"Кавалер Золотой Звезды" - читать интересную книгу автора (Бабаевский Семен Петрович)

Глава IV

Во сне Сергей услышал рокот моторов. Звуки рождались где-то близко, и ему чудилось, будто он лежит в лесу и тут же стоит его танк, старательно укрытый ветками. Сергей угадывал приближение боя по нарастающему гулу, идущему; как грозовое эхо, из глубины леса. Вот и кучи хвороста поползли — это танки выходили на исходный рубеж, а машина Сергея не трогалась с места. Его почему-то никто не будил, а сам он, как ни силился, встать не мог. Сергей даже застонал и с трудом поднял голову…

Открыл глаза и понял, что никакой танковой атаки нет… Мимо двора ехал колесный трактор, блестя начищенными шпорами. Водитель в засаленном комбинезоне и в смолисто-черной фуражке сидел несколько боком и посматривал назад: за трактором тянулись на сцепе два комбайна, с длинными хвостами хедеров.

Сергей снова лег. Но уснуть не мог. В веселом шуме рождался день. Разноголосо и громко кричали петухи, предвещая погожее утро. Над головой пела какая-то птаха, пела так старательно, что на высоких тонах уже не звенела, а только звонко щелкала. Крохотные, почти невидимые в листьях птички шныряли между веток и щебетали наперебой. Солнце еще не взошло, но восток уже окрасился пламенем зари, и станица, обильно смоченная росой, была залита розовым светом. Сергей встал, ощущая на обнаженном теле холодок утра. Семен спал рядом, скатившись головой с подушки.

Из хаты вышла Анфиса в будничной юбчонке, надетой поверх сорочки с вышивкой на груди и на рукавах. Она шла к Сергею, осторожно обходя кусты, и босые ее ноги были мокрые от росы.

— Братушка, ты уже не спишь?

— Спал бы, да трактор разбудил… Думал, танки идут.

Сергей вспомнил вчерашнюю встречу с Рубцовым-Емницким, и ему стало неловко за себя. «И зачем я с ним связался?» — подумал он. Потом спросил сестру, что делает отец.

— Батя давно ушел на огород. Батя наш — бригадир и злится через то, что помидоры начинают цвести, а водокачка испортилась… К нам заезжал Артамашов — председатель нашего колхоза, ты его знаешь! Сказал, чтобы я побыла дома, потому, говорит, у вас гость… Просил, тебя прийти днем в правление. — Анфиса мельком взглянула на Семена. — Буди своего дружка. — Она рассмеялась и, как показалось Сергею, совсем без причины.

— Пусть спит… Ты его до петухов продержала.

— И ни чуточки. — Анфиса обиженно закусила хорошенькую нижнюю губку. — Мы были в клубе, на танцах.

Она взяла дойницу и пошла на баз. Из-за изгороди на нее нетерпеливо смотрела корова. Сергей давно не видел дойку, и ему приятно было смотреть на розовые струйки молока, звеневшие о дойницу. Анфиса, продолжая доить, рассказывала брату, как она танцевала с Семеном, и говорила об этом с той веселой, еле приметной улыбкой, которая бывает у девушек, когда они не в силах скрыть волнение… Потом она спросила его о вчерашней встрече с Соней… В это время, шумно зевая, поднялся Семен, и Сергей, ничего не ответив сестре, пошел с ним умываться к реке.

Кубань протекала в конце сада. Сердито плескалась о берега мутная, точно после дождя, вода с широкой лентой пены на стремнине. Плыли карчи, коренья камыша, солома. Берег был крут и каменист. К воде вела дорожка со ступеньками. Внизу лежала полоска желтого песка. Друзья разделись и искупались. Когда возвращались домой, Сергей рассказал Семену о вчерашнем разговоре с Рубцовым-Емницким.

— Я так думаю, что его более всего завлекает твоя слава, — простодушно заметил Семен. — Хочет присоседиться к тебе, и тогда жить ему будет спокойно. Я еще там, возле Кубани, заметил, когда он начал вокруг тебя извиваться, как это он говорит, для ясности! По всему видно — делец… для ясности! — Семен рассмеялся. — А ты соглашайся. Иди к нему в заместители, а меня возьмешь к себе в секретари… Вот мы его и выведем на чистую воду. Ради шутки…

— Да ты что же, смеешься? — сказал Сергей, и его широкие брови сдвинулись. — Какие здесь могут быть шутки. Ему просто надо сказать, чтобы он занимался своим делом… А за вчерашнее я чувствую себя виноватым. Лишнее выпил и погорячился… Ну, ладно, шут с ним, с этим Емницким. Пойдем со мной, посмотришь станицу.

— Что-то нет желания без дела шататься, — рассудительно ответил Семен. — Я лучше помогу Анфисе черешни собирать.

— А-а! Я и забыл, что черешни рвать куда интересней… Ну я пойду.

После завтрака Сергей вышел за ворота. Утро было прохладное, в садах темнели влажные тени и блестели мокрые от росы листья. Широкая и зеленая по бокам улица одним концом выходила в степь, другим упиралась в площадь. Сергей стоял и раздумывал: как бы ему за день побывать во всех трех колхозах?.. Дело в том, что Усть-Невинская была разделена на три неравные части: самую большую территорию — северные кварталы до площади, то есть бывшую Соленую балку и часть Выселков — занимал колхоз имени Ворошилова. Район площади и остальная половина Выселков, а также две поперечные улицы принадлежали колхозу имени Кочубея. Вся же южная часть, или бывшие Гайдамаки, отходила колхозу имени Буденного…

Теперешние границы были установлены еще в 1930 году, и за шестнадцать лет старые прозвища кварталов всеми были забыты. Никто не говорил: «пойдем в Соленую балку». Обычно говорили так: «пойдем к ворошиловцам», «а мы вчера были у кочубеевцев», «так это же поля буденновцев». Или: «буденновские отары пасутся». Если по станице проезжал на тачанке председатель ворошиловского колхоза, молодцевато стройный Артамашов Алексей Степанович, в суконных галифе с леями и мягких без каблуков сапожках с узкими, затянутыми ремешком голенищах, о нем говорили: «Ворошилов» едет». Или: «Вчера мы на заседании исполкома слушали отчет «Ворошилова», — и все хорошо знали, что отчитывался о своей работе Алексей Артамашов. То же самое говорили и о председателе колхоза имени Буденного — пожилом и степенном Рагулине Стефане Петровиче. Увидев его едущим на новенькой линейке, говорили: «Буденный» едет». Или: «Буденного» вызывают в район», — и каждому было понятно, что речь идет о Стефане Петровиче Рагулине. Председателем колхоза имени Кочубея работала Дарья Никитишна Байкова, — в станице ее звали; тетя Даша. Ездила она не на тачанке и не на линейке, а в высоченном шарабане с пружинными рессорами, запряженном белой ленивой кобылой. Сидела тетя Даша на своей колеснице гордо, как царица на троне, любила ездить мелкой рысцой. «Кочубеевка» показалась», — говорили, завидев ее шарабан.

«Что ж тут долго раздумывать? — решил Сергей, — У Артамашова всегда успею побывать… Навещу-ка я сперва кочубеевцев, а оттуда можно будет пройти и в «Буденный».

Не успел Сергей выйти на площадь, как в узком, густо затененном зеленью деревьев, переулке показалась белая лошадь, запряженная в двухколесный шарабан. Бежала она лениво и кому-то усердно кланялась. Лошадью управляла тетя Даша. Это была уже немолодая женщина, полнолицая, с добродушными и ласковыми глазами; одета по-будничному: серенькая кофточка с короткими рукавами, широкая юбка с двумя оборками внизу, на голове, уже тронутой серебром, повязана косынка.

— Тетя Даша, а я к вам в гости, — сказал Сергей, когда шарабан подкатил к нему.

— Спасибо, что не забыл! — Тетя Даша поправила выбившиеся из-под косынки волосы. — Только мы сперва съездим в «Буденный». К старику Рагулину у меня есть неотложное дело… Насчет сенокоса. Мы быстро вернемся.

Сергей охотно взобрался на шарабан, обрадовавшись случаю проехать по всей станице и побывать в «Буденном»… Белая лошадь снова кланялась и лениво бежала по улице, взбивая ногами пыль, а шарабан покачивался так мягко и так удивительно плавно клонился то в одну, то в другую сторону, что Сергей невольно воскликнул:

— Тетя Даша! Да это не амортизация, а чудо! Мы не едем, а плывем!

— То тебе так кажется с охотки, а ежели денек вот так поплаваешь, все тело разболится.

— Много приходится ездить?

Тетя Даша тронула вожжой кобылу — шарабан, закачался сильнее.

— На заре выехала в поле и вот все езжу. И так каждый день. В правлении некогда сидеть. Одно дело наседает на другое — прополку не закончили, а тут уборка на носу. Ячмень уже весь побелел. Пора и травы косить, — вот я и еду к Рагулину. У него лишние сенокосы. Только он до такой степени скупой, что у него, старого чертяки, не то что травы, а снега средь зимы не выпросишь… И до чего ж есть на свете люди скупые.

Тетя Даша рассказывала, как однажды она ездила к Рагулину, как разговаривала с ним о сенокосе, а шарабан покачивался и почти бесшумно катился и катился по теневой стороне улицы. Как только он переехал мостик — условную границу между колхозами имени Кочубея и имени Буденного, Сергей сразу заметил странную картину: на улице не рос бурьян! Да где ж это видано, чтобы в Усть-Невинской и не росли по улице бурьяны? А тут их не было!

— Территория «Буденного», — с усмешкой пояснила тетя Даша. — Рагулин новые порядки вводит. Э! Ты его еще не знаешь? Натурный старик…

Вдоль дворов, сколько видно глазу, тянулась изгородь — высокие плетни из хвороста, всюду исправные ворота, калитки; дома побелены, крыши починены, ставни и деревянные коридоры выкрашены зеленой краской. Ничего этого Сергей не видел на территории ни колхоза имени Кочубея, ни, тем более, у ворошиловцев: там, как правило, дворы были разгорожены, иди куда хочешь — всюду открыта дорога!

— Ты думаешь, почему буденновцы так обгородились? — заговорила тетя Даша. — Тоже через рагулинскую жадность… Жалко ему сделалось той земли, что находилась под индивидуальными посевами членов артели. «Кто, говорит, желает, пусть обзаводится огородом возле хаты и чтобы не больше нормы». А ту землю запахал и весной посеял общественный ячмень… Лишил людей подсобных посевов.

— Ну, и как? Обходятся?

— Посеяли кое-что по мелочи возле хат… А вся надежда теперь у них на колхоз. Уродит в колхозе — и у них будет, а не уродит — клади зубы на полку… Это же настоящий перегиб! Ежели каждый будет надеяться на колхоз, то что ж тогда получится?

— А на кого ж еще надеяться? — спросил Сергей.

— Как — на кого? — с обидой переспросила тетя Даша. — Становись председателем, тогда и узнаешь, на кого…

Сергей не мог понять, почему тетя Даша так обиделась, и уже не стал ее ни о чем спрашивать. А шарабан тем временем подъезжал к бригадному двору — тут также в глаза бросались опрятность и хозяйский порядок во всем: двор был обнесен дощатым забором, ворота закрыты на засов, сельскохозяйственный инвентарь, брички стояли под навесом, навоз сложен квадратным стожком… Тетя Даша погнала лошадь, даже не взглянув на бригадный двор.

Вскоре шарабан подкатил к высокому, стоявшему в саду, каменному дому с окнами, смотревшими на улицу. Во всем доме — ни души, один лишь сторож, старик инвалид, дремал возле телефонного аппарата. Если бы в комнату вошла одна тетя Даша, сторож, наверно, так бы и продолжал наслаждаться покоем, но, увидев военного, он торопливо встал и сообщил, что «вся канцелярия находится в степу».

— А где же Стефан Петрович? — спросила тетя Даша.

— Они еще и в конторе не появлялись, — последовал ответ.

— Да вот он и сам хозяин! — сказала тетя Даша, взглянув в окно.

Из глубины двора торопливо шел коренастый старик, в холщовых штанах и в ситцевой рубашке, подпоясанной широким ремнем с медной бляхой. На ногах — черевики, шерстяные носки — поверх штанин. Соломенный картуз, ставший от времени зеленовато-бурым, был надвинут на лоб. Когда старик подошел и поздоровался, Сергей с интересом посмотрел на его худое лицо, поросшее редкой и совершенно белой щетиной, на глаза, умные и еще молодые.

— Дарья, а ты опять ко мне? — спросил Рагулин, прищурив оба глаза.

— К вам, Стефан Петрович.

— Не насчет ли сенокоса?

— Насчет этого самого… Не жадничайте, Стефан Петрович.

— Да и какое тут может быть жадничанье? Посуди сама. Сенокосы-то не мои? Не мои. Могу ли я ими распоряжаться? Не могу. А общее собрание-оно всему хозяин — никак не дозволяет.

— И когда же вы успели спросить общее собрание?.. Вы захотите, а собрание не станет возражать. Ведь у вас сенокосов много.

— Верно, сенокосов много, но они ж и нам нужны…

Видимо, считая, что дальше говорить о сенокосе бесполезно, Рагулин обратился к Сергею:

— Тимофеич, а ты как? Насовсем или только на побывку?

— Насовсем.

— Хоть ты-то на меня, старого, не обижайся.

— За что же? — удивился Сергей.

— А за то, что не смогу тебе выписать из кладовой ни меду, ни там чего другого… Словом, рад бы своему станичнику…

— Что вы, Стефан Петрович? — краснея, проговорил Сергей. — У меня и в мыслях этого не было. Да разве я в чем нуждаюсь.

— А я так, только к слову сказал… Пока было — помогали.

— И не стыдно вам, Стефан Петрович, — отозвалась тетя Даша. — И меду у вас бочки, и масла вагон, а все притворяетесь, все плачете, все жадничаете. В могилу с собой думаете забрать, что ли? Поедем, Сережа!

Уезжать Сергею не хотелось. Чего доброго, старик может подумать, что Сергей и в самом деле на него обиделся. Поэтому, усадив в шарабан разгневанную Дарью Никитишну, Сергей сказал ей, что хочет остаться и поговорить с Рагулиным, и через некоторое время снова вошел в дом…

Тому, что Сергей не уехал, Стефан Петрович немало удивился и обрадовался так, точно перед ним стоял не Сергей Тутаринов, а вернувшийся из армии его родной сын. Он пригласил Сергея в кабинет, усадил на лавку, сел рядом, угостил табаком, разговорился — стал совсем другим человеком. Вошедшему кучеру велел подождать запрягать лошадей и пойти позвать кладовщика.

— Надо попотчевать гостя сильванером, — сказал он, когда вошел кладовщик. — Пока запиши в ведомость, а потом оформим через бухгалтерию. — Он посмотрел на Сергея веселыми молодыми глазами и добавил: — Ни у кого нет виноградников, а у «Буденного» имеются.

Когда была выпита бутылка отличного сильванера, — такого вина Сергей давно не пробовал, — Стефан Петрович заговорил, сидя за столом и не глядя на гостя:

— Дарья Никитишна обиделась и здорово обиделась… А за что? В скупости обвиняет. Третьего дня скопидомом назвала. Такой, разэтакий, ненажорливый… А разве я могу распоряжаться колхозной землей, как своей собственной? Это не то, что выпить бутылку вина, — цена ей грош, а и то надобно вести учет: кто выпил, когда и при каких обстоятельствах… А тут речь шла о земле… Эх, земля, земля, — мечтательно проговорил он, — и радость в тебе и горе… Весной пришлось отобрать у колхозников землю, что находилась под индивидуальными посевами, — сколько возникло обид и неприятностей! А что это за земля? Еще в самом начале войны прислали к нам председателя колхоза. Стал он наводить порядки, а колхозного дела, видать, не знал: сдуру взял и отрезал кусок земли от общественного клина, а потом поделил между колхозниками. Некоторые радовались, — как же, появились на свет божий единоличные посевы!.. А теперь нам пришлось поломать эту незаконную дележку, — и что же ты думаешь, дело дошло не только до бабских слез, но и до райпрокурора! Обидел Рагулин, жадюгой стали звать, жаловаться во все концы… Сам Федор Лукич Хохлаков вызвал: «Ты, говорит, зачем преждевременно коммунизм устанавливаешь?» Стал я ему объяснять. И слушать не желает. «Почему, говорит, у Артамашова, у Байковой и во всем районе есть индивидуальные посевы, а у тебя нет?..» Есть-то они есть, но что из этих посевов получается? Для колхоза — это же горючие слезы… Сергей Тимофеевич, ты человек молодой, рассуди, как же можно было дальше терпеть такое положение? Некоторые особо расторопные колхозники обзавелись землишкой, скотом, птицей, и все их нутро уже повернуто к своему клочку земли. Такому колхознику и горя мало: будет приплод на ферме или не будет — у него есть свой скот; уродит ли общественный посев или не уродит — у него свой хлеб растет… Что ему печалиться! Вот мы ту землю снова вернули колхозу. Было собрание. Я тогда так и сказал: хотите жить в достатке — сделайте весь колхоз богатым, а на индивидуальных посевах мы далеко не уедем… Вещь уже известная.

— И что же вы этим достигли?

— Достижения будем подсчитывать осенью, — ответил Рагулин и сощурил оба глаза. — А ежели, скажем, для интереса сравнить «Буденный» с «Кочубеем» или с «Ворошиловым», то мы уже и теперь в барышах. Дворы у нас, небось заметил, обгорожены — основной-то огородишко при усадьбе; выход в поле у нас нынче сто процентов, а ворошиловские бригадиры все еще разъезжают по-над дворами и уговаривают баб идти на работу, точно на свадьбу: иная пойдет, а иная к себе на огород поспешит, только ее и видели. И еще: мы уже давным-давно закончили третью прополку, посевы у нас чистые, ждем урожая, сено начали косить, а у Артамашова бурьян гуляет по полю — некогда ворошиловцам за своими посевами прополоть общественную кукурузу или подсолнухи. Вот оно — какая выгода… Опять же в кладовой навели порядок: есть у тебя трудодни — милости просим, а нет — обходи десятой дорогой. А то как бывало? Заходи в кладовую всякий, кому не лень, и возле этого места развелось много дармоедов. А теперь кладовая у нас на замке! И хоть меня жадюгой зовут, оскорбление наносят, а ничего не поделаешь, приходится скупиться, сама жизнь заставляет… Скажи, правильно я поступаю?

Сергей сразу не нашел нужного ответа и промолчал. То, что он услышал от Рагулина, убеждало его в том, что колхозы Усть-Невинской нуждаются в каких-то организационных мерах, а каких именно — не знал, и поэтому не мог сказать — правильно или неправильно поступал Рагулин… Ему хотелось ближе познакомиться с тем, о чем рассказывал Стефан Петрович, и он весь день проездил с ним по полям, побывал на фермах, в садах, на виноградниках… А на следующий день пошел в колхоз имени Ворошилова.

Алексей Артамашов встретил Сергея во дворе правления, пожал руку, а потом обнял за плечи и, не дав сказать слова, увел в кабинет. Артамашов — веселый, еще молодой человек, всего лет на пять старше Сергея — любил щегольнуть горской одеждой: носил суконные галифе с кожаными леями, шевровые, без каблуков сапожки — такие мягкие, что когда он шел, то шагов не было слышно; длинную, со стоячим воротником рубашку, подпоясанную тонким ремешком; зимой носил кубанку и башлык, а летом — широкополую, из козьей шерсти шляпу. Он был худощав, с коричнево-темным цветом лица, — там, где его не знали, выдавал себя за черкеса и на свадьбах лихо танцевал лезгинку с кинжалами.

— Итак, Сергей Тимофеевич, — заговорил он, неслышно расхаживая по кабинету, — хорошо, что ты сам пришел, зараз мы решим все бытовые вопросы. Говори, что тебе выписать из кладовой?

— Решительно ничего не надо, — поспешно ответил Сергей.

— Брось, брось скромничать. Скромность — штука хорошая, она украшает героя, а все ж таки и герой кушать хочет… Правильно я понимаю?

— Об этом, прошу тебя, не беспокойся…

— А ежели я хочу беспокоиться? — Артамашов подсел к Сергею: — Поросенка возьмешь? Или лучше барана?.. Да ты чего краснеешь, как невеста. Говори! Не бойся, мы не обеднеем…

— Алексей Степанович, — заговорил Сергей, — неужели ты для всех так щедр?

— А что? — Артамашов встал;- Не щедр, а если надо человеку помочь, помогаю. Чего ж скряжничать? Рука дающего — не оскудеет… Знаешь ты об этом? Я не Рагулин! — Он улыбнулся и пояснил: — Есть у нас такой скупой рыцарь, не человек, а жила…

— А мне кажется, что Рагулин-то и есть настоящий бережливый хозяин, — сказал Сергей вставая. — Вчера я был у него…

— У Рагулина?! — удивился Артамашов. — И ты молчишь? Да расскажи, как он тебя встретил?

— Как? Обыкновенно, — сухо ответил Сергей.

— Наверно, плакал, жаловался, как ему, бедняге, трудно, как он без собрания и шагу ступнуть не может… А врет и дурачком прикидывается. Ой, скряга! Да у него и секретарь парторганизации такой жадюга! Отобрали у колхозников землю — и гордятся! А что в том плохого, что колхозники имеют свои посевы? Я тоже член партии, а ничего в этом плохого не вижу. Разве у нас земли мало? Земли хватает, даже служащим в аренду сдаем… Пускай себе обрабатывают, все государству польза… Скажем, стихийное бедствие, засуха, неурожай, а я за своих колхозников спокоен, без хлеба они не будут. В колхозе не уродит — у них уродит, — вот тебе и выход из положения. А если буденновцев постигнет неурожай, то Рагулину трудно придется…

— Странные у тебя, Алексей Степанович, мысли, — перебил его Сергей. — Для того и колхозы строили, чтобы не надеяться на «авось», а постоянно иметь урожаи.

— Эх, Сергей Тимофеевич, боевая ты наша гордость, — сказал Артамашов и сокрушенно покачал головой. — Вижу, воевал ты здорово, а в мирных делах ни черта не смыслишь… не обижайся, это я по-свойски. — Артамашов рассмеялся, обнял Сергея за плечи. — А валушка я тебе выпишу… От себя. Все! Договорились.

— А я прошу этого не делать, — решительно заявил Сергей. — И вообще я не нуждаюсь ни в чьих подачках… Ты бы постыдился об этом говорить!

— Ради бога, Сергей Тимофеевич. Зачем же обида? Пожалуйста, но я хотел как лучше… От себя!

Сергей ничего не сказал, только широкие ленточки его бровей сердито сдвинулись… Артамашов хотел перевести разговор на другую тему, рассказывал о рыбной ловле, но Сергей был безучастен к этому разговору. Расстались они сухо. «Да, этот в одну упряжку с Рагулиным не годится, — думал Сергей, направляясь домой. — Надо поговорить в районе, а то, чего доброго, размотает колхозное хозяйство…»