"Бойцовский клуб (перевод Д.Савочкина)" - читать интересную книгу автора (Паланик Чак)

2

Огромные руки Боба сомкнулись вокруг меня, и я оказался зажатым между его новыми потеющими сиськами, чудовищно обвисшими, из разряда тех, глядя на которые, думаешь, что Бог так же велик. Вокруг нас церковный подвал, заполненный мужчинами; мы встречаемся каждую ночь: это Арт, это Пол, это Боб; огромные плечи Боба вызывают у меня мысли о горизонте. Жирные светлые волосы Боба — то, что ты получишь, пользуясь кремом для волос, который называется лепным муссом, настолько жирные и светлые, и настолько ровные пряди.

Его руки обвились вокруг меня, огромные ладони Боба прижимают мою голову к новым сиськам, выросшим на его бочкоподобной груди.

— Всё в порядке, — говорит Боб, — теперь ты плачь.

Всем телом от колен до лба, я ощущаю внутри Боба химическую реакцию сгорания еды в кислороде.

— Может быть, они успели сделать это достаточно рано, — говорит Боб, — может это просто семинома. С семиномой у тебя почти стопроцентная вероятность выживания.

Плечи Боба вздымаются в глубоком вдохе, а затем падают, падают, падают в безудержном рыдании. Вздымаются. Падают, падают, падают.

Я приходил сюда каждую неделю в течение двух лет, и каждую неделю Боб обвивал меня своими руками, и я плакал.

— Плачь ты, — говорит Боб, вдыхает и всхлипыва-, всхлипыва-, всхлипывает, — теперь давай ты плачь.

Большое влажное лицо опускается мне на макушку, и я теряюсь внутри. И тогда я заплакал. Это правильный плач: в непроницаемой тьме, запертый внутри кого-то другого, когда начинаешь понимать, что всё, что ты когда-либо сможешь создать, превратится в мусор.

Всё, чем ты когда-либо гордился, будет выброшено прочь.

И я теряюсь внутри.

Так близко к состоянию сна я не был почти неделю.

Так я познакомился с Марлой Зингер.

Боб плачет, потому что шесть недель назад у него удалили яички. Затем гормональная терапия. У Боба такие сиськи, потому что у него слишком высокий уровень тестостерона . Поднимите уровень тестостерона достаточно высоко, и ваше тело начинает производить эстроген, чтобы достичь баланса.

И я плачу, потому что прямо сейчас твоя жизнь превращается в ничто, даже не ничто, забвение.

Слишком много эстрогена, и вы получите коровье вымя.

Заплакать очень просто — достаточно осознать, что все, кого ты любишь, забудут тебя или умрут. На достаточно длинном временном отрезке вероятность выживания любого человека падает к нулю.

Боб любит меня, потому что он думает, что у меня тоже удалили яички.

Вокруг нас, в подвале Епископальной церкви святой троицы, заполненном мягкими сборными диванами, около двадцати мужчин и всего одна женщина, они все виснут друг на друге, разбившись на пары, большая часть плачет. Некоторые подаются вперёд и их головы упираются ухо к уху — замок, в который становятся борцы. Мужчина с единственной женщиной положил локти ей на плечи — по руке с каждой стороны головы, её голова между его руками, и рыдает, уткнувшись лицом ей в шею. Её лицо периодически поворачивается в сторону, к зажатой между пальцами сигарете.

Я бросаю косые взгляды из объятий Большого Боба.

— Всю свою жизнь, — плачется Боб, — что бы я ни делал, я не знаю.

Единственная женщина в «Вернувшихся Мужчинах Вместе», группе поддержки рака яичек, эта женщина курит сигарету под тяжестью незнакомца и её глаза встречаются с моими.

Фальшивка.

Коротко стриженные чёрные волосы, большие, как в японских мультфильмах, глаза, тонкая молочная кожа, масломолочный блеск платья с рисунком тёмных роз, как на обоях, эта женщина была также в моей группе поддержки туберкулёза в пятницу вечером. Она была на круглом столе меланомы в среду вечером. В понедельник вечером она была в группе поддержки «Удар по лейкемии». Свет, падающий ей на пробор, выхватывает полоску белого скальпа.

Посмотри на список групп поддержки, — у всех у них размытые громкие названия. Моя группа кровяных паразитов в четверг вечером называется «Свобода и Чистота».

Группа мозговых паразитов, которую я посещаю, называется «За пределами».

И в воскресенье в полдень на «Вернувшихся Мужчинах Вместе» в подвале Троицкой Епископальной эта женщина опять здесь.

Хуже того, — я не могу плакать, когда она смотрит.

Это должна была быть моя любимая часть: упасть и рыдать в объятьях Большого Боба, потерявшего надежду. Мы все так тяжело работали всё это время. Это единственное место, где я по настоящему расслабляюсь и сдаюсь.

Это мой отпуск.

Я пошёл в свою первую группу поддержки два года назад, после того, как я опять сходил к врачу по поводу своей бессонницы.

Три недели и ни минуты сна. Три недели без сна и жизнь превращается в опыт «выхода из тела». Мой врач говорит: «Бессонница — это только симптом чего-то большего. Найди, что на самом деле не так. Слушайся своего тела».

А я просто хотел спать. Я хотел маленькие голубенькие капсулы Амитала Натрия, по двести миллиграмм каждая. Я хотел красненькие с голубым пульки Туинала, красные как губная помада капсулки Секонала.

Мой врач сказал мне жевать корень Валерианы и побольше заниматься. Возможно, мне удавалось уснуть.

Синяки под глазами, моё лицо, увядающее, как старый фрукт — вы бы решили, что я уже мёртв.

Мой врач сказал, если я хочу посмотреть на то, что такое настоящая боль, я должен заскочить в церковь первого причастия во вторник вечером. Посмотреть на мозговых паразитов. Посмотреть на дегенеративные заболевания костей. Органические мозговые дисфункции. Увидеть, как уходят раковые больные.

И я пошёл.

На первой группе, в которую я пошёл, было знакомство: это Элис, это Бренда, это Давер. Все улыбались с невидимым пистолетом, приставленным к их головам.

Я никогда не называл в группах поддержки своё настоящее имя.

Маленький женский скелет по имени Хлоя с задним местом на штанах, пусто и грустно обвисшим, Хлоя поведала мне, что самое худшее в её мозговых паразитах — это то, что никто не хочет заниматься с ней сексом. Вот она стоит — так близко к могиле, что страховая кампания аннулировала её полис, заплатив ей семьдесят пять тысяч долларов, и всё, что Хлоя хочет — это чтобы её завалили в последний раз. Никакой интимности — секс.

Что ответит парень? Я имею в виду, что ты ответишь?

Умирание началось с того, что Хлоя стала уставать, а сейчас её это так задолбало, что она уже не ходит в больницу на процедуры. Порнушка, у неё дома, в квартире, полно порнушки.

Во время французской революции, рассказывает Хлоя, любая женщина в тюрьме — герцогиня, баронесса, маркиза и так далее, должна была трахаться с каждым мужчиной, который залазил на неё. Хлоя дышит мне в шею. Залазил на неё. Типа пони, я знаю? Просто протрахаться какое-то время.

Французы называли их «La petite morte».

У Хлои есть порнушка, если меня это заинтересует. Амил нитрат. Любриканты .

«В обычном состоянии я бы шутя вызывала эрекцию». Наша Хлоя, впрочем — скелет, вымазанный жёлтой ваксой.

Хлоя просто такая, как она есть, а я — ничто. Даже не ничто. Тем не менее, руки Хлои ощупывают меня, когда мы садимся в круг на пушистый ковёр. Мы закрываем глаза. Хлоя вызывается вести нас в направленной медитации, и она берёт нас с собой в сад безмятежности. Хлоя берёт нас с собой на гору, во дворец семи дверей. Во дворце семь дверей — зелёная дверь, жёлтая дверь, оранжевая дверь, и Хлоя проводит нас сквозь каждую дверь, голубая дверь, красная дверь, белая дверь, и мы находим то, что находится за ними.

Глаза закрыты, и мы представляем, что наша боль — это шар белого исцеляющего света у нас под ногами, растущий, поглощающий наши колени, наши талии, наши груди. Наши чакры открываются. Сердечная чакра. Головная чакра. Хлоя ведёт нас в пещеры, где мы встречаем наше животное силы. Моим был пингвин.

Лёд покрывает пол пещеры, и пингвин говорит: «Скользи». Безо всяких усилий мы скользим сквозь туннели и галереи.

А затем время обнимашечек.

Открой глаза.

Хлоя сказала, что это был терапевтический физический контакт. Мы все должны выбрать себе партнёра. Хлоя бросается мне на шею и рыдает. У Хлои есть кремы и наручники, и она рыдает, в то время как я смотрю на часы на второй руке в одиннадцатый раз.

Так что я не плакал в своей первой группе поддержки, два года назад. Я не плакал также ни во второй группе поддержки, ни в третьей. Я не плакал ни на паразитах крови, ни на раке желудка, ни на органической мозговой деменции.

Вот что происходит, когда у тебя бессонница. Всё вокруг очень далеко, фотография фотографии фотографии. Бессонница отдаляет тебя от всего, ты ничего не можешь коснуться, и ничто не может коснуться тебя.

А потом был Боб. Когда я в первый раз пришёл на «Вернувшихся Мужчин Вместе», Боб — большое желе, огромный бутерброд с сыром, наверх на меня в «Вернувшихся Мужчинах Вместе» и начал плакать. Большое желе направился прямо сквозь комнату, когда подошло время обнимашечек, его руки висят вдоль туловища, его плечи вращаются. Его огромный желейный подбородок сверху на груди, его глаза уже заволокли слёзы. Шаркая ногами, невидимыми шажками ступни-вместе, Боб скользит по цементному полу, чтобы взгромоздить весь свой вес на меня.

Боб приземляется на меня.

Огромные руки Боба обвиваются вокруг меня.

Большой Боб был качком, рассказал он. Все эти радужные дни Дианабола, затем Вистрола — стероида, который дают скаковым лошадям. Свой собственный зал, у Боба был собственный тренажёрный зал. Он был женат три раза. Он отписал им кучу всего, а я видел его когда-нибудь по телевизору? Вся эта передача как-сделать о расширении собственной груди была практически его идеей.

«По своему честные незнакомцы вынудили меня сделать огромную резиновую самому, если ты понимаешь, что я имею в виду».

Боб не знал. Может быть лишь один из его крикунов один раз опускался, и он знал, что это — фактор риска. Боб рассказал мне о постоперационной гормональной терапии.

Многие культуристы бухают слишком много тестостерона, что вызывает то, что они называют коровьим выменем.

Я должен был спросить, что он подразумевает под «крикунами».

«Крикуны», — сказал Боб. «Гранаты. Орехи. Камни. Шары. Яйца. В Мексике, где ты покупаешь стероиды, они называют их „Коконы“».

«Развод, развод, развод», — сказал Боб и достал из бумажника фотографии самого себя, огромного и на первый взгляд абсолютно голого, в демонстрационной позе и каком-то окружении. «Это дурацкая жизнь, — сказал Боб, — но когда ты на сцене, раскачанный и выбритый и полностью очищенный от телесного жира (до двух процентов), и мочегонное оставляет тебя холодным и твёрдым на ощупь, как бетон, ты ослеп от огней, и оглох от грохота аудиосистемы, пока судья не скажет: „Растяните квадратную мышцу, напрягите и держите“.

«Вытяните левую руку, напрягите бицепс и держите».

Это лучше, чем настоящая жизнь».

Ускоренная перемотка, сказал Боб, к раку. Теперь он остался банкротом. У него росло двое сыновей, которые не отвечали на его звонки.

Лечение коровьего вымени, согласно врачу — вскрыть чуть ниже сосков и дренировать всю жидкость.

Это всё, что я помню, потому что дальше Боб заключил меня в огромные объятия, и накрыл сверху своей головой. И я потерялся внутри забвения, такого тёмного и тихого и завершённого, и когда я наконец отстранился от его мягкой груди, футболка Боба была моей рыдающей маской.

Это было два года назад, в мою первую ночь в «Вернувшихся Мужчинах Вместе».

И почти на каждой встрече с этого момента Большой Боб заставлял меня плакать.

Я не ходил больше к врачу. Я никогда не жевал корень валерианы.

Это была свобода. Утрата всех надежд была свободой. Если я ничего не говорил, люди в группе всегда подозревали худшее. Они плакали сильнее. Я плакал сильнее. Посмотри вверх, на звёзды, и ты улетаешь.

Возвращаясь домой после групп поддержки, я чувствовал себя более живым, чем когда бы то ни было ранее в своей жизни. У меня не было ни рака, ни кровяных паразитов; я был маленьким тёплым центром, вокруг которого вращалась жизнь на этой Земле.

И я спал. Дети не спят так сладко.

Каждый вечер я умирал и каждое утро я рождался.

Воскрешённый.

До сегодняшнего вечера, два года счастья до сегодняшнего вечера, потому что я не могу плакать, когда эта женщина смотрит на меня. Потому что если я не могу коснуться дна, я не могу спастись. У меня на языке ощущение обойной бумаги, так сильно я давлю им на дёсны. Я не спал четыре дня.

Когда она смотрит, я — лгун. Она — фальшивка. Она — лгун. Сегодня во время знакомства мы представлялись: я — Боб, я — Пол, я — Терри, я — Девид.

Я никогда ни называю своё настоящее имя.

— Это рак, правильно? — спросила она.

Затем она сказала:

— Что ж, привет, меня зовут Марла Зингер.

Никто так и ни сказал ей, что это за рак. А потом мы были слишком заняты, усыпляя своего внутреннего ребёнка.

Мужчина всё ещё рыдает у неё на шее, Марла делает ещё одну затяжку.

Я наблюдаю за ней в просвет между дрожащими сиськами Боба.

Для Марлы я — фальшивка. Начиная со второй ночи, когда я увидел её, я не могу уснуть. Я всё ещё был первой фальшивкой, может быть, кстати, все эти люди притворялись с их болячками и их кашлем и их опухолями, даже Большой Боб, Большое желе. Большой бутерброд с сыром.

Посмотрите на его жирные волосы.

Марла курит и смотрит по сторонам.

В этот момент ложь Марлы входит в резонанс с моей ложью и всё, что я могу охватить взором — это ложь. Посреди всей этой правды. Все виснут друг на друге и рискуют поделиться своим самым сильным страхом, что смерть движется к ним прямо, не сворачивая, и что ствол пистолета упирается им в глотку. А Марла курит и смотрит по сторонам, а я… я похоронен под заплаканным ковром, и всё внезапное, даже смерть и её близость прямо здесь, с телевизионными пластмассовыми цветами, будто не существует.

— Боб, — говорю я, — ты разбиваешь меня. — Я пытаюсь шептать, а потом перестаю, — Боб, — Я пытаюсь говорить тихо, но срываюсь на крик, — Боб, мне нужно в туалет.

Зеркало в уборной висит прямо над стоком. Если так будет продолжаться, я увижу Марлу Зингер в «За пределами», группе дисфункций мозга, вызванных паразитами. Конечно, Марла будет там, и что я сделаю — это сяду рядом с ней. И после знакомства и направленной медитации, семи дверей во дворце, белого исцеляющего шара света, после открытия своих чакр, когда придёт время обнимашечек, я схвачу эту маленькую сучку.

Её руки плотно прижаты к телу, мои губы прижаты к её уху, и я говорю: «Марла, ты — большая фальшивка, выметайся отсюда».

Это единственная настоящая вещь в моей жизни, и ты разбиваешь её.

Ты, большой турист.

В следующий раз, когда мы встретимся, я скажу: «Марла, я не могу спать, пока ты здесь. Мне нужно это. Выметайся.»