"Долой оружие!" - читать интересную книгу автора (Зуттнер Берта фон)

XV.

В сентябре того же года состоялась наша свадьба. Мой жених выхлопотал себе двухмесячный отпуск и после венчанья увез меня путешествовать. Прежде всего мы отправились в Берлин. Я пожелала первым долгом поклониться праху незабвенной матери Фридриха и положить венок на ее могилу.

В столице Пруссии пробыли мы восемь дней. Муж познакомил меня со своей тамошней родней, и все эти новые лица показались мне милейшими, любезнейшими людьми. Но, понятное дело, когда переживаешь свой медовый месяц и смотришь на мир сквозь розовые очки, все окружающее кажется очаровательным. Кроме того, новобрачным принято оказывать со всех сторон дружеское внимание, ласковую предупредительность, чтобы они чувствовали себя еще счастливее.

Более всего понравился мне у северогерманцев их язык, и не из-за одного только акцента, который слышался и в речи моего мужа, – одна из его особенностей, пленившая меня прежде всего. Нет, главное здесь – способ выражения, он во многом не сходен с нашим и, но моему, в нем сказывается более высокий уровень развития народа. Например, в высших кружках Вены не редкость услышать в разговоре грамматически неправильные обороты, что решительно не принято в хорошем обществе Берлина. Перепутывание родительного и дательного падежей: "дай меня шляпу с пером" встречается у пруссаков только в низших классах, тогда как у нас зачастую говорят: "без тебе", "с детей" вместо "с детьми", и это в первейших аристократических салонах! Положим, мы находим свой язык "задушевнее" и так же отзываются о нем иностранцы, однако, во всяком случае, он стоит ниже. Если судить о достоинстве человека по степени его образования – а какая же другая мерка была бы здесь больше у места? – то северогерманца следует признать немножко более человеком, чем южанина, – мнение, которое в устах пруссака должно звучать очень дерзко, а выраженное писательницей-австрийкой может навлечь на нее упрек в недостатке патриотизма, но что ж делать! Как редко случается, чтобы откровенно высказанная истина не оскорбила чего-нибудь или кого-нибудь…

Посетив кладбище, мы прямо отправились к сестре покойной. По любезной обходительности и умственному развитию этой особы, я могла судить о том, как мила, любезна и умна была умершая мать Фридриха, если она походила на фрау Корнелию фон-Тессов. У тетки моего мужа был единственный сын, только что произведенный тогда в поручики. Во всю свою жизнь я решительно не встречала юноши красивее Готфрида фон-Тессов и любовалась нежными отношениями между матерью и сыном. Видя, с какою гордостью смотрела она на своего Готфрида и как почтительно-ласково обращался он с нею, я с восторгом представляла себе то время, когда сын мой Рудольф будет взрослым. Одно только было для меня здесь непонятно, и я высказала свое недоумение Фридриху:

– Скажи, ради Бога, как позволяет любящая мать своему единственному ребенку, своему сокровищу, браться за такую опасную профессию, как военная?

– Видишь, милое дитя, – отвечал мне муж, – существуют вещи, о которых не принято думать, и самые простые соображения, которые никогда не принимаются в расчет. То же самое относится и к опасности солдатской службы. Об ней старательно умалчивают, находя неприличным и достойным только трусов – ставить ребром подобный вопрос. Все находят совершенно в порядке вещей, считают чем-то неизбежным и должным, чтобы гражданин подвергал себя этой опасности, от которой почти всегда удается благополучно спастись (ведь процент убитых мысленно распределяется между другими), при чем никто не думает о риске умереть. Риск этот несомненно существует, но ведь смерть грозит всем и каждому, а не одним же военным, и однако никто не думает о ней. Люди вообще изощряются на все лады прогонять тяжелые мысли, и в этом отношении человеческий ум обнаруживает поразительную изобретательность. Кроме того, прусскому дворянину не найти более приятного и почетного положения, как служба кавалерийского офицера.

Тетя Корнелия, с своей стороны, кажется, также почувствовала ко мне симпатию.

– Как жаль, – заметила она, вздыхая, – что сестре не удалось дожить до нынешнего дня. Она была бы в восторге от такой невестки, как ты, и от счастья Фридриха. Ей давно хотелось женить его, но он предъявлял такие требованья…

– О, вероятно, нет, дорогая тетя, если его выбор остановился на мне…

– Вот что англичане называют: "A trap for a compliment!" Ты хочешь, чтоб я тебе польстила? Изволь! я желала бы, чтоб мой Готфрид сделал такую же счастливую находку. Мне уж и теперь хочется поняньчить внуков, только об этом еще рано мечтать: моему сыну едва минуло двадцать один год.

– Вероятно, он кружит головы всем молодым барышням, разбивает множество юных, неопытных сердечек.

– Ну, едва ли: трудно найти более честного, порядочного юношу. Со временем он доставит много счастья своей жене…

– Как и Фридрих мне.

– Ты не можешь еще знать ничего заранее, душа моя; супружеским счастьем можно хвалиться, прожив лет десять с мужем; вначале, в первые месяцы после свадьбы, все браки очень счастливы. Впрочем, судя по всем данным, как со стороны моего племянника, так и с твоей, можно, пожалуй, безошибочно предсказать, что вы не обманетесь один в другом.

Из Берлина мы отправились путешествовать по германским курортам. Не считая моего кратковременного путешествия по Италии с покойным Арно – о чем у меня сохранилось только очень смутное воспоминание – я почти не выезжала из Вены. Теперешнее же знакомство с новыми местностями, новыми людьми и новым образом жизни привело меня в самое восторженное настроение. Мир показался мне вдруг таким прекрасным и снова заинтересовал меня, как в годы первой юности. Если б не малютка Рудольф, оставленный дома, я сказала бы Фридриху: "Давай путешествовать, как теперь, целые годы. Объездим всю Европу, а там и другие части света; станем наслаждаться беззаботным существованием туристов, свободно перекочевывать с места на место, отдаваясь отраде новых впечатлений, собирая новые сведения. Ведь путешествуя вдвоем, мы будем чувствовать себя немножко дома и в совершенно чуждых странах и между чужими людьми". Но что ответил бы мне Фридрих на такое предложение? Вероятно, он сказал бы, что человек не может продлить своей свадебной поездки до конца дней и сделать из путешествий свое призвание; что ему дан официальный отпуск всего на два месяца, и привел бы в придачу еще другие, не менее благоразумные доводы.

Мы посетили Баден-Баден, Гомбург, Висбаден. И всюду то же веселое оживление, элегантная жизнь, масса интересных личностей со всех концов света. Только тут, при столкновении с иностранцами, я узнала, что мой муж владеет в совершенстве языками: английским и французским. Это еще более возвысило его в моих глазах. Вообще я открывала, в нем все новые достоинства: кротость, веселость, живую восприимчивость ко всему прекрасному. Поездка по Рейну восхитила его, а в театрах и концертах художественное исполнение артистов доставляло ему глубокое наслаждение. Поэтому Рейн со своими живописными старинными замками показался мне вдвое романтичнее, а слышанные нами знаменитые виртуозы приводили меня в совершенный восторг.

К сожалению, эти два месяца промелькнули слишком быстро. Фридрих просил продлить его отпуск, но получил отказ. Co дня нашей свадьбы, это была моя первая неприятность; мне стало ужасно досадно, когда муж получил сухой официальный приказ, требовавший нашего немедленного возвращения на родину.

– И люди называют это свободой! – воскликнула я, сердито швыряя на стол оскорбительный документ.

Тиллинг улыбнулся.

– Да я и не думаю считать себя свободным человеком, моя повелительница.

– О, если б я была твоей^: повелительницей, то могла бы тебе приказать распроститься с противной военной службой и служить только мне.

– Этот вопрос уже раз навсегда решен между нами…

– Разумеется, и я должна уступить, но это опять таки доказывает, что ты вовсе не раб своей жены… и в сущности я сама довольна таким порядком вещей, мой милый, гордый муж.