"Сибирская жуть – 7" - читать интересную книгу автора (Буровский Андрей Михайлович)

Глава 12 МУЖСКОЙ МОНАСТЫРЬ

Еще в начале XIX века на берегу Енисея, в 12 километрах выше города, поставили мужской монастырь. На 1918 год планировалась постройка новой церкви. А до того, в 1912—15 годах, построили новые каменные здания трапезной и общежития. Так он и стоял, жил своей жизнью вплоть до эпохи, когда в Российской империи не завелись существа, венчавшие священника с кобылой и расстреливавшие монахов. Кто говорит, что этих существ ввезла в пломбированном вагоне германская разведка. Кто подозревает, что их вывели в специальных лабораториях масоны и запустили в Россию – примерно так, как злые люди ловят хорька и запускают в курятник к «любимому» соседу. Есть сторонники другой версии – что бесноватых «строителей нового общества» уже полтора тысячелетия выращивали и наконец вырастили в еврейских местечках на погибель народа-богоносца.

Все это, конечно, очень увлекательные версии, и любой скучный, опирающийся на факты анализ проигрывает каждой из них. Во-первых потому, что сразу исчезает элемент увлекательного детектива, веселой игры в поиски внешнего врага. Во-вторых, исчезает масштаб. То ли дело мировой заговор, длящийся тысячелетия, игра спецслужб в масштабе земного шара, а не какие-то скучные глупости, придуманные на коммунальных кухнях небритыми, опухшими от пьянства личностями.

А в-третьих, исчезает возможность переложить на внешнюю силу свой позор – потому что стоит поднять документы, почитать хоть кое-что – и оказывается, что сбивали кресты с храмов, рубили топорами иконы и гадили на алтарь люди с очень русскими и очень народными фамилиями: Иванов, Петров, Сидоров, а то и люди с фамилиями Крестовоздвиженский и Вознесенский, то есть явные поповичи. А советские власти, закрывая монастыри и церкви, истребляя священников, не всегда шли против воли народной; было немало случаев, когда власти только выполняли требования «народных масс».

Но так или иначе, а в начале 1920-х «по просьбе трудящихся» монахи были сосланы, а в здании монастыря для начала устроили склад зерна – эдакий сибирский вариант элеватора. Потом, перед войной и сразу после нее, в нем стояла воинская часть, а позже здание монастыря превратили в Дом механизатора.

Город разрастался, придвинулся вплотную к монастырю, и этот двухэтажный каменный дом оказался на окраине города. В нем стали располагать дома отдыха – разные, и с подчинением разным ведомствам. Во всяком случае, двухэтажное здание монастыря если и простаивало, то недолго. Бывали небольшие периоды, по нескольку месяцев, когда дом переходил из рук в руки и не принадлежал, по сути дела, никому. Тогда здание какое-то время стояло обшарпанное, заброшенное, и хотя всегда оставался сторож, фактически в него легко мог войти кто угодно.

В те же 1960-е годы, когда монастырь окончательно стал домом отдыха, на провеваемых всеми ветрами ярах стали строить красноярский Академгородок. Вообще-то, первоначально был даже проект разместить Сибирское отделение Академии наук СССР под Красноярском… В этом случае Красноярск сыграл бы такую же роль, какую сейчас играет Новосибирск как «град всея сибирской науки». Но для реализации этой идеи строить городок надо было не на террасах высотой 80 метров над Енисеем, а внизу, у реки, – как раз там, где располагаются сейчас дачи крайкома. Естественно, такой проект был отринут – ведь пришлось бы побеспокоить таких почтенных людей! В итоге главный наукоград Сибири разместили под Новосибирском, чтобы не волновать никаких почтенненьких и богатеньких людей, а красноярский Академгородок, намного меньше новосибирского, разместили в таком месте, где зимой ледяные ветра выдувают тепло из квартир и чуть ли не сдувают идущих на работу сотрудников академических институтов. Когда в декабре или в феврале несется белая стена ветра и снега, когда ветер дунет посильнее и люди начинают хвататься за деревья и кутаться в воротники, останавливаться, чтобы переждать порыв, истории про девочку Элли, которую унесло вместе с фургончиком, кажутся вполне правдоподобными.

Академгородок расположился прямо над монастырем; тропа, круто ведущая от Академгородка вниз, на берег, называется Монастырской тропой, а ручеек, сбегающий от 16-го дома вниз и впадающий в Енисей возле бывшего монастыря, – Монастырским ручейком. На месте 6-го дома Академгородка стояла когда-то часовня, далеко видная и с самого Енисея, и даже с правого берега, то есть километров с трех-четырех.

И множество жителей Академгородка знакомо со зданием монастыря, а «академовские» ребятишки в разные периоды безвременья, когда монастырское здание оказывалось без хозяина, забирались в него и играли там, как всегда любят играть дети на стройках, в развалинах и других небезопасных, но увлекательных местах.

Но вот тут-то начинается нечто не очень обычное… То есть ничего плохого ни с кем из красноярцев в этом месте не случилось, но зато очень многие испытали, скажем так, сложные ощущения. То есть среди отдыхающих в доме отдыха большая часть никаких особенных переживаний не имела, но некоторые рассказывали мне о приступах внезапного и ничем не мотивированного страха, вдруг охватывавшего их, – и вовсе не обязательно среди ночи.

Например, одна дама вдруг почувствовала себя плохо, как будто кто-то за ней следил, прямо на территории дома отдыха, возле берега Енисея.

– Как будто следил кто-то страшный?

– Ну да… Как бывает в страшном сне – знаешь, что где-то здесь прячется чудовище, хоть и не знаешь, кто это… Страшно, бежишь со всех ног, а сам не знаешь, от чего. А тут вдруг такое же, но только наяву.

Примерно такого же рода переживаниями, хотя и не так ярко выраженными, делились проводившие время в доме отдыха.

А что касается детей, забиравшихся в здание… Тут у меня есть сведения о двух компаниях; одна из них – компания «академовских» ребятишек, гулявших в этом районе в начале 1980-х. Подростки много раз проходили мимо здания, но войти в него им было бы неприятно, и они этого так и не сделали. Не то чтобы страшно… это сильно сказано. Но здание чем-то отталкивало их, и они в него так и не вошли. Поскольку это компания моей жены и ее тогдашних подружек, я могу судить о происшествиях того времени и об ощущениях подростков довольно полно.

Примерно в это же время мы с моим близким другом побывали здесь же вместе со своими детьми. Идея была такой: поехать в выходные дни вместе с детьми 4—5 лет, показать им лес, горы, пещеры, реки – словом, окрестности города, в котором они живут. Это было развлечение и для детей, и для их пап. Так вот, в 1982 году мы с Андреем Г. стояли у этого самого здания монастыря. Дети прыгали возле машины, а папы двинулись на разведку – можно ли провести их внутрь, показать сам монастырь?

Скажу коротко – чувствовали мы себя, как в ярко выраженном плохом месте, – чувство угнетенности, взгляда в спину, напряжения; ощущения, что здесь где-то затаился кто-то большой и страшный, во всяком случае, кто-то очень неприятный, не принадлежащий нашему миру.

Уже преодолевая себя, вошли мы в само здание… и очень быстро его покинули: было там крайне неприятно, куда сильнее, чем рядом со зданием. А дети? Мы решили, что стены очень ненадежны, потрескались, что не ровен час рухнут, и что детей вести туда опасно. И мы тут же уехали в другое место, показали детям Монастырскую пещеру – что тоже было увлекательно.

Что сказать по этому поводу? Всякие неясные ощущения – это, конечно, не строго документированные факты и не результаты научного эксперимента. Но ведь и мы с другом – не девочки-подростки, пошедшие гулять без папы и мамы. В 1982 году нам было по 27 лет, и каждый из нас разменял не один полевой сезон – порой в довольно сложных условиях. Нервы? Страхи городского человека? На моих глазах Андрей Г. прыгал со льдины на льдину, держав руке сумку с пойманными хариусами [*]. Публикую эту историю в первый раз – потому что, вообще-то, мы с Андреем тогда решили, что нашим мамам и женам вредно знать подробности именно этой рыбалки, и многие годы хранили память об этих скачках по льду только два человека – Андрей и я. На всякий случай уточняю – рыбу ловил Андрей, я же мало способен к этому занятию и только курил возле таскавшего рыбину за рыбиной Андрюхи, развлекая его беседами. Так что геройствовал, прыгал по льдинам он один, я тут совершенно ни при чем.

Летом того же 1982 года мы с Андреем и нашими детьми стояли на берегу Енисея, а в лесу, метрах в трехстах от нас, рявкал медведь – зверь проверял ловушки, поставленные Андреем на мышей, но всякий раз, когда он совал лапу в ловушку за мышью, а она оказывалась пустой, он и медведь выражал недовольство. Лодка же ушла на левый берег Енисея, и мы стояли вчетвером на пустом галечном пляже и ждали, что произойдет раньше: приедут за нами на лодке или раздраженный медведь выйдет на берег поинтересоваться, кто это шатается по его территории. И я помню, как хорошо вел себя Андрей, пока мы выясняли – прыгать в воду при появлении зверя или пойти на него с дикими криками, попробовать отпугнуть. На всякий случай уточняю, что происходило это хотя и на берегу Енисея, но очень далеко от Красноярска, под селом Предивное, в 120 километрах к северу от города.

Так вот, и общение с медведем, и прыжки со льдины на льдину мы пережили куда легче, чем при осмотре здания монастыря.

Еще об одной компании подростков, забредших в здание монастыря, я тоже осведомлен довольно точно, потому что в эту компанию входили дети нескольких моих знакомых. В 1992 году, когда бывший дом отдыха наконец-то опять сделался мужским монастырем (хочется верить, что уже окончательно) и временно стоял бесхозным и еще неотремонтированным, подростки влезли в него и стали бродить по зданию. Впрочем, «стали бродить» – это сильно сказано, потому что дальше двух первых комнаток они не продвинулись.

Дело в том, что в первой же комнате монастыря топилась печка… Стоял мартовский морозец, и в здании было так же холодно, как снаружи, даже холоднее из-за стен. Никаких дров не было ни в печке, ни возле нее. А от печки, тем не менее, шел поток устойчивого печного жара.

– Так что, было холодно или шел жар от печки? – спрашиваю.

– В том-то и дело, что все одновременно… Зимний холод, мороз, а почему-то ощущение, что от печки идет жар. И в печке шумит пламя, завывает в трубе, трещат березовые дрова, потрескивают сами кирпичи от жара…

В общем, звуки топящейся печки – самые обычнейшие звуки, если бы не мартовский морозец и не отсутствие дров в этой бог знает сколько времени не топившейся печке. И ощущение жара, проистекающее вообще уже неизвестно откуда, потому что жара-то от печки на самом деле никакого не идет.

В следующую комнату зашли сначала мальчики и тут же выскочили обратно: возле стены комнаты растекалась черная лужа, на поверхности которой налипли какие-то волокна, какой-то пух… как если бы лужа долгое время стояла в безлюдной комнате, постепенно застывая.

– А может быть, это была совсем не кровь? Может быть, это был застывший битум?

– Может быть… Мы не проверяли, мы почти сразу ушли.

– Но у вас-то самих было какое впечатление?

– Ну, какое… То самое! Мы, девочки, сразу хотели убежать, мальчишки еще немного подождали, послушали…

– И что?

– Ваня слышал, как кто-то спускается по лестнице со второго этажа. Может быть, никто и не спускался… Мы никто больше не слышали, но все ему поверили и убежали.

– Ну и кто там мог быть, по-вашему? Может быть, просто бродяга, и он вас боялся еще больше, чем вы его?

– Ой, да все что угодно могло быть, только мы уже не разбирались… там вообще было очень неприятно.

Такая вот история, и объяснений ей я вижу по крайней мере три.

Первое. У советских людей чувство подспудной вины за разрушение церквей и монастырей все-таки сохранялось. Как ни убеждали их и как ни убеждали они сами себя, что все в порядке, а где-то на уровне подсознания знали они, что далеко не все в порядке, не все так лучезарно, как им хотелось бы. Вот это подсознательное чувство вины, тщательно подавляемое раскаяние и вызывало соответствующие душевные состояния и сложные душевные переживания возле здания монастыря.

Хотя это объяснение совершенно не подходит для поведения подростков, если уж на то пошло: они-то порой и не знали, что перед ними здание монастыря, они искренне считали его зданием дома отдыха.

Второе. Все заброшенные здания непременно становятся местами, в которых не очень приятно находиться. Это касается даже чисто промышленных сооружений – стройплощадок, гаражей и так далее. На их развалинах происходит больше странных и неприятных вещей, чем хотелось бы.

Судя по всему, в священных местах эта закономерность сказывается еще сильнее, чем в любых иных. Вспомним хотя бы странные события, происходившие на развалинах церкви в селе Балахтон. Может быть, на оставленных человеком развалинах церквей и монастырей охотнее всего поселяются «другие хозяева»? Те самые, о которых писал граф Алексей Константинович?

И, наконец, третье. Совсем недалеко от здания монастыря находятся крайкомовские дачи – те самые, на которых одного красноярского «демократа» и его дочку ожидали приключения, связанные с «мохнатыми дяденьками» (об этом я писал в другом выпуске нашей «Жути») [4].

Почему надо считать, что своеобразные ощущения людей связаны именно с монастырем? Может быть, все гораздо проще – в лишенное святости место, переставшее находиться под покровительством небесных сил, проникли совсем другие существа, из совсем другого заведения? Как раз с крайкомовских дач? Там-то для появления бесов организовано все необходимое.

Какое из предположений более верно, мне трудно судить, и я с удовольствием выслушал бы мнение любого из наших уважаемых читателей. Самому же мне не приходит в голову решительно ничего больше.