"Ракеты и люди. Лунная гонка" - читать интересную книгу автора (Черток Борис Евсеевич)

Глава 15 ПЕРВАЯ ОРБИТАЛЬНАЯ СТАНЦИЯ ВЫШЛА НА ОРБИТУ

Через десять лет после полета Юрия Гагарина мы надеемся снова удивить мир. Сутки и часы, оставшиеся до пуска ДОСа — первой настоящей долговременной орбитальной станции, протекали сравнительно спокойно. В так называемый «резервный день», 18 апреля, собравшаяся на полигоне большая компания не занималась текущими горячими делами, а, разойдясь «по интересам» в гостиницы и ведомственные коттеджи, обсуждала перспективы, космическую политику и перемывала косточки главным конструкторам, которые никак не могли договориться о действительном объединении усилий.

Я решил проведать Пилюгина. Последнее время его начал мучить диабет. Летать на полигон ему было нелегко. Но на этот раз он прилетел, чтобы лично посмотреть, что происходит с Н1-Л3, и заодно ублаготворить высоких руководителей, требовавших присутствия главных конструкторов при пуске ДОСа «в первых лицах». Основные работы по изготовлению приборов для систем управления ракет-носителей «семерки» и УР-500К выполняли харьковские заводы. Но главным конструктором оставался Пилюгин.

Когда я зашел в домик Пилюгина, он обсуждал с Финогеевым и Приссом перечень замечаний, который они успели набрать, только еще начав испытывать H1 № 6Л.

Пилюгин сдвинул в сторону пачку документов. Он начал уставать от массы мелких проблем.

— Тут все мелочи. Вы сами разберетесь. Борис, хорошо, что зашел. Я хочу воспитать Василия, чтобы он, наконец, понял, если он лично серьезно не будет заниматься H1, то ваша организация уйдет в запас. Мы заканчиваем отработку цифровой системы управления для Н1-Л3. Машина вычислительная получилась, и надо быстрее готовить H1 № 7Л с новой системой. Вы связались с ДОСами, перебежали дорогу челомеевскому «Алмазу», втягиваетесь в переговоры с американцами, а по H1 и лунным кораблям, если строго проверить, у вас полный провал. Куйбышев развернулся во всю свою мощь, клепает корпуса, здесь в большом МИКе сваривают баки, скоро металлом забьем все пролеты. А ведь, честно говоря, с весами у вас — труба.

Я Мишину не раз это говорил. Ведь давно есть предложение по двухпусковой схеме. Надо же решать, не тянуть. Вы с Раушенбахом завели свои разработки систем управления. Валяйте, я не возражаю, но лунные корабли без нас вы ведь не сделаете. А мои ребята докладывать уже устали, что Бушуев и Феоктистов уперлись в лимиты габаритов и весов, а по существу разговаривать не желают. Думаешь, Келдыш этого не понимает? Он даже мне жаловался, что Мишин желаемое выдает за действительное. Если вы с H1 погорите, то и нам нелегко будет. Мы столько сил в эту работу вложили. Янгель меня снова загрузил. Мы с ним сейчас большую работу ведем. Челомею не удалось своими «сотками» задушить Янгеля. Дали бы вы Челомею спокойно свой «Алмаз» делать. Что, вам работы не хватает? У меня работы выше головы. Дядя Митя, не спросясь нашего министра, меня уговорил с Надирадзе работать. Дело очень интересное. Но ты учти, если нас боевой тематикой перегрузят, а вы увлечетесь ДОСами и американцами, H1 совсем зачахнет.

В ответ на монолог Пилюгина я никаких убедительных аргументов привести не мог. Положение с H1, действительно, было такое, что чем дальше мы продвигались, тем больше теряли уверенность в надежности выполнения конечной целевой задачи.

Что я мог возразить Пилюгину?

Я входил в группу, которая обратилась в ЦК с предложением о создании ДОСа, не испросив на то согласия Мишина. Инициатива о сотрудничестве с американцами в организации совместного полета «Союза» с «Аполлоном» исходила от Бушуева, в Академии наук была поддержана Келдышем и Борисом Петровым. Келдыш доложил правительству, появилось встречное предложение американцев на высшем уровне, и работа закипела, втягивая все большее число ведущих специалистов. Обвинять Мишина в том, что он придумал эту очень ответственную работу, тоже нельзя.

Что касается весовых проблем Н1-Л3, то был только один путь кардинального решения — переход к двухпусковой схеме. Надо принимать решение немедленно и называть новые сроки. А кто пойдет объясняться по этому поводу на Политбюро или хотя бы лично к Леониду Ильичу? Не было таких храбрых.

Высшее политическое руководство страны уделяло большое внимание созданию стратегических ракетных вооружений, пытаясь выработать единую концепцию. Однако даже в этой проблеме величайшей государственной важности не удавалось принять единую концепцию. Главные конструкторы с завидным мужеством защищали свои идеи перед Советом Обороны. В этой так называемой «малой гражданской войне» Пилюгин принимал активное участие. Я воспользовался случаем и напомнил ему:

— Вот ты участвуешь в «гражданской войне». Вы там в комиссиях и на Совете Обороны спорите, выкладывая на стол или изобретая на плакатах каждый свои варианты. Челомей выступает артистически, Янгель — пусть внешне и скромнее, но тоже убедительно. У них принципиально разные концепции построения наших ракетных стратегических систем. Ну и каков результат? Брежнев всех внимательно выслушал и принял решение, с которым все согласились: делать и то, и другое, и третье. Для обороны страны и устрашения американцев, может быть, стоило так поступить. Но браться за все, что задумано, просто невозможно. Не только потому, что мы всю страну без штанов оставим, а потому что сами не способны через свои мозги все это пропустить. Нужен если не Совет Обороны, то что-то еще, чтобы разработать, наконец, единую национальную программу развития космонавтики лет на десять. Пока этого не поймут там, «наверху», мы будем метаться между десятками задач «особой государственной важности». Вот Косыгин предложил реформы в экономике исходя из здравого смысла. Все там, «наверху», вроде с ним согласились и приветствовали. А что получилось? Гоберман — начальник московских автомобильных парков и кто-то из руководителей в текстильной промышленности начали что-то делать, а потом все заглохло.

— Ну, ты, полегче, — остановил меня Пилюгин, — слышал анекдот про бабку, которая пришла в райком партии жаловаться на протекающую крышу? Пока жаловалась на председателя колхоза и даже на районных начальников, ее внимательно слушали. А когда она стала спрашивать, куда министры и сам товарищ Брежнев смотрят, ее предупредили: «Бабуля!», погрозили пальцем, но дали указание крышу отремонтировать.

19 апреля 1971 года все участники и высокие гости съехались на пуск «пятисотки» с первым ДОСом. Стоящая на стартовой позиции УР-500К, она же «Протон», с невидимым под обтекателем ДОСом была тем сгустком металла и электроники, который вобрал в себя творческую энергию десятков главных и поэтому на время примирил все противоречия.

По 15-минутной готовности Госкомиссия и все гости покинули душные служебные помещения и поднялись на трибуну наблюдательного пункта. В такую весеннюю ночь с наслаждением вдыхаешь воздух, напоенный степными ароматами. Кажется диким, зачем на каждом из нас висит сумка с противогазом. Совсем не хочется думать о возможности нештатной ситуации, при которой стоящая на старте ночная красавица не пожелает улететь в безопасную даль.

«Пятисотка» действительно красива в свете прожекторов, когда она стоит на старте, освободившись от башен обслуживания и наземной предстартовой суеты.

Минутная готовность!

Разом умолкли разговоры. Чувствую, как внутренне напряглись все стоящие на наблюдательном пункте. На секунды ночная степь заливается ослепительным светом, и на нас обрушивается оглушительный рев. «Пятисотка» легко взлетает, затмив своим ярким факелом звезды. В космос уносится первый ДОС.

Когда мы примчались на «двойку», туда уже поступили доклады из Евпатории и Москвы, что «Салют», а по-нашему ДОС № 1 — 17К №121, вышел на расчетную орбиту. Солнечные батареи и все элементы конструкции, включая штангу антенны «Игла», раскрыты. Тогда мы еще не осознавали и не могли предвидеть, что этим пуском открыли эру орбитальных космических станций. Нас волновали только события ближайших часов и дней. Первую и последующие долговременные орбитальные станции на нашем жаргоне называли просто ДОСами. В призводственной документации все ДОСы имели индекс 17К и получали порядковые номера: № 121, №122 и т.д. Для средств массовой информации -»для народа» — первый ДОС был назван «Салютом» без номера. Потом пошли «Салют-2, -3, -4, -5, -6, -7» и т.д. В сообщениях ТАСС «Салютами» называли и пилотируемые «Алмазы», которые по нашей ведомственной терминологии никогда не назывались ДОСами[13].

Система ориентации после отделения от ракеты-носителя успокоила колебания ДОСа, и начались тесты по программе, которыми командовала Евпатория. На полигоне все внимание переключилось на «Союз-10». Если тесты на ДОСе не выявят никаких противопоказаний, то Владимир Шаталов, Алексей Елисеев и Николай Рукавишников будут запущены в космос с первой, гагаринской, площадки 22 апреля 1971 года.

Погода резко ухудшилась. Даже мы, считавшие себя старожилами Тюратама, не могли припомнить, чтобы в конце апреля шел по-осеннему холодный дождь. На этот дождь в день старта было списано замечание по несбросу отрывного штепсельного разъема с блока «И» — третьей ступени «семерки».

Bсe системы были приведены в исходное положение. Старт отменили.

«Шаталов никак не может стартовать с первого раза», — шутили в бункере. Было принято решение не рисковать, разобраться с отрывным штепсельным разъемом, а экипаж эвакуировать и перенести старт на сутки.

23 апреля старт прошел нормально. Первые доклады экипажа с орбиты также были оптимистическими.

Техническое руководство и Госкомиссия вылетели в Евпаторию. Из Ил-18 на аэродром морской авиации в Саки высыпало такое количество пассажиров, что с трудом удалось разместиться в присланных за нами автомобилях. Мы снова в расцветающем Крыму. Каждый из прилетевших, проявляя не показное рвение, несмотря на гостеприимное приглашение на ужин, бросив чемоданчик в гостинице, тут же спешил в центр управления. Агаджанов, Трегуб и Раушенбах, руководившие в отсутствие Госкомиссии Главной оперативной группой управления (ГОГУ), были готовы к докладу. Докладывал Агаджанов:

— На бортах «Салюта» и «Союза» все нормально. Сейчас идет 79-й виток ДОСа. На 81-м витке по предложению баллистиков мы должны провести коррекции орбит обоих объектов. На «Салюте» -автоматическую, на «Союзе» — ручную. Для этого на 80-м витке проводим закладку уставок. На «Салют» уставки пройдут по командной радиолинии, на «Союз» мы передаем голосом по «Заре», и экипаж сам введет необходимые для коррекции данные с пульта. В результате коррекций на 82-м витке начнется процесс дальнего баллистического сближения. По расчетам баллистиков объекты сблизятся на расстояние до 11-12 километров к 4 часам утра. Последующее сближение должно производиться в автоматическом режиме по командам «Иглы». По нашим расчетам в период от 5 часов 36 минут до 5 часов 52 минут сближение и стыковка должны быть закончены. На 84-м витке по программе осуществляется переход из корабля в ДОС, на 85-м и 86-м витках -расконсервация, и на 87-м витке экипаж уже должен спать.

Только-только успели разобраться с расписанием работы двух объектов и распределением ответственности за них в группе управления и анализа, как из Москвы пришло два указания: первое — подготовить экипаж к разговору с Брежневым и второе — передать на борт текст приветствия болгарской Коммунистической партии. Тут вдруг сообщают, что на пятом витке «Союза-10» не прошла первая коррекция. Афанасьев в это время докладывал Устинову обстановку и попросил до стыковки на разговоры с Брежневым и привествия болгарам экипаж не отвлекать.

Мишин потребовал, чтобы Раушенбах объяснил причины срыва коррекции. В зал набилось столько людей, что руководителям не на чем было сидеть.

И уж совсем трудно советоваться между собой, разговаривать и командовать службами по десяткам телефонов. Павлу Агаджанову, непосредственно выдававшему голосовые команды по единому циркуляру КИКа, надо было принимать на слух всю сыпавшуюся по громкой связи и телефону информацию и воспринимать руководящие указания прилетевшей Госкомиссии. Не легко было и Павлу Поповичу. Он был на прямой связи с экипажем. В его задачу кроме всего прочего входила и психологическая поддержка экипажа.

Но что делать? Министр Афанасьев, Мишин, Керимов, Строгонов, Комиссаров, Карась, Попов, Царев, Спица — персоны, на которых нельзя повышать голос, им нельзя приказать: «Не мешайте работать!»

Раушенбах, сохраняя завидное хладнокровие, разбирал с Башкиным и баллистиками задание на ближайшие коррекции и не очень доходчиво объяснял скопившимся вокруг них руководителям причины срыва предыдущей.

— Время коррекции, — сказал он, — меняется в зависимости от расчетов баллистиков, которые уточняют орбиты по измерениям на каждом витке. Космонавты очень поздно получили данные для начала коррекции, когда они нажали клавишу на пульте, прошло снятие готовности ориентации по системе ионной ориентации.

Во время объяснения по громкой связи прошел доклад:

— Коррекция «Союза-10» назначена на 1 час 34 минуты, время работы двигателя 17 секунд.

Елисеев доложил, что ориентация выполнена, к коррекции готовы.

35-й (НИП-15) подтвердил, что на ДОС заложена уставка для коррекции в 2 часа 54 минуты на разгон.

Я попросил выдать на борт ДОСа команду о включении телевизионной камеры для проверки ориентации.

Мишин о чем-то спорил с Керимовым, и вдруг они оба потребовали доложить резервные варианты, в случае если откажет «Игла».

В это время «Союз-10» находился в зоне связи наших пунктов, а мы не могли толком вести переговоры с экипажем. То Мишин, то Керимов отрывали руководство полетом, требуя непрерывных докладов. В это время, на беду, прошла информация о каком-то сбое в системе контроля орбиты станциями «Сатурн». Обычно о таких сбоях не докладывают. Керимов и Мишин разразились негодованиями в адрес баллистиков и Богомолова. В общий шум ворвались доклады по громкой связи:

— Идет сближение, «Союз» впереди «Салюта» на две секунды по времени.

— Что вы нам секунды даете? Дайте километры!

— «Гранит» докладывает: прошел радиозахват, «Игла» работает.

Агаджанов не вытерпел и несмотря на присутствие своих прямых начальников: генералов Карася и Спицы — крикнул в микрофоны, выходящие на общий циркуляр и связь с экипажем:

— Вас понял, расстояние десять километров, не мешайте работать!

Видимо, последнее вызвало недоумение на борту. Космонавты обиделись.

— Мы докладываем о ходе сближения по показаниям на пульте.

Я старался не прозевать за общим шумом и разговорами какого-либо доклада группы анализа или экипажа о нештатной ситуации.

— Если после этой работы меня не хватит кондрашка, будет чудо, — успел проговорить Иван Мещеряков, отдавая очередные указания по ВЧ-связи в Болшево на вычислительный центр.

— Почему не докладываете об окончании витка? — спрашивает Керимов.

Агаджанов, с трудом сдерживаясь (он ведет переговоры с «Гранитом»), громко докладывает:

— Работает «Игла», вас понял. Это «Граниту». Расстояние 11 километров — это гостям.

— Что у вас то 10, то 11 километров? Кто виноват? — спрашивает Мишин.

Тише всех ведет себя министр.

Агаджанов продолжает:

— Есть выключение двигательной установки на ДОСе! «Гранит» докладывает о работе своего двигателя. Программа 81-го витка выполнена. На ДОСе двигатель работал 60 секунд. Я — 12-й. «Гранит», на 82-м витке ждем от вас самых ответственных докладов о работе «Иглы» и режиме автоматического сближения.

— Зачем столько лишних слов? — сердится Мишин.

— Так ведь он дает информацию для связи с экипажем, выполняет роль комментатора для Госкомиссии и отдает приказы по всему КИКу, — пытаюсь теперь уже я оправдать Агаджанова.

— 82-й виток, идет поиск.

— КИК работает всеми средствами. «Гранит» докладывает: подмаргивают сопла ДПО.

— Как это сопла «подмаргивают», что вы за чушь несете?

— Не отвлекайтесь, — говорю я Агаджанову, — потерпят!

— На НИП-16, есть прием системой «Сатурна». ДПО работают 20 секунд, 25 секунд, 30 секунд, 35 секунд, 40 секунд, 45 секунд…

— Почему сами не выключают? — чей-то истерический всхлип.

— Скорость на сближение 8 метров в секунду, устойчивый радиозахват…

— Видим в ВСК яркую точку. Дальность — 15 километров, скорость — 24.

— Прошу тишины в зале!

— А кто объяснит, что происходит, почему было 11 и вдруг дальность 15? Черток, Мнацаканян, Раушенбах, что вы сидите и ничего не делаете?

— За нас делает «Игла», — отвечает Мнацаканян.

— Если бы сидели в корабле, может быть, что-нибудь и делали, а сейчас надо слушать и не мешать, — это уже я сорвался.

— Сумасшедший дом, — тихо говорит Раушенбах, — только бы «Игла» не сошла с ума.

Не считаясь с нашей перепалкой, автоматический процесс сближения продолжался. Телеметристы, экипаж и НИПы вели по циркуляру доклады, которые обрушивались на жаждущих активных действий руководителей.

Человеку, не освоившему всю нашу аббревиатуру и внутренний жаргон, действительно казалось, что в передаче информации и управлении полетом «сплошной бардак» и распустившихся деятелей ГОГУ пора наказывать.

Однако в зале управления НИП-16 несмотря на 4 часа утра никто не дремал. Доклады из космоса, с НИПов и местные комментарии поступали в таком изобилии, что даже я не всегда успевал понять, где первоисточник информации.

Самой достоверной, конечно, была информация оперативно обрабатываемой телеметрии и доклады «Гранита» по «Заре». Они шли почти параллельно. Эстафета связи без провалов передавалась от НИПа к НИПу.

— Дальность 11, скорость 26 и 5.

Я не утерпел и сказал сидевшему рядом у микрофона Агаджанову:

— А полковник Воронов — молодец. Это только у нас в зале бардак, а связь в КИКе до самой Камчатки сегодня работает отлично.

— Да, нам с Борисом Анатольевичем повезло, — только и успел ответить Агаджанов.

Он был прав. Сотни невидимых и неведомых высоким руководителям офицеров и солдат КИКа на НИПах, узлах связи, радиостанциях спокойно и самоотверженно делали свое дело. Полковник Воронов руководил созданием, а затем и эксплуатацией всей структуры связи КИКа для всех космических программ. Он был заместителем начальника КИКа, но держался очень скромно и старался не попадать на глаза высоким гостям.

— Дальность 8, скорость 27 и 5; дальность 6, скорость 27; горят сопла ДПО; начали разворот корабля.

— Нельзя сближаться с такой скоростью, — заволновался Мишин. — Почему ничего не предпринимаете? Подскажите экипажу, что делать!

— Не надо ничего делать, сейчас будет торможение, — успокаивает Мишина Раушенбах.

— Разворот закончился; включилась СКД на торможение, работает двигатель, 5 секунд, 10 секунд, 13 секунд.

— Дальность 4, скорость 11; горят сопла ДПО, идет разворот.

— Дальность 3 и 5, скорость 10. Снова включили СКД. 10 секунд, 15 секунд, 20 секунд, 25 секунд, 30 секунд, 33 секунды — выключение; дальность 2 и 7, скорость 8.

— На фоне Земли наблюдаем цель, мелькают бортовые огни, дальность 2 и 5, скорость 8; цель наблюдаем в ВСК…

Ох, как тянется время! Не отпускает страх, что вдруг произойдет что-то непонятное. Уже 5 часов утра! Неужели вся эта бортовая автоматика лучше нас понимает, что и когда делать, и не ошибется? Нам, сидящим в зале на берегу моря, ничего не грозит. А что сейчас чувствуют они, «Граниты», несущиеся в космосе вокруг планеты на встречу с ДОСом?

В ответ на мой немой вопрос Николай Туровский передает записку Трегубу. Он читает и протягивает мне: «По телеметрии пульс у Шаталова и Елисеева за 100, у Рукавишникова 90!»

— Снова начали разворот; дальность 1600, скорость 8; работает двигатель 7 секунд; дальность 1200, скорость 4, снова разворот; дальность 950, скорость 2; снова работает двигатель — 5 секунд; разворот, мигают сопла ДПО.

— Видим объект; снова разворот, СКД работает 4 секунды; дальность 800, скорость 4.

— Я — «Гранит», цель наблюдаю хорошо и отчетливо. Это был последний доклад с корабля перед выходом из зоны связи. Башкин подходит к Раушенбаху и что-то шепчет.

— Башкин, Раушенбах, не секретничайте, а скажите нам, почему так туго идет сближение. Это ваша логика. По расчету, который мне дали, должны были дойти до касания еще в зоне связи, — говорит Мишин.

— Мы проверили запасы, — ответил Раушенбах. — На борту для сближения осталось запасов топлива всего на 13 метров в секунду для СКД и 20 килограммов для ДПО. Если они войдут сейчас в нашу зону, не состыковавшись, надо принимать решение об отмене. Рисковать запасами топлива на спуск нельзя.

Я успокаиваю министра:

— Они там все прекрасно понимают. С Елисеевым мы успели такую ситуацию обговорить. Он рисковать не будет. С Шаталовым, я уверен, они примут правильное решение.

Мучительно тянется 30-минутный перерыв зоны связи.

— Внимание! Начинаем сеанс 83-го витка, готовность 5 минут!

— «Гранит», я — 36-й. Даю счет: раз, два, три, четыре…

— Я — «Гранит», слышу вас хорошо! В 4 часа 47 минут выполнили ручное причаливание. Прошло касание и механический захват. Началось стягивание. Но на 9-й минуте режим ССВП остановился, стягивание до конца не выполнено. Стыковка не идет. Почему, мы не понимаем. Посмотрите телеметрию. Подскажите, что делать?

— Где стыковщики?

Появились Живоглотов, Бакунин и Сыромятников. Бледные, волнующиеся. Они никак не ожидали, что из всех предполагаемых возможных отказов появится такой, которого никто не ожидал, и при наземной отработке ничего похожего не бывало.

Заикаясь от волнения, Живоглотов объясняет притихшему залу:

— Штырь, то есть штанга «активного» стыковочного узла, была выдвинута перед стыковкой полностью. Весь ход для полного стягивания шариковым винтом — 390 миллиметров. Стягивание началось нормально по команде автоматики. Прошли 300 миллиметров и остановились. Стягивающий механизм работал и пытался тянуть, но зазор между плоскостями «активного» и «пассивного» агрегатов не уменьшался. Он составляет 90 миллиметров. Возможные причины, очень предварительно:

ошибка в установке центрирующих штырей на 180 градусов;

технологическая ошибка при согласовании осей, что маловероятно;

гидроразъемы уперлись друг в друга, правда, это не 90, а 50 миллиметров;

электроразъемы, если уперлись корпусами, дают всего 30 миллиметров;

узел уперся в дополнительные усиливающие кроншнейны, мы их называем балконами. Но это проверялось на заводе очень тщательно;

возможна грязь на винте. Правда, грязи нужно очень много, чтобы намертво остановить винт;

образование льда при выходе в космос. Но дождя при старте не было. И под давлением винта лед бы растаял; наконец, возможна поломка боковых рычагов. Была очень сильная боковая качка сразу после захвата.

— Почему качка? Где динамики? Раушенбах! Почему были колебания? — требует ответа Мишин.

Меня пронзила неприятная мысль. Я попросил Павла Поповича, который непосредственно вел связь с «Гранитом»:

— Запроси «Гранит», какие были колебания при стягивании?

— Не надо запрашивать. Елисеев докладывал, что после «захвата» загорался транспорант «Сопла ДПО» и мигал секунд 30. В это время корабль сильно раскачивался.

Я понял, что дальнейшие допросы стыковщиков ничего не дадут, и, посоветовавшись с Раушенбахом и Трегубом, выложил Мишину и Керимову свою версию случившегося:

— Наиболее вероятно, что произошла механическая поломка по причине больших боковых колебаний. Систему управления мы не выключили. Сразу, как только произошло касание, прошло возмущение, которое датчики угловых скоростей отслеживали. Система управления пыталась убрать угловые отклонения, но «захват» уже состоялся, вместо успокоения началось раскачивание, но не вокруг центра масс, а на штанге, которая сцепилась с ДОСом в приемном гнезде. Мы что-то сломали. Продолжать попытки стыковки бесполезно. Надо принимать решение о расстыковке.

Однако оказалось, что не так-то просто дать команду на расстыковку, то есть команду дать можно, но это не значит, что космический корабль отстыкуется от ДОСа. По электрической схеме, над которой склонились Живоглотов, Вакулин и между ними втиснулись мы с Трегубом, получалось, что для расстыковки надо «танцевать от печки». Расстыковка пойдет, если до этого были состыкованы электрические разъемы и полностью выполнен режим ССВП — системы стыковки и внутреннего перехода.

Система была разработана в чисто автоматическом варианте, и в процессе выполнения промежуточных операций вмешательство человека не предусматривалось. Логика автоматики формально была правильной. После того как оголовок штанги «активного» узла попадал в приемное гнездо конуса «пассивного» узла, его захватывали защелки, выдававшие сигнал «захват». По этому сигналу начиналось стягивание «активной» и «пассивной» частей. Штанга втягивалась в «активный» узел шариковым винтом. Стягивание проводилось до стыковки электрических и гидравлических разъемов. После стыковки разъемов окончательное стягивание производилось специальными крюками, которые выдвигались из «активного» узла и притягивали к себе «пассивный», обеспечивая герметичность и прочность соединения двух космических объектов. Только после этого открывались защелки, удерживавшие оголовок штанги в приемном гнезде конуса. Штанга полностью убиралась в «активный» узел.

Команда «расстыковка» могла быть подана по командной радиолинии с Земли или с пульта корабля «Союз». По этой команде убирались стягивающие крюки, корабль освобождался от механической связи с ДОСом. ДПО включались на «отвод» и разводили космические аппараты. В этой длинной цепочке операции не предусматривалась возможность расстыковки, если не был выполнен весь цикл стыковки. Команда «расстыковка» не способна освободить штангу, которую прочно удерживают защелки «пассивной» части стыковочного агрегата. Правда, на такой нештатный вариант была предусмотрена аварийная расстыковка. По аварийной команде с помощью пиропатронов штанга отстреливалась от «активной» части. Но при этом она оставалась в «пассивном» конусе и повторная стыковка другого корабля уже была невозможна.

— Ну, вы молодцы, «сообразили» агрегат, в котором «мама» не отпускает «папу», — уязвил нас Андрей Карась.

— Есть надежный аварийный вариант — отстрел стыковочного агрегата. Правда, в этом случае корабль мы освободим, но штанга с рычагами останется на ДОСе «у мамы».

— Эта ампутация не годится. Вы что, хотите потерять первую орбитальную станцию? Ищите способ, как обмануть вашу сверхумную схему, — сказал министр.

Положение складывалось архитрагическое. Мы не можем отделить корабль от ДОСа так, чтобы другой корабль мог повторить попытку стыковки.

— Есть вариант, — робко сказал Живоглотов. — Надо подобраться к нашему прибору в бытовом отсеке корабля, найти на нем разъем Ш28/201 и со стороны прибора поставить перемычку на 30-й и 34-й штыри вилки. Потом с пульта дать команду на стыковку и перемычку снять. По схеме пройдет команда, убирающая упоры, за которые штырь удерживается в приемном гнезде конуса. Мы как бы отопрем дверь с другой стороны.

— Блестящая идея, но кто на борту корабля сможет проделать такую операцию?

— Рукавишников, будучи еще не космонавтом, а инженером-электронщиком, и не такие фокусы проделывал. Правда, не в космосе, — сказал я.

Мы часа полтора сочиняли подробную инструкцию и передали ее на «борт».

— Вас поняли, — ответили «Граниты», правда, без всякого энтузиазма.

И вдруг кто-то из стыковщиков вспомнил, что есть еще вариант. Якобы можно подать команду не на корабль, а на ДОС, и эта команда отведет защелки и таким образом освободит штангу.

— Все хорошо, но сейчас вся масса корабля висит на этих защелках и у привода просто не хватит сил, чтобы отпереть этот замок.

— Попробуем. Может быть, за время, пока будет действовать команда, корабль качнется и усилие на защелках будет небольшим.

Вот такие были рассуждения. Мы ухватились за эту соломинку. На 84-м витке беспрецедентная по тем временам операция была выполнена, и на 85-м витке в 8 часов 44 минуты прошла команда на расстыковку.

— Расстыковка прошла, ДПО включились на отвод, — одновременно поступили доклады с «борта» и от группы анализа.

Без малого пять часов летали в состыкованном состоянии космический корабль «Союз-10» с орбитальной станцией «Салют». В эту нашу авантюру с благополучной расстыковкой мало кто верил. Поэтому доклады о расстыковке вызвали взрыв восторга, больший, чем был бы при нормальной стыковке.

Когда первые восторги улеглись, ко мне подошла компания стыковщиков и с явным смущением «по секрету» доложила, что непонятно, почему расстыковка прошла. Этого не должно быть!

Последовала подготовка к спуску и посадке. Агаджанов и Трегуб вполне могли управиться без меня и Раушенбаха. Госкомиссия была озабочена возвратом экипажа на Землю. Мы с Раушенбахом по ВЧ-связи накачивали тоже не спавших в Подлипках Калашникова, Вильницкого и Легостаева по поводу недопустимых колебаний и необходимости немедленной организации в цехе № 439 экспериментов для моделирования ночного происшествия.

26 апреля уже в Звездном городке мы заслушали доклады космонавтов. Первым докладывал командир корабля Шаталов:

— У корабля хорошие маневренные возможности, он очень послушен при ручном управлении. Все динамические операции выполнялись без всяких замечаний. Правда, когда управление сближением взяла на себя «Игла», то было немного не по себе от частых разворотов и включений СКД. На дальности 140 метров я взял управление причаливанием на себя. Ручное причаливание было выполнено сразу, без замечаний. Мне было проще, чем на «Союзе-4 и -5». Касание было мягким, без дребезжания или скрежета. Как только прошел захват, корабль качнулся вправо аж на 30 градусов, потом махнул влево. Период колебаний составил семь секунд. Мы боялись вообще лишиться стыковочного узла. Потом колебания успокоились. Что случилось при стягивании, мы не поняли. Расстыковка прошла спокойно. Визуально состояние станции хорошее. Жаль, конечно, что нам не удалось проникнуть внутрь. Посадку проводили в полной темноте. Был кувырок через голову.

Елисеев еще в полете понял принципиальную ошибку, которая была допущена в динамике управления стыковкой. Он рассказывал более темпераментно, чем Шаталов.

— Все было нормально, и «борт» в целом работал нормально. Но почему после касания горел транспарант «Сопла ДПО» и мы мотались от края до края? Он не должен был «гореть». Это они нас так раскачивали. Я удивляюсь, почему мы напрочь не поломали стыковочный узел. Аварийную систему измерения дальности АРС, разработанную в Лениграде, я пытался откорректировать по фону. Метка гуляла от двух до двух с половиной километров. Надо отработать метод настройки АРСа. «Земля» оставляла нам своими указаниями очень мало времени для подготовки коррекции.

Рукавишников пожаловался:

— При установившейся в корабле температуре 20 градусов в полетном костюме спать очень холодно. Мы спали всего два-три часа. Вместо сна сидишь и дрожишь. Нужны спальные мешки. Связь в зоне была хорошая. Но когда уходили из зоны, оставались без связи — это плохо. Когда начались большие колебания, было желание включить ручное управление и компенсировать ручкой эти возмущения, но мы испугались.

Шаталов перебил Рукавишникова:

— Мы подошли практически с нулевыми рассогласованиями осей корабля и станции. Поэтому никак не ожидали, что начнутся такие колебания. Штанга вошла в приемное гнездо мягко, без всякого удара. И вдруг началось такое, чего мы совершенно не ожидали. До стыковки давление в баллонах ДПО было 220 атмосфер, а после — всего 140. Невероятно много израсходовали на эту болтанку.

После откровенных разговоров с нами экипаж встретился с жаждущими космических новостей корреспондентами.

Им все было представлено так, как будто переход в станцию и не предполагался. Была только репетиция, и она показала надежность всех систем.

В официальном сообщении говорилось, что «24 апреля космонавты В.А. Шаталов, А.В. Елисеев, Н.Н. Рукавишников на корабле „Союз-10“ провели ряд экспериментов в совместном полете со станцией „Салют“. В том числе были испытаны новые стыковочные устройства». В энциклопедии «Космонавтика»[14] написано, что особенностью полета была «отработка усовершенствованной системы стыковки КК „Союз-10“ с орбитальной станцией „Салют“.

Когда мы возвращались из Звездного в Подлипки, то дали волю самокритике.

— Какие же мы лопухи! — возмущался Раушенбах. — Никто не досмотрел, что сразу по касании надо выключать систему управления, а уж отключать ДПО и подавно.

Со Львом Вильницким, Виктором Кузьминым, Владимиром Сыромятниковым, Всеволодом Живоглотовым к концу дня обсудили перечень доработок. Штанга дожна начинать стягивание только после успокоения колебании корабля. Нужно иметь возможность вручную управлять штангой: подтягиваться и отходить. Автоматику всю задублировать ручным управлением! Динамикам уменьшить скорость соударения до 0,2 метра в секунду. На корабле установить специальный пульт для возможности ручного управления стыковкой. А самое главное, береженого Бог бережет, — решили кроме рычагов выравнивания вокруг штанги соорудить этакое «жабо», только не кружевное, а хороший стальной воротник, принимающий на себя нагрузку при колебаниях.

— Все запускать немедленно! Когда будет документация на доработки? — был обычный вопрос.

— С учетом ночной работы служебную записку и белки дадим завтра к вечеру, — ответил Вилъницкий.

— Хорошо, звоним Хазанову.

Хазанов тут же приказал объединиться технологам цехов с конструкторами.

— На доработку узлов и приборов цехам не больше недели, — распорядился он.

Я докладываю по телефону Мишину наши предложения. Он одобряет и предупреждает:

— Завтра в цех № 439 приедут Устинов и Сербии. Хотят посмотреть на стыковочные агрегаты и процесс стыковки. Подготовить плакаты, отрепетировать стыковку, все объяснить и показать наши мероприятия.

— Свистать всех наверх! Переселяемся в цех № 439! — скомандовал я Калашникову и Вильницкому.

После неудачной стыковки «Союза-10» с «Салютом» демонстрация процесса секретарю ЦК КПСС Устинову и заведующему оборонным отделом ЦК Сербину была делом весьма ответственным. Они обещали высшим политическим руководителям, что пилотируемая орбитальная станция позволит ослабить то воздействие, которое оказали на наше общество четыре экспедиции на Луну, совершенные американцами.

Устинов и аппарат ЦК, а в конце концов и Сербии поддержали инициативу энтузиастов: Бушуева, Охапкина, Чертока, Раушенбаха, Феоктистова — и при немалых усилиях министра Афанасьева, в ущерб работам Челомея, помогли всего за полтора с небольшим года построить и вывести в космос настоящую орбитальную станцию.

Об этом оповещен весь мир. И вдруг экипаж транспортного корабля, блестяще осуществив подход и стыковку, не мог войти в станцию. Как это объяснить там, «наверху»? Брежнев еще поймет. Косыгин скажет, что опять разгильдяйство, а деньги тратятся огромные. Но остальные просто не поймут что к чему. Наша неудача очень болезненно была воспринята в аппаратах ЦК и ВПК.

С тех пор, как не получилась стыковка у Берегового, прошло два с половиной года. За это время Шаталов два раза летал. Первый раз обеспечил успешную стыковку. Второй раз стыковка сорвалась якобы по вине радиотехнической системы. Теперь, наконец, Шаталов состыковался, а проникнуть в станцию не смог. «Кто же там все это организует? Кто проверяет?» — такие вопросы задавал Косыгин.

После того как Мишин объяснил и показал высоким гостям, что могло поломаться, чтобы помешать стягиванию, Сербии спросил:

— А кто это у вас делал? Покажите мне конструктора.

Лев Вильницкий не стал ждать, пока его вытолкнут вперед из толпы собравшегося руководства, и, выйдя на «линию огня», решил перехватить инициативу у «нападающей стороны».

— Начальник отдела Вильницкий. Разрешите, я доложу, — представился по-военному бывший капитан. — Этот стыковочный агрегат по сравнению с уже трижды испытанными в полете коренным образом переделан. Он совмещен с конструкцией внутреннего перехода. Мы должны не только соединить корабль с ДОСом, но и обеспечить герметичную конструкцию переходного туннеля. Мы рассчитывали прочность всех механизмов, используя опыт по скорости встречи, боковым скоростям и возможным углам отклонений, который получили на трех предыдущих стыковках. Провели предварительно вот на этой установке целую серию стыковок для отработки. Многие детали после экспериментов доработали. Стыковка началась нормально. Но при стягивании «Союз» раскачивался относительно ДОСа на значительно большие углы, чем мы ожидали. Здесь, на этой установке, мы аналогичный режим воспроизвели и нашли слабое место. Нам все понятно, и через неделю будет подан на испытания уже доработанный агрегат.

— Так что, прикажете выпустить сообщение ТАСС, что товарищ Вильницкий ошибся? Через неделю он исправится, и следующий экипаж проберется через люк в «Салют»?

— Для меня честь попасть в сообщение ТАСС, но следующая стыковка будет нормальной, даю слово.

— Вы все тут умеете давать слово, а потом срываете сроки, надеясь на полную безнаказанность.

Вильницкий не успел отреагировать. Вмешался Устинов:

— Кого и как наказывать, министр с ними без нас разберется, а вы нам покажите, через какой люк надо пролезать из корабля в ДОС.

Теперь уже Хазанов, выручая Вильницкого, быстро поднялся на стремянку, чтобы показать, как открываются крышки люка-лаза в стыковочном агрегате.

Вероятно, не я один облегченно вздохнул. Увидев Хазанова, Устинов просветлел. Может быть, всплыл в его памяти образ Бориса Абрамовича Хазанова — генерал-майора, а в начале войны военного инженера 1-го ранга, «особо уполномоченного народного комиссара вооружения Союза ССР по обеспечению заданий Государственного комитета обороны».

Во время войны он, Устинов, бросал Бориса Хазанова на самые трудные места производства артиллерийского вооружения. Хазанов-старший ни разу не подвел, работал с полной отдачей профессиональных знаний, духовных и физических сил. В 1942 году его назначили директором артиллерийского завода в Красноярске. В тяжелейших условиях он вытаскивал завод из глубокого прорыва. В те дни у него был острый конфликт с уполномоченным ЦК Сербиным. Но Устинов не допустил расправы над Хазановым.

И вот спустя четверть века сын Хазанова ему, Устинову, показывает стыковочный агрегат космического корабля. Впервые увидев дыру, в которую должен пролезть космонавт, Устинов удивился:

— Кто же в такой туннель протиснется? Я даже в невесомости не пролезу.

По поводу диаметра люка у нас с проектантами было много споров. Устинов наступил на больную мозоль. Я ратовал при проектировании за диаметр люка в один метр, как на «Аполлоне». Феоктистов, пользуясь властью главного проектанта и опытом бывшего космонавта, «додавил» конструкторов до диаметра 800 миллиметров. Его поддержал Бушуев. Теперь Вильницкого надо было выручать, и я сильно толкнул Бушуева.

— А мы вас, Дмитрий Федорович, и не пустим, — быстро оттеснив Вильницкого, сказал Бушуев. — У американцев на «Аполлоне» диаметр больше — почти метр. Когда мы им сказали, что у нас 800 миллиметров, они не испугались и считают, что этого достаточно.

Теперь включился в разгорающийся спор директор завода Ключарев.

— Дмитрии Федорович, должен вам доложить, что для стыковки с американцами конструкторы проектируют совсем новый стыковочный узел. Нам предстоит всю отработку проводить заново.

— Это что, столько труда и опять все начинать сначала? — возмутился Устинов.

— Да, мы начали переговоры, в которых приходим к идее андрогинного узла. Чтобы не было обидно ни той, ни другой стороне, на каждом корабле будут совершенно одинаковые половинки.

— А почему вы его называете андрогинным, что это значит?

Тут уже Вильницкий пришел на помощь Бушуеву:

— Это будет узел «гермафродит». В отличие от теперешней схемы, когда «активный» штырь попадает в «пассивный» конус, там конструкция на «активной» и «пассивной» стороне будет одинаковой. Гермафродит, как считали древние греки, был сыном Гермеса и Афродиты. Он был так красив, что боги сделали его двуполым. Вводить в техническую документацию термин «гермафродит» сочли неэтичным. Поэтому воспользовались терминологией, принятой в ботанике для двуполых растений, — «андрогины».

— Да, с вами не соскучишься, — заключил Устинов.

— Все готово, разрешите начать, — обратился к Устинову Хазанов, предупреждая опасность дискуссии на тему о новой разработке.

Внимание начальства переключилось на макет «активного» корабля, который с вытянутой вперед штангой устремился к «пассивному» конусу на весовом эквиваленте ДОСа. Для демонстрации начальству динамические параметры стыковки на экспериментальной установке были выбраны щадящие. Удар штанги по внутренней поверхности конуса, ее захват приемным гнездом, последующие покачивания макета корабля и весь процесс стягивания произвели на высоких гостей умиротворяющее действие. Когда высокое партийное начальство уехало и мы обменивались впечатлениями, повеселевший Хазанов признался:

— Мы хотели сразу начать с показа стыковки, но сработал подлый закон «визит-эффекта». У Живоглотова что-то не ладилось на пульте. Пока Сербии исповедовал Вильницкого, а потом Устинов — Бушуева, нашли «боба». Когда я работал у Василия Гавриловича Грабина, он нас учил: «Если хочешь в чем-нибудь убедить разгневанное начальство, не надо спорить и раздражать его многословием. Надо быстрее продемонстрировать „натуру“ на полигоне или в цехе. Начальство приобщается к твоим идеям, успокаивается, и никаких выговоров не будет».

— Пример Грабина говорит обратное, — возразил я Хазанову. — Сталин ни разу не был в цехах и тем более на полигоне, но Грабина всегда поддерживал, а Устинов, который все видел, был его противником.

С этих событий начался аврал доработок и всевозможных испытаний стыковочного агрегата «штырь-конус». Вильницкий, Сыромятников, Уткин, Живоглотов, Бобков, Розенберг, Вакулин, Чижиков — я мог бы продолжить перечень. По две смены вместе с производственниками проводили серии испытаний, проверяя прочность конструкции и логику новой автоматики. Агрегат подвергали различным статическим нагрузкам, доводя до разрушения. Варьировали скоростями и углами сближения от номинальных до предельно возможных в аварийных ситуациях.

Конструкции, логика автоматического и ручного управления стыковкой, отработанные в 1971 году с небольшими улучшениями, по мере набора статистики безотказно работают вот уже 28 лет и будут использоваться до конца жизни орбитальной станции «Мир».

Что касается андрогинного агрегата, то он был разработан и в 1975 году обеспечил стыковку и встречу экипажей «Союза-19» и «Аполлона». После этого в наших отечественных программах он использовался только еще один раз при стыковке корабля «Союз ТМ-16» к одному из модулей станции «Мир». При объективном сравнении наших и американских вариантов стыковочных агрегатов без особых споров приоритет был отдан нашим. Мало кому известный в том памятном 1971 году инженер Владимир Сыромятников принял на себя ответственность за создание стыковочных агрегатов для многоразовых американских космических кораблей «Спейс шаттл» и международной космической станции. Американцы отказались от конкуренции. Таким образом, небольшие по нынешним масштабам коллективы Сыромятникова управления космическим аппаратом — отдел Легостаева, хозяина по нагрузкам на стыковочный агрегат после стыковки — отдел Вильницкого. А динамика процесса с момента касания до стяжки осталась беспризорной.

Доклад Вильницкого о мероприятиях по защите конструкции стыковочного агрегата от динамических, ЗЭМа и Азовского оптико-механического завода стали монополистами в области конструкции и технологии стыковки космических кораблей.