"Степа Марат" - читать интересную книгу автора (Буйда Юрий)

Буйда ЮрийСтепа Марат

ЮРИЙ БУЙДА

Буйда Юрий Васильевич родился в 1954 году в Калининградской области. Закончил Калининградский университет. Автор романов "Дон Домино", "Ермо", "Борис и Глеб", многих повестей и рассказов. Лауреат премии Аполлона Григорьева. Постоянный автор "Нового мира". Живет в Москве.

СТЕПА МАРАТ

Рассказ

Возвращавшийся домой после смены кочегар бумажной фабрики Степа Марат успел выхватить из-под скорого поезда Нату Корабельникову, сам при этом лишившись обеих ног до колен. Женщина хоть и была здорово пьяна, но все же раздобыла в ближайшем саду тачку, на которой возили навоз, и доставила Степу в больницу, где доктор Шеберстов остановил кровотечение, наложил швы и отправил пострадавшего в палату, а Нату - отсыпаться, не обращая внимания на ее настойчивое требование пристроить где-нибудь Степины ноги в хромовых сапогах, временно валявшиеся в тачке.

Утром, опохмелившись "мурашкой" - пузырьком муравьиного спирта, вылитого на хлебную горбушку, Ната явилась в больницу просить у Степы прощения.

- Не, - довольным голосом отказал Степан, - ходи непрощенная, так и быть.

- Как же? - растерялась Ната. - А с ногами что делать?

- Холодец свари, - приказал Степан. - Как выпишут, заявлюсь на пузырь под холодец. Сапоги вот жалко: десять лет носил, а все как новые скрипят.

- Больно? - плаксиво спросила Ната.

- До свадьбы заживет. Я же тебе говорю: приду на холодец. Гони самогон к свадьбе - гульнем. Опять жаль: плясать тебе за двоих придется. Но только чтоб без мышей мне!

Ната согласно закивала, плохо соображая, на каком она свете, и пошла домой ставить брагу.

О прошлом ее никто ничего не знал. Когда она пьяная вывалилась на вокзальный перрон из московского почтово-багажного, то, прежде чем спросить, как называется городок, выплюнула мышь, которую держала во рту двое суток, спасаясь от зубной боли. Она устроилась в городскую прачечную, мужчин почему-то сторонилась, хотя среди женщин, регулярно просыпавшихся в своих постелях рядом с мужьями, вполне сошла бы за свою. Пила она в одиночку. А когда жизнь становилась совсем невмоготу, раздобывала где-то крошечного мышонка и несколько дней носила его за щекой, как леденец.

Степа, получивший прозвище из-за службы на легендарном линкоре, был рослый и чубатый детина, утверждавший, что у настоящего мужика нос, кадык и член должны быть одного размера, - однако ни с одной из жен своих не ужился. "Казацкий закон какой? Кони сыты, бабы биты - это порядок". - "Ты ж не казак!" - кричала обиженная и разозленная очередная жена. "Нет. Но подраться люблю. Я ведь как дам в морду - в больнице пролежишь столько, сколько другие - в могиле". По праздникам он надевал бескозырку с надписью "Марат" на ленте, белую рубашку с гюйсом, украшенную медалями и орденами, и расклешенные брюки, в каждой штанине которых могли бы уместиться три Стены. Выпивал он редко, но с размахом. На спор с пяти шагов струей мочи попадал точно в горлышко пивной бутылки, наполняя ее доверху в два приема, выждав отстоя пены. После третьего стакана водки свистом останавливал птицу в полете и гасил спичку выстрелом из "кормового орудия". Других талантов за ним не замечалось.

Ната хоть и переживала случившееся и думала часто о Степе, но, конечно, никак не ожидала, что после выписки он и впрямь к ней заявится - на руках, благо жила она неподалеку от больницы. Открыв задницей дверь, он кувыркнулся на пол и вспрыгнул на диван.

- Где холодец? - строго спросил он. - Наливай!

- Сейчас, сейчас, - засуетилась Ната. - Ты вот пока выпей да закуси брусничкой, а я горячего приготовлю...

Научившийся в больнице от скуки задавать медицинские вопросы, Степа опростал стакан, но, прежде чем бросить в рот горсть брусники, поинтересовался:

- От чего ягода? От головы, живота либо от зубов?

- Бабка на базаре говорит, что от почек и от явлений.

- Ну, раз от явлений... - Степа пожевал бруснику. - Наливай по новой. И сама прими, чтоб руки не дрожали: сейчас заявление писать будем.

- Куда? - с ужасом спросила женщина, жалея, что под рукой нет мышонка.

- Чтоб нас расписали мужем и женой, - объяснил Степа. - Ну! - И каленым кочегарным басом пропел во всю глотку:

С той же светлою душой

Я стою перед тобой!

Через две недели они стали мужем и женой, а когда Степин старинный приятель осторожно поинтересовался, каково ему теперь, Марат продекламировал с пафосом:

Хорошо тому живется,

У кого одна нога:

И яйцо одно не трется,

И не надо сапога!

И уже без пафоса сказал:

- Мне теперь, Колька, сразу двоих сапог не надо - а ты еще спрашиваешь, хорошо мне или плохо!

Когда же Буяниха однажды заметила, что напрасно Степа старался, спасая от гибели пьяницу, да еще ценой собственного здоровья, Марат сострадательно ответил:

- Завидую твоему аппетиту, подруга: ни одной ложки говна не пропустишь. Не иначе вечно жить хочешь.

После неожиданного замужества Ната пить меньше не стала, и хотя Степан ее об этом не спрашивал, однажды призналась, что напивается от страха перед каждым очередным пассажирским поездом, прибывающим из Москвы.

- Страшный, конечно, город, - согласился Марат. - Однако до нас пока доедешь, весь страх растрясешь.

- Этот не растрясет, - уныло возразила Ната. - Только не этот.

Степан внимательно посмотрел на нее, но промолчал.

В тот день, когда пассажир с московского скорого - мягкая шляпа, мягкое улыбчивое лицо, долгополый светлый плащ-пылевик и серые перчатки тонкой кожи на костлявых руках - заявился к ним в дом и Ната тотчас принялась собирать чемодан, Марат сидел на диване и мастерил бумажного голубя.

Наконец Ната щелкнула замками чемодана и со вздохом выпрямилась, не глядя на мужа.

- Садись, - велел он, не отрываясь от дела, - я тебе пока развода не давал.

Из-под мягкой улыбчивой маски молчаливого незнакомца вдруг поперли кости и желваки. Ната сжалась, схватилась за чемодан.

- Иди-ка сюда, шляпа, - поманил приезжего Степан, и когда тот, сжав кулаки, шагнул к дивану, ловко схватил его правой рукой за нос. Спрыгнул на пол и, не выпуская вражьего носа, из которого уже вовсю хлестала кровь, ползком-прыжком дотащил мычащего, невольно опустившегося на четвереньки гостя до двери. - Жаль, ноги у меня нет, чтоб тебя чин чинарем проводить. Дверь видишь?

Гость замычал.

Левым указательным пальцем Степан, сжав губы, с маху пробил дверную доску насквозь. И только после этого отпустил окровавленный нос.

- Назад вернешься только через эту дырку, - сказал Степан. - Но сперва постучись, чтоб я успел дверь на ключ запереть.

Стеная и всхлипывая, мотая головой из стороны в сторону, незнакомец выполз за дверь, которая тотчас захлопнулась за ним, стукнув гостя по пяткам с такой силой, что он вылетел на крыльцо и скатился по ступенькам во двор.

- Думаю, после такого "до свиданья" он больше не скажет "здрасьте", сказал Степан. - Налей, что ли, а то даже устал.

Ната бегом принесла ему стакан самогонки и со страхом уставилась на Степино бесстрастное лицо. Пожав плечами, он выпил, выдохнул и взревел басищем:

Я был батарейный разведчик,

А он писаришка штабной.

Я был за Россию ответчик,

А он спал с моейной женой!

Пожевав горбушку, сказал:

- Выкинь из головы этого писаришку. Ты у меня как мышь за щекой. И учти, я бью всего два раза: второй - по крышке гроба.

В голосе его было столько убедительности, что ее хватило бы гробов на пять. А может, и на десять.

Вечерами она вывозила его к реке на прогулку в детской коляске, кое-как приспособленной для взрослого человека без ног. "Мотор бы какой - хоть на пердячем паре, - ворчал Марат. - А то катаюсь, как будто я какой-нибудь рикша богатый".

На берегу он замолкал и смотрел на реку, облака, деревья и небо с таким выражением на лице, что Ната от страха не выдерживала и говорила:

- Это река, Степа.

- Ну! - восторженно откликался муж.

- А это небо...

- Ну и ну! А звезды когда - так и вообще!

В голосе его звучало такое восхищение, словно он только что обрел зрение после долгих лет полной слепоты.

Однажды по пьянке она забыла его на берегу, а когда утром прибежала похмельная виниться, Степан сказал:

- Рассвет был, Натка, - ну и ну! Это - это! А вообще давай своих детей заводить.

- Не будет у меня детей, Степа, - ответила жена. - Никогда.

- У тебя не будет - значит, будут у нас.

И они, осилив и перекричав все комитеты и комиссии, усыновили двоих детдомовских мальчишек, ровесников Вовку-первого и Вовку-второго.

Детьми, однако, Степан вовсе и не занимался. Понаблюдав за тем, как он учит парнишек мастерить проволочных зверей с пружинкой, способных хватануть кого-нибудь алюминиевыми зубами за задницу, и бумажных голубей с секретом, которые почему-то даже в безветренную погоду могли парить в воздухе по два-три часа, Буяниха проворчала:

- Ты своим детям не отец, а самый настоящий римский папа!

- Брысь, исчадие чада! - не поднимая головы, откликнулся Степан. - Вовка, привяжи ей к хвосту крысу!

Полистав школьные учебники сыновей, с отвращением отбросил книжки в сторону.

- Флора, фауна, родные просторы... У нас вместо всего этого - квадратные метры да огород с кротами и родиной-смородиной.

- Флора - это растительный мир, - важно пояснил Вовка-первый. - А фауна животный.

- Тебе мать дала денег на парикмахерскую, а ты их на мороженое спустил. Вот заведется в твоей флоре фауна - дустом буду выводить! Где твой укол совести? И твой!

Мальчишки со вздохом достали из карманов булавки и ткнули себя в ладони.

Степа просыпался до рассвета и тихо лежал, глядя в окно на медленно поднимающееся солнце. Ему казалось, что светило с большим трудом преодолевает какие-то невидимые или неведомые преграды, чтобы всплыть над крышами домов и кронами деревьев. Стоило краешку солнца показаться над липами, как Степа протягивал к окну мускулистые руки и, изнемогая от напряжения, помогал яркому диску как можно скорее занять свое место на небе. Работенка была потяжелее, чем шесть часов кряду кидать лопатой уголь в топку. Когда Ната просыпалась, он лежал рядом - тяжело дыша, с набухшими венами на руках, весь в поту, с таблеткой валидола, тайно сунутой под язык.

- Тебе плохо? - вскидывалась она. - Или сон дурной приснился?

- Да нет, - хитрил Степа. - Ссать хочу - невтерпеж, а в туалет сходить лень, вот моча и выходит через кожу.

Но жена все же застукала его, и Степа, взяв с нее клятву молчания ("Кто узнает - в психушку отвезут"), рассказал обо всем как на духу. Подумав, Ната мудро решила, что надо же Степе хоть чем-нибудь свою безногую жизнь наполнять - одним мытьем посуды да прополкой грядок жив не будешь, - и согласилась, что подъем солнца вручную - дело, безусловно, важное, трудное, полезное и почти что героическое. Не то что закат: вниз-то солнцу легче легкого катиться. Однажды она, однако, по забывчивости - штопала детский носок - попросила Степу подержать солнце на месте, чтобы она до темноты успела управиться со штопкой. Муж помог. Сообразив, что произошло, Ната прошептала со слезами:

- Как бы я хотела родить от тебя. Ну хоть десяток ребятишек.

- Этих бы прокормить.

Но скрыть удовольствия от Наткиного признания - не смог.

- Весным весна! - заорал Степа, выбравшись на крыльцо. - Пора родные просторы копать!

Спустя несколько часов Ната нашла его лежащим без рубашки в огороде на краю вскопанного участка земли. Кожа его покраснела от солнца, а когда с большим трудом удалось оторвать ладонь, с силой прижатую к груди, все увидели четкий белый отпечаток его пятерни, под которым больше не билось сердце.

Три дня, пока Марата не похоронили, солнце не покидало небес, замерев на указанном ему Степой месте. Тайну этого чуда Ната никому не открыла. Надорвался бывший кочегар, когда-то обладавший здоровьем, которого хватило бы на пять больниц. Или даже на десять.

Вдова часто навещала его могилу, и пока сыновья ползали между оградами в поисках мышонка, она тихонько напевала одно и то же:

С той же светлою душой

Я стою перед тобой...

И снова, и снова, и снова - пока наконец ребята не приносили ей крошечную мышку...