"Блокада. Книга 4" - читать интересную книгу автора (Чаковский Александр Борисович)

3

Когда Сталин в разговоре с Ревазом Баканидзе, отвечая на вопрос о Ленинграде, сказал, что если в ближайшее время не удастся прорвать блокаду, то в городе начнется голод, он исходил не просто из теоретического анализа создавшегося положения. Еще три недели назад в ГКО поступила шифровка, подписанная председателем исполкома Ленсовета Попковым, в которой сообщалось, что продовольствия в блокированном Ленинграде осталось не более чем на шесть-семь дней.

Эти данные оказались неточными. Строжайший переучет, проведенный в Ленинграде, показал, что запасов продовольствия в городе несколько больше. Однако мысль о необходимости скорейшего прорыва блокады не оставляла Сталина ни на минуту.

Посылая в Ленинград на смену Ворошилову Жукова, Сталин поставил перед ним задачу не только задержать немцев на ленинградских окраинах, где они уже находились, но и сделать все, чтобы с помощью 4-й армии, занимавшей позиции с внешней стороны блокадного кольца, к юго-востоку от Ленинграда, прорвать окружение.

К концу сентября немцы на подступах к городу были остановлены, фронт стабилизировался. Но все попытки относительно небольшой группы ленинградских войск, основная часть которых обороняла город с юга и юго-запада, прорваться навстречу 54-й армии закончились безрезультатно. Единственное, что удалось, – это отбить у врага на левом берегу Невы небольшой плацдарм, на котором и сейчас не затихали бои.

Командование 54-й армии не оправдало возлагавшихся на него Ставкой надежд – наступление этой армии развивалось крайне медленно и не принесло сколько-нибудь ощутимых результатов.

Сталин понимал, что необходимо провести новую, более крупную операцию, результатом которой явилось бы восстановление сухопутной связи Ленинграда со страной. Генштаб получил задание Ставки запланировать эту операцию на октябрь.

И даже наступление немецких войск, начавшееся тридцатого сентября на Центральном направлении, и то, что, несмотря на отчаянное сопротивление бойцов Западного, Резервного и Брянского фронтов, противник продолжал приближаться к советской столице, не заставило Сталина отказаться от уже разработанной операции по деблокаде Ленинграда, ибо он исходил из глубокого понимания того, что в этой гигантской, не на жизнь, а на смерть битве все взаимосвязано.

Ведь прорыв блокады не только ликвидировал бы угрозу голода, нависшую над Ленинградом, но мог бы оказать серьезное влияние и на положение под Москвой, потому что даже частичный разгром группы армий фон Лееба дал бы возможность перебросить войска из 7-й, 4-й и 54-й армий, расположенных с внешней стороны вражеского кольца, на помощь Москве. И, кроме того, крупная наступательная операция под Ленинградом, очевидно, заставила бы Гитлера снять часть своих войск с Московского направления…

Заместитель наркома обороны и начальник артиллерии Красной Армии генерал Воронов был вызван к Сталину в полночь.

В большой полукруглой комнате на втором этаже здания Совнаркома сидели и прохаживались, вполголоса беседуя между собой, люди в военной форме и в штатском. Время от времени то один, то другой из них выглядывал в коридор, по левую сторону которого находился кабинет Сталина, – все они ожидали вызова к Верховному.

Этот коридор, столь тихий и пустынный в мирное время, сейчас выглядел совсем иначе. Появлялись и исчезали фельдъегери. То и дело проходили военные. По их запыленным сапогам, по мятым кителям видно было, что эти генералы и полковники, получив срочный вызов, только что прибыли с фронта, от которого до Кремля было теперь не больше двух-трех часов езды.

Воронов быстро миновал коридор, поворотом головы или легким наклоном корректно отвечая на приветствия.

Поскребышев сказал генерал-полковнику, что Сталин ждет его и просил заходить без доклада.

У Сталина шло совещание. Он стоял, склонившись над картами, разложенными, как обычно, на длинном столе, и что-то неторопливо говорил окружившим его людям.

Услышав звук открываемой двери, Сталин повернул голову и, увидев Воронова, жестом пригласил его присесть на диван у стены.

Опять склонился над картами и, опершись левой рукой о стол, снова заговорил.

Воронов понял, что речь идет о состоянии укреплений на Можайском направлении. Несколько недоумевая, почему его не приглашают принять участие в совещании, он напряженно вслушивался в слова Сталина. Но тот, точно забыв о присутствии вызванного им Воронова, все так же не повышая голоса и время от времени указывая на карту мундштуком зажатой в руке погасшей трубки, судя по всему, уже подводил итоги.

Наконец, сказав: «На этом закончим», он выпрямился и отошел от стола.

Люди стали один за другим покидать кабинет. Когда остался только Воронов, Сталин повернулся к нему:

– Теперь займемся вами.

Воронов хотел встать, но Сталин движением руки предложил ему остаться на месте. Как обычно, перед тем как начать разговор, он сделал несколько шагов по кабинету, затем остановился против Воронова и объявил:

– Мы приняли решение направить вас в Ленинград полномочным представителем Ставки. Как на это смотрите?

– Я готов, – ответил, поднимаясь, Воронов.

Он произнес эти слова почти автоматически – так же беспрекословно он взялся бы за выполнение любого другого задания Сталина. Однако с легким чувством разочарования подумал о том, что его отсылают из Москвы в дни, когда решается судьба столицы.

– Хорошо, – сказал Сталин, направляясь к письменному столу, и стал сосредоточенно выбивать из трубки пепел в большую стеклянную пепельницу. Он явно хотел дать Воронову время свыкнуться с неожиданным решением.

Разумеется, выбор Сталина пал на Воронова не случайно. Не только потому, что этот крупный военный специалист, несколько педантичный, спокойный человек, выходящий из равновесия лишь в тех случаях, когда ему приходилось отстаивать права его любимой артиллерии, был в то же время волевым военачальником. Выбор на Воронова пал еще и потому, что тот уже бывал в Ленинграде в первой половине сентября в составе комиссии ГКО и оказал тогда командованию фронта большую помощь.

Говорить все это Воронову сейчас Сталин считал излишним. Вообще, объявляя тому или иному человеку о каком-либо решении, касающемся его дальнейшей судьбы, он обычно лишь излагал суть дела, предоставляя человеку самому разбираться в причинах и следствиях.

Выбив трубку и положив ее в карман куртки, Сталин вернулся к столу с картами. Пододвинув лежавшую в стороне карту Ленинградского фронта, сказал, не оборачиваясь к вставшему рядом Воронову:

– Несмотря на трудное положение на Западном фронте, мы решили осуществить во второй половине октября наступление силами войск Ленфронта, включая пятьдесят четвертую армию. Здесь! – Он протянул палец к карте. И добавил, указав на две расположенные одна против другой красные дужки со стрелами: – Отсюда и оттуда. С двух сторон.

Воронов молчал, с трудом скрывая свое изумление. Разумеется, будучи одним из заместителей наркома обороны, он знал, что Генштаб получил приказ разработать план операции по прорыву блокады Ленинграда. Но то, что Сталин не отказался от ее проведения даже сейчас, когда враг рвался к Москве, было для него неожиданностью, даже большей, чем собственное назначение в Ленинград.

Сталин стал неторопливо излагать план операции. Воронов слушал его внимательно, в то же время мысленно представляя себе конфигурацию Ленфронта не на карте, а на местности, которую он хорошо знал, восстанавливал в памяти номера соединений, частей и имена их командиров.

– Как вы относитесь к плану операции? – спросил, взглянув на него, Сталин.

– Мне представляется, что она задумана правильно, товарищ Верховный главнокомандующий, – ответил Воронов. – Если и есть возможность прорвать блокаду, то именно здесь. – Он провел пальцем воображаемую линию на карте. – Однако…

– Что «однако»? – настороженно перебил его Сталин.

– Единственное мое сомнение заключается в том, что для координации действий по прорыву, может быть, больше подошел бы общевойсковой командир. Я ведь артиллерист, товарищ Сталин.

Сталин внимательно посмотрел на Воронова, чуть заметно усмехнулся и сказал:

– Артиллерия – бог войны.

Эти слова, которым предстояло потом повторяться сотни раз – в газетных статьях, речах и книгах, были произнесены впервые именно в эту минуту.

Лучшего подарка Воронову, для которого не было в жизни ничего дороже столь близкой его сердцу артиллерии, Сталин преподнести не мог.

На сухощавом, обычно бесстрастном лице генерала вспыхнула улыбка.

– Это верно! Это очень правильно, товарищ Сталин! – воскликнул он.

– Если у вас нет принципиальных возражений, – снова заговорил Сталин, сделав ударение на слове «принципиальных», – то будем считать вопрос решенным…

И, уже не глядя на Воронова, медленно произнес:

– От успеха этой операции зависит очень многое… Прежде всего жизнь ленинградцев. Или мы прорвем блокаду, или в городе начнется голод…

Он снова умолк, а затем сказал уже обычным, деловым тоном:

– Вам следует немедленно вылететь в Ленинград. Позвоните в ВВС и скажите от моего имени Жигареву, чтобы вам дали самолет и истребители для сопровождения.

– Товарищ Сталин, – сказал Воронов, – может быть, сейчас, когда каждая боевая машина на учете…

– Речь идет не просто о вашей безопасности, – недовольно произнес Сталин. – Вы повезете с собой пакет особой важности. В нем будет боевое задание – план предстоящей операции. Если пакет попадет в руки немцев…

Он нажал кнопку, прикрепленную под доской стола, и спросил у вошедшего Поскребышева:

– Пакет для Воронова из Генштаба доставлен?

– Только что привезли, товарищ Сталин.

– Принесите сюда.

Через минуту Поскребышев вернулся с большим конвертом из серой шершавой бумаги, запечатанным в трех местах массивными сургучными печатями, и протянул его Сталину.

– Это… что такое? – спросил тот, закладывая руки за спину.

– Это… это то, что в Генштабе подготовили по вашему заданию для Ленинградского фронта, – несколько растерянно ответил Поскребышев, все еще держа огромный конверт в вытянутой руке.

– А известно ли писарям из Генштаба, что сейчас идет война и важные документы должны готовиться так, чтобы их легко можно было ликвидировать в случае опасности? – с уничижительной усмешкой произнес Сталин.

– Я… не знаю, – еще более смущенно проговорил Поскребышев, – мне передали…

– Вот и вы передайте об этом умникам из Генштаба, – прервал его Сталин. – Все переделать. Документ перепечатать. На папиросной бумаге. Конверт должен быть обычного, нормального размера. Все срочно переделать! – повторил он, повышая голос. – Товарищ Воронов будет ждать.

Перелет в Ленинград был трудным.

Осложнения начались еще в Москве, на Центральном аэродроме, когда выяснилось, что экипаж военного самолета, выделенного Воронову, ни разу за последние месяцы в Ленинград не летал. К тому же шел дождь с мокрым снегом и видимость была плохая.

Воронов позвонил с аэродрома в Управление гражданской авиации, летчики которого регулярно летали в осажденный город по северо-западной трассе Москва – Хвойная – Ленинград, и попросил помочь.

Прошло около двух часов, пока выделили другой самолет, экипаж которого хорошо знал маршрут.

Но теперь возникло новое осложнение. Командир экипажа, бывший полярный летчик, буквально умолял Воронова отказаться от прикрытия истребителей, которые уже выстроились на взлетной полосе, готовые к старту.

Большой, грузный, в кожаном пальто-реглане летчик стоял перед Вороновым и, типично по-граждански взмахивая руками, говорил:

– Не надо нам этих «ястребков», товарищ генерал, послушайте меня – не надо! Без них спокойно долетим, я ручаюсь! Зачем они нам, только «мессеров» привлекать будут!

Воронов покачал головой, но летчику показалось, что генерал колеблется, и он громко, потому что гул моторов заглушал его голос, с еще большей настойчивостью продолжал:

– По метеосводке видимость – дрянь, туман. Мы над Ладогой на бреющем пролетим, тихо-спокойно! А тут чуть не целая эскадрилья. Прикажите отставить!

Воронов понимал, что аргументы летчика не лишены основания. Но что он мог сделать, если самолеты прикрытия приказал направить сам Сталин и отказаться от этого не удалось?

– Ничего не могу изменить, – твердо сказал Воронов, – полетим с прикрытием. – И, чтобы летчик не подумал, что он просто трусит, добавил: – Таков категорический приказ!

Он нетерпеливо посмотрел на часы и направился к трапу.

…Уже через полчаса самолет попал в полосу сплошного тумана. Время от времени он проваливался в воздушные ямы, в тогда Воронов, не отдавая себе отчета в бесполезности этого движения, хватался рукой – не за подлокотник, а за внутренний карман кителя, в котором лежал боевой приказ Ставки, на этот раз уместившийся в обычном, почтового размера конверте.

До Ленинграда оставалось еще не менее двух с половиной – трех часов лёта.

Зная, как настаивает Сталин на соблюдении секретности, Воронов не был уверен, что Военный совет Ленфронта извещен о его прибытии. Он подумал о том, что в этом случае неизбежна проволочка, связанная с вызовом машины. Скорей бы попасть в Смольный!

Он представил себе, как войдет в кабинет Жданова, как сообщит о цели, с которой приехал. Представил себе, с какой радостью встретят ленинградцы приказ Ставки. Все это будет. А пока он попытался сосредоточиться на том, что необходимо немедленно предпринять для подготовки предстоящей операции.

Воронов хорошо знал положение на Ленинградском фронте, особенно состояние артиллерийской обороны. Несколько хуже представлял он ситуацию в 54-й армии, находящейся по внешнюю сторону кольца блокады. До недавнего времени ею командовал Кулик. Доверие, которым этот человек пользовался в последние предвоенные годы у Сталина, давало ему возможность вести себя несколько независимо, тем более что его армия подчинялась непосредственно Ставке. Правда, после того как стало ясно, что армия проявляет слабую активность и все попытки предпринять наступление для прорыва блокады извне заканчиваются безрезультатно, Жуков со свойственной ему решительностью потребовал у Ставки убрать Кулика, а саму армию включить в состав Ленинградского фронта.

Это и было сделано. Сейчас, после отъезда Жукова в Москву, 54-й стал командовать опытный генерал Хозин, бывший при Жукове начальником штаба фронта.

Но чего удалось Хозину добиться за этот короткий срок? Какова реальная боеспособность армии?

Всего этого Воронов знать еще не мог. Однако не сомневался, что от состояния именно этой армии, ее кадров, материально-технической оснащенности во многом зависит успех предстоящей операции.

Он взглянул на часы, стараясь определить, сколько еще осталось до Ленинграда. Потом посмотрел в окно. Но ничего не было видно. Туман, сплошной туман.

«Истребители-то и в самом деле были ни к чему», – подумал Воронов. Он заставил себя снова сосредоточиться на предстоящем и распланировать свои первые по прибытии дела.

Прежде всего необходимо информировать Жданова о беседе со Сталиным, передать пакет. Затем созвать заседание Военного совета. Поручить штабу фронта на основании директивы Ставки разработать боевой приказ. Затем, очевидно, надо вылетать в расположение 54-й. Потом… Потом все пойдет так, как обычно заведено: почти круглосуточная работа. Постановка боевых задач командующим армиями, выезды в войска…

И все это надо проделать «в темпе», четко, помня, что до начала операции остаются не месяцы, не недели, а всего лишь дни…

Воронову показалось, что он вновь слышит слова Сталина: «Или мы прорвем блокаду, или в городе начнется голод…»

Тогда, вглядываясь в карту, внимательно вдумываясь в план предстоящей операции, Воронов как-то не придал особого значения этому слову «голод». Во время его сентябрьской командировки в Ленинград вопрос о снабжении города продовольствием еще не стоял так остро.

Все внимание и Ставки и командования Ленинградского фронта было привлечено в ту пору к задаче чисто военной: остановить противника на подступах к городу. А когда эту задачу выполнить не удалось, встала другая: защищать сам город от врага, не дать ему ворваться на ленинградские улицы.

И хотя понятия «блокада» и «голод» были между собой логически взаимосвязаны, тем не менее Воронов, находясь в Москве, не отдавал еще себе отчета в том, как в Ленинграде обстоит дело с продовольствием…

Он снова нетерпеливо взглянул на часы. Опять посмотрел в окно. Плексиглас по-прежнему прикрывала непроницаемая белесая завеса. Туман, туман, туман…

…Когда Воронов появился на пороге кабинета Жданова, тот быстрыми шагами направился ему навстречу.

Они обменялись крепким рукопожатием.

– Нас не предупредили о вашем прилете, иначе… – начал было говорить Жданов, но Воронов поспешно сказал:

– Да, да, я так и понял.

Голос Жданова доносился до него как бы издалека: уши все еще были заложены после утомительного путешествия.

– Летели благополучно? – спросил Жданов. – По метеосводке почти на всей трассе туман… Проходите, садитесь, я сейчас скажу, чтобы принесли крепкого чая…

Он легким движением дотронулся до плеча Воронова, увлекая его к стоящим перед столом кожаным креслам.

– Все в порядке, – ответил Воронов, опускаясь в кресло и с удовольствием вытягивая ноги.

– Рад видеть вас снова, – сказал Жданов, садясь в кресло напротив. – С каким поручением прибыли?

– С очень важным, Андрей Александрович.

С этими словами Воронов расстегнул две пуговицы на своем кителе, просунул руку во внутренний карман и, вынув ставший теплым конверт, протянул его Жданову.

Жданов торопливо взял, почти выхватил конверт, достал из стола ножницы и стал осторожно срезать край…

Воронов окинул взглядом этот хорошо знакомый ему кабинет. Здесь ничего не изменилось. Портрет Сталина на стене, у которой стоял письменный стол, застекленные книжные шкафы и над ними портреты Ленина, Маркса и Энгельса. Все те же знакомые вещи на столе: письменный прибор из уральского камня – подарок рабочих Кировского завода, раскрытая коробка «Северной Пальмиры», недопитый стакан крепкого, почти черного чая.

Только сам Жданов в чем-то изменился. Его карие глаза по-прежнему были живыми и зоркими, однако мешки под ними явно увеличились, кожа на щеках пожелтела еще больше, и на лице лежал отпечаток страшной усталости.

Воронов внимательно следил, как Жданов осторожно вскрывал конверт, а затем, уже не скрывая своего нетерпения, разворачивал тонкие листки папиросной бумаги.

По мере того как Жданов читал напечатанное, в лице его происходила зримая перемена. Казалось, он на глазах молодеет. Щеки слегка порозовели, морщины на широком лбу разгладились.

Прочитав, он провел рукой по лицу и с чувством огромного облегчения произнес:

– Наконец-то!..

Потом откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

О чем думал он в этот миг? О тех ли роковых часах, когда ожидал сообщения о том, что бои уже идут на территории Кировского завода, или о том, что врагу удалось захватить главную Пулковскую высоту и прорваться на Международный проспект? Или, наоборот, перед ним вставали картины ликующего, освобожденного от блокады Ленинграда?

Так или иначе, но какое-то время Жданов молчал, опустив свои покрасневшие от бессонных ночей веки.

Потом открыл глаза, как-то настороженно посмотрел на Воронова и спросил:

– Как дела на Западном фронте, Николай Николаевич? Как Москва? Ведь вы только что оттуда!

– Утешительного мало, Андрей Александрович, – сказал Воронов, понижая голос. – Немцы рвутся вперед. В полосе сорок третьей армии Резервного фронта им удалось овладеть Спас-Деменском и Юхновом, охватив нашу вяземскую группировку. Танковые соединения противника заняли Карачев и Брянск, – таким образом, армии Брянского фронта оказались рассеченными.

– Это мы знаем, – с горечью произнес Жданов.

– Ничего нового добавить не могу. Разве только то, что товарищ Сталин придает большое значение операции по деблокированию Ленинграда. Он убежден, что она, помимо всего прочего, скует значительные силы немцев и не даст Гитлеру возможности перебросить их под Москву.

Сказав это, Воронов умолк, размышляя, передать ли ему и другие слова Сталина – о том, что, если прорвать блокаду не удастся, в городе начнется голод. Но он не повторил этих слов, решив, что здесь, в стенах Смольного, напоминать об этом излишне.

– А каково положение в городе, Андрей Александрович? – спросил он.

– Тяжелое. Очень тяжелое! – сказал Жданов. – Особенно с продовольствием. Вы потом встретитесь с Павловым, он расскажет подробнее. Скажу лишь, что мы приняли решение снова снизить нормы выдачи продовольствия. В третий раз! В город ведь съехались десятки тысяч людей из оккупированных районов области… Что же касается военной обстановки, то основные бои идут на «пятачке» у Невской Дубровки. Плацдарм на левом берегу мы держим, но уже ясно, что имеющимися там силами прорвать блокаду невозможно. Трасса, по которой мы получаем продовольствие и эвакуируем население, сейчас действует с большими перебоями: на Ладоге непрерывные штормы, не говоря уже об обстрелах и бомбежках. Враг хочет задушить нас голодом, это всем ясно. Но теперь… – Жданов резко встал и потряс листками бумаги, которые так и держал в руке. – Теперь все будет иначе!

– Я бы хотел доложить некоторые подробности планируемой операции, – сказал Воронов.

– Да, да, конечно! – воскликнул Жданов. – Впрочем… одну минуту.

Он нажал кнопку звонка и сказал появившемуся секретарю:

– Срочно попросите ко мне Федюнинского, Васнецова – словом, всех членов Военного совета, кто на месте. И чаю, – крикнул он уже вдогонку секретарю, – всем морского, крепкого чая!