Часть 2 Канкан для полковника Кудасова

«Контрики»

…Обливающийся потом подполковник милиции Петренко не знал, чего опасаться больше: с одной стороны, ему отнюдь не улыбалась перспектива оказаться в кудасовских подвалах у местных оперов – в их надлежащее правосознание, а главное, в душевность методов допроса верилось слабо.

С другой стороны, существовала и более реальная опасность, последствия которой могли сказаться немедленно.

Мухомор представил, как некий “контрик” – контрразведчик, по совместительству исполняющий функции дознания, через час-два будет стряпать отказной материал: “травма была получена при падении теменной частью головы на трату… (зачеркнуто) трото… (снова зачеркнуто)… тротуа… (не читается)… на мостовую. Это произошло вследствие случайного запутывания в икроножных мышцах ног потерпевшего его боевой шашки, отнесенной туда штормовым порывом ветра, обусловленного несанкционированным перемещением вдоль фронта большевистской конницы [О подобных “отказных” материалах см.: А. Кивинов. “Целую, Ларин”]… На основании изложенного, руководствуясь параграфами… Уголовного уложения Свода законов Российской империи, постановил: в возбуждении уголовного дела по факту гибели подполковника Петренко Н. А. отказать, направив данный материал в ставку штаба армии для принятия мер общественного (хм-м!) воздействия по отношению к буденновским войскам. Считать господина Петренко геройски погибшим при исполнении служебных обязан”…

Додумать окончание постановления Мухомор не успел, так как чуть было не упал, действительно запутавшись ногами в кудасовском подарке. Спасибо сопровождавшему поручику: тот вовремя ловко подхватил гостя под локоть.

С грехом пополам они наконец-таки добрели до здания контрразведки, вокруг которого подозрительно ощетинилась штыками чуть ли не рота солдат, а также сновало множество офицеров. В это время прозвучала команда строиться. Военные некоторое время побегали и разобрались в шеренги. Поручик успел указать Николаю Александровичу его место.

“Пронесло! – подумал Мухомор, осторожно разглядывая соседей. – Во всяком случае, пока меня не раскололи. Хорошо еще, что нынче в Питере партбилеты вышли из моды и на службу их никто не носит”…

Петренко очередной раз вытер со лба пот.

– Что, вам тоже тяжело по утрам? – осведомился у него сосед слева, почему-то прятавший за спиной гитару с бантиком на грифе. – Я, знаете, тоже вчерась маленько перебрал…

Николай Александрович чуть повернулся к невысокому тучному офицеру в пенсне на мясистом носе, от которого щедро пахло перегаром, а тот продолжал:

– Я вас, случайно, не встречал вечером в казино? Это было просто прелестно… Там, представляете, была такая мадам… Я ей и говорю: “П-пзвольте поцвать вам ручку”. А она так жеманно: “Что изволите?” “Ручку поцв-вать”, – говорю, а сам ее цап – и к губам…

– Кого, мадам?

– Да нет же, только ручку… Нежно так пцевать…

Видно бедолага до утра находился под ярким впечатлением лобызания прекрасной незнакомки, так как язык у него здорово заплетался. Но завершить светскую беседу и в таком состоянии не пришлось. На пороге контрразведки появился сам полковник Кудасов.

Кто– то заорал:

– Смирна-а! Господа офицеры!…

Начальник контрразведки, приняв рапорт о построении вверенных ему сил, хмуро объявил, что со дня на день ожидается прибытие в город верховного главнокомандующего.

– …И наше подразделение обязано с честью встретить барона! А потому сейчас придется заняться строевой подготовкой. И чтобы к моменту, когда мы пойдем торжественным маршем перед его высокоблагородием, ни один из вас не смел уронить часть мундира славной контрразведки! На сегодня все ранее запланированные мероприятия отменяются…

Николай Александрович попытался сообразить, каким образом можно уронить именно часть мундира, но решил, что Кудасов просто оговорился.

Главное было не это, а грядущий результат.

Петренко нечто подобное уже видел.

Да-да, это было в городе Сестрорецке.

Тогдашний начальник ГУВД, облачившись в шитую на заказ фуражку-аэродром, гордо следовал на белом “мерседесе” за строем личного состава местного отдела милиции. Набранный в основном из окрестных деревень состав, облачившись в парадную форму, хмуро двигался вперед под недоуменные вопросы местных жителей, связанные с возможным началом войны. Вопросы были более чем уместными, так как на поясах стражей порядка висели тяжелые кобуры с пистолетами, а за плечами болтались вещмешки, подлежащие последующей проверке бдительным начальством. Местные милиционерши, шагавшие бок о бок со своими коллегами-мужчинами, ехидно предвкушали, как мудрый генерал, заставивший их вырядиться в единообразные колготки, будет рыться в кучах прокладок и тампонов, которыми, за неимением положенных сухих пайков, были укомплектованы вещмешки. Но генерал, убедившись, что его подчиненные сумели преодолеть несколько километров походной колонной, величественно удалился на своем “мерседесе”, любезно предоставив возможность знакомиться с прокладками заместителям. Через некоторое время “мерседес” был передан новому руководителю главка, а на память о прежнем остались лишь стены отделений милиции, выкрашенные в веселенькие цвета “приходи – обхохочешься”…

А меж тем построение, в котором принимал участие Мухомор, продолжалось.

Неожиданно начальник контрразведки заметил, что упитанный офицер с гитарой, стоящий подле Петренко, как-то странно ведет себя: закрыв глаза, он прислонился к плечу соседа и откровенно спал прямо в строю, сладко причмокивая толстыми губами.

– Кто вам разрешил дрыхнуть? – набросился Кудасов на подчиненного, которого в этот момент сосед предусмотрительно толкнул локтем. – Здесь вам плац, а не опочивальня, здесь офицеры, а не официанты! И не смейте путать плечо товарища с задницей куртизанки!

– Виноват, господин полковник, – мигом очнувшись, абсолютно трезвым голосом возразил офицер, – это просто я медленно моргаю!…

– Распустились!… Всем моргать, как положено! – прозвучал грозный приказ. – А теперь…

– К торжественному маршу… По подразделениям… На одного линейного дистанция… Взвод управления – прямо – остальные – на-пра-а-во… С песней… Ша-агом… Марш!…

“Как ныне сбирается вещий Олег…” – грянул запевала, и по плацу слаженно загрохотали сапоги…

“Отмстить неразу-умным хаза-арам…” Седоусые, потряхивающие солидными животами полковники из взвода управления и зеленые кадеты из комендантской роты одинаково старательно чеканили шаг, широко раскрывая рты под всевидящим оком начальника контрразведки…

“Их села и ни-ивы за буйный набег…” – неслась раскатами грома песня над не успевшим проснуться городком, заставляя истово креститься богобоязненных старушек…

“Обрек он меча-ам и пожарам!”

Последующие часы превратились для непривычного к практическому выполнению строевого устава Мухомора в сущий кошмар.

Времена большого любителя “молодцеватых подходов” – бывшего начальника ГУВД генерала Позвезделко, казалось, канули в Лету, а потому смотры строя и песни на берегах Невы давненько не проводились даже в милиции, не говоря уж об экс-пионерских лагерях. И, потерявший былые навыки маршировать, Петренко про себя проклинал все и вся. Потом он неожиданно вспомнил о предстоящем строевом смотре в родимом РУВД “в целях усиления морального духа для борьбы с оргпреступностью”, с которого, собственно, и начались все неприятности…

Стараясь хотя бы немного отвлечься от муштры, Николай Александрович думал о невесть куда сгинувших оперативниках.

Промаршировав час, он готов был бы расцеловать от радости Плахова с Роговым, сумей они немедленно найти и запустить тот злополучный шкаф-контейнер. После второго часа Мухомор смирился даже с идеей, что напишет по возвращении рапорт о присвоении им внеочередных званий и снимет прошлые взыскания. На третьем часу маршепения начальник РУВД, подобно одному известному джинну из бутылки, решил, что, если выживет, конечно, обязательно поймает обоих негодяев, лично отнимет у них удостоверения и с треском выгонит со службы или… или даже сообщит в горпрокуратуру.

“Да– да, именно туда, причем непременно в городскую, а не в районную! И пусть на меня потом кто-нибудь только посмеет посмотреть плохо!…”

– На месте… Стой! Раз-два… Вольна-а!… Разойдись!…

При последней команде маршировавший подле Николая Александровича толстячок с гитарой без сил упал прямо на свой многострадальный инструмент. Участливо склонившемуся над ним Мухомору он лишь слабо прошептал:

– Когда мы поворачивали налево, я готов был рыдать от счастья, так как вы очередной раз не сбились с ноги…

Сам начальник РУВД после окончания строевых занятий тоже был не в лучшей форме и непроизвольно хватался за сердце…

На следующее утро между стоящими напротив изгаженного здания двумя старыми автобусами “Икарус”, внутрь которых временно переселились службы РУВД, метался корреспондент свежеиспеченного журнала “Крыминальный отделъ” и хватал проходящих милиционеров за рукава бушлатов и шинелей.

– Это теракт? – ныл прыщавый писака. – Ну скажите, это теракт?

– Разбираемся, – важно бросил Чердынцев, проводящий развод нарядов ГШС.

В здании РУВД работали согнанные со всего района сантехники и немногочисленный отряд МЧС, проводивший дегазацию помещений.

Корреспондент сунул нос в один из автобусов, но был грубо послан невыспавшимся Дукалисом и ушел греться в припаркованные неподалеку синие “Жигули”.

Рядом с Анатолием сидел Ларин и курил, вполуха слушая наставления Соловца по методике работы с делом пропавшего писателя. У начальника ОУРа совершенно вылетело из головы, как он лично, правда по указанию подполковника Петренко, принимал меры по трансформации заявления генерального директора “Фагота” в ничто и проводил по телефону воспитательную работу с самим Трубецким, его адвокатом и начальником охраны издательства.

На заднем сиденье “Икаруса” спал Казанова, проведший ночь в бесплодных попытках закадрить какую-нибудь даму из отряда МЧС и нарвавшийся в результате на пудовый кулак старшего группы, когда полез под куртку к супруге командира отряда…

К автобусам, поддерживая друг друга, подбрели бледные и шатающиеся Волков с Чуковым.

– Ого! – сказал Чердынцев. – Явились, голубки!

– И что здесь случилось? – тихо осведомился инспектор по делам несовершеннолетних, смотря на мир сквозь щелочки припухших глаз.

– Террористы, – свистящим шепотом поведал начальник дежурной части, которому очень понравилась мысль корреспондента “Крыминального отдела”.

– А-а-а, – выдохнул дознаватель Чуков, с трудом разлепив намазанные противовоспалительной помадой губы. – Сейчас это сплошь и рядом…

Парочка недообмороженных постояла и двинулась к дверям автобуса, откуда неслись рубленые фразы Соловца.

Из– за урны выскользнул хитрый журналист и сунул под нос Чердынцеву маленький диктофон. Это жертвы теракта?

– Нет, – майор ладонью отодвинул диктофон. – Это наши сотрудники, пострадавшие во время задержания особо опасных преступников…

– Каких?

– Это вам знать не положено, – гордо ответил начальник дежурной части и повернулся спиной к корреспонденту.

– Ну мне же надо о чем-то писать, – опять застенал собкор “Крыминального отдела”.

– Пишите что хотите, – отрезал Чердынцев, не поворачиваясь…

Этот ответ майора в дальнейшем привел к целой цепочке происшествий, хоть и не связанных напрямую с героями нашего повествования, но тем не менее оказавших значительное влияние на судьбу начальника РУВД подполковника Петренко.

Корреспондент, обиженный нежеланием ментов сотрудничать с прессой, накропал гнусную и насквозь лживую статейку на первую полосу журнала, в которой представил дружный коллектив РУВД как шайку тупиц, алкоголиков и взяточников. И, за неимением реальных историй, придумал свои, не имеющие никакого касательства к подчиненным Петренко, а похожие на случаи, происходившие с операми в соседнем районе, и немного изменил фамилии героев передовицы.

Пухлощекий главный редактор “Крыминального отдела” Вадик Менделеев, более известный в журналистских кругах под псевдонимом “Дед Онаний”, данный ему за излишнюю активность в выпуске множества почти порнографических изданий, с гиканьем статью одобрил и поставил ее не только в профильный журнал, но и – в немного измененном виде – в три свои газетки с многообещающими названиями “Sex-Navigator”, “Sex-Explorer” и “Sex-Commander”. Изменения в материале коснулись в основном сексуальной ориентации сотрудников РУВД. Так, например, подполковник Петренко был изображен в роли старого гомосексуалиста, растлевающего подчиненных, а майор Чердынцев – как заядлый эксгибиционист.

Первыми стали бить Менделеева менты из соседнего с петренковским РУВД, возмущенные намеками на “голубизну” своего начальника.

Затем к ним присоединились сотрудники Управления собственной безопасности ГУВД, которым высочайшим распоряжением начальника Главка был спущен материал для проверки. “Деда Онания” трижды вызывали по известному адресу и все три раза увозили из здания УСБ на машине “скорой помощи”.

Автор статьи, видя такие расклады, затихарился, переехал к любовнице и три месяца не казал носа за пределы ее квартиры.

Похудевший на двадцать килограммов Вадик долго не мог понять, за что его организованно дубасят как районные оперуполномоченные, так и дознаватели УСБ. Ибо, по укоренившейся ментовской привычке, главному редактору не объясняли суть дела, а требовали рассказать абстрактную “правду” и тут же дуплили, как только он открывал рот, чтобы задать встречный вопрос.

Наконец по прошествии сорока пяти суток “Деду Онанию” по секрету сообщили, что его проблемы связаны с пресловутым материалом о залитом фекалиями РУВД.

Менделеев быстро сварганил статью, в которой объяснил немногочисленным читателям “Криминального отдела”, что речь в передовице шла не о РУВД N-ского района, и даже не об управлениях Х-ского и Y-ского районов, а о райотделе в совсем другом регионе. Но опрометчиво идентифицировал регион, за что получил в морду от командировочных из далекой республики, совершенно случайно бывших в дни выпуска “опровержения” на милицейской конференции в Питере и заскочивших “на огонек” к расслабленному и успокоенному главному редактору.

“Дед Онаний” после финального избиения страшно напился, кое-как доехал до дома и, не дойдя пяти метров до своей парадной, рухнул на газон аккурат под своим балконом. А жил он на седьмом этаже.

Спустя полчаса с балкона третьего этажа выглянул сосед Менделеева, регулярно наблюдавший Вадима в состоянии сильного алкогольного стресса, узрел неподвижное тело и с ужасом понял, что главный редактор “Крыминального отдела” и нескольких журнальчиков с обнаженными девицами на обложках сверзился-таки со своего седьмого этажа.

“Скорая” приехала быстро, загрузила ни на что не реагирующего “Деда Онания” на носилки и под вой сирены доставила тело в больницу.

Там ему затолкали в брюхо зонд, дабы посмотреть, нет ли внутреннего кровотечения.

Признаки кровотечения, естественно, были, оставшиеся после визита возмущенных командировочных. Хирург принял мужественное решение резать пострадавшего, что и было с успехом проделано. Но внутри все оказалось более-менее в порядке, и Менделеева зашили обратно.

Однако злоключения Вадима на этом не закончились.

Хирург поручил двум молодым медсестричкам отвезти больного в палату, они потащили носилки по лестнице и случайно уронили. При падении “Дед Онаний” сломал мизинец на левой ноге, правую ключицу, два ребра и получил легкое сотрясение мозга. Наутро, загипсованный и перебинтованный, он устроил безобразный скандал персоналу больницы, утверждая, что не только не падал с балкона, но даже не дошел до дверей парадного. Разумеется, Менделееву не поверили и все время излечения держали на успокоительных препаратах.

По выходе из больницы Вадим утратил интерес к эротическим и криминальным изданиям и сконцентрировал свою энергию на поддержке одного из кандидатов в Законодательное собрание города от партии “Доля Петербурга”, оказавшегося, как выяснилось позже, стойким приверженцем полового воздержания и руководителем общественного объединения “Девственники России”.

Но это уже совсем другая история…

Что касается подчиненных Мухомора, то ни один из них при всем желании не смог бы в это время спасти собственного начальника от строевых мучений.

За несколько часов до репетиции парада Васе Рогову еще ночью в упорной борьбе удалось-таки победить в схватке с обнаруженной на кладбище девушкой и даже успокоить ее. После этого недавняя пленница приняла активное участие в оказании первой медицинской помощи, прикладывая к расцарапанной физиономии оперативника листы подорожника.

Вася лишь тихонько охал, героически перенося эти муки. В результате новую знакомую удалось убедить, что для полного выздоровления ему необходим строгий постельный режим. Тут же оперативник осторожно заметил, что он просто мечтает о хотя бы об одном глотке чистой родниковой воды, так как крайне изголодался по причине отсутствия места для ночлега.

Девушка, назвавшаяся Ксанкой, хихикнула, но согласилась помочь в поисках временного жилья. Несмотря на ее огромное желание немедленно расправиться с насмерть перепуганным Косым, Рогов не позволил это сделать, заметив, что “война – войной, а обед – вовремя”, и предложил вернуться на кладбище ближе к вечеру.

– Понимаешь, он тут много интересного наговорил про местную контрразведку, – душевно увещевал Вася, – а у меня с этой конторой свои счеты. Так что давай лучше выспимся по-человечески, а потом вернемся за ним, добеседуем. Да и подумай, далеко ли мы уйдем с этим косым в городе, где на каждом шагу патрули?

Ксанка нехотя согласилась.

Через непродолжительное время Вася уже сладко спал в каком-то сараюшке на морском берегу. Последнюю мысль, мелькнувшую у него в голове: “В каждом месте есть свои прелести, но на курорте – еще и чужие” – он додумать не успел, так как слишком устал. Сочувственно взглянув на своего спасителя, девушка отправилась подыскивать ему более подходящее жилье. Во всяком случае, на сон грядущий, она именно так объяснила оперативнику необходимость уйти. Вася попросил, чтобы Ксения не задерживалась, так как он не знает города, а ему еще надо встретиться со своим потерявшимся товарищем.

– Как его зовут? – осведомилась девушка. – Может, я его знаю?

– Игорь. Игорь Плахов, – ответил сонный Вася. – Но честное слово, ты с ним не могла здесь встречаться. Мы приехали только вчера и из такого далека…

– Раньше я был обычный геолог, а теперь – просто сука! – рыдал и извивался на экране маленького переносного телевизора “Шилялис” пьяненький председатель Совета Федерации Мирон Абрамович Козлевич, которого бесстрастный объектив скрытой камеры засек на презентации какого-то очередного столичного банка.

– Самокритично, – прокомментировал ведущий телепрограммы “Абсолютно секретно”, когда минутный ролик закончился. – А теперь давайте обсудим с нашим гостем в студии последствия этого неожиданного заявления столь высокой государственной персоны… Владимир Вотльфрамович, что вы думаете об использовании господином Козлевичем термина “просто сука” в приложении к самому себе?

– Этот подонок еще и не такого заслуживает! – Лидер либеральных демократов сразу взял нужную ноту выступления, за что его так любили зрители и слушатели. – Я бы даже назвал его “позорной полупархатой сукой”, особенно после того, как он отказался встретиться с нашими друзьями-палестинцами! Однозначно! Данный типчик, я не побоюсь этого слова – политикан, дошел до такой наглости, что…

Проснувшийся Казанцев покрутил верньер на передней панели “Шилялиса”, увеличивая громкость звука.

– Хватит развлекаться! – Подскочивший к телевизору Соловец выключил говорящий ящик. – У нас дел невпроворот!

– Каких дел? – широко зевнул Казанова.

– Таких! – взвизгнул майор, на которого последние события оказали сильнейшее воздействие и временно превратили в невротика. – Иди найди Твердолобова, и вместе с ним отправляйтесь за УАЗом.

– А как мы его сюда привезем? – не понял капитан, наслышанный о случившейся накануне аварии.

– Я уже договорился! – Соловец ткнул пальцем в окно, за которым рычал двигателем тягач с платформой для перевозки тяжелой техники.

– Может, лучше Андрюху с Толяном послать? – предложил Казанова.

– Я их уже отправил куда надо, – отмахнулся начальник ОУРа, поднял трубку телефона, шнур которого тянулся через форточку “Икаруса” в распахнутое окно на втором этаже здания РУВД, и набрал номер канцелярии районной прокуратуры. – Так что не рассиживай и вперед… Алло, алло! Вы не подскажете, Петренко к вам не заходил?… Нет?… И вчера не было?… Жаль… Кто говорит? – Соловец передернул плечами. – Это один его знакомый… Нет, не из милиции… Нет, и не из таможни… Нет… Что-о?!. Из морга?!. Зачем?… Какой эксперт звонил?… Не грузи себе голову, лапочка… Кто чувырло?! Я?!. Да ты сама такая! Дура! – Разгневанный майор прервал разговор и надулся.

Что же касается самого Плахова, то ему пришлось значительно труднее.

Под недоверчивыми взглядами карусельщика Мефодия со товарищи оперативник уже который раз пытался объяснить, что питерская милиция не имеет никакого отношения ни к царской охранке, ни к кудасовской контрразведке; что он самого что ни на есть пролетарского происхождения, а во время учебы в институте подрабатывал и дворником, и грузчиком… Но, интересно, какими ораторскими талантами надо обладать, чтобы убедить слушателей в том, что ты добрался к ним не на поезде, в экипаже или, на худой конец, пешком, а в некоем шкафу?…

Какая– такая машина времени?…

Какие восемьдесят лет спустя?…

– Здравствуй, правнучек, – иронично приветствовал пленника аптекарь, – ты ври, да не завирайся.

– Правильно, – загорячился чумазый чистильщик обуви, – да он же вылитый буржуй! Ты, дядя Мефодий, на руки его посмотри! Они же ничего тяжелее, чем перо, не держали!…

– Руки, руки! – отчаянно сопротивлялся Плахов. – Дались вам мои руки!… – И вдруг нашелся, бросив взгляд на стоящее в углу подсобки пианино. – Да я – музыкант! Лабух!…

– Я вас умоляю! Не смешите мою попу – она и так смешная! – встрял в разговор артист. – Так где ж это вы видали, прошу прощение, тапера с такой прической?! – Буба театральным жестом простер руку в сторону стриженной под “ежик” головы оперативника. – Да все ж музыканты волосаты, словно красавицы с Молдаванки. Пейсы – раввину, бороду – художнику, а длинные волосы… это, простите меня, привилегия только музыкантов и анархистов…

Зло сверкнул глазами цыганенок, снова настойчиво предложив “пустить в расход” пойманного шпика.

– Слышишь, что народ говорит? Врешь ты все. В расход тебя надо. – И дядя Мефодий задумчиво покрутил стволом своего револьвера.

– Зачем в расход? Расход нам не нужен! – запротестовал Плахов. – Я доказать могу…

– Так пусть молодой человек и сыграет, – очередной раз с любовью подышав на бильярдный шар, заметил аптекарь.

– Правильно товарищ Кошкин говорит, – оживился чистильщик обуви, – пусть попробует сыграть. Только какую-нибудь нашу, не буржуйскую. Раз говорит, что в народной милиции служит, то пусть про нее и споет. Революционную песню о рабоче-крестьянской милиции.

– Лучше про любовь, – предложил аптекарь, – про товарищескую, в борьбе за народное дело…

Карусельщик согласно кивнул головой и велел развязать Плахова, предупредив, чтобы тот не вздумал пытаться убежать.

Размяв затекшие пальцы, Игорь уселся за пианино.

Как на зло, в голову не приходила ни одна более-менее подходящая мелодия, а несколько лет занятий на пианино, которые в школе заставляла посещать мама Плахова, не давали шансов выдать грандиозный экспромт.

Тогда он, вспомнив последний праздник в РУВД, попытался сыграть и даже спеть “Мурку”. Несмотря на уверения музыканта, что произведение посвящено погибшей сотруднице Губ. ЧК Марии Климовой, экзамен оказался не сданным. Более того, Касторский заявил, что впервые исполнял подобные куплеты еще на свадьбе у незабвенного Бени Крика.

– И это вы называете революционной песней? Я смеюсь вам в лицо. Вы никогда не слышали, как поют настоящие бандиты… “Гром прогремел, золяция идеть… Губернский розыск рассылает телеграммы… Что вся ж Одесса переполнета ворами… Что наступил критический момент… И нас заел преступный елемент”…

Касторский, декламируя свой шлягер, пытался пританцовывать и, наверное, учинил бы целый концерт, если б его не остановил Мефодий.

– Ты и правда давай-ка что-нибудь пооригинальнее, как Даниил давеча предлагал.

– Правильно, – опять встрял в разговор чистильщик обуви, – я ж говорю, про товарищей, про любовь. Ну, что-нибудь вроде “Дан приказ ему – на Запад, ей – в другую сторону”…

Не желая перечить привередливым заказчикам, Игорь взял несколько аккордов и запел.

На праздниках припев обычно подхватывали все оперативники, собравшиеся за столом, но теперь Плахову приходилось отдуваться самостоятельно.

Во время очередного припева Игорь краем глаза заметил, что штиблет Касторского начал осторожно отбивать такт музыки, а сам артист начинает потихоньку пританцовывать. Это, хоть и слабо, но вселяло надежду в более-менее благополучный исход концерта.

– Браво! Брависсимо! – восторженно аплодируя, закричал Буба. – Бис!…

Заулыбались и Данька с цыганенком. Даже подозрительный аптекарь перестал хмуриться и дышать на бильярдный шарик.

Только более опытный дядька Мефодий почему-то не торопился радоваться.

Он заставил Плахова еще раз повторить свою историю со времени появления в городке, крайне интересуясь при этом подробностями ареста сапожника. Когда Игорь дошел до истории с задержанием Мухомора, подпольщик сочувственно закивал головой. Но тут Буба не к месту вспомнил, что видел вчера господина, похожего по описанию на начальника пленника, в кабаре. И не одного, а в теплой компании полковника Кудасова.

Это, как говорится, был удар ниже пояса.

Плахов понял, что, если немедленно не произойдет чуда, его не спасут никакие шлягеры, а дядька Мефодий уже начал взводить тугой курок своего револьвера.

Но чудо произошло: в самый ответственный момент у входа кто-то негромко постучал явно условным стуком.

Все смолкли.

Только аптекарь, подойдя к дверям, осторожно осведомился:

– Кто там?

– Это я, товарищ Кошкин! – послышался с улицы девичий голосок. – Ксанка. Впустите, пожалуйста…

Последующее время до Плахова никому не было дела: все расспрашивали девушку об ее ночных приключениях и неожиданном спасении, а она все с большими подробностями пересказывала подвиг неизвестного чекиста по имени Вася.

В глазах слушателей спаситель представал эдаким былинным богатырем, запросто расправившимся с троими белогвардейцами, а потому Игорь сразу не сообразил, что речь идет о его коллеге.

– Он очень устал и сейчас спит в надежном месте, – сообщила Ксанка, – а потом Васе обязательно надо помочь найти товарища.

– Какого такого товарища? – поинтересовался Мефодий.

– Товарища Плахова. Вася говорил, что его так зовут. Игорь Плахов. Он тоже из питерской “чрезвычайки”.

Дядька Мефодий недоуменно уставился на пленника…

– Ни фига себе – “контрики”! – Касторский передвинул канотье на затылок. – Как говорила моя покойная бабушка: “Чтоб мне не лопать тараньки к пиву”!…

– Вот это другое дело! – Генеральный директор издательства “Фагот” прошелся вдоль стола, на котором были разложены эскизы рекламных плакатов. – Броско, лаконично и в точку!

– Изящно, – подобострастно поддержал начальник отдела продаж Шариков, склонившись над картинкой, где двое манерных юношей в кожаных штанах обнимали друг друга на фоне обложки учебника по химии для одиннадцатого класса.

– Ха! – Трубецкой плюхнулся в кресло и благосклонным жестом пригласил художника сесть напротив. – Получишь премию. Двести рублей… Нет, двести пятьдесят!…

Мастер компьютерной графики, убивший всю ночь на сбор картинок с буржуазных порносайтов, ничем не выразил своего удивления невиданной щедростью обычно прижимистого Василия Акакиевича и продолжал смотреть на издателя слегка осоловелым взглядом.

– Эту практику надо распространить. – Трубецкого целиком захватила идея активизации рекламной кампании путем охвата секс-меньшинств и людей с отклонениями в сфере половой жизни. – Я тут вечером почитал справочник по патологиям, – гендиректор потряс шикарным альбомом, приобретенным им в Амстердаме, – и выяснил, что их сотни!

“Ага, почитал, – про себя усмехнулся непочтительный художник, – С каких это пор ты по-голландски читать научился? Небось, картинки порассматривал чуток…”

С иностранными языками у Трубецкого действительно все обстояло из рук вон плохо.

Английский он учил в школе, но так и не выучил. Пристрастившись к поездкам во Францию вместе со своими урюпинскими партнерами, Василий Акакиевич принялся овладевать французским, ибо хотел блеснуть перед коллегами, заказав что-нибудь в ресторанчике.

Издатель нанял преподавателя с филологического факультета питерского Университета, однако через три месяца тот сам покинул ученика, сославшись на невероятную занятость на своей кафедре. Долбить по пятидесятому разу в течение одного квартала спряжение глагола “etre” [Есть в смысле “быть” (фр.)] в настоящем времени показалось доценту-романисту слишком тяжелым трудом за те жалкие десять долларов, что Трубецкой соизволял платить за два академических часа.

Василий Акакиевич, который и сам был рад избавиться от зануды-преподавателя, воспрял духом, наотрез отказался отдавать деньги за последние шесть уроков и купил на рынке компьютерный CD-диск с “суперпрограммой”, якобы обучающей пользователя посредством гипнотического воздействия.

Результат не заставил себя ждать.

После пятиминутного просмотра мелькающих на жидкокристаллическом экране цветовых пятен, сопровождаемых льющимися из акустических колонок фразами на французском, Трубецкой со всего маху опустил физиономию на клавиатуру и отключился. Мозг издателя оказался не готов к таким интеллектуальным перегрузкам, как суггестативное обучение. Единственным, что у него намертво впечаталось в память, было сильное желание собрать все свои деньги и отнести их на Сытный рынок какому-то Гиви, торгующему мандаринами на первом лотке справа от главного входа.

Системный администратор, в дальнейшем изучивший запись на лазерном носителе, подтвердил, что в мерцании пятен действительно просматривалось требование спонсировать Гиви, но это говорило лишь о том, что некто использовал методы внушения для улучшения своего финансового положения за счет таких пользователей, как Трубецкой.

Возмущенный генеральный директор съездил на то место, где он покупал диск, продавцов не нашел и наехал со своими претензиями на несчастного Гиви с рынка, оказавшегося мирным сухоньким старичком. Но с тремя великовозрастными крепкими сыновьями, затолкавшими истошно вопящего Акакиевича в контейнер мусоровоза…

– Немного не хватает известных фамилий, – осторожно намекнул Шариков, памятуя об успехе сериала о “Народном Целителе”. – С именами авторов бестселлеров мы могли бы продать еще больше…

Точно! – Издатель потер влажные ладошки и посмотрел на художника. – Сделаем так… Подберешь под каждый плакат одну-две фамилии и поставишь крупно сверху. Типа, “такой-то под таким-то псевдонимом представляет…”. Список возьми в бухгалтерии.

– А на всех плакатах – это не перебор? – поинтересовался художник.

– Василий Акакиевич совершенно прав! – с энтузиазмом воскликнул начсбыта и главный торговец продукцией “Фагота”. – С такой рекламой мы увеличим оборот вдвое!

В дверь постучали, и на пороге появилась секретарь.

– К вам пришли, – проворковала блондинка, славящаяся тем, что наклеивала почтовые марки на отправляемые ею факсы. Другие сотрудники издательства ее не останавливали, с восхищением наблюдая за тем, как Трубецкой каждый месяц оплачивал постоянно возраставшие счета. – Из милиции.

– Откуда? – испугался генеральный директор. Секретарь сверилась с бумажкой.

– Из N-ского РУВД.

– Надо принять, – пожал плечами Шариков. – Если пришли, то просто так не уйдут…

– Зови. – обреченно махнул рукой Трубецкой.