"Бойцовский клуб (перевод А.Егоренкова)" - читать интересную книгу автора (Паланик Чак)Глава 11.В Южной Америке, в Зачарованной Земле, мы могли бы переправляться вплавь через реку, и в мочеточник Тайлера заплыли бы маленькие рыбки. У них острые цепкие плавники, которые выталкивают назад воду, поэтому рыбки взобрались бы вглубь по Тайлеру, оборудовали бы себе гнездо и приготовились бы метать икру. Бывает много вещей хуже того, как мы проводим эту субботнюю ночь. — Нет ничего хуже того, — заметил Тайлер. — Что мы сделали с мамой Марлы. Я говорю: «Заткнись!» Тайлер говорит — французское правительство могло бы отправить нас в подземный комплекс за пределами Парижа, где даже не хирурги, а техники-недоучки отрезали бы нам веки для испытания токсичности дубильного аэрозоля. — Бывает и такое, — говорит Тайлер. — Почитай газеты. Самое худшее, — я-то знаю, что Тайлер учинил с мамой Марлы, но ведь в первый раз с момента нашего знакомства у Тайлера появились живые оборотные средства. Тайлер урвал настоящие деньги. Позвонили из Нордсторма и оставили заказ на две сотни кусков дорогостоящего туалетного мыла сроком до рождества. Если они заберут его по договорной цене в двадцать баксов за кусок, — у нас будут деньги, чтобы погулять субботней ночью. Деньги, чтобы починить утечку в газопроводе. Пойти на танцы. Если в дальнейшем не надо будет заботиться о деньгах — я смогу уйти с работы. Тайлер называет себя Мыловаренной Компанией на Пэйпер-Стрит. Люди говорят, что его мыло — самое лучшее. — Хотя могло быть и хуже, — замечает Тайлер. — Ты бы по ошибке съел маму Марлы. Со ртом, набитым «цыпленком Кунга Пао», я могу выговорить только — «Заткнись к чертям!» Эту субботнюю ночь мы проводим на переднем сиденье «импалы», модели 1968-го года, сидим в двух креслах в первом ряду стоянки подержанных машин. Мы с Тайлером разговариваем, пьем пиво из банок, и переднее сиденье этой «импалы» побольше, чем диваны у некоторых. Эта часть бульвара вся уставлена машинами, в бизнесе такую стоянку называют «стоянкой движков», машины здесь стоят до двухста долларов, и целый день ребята-цыгане, которые держат эти стоянки, торчат по своим оклеенным фанерой офисам неподалеку и курят длинные тонкие сигары. Все машины здесь — те драндулеты, на которых катались ребята во время учебы в колледже: «гремлины» и «пэйсеры», «мэйверики» и «хорнеты», «пинто», грузовички-пикапы «интернешнл харвестер», «камаро» и «дастеры» с пониженной подвеской, «импалы». Машины, которые хозяева сначала любили, а потом выбросили на свалку. Животные в загоне. Платья подружки невесты в секонд-хенде Гудвилла. Со вмятинами, следами серой, красной, черной грунтовки на боках, с кусками замазки на корпусе, который никто уже не придет полировать. Пластик под дерево, кожзаменитель, хромированный пластик салонов. Ребята-цыгане даже не запирают двери автомобилей на ночь. Фары машин, проезжающих по бульвару, освещают цену, выведенную краской на большом выгнутом ветровом стекле «импалы» марки «Кинемаскоп». Написано — «США». Цена — девяносто восемь долларов. Изнутри она читается как «восемьдесят девять центов». Ноль, ноль, точка, восемь, девять. Америка просит вас позвонить. Большинство машин здесь продаются по цене около ста долларов, у каждой на лобовом стекле, у места водителя, прикреплено торговое соглашение — «КАК ЕСТЬ». Мы выбрали «импалу», потому что, если уж нам придется провести ночь в машине, это должна быть машина с самыми большими сиденьями. Мы давимся китайской дрянью, потому что не можем вернуться домой. Было два выбора — либо переночевать здесь, либо проторчать всю ночь в ночном дэнс-клубе. Мы не пошли в ночной клуб. Тайлер говорит — музыка там настолько громкая, — особенно ритм-секция, — что она насилует его биоритмы. В последний раз, как мы туда ходили, Тайлер сказал, что громкая музыка его укатала. Плюс ко всему — в шуме невозможно разговаривать, — поэтому после пары стаканов любой посетитель начинает чувствовать себя центром внимания, — правда, полностью отрезанным от общения с окружающими. Ты — труп из таинственного английского детектива. Сегодня мы ночуем в машине, потому что Марла вломилась в дом и грозилась вызвать полицию, чтобы меня арестовали за то, что я приготовил ее мать, потом с грохотом понеслась по комнатам, подняв крик, что я — вампир и каннибал, пиная стопки «Ридерс Дайджест» и «Нейшнл Джеогрефик», — и я оставил ее там, в скорлупе дома. Сейчас, после инцидента с ее умышленным самоубийством при помощи снотворного «Ксенекс» в Отеле Риджент, трудновато мне представить, как Марла будет звонить в полицию, но Тайлер сказал, что неплохо будет переночевать снаружи. Просто на всякий случай. На случай, если Марла сожжет дом. На случай, если Марла выберется и вернется с пушкой. На случай, если Марла осталась в доме. Просто на всякий случай. Я пытаюсь сосредоточиться: Глядя на белый лик луны, Звезды никогда не злятся: Ля-ля-ля, конец. Сейчас, когда по бульвару проезжают машины, когда я сижу с пивом в руке в «импале», перед тяжелым, холодным рулем марки «Бэйклайт», диаметром где-то в три фута, и потрескавшееся виниловое сиденье колет мне задницу сквозь ткань джинсов, Тайлер говорит: — Еще разок. В точности расскажи мне, что произошло. Неделями я не обращал внимания, чем занимается Тайлер. Однажды я пошел с ним в офис Вестерн Юнион и увидел, как Тайлер отправляет телеграмму матери Марлы. «УЖАСНЫЕ МОРЩИНЫ ТЧК ПОЖАЛУЙСТА ПОМОГИ ТЧК». Тайлер показал клерку читательский билет Марлы и подписался Марлой на телеграфном бланке, потом прикрикнул на клерка: мол, да, Марлой могут иногда звать и парня, а клерку следует заниматься своим делом. Когда мы выходили из Вестерн Юнион, Тайлер сказал, что если я ему друг — то должен ему доверять. Мне незачем знать, для чего все это, сказал Тайлер и потащил меня в «Гарбонзо» на порцию горохового супа. На самом деле меня насторожила вовсе не телеграмма, а то, как это не клеилось с обычной манерой поведения Тайлера. Никогда и ни за что Тайлер не платил. Чтобы достать одежду, он просто шел в тренажерные залы и отели и забирал вещи из бюро находок, выдавая за свои. Это лучше, чем поступать как Марла, которая ходила в прачечную «Лаундромэтс» воровать джинсы из сушилок, и продавала их по двенадцать долларов за пару в пунктах скупки подержанного белья. Тайлер никогда не ел в ресторанах, — а у Марлы никогда не было морщин. Без всякой видимой причины Тайлер отослал матери Марлы пятнадцатифунтовую коробку шоколада. «Еще одна вещь похуже сегодняшней субботней ночи», — рассказывает мне в «импале» Тайлер. — «Это бурый паук-крестоносец. При укусе он вводит не просто животный яд, а энзим или кислоту, которая растворяет ткань в области укуса, буквально растапливает тебе руку или лицо». Тайлер прятался с начала вечера, с начала всех этих происшествий. Марла показалась у дома. Даже не постучавшись, склоняется у парадного входа и кричит: — Тук-тук! Я читаю «Ридерс Дайджест» на кухне. Я полностью отчужден. Марла орет: — Тайлер, ты дома? Я кричу: «Тайлера дома нет». Марла орет: — Не будь уродом! Тут я подхожу к парадной двери. Марла стоит в фойе с пакетом срочной почты «Федерал Экспресс» и говорит: — Мне нужно положить кое-что в твою морозилку. Я преграждаю ей дорогу на кухню и говорю: «Нет». «Нет». «Нет». «Нет». Не хватало еще, чтобы она начала складировать в доме свое барахло. — Но, тыковка, — возражает Марла, — У меня же нет холодильника в отеле, а ты говорил — можно! Нет, не говорил. Еще чего — чтобы Марла начала вселяться в дом, втаскивая по куску дерьма в каждый свой визит. Марла распечатывает пакет «Федерал Экспресс» на кухонном столе и вытаскивает что-то белое в упаковках вроде тех, в которые Стирофоум пакует арахис, и трясет этой белой дрянью перед моим носом. — Это — не дерьмо, — заявляет она. — Так ты говоришь о моей матери, — поэтому пошел ты! То, что Марла вытащила из пакета, похоже на те целлофановые кульки с белым веществом, из которого Тайлер вытапливал сало для приготовления мыла. — Могло быть и хуже, — говорит Тайлер. — Ты бы случайно съел то, что было в одном из этих кульков. Проснулся бы раз среди ночи, выдавил бы белую массу, добавил бы сухой смеси лукового супа «Калифорния», — и съел бы это все одним духом, с картофельными чипсами. Или брокколями. Больше всего на свете, когда я и Марла стояли на кухне, мне не хотелось, чтобы Марла лезла в морозилку. Я спросил ее — зачем ей эта белая дрянь? — Для парижских губ, — ответила Марла. — Когда стареешь — губы втягиваются в рот. Я сохраняю их при помощи коллагеновых инъекций. В твоей морозилке у меня будет почти тридцать фунтов коллагена. Я спрашиваю — ей нужны настолько большие губы? Марла отвечает, что ее больше волнует сама операция. «Та вещь в пакете „Федерал Экспресс“, — рассказываю я Тайлеру в „импале“. — „Это то же самое, из чего мы делали мыло. С того времени, как силикон был признан опасным, коллаген стал самым насущным препаратом, инъекцию которого можно сделать, чтобы разгладить морщины или подкачать тонкие губы и впалые щеки. Как объяснила Марла, самый дешевый коллаген можно получить из стерилизованного и обработанного говяжьего жира, но такой дешевый коллаген не задерживается в теле надолго. Когда тебе делают инъекцию, к примеру, в губы, — твой организм отторгает его и начинает выводить из тканей. И через шесть месяцев у тебя снова будут тонкие губы“. «Самый лучший коллаген», — рассказала Марла. — «Это твой собственный жир, откачанный из бедер, обработанный и очищенный, и потом закачанный обратно в губы или куда нужно. Такой коллаген сохранится». Эта гадость в морозилке у меня дома была коллагеновым фондом доверия Марлы. Каждый раз, когда у ее мамочки наростал лишний жир, она его высасывала и упаковывала. Марла сказала, что этот процесс называют «подборкой». Если мамочке самой этот коллаген не был нужен — она отправляла пакеты Марле. У самой Марлы жира никогда не было, и ее мама считала, что родственный коллаген для Марлы будет лучше дешевого коровьего. Свет фонарей с бульвара падает на Тайлера сквозь торговое соглашение на стекле и отпечатывает на его щеке слова «КАК ЕСТЬ». — Пауки, — говорит Тайлер. — Могут отложить яйца, а их личинки пророют ходы у тебя под кожей. Вот такой паршивой может стать твоя жизнь. Теперь мой «цыпленок Элмонда» в горячем жирном соусе кажется на вкус чем-то откачанным из бедер матери Марлы. Именно тогда, стоя на кухне с Марлой, я понял, что делал Тайлер. «УЖАСНЫЕ МОРЩИНЫ». Я говорю: «Марла, тебе не стоит заглядывать в морозилку». Марла спрашивает: — Чего-чего не стоит? — Мы же не ели красное мясо, — говорит мне Тайлер в «импале», и он не мог приготовить мыло из куриного жира, оно бы не загустело в кусок. — Эта вещь, — говорит Тайлер. — Принесла нам удачу. Этим коллагеном мы оплатили аренду дома. Я говорю — тебе нужно было предупредить Марлу. Теперь она считает, что это сделал я. — Омыление, — говорит Тайлер. — Это химическая реакция, благодаря которой получается хорошее мыло. Куриный жир не поможет, как и любой другой жир с избытком соли. — Послушай, — говорит Тайлер. — Нам нужно оплатить большой счет. Нам бы снова послать мамочке Марлы шоколада, — и можно даже немного пирожных. «Не думаю, что теперь это сработает». В конце концов, Марла все-таки заглянула в морозилку. Ну ладно, сначала-то была маленькая потасовка. Я пытаюсь ее остановить, и пакет, который она держала в руках, выскальзывает на пол, расплескивается по линолеуму, и мы вместе поскальзываемся в белой жирной массе, и с отвращением поднимаемся с пола. Я обхватил Марлу за пояс сзади, ее темные волосы хлещут меня по лицу, ее руки прижаты к бокам, а я повторяю снова и снова: «Это не я». «Это не я». «Я этого не делал». — Моя мама! Ты всю ее разлил! «Нам нужно было приготовить мыло», — говорю я, уткнувшись лицом в ее ухо. — «Нам нужно было постирать мои штаны, оплатить аренду, починить утечку в газопроводе. Это не я». «Это Тайлер». Марла кричит: — О чем ты говоришь? — и рвется из своей юбки. Я на четвереньках пытаюсь выбраться из жирного пятна на полу, сжимая в руке юбку Марлы из индийского хлопка с тиснением, а Марла в трусиках, остроносых туфлях «Филз» и крестьянской блузе рвется к холодильнику, открывает его морозилку — и внутри нет коллагенового фонда доверия. Внутри только две старых батарейки для фонарика — и все. — Где она? Я уже ползу от Марлы и холодильника, пятясь назад спиной, мои руки соскальзывают, туфли скользят по линолеуму, и моя задница оставляет чисто вытертую полосу на грязном полу. Я заслоняюсь юбкой, потому что не осмеливаюсь взглянуть ей в лицо, когда рассказываю. Правду. Мы сварили мыло из этого. Из нее. Из матери Марлы. — Мыло?! «Мыло. Кипятишь жир. Смешиваешь со щелоком. Получаешь мыло». Когда Марла начинает кричать, я бросаю ей в лицо юбку и бегу. Поскальзываюсь. Бегу. Марла гоняется за мной туда и сюда по первому этажу, мы притормаживаем на поворотах коридоров, врезаемся по инерции в оконные рамы. Поскальзываемся. Оставляем жирные, грязные от половой пыли отпечатки рук на цветочных обоях, падаем и скользим на руках, снова встаем, бежим дальше. Марла кричит: — Ты сварил мою маму! Тайлер сварил ее маму. Марла кричит, постоянно цепляясь ногтями за мою спину. Тайлер сварил ее маму. — Ты сварил мою маму! Входная дверь все еще нараспашку. И вот я вылетел сквозь эту дверь, а Марла орала в проем позади меня. На бетонном тротуаре мои ноги перестали скользить, так что я просто бежал и бежал. Пока, наконец, я не разыскал Тайлера, — или он разыскал меня, — и не рассказал ему, что произошло. У каждого по банке пива, Тайлер и я раскинулись на сиденьях машины, — я на переднем. Марла, наверное, до сих пор в доме, бросается журналами в стены и орет, какой я мудак и чудовище, двуличный капиталист, вонючий ублюдок. Мили ночи между мной и Марлой грозят насекомыми, меланомой и плотоядными вирусами. А тут, где я, — не так уж и плохо. — Когда в человека попадает молния, — рассказывает Тайлер. — Его голова превращается в тлеющий бейсбольный мяч, а змейка на ширинке намертво заваривается. Я интересуюсь: «Сегодня вечером мы уже достигли крайней черты?» Тайлер откидывается назад и спрашивает: — Если бы Мэрилин Монро сейчас была жива — что бы она делала? Я говорю: «Спокойной ночи». С потолка свисает светильник, и Тайлер говорит: — Царапалась бы в крышку гроба. |
|
|