"Белка в колесе" - читать интересную книгу автора (Бурак Анатолий)

12

— Что будем делать с молодежью?

— Пусть порезвятся, ведь необходимости в исполнителях пока нет, да и славяне…

— Чем плохи славяне?

— Да нет, но слишком уж они всё усложняют, при этом окончательный вариант всегда оказывается прост.

— Господа, господа, все мы когда-то были дикарями, плевавшими на всех и вся. — Говорил крепкий мужчина, на вид лет сорока. — К тому же так трудно удержаться первую сотню лет. Соблазны, проказы. Я им немного завидую.

— А что говорит Гроссмейстер?

— Как всегда — ничего. Полная свобода действий. По-моему, в последний раз он использовал право вето лишь в августе сорок пятого.

— Да, некоторые из нас настаивали на полном уничтожении всего, что связано с исследованиями в области ядерной физики.

— Но его правота так и не подтвердилась.

— Все живы, ну почти все, а это главное. Да и кто знает, насколько вперед он может заглянуть.

— А кто отслеживал Саддама?

— Кто-то из иудеев, но вмешиваться не стали.

Старинным замковым стенам, увешанным доспехами и охотничьими трофеями, удивляться не приходилось. Не раз и не два на протяжении сотен лет звучали под сводами беседы, подобные этим. Иногда собравшихся было больше, иногда чуть меньше. Иной раз присутствующие ограничивались просто разговорами, изредка на совет приглашался кто-то «из молодежи» и, подробно проинструктированный, отправлялся выполнять очередную миссию, на время которой все, кого успевали оповестить, расходились по своим «местам», в которых было странное небо и на землю никогда не падала тень. И уж совсем редко, то были единичные случаи, затевалась крупномасштабная акция, с привлечением большого количества участников. Такие операции требовали огромной скоординированности, заранее давался допуск погрешности, и несмотря на это, результат оказывался непредсказуем, и «молодежь» исчезала, а в мире происходил очередной катаклизм. Но к счастью, это случалось очень редко. В предпоследний раз «ворошить муравейник» пытались две тысячи лет назад, не дав забыть Голгофу. В последний же раз это было в начале прошлого века, что привело к событиям более реально ощутимым и, если можно так выразиться, «видимым невооруженным глазом». Да и покажите мне того, кто бы мог не заметить двух мировых войн.

Но как бы ни тужилась моль, переползая с нитки на нитку, скольких бы товарок ни звала на помощь, весь клубок ей не по зубам. И ничто не заставит трех старых женщин, что иногда, качая головами, заменяли испорченный кусок нити новым, размотать весь клубок.

Мы стояли у подножия Эйфелевой башни, и Инна держала меня за рукав.

— Не вздумай.

Нет, не играть мне в покер.

— А если осторожно?

— Тебе сколько лет, чудо?

Лет мне было тридцать четыре, но при чем тут возраст?

— А, делай, как знаешь. — И она направилась к лифту.

— Тебе посвящаю, глупая. — Но она даже не обернулась.

Мужская часть нашей компании изредка занималась промышленным альпинизмом. Иногда я ездил, иногда — нет. Конечно, с походом по горам малярное дело имеет мало общего, но звучит красиво, и деньги платили неплохие. Как раз игрушки для мальчиков. В связи с «получением наследства» я забросил всю эту дребедень, но при виде хоть чего-нибудь, что можно было покрасить, руки чесались неимоверно. Не то чтобы Эйфелева башня плохо выглядела, скорее наоборот, да и никто меня сюда не приглашал, но отступать или тем более переигрывать — ни за что!

Она очень удобна для подъема, башня. Конечно, ежели б не спонтанность, я бы подготовился лучше и оделся соответственно. Но в джинсах тоже неплохо, а кроссовки всегда были моей любимой обувью. Лез минут пятьдесят, и с тридцатой минуты меня снимало телевидение. Есть шанс стать звездой вечерних новостей. Два раза приседал отдохнуть, поплевывая вниз и усиленно изображая, как мне всё обрыдло и что такие вот эскапады для меня дело обычное. Какие-то юные особы восторженно визжали и бросались цветами. Одна гвоздика больно ударила по носу, но я лишь рыкнул и продолжал путь. Едва вылезя на площадку, я был увешан, словно гроздью сосисок, вопящими девчонками и, не выдержав веса трех или четырех тел, рухнул на пол. Одна чертовка кусала меня за ухо, а вторая ухитрилась поцеловать взасос, оставив след на шее. Да уж, место в вечерних новостях точно обеспечено. Инна же тихо бесилась, что было похоже на ревность, и это льстило. Но делать что-то было надо, ведь как-никак, а «залаз» был посвящен именно ей.

Кое-как выбравшись из-под нимфеток и отпихивая от носа микрофон с ярким кубиком, на котором были намалеваны какие-то буквы, я поковылял к ней.

— Орангутанг несчастный. — Она попыталась отвернуться.

— Но зато как весело!

— Ну и веселился бы с этими…

— С тобой как-то привычней. Да и вообще…

— Доволен? И что теперь?

— Ну… в фильмах обычно целуются, ты как, не против?

Камера оператора была направлена на нас, и Инна старательно изображала недовольство. Но скажите, есть ли на земле хоть одна девушка, которая в подобных обстоятельствах устоит?

В новости мы попали, но, конечно, не заняли центрального места. Карабканьем на предмет национальной гордости и одним поцелуем парижан не удивишь. Недоумение скорее вызвало бы, если б я ушел нецелованным.

Ничего особо примечательного в этот день больше не произошло. Как и в несколько последующих. Мой пыл поиссяк, и на проказы не тянуло. Мы жили как-то ровно, как супружеская пара, проведшая вместе много лет, знающая привычки друг друга и снисходительно смотрящая на маленькие слабости. Я не пытался как-то повлиять, предоставив Инне решать самой, что и как сделать.

Иногда она приходила ко мне ночью, иногда — нет. Мы могли целый день просто сидеть обнявшись, смотря телевизор, а назавтра она собиралась и пропадала, ничего не объяснив. И я, предоставленный самому себе, часами бродил по городу, изредка перекусывая в маленьких кафе. Но это не портило отношений, и вечером мы, поужинав, расходились по своим комнатам. Причем она никогда не оставалась со мной, а если хотела близости, то приходила позже, что-то решив про себя.

В одно такое утро, проснувшись и не обнаружив Инны, я позавтракал и вышел на улицу. Давно собирался посмотреть, что такое французский бокс. Нет, не подумайте, я не раз видел бои по видео, но хотелось подыскать какой-нибудь маленький зальчик. Куда можно было бы иногда приходить тренироваться. Просить Инну вычитать что-нибудь в рекламе я почему-то стеснялся. Сам же в языке ни бум-бум. Конечно, быть глухим в стране говорящих не очень-то приятно. И свободное время надо бы посвятить навыкам общения и записать несколько уроков. Но вот поди ж ты…

На зал я наткнулся кварталах в десяти от гостиницы. Языковый барьер не помешал договориться, тем паче что у входа большими арабскими цифрами была указана цена за час аренды. Хочешь — тренируйся сам, хочешь — под руководством инструктора. За отдельную плату можно было нанять спарринг-партнера. Огромного детину, готового за двадцать евро в час изображать из себя грушу и время от времени махавшего над моей головой лопатообразными ручищами. Он иногда зевал, и на лице у него была написана такая скука, что прямо возникало чувство неполноценности. Неудобно как-то было, словно оторвал человека от более важных дел и он ждет не дождется, чтобы этот назойливый человечек поскорей закончил свою детскую возню, позволив вернуться к каким-то, одному ему известным более важным занятиям.

Напрыгавшись вволю и приняв душ, побрел дальше. Выпил кофе, немного погулял по улицам и возвратился в отель. Инна еще не пришла, что было нарушением традиций, так как мы всегда ужинали вместе. Я решил подождать, но примерно через часа два не выдержал и спустился в ресторан. Поужинав и немного обидевшись, я не придумал ничего лучше, как лечь спать, рассудив, что я ей никто и никаких прав на нее не имею.

Сплю я крепко, а потому, проснувшись, зашел к ней в комнату. Кровать была пуста и не смята, и я почувствовал легкую грусть. Что ж, каникулы кончились. Я подавил в зародыше мелькнувшую было мысль вернуться на сутки назад и проследить. В конце концов, она свободный человек. А я не пуп земли и не восточный князек, считающий, что все женщины мира должны принадлежать ему, а тех, что не принадлежат, относящий к разряду досадных недоразумений. Повторив вчерашний день с точностью ксерокопии, я начал испытывать легкое беспокойство. Конечно, Париж не Москва и Инна уже большая девочка, но она была не настолько взбалмошной, чтобы уйти вот так, не попрощавшись и не взяв ничего.