"Небо сингулярности" - читать интересную книгу автора (Стросс Чарльз)СТЫЧКА У ПРИИСКА ВОЛЬФАСтрельба началась с телеграммы. В свободном строю с шестью другими крупными кораблями «Полководец Ванек» летел к гелиопаузе, где солнечный ветер встречался с вакуумом межзвездного пространства. Прииск Вольфа расположился в пяти световых годах впереди и почти на пять лет в будущее – поскольку план состоял в том, чтобы флот пролетел по частично замкнутому времениподобному пути, влетел глубоко в будущее (оставаясь в пределах светового конуса с вершиной в Новой Республике в момент первого предупреждения о нападении), а потом с помощью черных ящиков, подключенных к модулям двигателей, вернуться по петле в прошлое. Соблюдя букву закона Эсхатона – По крайней мере, так было в теории. Добраться туда невероятно быстро, с такой огневой мощью, которую никакой агрессор не может ожидать, да еще заранее зная о его боевых порядках и намерениях. Что тут может не получиться? Штаб превратился в улей сосредоточенности – офицеры «золотой команды», то есть те, что будут на вахте во время грядущего первого прыжка и поведут флот в будущее и одновременно – в глубокий космос, изучали списки своих действий. Капитан Мирский стоял у задней стены, рядом с тяжелой герметичной дверью, глядя на своих офицеров, находящихся на постах. На главном настенном экране мелькали данные телеметрии от систем управления боем. Впервые в истории военный корабль Новой Республики встречался с технологически оснащенным противником, и до сих пор, насколько известно было контр-адмиралу Бауэру, никто не пытался выполнять эти тактические процедуры. Впереди могло ждать все, что угодно. Пять лет в будущее – дальше они не решились зондировать за один прыжок. В теории их там должен был ждать навигационный бакен, но если хоть какое-то предположение было неверным, вместо него мог оказаться противник. Мирский едва заметно улыбнулся. «Тем больше причин сделать все правильно, – подумал он. – Если напутаем, второго раза не будет Военный атташе – тетка эта с Земли – совала всюду без спросу свой нос и, наверное, должным образом сообщала своим хозяевам. Не то чтобы сейчас это что-то значило, но чувство порядка Мирского было оскорблено присутствием на борту пассажира, тем более пассажира с сомнительной лояльностью. Он решил не обращать на нее внимания, а если это станет невозможным – немедленно ее удалить. – Первая контрольная точка через пять секунд, – объявил бортинженер. – Привязка к компенсационным буферам преференциальной системы отсчета. Время до точки инициации прыжка шесть секунд. Еще несколько слов на жаргоне четким напряженным голосом – обычная рутина военного корабля, и каждая фраза определена каким-либо уставом или наставлением. Батарея-1 доложила: – Подтверждаю. Есть готовность запитать лазерную сетку. Масса лазеров – более миллиона крошечных ячеек, рассыпанных по обшивке корабля, способных действовать в согласованной фазе – прошли через процедуры включения питания и доложили о своем состоянии. Корабль приближался к точке прыжка и при этом отсасывал энергию из энергезированного нестабильного вакуума перед собой и сохранял ее, закручивая в ядро своего двигателя – крошечную электрически заряженную черную дыру, размещенную в самом сердце сферы машинного отделения. Машинное отделение доложило: – Холостой ход главного инерционного привода в момент минус две секунды. Три секунды до прыжка. Корабль подплывал все ближе к точке светового перехода. Искривленное пространство перед ним стало выравниваться, изливая энергию в нижележащее вакуумное состояние. Еще шесть огромных кораблей следовали позади с пятиминутными интервалами. Вторая эскадра – легкий заслон быстроходных судов, стартовавших после «Полководца Ванека» – догнала флагман накануне и ушла в прыжок шесть часов назад. Связь доложила: – Телеграмма командующего, господин капитан. – Читайте, – велел Мирский. – Телеграмма от адмирала Курца, открытая. Предназначена всем. Начало. Предполагать наличие впереди кораблей противника, точка. Открывать огонь при любом контакте с враждебными силами, точка. Во славу Империи. Конец телеграммы. Передана по каузальному каналу на все корабли. Каузальные каналы связи между кораблями выйдут из строя навсегда после первого прыжка между двумя эквипотенциальными точками: их содержимое будет безнадежно перепутано. Квантовое зацепление – весьма нестойкий феномен и сверхсветовых переходов не выдерживает. Мирский кивнул. – Подтвердите получение. Старший помощник, готовность к прыжку. Мрачно заревели сигналы по всему кораблю. – Захват системы отчета выполнен. Релятивисты доложили: – Есть зацепление с полем прыжка. Белый ящик группы «Б». Повторяю, белый ящик группы «Б». Захват системы отсчет означал, что корабль точно отобразил положение ее начала координат в пространстве-времени. Используя новые контроллеры двигателей, «Полководец» мог вернуться к этой точке во времени откуда-то из будущего, пролетев по замкнутой времениподобной петле. Мирский прокашлялся. – Прыжок по готовности! Не тускнели огни, не чувствовалось движения, и будто вообще ничего не произошло – только дождь экзотических частиц впрыснулся в эргосферу квантовой черной дыры в двигательном модуле. И все же, без малейшей суматохи изменился звездный узор за обшивкой корабля. – Прыжок подтвержден. И почти все испустили легкий вздох облегчения. – Наблюдение, посмотрите-ка, где мы. Мирский не показывал ни малейших признаков беспокойства, хотя его корабль прыгнул на пять лет вперед в его собственное будущее, а также еще на полтора парсека в неизвестность. – Есть, господин капитан! Лазерная сетка включается. Почти два гигаватта мощности – норма огромного города – хлынули в лазерные ячейки обшивки. Уж чего-чего, а электричества на кораблях типа «Полководца Ванека» хватало. Корабль осветился, как пульсар, накачивая вспышку когерентного ультрафиолета, мощности которой хватило бы прожарить все в радиусе десятков километров. Она стабилизировалась, быстро сканируя пространство узким пучком, и через минуту погасла. Радар доложил: – Препятствий нет. Все чисто. Чего и следовало ожидать. Здесь, на расстоянии от пятнадцати до пятидесяти астрономических единиц от планет, можно было лететь сотню миллионов километров в любую сторону, не встречая материальных предметов больше снежка. Интенсивный импульс УФ-лидара идет минуты, часы, только потом возвращается с едва заметным следом нуклонной оболочки. – Отлично. Ходовая рубка, вперед. Ускорение одна целая «же», конечная скорость десять километров в секунду. Мирский шагнул назад, глядя, как офицер у руля вводит маневр в компьютер. Десять километров в секунду – не бог весть какая скорость, зато на ней можно уйти от точки возникновения, не особо шумя двигателями, и освободить место для идущих сзади кораблей. Импульс лидара из глубин гало мог означать лишь крадущийся военный корабль, и очень вредно для здоровья оставаться слишком близко к его точке возникновения. В облаке Оорта индустриализованных систем даже снежок может укусить. – Отметка на девять-два-шесть-четыре! – доложил Радар-2. – Дистанция четыре и девять десятых мегакилометра, пеленг один-семь-пять через три-три-два. Куча горячих гамма-квантов, одна и четыре десятых МЭВ – они антиматерией топят! – Ускорение? – спросил Мирский. – Отслеживаю… Одна и три десятых «же», подтверждается. Без изменений. Секунду… – Связь, господин капитан! Бюллетень от «Камчатки». – Докладывайте. – Сообщение. Начало. Атакован ракетными заградителями противника, точка. Положение серьезное, точка. Где эсминцы, знак вопроса. Откликнитесь, кто может. Конец сообщения. Мирский заморгал. Прииск Вольфа находится, можно сказать, прямо у порога Новой Республики. Это была система шахт, эксплуатируемая богатым и хорошо индустриализованным Септагоном Центральным. – Вторая вспышка в направлении девять-два-шесть-четыре, – доложил Радар-1. – Тот же профиль излучения. Похоже, мы взбудоражили рой! – Подождите! – проскрежетал Мирский. Он встряхнулся, явно пораженный неожиданным известием. – Подождите, черт побери! Посмотрим, что тут еще. Связь! Ни при каких обстоятельствах не отвечайте на сигналы «Камчатки» и вообще ничьи, сперва не получив моего разрешения. Если здесь корабли противника, то мы не знаем, не раскололи ли они наш код. – Так точно! Молчание всех сигналов. – Так. – Он наклонил голову, разглядывая экран. – Если это засада… Следы гамма-лучей высветились на главном экране с пояснениями, указывающими положение источников и их вектора по отношению к находящейся впереди планетной системе. Один и три десятых «же» – не слишком большое ускорение, но достаточное, чтобы у Мирского мороз пробежал по коже: это был признак серьезных двигателей, ядерных, или на антиматерии, или на квантово-гравитационной индукции, но уж никак не хилых ионных движков роботов-рудовозов. А это много что могло значить: субсветовые релятивистские бомбардировщики, ракетоносцы, внутрисистемные перехватчики – да что угодно. И «Полководец» должен будет проскочить мимо них к зоне следующего прыжка, что им дает возможность выстрела на ходу при скорости более тысячи километров в секунду… на которой песчинкой можно разнести корабль в клочья. Если это засада, то она уже все силы экспедиции пригвоздила. – Радар! – сказал Мирский. – Импульс лидара на тридцать секунд. Потом постройте вектор перехвата этих чертовых штук. Смещение десять килокилометров в самой близкой точке. Ускорение десять «же». Бортовой залп двух СЕМ-20 со ста «ка». – Есть! – Ракеты к пуску готовы, пуск в минус десять секунд, – доложил капитан третьего ранга Хельсингас от Батареи-1. – Пусть как следует посмотрят на наш профиль атаки, – пробормотал капитан вполголоса. – Вблизи и отчетливо. Муромец на него покосился. – Илья, держи людей в готовности. Муромец кивнул. – Гамма-вспышка! – доложил Радар-2. – Вспышка на один-четыре-семь-один, дистанция одиннадцать целых две десятых мегакилометра, пеленг один дробь семь-пять дробь три-три-два. Похоже на стрельбу, господин капитан! – Вас понял. – Мирский сцепил руки, и Муромец вздрогнул, когда капитан щелкнул костяшками. – Спеши и жди. Рулевой, что там с курсом атаки? – Готовим, господин капитан! – Лидар вперед. Похоже, что мы в перестрелке, и они знают, где мы сейчас. Так что давайте и мы на них посмотрим. Связь доложила: – Господин капитан, новое сообщение, предположительно с «Камчатки». И еще одно с «Авроры». – Читайте. Мирский кивнул в сторону будки связиста, где старшина сматывал перфоленту, вылезающую из медной собачьей пасти. – Сообщение с «Камчатки». Начало. Ведем бой с ракетоносцами противника, точка. Отстреливаемся, точка. Корабли противника с кормы захватили нас радаром обнаружения цели, точка. Положение отчаянное где вы. Конец сообщения. Сообщение с «Авроры». Начало. Никаких контактов с противником, точка. Камчатка не на курсе готовится к коррекции элементов орбиты что за стрельба. Конец сообщения. – Твою мать! – Муромец побагровел. – Вот именно, – сухо отозвался Мирский. – Вопрос только – чью? Тактика! Наше положение? – Цель найдена, капитан. Дистанция четыре целых восемь десятых «эм», скорость прохода сто километров в секунду. Боевой контакт в течение двух целых четырех десятых килосекунды. – Значит, у нас… запас в триста секунд, – заключил Мирский, глянув на дисплей часов. – Должно хватить. Можем посмотреть на ближайший, не подходя настолько близко, чтобы их база запуска могла стрелять по нам, будто она ракетоносец. Всем все ясно? Артиллеристы! Протокол слежения за этими птичками в реальном времени. Интересно, на что они способны. Радар, спектроскоп на цель навести можете? – На трех «ка» в секунду, с расстояния десять «ка»? Да, только нужен будет здоровенный маяк для задней подсветки. – Будет вам маяк! – осклабился Муромец. – Артиллеристы, уменьшить заряд у ракет до одной десятой килотонны перед выстрелом. У вас боеголовки – стандартные МП-3? – Так точно! – Вот их и оставьте. Стоя в глубине мостика, Рашель постаралась не вздрогнуть. Давно работая в инспекции по вооружению, она слишком хорошо знала действие америциевых бомб: атомное оружие делалось с изотопом более плотным и активно расщепляющимся, чем плутоний, более стабильным, чем калифорний. Просто добрые старые атомные бомбы, окруженные объемным зарядом и линзой медных дробленых игл – шрапнелью, которая в вакууме разлетится от огненного шара взрыва остронаправленным конусом со скоростью, составляющей приличную долю от световой. Следующие тридцать минут прошли в напряженном молчании, нарушаемом только краткими докладами от радаров. Больше ни одна цель не проявилась вспышкой из укрытия. В поясе Койпера они могли находиться, но их не было достаточно близко, чтобы увидеть лидарный импульс линкора или быть им увиденными. Тем временем пассивные сенсоры зарегистрировали два атомных взрыва в пределах половины светового часа – определенно кто-то вел стрельбу. А за этими взрывами возникли характерные турбуленции от появления из прыжка шести больших кораблей, запитывающих боевые лидары и расходящихся в стороны. – Точка запуска через шестьдесят секунд, – объявил Хельсингас. – Две горячих СЕМ-20 уже на направляющих. – Пуск по плану, – сказал Мирский, выпрямляя спину и глядя прямо перед собой на экран. Зеленая стрела, показывающая вектор «Полководца Ванека», выросла и стала уже показывать релятивистские искажения вокруг экстраполированного чувствительного острия: корабль приближался к полупроценту световой скорости, достаточно уже опасной. Слишком высокая скорость может не дать следить за целями, хуже того, она не даст уклониться, или быстро поменять вектор, или прыгнуть, уходя от опасности. – Триста секунд. Заряжаем ракеты. Готовы, капитан! – Излучение от цели! – доложил Радар-2. – Много… много… Это помехи, капитан! – Лазерная сетка, освещение на цель! – скомандовал Мирский. – Артиллеристы, в пассивный режим. – Есть! В режиме пассивного нацеливания ракеты захватят цель, освещенную лазерной батареей «Полководца», и будут наводиться по отраженному свету. – Цель по-прежнему медленно набирает скорость, – сообщил Радар-1. – Похоже на ракетоносец. – Десять секунд. Направляющие запитаны. – Пуск по готовности, капитан третьего ранга, – сказал Мирский – Есть пуск по готовности. Восемь секунд. Данные введены. Инерциальная платформа в автономном режиме. Ракеты заряжены, боеголовки… зеленый. Пять секунд. Начало процедуры запуска, первая ракета. Пошла… Палуба резко вздрогнула: десять тонн ракеты дернули корпус корабля, вылетая из соленоидной пушки со скоростью больше километра в секунду. – Есть захват на лидаре. Зажигание включено. Первая ракета подтверждает запуск главного двигателя. Вторая ракета заряжена, зеленый… запуск. Пошла. Зажигание включено. На экране переднего вида появились красные стрелы, показывающие продвижение ракет. У них не было автономного источника энергии, ни один человек в здравом уме не посмел бы установить на нее квантовую черную дыру и построенный на ней двигатель – встроить такое в робота-самоубийцу. Вместо этого через лидар с фазовой дифракционной решеткой ракету поливали морем энергии, от которой вскипала и перегревалась реакционная масса, и ракета неслась вперед намного быстрее звездолета. Будучи оружием строго ограниченного радиуса действия с малым ускорением, эти ракеты уже отживали свой век, и единственным их назначением было доставить ядерное взрывное устройство на правильный вектор перехвата, как «автобус» древних систем ННВА – независимо нацеливаемых возвращаемых аппаратов. Реактивная масса выгорит после всего тридцати секунд полета, но к тому времени боеголовки уже будут пожирать расстояние между курсом «Полководца Ванека» и вражеским кораблем. Почти сразу после того, как звездолет пройдет сквозь строй, прилетят его ракеты – и нанесут смертельный удар. – Радар-один, где они? – тихо спросил Мирский. – Курс и вектор держат, – отозвался офицер. – И передают кучу спама. – Первая ракета – заглушка главного двигателя через десять секунд, – сообщил Хельсингас. – Капитан, они пытаются ставить помехи. Без толку. Он сообщил это с мрачным удовлетворением, как будто от знания, что неизвестные жертвы оказывают какую-то видимость сопротивления, у него появилась уверенность, что он все же не разносит их без всякого для себя оправдания. Даже обер-офицерам иногда бывало трудно вынести применение методов трех столетий ядерной войны. Связь-2 доложила: – Помехи убраны, капитан! Я принимаю сигнал бедствия… Два… Нет, три. Повторяю: три сигнала бедствия. Будто они начали вопить раньше, чем их стукнули. – Поздно, – сказал Хельсингас. – Попадание через тридцать две секунды. Они в радиусе взрыва. Рашель вздрогнула. Страшная возможность вдруг пришла ей на ум. Мирский снова щелкнул суставами, сцепив пальцы. – Артиллерия! Загрузить программу аварийного ухода и активировать в момент минус десять секунд, если мы еще будем здесь. – Есть! – отозвался Хельсингас. – Поддержка лазерной сеткой? – Как сочтете нужным, – великодушно махнул рукой Мирский. – Можно полюбоваться на это световое шоу. Хельсингас защелкал тумблерами, как одержимый. На экране улетающие ракеты прошли точки отключения главных двигателей и пошли по баллистической траектории; дополнительные ракеты противника стали разлетаться зловещими синими пальцами от точки местонахождения цели. – Капитан, – медленно начала Рашель. – Десять секунд. Они ставят серьезные помехи, капитан, но ракеты держат курс. – А что если «Камчатка» ошиблась? Что если это гражданские рудовозы? Мирский не обратил внимания. – Пять секунд! Первая ракета готова к взрыву – дистанция десять «ка». Три секунды. Захват электромагнитным импульсом. Фиксация стабильная. Сенсоры, обратный отсчет расстояния. Оптика закрыта – взрыв. Капитан, подтверждаю детонацию первой ракеты. Взрыв. Вторая ракета сдетонировала. – Радар, что там у вас? – Жду, пока туман рассеется… Есть показания датчиков, капитан. Ракеты приближаются. Остатки взрывов забивают радар, лидар показывает лучше. Сработал спектроскоп, подтверждено поражение цели альфа. Кислород, водород, карбонитрил – из корпуса. Похоже, мы ему шкуру пробили, капитан. – Пробили… – Мирский осекся и обернулся к Рашели. – Что вы там говорили? – Что если это гражданские? У нас только сообщение с «Камчатки», что на них напали; никаких прямых свидетельств, кроме взрыва бомб – которые могут быть ее собственными. – Чушь! – фыркнул Мирский. – Такой ошибки ни один наш корабль не допустит! – Никто по нам не стрелял ракетами. Инструктаж перед прыжком предупреждал всех, что возможна встреча с ракетоносцами противника. Насколько вероятно, что «Камчатка» встретилась с гражданским рудовозом и по ошибке его с удовольствием разнесла? И то, что вам показалось атакой, на самом деле было экраном, который выстреливает корабль по всему, что движется? Жуткая тишина. Унтера и офицеры смотрели на Рашель с неодобрением: нельзя так разговаривать с капитаном! Потом позади нее прозвучал голос: – На Радаре – продукты ядерного распада, капитан. Цель разваливается. Гм… Господин капитан, принимаем сигналы аварийных маяков… Гражданских. «Полководец Ванек» шел слишком быстро, чтобы сбавить ход, и не имел права этого делать как флагман и ведущее судно эскадры. Тем не менее был дан сигнал следующим в кильватере кораблям, и один из более старых свернул в сторону – подобрать уцелевших после этой сокрушительной атаки. Общая картина, которая наконец нарисовалась часов через восемь, действительно была неприятной. «Ракетоносцы» оказались буксирами, которые тащили за собой передвижные роботизированные фабрики, медленно тралящие небесные тела пояса Койпера для извлечения гелия-три из глыб льда. Внезапное прибавление у них скорости имело простое объяснение: увидев чужие военные корабли, они в панике бросили грузовые модули, чтобы убраться на максимальной скорости. Один из далеких взрывов устроила «Камчатка», почти попав в «корабль противника» – рудовоз «Индия». (В результате – незначительные повреждения корпуса и эвакуация воздуха из двух отсеков. К сожалению, в одном из них оказался капитан, который и отправился на встречу с Создателем.) – А не-нечего на дороге попадаться, черт их побери, – прошепелявил адмирал Курц, когда контр-адмирал Бауэр доложил ему новости лично. – Че-чего еще они хотели? – Он встал, забыв на миг о своих стеклянных ногах. – Возмутительная глупость! – Да, господин адмирал, но есть еще проблемы, – напомнил Бауэр, пока Робард старался снова усадить своего господина. – Данная система принадлежит Септагону, и мы, гм, получили сигналы полчаса назад, из которых ясно, что у них здесь есть линейный крейсер и он идет к нам наперехват. Адмирал фыркнул. – И что нам сделает один ли-линейный крейсер? Рашель, пробившаяся на заседание штаба на том основании, что она как нейтральный наблюдатель обязана быть посредником в подобных ситуациях, смотрела на заикающегося Бауэра с презрительно-едким интересом. – Ваше превосходительство, корабль, что подает нам сигналы, является, согласно нашим последним сведениям, ударным крейсером класса «Аполлон». Радарная разведка докладывает о дополнительных следах, указывающих на полную боевую группу. Численное превосходство на нашей стороне, но… Рашель кашлянула и перебила его: – Вы им на один зуб. Бауэр резко обернулся к ней. – Что вы сказали? Она похлопала ладонью лежащий перед ней на столе ЛП. – Разведка обороны ООН считает, что решение Септагона строить корабленесущие крейсеры вместо обычных платформ ракеты/лазер, как у вас, дает ему серьезное преимущество при войне в масштабах планетной системы. Проще говоря, у них меньше огневая мощь на близкой дистанции, но они могу запустить рой перехватчиков, которые разнесут вас в клочья раньше, чем вы приблизитесь на свою боевую дистанцию. Что серьезнее, они чертовски здорово воюют, и если я не ошибаюсь слишком уж намного, то один этот крейсер – Что ж, капитан, мы же не можем спорить с экспертной оценкой правительства Земли? – Бауэр многозначительно кивнул своему заместителю. – Никак нет, господин контр-адмирал. Полковник совершенно права. Молодой и несколько суетливый лейтенант старался не смотреть на Рашель. Мелкий знак пренебрежения, из тех, которые она научилась не замечать. – Гадские эти новопридуманные штучки, – прошамкал Курц себе под нос. – Но эти чертовы многоугольники не хотят нашего успеха, те-технофилы трусливые! – И громко: – Надо ударить! – Абсолютно точно, – глубокомысленно кивнул контр-адмирал. – Если ударить в точку два по плану, оставив дипломатические тонкости посольствам… Кстати, лейтенант Косов! Что там с известиями? Есть дополнительная информация об этом Фестивале, его боевых порядках, побудительных мотивах? Что мы узнали? – Так точно! – Лейтенант Косов снял и нервно протер пенсне. – Есть некоторая проблема. Кажется, что закладка от адмиралтейства еще не прибыла. Мы должны были увидеть ориентирный маяк, но, хотя мы уже находимся на нужной орбите, тут ничего нет. Либо они опоздали – либо вообще его здесь не поместили. – Орбитальный маяк? – Наклонилась вперед Рашель. – Обычный буй-мишень? С дипломатическим пакетом, в котором содержится все, что Новая Республика узнала о Фестивале с момента нашего первого прыжка? Косов настороженно глянул на контр-адмирала, и тот кивнул. – Да, полковник. А в чем дело? – Раз его здесь нет, то есть три варианта, если не ошибаюсь. Либо он здесь был, но его кто-то украл или отключил. Либо… – Проклятые септагонцы!.. Робард быстренько наклонился над хозяином, потом поднял глаза и красноречиво пожал плечами. – Конечно, адмирал. Второй вариант, как я говорила, что его здесь еще не было. Какие-то просчеты, или не удалось найти какой-либо полезной информации о противнике, или про нас забыли, или еще что-нибудь. В ход рассуждений врезался храп Курца. Все обернулись к адмиралу, Робард выпрямился. – Боюсь, что в последнее время его превосходительство сильно беспокоила боль в ногах, и вводимая ему сейчас доза лекарства не способствует бодрствованию. Несколько часов он может проспать. – Да, понятно. – Бауэр обвел взглядом сидящих за столом. – Я думаю, что следует вернуть его превосходительство в его каюту, а я как его заместитель подготовлю для него протокол совещания, и господин адмирал его посмотрит, когда будет себя лучше чувствовать. Или, может быть, у кого-то есть слова, предназначенные непосредственно его превосходительству? Таковых не оказалось. – Тогда перерыв на пять минут. Робард с каким-то матросом быстренько откатили кресло адмирала прочь от стола и исчезли за дверью. Все встали и отдавали честь, пока сопящего адмирала везли к выходу. Рашель старалась ничего не выразить на лице, скрыть отвращение и жалость при виде этого зрелища. Бауэр, заняв место адмирала во главе стола, постучал по медному колокольчику. – Заседание продолжается. Слово предоставляется представителю Земли. Итак, вы говорили?.. – Третья возможность – что Новой Республики больше не существует, – сказала Рашель обыденным тоном. И, не обращая внимания на возмущенные «ахи» вдоль всего стола, продолжила: – Вы имеете дело с врагом, о чьих возможностях не знаете ничего. Боюсь, что и ООН знает немногим больше вашего. Как я уже отмечала, есть три причины, по которым Новая Республика могла не связаться с вами, и полное ее поражение при агрессии есть всего лишь одна из них, но игнорировать ее нельзя. Мы сейчас на восходящей ветви замкнутой времениподобной петли, которая в конце концов вырежет себя из мировой линии данной вселенной, если вам удастся ее замкнуть в наше относительное прошлое – но для Новой Республики непосредственное будущее – и захватить агрессора врасплох. Такое замыкание подразумевает несколько непривычных вещей. Во-первых, история, которая выходит к нам изнутри этой замкнутой петли, может не иметь никакого отношения к тому эвентуальному исходу событий, который нам желателен. Во-вторых… – Она пожала плечами. – Если бы перед этой экспедицией спросили моей консультации, я бы настоятельно не рекомендовала эту миссию осуществлять. Она, хоть и теоретически не является нарушением пункта Девятнадцать, опасно близка к действиям, которые навлекали в прошлом вмешательство Эсхатона. Он весьма и весьма не любит путешествий во времени, предположительно потому, что если дело зайдет слишком далеко, кто-то может вычеркнуть из реальности его самого. Так что есть возможность, что вы сейчас выступаете не против Фестиваля, а против большей силы. – Благодарю вас, полковник. – Бауэр вежливо кивнул, но лицо его было маской неодобрения. – Я считаю, что в данный момент мы такую возможность можем не рассматривать. Если Эсхатон решит поучаствовать, то мы ничего все равно сделать не сможем, и потому давайте исходить из предположения, что он вмешиваться не будет. В таком случае наш противник – это Фестиваль. Косов, что нам было о нем известно перед отлетом? – А? Сейчас, секундочку… – Косов дико огляделся, зашелестел бумагами, вздохнул. – Да. Значит, так. Фестиваль… Фестиваль… – Название его мне известно, лейтенант, – неодобрительно бросил контр-адмирал. – Что он собой представляет и чего хочет? – Никто не знает. – Косов смотрел на замкомандующего, как кролик, застывший в прожекторе трансконтинентального экспресса. – Вот видите, комиссар? – Бауэр склонил голову набок и посмотрел на Рашель целеустремленным взглядом хищника. – И что же могут сообщить мне о Фестивале достопочтенные межправительственно-координационные органы Земли? – Гм! Рашель встряхнула головой. Конечно, бедный мальчик сделал все, что мог – никто из этих людей ничего о Фестивале не знал. И она тоже не знала. Большой зияющий пробел. – Итак? – напомнил Бауэр. Рашель вздохнула. – Все это весьма предположительно; ни один житель Земли не имел прямых контактов с организацией, называющей себя Фестивалем, и потому наша информация получена из вторых рук и не может быть проверена. Честно говоря, она вообще неправдоподобна. Фестиваль представляется не правительством и не агентством такового – в том смысле, в котором мы это слово понимаем. На самом деле Фестиваль может даже быть не человеческой цивилизацией. Все, что мы знаем: нечто с таким именем появляется в далеких населенных системах – ранее его никогда не наблюдали ближе, чем за тысячу световых лет, – и… в общем, термин для описания происходящего, который мы неоднократно слышали, звучит как «Празднество», если это вам что-нибудь говорит. Все… все останавливается. И Фестиваль на некоторое время берет на себя управление повседневной жизнью системы. – Она посмотрела на Бауэра. – Вы это хотели знать? Бауэр недовольно покачал головой. – Нет, не это. Я хотел знать о его возможностях. Рашель пожала плечами. – Мы не знаем, – ответила она просто. – Я уже говорила, что прямых контактов у нас не было. Бауэр нахмурился. – Значит, для вас это в первый раз? Тогда перейдем к следующему вопросу: уточнения к навигационному плану «Дельта». Через несколько часов Рашель лежала ничком на своей койке и старалась отключиться от окружающего мира. Это было непросто: слишком он назойливо ломился в голову, требуя внимания. Она еще жива. Почему-то она понимала, что это следует воспринимать с облегчением, но увиденное на экране в конференц-зале встревожило ее больше, чем она готова была признать. Адмирал – пустое место в старческом маразме – в центре предприятия. Люди из разведки полны добрых намерений, но ни черта не знают и закостенели настолько, что для этой работы не годятся. Она до посинения пыталась им объяснить, как устроена передовая цивилизация, и они не поняли абсолютно ничего. Вежливо кивали, поскольку разговаривали с дамой – пусть даже сомнительной дамой, с В информационной войне не нападают лазерами или ракетами – это все равно что нападать на железнодорожный локомотив с копьем и каменным топором. Нападение репликатора нельзя отражать, метая материю и энергию в машины, которые ими воспользуются как топливом. Слушатели кивали одобрительно и переходили к обсуждению преимуществ активных контрмер перед системами пассивного наблюдения. До них не доходило, как будто сама идея такого образования как Фестиваль или даже Септагон попадала на слепое пятно, вездесущее в этой цивилизации. Смириться с тем, что женщина может носить брюки и даже мундир полковника, им было легче, чем воспринять идею технологической сингулярности. Когда-то на Земле она посещала один семинар. Инженеры-герменевтики с ума сходили, пытаясь разобраться в путанице аркан сингулярности. Демографы тщились составить распределение по мирам колоний. А пара суроволицых наемников-командиров и консультанты по промышленному шпионажу старались найти какие-то долгосрочные гарантии от возвращения Эсхатона. Их всех собрали и перемешали с тесным кругом экспертов оборонной и дипломатической разведки ООН. Устраивали эту встречу Объединенные Нации, которые, как бетонный остров стабильности в море карликовых государств, единственные могли провести такое глобальное мероприятие. Во время семинара Рашель как-то пошла на вечеринку, устроенную на балконе из белого бетона в большом отеле, построенном на окраине Женевы – города ООН. Она была в мундире, работала аудитором в комиссии по ядерному разоружению. Черный мундир, белые перчатки, зеркальные очки, посылающие импульсами новости и данные о радиации в ее покрасневшие усталые глаза. Зарядившись смесью антагонистов алкоголя, она пила горький (и не действующий на нее) джин с каким-то космологом из Бельгии. Взаимное непонимание, чуть окрашенное предвкушением, втянуло их в пинг-понг разговора. – Мы столького не понимаем насчет Эсхатона, – настаивал космолог, – особенно насчет его взаимодействия с рождением Вселенной. Большим взрывом. Он приподнял брови, ожидая реплики. – Большой взрыв. Это случайно не был взрыв пошедшего вразнос подпольного реактора? Сказано было с совершенно невозмутимым лицом, чтобы принять это за шутку. – Вряд ли. В те времена не было лицензирующих органов – в начале пространства-времени, до эры расширения и первого появления энергии и массы, примерно в первую миллиардную долю от миллиардной доли миллионной доли секунды жизни Вселенной. – Ну конечно, Эсхатон здесь ни при чем. Это же явление современное? – Может быть, и ни при чем, – ответил он, тщательно подбирая слова. – А может быть, создавшие их обстоятельства сформировали необходимые условия возникновения Эсхатона, или существование чего-то, связанного со Вселенной вне Эсхатона. Есть целая школа космологии, утверждающая на основе слабого антропного принципа, что Вселенная такова, как она есть, потому что, если бы она была другая, мы бы не существовали и не могли бы ее наблюдать. Есть и… менее популярная теория, основанная на сильном антропном принципе, что Вселенная существует, дабы давать жизнь определенным типам сущностей. Я не думаю, что мы сможем понять Эсхатона, пока не поймем, почему существует Вселенная. Она улыбнулась ему в тридцать два зуба и была благодарна прусскому дипломату, который спас ее, с поклоном попросив разъяснить историю падения Варшавы во время последних неприятностей на Балтике. Примерно через год вежливый космолог был убит алжирскими религиозными фундаменталистами – они сочли, что его теория Вселенной есть кощунство против слов пророка Юсуфа Смита, начертанных на двух золотых скрижалях. Но в Европе, наполовину опустевшей и павшей жертвой того, во что превратился исламский мир, этим уже никого было не удивить. Где-то в это время изменилась и она сама. Много десятилетий – добрую часть свой второй жизни, в начале двадцать второго века, – она провела в битвах против зла распространения ядерного оружия. Начинала она с дредами на голове, как активистка «Прямого действия», приковывала себя к оградам, в юношеской вере, что ничего плохого с ней случиться не может. Потом она поняла, что правильный способ действий другой: деловой костюм, наемные солдаты и угроза отмены страховых полисов должны поддерживать ее тихий голос. Все еще колючая и прямолинейная, но уже не такая сопливая нонконформистка, она научилась использовать систему с максимальным эффектом. Казалось, что гидра уже наполовину под контролем, бомбежки стали редкими – не более одной где-то раз в два года, – когда Бертил пригласил ее в Женеву и предложил новую работу. Тут-то она пожалела, что так невнимательно слушала космолога – потому что алжирские «святые последнего дня» очень тщательно работали, когда подавляли типлеритскую ересь, – но тут уже было поздно: она слишком увязла в мелочной рутине расследований Постоянного комитета по хронологической и пробабилистической военной технике. В процессе работы идеалист в ней бодался с прагматиком, и прагматик победил. Может быть, семена этого были посеяны еще в ее первом замужестве, может быть, появились позже: пуля в спину и полгода в госпитале в Калькутте ее переменили. Она сама тоже, конечно, стреляла, или же направляла механику превентивного возмездия, стерев с лица земли не одно гнездо фанатиков с ядерным оружием, будь то среднеазиатские борцы за независимость или свободные наемники, прикопившие в подвале слишком много бомб, а однажды – активисты движения в защиту жизни, решившие любой ценой защищать нерожденного ребенка. Идеализму трудно существовать, когда у других людей так много идеалов, предаваемых при реализации средствами, которые выбираются для борьбы за них. Она прошла через Манчестер через три дня после окончательного крушения «Интер-сити Ферм», до того, как дождем смыло печальные груды пепла и костей с сожженных улиц. Она стала настолько циничной, что лишь полная смена понятий, широкий взгляд на перспективы человечества помог ей сохранить самоуважение. И вот теперь – Новая Республика. Дыра в захолустье, если честно сказать. Ее надо переделать любыми необходимыми средствами, пока она не заразила этой грязью более просвещенных соседей, вроде Маласии и Туркии. Но ее жители все же люди – и при всем том, что они творят со средствами массового уничтожения в явном неведении об их мощи, они все же заслуживают лучшего, чем то, что получат от разбуженного и рассерженного Эсхатона. Лучшего, чем остаться биться головами о что-то, чего не могут постичь, вроде Фестиваля, чем бы он ни был. Если они не могут понять его, то ей, быть может, следует домыслить за них немыслимое, помочь им как-то свыкнуться с ним – если это возможно. Самым тревожным, что известно ООН о Фестивале – единственное, что она не сказала Бауэру, – было то антитехнические колонии, вступавшие с ним в контакт, исчезали, и когда Фестиваль уходил, оставались только развалины. Почему такое происходило – она не имела понятия, но это был прогностически неблагоприятный признак. Ничто так не способствует сосредоточенности разума человека, как знание, что через четыре недели его повесят, разве что знание, что именно он устроил диверсию на том корабле, на котором летел и на котором будет предан смерти через три месяца – со всеми, кто есть на борту. И хотя исполнение приговора еще далеко, шансы на отсрочку неизмеримо ниже. Мартин Спрингфилд сидел в почти пустой офицерской кают-компании, держа в руке стакан чая, и бездумно таращился на потолочные бимсы. В отделке преобладали флотские мотивы: старые дубовые панели вдоль стен и деревянный паркетный пол, отполированный до блеска. На почерневшем от времени комоде стоял серебряный самовар под картиной маслом, изображающей человека, давшего кораблю имя. Полководец Ванек, ведущий кавалерийскую атаку при подавлении Восстания Роботов сто шестьдесят лет назад, – растаптывающий мечты граждан о жизни без принудительного труда на службе аристократов. Мартин поежился, пытаясь успокоить собственных демонов. «Моя вина, – думал он. – И разделить ее не с кем». Неутешительная судьба. Он глотнул, ощутив под горьким вкусом чая едкую сладость рома. Губы у него уже онемели. «Глупец, – подумал он. – Слишком поздно переделывать обратно. Слишком поздно признаться, даже Рашели, чтобы вытащить ее из этой ловушки. Надо было сказать ей с самого начала, пока она не взошла на борт. Держать ее подальше от мести Эсхатона». Теперь, даже если он во всем сознается, или если бы сделал это до того, как включили патч в контроллерах ядра двигателя, это бы только обеспечило ему дорогу на электрический стул. И хотя диверсия была необходима, и даже если непосредственно из-за нее никто не погибнет… Мартин поежился, допил чай и поставил стакан рядом с креслом. Он бессознательно сгорбился, шея склонилась под тяжестью нечистой совести. «По крайней мере я поступил правильно, – пытался сказать себе он. – Никто из нас не вернется домой, но хотя бы дом останется там, откуда мы вышли. И необжитая квартира Рашели тоже». Он вздрогнул. Невозможно было даже думать о своей вине перед флотом, но знание о присутствии женщины на борту не давало ему заснуть в эту ночь. Суровые сигналы, зовущие людей на боевые посты, прозвучали где-то час назад. Что-то надо было делать с группой боевых кораблей Септагона, взмывших, как потревоженное гнездо шершней, в ответ на гибель рудовозов. Мартину это было все равно. Где-то в схемах управления двигателя атомные часы тикали чуть медленнее, зацепляясь за едва заметный завиток пространства-времени из ядра двигателя. Ошибка была, разумеется, весьма малой, но нарушение принципа причинности усилит ее невероятно, когда флот начнет обратный путь сквозь пространство-время. Мартин сделал это преднамеренно, чтобы предотвратить катастрофическое, непоправимое несчастье. Пусть флот Новой Республики считает, что замкнутая времениподобная петля будет всего лишь мелким тактическим маневром, на самом деле она – острие клина, того клина, который Герман велел остановить. Он, Мартин, заключил союз с ведомством гораздо более тайным и темным, чем организация Рашель. С его точки зрения, люди из разведки обороны ООН просто подражали действиям его работодателя в малом масштабе – в надежде предотвратить их. «Прощай, Белинда, – думал он, мысленно прощаясь с сестрой навсегда. – Прощай, Лондон. – Пыль веков съела столичный город, обратив его башни в пыль. – Здравствуй, Герман!» Сейчас Мартину был ненавистен даже мерный стук часов на стене. «Полководец Ванек», флагман флота, генерировал синхронизирующий сигнал всем прочим кораблям. И не только это: он задавал инерциальную систему отсчета, замкнутую на пространственно-временные координаты первого корабля. Чуть замедлив часы, Мартин добился, что обратная временная компонента маневра будет едва заметно испорчена. Флот пойдет вперед в световой конус, может быть, на четыре тысячи лет, он начнет раскручиваться почти на все расстояние – но не настолько, насколько прошел. Прибытие к планете Рохард будет задержано почти на две недели – примерно столько занял бы быстрый бросок без всяких времениподобных замкнутых штучек, которые запланировало Адмиралтейство. И Фестиваль… Ну, что сделает Фестиваль с флотом, это уже его, Фестиваля, дело. Мартин только знал, что ему, как и всем прочим, придется за это заплатить. С кем они собрались шутить? Заявляют, что хотят использовать маневр только для уменьшения времени перехода – как же! Грудной младенец сообразит, о чем говорится в запечатанных в сейфе у адмирала приказах. Он поднялся, слегка неуверенно, и отнес стакан к самовару. Налил себе чаю, потом добавил из граненого стеклянного графина, пока острый запах не поплыл над паром. Сел он в кресло слегка, пожалуй, жестковато; онемевшие пальцы и губы не слушались. Делать было нечего, только бежать от чувства собственной вины, напившись до потери сознания. Мартин и выбрал этот легкий путь. Вскоре мозг переключился на более терпимые воспоминания. Восемнадцать лет назад, когда он был молодоженом и работал подмастерьем инженера по обслуживанию, как-то к нему в одном баре на орбите возле Уоллстонкрафт подошел какой-то непонятный человечек. – Могу я вас угостить? – спросил этот тип, судя по серому костюму то ли бухгалтер, то ли юрист. Мартин кивнул. – Вы Мартин Спрингфилд, – сказал подошедший. – Вы сейчас работаете на «Накамичи нуклеар», пашете, как трактор, и получаете мало. Мои спонсоры просили меня предложить вам работу. – Ответ – «нет», – автоматически откликнулся Мартин. Он заранее для себя решил, что опыт, полученный в «НН», ценнее, чем лишняя тысяча евро в год, а кроме того, иногда его параноидальный работодатель проверял лояльность своих работников такими фальшивыми предложениями. – Конфликта интересов с вашим теперешним нанимателем не будет, мистер Спрингфилд. Работа, которую я предлагаю, не требует эксклюзивной лояльности, и в любом случае предложение не вступит в силу, пока вы не станете фрилансером или не уйдете в другую организацию. – Что за работа? – приподнял бровь Мартин. – Вы когда-нибудь задумывались, зачем вы существуете? – Перестаньте нести… – Мартин осекся. – Это какая-то религиозная хрень? – Нет. – Человек в сером смотрел прямо ему в лицо. – Совсем наоборот. – Никакого бога пока нет – в этой вселенной. Тем не менее мой работодатель желает принять меры предосторожности, чтобы Бог не возник. И для этого ему нужны человеческие руки и ноги. Поскольку он ими не оснащен, так сказать. Звон разбитого об пол стакана вернул Мартина к реальности. – Ваш работодатель… – Считает, что вам может найтись роль в защите безопасности космоса, Мартин. Не называя имен… – Серый придвинулся ближе. – История долгая. Хотите ее послушать? Мартин кивнул. Это казалось единственно разумным поступкам в совершенно бессмысленной, сюрреалистической ситуации. И кивнув, он сделал первый шаг по дороге, которая привела его через восемнадцать лет к пьянству в одиночку в кают-компании обреченного звездолета, когда считанные недели отделяли его от завершения миссии во флоте Новой Республики. В худшем случае – минуты. Кончится тем, что он окажется в списках потерь вместе со всем экипажем «Полководца Ванека». Родственников известят, прольются слезы на фоне трагической и бессмысленной войны. Но его это уже волновать не будет. Потому что он – как только допьет – встанет и пойдет, пошатываясь, в свою каюту и плюхнется на койку. Там он будет ждать того, что случится в ближайшие три месяца, когда лязгнут челюсти капкана. В каюте было жарко и немного душно, несмотря на гудение вентиляции и капающей время от времени влаги из переполненной трубы за панелью рядом с головой Рашели. Спать не получалось, расслабиться тоже. Она поймала себя на желании с кем-нибудь поговорить, с кем-нибудь, кто может сообразить, что происходит. Она перевернулась на спину. – ЛП! – позвала она, наконец поддавшись порыву, с которым безуспешно боролась. – Где Мартин Спрингфилд? – Местонахождение. Кают-компания корабля, палуба «Д». – Есть с ним кто-нибудь? – Ответ отрицательный. Она села. – Я иду туда. Легенда прикрытия: для всех людей на корабле я все еще у себя в каюте. Подтверди возможность. – Подтверждаю. Перепрограммирование управляющей схемы тайного слежения выполнено. Систему управления огнем и приводом перестроили, но старую сетку слежения за личным составом по нагрудным табличкам оставили – не используя, может быть потому, что она снижала потребность в зверствующих унтер-офицерах. Рашель надела обувь, встала и взяла жакет с верхней койки. Минуту потратила, чтобы привести себя в приличный вид, потом пошла искать Мартина. Безответственно, конечно, покидать герметизируемую каюту, когда корабль готовится к бою, но Мартин тоже поступил безответственно. Она быстро пошла к кают-компании. Коридоры корабля были зловеще тихи, вся команда – по герметичным отсекам и станциям контроля повреждений. Тишину нарушало лишь гудение вентиляционной системы – да еще тиканье часов в кают-компании, когда Рашель открыла туда дверь. Единственным посетителем кают-компании оказался Мартин, и выглядел он хуже чем усталым – скорчился в мягком кресле, как выпотрошенная тряпичная кукла. Серебряный подстаканник стоял перед ним, наполовину полный коричневой жидкостью, которая, если Рашель хоть что-нибудь в этом понимала, чаем не была. Он открыл глаза, когда она вошла, но ничего не сказал. – Тебе полагается быть в каюте, – заметила Рашель. – Сам знаешь, кают-компания не герметизируется. – А какая разница? – Он шевельнулся, будто пожать плечами требовало слишком много усилий. – Честно, не вижу смысла. – Я вижу. – Она подошла и встала перед ним. – Можешь идти в свою каюту или в мою, но ты будешь там – Не помню, чтобы подписывал… с тобой… контракт на работу, – пробормотал он неразборчиво. – Нет, не подписывал. И я это делаю не как твой работодатель, а как представитель твоего правительства. – Тпр-ру-у! Нет у меня пвительтсва… – Мартин покачнулся, вставая с кресла, и болезненно скривился. – Новая Республика считает, что есть, а я – наиболее подходящий его представитель в этих обстоятельствах. Или ты предпочитаешь какой-нибудь другой выбор? Мартин поморщился. – Нет уж. – И снова покачнулся. – Кажется, у меня в левом кармане что-то вроде «4-3-1». Наверное, надо принять. – Он зашатался, нашаривая пачку антиалкогольного средства. – И нечего на меня собак спускать. – Я не спускаю собак. Я даю тебе инерциальную систему отсчета для твоего же блага. Кроме того, я думаю, нам надо присматривать друг за другом, и я провалю эту работу, если не вытащу тебя отсюда в каюту, пока никто не заметил. За пьянство на военном корабле в боевом походе наказывают плетьми, ты не знал? Рашель взяла его под локоть и осторожно повернула к двери. Мартин уже достаточно слабо держался на ногах, чтобы это оказалось простым делом. Рашель была высокой и имела бустеры, встроенные в скелетную мускулатуру как раз на такой случай, но у Мартина были свои достоинства: масса, инерция и низко расположенный центр тяжести. Какое-то время они изображали прогулку пьяницы, пока Мартин не сумел налепить на ладонь антиалкогольный пластырь. Рашели удалось вывести его в коридор. Когда они дошли до ее каюты, Мартин глубоко дышал и был бледен. – Входи, – велела она. – Хреново мне, – с трудом произнес он. – Найдется у тебя воды попить? – Найдется. – Она закрыла люк и повернула запорное колесо. – Вон там умывальник. Ты такую конструкцию наверняка видел. – Ага, спасибо. Он включил воду, плеснул себе в лицо, потом взял фарфоровую чашку и стал жадно пить глоток за глотком. – Это чертово алкогольное обезвоживание. – Он выпрямился. – Ты думала, у меня хватит ума этого не делать? – Была такая мысль, – ответила она сухо. Рашель стояла, сложив руки на груди, и смотрела на него. Он встряхнулся, как измазанная водяная крыса, и тяжело сел на аккуратно убранную койку Рашели. – Мне очень нужно было кое-что забыть, – сказал он мрачно. – Может, даже слишком нужно. Такое не часто бывает, но, знаешь, когда заперт и компания только из меня и состоит, это нехорошо. Все эти дни я провел в обществе кабелей, схем да нескольких юнцов-мичманов за обедом. Да еще призрак из ведомства Куратора ошивается вокруг все время, приглядывая за мной и ловя каждое слово. Как, блин, в тюрьме. Рашель вытащила складной стул и села. – Значит, ты никогда в тюрьме не был. Повезло тебе. Он скривил губы. – А ты, выходит, была? Общественный служащий? – Ага. Восемь месяцев там провела – сельскохозяйственный картель засадил меня за промышленный шпионаж. «Эмнести малтинейшнл» сделала из меня узника торговли и наложила эмбарго, так что меня выпустили еще чертовски быстро. Она вздрогнула от пришедших воспоминаний – бледных теней, бешеная яркость которых вылиняла со временем. Это не был самый большой срок, что ей пришлось отсидеть, но прямо сейчас она ему этого говорить не собиралась. Он покачал головой и едва заметно улыбнулся. – Новая Республика – это для всех тюрьма. Как ты думаешь? – Гм! – Она смотрела сквозь него. – Раз ты так говоришь, то, может, несколько сгущаешь краски. – Ну ладно, согласись хотя бы, что все они пленники своей идеологии. Двести лет насильственного подавления не оставили им особой возможности дистанцироваться от собственной культуры и оглядеться вокруг. Отсюда и та каша, в которую мы сейчас влипли. – Он повалился на спину, головой к стене. – Извини, я жутко устал. Двойную вахту отстоял на калибровке двигателей, потом четыре часа на «Доблестном», выискивая неполадки в логике переключения управления подачи окислителя… – Извиняю. – Рашель расстегнула жакет, потом нагнулась и сбросила ботинки. – Уф! – Ноги болят? – На этом чертовом флоте весь день не присесть. Нехорошо будет, если я тоже буду ходить сгорбившись. Он зевнул. – Сменим тему. Как ты думаешь, что будут делать силы Септагона? Она пожала плечами. – Наверное, выведут нас отсюда, держа на мушке, одновременно требуя компенсации с Новой Республики. Они прагматики – треп насчет чести нации, доблести, храбрости и мужества им по барабану. Мартин сел. – Если ты позволила себе разуться, то не возражаешь чтобы я тоже… Она махнула рукой. – Будь моим гостем. – А я думал, я должен быть твоим верноподданным. Рашель засмеялась. – Ты только ничего не выдумывай насчет своего статуса! Ох уж эти чертовы монархисты. Абстрактно я это понимаю, но как можно с этим мириться? У меня бы крыша поехала, клянусь. И десяти бы лет не выдержала. – Хм. – Он наклонился вперед, развязывая шнурки. – А ты посмотри на это с другой стороны. У нас на родине люди сидят в кругу семьи и друзей, ведут уютную жизнь, одновременно делая два-три дела: возятся в саду, проектируют машины, пишут пейзажи и воспитывают детей. Энтомологи изучают мелких тварей, чтобы понять, как у них ножки дергаются. Почему мы этого не делаем? – Я делала когда-то. Он посмотрел на нее недоуменно, но она куда-то унеслась в воспоминаниях. – Тридцать лет была домашней хозяйкой, можешь поверить? Такая была богобоязненная пара, муженек-кормилец, двое чудесных деток, в которых я души не чаяла, домик с садиком в пригороде. Каждое воскресенье – в церковь, и ничего, ничего не нарушало общепринятых приличий. – Ага, так я и думал, что ты старше, чем кажешься. Реакция конца шестидесятых? – Каких именно шестидесятых? – Она мотнула головой и сама ответила на свой риторический вопрос: – Две тысячи шестидесятых. Я родилась в сорок пятом. Выросла в баптистской семье, в баптистском городе, тихом и религиозном – был возврат к религии после Эсхатона. Наверное, все просто отчаянно перепугались. Давно это было, мне сейчас уже и вспомнить трудно. В один прекрасный день, когда мне было сорок восемь, дети учились в колледже, до меня дошло, что я никому не верю. Тогда были средства для продления жизни, и пастор перестал их обличать как сатаническое вмешательство в волю Божию – когда дедушка обыграл его в сквош, – и вдруг я увидела, что день этот пустой, и впереди у меня еще миллион таких же дней, а на свете столько всего есть, чего я не делаю и делать не смогу, если останусь такой же. К тому же на самом деле я не – Второе детство. Как подростковый период в двадцатом веке. – Вот именно. – Она глянула на Мартина в упор. – А ты? Он пожал плечами. – Я моложе. Старше, конечно, чем все участники этого идиотского крестового похода детей здесь, на борту. Кроме разве что адмирала. – На миг, всего на миг у него стал такой вид, будто он смертельно устал. – Тебе здесь не место. И мне здесь не место. Она посмотрела на него пристально. – Тебе это все не нравится? – Мы… – Он спохватился, бросил настороженный испытующий взгляд на Рашель и начал снова: – Этот рейс обречен. Я думал, ты это знаешь. – Да. – Она смотрела в пол. – Это я знаю, – спокойно сказала она. – Если мы не договоримся о каком-нибудь прекращении огня или не убедим этих ребят не использовать оружие, нарушающее принцип причинности, вмешается Эсхатон. Пульнет в них кометой из антиматерии, или что-то в этом роде. – Она подняла на него глаза. – А как ты думаешь? – Я думаю… – Он снова замолк, потом ответил несколько уклончиво: – Если вмешается Эсхатон, значит, мы оба оказались не там, где надо. – Ха! Действительно, свежая мысль. – Она вымученно улыбнулась. – Так ты сам откуда? Я тебе про себя рассказала. Мартин потянулся, откинулся назад. – Вырос в деревне, на холмах Йоркшира: козы, полотняные шапки и черные сатанинские мельницы, полные бог знает чего. А, да, еще обязательный танец с хорьками в пабе по вторникам – для туристов. – Танец с хорьками? – недоверчиво посмотрела на него Рашель. – Ага. Килт завязывают клейкой лентой вокруг колен – как ты, вероятно, знаешь, ни один йоркширец принципиально ничего под ним не носит, – а хорька сажают за шиворот. Хорек – это зверушка такая, малость похожая на норку. Только куда менее дружелюбная. Это такой обряд инициации у молодых мужчин – хорька засовывают туда, где солнце не светит, и танцуют нечто вроде «ферри-данс» под аккомпанемент волынки. Последний, кто останется танцевать – ну, в этом роде. Вроде как у древних буров состязание по поцелуям с муравьедом. – Мартин театрально передернулся. – Ненавижу хорьков. Эти сволочи кусаются, как чистейший виски, только без тех приятных последствий. – Значит, так вы выступали по вторникам, – сказала Рашель, начиная медленно улыбаться. – А по средам? – О, по средам мы сидели дома и смотрели повторные показы «Дороги коронации». Старые видеофайлы подтянули до реалистических разрешений и снабдили, естественно, субтитрами, так что можно было понять, что там говорится. Потом поднимали по пинте чаю «Тетли» за падение дома Ланкастеров. У нас в Йоркшире это традиция. Помню празднование тысячелетия победы – но хватит обо мне. А ты чего по средам делала? Рашель моргнула. – Да ничего особенного. Разряжала атомные бомбы террористов, получала пулю от сепаратистов – алжирских мормонов. А, да, это когда я в первый раз взбунтовалась. А до того я водила деток на футбол, хотя не помню, в какой день недели это было. – Она отвернулась и пошарила у себя в чемодане под койкой. – А, вот она. – Рашель вытащила узкую коробку и открыла. – Может, тебе не стоило лепить тот антиалкогольный пластырь. – Да я хреновый собутыльник. Нажрался в одиночку и впал в тоску, и тебе пришлось меня вытаскивать и протрезвлять. – Может, тебе стоило найти копанию и надраться вдвоем, чем делать это в одиночку. – Появились две рюмки, Рашель наклонилась ближе. – Тебе водой разбавить? Мартин критическим взглядом посмотрел на бутылку. Реплицированный пятидесятилетний солод, набравший силу в бочонке. Если это не наноклон оригинала, то стоит такая штука своего веса в платине. – Буду пить аккуратно, а завтра зайду в лазарет и попрошу новое горло. – Он присвистнул в предвкушении, когда она налила приличную дозу. – Как ты узнала? – Что ты это любишь? – Она пожала плечами. – А никак. Я просто выросла на зерновом пойле. И не знала настоящего, пока не случилось одного задания на Сырте… – Лицо ее затуманилось. – Долгой и счастливой жизни. – За это я выпью, – ответил он после секундного раздумья. Минуту они посидели молча, смакуя вкус виски. – Только мне было бы куда лучше сейчас, знай я, что происходит. – Я бы по этому поводу не парилась. Либо ничего, либо мы погибнем так быстро, что не почувствуем. Септагонский несущий крейсер, наверное, совершит облет, чтобы убедиться, что мы не собираемся больше учинять беспорядки, потом сопроводит нас до следующей зоны прыжка, пока дипломаты будут спорить, кто кому чего платит. А сейчас я слышала, как связисты поминают мое имя всуе, сколько бы толку в том ни было. Надеюсь, это убедит Септагон сначала спросить, а потом стрелять. – И еще лучше мне было бы, будь у нас способ слинять с этого корабля. – Расслабься и выпей. – Она покачала головой. – Нет такого способа, так что не суши себе мозги. А вообще-то, если уж нас подстрелят, то разве не лучше умереть, потягивая хороший виски, чем вопя от ужаса? – Тебе кто-нибудь говорил, что ты жуть до чего хладнокровная? Нет, извини, не так. Говорил тебе кто-нибудь, что у тебя шкура как у танка? – Многие. – Она задумчиво уставилась в рюмку. – Это благоприобретенное. Не дай тебе бог, чтобы тебе пришлось стать таким. – Ты хочешь сказать, что тебе пришлось? – Да. Иначе мою работу не сделать. Мою последнюю работу. – А что ты сделала? – спросил он тихо. – Я не шутила насчет атомной бомбы террористов. На самом деле бомбы – это было проще всего остального, а трудно было искать тех мудаков, которые их закладывали. Найти мудака, найти устройство, устройство обезвредить, обезвредить помойку, откуда он эту дрянь выкопал. Обычно в таком порядке, но, бывает, сильно не повезет, и приходится действовать с засевшими в городе террористами, не потрудившимися сперва послать письмо с предупреждением. Тогда, если мы найдем мудака, самое трудное – удержать линчующую его толпу до тех пор, пока не узнаем, где он взял бабахалку. – И случалось тебе проигрывать? – То есть напортачить, чтобы погибло несколько тысяч человек, да? – Нет, я не об этом. – Он нежно взял ее за свободную руку. – Я знаю, где ты бывала. Любая моя работа – если она не получается, кому-то приходится платить. Кем-то. Сотнями тысяч человек. А цена хорошей инженерной работы – другая: никто не замечает, когда она сделана правильно. – Но никто и не пытается тебе помешать ее делать, – возразила она. – Знаешь, ты бы удивилась. Напряжение у нее в плечах спало. – Не сомневаюсь, что у тебя на эту тему есть, что рассказать. Ты знаешь, для человека, не умеющего работать с людьми, ты на удивление здорово умеешь изображать жилетку, в которую следует плакать. Он фыркнул. – А ты для человека, занимающегося не своим делом, отлично справляешься, пока что. – Он отпустил ее руку и погладил сзади по шее. – Но я думаю, массаж бы тебе не помешал. Ты здорово напряжена. Голова еще не болит? – Нет, – ответила она слегка неохотно и сделала еще глоток. Стакан был почти пуст. – Но я готова рассмотреть предложенный вариант. – Я знаю три способа умереть счастливым. К сожалению, ни один из них пока мной не испытан. Составишь мне компанию? – А где ты о них слышал? – На спиритическом сеансе. Очень хорошем. А если серьезно, то доктор Спрингфилд предписывает принять еще одну дозу живой воды «Спейсайд», потом лечь и принять сеанс массажа шеи. А потом, если даже эти семиугольные решат пострелять, по крайней мере пятьдесят процентов здесь присутствующих умрут счастливыми. Как тебе? – Отлично. – Она устала улыбнулась и потянулась к бутылке, чтобы налить себе. – Вот еще что. Ты был прав насчет нехватки информации. К этому можно привыкнуть, но легче не становится. Хотелось бы мне знать, что они думают… На мостике корабленесущего крейсера флота «Неоновый лотос» зазвучали бронзовые колокола. Дымились благовония в курильницах над отдушинами вентиляции за изукрашенными золотом колоннами, обозначающими края зала. На фоне беспроглядной тьмы змеились сияющие глифы слежения. Координатор служб корабля Ариадна Элдрич откинулась на спинку кресла, созерцая черноту космоса. Она внимательно рассматривала скопление глифов, перехватывавшее вектор корабля возле середины стены. – Идиоты бескультурные. Что они себе думают? – Вряд ли они вообще что-нибудь думают, – сухо заметил междиректоральный руководитель Маркус Бисмарк. – Наши новореспубликанские соседи считают, что от умственной работы мозги гниют. Элдрич усмехнулась. – Слишком даже верно. Облако диадем поменьше следовало сходящимся путем за боевой эскадрой Новой Республики – эскадрилья перехватчиков на антиматерии (шесть часов пути от крейсера-матки), набирающих скорость на факеле жесткого гамма-излучения с ускорением чуть меньше тысячи «же». Их экипаж – витрифицированые тела и разумы, загруженные в вычислительные матрицы, – наблюдал за вторгшейся армадой, бдительно высматривая любые признаки активных контрмер, прелюдию к атаке. – Они хоть подумали, в кого стреляют? – Не уверена, но они говорят, что ведут войну. – Это произнес новый голос, тихое сопрано Чу Мелинды, представительницы Организации общественной разведки. – Они говорят, что по ошибке приняли те рудовозы за перехватчики противника. Хотя какого противника ожидали они встретить в нашем секторе… – Я так понимаю, что они не обращались прямо к нам? – спросил Бисмарк. – Не обращались, но у них на борту есть полуразумная дипломатическая экспертная система. Она называет себя наблюдателем ООН и идентифицирует себя как… гм… Наблюдателя ООН. Эта система сообщает об их некомпетентности, так что, если только Капитолий не захочет обвинять ООН во лжи, нам стоит сделать вид, что мы верим. Тем более что коэффициент достоверности больше ноль-восьми. – А зачем они дали этой системе доступ к сети связи своего корабля? – Только Эсхатон знает. Я только отмечаю не без интереса, что все корабли, кроме этого, построены на верфях Солнечной системы. – Не могу сказать, что в восторге это слышать. – Элдрич сосредоточенно уставилась на экран. Корабль ощутил ее настроение, и курсор целеуказания призраком мелькнул по иероглифам, означавшим противника, наводя гразеры на далекие световые конусы вражеской эскадры. – И все-таки, пока мы можем не дать им нанести больший ущерб – есть изменения в их траектории прыжка? – Пока нет, – ответила Чу. – Все еще идут к СПД-47. Зачем вообще туда надо соваться? Это же не по пути ни к одной из их колоний. – Гм… и появились из ниоткуда. Вас это не наводит ни на какие мысли? – Либо они сошли с ума, либо не зря у них на борту инспектор ООН, – протянул Бисмарк. – Если они хотят выйти по времениподобной петле на какого-то противника, который… У него глаза полезли на лоб. – В чем дело? – спросила Ариадна. – Фестиваль! – выпалил он. Глаза у него прыгали как сумасшедшие. – Помните его? Пять лет назад? Они хотят напасть на Фестиваль! – Напасть? – едва сумела произнести Ариадна Элдрич. – На На краткий миг лицо у Чу остекленело. Выгруженное объединение с распределенным хранилищем памяти куда больше и мощнее, чем любая компьютерная сеть досингулярностной Земли. – Он прав, – сказала она. – Режекционисты собираются атаковать Фестиваль, как будто это пограничный империалистический захватчик. Ариадна Элдрич, координатор служб корабля и повелитель такой огневой мощи, которая даже и присниться не могла всему флоту Новой Республики, не удержалась и захохотала во все горло. – Да они с ума посходили! |
||
|