть и слуха не было ни малейшего. Не эту песню, другую, но – не важно. Однако те картинки из студенческого прошлого не оживали. Оживали совсем иные, из иного времени. То, что помнить совсем не хотелось. Женщина стояла, как живая, перед внутренним взором. Каштановые волосы, легкие как пух, струятся по плечам, ослепительно белая короткая туника открывает загорелые ноги. Блестящие карие глаза изучают его спокойно, словно букашку. – Меня в чем-то подозревают, Сергей Павлович? Она ухитрилась расположиться на жестком казенном стуле будто в мягком кресле. Одна нога закинута на другую, туника продуманно приподнята: любуйтесь, гражданин следователь! Он заставлял себя смотреть в угол, боясь поднять глаза, чтобы не наткнуться на ее взгляд, в котором сквозила неприкрытая насмешка. И злился. – Вы же прекрасно знаете, Тамара, что проходите по делу как свидетельница. – Свидетельница чего, простите? – Преступлений вашего любовника, Олега Германовича Воронова. – Это плохо звучит. Он взъярился: – Что именно? Слово «любовник»? Кто же он вам? – Он чуть было не ударил кулаком по столу. Вот бы ей было удовольствие! – Так как мне его назвать? Другом, товарищем, соратником? Она чуть улыбнулась: – Нет, почему? Вы правильно выразились, мы были любовниками. Мне нравилось, как он трахается. Чтобы вам было понятно. Пауза. Спокойная полуулыбка на красивом лице, свободная поза, ни капельки неестественности и закрепощения. Вроде бы не замечает ни решетки на окнах кабинета, ни серых стен под цвет сейфа в углу. (Боже, сколько паутины! Срам!) Обычная светская беседа за коктейлем. Не под протокол. – Что же вас смущает? – То, что вы записали меня в свидетели, Сергей Павлович. На каком основании? И какие преступления вы имеете в виду? Кстати, я бы не советовала его трогать. Он большой человек, у него много власти. А преступления… Я понимаю, что вы хотите сказать. Она наклонилась вперед. Губы ее раскрылись, словно она хотела прильнуть ими к губам человека, сидящего перед ней. Нежное, легчайшее прикосновение, в котором больше интимности, чем в целой ночи, проведенной в одной постели… – Олег способен на поступок, вот что мне импонирует. Он всего добился сам, его никто не толкал в те сферы, куда вам дорога заказана. – У меня своя дорога, – хрипло проговорил Туровский. – Конечно. И другой вам не хочется. Она провела теплой ладонью по его щеке. – Совсем не хочется. И меня не хочется, верно? Я ведь дрянь, проститутка. – Перестаньте. – Почему? Вам ведь нравится. Он сделал над собой усилие, чтобы стряхнуть наваждение, и уронил на стол пачку фотографий. Она едва взглянула. Снимки были дрянными. На некотором удалении от фотографа – серый аэродром с одиноким самолетом, фигурки людей на летном поле, черный роскошный «кадиллак» и шофер, услужливо открывающий дверцу. – Узнаете? – Кажется, да. Это, на заднем сиденье, Олег… Рядом Каюм, его знакомый. Очень приличный мужчина, манеры – как у посла. Не вашим чета, уж извините. – Вы знаете, чем он занимается? Ее Тубы чуть дрогнули в насмешливой улыбке. – Он грузинский князь, очень старинного рода. Что вы к нему прицепились? – Он один из главарей чеченских боевиков. Туровский ткнул пальцем в самолет на заднем плане: – Вы были внутри? – А вам какое дело? – Вам ничего не бросилось в глаза? Например, что-нибудь необычное в оформлении салона? – Да очень простое оформление. Три или четыре кресла, столик, диван. Бар. Олег много летает, встречается с разными людьми, всем старается помочь. Завязывает деловые контакты. Вам претят такие люди, как он? – Четыре кресла, столик, – задумчиво проговорил Туровский, не обращая внимания на реплику собеседницы. – И это на весь салон. Остальное пространство пустое, ничем не занятое. Вас это не удивляет? На этот раз в ее глазах мелькнул интерес. – Он что, возит наркотики? – Вряд ли. Для наркотиков не нужно столько места. – Что же тогда? «Кажется, я ее сломал, – подумал Сергей Павлович. – По крайней мере, она слушает меня, а не смотрит как на серую мышь». – Одно я знаю точно: это должно быть большого объема. И опасное, не предназначенное для чужих глаз. Что это могло быть? Следователь Туровский мог и не знать ответа. Но бывший начальник охраны военного аэродрома в солнечном Кандагаре знал его прекрасно. Оружие. – Кто-то из подручных Воронова крадет оружие с российских военных баз, а сам Олег Германович, пользуясь своим статусом, доставляет и продает его боевикам на Кавказе. Он прикинул: за один рейс можно перевезти три-четыре единицы бронетехники, а уж патронов, стрелкового оружия… «Ракета» сбавила ход и осела, крылья ушли под воду, и она стала в один миг похожей на обыкновенную старую, латаную-перелатаную посудину. Сергей Павлович подождал, пока туристы вывалят свои рюкзаки наружу, потом сам лениво вышел на деревянную пристань. Народу в брезентовых штормовках и ярких цветных ветровках была тьма-тьмущая. Большинство из них направлялись на скалы метрах в двухстах от пристани. Традиционные соревнования на первенство чего-то. А подальше вдоль берега, еще в двух километрах, где местность была поровнее и лес погуще, прятался крошечный санаторий, бывший заводской, а теперь, можно сказать, бесхозный: пара домиков для персонала, хозблок и единственный корпус – деревянное двухэтажное здание для отдыхающих. Два туалета и два умывальника, по одному на этаж. Спартанский минимализм. Сержант-водитель служебного «москвича» помалкивал, видя настроение приезжего следователя, с разговорами не лез, только шептал что-то себе под нос, объезжая рытвины (асфальт не меняли годов с шестидесятых, раньше лень было, теперь денег нет). Одна-единственная мысль не давала покоя. Она была буквально повсюду. Деревья укоризненно качали кронами и шептали: обещал, обещал… И колеса стучали об острые края трещин, и сержант шевелил губами… «Я ей обещал. Я дожал-таки, из чистого упрямства, и надменности в ее глазах уже не было в ту, последнюю встречу». Она превратилась в простую испуганную женщину, ищущую защиты. Короткая юбочка по-прежнему открывала сильные стройные ноги, и Сергей Павлович с трудом подавил желание подойти и погладить их. Видя, что она всхлипывает, он все же подошел и мягко обнял ее за плечи: – Тамара, у нас нет выхода. Без ваших показаний… Его просто отпустят с извинениями. И весь ад начнется сначала. – Какой ад! Если бы не вы… – Не стоит во всем обвинять меня. Вы и тогда, и сейчас знали слишком много. Вы только опасный свидетель, не более. – Что же мне делать? Сергей Павлович… Сереженька, я боюсь. Если он узнает, что я согласна выступить на суде, меня убьют. И так и так убьют. Мамочка моя! – Нет, – проговорил он, ощущая под пальцами ее теплую кожу. – Ты уедешь завтра же. – Куда? Вообще-то у меня двоюродная сестра в Питере… – Отпадает. Если что – первым делом будут искать по родственникам. Я тебя устрою в один санаторий. Он крошечный, о нем мало кто знает. Сунем свою обслугу, охранять тебя будут круглосуточно. Он положил на стол толстый конверт: – Здесь билеты и деньги. На некоторое время должно хватить. Тамара немедленно вскинулась: – Вы что? Я не нищенка и не содержанка. – Замолкни, – отрезал он. – Еще здесь паспорт на чужое имя. Завтра утром поедем с тобой в аэропорт, но на самолете не полетим. Он прекрасно знал: будут следить. В аэропорту они с Тамарой торчали на самом видном месте вплоть до конца регистрации. Когда осталась всего пара минут, Тамара подхватила сумочку и капризно сказала: – Мне надо в туалет, к зеркалу. – Черт возьми, ни о чем другом думать не можешь? Опоздаем! – А мне плевать! Я женщина, в конце концов. – Ладно, – «покладисто» прошипел он. – Только пойдем вместе. Да не волнуйся, я просто покараулю в коридоре. Она сделала все, как надо: стремглав пролетела до запасного выхода, прыгнула в приготовленную машину – уазик с заляпанными грязью номерами – и нырнула под заднее сиденье. Уазик степенно выехал с территории аэропорта, резко прибавил скорость и полетел, как на крыльях, из города до маленькой железнодорожной станции, которая и названия не имеет, просто такой-то километр. Там он торопливо подставил щеку для поцелуя (ох уж эти нежности! Будто надолго расстаемся!), она высунулась из окна вагона и долго махала рукой. Он помахал ей в ответ, уговаривая себя, что все будет нормально. От «хвоста», дай бог, ушли, там ее встретят, довезут до санатория, оформят, будут охранять… До суда оставалось две недели, уж как-нибудь дотянем. Ему суждено было приехать сюда раньше, чем он предполагал. Номер, куда поселили Тамару, находился в конце коридора, на втором этаже. Ее охраняли трое: два человека неотлучно находились в соседнем номере, через стенку, по очереди выходя в коридор, еще одна сотрудница, умная и обаятельная Наташа Чистякова, капитан спецназа, жила вместе с Тамарой в одной комнате. Сергей Павлович долго подбирал кандидатуру телохранителя для своей свидетельницы – и выбором остался доволен. Они с Тамарой должны подружиться. Сейчас обе женщины лежали на полу. Тамара в глубине комнаты, у небрежно застеленной кровати, Наташа – у порога, вытянувшись на спине, с обиженным и немного удивленным лицом, одетая по-домашнему, в спортивных брюках и шлепанцах на босу ногу. Туровский посмотрел в мертвые зрачки, скрипнул зубами и отвернулся. Двое экспертов ползали по полу с рулеткой, измеряя расстояние, третий обрабатывал тонкой кисточкой дверную ручку. Их действия, профессионально выверенные и лаконичные, казались сейчас Туровскому никчемной и нетактичной суетой, и он с трудом сдержался, чтобы не наговорить резкостей. Тот, что помоложе, бородатый и тощий, как велосипед, ткнул пальцем в сторону двери: – Стреляли оттуда. – Есть гильзы? – коротко спросил Туровский. Эксперт покачал головой: – Это не пистолет. – А что? Ружье, обрез? – Да нет… Похоже, духовая трубка. Пожилой врач, лысый, как коленка, с трудом поднялся с пола. – Не знаю, как ты, Сергей Павлович, а я такое вижу впервые. Кто-то соригинальничал. Он держал пинцетом маленькую иглу с густым черным оперением на конце. – Хочешь сказать, этой штукой можно убить? – буркнул Туровский. – Здесь на конце яд. Какой точно – на глаз определить не берусь, но думаю, органического происхождения. Сок растения или что-то в этом роде. – Они умерли сразу? – Почти мгновенно. Ну, может быть, в течение пяти-десяти секунд. Туровский прошел вдоль стены в глубь номера. В углу стояло чудом не уворованное трюмо на изящных гнутых ножках. На тумбочке обложкой кверху лежал «женский» роман. Сергей Павлович через носовой платок осторожно взялся за страницу и чуть приподнял книгу. Под ней был черный, хищно поблескивающий «Макаров», поставленный на предохранитель. Эксперт поднял голову: – Там можете браться смело, все проверено. Отпечатки пальцев только покойных… Я имею в виду сравнительно свежие. – Вы думаете, убийца сюда не входил? – А зачем ему входить. Пострелял с порога и ушел. Какая-то вещица овальной формы лежала на полу недалеко от тела. Туровский подошел поближе и нагнулся. И узнал Наташин медальон, который она носила на шее, не снимая. Белая в прожилках раковинка на тонкой золотой цепочке. В настоящий момент цепочка была разорвана. – Одну минуту… Эксперт быстро прошелся по матовой поверхности своей кисточкой, держа раковинку двумя пальцами, – повертел ее так и сяк и протянул Туровскому. – Отпечаток есть, вот тут, на крышке… Но старый и смазанный. Я уверен, он хозяйский, не посторонний. – А почему цепочка разорвалась? – При падении тела зацепилась за дверную ручку. Борьбы не было, если вы на это намекаете. – Точно? – Я кто по профессии, по-вашему? Видимо, Сергей Павлович нечаянно нажал на микроскопический выступ, потому что раковина вдруг раскрылась с мелодичным звоном. Чем-то старинным повеяло в воздухе – точно в детстве, когда потихоньку, без спроса, снедаемый горячим любопытством, открываешь крышку бабушкиного сундучка (какие там наверняка сокровища!). Нет там никаких сокровищ, не нажила бабка за годы праведных трудов, а если и наткнешься на такой вот медальон с крошечной фотографией внутри, значит, наследство от прабабушки или от еще более дальних предков… В Наташином медальоне тоже пряталась фотография: маленький, не больше пяти лет, мальчик со светлыми вьющимися волосами и большими глазами, распахнутыми, казалось, навстречу всему миру. Нос чуть вздернут, рот великоват, пожалуй, но это нисколько не портило впечатления – все дети красивы, природа уродства не терпит. Высоченный крупный мужчина с рыжим, несколько помятым лицом в веснушках, неловко протиснувшись в комнату, пожал Туровскому руку, коротко представился: – Ляхов, следователь прокуратуры, – и заглянул через голову собеседника в ящик трюмо. – Выходит, она и не вспомнила о пистолете. Сразу бросилась открывать дверь. Почему, интересно? А не твое дело, захотелось глупо ответить. У Туровского этот вопрос у самого не выходил из головы. Только… Спрос – он тоже стоит много. Одно дело, когда ты сам пытаешься анализировать промах своего сотрудника (мертвые сраму не имут), а другое – когда чужой человек, пусть коллега, недовольно глядит на труп и задает свое дурацкое «почему?». Ляхов заметил напряженные плечи собеседника и вздохнул: – Не сердитесь. Я просто высказал вашу мысль вслух, а в квалификации ваших сотрудников и не думал сомневаться. Такие дела дилетантам не доверяют. Туровский молча широким шагом вышел в коридор. Двое сотрудников, те, что находились в соседнем номере, стояли, словно побитые собаки, не смея поднять глаз. Умом Туровский понимал, что перед ним профессионалы, прошедшие серьезную школу, и, раз уж случилось такое, надо разбираться во всем без эмоций, тщательно, затаив дыхание, но разбираться сил не было. – Вечером поедете со мной, – сказал он, не разжимая губ. – А сейчас – сдать оружие… До выяснения. И марш в номер. Они потоптались, но ничего не ответили. Любые слова – оправдания, поиск виновного, просто выражение горечи от потери – застревали в горле. Все казалось пустым и ненужным. Туровский знал обоих много лет, с тех пор как они только-только окончили высшую школу. Слово «перестройка» еще согревало губы, пьянило чувство свободы, верилось: грядет светлое, радостное, безбоязненное, хотелось работать сутками, и все точно знали: наконец-то правда восторжествует и тут, на местах, раз уж в Москве! Гдлян!.. Иванов!.. И очень немногие выдержали то, что им уготовила судьба потом. Но уж те, кто остался… Они остались: светловолосый, небольшого роста Борис Анченко и Слава Комиссаров (кликуха в отделе – Слава КПСС, уж больно плакатной внешностью одарила природа: глядя на него, хотелось взять в руки лопату и бежать на субботник). – Установлено время смерти: между половиной десятого и десятью утра. Кто из вас где находился? Борис, ты? – В холле, – тихо отозвался он. – В девять тридцать отнес девочкам завтрак из столовой. Через час хотел забрать посуду. – Стучался? – Конечно. Борис дерзко дернул подбородком: – Думайте что хотите, товарищ майор. Наташа не виновата, она все делала по инструкции. Дождалась условной фразы, после стука открыла, пистолет был при ней, и перед этим она сняла его с предохранителя. – Откуда ты знаешь про предохранитель? – Щелкнуло. – Ладно, – хмуро проговорил Туровский. – Выдохни, перегоришь. Вы говорили о чем-нибудь? – «Доброе утро». – «Привет». – «Скучаете?» Обычный треп. Я был у них две-три минуты от силы. – Не заметил чего-нибудь непривычного? Нервозности, например? – Ничего. Наташа выглядела как всегда… – Он вдруг запнулся. Как всегда прекрасно, перевел про себя Туровский. Борис по Наташе всю жизнь вздыхал, а подойти близко не смел. Он и напросился на эту работенку из-за нее, чтобы хоть таким образом быть поближе. А теперь… Он казался спокойным, но Туровский знал: это спокойствие человека, не успевшего осознать, что наткнулся грудью на пулю. – Это ты подарил Наташе медальон? Борис некоторое время молчал, осознавая смысл вопроса. – Там внутри фотография мальчика… – Да, да… Это Наташин брат. Он умер в детстве. Вот так, подумал Сергей Павлович. Оттого ему и казалось, что та мелодия прозвучала, будто ангелы с неба заплакали по мертвым… – Страшно. Как будто кто-то задался целью истребить всю семью – одного за другим. Мальчик чем-то болел? – – Нет, он умер от испуга. Сердце не выдержало. – Кто его мог так напугать? – Отец Наташи. Он пил шибко… Тоже умер – цирроз печени. Они помолчали. – Как выглядела Тамара? Я имею в виду ее душевное состояние. – Тамара… Ну, может быть, слегка подавленно, но просто с непривычки: трое суток безвылазно в четырех стенах, даже в коридор запрещено. «Сереженька. Тамара назвала меня Сереженькой. Сколько же лет я не слышал такого обращения? Только совсем в далеком детстве, когда мама укладывала спать, а мне все не хотелось, я был „совой»: вечером ложиться, а рано утром вставать в школу было большой проблемойquot;. Он опять почувствовал, что уплывает куда-то. Возник вдруг аромат каштановых волос, ощущение горячего прикосновения рук к его плечам. «Сереженька, я боюсь…» И захотелось завыть в полный голос, как волк на луну: длинно, тягостно, задрав голову, чтобы чувствовать боль в натянутом горле. Он с усилием встряхнулся. Нельзя! Мужчины по мертвым не плачут, некогда. Пепел стучит в сердце. – В холле ты всегда сидел лицом к коридору? Может быть, покурить выходил, в туалет? – Туровский вдруг взорвался. – Да не молчи ты, твою мать! И не ври! Сейчас надо не честь блюсти, а убийцу искать! Борис только покачал головой: – Не было никого в коридоре. В девять прошла горничная, я за ней проследил, к дверям она не приближалась. В девять пятнадцать пробежали две девочки, обеим лет по двенадцать-тринадцать. Одну я знаю, они с матерью живут в номере девятнадцать, в конце коридора. Вторая, очевидно, подружка. – Еще! – требовательно сказал Туровский. Борис обхватил голову руками. – Все. Слышишь, командир, все! Больше никого не было! Никого! А их убили! – Без истерик! – рявкнул Сергей Павлович. Может случиться, что один из них убийца… Слава или Борис. А Борис мог и не видеть, как Слава вышел из своего номера и постучался к женщинам. Мог и не видеть… Но он предупредил, что зайдет через час, заберет посуду. Значит, Славе нужен был предлог, чтобы войти. Какой, например? И Слава, будто почувствовав что-то, поднял глаза: – Вы подозреваете меня? – Да, – с тихой яростью ответил Туровский. – Я вас обоих подозреваю. Я подозреваю горничную, которая не подходила к дверям. И девочек-подружек. Всех! Потому что один подонок в чистой отдельной камере сейчас ждет, когда его отпустят и извинятся. О, он обязательно потребует извинений, а потом накатает жалобу прокурору. Накал кончился. Туровский опустил плечи и сник, будто постарев за несколько мгновений. – Но это все ерунда, амбиции, по большому счету. У нас, здоровенных опытных мужиков, на глазах убили двух женщин. Мы обещали им защиту, а обещания не сдержали. Вот о чем надо думать. Внизу, на первом этаже, один из помощников Ляхова беседовал с вахтером. Вахтеру было хорошо за семьдесят, он пережил многое на своем веку, пока по-отшельнически не осел здесь, и в свои годы сохранил рассудительность и ясность ума. При виде Туровского оба поднялись, но он махнул рукой: не до церемоний. – Ну что? Оперативник пожал плечами: – Ничего особенного. Ни вчера, ни сегодня посторонние в корпус не входили. Туровский внимательно посмотрел на старика: – Андрей Яковлевич, вы же понимаете, что мы имеем в виду? Посторонний – это не обязательно тип в черных очках и с поднятым воротником. У него могла быть безобидная внешность: молочница, сантехник, почтальон… Письма-то получаете? – Да ну. – Старик обиделся. – Я еще из ума не выжил. Трубы недавно меняли, а почтовый ящик – вон он, во дворе. Не только чужих, своих-то не видать было. Сегодня суббота, выходной. – Значит, были только отдыхающие? – Ну да. В половине девятого был завтрак, потом одни отправились гулять – места сами видите какие, куда там Пицунде… Другие вернулись. – Кто вернулся? Он задумался на секунду. – Козаков с соседом – из четвертого, Нина Васильевна (прелесть, а не женщина) – из девятнадцатого. Потом прибежали две девчушки, Даша со Светой. – Даша – это дочка Нины Васильевны? – Точно. Большая уже, четырнадцать скоро. Одни парни на уме. Вот Светланка – та посерьезнее. В музыкальной школе обучается, все ноты знает, а уж играет на флейте – ну прям артистка по радио. – Вы что, помните, кто где живет? – удивился оперативник. Старик хмыкнул: – Так не «Золотые пески». Народу мало, в основном каждый год одни и те же. А теперь как пойдут слухи, что у нас человека убили, так и вовсе закроют. – А этими женщинами, жертвами, кто-нибудь интересовался? Знаете, как бывает: кумушки сядут за чайком косточки перемывать… – Нет. Никто ими особенно не интересовался. – Никто не интересовался! – проворчал оперативник, когда они вышли из клетушки вахтера. – Три дня здесь прожили, а уже успели кому-то насолить. Туровский с интересом посмотрел на него. Парень явно не догадывался, что Тамару здесь прятали. Не догадывался и всезнающий вахтер, и даже следователь местной прокуратуры. И тем не менее – два трупа на полу, две крохотные, совсем несерьезные стрелы из духовой трубки… «И, стало быть, я допустил прокол, – подумал Сергей Павлович. – Откуда-то течет…» «Сереженька!»… Аромат волос… Он отогнал от себя ее образ. Отогнал все, что мешало ему в данный момент. Мозг снова работал четко и быстро, сердце отсчитывало свои 80 ударов в минуту. Никаких отклонений, никаких посторонних мыслей. – Ты беседовал с Козаковым? – спросил он Бориса Анченко. – Так точно. Но, похоже, тут пусто. Они вдвоем с соседом сразу после завтрака вернулись к себе в номер, сели доигрывать партию в шахматы. Ни тот, ни другой никуда не отлучались. – Данные на Козакова? Борис мельком взглянул в свои записи: – Сорок пять, женат, двое детей. Живет на Бабушкина, десять. Инженер-программист в объединении «Медтехника». Он немного поколебался: – Мне он кажется безобидным. – Ну? Тихий слишком, да? – Наоборот. Большой, шумный. Говорит много, руками размахивает. Тут же выдал готовую версию про маньяка, ну и тэдэ. Забросал вопросами. Было впечатление, что не я его, а он меня допрашивает. – Ну что ж, – медленно проговорил Сергей Павлович. – Значит, он и будет твоим заданием на ближайшее время. Меня интересует все. Любые данные и подробности. Особенно постарайся раскопать любой, самый ничтожный фактик, момент, когда он мог, хотя бы теоретически, пересечься с Натальей. Вплоть до случайной встречи в трамвае. Борис немедленно вскинулся: – То есть вы не исключаете сговор? А может быть, мы все тут – одна банда? Я, вахтер, Наташа, Слава Комиссаров? Туровский вдруг сделал движение, оказавшись лицом к лицу с Борисом, и больно ткнул его пальцем в грудь. – Наташа ждала, когда ты утром принесешь завтрак. Она знала твой голос, слышала условную фразу, и все равно в руке у нее был пистолет. А когда она открыла дверь убийце, пистолет лежал под книгой на трюмо. – Он вздохнул. – Я обычный человек, капитан. И, как любой обыватель, боюсь всего того, что нельзя объяснить… Вернее, когда объяснение не лежит на поверхности, под носом. Наташа – профессионал… Была профессионалом. Как же она могла так поступить? В номере 19 дверь Туровскому открыла высокая черноволосая женщина, закутанная в цыганскую шаль. Нина Васильевна Кларова, вспомнил он. Вахтер Андрей Яковлевич восторженно цокал языком, ему, видать, с младых ногтей нравилось все ярко-театральное, нервное, страстное… А где накал страстей, там, говорят, и смерть недалеко. Хотя здесь не тот случай. Наоборот, эмоций никаких. Эксперт: «А зачем ему входить? Пострелял с порога и ушел». Профессионал обязательно проверил бы контрольным выстрелом в голову. – Вы следователь, – утвердительно сказала Нина Васильевна. – По поводу тех несчастных. У нее было низкое контральто с чуть заметной хрипотцой. Они прошли в комнату. Кларова, очевидно, приложила массу усилий, чтобы преобразовать ее по своему вкусу. Сейчас номер больше всего походил на будуар провинциальной актрисы. – Дашенька, поздоровайся, к нам пришли. Девочка была в мать: черноволосая, стройная, с затаенным огнем в больших темных глазах. Желтая маечка без рукавов плотно облегала начинавшую формироваться фигуру. Заметив, что ее разглядывают, она медленно поднялась с кресла, подмигнула и почему-то сделала книксен. Однако, поймав сердитый взгляд матери, тут же нацепила маску пай-девочки, скромно потупилась и произнесла: «Здрасьте». – Вообще-то, боюсь, что не смогу оказаться полезной, – вздохнула Нина Васильевна и потянулась за сигаретой. – Я не была с ними знакома. Знаете, когда я брала сюда путевку, мой муж был против. Он неплохо обеспечен, ну и хотел, чтобы мы с Дашей отдыхали где-нибудь в Сочи или в Ялте… А тут – провинциальная дыра. Но мне нравится. Здесь я могу отдохнуть – от людей, от суеты. А с модного курорта я всегда возвращаюсь с дикой головной болью. Да, о чем это я? – О том, что вы не были знакомы с убитыми. – Убитыми… – Она произнесла это слово, будто пробуя на вкус, и осталась недовольна. – Ужасно звучит. Жертвы… Да, лучше. Трагичнее, не так обыденно. – Вы пришли с завтрака, – напомнил Туровский, стараясь вывести разговор из дебрей лингвистики на криминальную почву. – Сразу же. Я быстро завтракаю. Необходимый навык для современной женщины. Думала прогуляться, но голова разболелась. Пришлось вернуться. Туровский повернулся к девочке. Та уже снова забралась с ногами в кресло. В руках у нее была электронная игрушка – крошечный экран, по которому метались Микки-Маус и четыре толстые курицы. Куры несли яйца, часть из которых Микки-Маусу удавалось ловить, но большинство разбивалось, и игра начиналась сначала. – А ты, Даша? Когда ты вернулась в корпус? Она пожала острыми плечиками: – Ну, мы погуляли со Светкой. Тут недалеко, по парку. – На качелях катались? – Вот еще. – Она фыркнула. – Это для малышни. У нас свои дела. – Не помнишь, который был час? – Девять с минутами. – У тебя есть часы? Даша чуть снисходительно протянула руку, согнутую в запястье, и продемонстрировала изящные золотые часики. – Всамделишные! У Светки тоже есть, ей на день рождения подарили. Она их каждое утро ставит по радио, чтобы в музыкалку не опаздывать. Ее предки приговорили на флейте дудеть. – Дарья! – ужаснулась Кларова-старшая. – А что тут такого? Она даже, кажется, и не против. У нее сейчас каникулы, так она все равно репетирует. И сюда с флейтой приехала. – И что, хорошо играет? – Еще бы! Дядя Андрей – и тот приходил слушать. – Брала бы пример, – как бы между прочим вставила Нина Васильевна. Даша чуть заметно ухмыльнулась, затем вдруг стала серьезной. – Светка вообще-то ничего. Не задается, как остальные. И поговорить с ней можно. Только тихая слишком. И прикид, как у малолетки: кофточка, юбочка. Коса толстая. Были б у меня такие волосищи – нипочем не стала бы косу заплетать. Сделала бы во-от такую прическу! – Загорелая ручка вытянулась вверх, показав высоту вожделенного парикмахерского чуда. Нина Васильевна на этот раз сдержалась. – А играет она и правда здорово. Я тоже так, наверное, хотела бы… Если бы сразу – и в музыкалку не ходить пять лет подряд. – Света тоже отдыхает в санатории? – Нет, она живет на том берегу. – После прогулки вы вернулись вместе? – Да, она к нам заходила. Только быстро ушла. – И Даша почему-то украдкой бросила взгляд на мать, а та вдруг покраснела. Интересно. Туровский присел на корточки и посмотрел на девочку снизу вверх. – Дашенька, подумай, пожалуйста, только хорошенько, не упусти ничего. Кого вы видели в коридоре? Может быть, медсестру, горничную или кого-нибудь из отдыхающих? Она наморщила лоб: – Я помню, кто-то сидел в холле. Только я лица не видела, он книгу читал. А это кто был, шпион? Они все лица закрывают. – Вряд ли. А еще? Из соседних номеров никто не выходил? – Нет. Пусто было. Погода хорошая, чего ж дома сидеть? – Где сейчас Света? – Даша посмотрела в окно. – Вон, на лавочке загорает. Све-етка! Слышишь? С тобой поговорить хотят. Мужчина. Девочка на лавочке подняла голову, и Туровский подумал, что в юной Дарье, пренебрежительно назвавшей свою подругу тихоней, говорит чисто женская зависть: если Светлана и выглядела серым утенком, то со временем утенок обещал вырасти в прелестного лебедя. Туровский спустился на улицу, подошел и сел рядом. – Здравствуй. Меня зовут Сергей Павлович. Можно дядя Сережа. Глаза у девочки были большие и умные. – «Сергей Павлович» звучит лучше. А вообще вы очень похожи на комиссара Каттани из «Спрута». – Ну уж? – Не внешне. Внутри. – Она помолчала и вдруг выдала: – Они были вашими друзьями, да? Он понял, что она говорит об убитых женщинах. – Наверное, можно сказать и так. Ты видела их когда-нибудь? – Нет. Я, кроме Даши, ее мамы и дяди Андрея, здесь никого не знаю. – Ты заходила к Даше сегодня утром? – Она обещала дать игрушку. На время, конечно. – Электронную, Микки-Маус с корзиной, – вспомнил Туровский. – Ну и что? Не дала? – Нет. Дашка не жадная, вы не думайте. Наверно, Нина Васильевна была против. Все-таки игрушка дорогая. – Ты расстроилась? – Я не маленькая. Хотя… Если честно, немножко расстроилась. У меня такой никогда не было. – Светик, давай вспомним, что было потом. Вот ты вышла от Даши и пошла по коридору. Раз ты говоришь, расстроилась… ну, совсем чуть-чуть… значит, наверное, голову опустила? Смотрела в пол? Она с интересом взглянула на следователя: – Да, точно! Сергей Павлович улыбнулся: – Молодец. А теперь вспомни, пожалуйста, что ты видела. Может быть, чьи-то ноги? Мужские, женские? Или почувствовала запах табака? У тебя папа курит? – Курит трубку. Мама ругается, говорит, табачищем все провоняло. – Ну так что? Курил кто-нибудь в коридоре? – Нет… Дверь скрипнула! – вдруг обрадованно сказала она. – Я правда вспомнила! У меня за спиной, когда я проходила мимо холла. – А в самом холле кто-нибудь сидел? – Никого не было. Я еще подумала, может, телевизор включить? – Включила? – Настроение пропало. Туровский быстро подсчитал: в 9.30 Борис Анченко нес женщинам завтрак, пробыл у них «минуты три от силы» (по его же словам), потом вернулся на свой наблюдательный пост. Света забежала к Кларовым в девять с минутами (по ее словам), в 9.20 вышла от них, услышала за спиной скрип двери, вошла в пустой холл… – А ты не знаешь, какая именно дверь скрипнула? – Нет, конечно. Я же не вы. – В каком смысле? – Ну, это, наверное, только сыщик может сказать, какая дверь скрипнула у него за спиной. Он невольно улыбнулся: – Ты мне делаешь комплимент. А какой был скрип? Низкий, высокий? Громкий, тихий? Вспомни. Ты же музыкант. Она думала долго, целую минуту. Потом с сожалением покачала головой: – Наверно, я плохой музыкант. Занимаюсь мало. – А тебе нравится? – Нравится. Они помолчали, не спеша, однако, расставаться: девочка вежливо ждала новых вопросов, Туровский обдумывал эти самые вопросы… Точнее, делал вид, что обдумывает: необходимо было сосредоточиться, собрать разбегающиеся мысли, сформировать рабочую версию, которой до сих пор не было, идти по следам, еще не успевшим остыть… Вместо этого он нахмурился и неожиданно для себя попросил: – Сыграй что-нибудь. Светлана слегка удивилась: – Прямо сейчас? – Если тебе не трудно. Он был уверен, что она откажется. Девять из десяти девчонок в ее возрасте просто фыркнули бы: вот еще, мол. Училка в школе заставляет дудеть, родичи дома над душой стоят, а тут малознакомый дядя… Однако Светлана, видимо, не входила в число тех девяти. Она спокойно вынула флейту из аккуратного замшевого чехольчика и приложила к губам… Сначала Туровский просто следил за ее движениями. И за ее лицом – оно было очень одухотворено, это лицо – не может быть плохого музыканта с такой одухотворенностью, это нельзя воспитать или просто изобразить. Это – от природы, от Бога… А потом внешний мир вдруг пропал. Мягкая, немного грустная мелодия уносила куда-то, словно на крыльях. И Туровскому показалось, что флейта плачет. Тихонько и жалобно, скорбя по тем, кто был нам бесконечно дорог, за кого мы отдали бы все на свете – и жизнь свою в том числе – не задумываясь, с радостью… Только поздно. А раньше… Раньше мы, глупые, этого не понимали… В Пятый Женский Год Дерева и Дракона (около 610 г. нашей эры) по пыльной ликимской дороге шел великий мудрец из Непала Сам-Бхота, неся с собой на землю Тибета первые ростки учения Будды. Идеи этого учения были просты и понятны каждому, но правители тех областей, где он пытался проповедовать, прогоняли его, опасаясь за свою власть и авторитет. И чем больше мудрец странствовал, тем больнее становилось у него на душе, ибо зачастую он видел то, что остальные привыкли не замечать, равнодушно проходя мимо. Однажды, забравшись далеко на север Тибета, среди суровых каменных круч, покрытых никогда не тающим снегом, он нашел дорогу, в конце которой, в самом сердце Азии, лежала прекрасная страна, окруженная восемью великими горами, будто лепестками священного цветка лотоса. Одни называли эту страну Агарти, «Божественное цветение», другие – так, как стало принято позже в мифологии Махаяны – Шамбала, «Центр мира», держава царя-жреца Сучандры. Просвещеннейший из всех живущих, Сучандра понял, что гуру, прибывший к ним, достоин того, чтобы войти в его страну, туда, где хранятся великие тайны, полученные людьми от богов… Многие путешественники в разные времена пытались достичь этого края, который, как они считали, был раем на Земле. Одни гибли, не выдержав тягот дороги, другие поворачивали назад, третьи бродили вокруг, в нескольких шагах, но не могли увидеть того, что было у них перед глазами. На вопрос, что заставило его пуститься в столь долгое путешествие, Сам-Бхота ответил, что решил собрать книги, посвященные буддизму, выполняя поручение непальской принцессы Бхрикутти. По пути он пытался проповедовать новое учение, но был изгнан монахами Бон, которые усматривали в религии Будды угрозу своему могуществу. Услышав такое признание, правитель Шамбалы разрешил Сам-Бхоте работать в своей библиотеке, расположенной в огромном, размером со средний город, хранилище. Работа с богатейшим в мире собранием книг поглотила ученого. Он не замечал времени, которое, казалось, остановило свой бег… Ведь у него в распоряжении была только короткая человеческая жизнь, а сделать хотелось столько! Днем исполинские залы библиотеки заливали солнечные лучи, проходящие в широкие окна, и счастливый Сам-Бхота, ненадолго отрываясь от занятий, любовался величественным зрелищем – панорамой столицы будущего. По ночам хранилище освещалось другим солнцем, рукотворным, секрет которого мудрецы Шамбалы узнали от Древних – тех, кто еще раньше, до появления человеческой цивилизации, населял Землю. Здесь Сам-Бхота сформировал свое учение и нашел подтверждение идей о перевоплощении после смерти, которое содержалось в труде Калачакры, Колеса Времени. Буддисты верят, что душа человека возрождается, и не только на Земле, но и в других мирах, «доках», что на санскрите означает «планета». Здесь Сам-Бхота впервые составил тибетский алфавит, основанный на северном наречии чанг-коре и санскрите, пришедшем из Восточной Индии, и написал первую грамматику тибетского языка. Однажды правитель Сучандра пришел в зал, где работал непальский ученый. Тот был совершенно погружен в свои труды, и понадобилось некоторое время, чтобы Сам-Бхота вернулся в мир реальный – как-никак сам царь стоял перед ним и наблюдал со спокойной и чуть снисходительной улыбкой. – Ох, простите недостойного, ваше величество, – наконец спохватился ученый. – Я был так невежлив! – Пустяки. Я хотел спросить, довольны ли вы? Есть ли у вас все необходимое? – Я… Я… Сам-Бхота не мог в надлежащей мере выразить свое восхищение. Он испытывал ни с чем не сравнимое счастье – счастье исследователя. – Я просто поражен, ваше величество. Но скажите, неужели те, о ком упоминается в ваших книгах – те, кого называют Древними – действительно существовали? Правитель задумался. – Древние погибли много тысячелетий назад. И мы почти ничего не знаем о Них. Как Они жили? Во что верили, каким богам поклонялись? До нас дошли только некоторые легенды. Однако Древние сумели передать нам многие секреты, которыми Они владели. Мы знаем, что Они могли общаться друг с другом на любом расстоянии, не прибегая к помощи языка. Могли летать по воздуху и даже достигали звезд (кстати, Они утверждали, что каждая звезда – это целый мир, гораздо больше и сложнее, чем наш). Могли говорить с богами на равных… Ну, или почти на равных. Сучандра помолчал, и его ярко-синие глаза будто заволокло дымкой. – Думаю, это и погубило Древних. Боги не терпят, когда кто-то становится вровень с ними. А Древние… Они передали нам лишь сотую, тысячную долю того, что знали сами – и, возможно, не открыли нам всех тайн преднамеренно… Они боялись. – Боялись? – удивился Сам-Бхота. – Вы недоговариваете, ваше величество. Или боитесь. Сучандра помолчал. – Видите ли, наши мудрецы, исследовав Шар, высказали мысль, что это – не совсем хранилище… Скорее дверь в него. А хранилище расположено где-то очень далеко, среди звезд. Оно не принадлежало Древним, те могли лишь пользоваться им время от времени, черпать знания… А знание – инструмент обоюдоострый. В дверь может войти каждый, кто имеет ключ. И этот ключ – не Добро или Зло, а что-то еще, более сложное, подспудное… Какое-то невидимое сияние, испускаемое некоторыми из людей. – Вы боитесь, что кто-нибудь с плохими намерениями, обладающий таким излучением, может однажды войти в хранилище? Сам-Бхота вдруг увидел, как стар правитель Шамбалы. Кожа его сохранила гладкую упругость, глаза светились молодостью и душевным здоровьем, но было еще нечто незаметное, необъяснимое… «Сколько же ему лет? – подумал Сам-Бхота. – Двести? Пятьсот? Или он обречен на вечную жизнь, старение, пытку безо всякой надежды на избавление?» – Недавно мне было видение, – шепотом проговорил Сучандра. – Другой Шар, в других руках. Внутри его была тьма. По нему метались тени и сгустки тумана. От него веяло холодом… Вы понимаете, что это означает? – Думаю, да, ваше величество. А вам известно, где находится тот, другой Шар? Хотя бы приблизительно… – Трудно сказать. У меня ощущение, тот Шар близко… Не у нас, это было бы уже слишком, я бы такого не пережил. Где-то во внешнем мире… Но – рядом… Сам-Бхота остался в удивительной стране еще на три года. Он работал усердно и самозабвенно и вернулся в Непал во второй весенний месяц, когда в долинах пышно цвели сады, а в горах освобождались от снега караванные тропы. Он шел, и удивлялся всему, что видел вокруг, и не мог поверить, что его родина так сильно изменилась за пять лет, что он провел в странствиях. Ночь застала его в дороге. Сам-Бхота постучался в двери небольшого дома, надеясь получить приют. Ему отворили молчаливые служанки (Сам-Бхота подумал даже, что они немые). Хозяин дома принял его радушно. Это был немного странный человек: невозможно было определить, сколько ему лет. Гладкость и упругость кожи на теле сочетались с глубокими морщинами, прорезавшими низкий лоб. В плавных движениях танцора угадывалась скрытая мощь хищника, а глаза… Их трудно было описать. Они настораживали и притягивали, как некоторых людей, боящихся высоты, притягивает пропасть. Сам-Бхота и не заметил, как за обильной трапезой (великий Будда, до чего же он был голоден!) поведал хозяину дома обо всех своих приключениях, не упуская даже самых мелких деталей. Тот слушал завороженно, наклонившись вперед, так что локти опирались на высокие шелковые подушки. Расторопные слуги уже трижды меняли блюда на низком столике, не забывая подливать гостю вина из дорогих ньякских кувшинов, а Сам-Бхота все рассказывал и рассказывал. Он был воистину покорен вниманием, которого удостоился здесь – хозяин этого дома знал толк в гостеприимстве… – Куда же вы теперь держите путь? – осведомился тот. Сам-Бхота взял в руку изящный бокал на высокой инкрустированной ножке. Искристое пенистое вино заставляло прилагать усилия, чтобы язык во рту продолжал ворочаться, и это его веселило. – Путь мой скоро закончится – как только я достигну дворца принцессы… Пять лет назад она дала мне поручение: собрать библиотеку, посвященную учению Будды… Вы, случайно, не буддист? Взгляд хозяина скользнул по богато оформленному бонскому Канджуру, собранию из двадцати семи томов, покоившихся на полке у стены. – Нет, но я с интересом отношусь ко всем новым учениям. Во всяком случае, я уверен, что в каждом из них есть рациональное зерно… Так вы говорили о принцессе… – О солнцеподобной Бхрикутти, конечно. Надеюсь, наша правительница в добром здравии? Хозяин глотнул вина и закашлялся. Дабы скрыть свою неловкость, он встал и в волнении прошелся по толстому ковру, покрывавшему всю комнату. В глубине его черных глаз что-то промелькнуло, и Сам-Бхота, уловив это, обиженно спросил: – Вы мне не верите? – Что вы! Ни одно ваше слово не вызывает сомнений. Тем более что собранная вами библиотека служит прекрасным доказательством. И все же… Трудно даже представить себе… Величайшая страна! Здесь о ней рассказывают множество легенд, но я никогда не думал, что судьба сведет меня с человеком, который там побывал. Удивительно, удивительно! А тот волшебный Шар – вы что же, видели его собственными глазами? – Не только видел. Мне посчастливилось сквозь него войти в хранилище Древних… Правитель Сучандра утверждал, что подобной чести удостоились в разное время всего несколько человек из внешнего мира. – Сам-Бхота вздохнул. – Честно говоря, я уже и сам перестаю верить, что это действительно было. Прекрасные времена! Сказка, которую никогда и ни за что не возвратить… – Ну почему же… – Э, я за все золото мира не смог бы снова найти туда дорогу. Знаете, я иногда подозреваю, что меня опоили чем-то… или заколдовали, чтобы я не нашел пути. А почему вы меня спросили об этом? Хотите попытать счастья? – Что вы, – рассмеялся собеседник. – Я большой домосед… Мой идеал – это прожить остаток дней, не удаляясь от порога больше чем на полет стрелы. Но вы рассказываете такие удивительные вещи… А что вы чувствовали, соприкасаясь с Шаром? Как вы смогли войти во врата хранилища? Сам-Бхота задумался. – Ну, это трудно описать словами. Он помнил свои ощущения очень ясно и отчетливо, но рассказать о них было действительно невозможно. Если бы Сам-Бхота в юности, будучи в монастыре, не дал обет безбрачия, он, возможно, ответил бы, что это было похоже на момент близости с женщиной… Это была вспышка боли и восторга. Тело его не существовало, оно словно растворилось вдруг в глубинах космоса. Он почувствовал волну страха и тут же ощутил, что Шар будто вобрал его в себя, как вкусную пищу, раздулся, запульсировал и – толкнул его разум навстречу другому разуму, в миллионы раз более могущественному… Его как бы поставили на перепутье. Перед глазами возник четкий образ перекрестка: дорога, освещенная яркими солнечными лучами, и там, в конце ее, – божественное сияние и другая дорога, погруженная во тьму… А какой-то голос внутри шептал: хочешь истинного могущества? Оно там, во мраке, в Третьей обители… Дорога света – это отказ от желаний, тьма – это исполнение всех желаний, самых сокровенных… Это власть, богатство и бессмертие – обладая ими, зачем заботиться о том, что будет с твоей душой? Ну, не войдет она в светлое царствие – так ли уж оно тебе необходимо? Идем со мной! Идем! Он не повернул, даже не замедлил шага-полета. Голос еще что-то шептал, теперь уже со злобой. Он старался не обращать внимания. Сам-Бхота остался в гостеприимном доме еще на несколько дней. Он отдыхал телом и душой после дальней дороги. Хозяин был прекрасным и благодарным собеседником. Ученому стала казаться грустной мысль, что очень скоро им придется расстаться, но до конечной цели путешествия – дворца непальской принцессы – было еще пять дней пути. И теплые слова прощания, и благодарность за приют и отдых – все было позади. Купец, проезжавший мимо, за небольшую плату согласился взять Сам-Бхоту с собой до столицы Непала. Тот был счастлив. На душе у него было радостно и светло: он выполнил поручение своей повелительницы. Проводив гостя, хозяин дома крепко запер дверь и по длинной винтовой лестнице спустился в подземную кладовую… Собственно, там был целый зал, размером многократно превосходивший надземные постройки… Сюда не было доступа никому из слуг. Здесь распоряжался только он сам. Несколько раз за прошедший день его посещало сомнение: стоило ли оставлять в живых гостя. Не безопаснее ли было убить его здесь, выкачав предварительно все нужное? Он был в доме, он свидетель, который знает слишком много. Он опасен… Опасен? Хозяин дома чуть усмехнулся. Чем может быть опасен городской сумасшедший? А именно так его и воспримут в столице, когда он станет искать встречи с принцессой. Еще один сумасшедший с его нелепыми россказнями… Принцесса Бхрикутти (позже – царица Непальская) умерла в возрасте 85 лет, так и не дождавшись мудреца, которому поручила собрать библиотеку по буддизму. Давно сгнили в земле те, кто ей служил, и их дети, и внуки, и правнуки… Кто поверит, что есть волшебная страна, в которой сошедший с ума ученый провел, как ему показалось, пять лет, а во внешнем мире за это время пролетело без малого шесть с половиной веков… Хозяин дома прошел в центр зала. Прямо перед ним, в воздухе между полом и потолком, висел Шар. Шар был мутным внутри, будто волны болотных испарений вихрями носились наперегонки… Человек торжествующе улыбнулся и протянул вперед руку, дотронувшись до гладкой оболочки. – Ну, здравствуй… |
||
|