"Эльфийский Камень Сна" - читать интересную книгу автора (Черри Кэролайн)

II. Кер Велл

Бранвин рыдала в верхнем зале Кер Велла, прижав руки к лицу и свернувшись в комок в кресле перед очагом. К ее чести рыдала она в одиночестве — дети были в своей комнате с Мурной, а муж со своими людьми у ворот, ибо это были слезы ярости, беспомощности и многолетнего страха.

Она ненавидела Элд. И эта ненависть была рождена не гневом, хотя и пропитана им, ибо она ощущала себя обманутой. Когда-то ребенком она его любила всей душой и потому-то стремилась уберечь от него детей, движимая больше чем инстинктом. Лес и она были врагами, но потаенными, не явными, ибо все, что она любила, было связано с Элдом: ее муж, ее дом и, наконец, ее дети. Она видела, как пляшет свет и мелькают зеленые листья на всем, к чему она прикасалась, и этот свет был лишен плоти: она не могла укрыться от него или схватить в руку, и любые шторы и ставни были бессильны против него. Он проникал сквозь трещины, и ветер, долетавший из лесов, дышал колдовством, куда как более могущественным, чем ее смертная жизнь.

Что-то коснулось ее детей, какая-то часть Элда удерживала их сегодня, и она сжимала кулаки и вспоминала себя — словно летела в воздухе над девочкой, скакавшей на упитанном кердейльском пони, и девочка эта была ею, и летевшая сверху тоже была она, только взрослая, и она пыталась предупредить девочку: «вернись, вернись, не доверяй им».

И здесь видение всегда обрывалось, ибо пони испуганно отскакивал в сторону. И тем ужаснее оно было, что каждый веселый шаг вприпрыжку казался сверху чудовищно зловещим, и каждое трепетание листьев таило в себе угрозу, о которой дитя и не догадывалось.

«Вернись, вернись, вернись».

Странно, но она не могла вспомнить Арафель. Умом она знала, что та существовала на свете, являя собой власть, обитавшую в самом сердце леса. Сколько раз она говорила с ней с глазу на глаз. Но лицо и голос стерлись из памяти, оставив лишь воспоминание о воспоминании, о чем-то, перевернувшем ее жизнь и оставившем шрам после себя, заставляя ее усомниться в том, а было ли это на самом деле. Она никогда не признавалась в этом своему мужу, никогда не говорила об этом, ибо она знала, что для него все было иначе, и что Элд слишком глубоко вгрызся в его сердце, чтобы он мог его когда-нибудь забыть. Она ненавидела Элд и заключала его в свои объятия, зачиная от него, от Кирана, отца ее детей, ощущая в нем зеленую тишину и мысли, которые она не могла разделить с ним, и томление, против которого она использовала все свое смертное колдовство — «останься, о, останься, не думай о ней, не слушай ветра, не вспоминай ничего».

Иногда ей казалось, что, если бы она могла представить его себе целиком, ей удалось бы овладеть им. Лишь раз она была в сердце Элда, войдя туда за руку с Кираном, и это все, что она видела; но и эти воспоминания протекли как вода сквозь сито ее памяти, и она помнила, что они с кем-то говорили, но кто это был? Еще был конь, на котором ехал Киран, а она не могла. А по правде, она даже не была уверена в том, что это был конь, и не помнила она, был ли он красив или ужасен, лишь одно запало ей в душу, что в нем была заключена власть и что однажды ее муж ездил на нем на войну, что существо это было соткано из света и страха, а иногда память доносила легкое лошадиное сопение и цокот копыт, нет, даже не цокот, а отдаленные, слабые раскаты грома.

Она вздрогнула и взглянула в очаг, где трепетал язычок пламени — весной они всегда поддерживали огонь в этом зале, чтобы было тепло. Воспоминания поблекли, как и положено было колдовству, которое всегда так пряталось в этом мире; поблекли для нее, хотя когда-то она все это видела и прикасалась к эльфийскому коню, и встречалась с Арафелью с глазу на глаз.

«Уйди, — надрывалось ее сердце, — не возвращайся, не тревожь нас снова», ибо она знала, что все полученные ею дары и все ее счастье исходят из этого крайне ненадежного источника.

И меркли волшебные дары, как и само волшебство, в памяти своих свидетелей, кроме тех, в ком текла эльфийская кровь.

Поговаривали, что ее муж — Ши, а значит, обречен. Он никогда не упоминал об этом, хотя и знал, что ей что-то известно, и все же ничего не опровергал. Значит, слухи были правдивы, и такова была его судьба. Она знала, знала, что тревожит его в самых глубоких снах, где его преследует Смерть, владевшая частью его и лишь давшая ему передышку. А случилось ли это с ним где-то в Элде на самом деле или то был лишь кошмарный сон, она не знала, ибо все ее воспоминания текли как зыбучий песок. Но бурная ночь и впрямь повергала Кирана в черное отчаяние, которому он давал волю, когда они оставались одни и он мог не изображать веселость, напускаемую для других.

В такие ночи он почти не спал, вздрагивая при раскатах грома, и успокаивался лишь при первых проблесках рассвета. А после он смеялся и улыбался, словно ничто и не тревожило его; но она боялась таких ночей, и когда они случались, что-то в ней сжималось, и она чувствовала себя несчастной.

«Уходи, — молила она, — уходи, уходи!»

Но ей не удавалось договориться, и то и дело смутно и отдаленно, как сон, она вспоминала лицо, всплывавшее перед ней на мгновение, и свет, то отливавший зеленью, то сиявший солнцем и луной одновременно. Детям милы такие безделушки, и их легко увлечь красочными посулами. У Арафели не было детей, по крайней мере, Бранвин ничего о них не знала и считала, что эльф может испытывать зависть.

О Ши рассказывали и такое, а они могли быть так жестоки, так безрассудно жестоки.

Разве не была с ней жестока Арафель, пообещав маленькой девочке неземные красоты и заманив ее в лес, где она потеряла своего пони и чуть ли ни самую жизнь?

«Пойдем, — до сих пор слышался ей голос в снах, — пойдем, ты увидишь настоящую жизнь».

Но это было лишь воспоминание, голос, столь же неразборчивый, как и черты лица.

То, что она лелеяла в своей душе сейчас, было теплым и крепким, как стены Кер Велла, — руки мужа и смех детей. За это она отдала все волшебные обещания.

«Пойдем со мной, — говорил голос, — и ты увидишь, как проходят годы, как они увядают, словно фиалки; но там, куда я иду, нет увядания. Возьми меня за руку и пойдем, не слушай их зов».

— Бранвин.

Она обернулась, не вставая, испуганная тихим окликом мужа — так бесшумно он поднялся по лестнице, но эта бесшумность всегда была в его природе. Он протянул к ней руки, и она протянула к нему свои, и он опустился перед ней на колени, и обнял ее, и погладил ей плечи, и заставил ее посмотреть ему в глаза.

— Ты плакала? — спросил он, ибо слезы еще не просохли на ее ресницах. — О, Бранвин, моя любовь, моя душа, теперь не надо плакать. Они спасены, в тепле и сыты, и ничего не осталось, кроме царапин и содранных коленок…

— Что они там нашли?

— Что-то… Она сказала — глупую русалку… О, не будем говорить об этом. Пустое: прошло, и больше нам нет дела.

— Они больше не пойдут к реке.

— Нет, не пойдут. Они все поняли, — он погладил ее голову, нежно прижав к себе.

— Это все из-за того, что они гуляют в полях, все из-за того…

— Нельзя вырастить цветы в тени — им нужны солнце и ветер, Бранвин.

Она вздрогнула и отстранилась от него, он остался стоять на коленях, держа в руках ее сжатые кулаки. И долго она пыталась вернуть себе самообладание.

— Они не могут расти, как сорняки, — промолвила она. — Они не могут обманывать Myрнy и убегать.

— Конечно, нет. Но с ними талисманы, и сегодня они принесли им больше чем удачу. Она придет сегодня вечером, Бранвин. Сюда.

Она не сразу поняла его.

— Нет, — ответила она.

— Как это нет? — в полном замешательстве переспросил он, и лицо его исказилось. — Бранвин…

Теперь его отчаяние и недоверие — все проявилось; и тогда она сказала, поскольку никогда не вступала в открытый бой с врагом:

— Прости, я обезумела от горя, я лишь хочу мира в своем доме, лишь мира и покоя…

Он взял ее руку и поднес к губам, но она едва ощутила тепло его дыхания.

— Бранвин. Ты слишком многого боишься.

— Чего она хочет?

У него не было ответа на этот вопрос. И глаза его выдавали какую-то тревогу, подтверждая ее худшие опасения.

— Возможно, предупредить нас. Или объяснить. Не более. Возможно, это лишь знак учтивости. Она такая. Вина Ши очень учтивы. Бранвин, она — наш друг. И всегда была другом. Подумай, чьи земли после войны столь благословенны, как наши, есть ли у кого поля зеленее, чем у нас…

— Или дети, — хрипло добавила она, — такие прекрасные и двое? Я ждала. Я ждала пятнадцать долгих лет, и всякий дом был благословенней нашего. Я нянчила дочерей служанок, мечтая о своих, я видела, как дети, которых я качала, становились невестами и женихами, прежде чем у меня родились сын и дочь. И если это благословение, Киран, то оно слишком не спешило дойти до нас, и прости меня, прости, если я люблю их слишком сильно…

— Разве они только твои? — спросил он.

Ей нечего было ответить. Его взгляд обжег ее, и она вздрогнула.

— Это были долгие годы, — промолвил Киран, — но мы не можем взвалить их на плечи Мев и Келли, сокрушая их дух. Но это были хорошие годы, Бранвин.

— Это были хорошие годы, — согласилась она, — но, о Киран, если мы были столь благословенны, и удача сопутствовала нам, то почему не та, обычная, которой одарены все фермерские жены? Я была лишена ее, потому и боюсь, наверное, сейчас…

— Она — наш друг, Бранвин, она спасла их.

Она задумалась, и что-то потеплело в ее сердце, и память ее прояснилась, и она вспомнила свет, вошедший однажды в Кер Велл, и фигуру в ауре этого света, и голос. Она почти увидела ее, ее облик в оборванных и тусклых одеяниях, и лишь лицо не удавалось ей рассмотреть.

— Я бы хотел, чтоб ей здесь было хорошо, — сказал Киран, — за все, что мы ей должны. За ее дружбу. Бранвин, когда-то, давным-давно этот зал принадлежал им. И звали его тогда Кер Глас, не знаю, есть ли еще такое место на земле, где она может быть, одновременно оставаясь в Элде. Если бы не Арафель, я был бы мертв, да и все мы…

«Но есть же Донн, — неожиданно мелькнула у нее мысль, — где ты родился. Он тоже когда-то принадлежал им». Но она отогнала ее прочь, как поступала с любой неприятностью, охраняя свое гнездо для тех, кого любила.

— Мы накроем стол, — промолвила она, ища уверенности в привычных вещах и налагая на сверхъестественное узы приличий, как будто могла заговорить и обуздать его. «Если она окажется у меня в зале, — думала Бранвин, — если она войдет в мою душу, если я смогу ей поверить и вспоминать ее потом, мне будет спокойнее; тогда я привыкну и научусь называть ее по имени».

Арафель — так ее звали, или Фокадан, то есть Чертополох, и многими другими именами. Но одного звука было недостаточно. Ей нужно было научиться произносить его душой, как это делал Киран, и у нее были все причины сделать это, ибо Кер Велл был ее домом, и она родилась здесь и в ней текла южная кровь — кровь королей и неприятеля, поверженного Арафелью. Эти камни принадлежали ей, и она знала их магию, и все, что являлось сюда, ступало по ее земле. Здесь она могла научиться и наконец запомнить столь важное ей и не дать ему померкнуть, как оно меркло для других.

Она все еще была сильна. Ее выбрал себе в жены ее муж, чтобы привычно стареть рядом с ней; и она выносила его детей — об этом думала она и ощущала себя в безопасности за стенами Кер Велла.

— Здесь, любовь моя, — промолвил ее муж и коснулся губами ее лба. — Ты увидишь, — он повернулся с очень серьезным и задумчивым видом. — На восходе луны.

Прошло много времени, прежде чем вернулся Барк, ибо он дальше всех углубился в леса, а также из-за того, что он видел, или ему показалось, что видел.

— Жив-здоров, — откликнулся он, когда его господин сам вышел к воротам навстречу ему. — Слава богам, — и тут же отвернулся к лошади, устыдившись, что так ослабел, что глаза щиплет от пота, а может и от другой влаги. Он снял с седла лук и колчан и перекинул их через плечо, прежде чем отдать своего скакуна в руки дожидавшихся конюхов.

— Налейте ему чашу эля, — распорядился Киран. — Приходи в зал, как только разденешься. Я хочу поговорить с тобой.

— Да, — ответил Барк и снова отвернулся, кивнув своему удалявшемуся господину. Его окружили Донал, его двоюродный брат по материнской линии, Ризи, сын Дру, самый младший из шестерых братьев, а также и другие, кто принимал участие в поисках. Мальчик взял у Барка лук и колчан, другой — измазанный грязью плащ.

— Кто нашел детей? — спросил Барк. — И где их на шли?

И странное молчание повисло меж людьми.

— Сам господин, — промолвил кто-то, но чувствовалось, что он говорит не все.

— Пойдем, — сказал Донал, беря его за руку. — Пойдем наверх.

Барк поднялся в оружейную и повалился на скамью, расстегивая пряжки и освобождаясь от доспехов и пропитанных потом одежд. Донал и Ризи стояли рядом, и целый выводок пажей вбегал и выбегал с тазами и полотенцами.

— Как хорошо, — пробормотал Барк, — волосы и борода его слиплись от прохладной воды, а губы были мокры от густого эля. Он вздохнул спокойнее и оглядел стоявших рядом товарищей — Ризи поставил ногу на скамью и уперся в колено руками, Донал прислонился к стене, заправив ладони за ремень. Они совсем не были похожи друг на друга, эти двое — его юный брат был необычно светел — волосы желтее, чем свежая солома, глаза голубые и чистые, как у младенца; Ризи, наверное, уже в колыбели казался взрослым — темный худой юноша с задумчивым взглядом: его родные горы выращивали суровых воинов, как коршуны и ястреба, водившиеся там.

— С ними все в порядке? — снова спросил Барк, ибо смысл ответов был не совсем ясен как будто в них чего-то недоставало. — Где они были? Заснули под каким-нибудь плетнем?

— Никто не знает, — ответил Ризи.

— «С ней», — сказала госпожа, — добавил Донал. — И господин ответил: «нет, не с ней».

— Как далеко ты заехал? — спросил Ризи Барка. — Я доехал до Старого леса, потом вверх по дороге и обратно; и мне не понравилось то, что я ощутил.

— Я дальше, — ответил Барк и нахмурился, вспомнив о темных чащобах и зловещей тишине. — Я боялся не Ан Бега. Совсем не его.

— Я так и думал, — пробормотал Донал. — Я так и знал. Они просто заблудились.

— Они зачарованы. Да и как может быть иначе? — сказал Ризи. — И мне это не нравится.

— Не говори таких вещей, сын Дру, — промолвил Барк. — Не смей говорить о них такое.

— Но это правда, подумай сам, сын Скаги, это правда, — заметил Ризи. — Они нашли дорогу к ней, к Ши, только будучи теми, кто они есть — о, воин, не сердись на меня, я — двоюродный брат их матери и дядя им, я и господину — друг не меньше, чем ты. Отец — эльф, эльфийский помет, но сегодня что-то меня напугало, когда я подъехал к лесу.

— Я боялся, что они пропали навсегда, — безучастно откликнулся Барк, держа чашу на коленях. — А когда зазвучали рога, я испугался еще того пуще. Только не это…так, стало быть, все это были детские шалости.

— Наш господин был встревожен не на шутку, — нахмурился Донал. — Не думаю, что он опасался Ан Бега. Он…

— Молчи! — Ризи внезапно выпрямился и, схватившись за нож, рванулся к лестнице. — Эй, наверху! Эй, вы!

Снизу, из-за поворота лестницы возникла голова, мелькнул собачий взгляд и наконец появилась согбенная фигура человека.

— Калли! — с отвращением промолвил Донал. — Кто там еще?

— Вон! — приказал Ризи, — шпион…

Калли протянул ему ведро.

— Всего лишь несу воду наверх, господин Ризи, всего лишь воду, мне приказали.

— Вон! — закричал на него Барк так, что лестница откликнулась ему эхом, и Калли полетел, подскальзываясь на ступенях.

— Проклятый болтун, — сказал Донал.

— Побудьте здесь, я припугну его, — предложил Ризи.

— Не надо, — сказал Барк, — останься, — ибо южанин был жесток и свиреп. — Не вынимай из ножен этот нож.

— Разве я сказал, что собираюсь пролить кровь? О нет.

— Не надо так шуметь из-за его подслушивания, иначе Калли и об этом расскажет всем. И так довольно сплетен.

— И это еще не все, — пробормотал Ризи. — Теперь их будет больше. Вы, жители долин, все выбалтываете и не умеете хранить секретов.

— Но ничто не заставит народ любить господина Кирана меньше, — сказал Донал. — Пусть он — колдун, но расскажи это на хуторах или заяви это в казармах, и тебе ответят, что сплетня устарела, — он рассмеялся и устроился поудобнее, поставив одну ногу на выступ окна. — Я, признаюсь, время от времени хожу по лесу. Лично я много бы отдал, чтобы увидеть кого-нибудь из волшебного народа. А если это дурно, тогда зачем, Барк, твоя родная мать, да и моя выставляют плошки с молоком по вечерам. И ты, который воевал…

— Ты слишком наивен, — прервал его Барк.

— Ты не хочешь говорить об этом, — теперь уже нахмурившись, промолвил Донал. Он редко когда заводил об этом речь, но сейчас он не намерен был отступать. — Это в природе людей — рассказывать небылицы, не так ли? Как Калли, который болтает обо всем, что услышит, как воробей. По прошествии войн люди еще долго рассказывают о них и слагают песни, как в древности. Есть своя песнь об Эшфорде и о смерти короля, и о Кервалене… Но теперь песен никто не поет. Воины, сражавшиеся на этой войне, стареют, мы там не были и не можем сложить их, даже арфист молчит о ней, потому что никто не хочет ничего рассказывать.

— Арфист воевал, — вспомнил Барк.

— Но ты-то молчишь. Там была Ши. Это так? Ведь все должны были ее видеть, кто был на поле, но все молчат. Я был сегодня в лесу. За рекой. И не почувствовал ничего дурного.

— Тогда ты глух и слеп, и туп, брат, — ответил Барк.

— Возможно, — Донал взглянул на Ризи с тоской по невидимому. — Но вы-то видите.

— Мой дед обладал магическим зрением, — сухо заметил южанин, — но, увы, вы, жители долины, называли его безумным.

— А у вас рассказывают о войне? — спросил Донал. — Или все онемели, как Барк?

— Немногим больше, — ответил Ризи с серьезным видом, — а я охранял наши пределы, так что не видел ничего. Волшебство тает и принимает странные обличья, но этой земле сопутствует удача. Что говорить? Будь все мы Калли, у нас хватило бы тем для болтовни.

— Смысла в твоих речах еще меньше, чем обычно, — заметил Донал. — А может все это лишь лунный свет. А говорят, что Ши въезжала внутрь стен Кер Велла. Ах, как бы я хотел увидеть ее хоть разок.

— Ну что ж, я видел, — с трудом промолвил Барк слабым голосом.

— И на что она была похожа? — спросил Донал.

— Свет, — ответил Барк. — Как свет, — он передернул плечами, вспомнил о своем эле и прильнул губами к чаше. — Потому-то, мой юный брат, Кер Велл и высится так одиноко, что видел ее не только я. И никто не поет песен, ибо не знают, как слагать их; и может, об этом и не следует трубить, ибо это было ни на что не похоже, как солнце, как луна, только иное. Такое не забывается. Уж я-то не забуду. Сегодня все было иначе. Она была темнее. И это не к добру. С ними все в порядке? Они не испугались?

— Выглядели они довольно бойко, — ответил Ризи. — Если судить по их лицам, они не испугались.

— По-моему, все вы относитесь к этому слишком серьезно, — сказал Донал. — Прошлись по лесу и всего-то; может, они и видели что, но это никак на них не повлияло. По-моему, вы слишком преувеличиваете значение теней.

— Теперь ты понимаешь, почему никто из бывших на войне не говорит о ней? — сказал Барк. — В наше время мало кто во что верит. Да, вы выставляете плошки с молоком, не пропуская ни одного вечера. Я это знаю. Но то, что видел я, не примет таких подношений. Никогда.

— Так что ты видел? — прямо спросил Донал.

Но Барк в который раз покачал лишь головой, отказываясь говорить.

И вдруг началась суматоха, несмотря на поздний час, Мурна, невзирая на сумерки, выбежала за ворота и вернулась, неся связку сучьев. «Моя госпожа хочет свежих ветвей», — так объяснила она, ни словом не упомянув об ожидавшейся гостье — а в замке гостей не было уже более года, с тех пор как заезжал сюда господин Дру со свитой. И в кухне дым шел коромыслом, вбегали и выбегали болтливые пажи, для которых молчать было то же, что выполнять поручения не бегая. «Для стола господина, — говорили они, — и для тех, кто знает толк в еде», что разжигало сердце в ожидании по всему Кер Веллу, от чего текли слюнки и бурчало в животах, ибо из кухни разносились ароматы пекущегося хлеба, запах меда и доброго масла, оттуда выносили пироги и лучшие ветчины и колбасы, и олений бок на жаркое. И большие кувшины эля и сидра. И лица блаженно расплывались в предвкушении.

И среди всей этой суеты Барк поднялся наверх, а вместе с ним Донал и Ризи, ибо слово Кирана было обращено ко всем троим, чтобы они явились в трапезную поговорить с ним. И хотя ничто не занимало их сейчас, кроме ужина, они, с тоской взирая на огромный стол, думая о еще больших столах, расставленных во дворе замка, приняли строгий и серьезный вид и отмытые, причесанные и в лучших одеждах предстали перед своим господином и госпожой. Дети уже легли, как бы там ни было, в зале их не было видно.

Лишь лицо Кирана выражало тревогу.

— Друзья мои, — промолвил он, — мои дорогие друзья, сегодня у нас будет гость, и вы должны прислуживать в трапезной. Никому другому я не могу доверить это. Не сослужите ли вы мне эту службу?

— Да, — ответил Барк, но брови его недоуменно нахмурились. Впрочем, он, отогнав предчувствия, приготовился приступить к делу. Конечно, это было странно, но в этих стенах творилось и не такое. И не его дело было задавать вопросы, хотя мысль его бешено скакала — неужто гонец от короля и ради него все это изобилие огней и свежие ветви, и пир в трапезной и во дворе, да и будет ли вообще какой гость? А может быть, это всего лишь увертка, обман или что-то другое, задуманное Кираном специально; может, он хочет собрать домочадцев, чтобы отпраздновать благополучное возвращение детей, и просит верных людей прислужить ему — что тоже странно, но лучшего Барк придумать не мог.

— Она придет. Ши, — промолвил тогда Киран. — Вы прислужите?

— Да, — снова ответил Барк после мгновенного замешательства. — Мой господин знает меня.

— А остальные?

— Да, — сказал Ризи, — без всяких сомнений.

— Мы увидим ее? — воскликнул Донал от всего сердца, и его синие глаза широко раскрылись. — Здесь? Сегодня? В трапезной?

— Возможно, — ответил Киран и добавил: — Если она пожелает, вы увидите ее. Если же нет, то нет. Но если увидите, вы не должны никому говорить об этом.

— Не скажем, господин, — воскликнул Донал, но глаза его распахнутые так же, как сердце, горели от восхищения.

— Снимите железо, — сказал Киран, — моя гостья не переносит его.

— Да, — ответил Барк, — мы понимаем.

— Ее не надо бояться. — добавила госпожа Бранвин слабым и нежным голосом. — Оно вам не потребуется, и все мы будем невредимы.

— Да, — подтвердил Киран, — можете не сомневаться.

Он не мог поручиться за Барка, и взгляд Ризи, как всегда, был непроницаем, но лицо Донала светилось, и глаза горели надеждой, словно во всем мире не существовало зла, и это при том, что с шестнадцати лет он охранял пределы владений.

Возможно, Киран заметил это, ибо он дольше всех смотрел на Донала, и слабая улыбка тронула его губы.

— Не ждите многого. Она может еще и не останется. Но может и побыть.