"Бойцовский клуб (пер. В. Завгородний)" - читать интересную книгу автора (Паланик Чак)

Глава 14

КОГДА Я ДОБИРАЮСЬ ДО ОТЕЛЯ «REGENT», МАРЛА В вестибюле, в купальном халате. Марла позвонила мне на работу и спросила, могу ли я пропустить спортзал или библиотеку или прачечную или куда там я собирался идти после работы и вместо этого приехать к ней.

Вот, почему Марла позвонила.

Потому что она ненавидит меня.

Она ничего не говорит про свой сберегательный банк коллагена.

Что говорит Марла, так это — не окажу ли я ей услугу.

Марла сегодня лежит в постели. Марла живёт едой, которую служба доставки еды престарелым привозит её соседям; они мертвы. Марла забирает еду и говорит, что они спят. Короче, сегодня Марла просто лежала в постели, ожидая доставки пищи между полуднем и двумя.

У Марлы уже несколько лет нет медицинской страховки, так что она прекратила следить за здоровьем, а сегодня утром она обнаружила у себя что-то похожее на опухоль, и лимфоузлы возле опухоли были твёрдыми и чувствительными в одно и то же время, и она не может сказать никому, кого любит, потому что не хочет их пугать, и не может позволить себе пойти к врачу, если это всего лишь ей показалось, но ей нужно с кем-то поговорить и кому-то ещё нужно на неё взглянуть.

Цвет глаз у Марлы — как будто их нагрели в печи и бросили в холодную воду. Это называют «вулканизация», или «гальванизация», или, может, «закалка».

Марла говорит, что простит мне коллаген, если я посмотрю на неё.

Я понимаю, что она не позвонила Тайлеру, потому что не хочет его пугать. Я нейтрален в её записной книжке. Я ей должен.

Мы поднимаемся наверх в её комнату, и Марла говорит, что в дикой природе ты не увидишь старых животных, потому что когда они начинают стареть, они умирают. Если они становятся больными или просто медлительными, кто-то более сильный убивает их. Животные не созданы для того, чтобы стареть.

Марла ложится на кровать и развязывает пояс халата, и говорит, что наша культура сделала смерть чем-то неправильным. Старые животные должны быть противоестественным исключением.

Уродами.

Марла лежит холодная и потеющая, пока я рассказываю ей, как в колледже у меня однажды была бородавка. На пенисе. Только я не говорю «пенис», я говорю «член». Я отправился в медицинскую школу, чтобы её удалили. Бородавку. Потом я рассказал об этом своему отцу. Это было много лет спустя, и мой отец засмеялся и сказал, что я дурак, потому что такие бородавки — это как «усики» на презервативах. Женщинам они нравятся, и Бог мне сделал подарок.

На коленях возле постели Марлы, мои руки всё ещё холодны с улицы, чувствую кожу Марлы, понемножку за раз, захватывая по чуть-чуть Марлы пальцами, с каждым дюймом.

Марла говорит, что от этих бородавок, которые божьи презервативные усики, у женщин развивается рак шейки матки.

Я сидел на бумажной простыне в комнате для осмотра в медицинской школе, пока студент-медик распылял жидкий азот из канистры на мой член, а восемь студентов смотрели. Вот где ты заканчиваешь, если у тебя нет медицинской страховки. Только они не говорят «член», они говорят «пенис». Но как его не назови, а распылять на него жидкий азот — это почти то же самое, что жечь его щёлочью, так же больно.

Марла смеется, пока не замечает, что мои пальцы остановились. Как если бы я что-то нашёл.

Марла затаивает дыхание, и её живот напрягается как барабан, а сердце бьет по нему изнутри как кулаком. Но нет, я остановился потому, что рассказываю. И я остановился потому, что сейчас ни один из нас не находится в комнате Марлы. Мы — в медицинской школе много лет назад, сидим на липкой бумаге с горящим от жидкого азота членом. Когда один из студентов посмотрел на мою голую ногу и выбежал из комнаты.

Студент вернулся позади трёх настоящих врачей, и врачи оттеснили человека с канистрой жидкого азота в сторону. Настоящий врач схватил мою голую правую ногу и сунул её под нос двум другим настоящим врачам. Они втроём крутили её и вертели, и сняли ногу «поляроидом», и было такое впечатление, что остальной я, полуодетый, с полузамороженным божьим даром, не существую. Только нога, и все студенты-медики напирали, чтобы посмотреть.

Как давно, спросил врач, у вас это красное пятно на ноге?

Врач имел в виду мое родимое пятно. На моей правой ноге родимое пятно. Отец шутил, что оно похоже на тёмнокрасную Австралию с маленькой Новой Зеландией справа от неё. Вот, что я им сказал, и это все закончило.

Мой член оттаивал. Все кроме студента с жидким азотом ушли, и было такое ощущение, что он бы тоже ушёл, он был так разочарован, что не смотрел мне в глаза, когда взял головку моего члена и потянул к себе. Канистра выдавила тоненькую струйку на то, что осталось от бородавки. Такое ощущение, что ты можешь закрыть глаза и представить свой член в сотне миль от себя, и всё равно будет больно.

Марла смотрит на мою руку и шрам от поцелуя Тайлера.

Я сказал студенту, вы, наверное, не много родимых пятен тут видели.

Не в том дело. Студент сказал, что все подумали, что родимое пятно — это рак. Это был новый вид рака, который поражал молодых людей. Они просыпались с красной точкой на ноге или на колене. Точки не исчезали, они увеличивались, пока не покрывали тебя всего, а потом ты умирал.

Студент сказал, что врачи и все были очень возбуждены, потому что думали, что это тот новый вид рака. Он был у очень немногих людей, но распространялся.

Это было много лет назад.

Может быть, для того и нужен рак, говорю я Марле. Будут ошибки, и может быть, смысл в том, чтобы, когда часть тебя начнёт умирать, вспомнить о себе целом.

Марла говорит: может быть.

Студент с азотом закончил и сказал, что бородавка отпадёт сама через несколько дней. На липкой бумаге рядом с моей голой задницей был снимок «поляроида», снимок моей голой ноги, который не был никому нужен. Я спросил — можно мне забрать снимок?

Этот снимок всё ещё висит у меня в углу зеркала, под рамой. Я укладывал волосы перед зеркалом перед работой каждое утро, и думал, как у меня однажды десять минут был рак. Даже хуже, чем рак.

Я сказал Марле, что этот День Благодарения был первым годом, когда мы с дедушкой не отправились кататься на коньках, хотя лёд был толщиной в шесть дюймов.

У моей бабушки всегда были эти небольшие круглые пластыри на лбу и на руках, где родимые пятна портили её внешность. Они так и норовили увеличиться, расползтись неровными краями, а родинки меняли цвет с коричневого на синий или черный.

Когда моя бабушка вышла из больницы в последний раз, мой дедушка нёс её чемодан, и он был таким тяжёлым, что дедушка пожаловался, что его всего перекосило.

Моя франко-канадская бабушка была такой приличной, что никогда не носила купальник на людях, и всегда пускала воду в раковине, чтобы заглушить любые звуки, которые она могла издать в туалете.

Выходя из госпиталя «Our Lady of Lourdes» после частичной мастектомии[73], она сказала: это тебя-то перекосило?

Для моего дедушки это подытоживает всю историю, мою бабушку, рак, их брак, свою жизнь. Он смеётся каждый раз, когда рассказывает эту историю.

Марла не смеётся. Я хотел, чтобы она смеялась, хотел подбодрить её. Заставить её простить меня за коллаген. Я хочу сказать Марле, что у неё нечего искать. Если она нашла что-то утром, это была ошибка. Родимое пятно.

На тыльной стороне ладони Марлы шрам от поцелуя Тайлера.

Я хочу, чтобы Марла смеялась. Так что я не рассказываю ей, как в последний раз обнимал Хлою. Хлоя, без волос, скелет в жёлтом воске, с шёлковой косынкой на лысой голове. Я обнимал Хлою один раз перед тем, как она исчезла навсегда. Я сказал ей, что она похожа на пирата, и она засмеялась.

Когда я иду на пляж, я всегда сижу с поджатой под себя правой ногой. Австралия и Новая Зеландия. Или зарываю её в песок. Я боюсь, что люди увидят мою ногу, и в их мыслях я начну умирать. Рак, которого у меня нет, теперь повсюду.

Я не говорю этого Марле.

Есть много вещей, которые мы не хотим знать о тех, кого любим.

Чтобы подбодрить её, чтобы она засмеялась, я рассказываю Марле о женщине, написавшей в «Dear Abby»[74], которая вышла за солидного, преуспевающего похоронных дел мастера. В брачную ночь он заставил её лежать в ледяной ванне, пока её кожа не застыла, а потом велел ей лечь на кровать и лежать абсолютно неподвижно, пока он совокуплялся с её холодным неподвижным телом.

Самое смешное, что женщина сделала это в первый раз, и продолжала это делать следующие десять лет супружеской жизни, а теперь она пишет в «Dear Abby» и спрашивает, не думает ли Эбби, что всё это что-нибудь да значит.