"Ракеты и люди. Лунная гонка" - читать интересную книгу автора (Черток Борис Евсеевич)

Глава 13 РОЖДЕНИЕ ОРБИТАЛЬНЫХ СТАНЦИЙ

Мысли о том, что надо обязательно придумать нечто, компенсирующее наши неудачи по H1, терзали не только высших руководителей. Они буквально «висели в воздухе». Для нас, работников королевской фирмы, появился еще один фактор, стимулировавший интенсивные поиски новых приоритетных достижений.

В 1967 году ОКБ-52, переименованное в ЦКБМ, приступило к разработке своего варианта орбитальной станции. Владимир Челомей понимал, что «отнять» у нас, ЦКБЭМ, и американцев тематику покорения Луны можно, только создав новую ракету-носитель, превосходящую по надежности и грузоподъемности H1 и не уступающую «Сатурну-5». Самые оптимистические расчеты показывали, что решение этой задачи займет никак не меньше шести-семи лет. Да при этом еще какое потребуется напряжение!

Пять лет спустя в «эксклюзивной» беседе со мной и Бушуевым Челомей признался, что он не проявил настойчивости в осуществлении проекта УР-700 — носителя для лунной экспедиции потому, что эта работа могла поглотить всю остальную тематику, а приоритет все равно уже принадлежал американцам.

Уже летающая УР-500, она же «Протон», способна вывести на околоземную орбиту космический объект массой 20 тонн. Орбитальная станция такой массы образуется, таким образом, одним пуском, и это куда выгоднее запусков двух «Союзов» по 6,5 тонны каждый.

Новому проекту орбитальной станции Челомея было присвоено наименование «Алмаз». В 1968 году в Реутове уже появились макеты орбитального комплекса «Алмаз», а на Филях, на территории некогда родного мне завода № 22, теперь завода им. М.В. Хруничева, а короче ЗИХа, полным ходом шло изготовление корпусов станции. Для сильного конструкторского коллектива Мясищева — бывшего ОКБ-23, ставшего филиалом челомеевского ОКБ-52, — разработка больших корпусов космической орбитальной станции была задачей не очень трудной. Во всяком случае, конструкторы вместе с технологами и рабочими ЗИХа справились с ней быстрее, чем это могли бы сделать конструкторы нашего ЦКБЭМ и наш ЗЭМ. В этом смысле у Филей было явное преимущество перед Подлипками. Опыт, традиции и технология самолетостроителей сыграли свою роль.

Формально «Алмаз» разрабатывался по техническому заданию Министерства обороны. Он состоял из орбитальной пилотируемой станции, возвращаемого аппарата (ВА) для спуска с орбиты на Землю экипажа и большегрузного транспортного корабля снабжения (ТКС).

По проекту предполагалось, что ОПС «Алмаз» будет более совершенным космическим разведчиком, чем «Зениты» — автоматические беспилотные аппараты-фоторазведчики. Большой фотоаппарат «Алмаза» расходовал пленку на фотографирование наземных объектов только по воле космонавтов. Космонавты могли разглядывать Землю в видимом или инфракрасном спектре через мощный «космический бинокль». Увидев нечто подозрительное, они давали команду на серию снимков. Фотопленка проявлялась на борту под контролем экипажа. Достойные внимания военной разведки фрагменты, изображения передавались на Землю по телевизионному каналу. Эти же или любые другие участки планеты могли просматриваться также с помощью радиолокатора бокового обзора. Условия разведки требовали постоянной ориентации ОПС на Землю с возможностью разворотов для поиска и нацеливания фотоаппаратуры на различные объекты. От системы управления ОПС требовались высокая точность длительного поддержания трехосной ориентации, развороты вдоль продольной оси на заданные углы, ориентация солнечных батарей на Солнце и при всем этом расход рабочего тела, позволяющий активно работать не менее трех-четырех месяцев.

Следуя нашему примеру, Челомей организовал у себя коллектив, отвечающий за разработку всего комплекса системы управления.

Безусловным идеологическим приоритетом управленцев Челомея была установка разработанной во ВНИИЭМе электромеханической системы стабилизации с шаровым двигателем-маховиком и кольцевым маховиком с большим кинетическим моментом. Подвешенный в электромагнитном поле шар-маховик был оригинальной разработкой, которой Шереметьевский очень гордился.

Много лет спустя, выступая на выборном собрании своего академического отделения в поддержку кандидатуры Шереметьевского, я расхваливал эту разработку, утверждая, что «Николай Николаевич ухитрился на околоземной орбите создать электромагнитное поле, на которое опирается космическая двадцатитонная станция».

В перерыве собрания Поспелов меня упрекнул:

— Ты сморозил чушь! Не орбитальная станция, а шар чуть больше футбольного мяча висит в электромагнитном поле. Я возразил:

— По теории относительности наблюдатель, находящийся на поверхности шара, вправе утверждать, что он своим полем поддерживает от падения окружающее его металлическое «небо», то есть станцию. Вспомним наши студенческие споры по поводу теории относительности на философских семинарах.

Николай Шереметьевский был избран членом-корреспондентом Академии наук СССР, и «Алмаз» в этом событии сыграл не последнюю роль.

Другой экзотической по тем временам новинкой было использование для управления аппаратурой наблюдения бортовых цифровых вычислительных машин «Аргон-16».

Я упоминаю об этих вычислительных машинах потому, что их разработчик — Всесоюзный научный институт цифровой электронной вычислительной техники (ВНИЦЭВТ) вскоре доработал эти «Аргоны» для новой модификации «Союзов», а 15 лет спустя их установили на станцию «Мир», где они, конечно в очень модифицированном виде, используются по настоящее время.

Разработка и изготовление всех составляющих сложного комплекса управления «Алмазом», его целевой фототелевизионной и радиотехнической аппаратуры требовали значительно большего цикла, чем предполагал Челомей. В течение 1969 года корпуса станции были изготовлены ЗИХом, а начинять их пока было нечем.

Благодаря хорошим отношениям с коллегами по системам управления в смежных организациях я имел более полное представление о перспективности «Алмаза» как орбитальной станции, чем другие руководители и специалисты ЦКБЭМ.

Еще при Королеве в ОКБ-1 начала разрабатываться идея многоцелевой космической базы-станции (МКБС). Мишин, став главным конструктором, поручил руководство этой работой проектанту-баллистику Виталию Безвербому. МКБС должна была служить космическим портом, в который заходили бы другие космические аппараты, главным образом разведчики, для сдачи своих фотоматериалов, перезарядки, заправки топливом, профилактики и ремонта. Такое сервисное обслуживание должно было проводиться на МКБС хорошо подготовленным экипажем. Наличие на околоземной орбите подобной базы-станции позволило бы продлить работоспособность космических аппаратов, которые в настоящее время после израсходования своих запасов или при отказах вынуждены спускать на Землю или топить в океане.

Многоцелевую космическую базу-станцию предполагалось оснастить различными видами противоракетного и противокосмического оружия, в том числе и лучевого. По этому поводу академик Герш Будкер из Новосибирска прочел нам лекцию на тему о возможности создания ускорителей для лучевого оружия из нейтральных частиц. Нашлись энтузиасты, которые незамедлительно начали изучать эту проблему. Кроме этих экзотических по тем временам идей предполагалась и установка на МКБС всякого рода разведывательных фото— и радиосистем. Для вывода в космос базы-станции предлагалось использовать ракету-носитель H1. Таким образом, пока нет H1, не может появиться и МКБС. В то же время «Алмазу» не требовалась новая ракета-носитель. УР-500 уже преодолела период «детских болезней».

Пока мы в ЦКБЭМ находились в периоде разброда и шатаний, соединенные силы Реутова и Филей могли создать настоящую орбитальную станцию в интересах Министерства обороны.

Я высказал Бушуеву, Охапкину и Трегубу мысль о возможности объединения наших усилий с Челомеем. Но они только посмеялись надо мной, сказав, что Челомей и Мишин друг с другом никогда не договорятся. Цыбин отнесся к моей идее более серьезно: «Был бы жив „отец родной“, он бы эти противоречия разрешил сам минут за двадцать или поручил бы разобраться Лаврентию Павловичу. Лаврентий Берия в подобных случаях не вникал в противоречия между главными конструкторами. Если бы Сталин поручил ему разобраться, тот вызвал бы обоих и сказал: „Если два коммуниста не могут договориться друг с другом, значит, один из них враг. У меня нет времени выяснять, кто из вас враг. Даю вам двадцать минут. Решайте сами“. Уверяю тебя, — продолжал Цыбин, — что после этого мы с Челомеем работали бы как лучшие друзья. Однако надо учитывать, что наше дружеское объединение с Челомеем не понравится некоторым ныне власти предержащим. Мы можем стать слишком сильной и неуправляемой сверху корпорацией. Аппаратам ЦК КПСС и министерства нужны безропотные и послушные коллективы».

В один из августовских дней 1969 года после горячего обсуждения программы полета трех «Союзов» задержавшиеся в моем кабинете Раушенбах, Легостаев и Башкин попросили меня выслушать для размышления их предложение о необходимости создания орбитальной станции в головокружительно короткие сроки, опережающие создание «Алмаза».

Оно заключалось в том, чтобы взять любой бак «семерки», начинить его системами «Союза», пристроить более мощные солнечные батареи, обязательно новый стыковочный узел с внутренним переходом — и станция готова! Надо только уложиться в 18 тонн, чтобы использовать УР-500. Сделать такую станцию можно за один год.

Вначале я пытался сопротивляться:

— Системы терморегулирования и жизнеобеспечения «Союза» для такого бака совершенно не приспособлены.

— Нет проблем! Это мы уже обсудили с Олегом Сургучевым и Ильей Лавровым. Не мы им, а они нам доказали, что за год вполне можно сделать новые системы, используя отработанные насосы, агрегаты и арматуру «Союза». Трубки и кабели — это же не проблемы.

— Это не все, — сопротивлялся я, — корректирующая двигательная установка и система двигателей ориентации тоже потребуются новые. Впрочем…

Я тут же по «кремлевке» позвонил Исаеву.

— Алексей! Сколько потребуется времени, чтобы твою корректирующую двигательную установку с «Союза» пристроить к новому объекту, увеличив в три раза объем емкостей для рабочего тела, и срок пребывания в космосе довести с двух недель до месяцев трех-четырех?

— Ты знаешь, — ответил Исаев, — мы такую задачу уже решили для «Алмаза». Может быть, подойдет и вам, посмотрите.

Вот подсказка! Соединить уже имеющиеся отработанные системы летающего «Союза» с заделом по «Алмазу» — это была идея, которая быстро овладела умами. «Идея превращается в материальную силу, когда она овладевает массами», — писал некогда Карл Маркс.

Сейчас я не способен восстановить в деталях историю самих истоков идеи, которая радикальным образом повлияла на дальнейшую судьбу нашей космонавтики. Более того, теперь можно утверждать, что космические программы XXI века США, России, стран Европы и Японии по созданию международной орбитальной станции берут начало от идей, обсуждавшихся осенью 1969 года в сравнительно небольшой компании. В этой компании захватил инициативу Константин Феоктистов. Образовалась своего рода группа «заговорщиков». Не могу достоверно назвать автора самой крамольной и агрессивной части разрабатываемых предложений. Подобного рода просветления нисходят сразу на группу лиц, подобно тому как великие идеи осеняют одновременно разных изобретателей в разных странах. Кто-то первый заикнулся, а затем все «заговорщики» с восторгом подхватили: зачем вообще связываться с какими-то баками? На Филях лежат уже готовые корпуса орбитальной станции «Алмаз». Надо их использовать, начинив приспособленными для новых великих целей системами «Союза», — это куда проще!

Выходить куда-либо «наверх» с еще сырой идеей опасно. Тем более, что она сразу должна была встретить яростное сопротивление Челомея, у которого вдруг решили отнять готовые корпуса «Алмаза». Возражать должны и военные заказчики «Алмаза». Нельзя рассчитывать на поддержку и своего главного — Мишина. Он будет против, потому что это предложение повредит работе над МКБС. Ни министр Афанасьев, ни его заместитель Тюлин напрямую нас не поддержат: их могут обвинить в срыве постановления по созданию «Алмаза». Значит, надо с этим предложением «перепрыгнуть» через них всех и выходить прямо в ЦК, на человека, который способен понять преимущества нашего предложения. Такой там только Устинов. И ему, Устинову, лично очень нужны новые предложения для представления в Политбюро.

Нам пора было разлетаться для пуска трех «Союзов»: кому — на полигон, кому — в Евпаторию. Феоктистов не откладывая организовал в одной из своих проектных групп проработку предложения и с Бушуевым вылетел на космодром.

Я с Раушенбахом и Башкиным улетел в Евпаторию, оставив поручения оказывать проектантам Феоктистова всяческую помощь.

11 октября 1969 года благополучно вышел на орбиту «Союз-6» с Георгием Шониным и Валерием Кубасовым на борту. 12 октября был запущен в космос «Союз-7» с Анатолием Филипченко, Владиславом Волковым и Виктором Горбатко. 13 октября на орбиту был выведен «Союз-8», на борту которого находились командир космической группировки полковник Владимир Шаталов и бортинженер Алексей Елисеев.

Мы надеялись, что, собравшись в Евпатории, группа «заговорщиков» сможет доработать тактику продвижения проекта новой орбитальной станции на базе «Союза» и «Алмаза». Но не тут-то было.

По программе полета 14 октября должна была состояться стыковка «Союза-8» с «Союзом-7». После проведения коррекций орбиты «Союза-7» с расстояния 250 километров началось сближение. Корабли сблизились до одного километра, но аппаратура «Иглы» так и не установила взаимной связи «активного» с «пассивным»: команда «захват» не проходила. Соответственно на «активном» «Союзе-8» не было необходимых для дальнейшего управления сближением параметров относительного движения. Экипажи доложили, что видят друг друга, и Шаталов попросил разрешения на ручное управление сближением. Посоветовавшись с нами, Мишин дал согласие. Но пока мы спорили и соображали, космические корабли разошлись больше чем на три километра. Никаких средств для надежной взаимной ориентации у «активного» Шаталова не было, и он не рискнул тратить драгоценные запасы рабочего топлива.

Обстановка в Евпатории на КП, в рабочих комнатах, гостиницах и даже столовых несмотря на прохладную погоду бархатного сезона накалилась. Министр Афанасьев и Керимов допрашивали Мнацаканяна со слабой надеждой, что он воскресит отказавшую «Иглу». Мишин советовался со мной, Трегубом, Агаджановым, Раушенбахом, Феоктистовым и баллистиками, пытаясь выработать указания. 15 октября после ряда маневров космические корабли сошлись на расстояние 17 метров. Шаталов четыре раза включал двигатели причаливания и ориентации, но отсутствие возможности измерений скорости сближения и угловой скорости линии визирования не позволяло выдать импульсы нужной величины и направления. Понятно, что экипажи нервничали. Дежурные медики доложили, что у всех космонавтов пульс перевалил за 100 ударов в минуту. У нас на КП его никто не считал, но, вероятно, он был не меньше. Возмущал не столько отказ «Иглы», сколько наше совместное с экипажами космических кораблей бессилие обеспечить сближение. Особое стрессовое напряжение испытывал управляющий полетом Павел Агаджанов. Он командовал всей сетью наземных и морских командно-измерительных пунктов и должен был успевать перед каждым из них поставить задачу по оперативной выдаче команд в строго определенное время, ограниченное зонами радиовидимости. Но чтобы поставить задачу, надо вначале получить решение технического руководства, которое продолжает кричать и спорить до самого начала короткого сеанса связи. Обычно чем меньше оставалось времени до связи с экипажами, тем больше появлялось альтернативных предложений и рекомендаций. При той примитивной технике обработки и отображения информации, которую мы тогда имели, и при необходимости непрерывных докладов о всех своих действиях председателю Госкомиссии, министру, а иногда и в Москву уровень адреналина в крови у руководителей на КП, по предположению Правецкого, был выше, чем у членов экипажей космических кораблей.

Для нас, разработчиков системы управления, невыполнение программы сближения и стыковки было жестоким и обидным уроком. За два года мы не сообразили, как обеспечить космические корабли элементарными приборами взаимного измерения для ручного сближения. Я не упустил случая упрекнуть Раушенбаха, Башкина, Зворыкина, которые в свое время обвиняли Берегового в неудавшейся ручной стыковке: «Если Шаталов и Елисеев, уже летавшие, хорошо подготовленные космонавты, с нашими непрерывными подсказками не могли дойти до причаливания, то значит виноваты мы, а не „Игла“. Электроника вправе отказать, а упрощенной системы с ручным управлением мы так и не придумали».

16 октября 1969 года экипаж «Союза-6» благополучно вернулся на Землю. 18 октября закончился полет всей космической группировки.

Восемь дней полета трех «Союзов» дали столь богатый опыт, что мы сразу договорились о немедленных доработках систем, о которых ранее и не помышляли. После подобных стрессов предложений появляется более чем достаточно. Как только выяснилось, что программа сближения сорвана по вине «Иглы», министр Афанасьев договорился с Керимовым и Мишиным назначить меня председателем комиссии по расследованию причин неудачи. Я попросил в заместители Евгения Панченко. Он служил в Главном управлении космических средств (ГУКОС) начальником отдела, а подружились мы еще в Капустином Яре во время испытаний Р-2Р в 1955 году.

Как часто бывает в подобных случаях, непосредственные разработчики аппаратуры угадывают истинные причины отказа раньше, чем их отыщет высокая комиссия.

На этот раз мы быстро согласились, что причиной того, что не произошел захват, явилось расхождение частот передатчиков и приемников, которые стабилизируются специальными кварцевыми резонаторами. Кристаллы пьезокварца должны находиться в термостатах при строго постоянной температуре. Отказ термостатов объяснял причину срыва создания второй пилотируемой орбитальной станции.

Из Крыма 19 октября 1969 года все улетали, уверенные в том, что за срыв программы последуют репрессии, по крайней мере в виде коллегии министерства с объявлением выговоров и строгих предупреждений. Однако Москва встретила нас опубликованным во всех средствах информации таким восторженным приветствием ЦК КПСС, Президиума Верховного Совета и Совета Министров, что просто грешно было бы после этого накладывать какие-либо взыскания. 22 октября последовали указы о награждении экипажей, которые были должным образом отмечены на банкете в Кремле. Через неделю состоялась традиционная пресс-конференция, на которой Келдыш во вступительной речи напомнил, что «в январе этого года была осуществлена стыковка кораблей и создана первая в мире экспериментальная орбитальная космическая станция».

Не проронив ни слова о намерениях создать еще одну орбитальную станцию, он заявил, что «в проведенном многосуточном групповом полете трех кораблей „Союз“ были успешно решены качественно новые задачи, связанные с созданием пилотируемых орбитальных космических систем и отработкой взаимодействия кораблей при их широком маневрировании на околоземной орбите».

Выступавшие на пресс-конференции космонавты Шаталов, Кубасов, Шонин, Филипченко, Горбатко, Волков и Елисеев рассказали о своей работе в космосе, поделились наблюдениями, очень интересными для специалистов, но ни один из них не посмел заикнуться о том, что главная задача программы не была выполнена.

Было еще одно ЧП на «Союзе-6», о котором знали очень немногие. Кубасов выполнял в полете эксперимент по плазменной сварке. Во время сварки он чуть было не прожег корпус бытового отсека корабля, что при отсутствии скафандров привело бы к аварийной ситуации. На пресс-конференции и в печати говорилось об уникальном эксперименте, который прошел вполне успешно.

«Нельзя допускать у народа даже мыслей о каких-либо наших неудачах в космосе. У нас свой путь, своя дорога, а если американцы тоже добиваются успехов, то это где-то в стороне от нашей генеральной линии», — примерно такую установку получали из ЦК КПСС не только все средства массовой информации, но даже сам президент Академии наук, все космонавты и открытые ученые, имеющие отношение к космосу.

После первых дней эйфории, которую мы переносили со смешанным чувством гордости за совершенное и досады за фактический срыв неведомой миру программы, наша группа «заговорщиков» собралась в кабинете Бушуева, чтобы разработать план дальнейших действий по привлечению Устинова к нашему «заговору». Осторожный Бушуев предложил дождаться отбытия Мишина в отпуск.

— Нельзя же нам обращаться к секретарю ЦК, не поставив в известность своего главного конструктора.

Все с этим согласились, и каждый обязался, в случае если Устинов нас примет, подготовить выступление, доказывающее реальность и необходимость создания орбитальной станции в немыслимые для всех, кроме нас, сроки.

— Надо воспользоваться еще не утихшим шумом по поводу группового полета. А звонить по «кремлевке» Устинову должен Бушуев как заместитель главного конструктора по пилотируемым полетам, — это было мое предложение.

Бушуеву оно не понравилось. Смелость проявил Феоктистов, вызвавшись взять звонок на себя. Но мы усомнились в правильности этого: почему беспартийный Феоктистов обращается напрямую к секретарю ЦК КПСС, а члены КПСС на это не решаются?

Не берусь по прошествии 30 лет придумывать, каким образом Устинов решил пригласить к себе меня, Охапкина, Бушуева, Феоктистова и Раушенбаха сразу же после отъезда Мишина в Кисловодск. Формально мы не напрашивались и ничего знать не знали. Каждому из нас позвонили из ЦК, и никто не посмел отказаться. Даже беспартийный Феоктистов.

Когда мы прибыли в кабинет на улице Куйбышева, то увидели там уже заранее собравшихся и о чем-то договорившихся Келдыша, Афанасьева, Тюлина, Сербина. Там же были три сотрудника аппарата оборонного отдела ЦК: Строгонов, Красавцев и Попов. Все трое были выходцами из Подлипок. Мы не сомневались в их благорасположении и активном участии в организации этого мероприятия.

Пока мы управлялись с тремя «Союзами», опекавший наше ЦКБЭМ Красавцев получил от бушуевских проектантов информацию о подпольной работе по новой орбитальной станции. Информация была надлежащим образом проверена и доложена Устинову. Ему же было доложено бедственное положение «Алмаза». Независимо от нас в ЦК понимали, что «Алмаз» способен стать орбитальной станцией в лучшем случае через два года. Но даже если это случится, то устраивать шум на весь мир нельзя: «Алмаз» должен оставаться секретным военным космическим объектом. Необходимо же иметь по возможности и несекретную станцию и продемонстрировать всему миру, что мы предлагаем международное сотрудничество в интересах науки и экономики. Сделать все это надо было быстро, пока американцы не додумались захватить с собой на Луну астронавта какой-либо европейской страны.

На совещании, как мы и предполагали по нашему сценарию, первое слово было дано Феоктистову. Константин Петрович очень убедительно рассказал о преимуществах нашего предложения и заверил, что при надлежащем контроле и помощи долговременная орбитальная станция может быть выведена в космос не позднее чем через год.

Я со своей стороны заверил, что по системе управления серьезных проблем не предвидится, ибо все, что необходимо, уже прошло испытания в космосе на «Союзах». Однако новым элементом будет стыковочный агрегат с внутренним переходом. Сейчас идет его изготовление, предстоит цикл отработки, но за год управимся.

После надлежащих выступлений Бушуева и Охапкина Келдыш задал неожиданный вопрос:

— Вот вы все говорите, что это можно сделать за год, если вам помогут организовать работу без выходных и даже чуть ли не круглосуточно. А как все это отразится на ваших же работах по Н1-Л3?

Охапкин ответил за всех:

— Работами по ДОСам должны заниматься совсем другие люди. На H1 у нас работает постоянный контингент, и мы, упаси Бог, никого там не трогаем.

Умолчал Сергей Осипович о том, что, если все начальство будет руководить «штурмом» ДОСа, это неизбежно отразится на всех других работах и на Н1-Л3 в первую очередь.

Тут уже все мы следовали по направлению, указанному «перстом судьбы»: приоритет в создании орбитальной станции должен быть нашим. Мне показалось, что на всех участников этого судьбоносного совещания нашло некое озарение. Было очевидно, что наше предложение пришлось как нельзя вовремя.

Совещание закончилось указанием срочно готовить приказ министра, решение и график ВПК и не позднее января выпустить постановление ЦК КПСС и Совета Министров о создании орбитальной станции.

Убедившись в поддержке Устинова, мы, появившись на следующий день после совещания в ЦК на работе, объявили о наступлении новой эры: за год мы обязаны создать мощную орбитальную станцию. Самое удивительное, что эта новая работа в большинстве коллективов была воспринята как очень актуальная. Более того, раздавались голоса: «А где вы были раньше? Давно пора объединяться с ЗИХом и создавать реальную станцию, а не витать в облаках фантастических проектов».

Пользуясь ситуацией, многие специалисты, необходимые лунной программе, перебрались с разработок Л3 на ДОС. Бушуев откровенно высказал опасения за судьбу Л3.

В подведомственных мне коллективах после объявления о совещании в ЦК началось ликование, которое через три-четыре дня сменилось законными требованиями о легализации работ соответствующими графиками, введении их в месячные планы и пересмотре других работ в пользу ДОСа. Раушенбах, объединив основных, как он выразился, «смутьянов»: Легостаева, Башкина, Карпова, Сосновика, Князева, Бабкова, — явился ко мне с этой галдящей делегацией, которая поставила ультиматум: «Немедленно давайте графики координации работ с проектантами, с конструкторами из Филей, сдвиг сроков по лунным кораблям, быстрее приказ о новой работе и легализуйте все приказами. На одном энтузиазме такую работу вести нельзя».

Тянуть с организационными решениями дальше было недопустимо. Но как выпустить приказ в отсутствие главного конструктора, заведомо зная о его отрицательном отношении? Нужен срочно и приказ министра, и график ВПК по смежникам.

В зазорах между шумными разборками я выкроил время, чтобы разобраться в состоянии дел по новому стыковочному агрегату. Калашников, Вильницкий, Сыромятников и Уткин были полны авторского оптимизма. Оригинальный электромеханический агрегат, несмотря на кажущуюся на первый взгляд сложность, смотрелся. Главное, что требовалось, — в него надо было поверить. Команда, которая работала над чертежами, состояла из конструкторов-peaлистов, понимающих, что требуется и на что способна наша технология. Теперь дело за производством. Это было наше общее мнение. Директора завода Ключарева на следующий день после совещания в ЦК мы ознакомили с предстоящими проблемами. Еще через день Ключарев вместе с главным инженером Хазановым детально обсуждал с нами проблемы изготовления и экспериментальной отработки нового стыковочного агрегата. Договорились о срочной командировке специальной команды на Азовский оптико-механический завод, который был основным изготовителем механики стыковочного агрегата. Я вместе с Калашниковым выкроил время, чтобы посетить московский завод «Машиноаппарат», которому мы выдали задание на электродвигатели и демпфирующие устройства. С этим заводом и его главным конструктором Георгием Катковым уже 20 лет, со времен освоения первых рулевых машин, у нас были отличные отношения. Приближался еще один качественный скачок в истории создания больших орбитальных станций.

С Охапкиным и Бушуевым мы решили, что надо рисковать и для координации работ, подготовки приказов министра, решений правительства, постоянной связи с ОКБ-52 и его филиалом необходимо немедленно назначить ведущего конструктора, освободив его от всех других забот.

— По-моему, — сказал Охапкин, — сегодня работы по Л1 закругляются. Ну, может, будут еще один-два пуска. Все равно, что бы Мишин ни обещал «верхам», на пилотируемый облет Луны никто не решится. Да и кому он сейчас нужен? Как ты смотришь, если Семенова с Л1 перебросить на ДОС?

— Он, пожалуй, единственный из возможных кандидатов, кто имел дело с Филями, и в случае чего не испугается самого Челомея, — согласился я с Охапкиным.

Я предложил ему выпустить распоряжение. Но он сказал, что, во-первых, посоветуется с парткомом, во-вторых, позвонит Мишину, а в-третьих, еще и министру.

— Это место, я так чувствую, — продолжал Охапкин, — будет очень горячим, и я не хочу, чтобы мне за несвоевременную самодеятельность дали по шее.

Но дело было сделано. Кандидатура Юрия Семенова прошла через все инстанции. Это определило его дальнейшую судьбу.

Ни мы, выдвигавшие кандидатуру Семенова на пост ведущего по ДОСу, ни сам Семенов тогда, в конце 1969 года, не могли да и не пытались прогнозировать на годы дальнейшее развитие событий по такому, казалось бы, рядовому решению. Но будущее, над которым мы не властны, распоряжается по-своему: через 20 лет Семенов занял тот исторический кабинет, из которого в январе 1966 года навсегда ушел академик Королев.

Люди, находящиеся в закипающем творческим порывом коллективе, целиком погружаются во внутренние проблемы и не всегда способны адекватно оценивать внешнюю обстановку. В такой критической для нашего ракетного руководства обстановке созрела идея разработать и доложить Политбюро шести— или семилетний план развития отечественной космонавтики. В декабре 1969 года началась лихорадочная подготовка к выпуску очередных постановлений.

В субботу 6 декабря к нам в ЦКБЭМ на совещание руководства приехал министр Афанасьев. По его вызову приехали также Пилюгин, Рязанский, Виктор Кузнецов и заместитель Челомея — Эйдис.

Афанасьев объявил, что он получил указание посоветоваться с нами и выработать дополнительные предложения по шестилетнему плану и задачи на ближайшие два года для обсуждения их в ЦК и на Политбюро.

— Как нам поправить дело, чтобы достойно встретить 100-летие со дня рождения Ленина и XXIV съезд КПСС? — такой вопрос поставил Афанасьев, начиная свою длинную речь. — Есть предложения усовершенствовать пилотируемые корабли 7К-ОК и к 100-летию совершить рекордный по длительности полет. По орбитальным станциям пока дело идет плохо. Сильнейшее отставание имеется у Челомея по «Алмазу». Вы подсказали, как исправить положение: взять корпус «Алмаза» и поставить на него «пассивную» аппаратуру «Иглы», «пассивный» агрегат стыковки и с помощью «активного» корабля 7К-ОК обеспечить жизнедеятельность станции. Есть возражения против 7К-С. Надо решать, что делать с этим кораблем. Он очень нужен военным. Это не значит, что мы думаем закрывать «Алмаз». Надо продумать организацию совместных работ.

По Л1 большинство голосов высказывается против пилотируемого облета. Надо использовать имеющийся задел по кораблям для научных целей, установив дополнительную аппаратуру. Орбитальную станцию надо проектировать более продуманно и надо составить поэтапный план отработки. Нужно ли делать Л1 — пилотируемый корабль на «пятисотке»? По Н1-Л3 все жалуются, что заложены очень жесткие лимиты по весам. Говорят, что на ЛК отвели всего 20 секунд для маневра перед посадкой. Это смешно! Если дело так пойдет дальше, то высадить на Луну мы сможем только полчеловека. Некоторые предлагают снять дублирование системы. Это риск, снижающий надежность. Дайте гарантию, что хоть одного человека можно надежно посадить на Луну! Не ясно отношение конструкторов и нет определенности по водородным блокам «С» и «Р» и по двухпусковой схеме — Н1-Л3М. Уже название придумано, а работа не организована!

Если эта схема дает преимущества по весам, я вам даю слово: подключим все предприятия министерства и все сделаем в кратчайшие сроки.

Я требую, чтобы вы тщательно проработали и представили план по Н1-Л3. Есть предложения по Марсу. Мы не должны повторять путь американцев. У нас должны быть опережающие планы.

Зажимая все предложения по весам аппаратуры, проектанты ЦКБЭМ ставят смежников в тяжелейшее положение. Почему у американцев давление в камере двигателя на «Сатурне» 50 атмосфер, а у Кузнецова — 150? Вы погнались за ультрапараметрами и снизили надежность.

Мне говорили, что это инициатива не самого Кузнецова, а Мишин с Мельниковым такие параметры от него потребовали, чтобы двигатель был лучшим в мире. Он действительно «лучший» — по взрывоопасности.

Надо коренным образом пересмотреть организацию работ. Исключить несоблюдение циклов. Не хватать все в одни руки. Взять систему управления: у Мишина — одна, а у Челомея — другая. Почему? Может быть, передать все работы Пилюгину? Пусть решает задачи для всех, — сделав короткую паузу, Афанасьев объяснил, чего он от нас хочет:

— В ближайшее время нас будут заслушивать в ЦК и на Политбюро. Мы должны объяснить, что происходит, выйти с конкретными планами и реальными обязательствами. Вопросы очень серьезные. Я прошу вас высказываться откровенно, от души, без оглядки на соседа.

После длинной эмоционально насыщенной речи министра наступила небольшая пауза. Первым слово взял Пилюгин. — Надо разбить все задачи на группы и подумать, как за них браться. Нельзя ставить задачу полета к Марсу без тщательной проработки. Попадем впросак, как случилось с Л1. Надо решать и не тянуть с этой программой. По Л3 я чувствую, что мы попадаем в такое же положение, как и с Л1. Меня оттерли. Я стою в стороне от выработки решений. В ОКБ-1[12] должна быть проведена выработка направления, согласованная с организациями-смежниками.

По Л3М организация работ негодная. Без стеснения надо это признать. Трудно с Мишиным вести спокойные разговоры. Давайте сами организуем работу. Не будем ждать, пока за нас это сделают «сверху».

Бушуев высказался в пользу организации длительного полета, сказав, что эта задача может быть реализована в ближайшее время.

Башкин внес два конкретных предложения: к 100-летию со дня рождения Ленина осуществить пуск одиночного корабля 7К-ОК на рекорд длительности полета и к XXIV съезду КПСС — запуск прообраза тяжелой орбитальной станции. Он выразил уверенность, что эти две задачи могут быть безусловно решены в эти сроки.

Крюков предложил 7К-ОК запустить на длительность полета к XXIV съезду КПСС. Он напомнил, что мы хотели облететь Луну на Л1 в 1967 году к 50-летию Советской власти.

— Я присутствую на третьем таком совещании, — сказал Крюков, — и убеждаюсь, что многие товарищи подходят к делу несерьезно, выдавая обещания, технически не обоснованные. Мы сегодня не готовы брать на себя обязательства по орбитальной станции к XXIV съезду партии. Вместе с тем Л1 при всех наших неудачах — это не зряшная тема. Она дала большие результаты. Появились проекты Е-8, Марс-Н, блок «Д» уже отработан. Не надо считать беспилотный облет Луны ненужным. Через него надо было пройти, — Крюков вздохнул, выдохнул и продолжил: — Н1-Л3 — это очень сложный и тяжелый вопрос. По весам, то что сегодня обещаем, будет выполнено, но этого мало, очень мало. Надо признать: мы недооценивали трудностей проблем, с которыми столкнулись. Надо объединять усилия главных. Мы работаем в разных организациях по-разному над одной задачей. Почему?

Слово взял Феоктистов:

— Я буду говорить только о своем личном видении наших задач. Моя позиция, не скрываю этого, сильно расходится с другими. 7К-ОК надо запустить на 16 суток — это скачок, который необходимо совершить. Орбитальную станцию можно создать на базе силовой конструкции «Алмаза». Константин Давыдович оценил необходимый для этого срок в полтора года, Евгений Александрович — в один год. Трудности есть, и большие. Как инженер считаю, что можно сделать и менее чем за год, если это будет поручено ЦКБЭМ и в помощь ему будут приданы специалисты филиала ЦКБМ. Если мы вместе дружно возьмемся, то сделаем. Но надо прямо сказать, что эта работа задержит Н1-Л3, а тем более Л3М. Все уйдем «на фронт», на станцию, и нам будет не до Луны. Это громадная экспериментальная работа. И нет сомнения, что Н1-Л3 пострадает. Л1 обидно бросать. Нужно использовать материальную часть, поскольку она есть. Надо пойти на орбиты «Зонда» и попытаться использовать задел по Л1, например радиоинтерферометр, ради науки. Есть такие идеи у астрофизиков. Если ЦК хочет, чтобы была создана орбитальная станция, надо пересмотреть программу Н1-Л3, сдвинуть ее на два-три года.

Спустя 30 лет, просматривая заметки своего выступления на этом совещании, я не мог вспомнить, все ли высказал из того, что подготовил. Получалось, что говорить мне надо было минут 25-30. Впрочем, в тот раз министр никого не прерывал, он усердно делал записи в своем блокноте.

Я попытался придать своему выступлению программно-исторический смысл.

— При создании Р-7 мы намного опередили американцев потому, что требования атомщиков вынудили нас проектировать очень перспективную схему. С первого пуска прошло 12 лет, но возможности ракеты-носителя все еще не исчерпаны и конца улучшениям не видно.

Мы опередили американцев на много лет, несмотря на отсталость нашей экономики. Нам действительно удалось на этапе Р-7 соединить «русский революционный размах с американской деловитостью». При создании Н1-Л3 размах был не революционный, а деловитость во многих случаях была направлена на снижение объема и размаха экспериментальных работ.

Мы сегодня боремся за массу на земной орбите 95 тонн, в то время как американцы достигли более 130. Разница настолько ощутимая, что об этом молчать нельзя! У нас не было водорода — было только желание. Только теперь появляются экспериментальные водородные блоки «С» и «Р». Одна из причин отставания — после смерти Королева не стало такого организующего, делового и направляющего органа, каким был Совет главных конструкторов. Ни директивы министерства, ни ВПК не заменили Совета главных. Смирившись с этим положением, мы не нашли в себе смелости пересмотреть ранее принятые при Королеве решения по схеме экспедиции и заведомо планировали отставание в 30-40 тонн массы, приведенной к орбите ИСЗ. Это повлекло за собой принятие следующих решений:

в экспедиции два человека, а не три, и только один садится на Луну. Это не только внешнеполитический проигрыш, но и потеря надежности. Одному космонавту на Луне страшно: в тяжелом скафандре, если он оступится, никто его не поднимет, не вытащит;

весовые ограничения вынуждают на ЛОКе отказаться от автоматического дублирования ручного управления в пилотируемом варианте, что снижает надежность; по весовым ограничениям отказались от схемы стыковочного агрегата с внутренним переходом между кораблями. Уставший космонавт должен совершить сомнительный по надежности цирковой номер: перебраться по внешнему переходу из ЛК в ЛОК. Теперь для 7К-С и 7К-Т и будущего ДОСа срочно создается стыковочный агрегат с внутренним переходом. К сожалению, для лунных кораблей это нельзя реализовать: нет резервов по массе;

оставили до смешного малый запас на «парение» над поверхностью Луны при выборе места для посадки: всего 15-20 секунд. У американцев — две минуты, и они считают, что это очень мало, при этом они смотрят и управляют вдвоем, имея хороший обзор;

отказались от телевизионных съемок по трассе туда и обратно, даже черно-белых, в то время как на «Аполлоне» — цветные по всей трассе;

по автономной навигации мы делаем шаг назад даже по сравнению с Л1. На Л1 регулярно проводим сеансы ориентации для определения навигационных параметров. На Л3 имеем аппаратуру, но не имеем топлива для таких сеансов измерений;

очень мал запас автономного существования ЛК: всего 12-16 часов. У американцев — 48; если сразу после взлета с Луны стыковка не произойдет, то с риском можно сделать еще одну попытку. Если снова будет допущена ошибка, то для космонавта в ЛК все будет кончено;

при возврате на Землю отказались от дублирующей автоматической системы управления спуском. Это еще один шаг назад по сравнению с Л1;

гироплатформа «Аполлона» включается еще на Земле перед стартом и корректируется один раз в сутки по звездам. У нас подобная система была отработана еще для лавочкинской «Бури» и прошла испытания в 1959 году. Американцы благодаря телевизионным звездным приборам продвинулись еще дальше. Они создали секстант с автоматическим считыванием и введением данных в вычислительную машину. Нам не удалось разместить заказ на такой звездный прибор;

по сравнению с хьюстонским центром управления мы располагаем жалкими средствами управления полетом с Земли. До сих пор центр в Москве не создан, автоматическая обработка и средства оперативного отражения примитивны.

Это что касается Н1-Л3. Отсюда следуют предложения:

1. Длительный полет до 16-18 суток на 7К-ОК к 100-летию со дня рождения Ленина безусловно осуществить. Это проблема только для систем жизнеобеспечения. Системы управления с задачей справятся.

2. Создать совместными усилиями двух головных организаций, нашей и челомеевской, вместе с филевским филиалом и ЗИХом надежную долговременную орбитальную станцию.

На первом этапе для ДОСа используем системы 7К-ОК, унифицированные и для кораблей, и для самой станции. Этот этап мы в состоянии реализовать за 14-15 месяцев и весной 1971 года осуществить вывод станции в космос.

Получив опыт эксплуатации пилотируемых ДОСов с кораблями 7К-ОК, можно перейти ко второму этапу — созданию орбитальной станции на базе более совершенной аппаратуры управления, использовать задел «Алмаза», но транспортными пилотируемыми кораблями остаются наши 7К-ОК. На конечном этапе создаются транспортный корабль с системой управления на базе БЦВМ и орбитальная станция по всем требованиям Министерства обороны.

Все наши основные силы будут в течение ближайших одного-полутора лет задействованы на создание и отработку комплекса орбитальных станций. Поэтому планы работ по Н1-Л3 должны быть пересмотрены. Основная задача ближайшего года — отработка надежности носителя. Специалистов, занятых работами по ракете-носителю H1, не следует отвлекать работами по ДОСам. В таком случае отработка носителя не пострадает, и это надо использовать. Практически, если мы хотим в 1971 году иметь орбитальные станции, работы по лунным кораблям сами собой будут остановлены. Может быть, это и к лучшему.

За это время надо перепроектировать Л3 — перейти к двухпусковой схеме Л3М. Высадку не менее двух человек на Луну мы можем осуществить в 1975 году. Пять лет необходимы для разработки и реализации нового проекта, который позволит превзойти американские лунные успехи. За эти пять лет мы создадим орбитальные станции и на этом направлении обеспечим приоритет, получим возможность над лунными кораблями работать без штурмовщины.

Во время своей длинной речи я следил за реакцией Афанасьева. Когда я перечислял недостатки Н1-Л3, он тщательно записывал и при этом сокрушенно покачивал головой. Когда я перешел к предложениям, его лицо просветлело и он, записывая, согласно кивал головой. Но когда я назвал срок экспедиции на Луну — 1975 год, он, оторвавшись от записей, посмотрел на меня с укором и подал реплику:

— Имей в виду: о таких сроках упаси Бог даже заикаться.

Наш выход в ЦК к Устинову с предложением о создании орбитальной станции не предусматривал участия в этих работах Пилюгина. Его даже не привлекли к обсуждению. Челомей проектировал «Алмаз» тоже без участия Пилюгина. В то же время системы управления всего комплекса Н1-Л3 создавались в основном силами его НИИАПа. В моем программном выступлении Пилюгин почувствовал опасность свертывания работ по Луне в пользу орбитальных станций и вторично взял слово.

— Если так будем относиться к Л3, то вскоре дозреем по этой работе так же, как теперь дозрели по Л1. Надо немедленно до конца разобраться, что творится с носителем. Нам для уверенной работы нужен носитель. Скажем честно: у нас пока нет носителя. Но нет и лунных кораблей. От нас все время Мишин, Бушуев и Феоктистов требуют снижения весов. Но ведь кроме снижения веса надо и дело делать! Для научных и военных задач вообще никакого веса не оставляем. Зачем тогда в космос летать?

Черток и Феоктистов нас пугают, что ради орбитальных станций остановят работы по лунным кораблям, я считаю это ошибкой. Если у вас не получается, надо это честно признать и не бросаться на новую работу, а исправлять старые ошибки. Мы готовы будем помогать, чтобы вытащить H1. Если можно вытянуть проект запуска трех человек при двухпусковой схеме, надо не откладывая переделывать корабли. Мы свои системы готовы дорабатывать — наша организация все обеспечит. На базе задела, который есть, мы готовы к перекомпоновкам. Для носителя у нас уже готова новая бортовая вычислительная машина. Люди работают с большим энтузиазмом. Нельзя дальше тянуть с принятием решений. Мы не участвуем в работах по орбитальным станциям. Поэтому работы по Л3 у нас не пострадают, но принимайте решение! Не тяните!

Этот призыв «Не тяните!» был подхвачен и развит Келдышем.

— С весами положение действительно очень напряженное. Я считаю, что если высадку одного космонавта на Луну мы можем надежно гарантировать, надо это осуществлять не откладывая, а дальше можно усложнять комплекс и переходить к двухпусковой или еще более сложной схеме. Но если нет гарантий, а мы себя свяжем уже созданными схемами и разработками, то это не допустимо. Лучше сейчас сказать, а не через полтора года, что по весам не получается. Примером служат уже упоминавшиеся здесь 20 секунд. Заявляю, что я не дам согласия на выбор места для прилунения всего за 20 секунд. Трагедия будет для всех нас, если перед стартом окажется, что запускать нельзя. Надо сегодня, сейчас прекратить наводить туман, надо сказать правду и только правду. Сожалею, что сегодня нет Василия Павловича. У меня такое впечатление, что товарищи на экспертной комиссии темнят и не все свои весовые трудности выкладывают. Это недопустимо.

Мое предложение — поручить группе в составе: Мишин, Охапкин, Бушуев, Черток, Кузнецов, Лихушин, Рязанский — пересмотреть программу и, если нет гарантии для высадки двух человек, перейти к двухпусковой схеме. Но только без всяких «если».

Особый вопрос, который меня очень беспокоит, — это надежность двигателей на Н1. У меня такое впечатление, что исследования причин последней аварии были не очень объективными. Мне кажется, что этот вопрос должен быть дополнительно рассмотрен. Я хочу об этом поговорить с Дементьевым.

Нельзя принимать решение по схеме Н1-Л3М без очень глубокого анализа надежности. Надо проработать двухпусковую схему с двигателями многоразового запуска. Если мы не добьемся уверенности в двигателях, их надо менять.

Виктор Кузнецов возразил Келдышу:

— Даже если будет доказано, что программа высадки одного космонавта на Луну надежна, ее надо пересмотреть и создавать новую стратегию. Бумажные доказательства не нужны. Сегодня надо планировать не одного, а двух-трех человек для посадки на Луну. Надо иметь два полноценных старта. Это обеспечит надежность двухпусковой схемы. Нельзя работать без резерва. Замечания Чертока очень серьезны, но где вы были раньше? Знает ли о них экспертная комиссия? Надо более серьезно проанализировать, что можно сделать автоматами. Я не согласен, что они якобы все могут. Человек в ЛОКе — это дублер и контролер автоматов. На первом этапе надо запустить H1 и ЛОК с человеком без высадки на Луну. Мы получим опыт, которого сегодня у нас пока нет. Благополучный возврат человека после облета Луны — это тоже этап, который надо пройти до высадки на Луну.

Затем выступил Рязанский:

— Переход на полный автомат при посадке и взлете с Луны должен быть хорошо аргументирован. Не только с позиций веса. Для нашей системы антенщики Краюшкина разработали хорошую антенную решетку. Но приборы для переключения антенных решеток не резервированы — Бушуев не дает на это веса. Мы оказываемся в глупом положении. Требуется дать полную гарантию надежности, а под нее головное КБ отказывает в нескольких килограммах. Если вы хотите установить рекорд победы над Луной в легчайшем весе, тогда не требуйте гарантий.

Мы в несколько этапов подходили к проблеме «человек или автомат». Основным направлением должен быть переход на автомат. Двухпусковая схема будет нескоро. Черток оценивает ее в пять лет. Надо набраться смелости и сказать, что от высадки на Луну на данном этапе мы отказываемся. Компенсацией должны служить орбитальные станции. Я согласен с предложением, что первую можно создать быстро при том заделе, который у всех нас есть.

На это совещание Афанасьев пригласил Челомея, но тот вместо себя прислал своего первого заместителя Эйдиса. Он выступил, защищая программу «Алмаза», и предложил компромисс.

— Мы исходим из того, что программа «Алмаза» не нарушается. Мы начали проработку поручения Дмитрия Федоровича и Сергея Александровича по стыковке нашей станции с 7К-ОК. К 1 января проработку закончим. По «Алмазу» у нас трудности с жизнеобеспечением. Это для нас сейчас самый главный вопрос. Я не согласен с предложением Бориса Евсеевича по системе управления. Вы хотите взять пустой корпус «Алмаза» и начинить его совсем другой системой. Проведение такой большой работы требует участия многих организаций. Можно нас игнорировать или стереть в порошок, но от этого пользы не будет, потому что влиять на МАП и МОП мы не можем. Для таких работ нужен орган, облеченный властью, который все будет держать в руках. Это решающий вопрос. «Алмаз» стоит без основной боевой начинки и без систем жизнеобеспечения.

Разрешите напомнить, что над «Алмазом» мы работаем с 1965 года и все идеи были согласованы с Министерством обороны. Военным нужна орбитальная станция для ведения комплексного наблюдения. Мы вместе с ЦУКОСом и Главным разведывательным управлением Генерального штаба тщательно проработали современные возможности. Соответственно решениями правительства размещены заказы на системы, позволяющие вести наблюдения в инфракрасном и видимом диапазонах при высоком разрешении. Впервые будет обеспечена передача наблюдений по телевизионному каналу.

Изготовление ДОСов с участием нашего филиала и ЗИХа приведет к срыву работ по «Алмазу». Мы согласны объединить усилия с ЦКБЭМ в создании транспортной системы с использованием кораблей 7К-ОК. Помогите нам с комплектацией — и орбитальная станция будет.

Министр поблагодарил всех за высказанные мысли. Осторожности ради он никого не похвалил и не покритиковал. Предупредил, что в ближайшие дни многим из нас предстоит участие в совещании с Устиновым.

26 декабря 1969 года Устинов собрал совещание у себя, на улице Куйбышева. ЦКБЭМ представляли Охапкин, Черток, Бушуев, Раушенбах и Феоктистов. Мишин все еще находился в отпуске в Кисловодске. Ни Челомея, ни его заместителей не пригласили. Снова присутствовали главные конструкторы старого совета: Пилюгин, Кузнецов, Рязанский и Бармин. Глушко не был приглашен, как я понял, чтобы не охлаждать нас своим яростно-отрицательным отношением к надежности двигателей Кузнецова.

Келдыш не прихватил с собой никого из представителей «чистой науки». Кроме нас высшее руководство космонавтикой было представлено Смирновым, Сербиным, Афанасьевым, Тюлиным, Мозжориным, Керимовым и Карасем.

Керимов в 1964 году возглавил только что созданный ГУКОС Министерства обороны, но уже в марте 1965 года перешел в MOM на должность начальника Главного управления по космической тематике. Начальником ЦУКОСа был назначен Карась. Формально он один представлял на совещаниях Министерство обороны.

Отсутствие Челомея делало обсуждение проблем по орбитальным станциям односторонним. Мы уже получили предварительную информацию о том, что наше предложение о создании ДОСа получило поддержку в ЦК не только Устинова и что нам предстоит в ближайшее время, «стоя на ушах», расплачиваться за свою инициативу.

Челомей категорически возражал, просил помощи у военных. Но перспектива создания через год-полтора космической станции, которой пока нет у американцев, в предвидении отчета на XXIV партийном съезде была столь соблазнительной, что все возражения отметались.

За время между двумя совещаниями мы провели интенсивную проработку варианта использования корпусов «Алмаза» для создания нашего варианта орбитальной станции. Не дожидаясь возвращения Мишина, по просьбе Охапкина и Бушуева Юрий Семенов на правах и.о. ведущего конструктора взял на себя координацию организационных вопросов и подготовку приказов по министерству и постановления правительства по ДОСу.

За время работы по Л1 он наладил хорошие контакты с КБ и производством на Филях. Их помощь имела решающее значение. В отличие от Челомея его заместитель на Филях — руководитель филиала Бугайский не только не возражал против использования задела по «Алмазу», но и с нескрываемым энтузиазмом поддержал наше предложение.

Уже в начале совещания мы поняли, чта этот сбор у секретаря ЦК имеет целью не обсуждение проблем и выработку каких-либо программных решений, а главным образом воспитательно-мобилизующий аспект. Каждый из нас, на этот раз очень коротко, заверил, что ДОС мы вместе с филевским филиалом ЦКБМ при активном участии ЗИХа можем сделать за полтора года. Надо сказать, что мы заранее сговорились по возможности уходить от разговоров по Н1-Л3, понимая, что нас будут «воспитывать», а при таком перевесе сил в пользу высочайшего руководства любое сопротивление не только бесполезно, но и опасно. Поэтому наши выступления были короткими.

Устинов подвел итоги, как мы и предвидели, воспитательной речью.

— Мы вели беседу толковую, серьезную. Я хочу, чтобы вы не только поняли, что беспокоит ЦК КПСС. Надо, чтобы за этим пониманием последовали действия. То, о чем мы сегодня говорили, — это курс. Ложитесь на него и свято выполняйте эту линию. Упаси вас Бог бросать и думать о посадке человека на Луну. Это неглубокое и безответственное отношение. Вам всем оказывают величайшее доверие, вы тратите огромные государственные средства, вас славят на весь мир, а вы вдруг усомнились в задаче, которую поставила партия, на которую уже затрачены с вашей подачи огромные средства. Имейте в виду, что долготерпению ЦК тоже скоро придет конец.

Сейчас представляется единственный случай поправить положение. ДОС надо использовать не для срыва работ по Н1-Л3, а для того, чтобы выправить всю нашу работу. Нас пока обогнали американцы на одном очень важном направлении. Но у нас ведь есть «Молнии», есть «Метеор», есть космические разведчики, есть «Союзы». Мы везде первые, кроме Луны. Мы обязаны доказать прежде всего самим себе: реванш будет взят. Над этим надо работать, и упаси вас Бог, еще раз повторяю, усомниться в посадке нашего человека на Луну. Кончайте всякие сомнения. Во главе работы должны стоять коммунисты. Забота о надежности должна быть задачей номер один. Для организации работ никого и ничего не жалеть. Если кто-либо сомневается, пусть уступит место другому. Мне говорили, что Мишин проявляет упрямство. Он часто бывает неправ. У МОМа должна быть тяжелая рука. Я давал указания о подготовке постановления по ДОСу. Прошел месяц, а проекта еще нет. Куда смотрит министр? Не ослаблять, а усиливать требовательность необходимо в такой критической обстановке.

До Нового года мы уже не увидимся. Примите мои лучшие пожелания, будьте здоровы, и я надеюсь на новые успехи в новом году.

Расходились мы в приподнятом настроении.

Энтузиазм, охвативший коллективы, включившиеся в создание ДОСа, был не показным, не казенным, а искренним. Никаких митингов, лозунгов для принятия социалистических обязательств не требовалось.

В этот период (конец 1969 и по существу весь 1970 год) как грибы после теплого дождя возникали новые проблемы. Внимание и энергия каждого руководителя рассредоточивались в течение рабочего дня по многим направлениям.

Ни пяти-, ни шести-, ни семилетний единый план развития космонавтики так и не был утвержден постановлением правительства. Однако фронт работ оставался исключительно широким.

Экспедиция на Луну после американских успехов постепенно переставала осознаваться задачей «особой важности», как того требовали старые постановления. За весь 1970 год Советский Союз вывел в космос 88 различных аппаратов. Из них только «Космосов» было 72. Подавляющее большинство этих «Космосов» составляли «Зениты» различных модификаций разработки Куйбышевского филиала ЦКБЭМ, изготовленные куйбышевским заводом «Прогресс».

Стоит напомнить читателю, что в прошлом гиганты авиационной промышленности заводы «Прогресс» и ЗИХ на тот момент определяли промышленный потенциал советской космонавтики. Завод «Прогресс» работал по тематике ОКБ-1, то есть Королева, затем Мишина и ставшего вскоре самостоятельным главным конструктором Козлова.

Директор «Прогресса» отвечал за изготовление боевых ракет Р-9, спутников космической разведки, всех модификации ракеты-носителя Р-7 для всех пилотируемых и беспилотных объектов, которые она способна была вывести в космос, и за изготовление сверхракеты H1 в Куйбышеве и на своем филиале на полигоне.

Директор ЗИХа прежде всего отвечал за выпуск и обслуживание многих сотен «соток», самых многочисленных боевых межконтинентальных ракет. Он же выпускал «пятисотки» — «Протоны», а теперь еще надо было делать «Алмаз» и ДОС.

В числе 72 «Космосов» оказался и экспериментальный лунный корабль ЛК комплекса Л3. Удивительно, но летная отработка лунного посадочного корабля — ЛК (11Ф94) опережала отработку основного лунного орбитального корабля — ЛОК (11Ф93). Космические корабли программы Л3 (ЛОК, ЛК), все виды космических кораблей 7К, разгонные блоки «Д» для ракет-носителей Р-7 и УР-500К — это мелкосерийное производство. Оно было уделом нашего ЗЭМа. Я пишу «нашего», потому, что директор ЗЭМа подчинялся главному конструктору Мишину, а директоры «Прогресса» и ЗИХа — непосредственно министерству. За ЛОК несли ответственность проектанты отдела Феоктистова, отвечавшие за пилотируемые полеты ''Союза», значительные силы которых переключили на ДОС.

ЛК выделили в самостоятельную разработку. Форсированию работ во многом способствовало то обстоятельство, что блок «Е», включающий двигательную установку для посадки и взлета, разрабатывался Янгелем, который категорически требовал приземной летной отработки. Первый же полет ЛК, именовавшегося Т2К («Космос-379»), 24 ноября 1970 года, во время которого было несколько включений блока «Е», прошел без серьезных замечаний. Во многом этому способствовали самоотверженные усилия начальника отдела 222 Прудникова, его заместителя Евгения Рязанова, начальника сектора Юрия Фрумкина, а также Юрия Лабутина, Вячеслава Филина. Всего пусков было три.

ЦК КПСС, ВПК, Академия наук, Минобщемаш и Минобороны все же договорились разработать космический пятилетний план. Основной движущей силой этой разработки был наш Минобщемаш. Афанасьев понимал, что он несет главную ответственность за разработку плана. Все головные КБ и НИИ представили свои предложения еще в марте. По околоземным пилотируемым программам, «Союзам», ДОСам и «Алмазам», «Метеорам», «Молниям», «Зенитам», по программам запусков к Луне, Венере, Марсу и «прочей мелочи», как говорили строители Н1-Л3 и орбитальных станций, была, если не на пять, то по крайней мере на ближайшие три года, некоторая ясность.

Постановление по созданию долговременных орбитальных станций в нужной нам редакции вышло 9 февраля 1970 года.

По этому поводу, собрав трех своих заместителей, одиннадцать подчиненных мне начальников отделов и их заместителей, я начал свое выступление так: «Михаил Зощенко писал, что одни попадают в баню случайно, другие — под давлением окружающих. Мы до сих пор имели планы случайно-стихийные, идущие снизу. Теперь под давлением окружающих мы должны париться организованно по многолетнему, вероятно пятилетнему, плану, но первая долговременная орбитальная станция через год должна летать».

До чего же близки мне были эти разные люди! Все они уже были опалены полигонным солнцем, прошли через многочисленные производственные авралы, имели и выговоры и награды, но не потеряли чувства юмора, оптимизма и веры в свои силы. С каждым из этих людей можно было идти в разведку.

5 мая 1970 года Афанасьев с Литвиновым и Керимовым снова приехали к нам в ЦКБЭМ посоветоваться по поводу планов. После иронических замечаний в адрес пятилетних планов итогом совещания стало наше незапланированное заявление: «И ДОС сделаем!» Но министр высказался по поводу лунной программы.

— Обстановка вокруг Н1-Л3 сильно осложнилась, — сказал он. — Я долго и обстоятельно разговаривал с Келдышем. Он считает, что с точки зрения большой науки высадка одного человека на Луну не интересна. Это вопрос техники и инженерных решений, фундаментальных результатов мы не получим. Я пытался возражать и доказывал, что всякая экспедиция на Луну — это большая наука. К сожалению, каждый остался при своем мнении. Чтобы поставить флаг и взять грунт, взвод космонавтов не нужен. Нам надо определиться, сколько человек мы высаживаем на Луну.

Я ходил советоваться к Рябикову. Задал вопрос: «Может быть, не стоит выходить с предложением о посадке одного человека на Луну?» Он ответил, что отказа от высадки на Луну в Политбюро никто не поймет. Надо, чтобы советский человек на Луну ступил. Это теперь уже вопрос не науки, а большой политики. Эту операцию надо вьполнить, по его мнению, в интересах отработки носителя. Как видите, все сходится к тому, что нельзя бросать Н1-Л3. Каким же образом мы гарантируем надежность всей этой операции? Вот что меня больше всего беспокоит. Американцы даже своей аварией на «Аполлоне-13» нас подвели. Устинов приказал доложить результаты проработки состояния надежности проекта Н1-Л3 по опыту «Аполлона-13». ЦНИИМаш утверждает, что при аналогичной ситуации мы вернуть людей на Землю не способны. Что же, так и прикажете докладывать Устинову? После взрыва H1 № 5Л у членов Политбюро была разная реакция. Брежнев спросил: «Живы все? Ну, слава Богу! Хотя мало радостного вы нам сообщили, что дальше делать — подумайте!» Косыгин упрекал: «Что же вы, не разобравшись, снова пошли на такой риск? Как же так? Кто это у вас там решает? Еще раз просмотрите этапность отработки». Я понимаю, Косыгин эти вопросы не определяет, но считаться с ним нужно. Остальные члены Политбюро промолчали. Там тоже, поймите это, каждый имеет своего советчика.

Н1-Л3М вызывает разные мнения. Если настаивать на водороде, то надо решать вопрос о его хранении. На испарении мы рискуем терять один кубометр в сутки. Когда я заикнулся о строительстве еще двух стартов на случай программы Л3М, это в Госплане и Минфине вызвало улыбки: «Вы, что, хотите еще два старта взорвать?» По-моему, для Л3М в пятилетнем плане может быть предусмотрен только эскизный проект. Нужен ли новый носитель с водородом? Вы должны поставить задачу и объяснить, зачем.

Мое мнение: надо запланировать высадку на 1973 год — это дает нам три-три с половиной года. Келдыш требует включить в пятилетку полеты H1 к Марсу, разработку новых направлений по энергетике. Ядерные двигатели, мощные установки для использования энергии Солнца — это очень заманчиво, но где мы на все это найдем средства?

Мы еще раз рассматривали проблемы орбитальных станций. ДОС и «Алмаз» — очень близкие станции и по конструкции, и по назначению. Надо еще включить в план, если вас послушать, многоцелевую станцию на базе H1.

Вы сами выдвинули решение по МОК-Н1. Это орбитальная станция для нового космического оружия на 70-80 тонн. Что с ней делать? Если планировать запуск, то на какой год?

Есть решение ВПК по этому поводу, ему уже два года. Раньше чем войну в космосе затевать, нам надо на Земле американцев догнать. Мы все еще сильно отстаем по количеству ракет в шахтах и на подводных лодках. Вот куда сейчас основные средства уходят. На обеспечение военно-технического могущества государства Госплан и Минфин будут планировать на следующую пятилетку огромные средства. На НИОКР планируют 9,4 миллиарда рублей плюс 3,3 миллиарда только на капитальное строительство, из них 2,1 миллиарда рублей только на экспериментальные установки. И это все без расходов Минсредмаша. Там у атомщиков свой счет. Его никто не знает.

А вот спутник непосредственно телевизионного вещания, по нашим данным, в США к 1975 году будет. Почему мы над этим не работаем? Вам необходимо быстрее разобраться с орбитальными кораблями. Я чувствую, что мы скоро запутаемся: 7К-ОК, 7К-ВИ, 7К-С, 7К-Т — и что там еще Василий Павлович нам предложит? — Афанасьев сделал паузу, просматривая свои записи. Нашел самое больное для H1 место:

— Келдыш мне снова напомнил про огневые технологические испытания. Ему представили справку, что американские двигатели для «Сатурна» три раза проходят огневые испытания и после прожогов в блоке без переборки идут в полет. А вы с Кузнецовым ни одного не допускаете. Что прикажете мне отвечать? Мне Дементьев обещал, что Кузнецов тоже начнет разработку многоразовых двигателей. Так, может быть, подождем? Не будем спешить с H1, пойдем «наверх» покаемся и попросим отложить полет на Луну? Я только боюсь, что после этого совсем закроют Н1. Помяните мое слово.

Этот спокойный разговор был еще одним поводом для размышлений. Только в июле 1970 года Кузнецов в ОКБ-276 начал разработку двигателей для H1 в многоразовом исполнении с большим запасом по ресурсу. Эта работа не афишировалась во избежание вопроса: а как быть сейчас?

В начале 1970 года было еще не поздно остановить летные испытания H1 со старыми двигателями. Через три года действительно появились новые, настолько надежные двигатели, что ими теперь, спустя четверть века, восхищаются американцы, пожелавшие их приобрести для установки на свои ракеты-носители.

Однако тогда казалось недопустимым, что с новыми двигателями продолжение летных испытаний H1 могло возобновиться не ранее конца 1973 года.

На перерыв в летных испытаниях в три с половиной года не осмелился ни Келдыш, ни Афанасьев, ни Мишин, ни Кузнецов. Только их совместное, согласованное с военными выступление, мотивированное необходимостью применения новых двигателей и перспективными предложениями по новой системе Л3М, могло остановить сползание H1 к окончательному провалу. Всеми овладело некое стадное чувство. Все: от рабочего-монтажника в большом МИКе и до министра — неслись как табун лошадей, в котором задние неминуемо столкнут в пропасть тех, кто впереди.

Люди, создававшие космонавтику, составляли очень тонкий слой советского общества. Если бы у них, разбросанных по разным КБ и заводам, главкам, министерствам, полигонам и даже отделам ЦК, возникло некое общее понимание ситуации, сформировалось общее представление о действительности, общая солидарность, снимающая психологическое давление высшего политического руководства, то история космонавтики могла бы пойти по-другому. Идеология борьбы «за план» пронизывала все формы общественной жизни. Постановления ЦК КПСС и Совета Министров не подлежали критике. Впрочем, это касалось не только космонавтики.

После снятия цензурных ограничений на публикации по истории ракетной техники и космонавтики при описании тех или иных разработок стали ссылаться на дату и номер соответствующего постановления ЦК КПСС и правительства.

На выпуск постановлений о начале новых работ во времена Сталина затрачивалось несколько дней, а большей частью часов. Решение принималось у него в кабинете Сталиным лично после доклада им же вызванных лиц. Если он одобрял, видоизменял, дополнял или отклонял, в любом случае это было окончательное решение, которое в считанные часы размножалось и рассылалось ответственным за исполнение.

Постсталинский государственный аппарат постепенно начал обретать некоторые черты демократизма. Хрущев допускал значительно более свободное обсуждение. Исчез сковывавший ранее страх, но окончательное решение без одобрения Хрущева не могло быть принято. Ему, так же как и Сталину, аппарат не рисковал подсовывать на подпись угодную ему, аппарату, бумагу. Обсуждения и дискуссии заканчивались только при его личном участии.

В постхрущевские времена процесс бюрократизации аппарата развивался быстро и на согласование текста постановления, сбор необходимых виз иногда уходили месяцы.

Тем большим событием был выход каждого нового постановления. Стала очевидной необходимость выработки единого постановления с планом-доктриной перспектив развития космонавтики.

Путаница с распределением приоритетов в ранее вышедших постановлениях, срыв сроков по многим из них, успехи американской космонавтики диктовали необходимость разработки единой политики, определения главных целей и задач, четкой расстановки приоритетов. У каждого главного конструктора были свои идеи и пристрастия. В партийном и государственном аппаратах каждый главный имел своих сторонников.

Решения готовились не только в тиши кабинетов, но и на полигонах, вызревали в бурных дискуссиях экспертных комиссий, на различных советах главных конструкторов. Однако окончательно постановление принималось только после доклада на Политбюро, после одобрения аппаратом ЦК КПСС. Среди многих текущих мелких и даже ошибочных были решения, которые определяли судьбу космической техники на многие годы.

Инициатива разработки и выпуска того или иного постановления по созданию новой ракетно-космической системы могла возникнуть «сверху» и спускалась «вниз» как директива. Министерства и главные конструкторы в этом случае эту инициативу приводили к виду, пригодному для исполнения, аппарат придавал необходимую формализацию тексту и появлялся обязывающий всех очередной закон. Такими были постановления, обязывающие Королева в качестве главного конструктора создать межконтинентальный носитель для водородной бомбы в 1954 году, и постановление 1964 года, обязывающее его быть главным конструктором системы для высадки советского человека на Луну.

Но со времен Сталина были и другие источники появления постановлений: это когда инициатива шла «снизу вверх». Главный конструктор предлагал создать нечто совершенно необычное, эффективное, гарантирующее нашей науке и технике приоритет, но при условии, что будет выпущено специальное постановление ЦК КПСС и Совета Министров. Это было необходимо для финансирования, получения различных благ, привлечения кооперации заводов и т.д. Рекордсменом по выпуску предложений по инициативе «снизу» был генеральный конструктор Челомей. Боевую межконтинентальную ракету УР-100 и тяжелую УР-500 ему приказали разрабатывать только после того, как он сам их предложил и разработал проект постановления. Далее он предлагает «ИС» — истребитель спутников и орбитальную пилотируемую станцию «Алмаз» для космической разведки.

По всем этим предложениям «снизу» выходили постановления, из текста которых неосведомленный человек не мог понять, то ли все видящий, все понимающий мудрый генсек сам догадался, что надо это делать, то ли генеральный конструктор «соблазнил» высшее политическое руководство страны поручить ему эту разработку.

Конкуренция между школами Королева, Янгеля, Челомея, Надирадзе существовала в условиях тоталитарного государства и отсутствия пресловутой рыночной экономики. Была конкуренция и между смежниками — разработчиками систем для головных главных.

В научно-техническом плане такая конкуренция государством поощрялась и приносила свои положительные результаты.

Не только наш опыт, но и опыт Китая, рыночных США, Японии, Англии и Франции показывает, что компетентное твердое государственное руководство и жесткий контроль для создания больших техногенных систем оборонного или крупномасштабного экономического значения совершенно обязательны.