"Прекрасное лето" - читать интересную книгу автора (Павезе Чезаре)

II

Про Амелию по крайней мере было известно, что она ведет другую жизнь. Ее брат был механиком, но в то лето она лишь время от времени появлялась по вечерам в их компании и, хотя со всеми смеялась, ни с кем не откровенничала, потому что ей было уже девятнадцать или даже двадцать лет. Джинии хотелось бы иметь ее рост и ее длинные, стройные ноги – на такие ноги прямо просятся топкие чулки. Правда, в купальном костюме у Амелии выпирали бедра, и вообще в ее фигуре было что-то лошадиное. «Я безработная, – сказала она Джинии как-то вечером, когда та разглядывала ее платье, – времени у меня хоть отбавляй, я могу целый день подбирать себе фасон. Ты знаешь, я тоже работала в ателье, как ты, там я и научилась кроить». Джиния подумала, что хорошо не шить самой, а заказывать себе платья, но ничего не сказала. Они вместе погуляли в этот вечер, и Джиния проводила Амелию до дому, потому что чувствовала себя бодрешенькой и ей совсем не хотелось спать. Недавно прошел дождь, асфальт и деревья были мокрые, в лицо веяло свежестью.

– Ты, я вижу, любишь гулять, – смеясь, говорила Амелия. – А как к этому относится твой брат Северино?

– Северино в это время на работе. Это он зажигает все фонари и следит за ними.

– Значит, это он светит парочкам? Как он одет? Как газовщик?

– Да нет, – со смехом сказала Джиния. – Он следит за рубильниками на электростанции. Всю ночь дежурит у пульта.

– И вы живете одни? Он не читает тебе морали?

Амелия болтала весело, непринужденно, по-свойски, и Джиния без труда говорила ей «ты».

– Ты давно без работы? – спросила она ее.

– Вообще-то работа у меня есть. Меня рисуют.

По ее тону можно было подумать, что она шутит, и Джиния вопросительно посмотрела на нее.

– Как рисуют?

– Анфас, в профиль, одетую, раздетую. Это называется быть натурщицей.

Джиния слушала ее, притворяясь изумленной, чтобы она продолжала рассказывать, хотя прекрасно знала то, о чем говорила Амелия. Она только никогда бы не поверила, что та заговорит с ней на эту тему, потому что никому из девушек она про свое занятие и словом не обмолвилась, и только через привратниц Роза раскрыла ее секрет.

– Ты вправду ходишь к художнику?

– Ходила, – сказала Амелия. – Но летом ему дешевле обходится рисовать на открытом воздухе. А зимой слишком холодно позировать голой, вот и выходит, что почти никогда не работаешь.

– Ты раздевалась?

– Ну да, – сказала Амелия.

Потом взяла Джинию под руку и заговорила опять.

– Работа эта хорошая – ничего не делаешь, только слушаешь разговоры. Одно время я ходила к художнику, у которого была шикарная мастерская и, когда приходили люди, подавали чай. Вот где можно набраться ума, почище, чем в кино.

– И что же, они входили, когда ты позировала?

– Спрашивали позволения. Самое лучшее – иметь дело с женщинами. Ты знаешь, что женщины тоже пишут картины? Они платят девушке, чтобы нарисовать ее голой. Но почему им самим не стать перед зеркалом? Я понимаю, если бы они рисовали мужчину.

– Небось они и мужчин рисуют.

– Может быть, – сказала Амелия, останавливаясь у своего подъезда, и подмигнула ей. – Но некоторых натурщиц они нанимают за двойную плату. На свете всякое бывает, то-то и хорошо.

Джиния сказала Амелии, чтобы она заходила к ней, и пошла домой одна по залитому отсветом фонарей и витрин асфальту, уже почти просохшему на теплом воздухе. «Такая бывалая, а рассказывает почем зря про свои дела, – думала Джиния, очень довольная. – Если бы я вела такую жизнь, как она, я бы была похитрей». Джиния была слегка разочарована, когда прошло несколько дней, а Амелия так и не зашла. Видно, в тот вечер она вовсе не собиралась подружиться с ней, но тогда значит, думала Джиния, она рассказывает такие вещи кому попало и у нее действительно винтиков не хватает. А может, она принимает меня за девочку, которая поверит чему угодно. И как-то вечером в большой компании Джиния рассказала, что видела в одном магазине картину, на которой можно было узнать Амелию. Все ей поверили, но Джинии вздумалось добавить, что она узнала ее по фигуре, потому что, когда натурщица голая, художники нарочно изменяют ей лицо.

– Как же, станут они церемониться, – сказала Роза и посмеялась над ее наивностью.

– Я была бы рада, если бы какой-нибудь художник написал мой портрет да еще заплатил бы мне, – сказала Клара.

Тут стали обсуждать, красива ли Амелия, и брат Клары, который был с ними в лодке, сказал, что в голом виде он красивее ее. Все засмеялись, а Джиния сказала, хотя никто ее не слушал:

– Если бы она не была хорошо сложена, художник не стал бы писать с нее картину.

В тот вечер она опять испытала чувство обиды и чуть не расплакалась. Но шли дни, и, когда однажды, выйдя из трамвая, она снова встретила Амелию, они как ни в чем не бывало погуляли, болтая о всякой всячине. Джиния была даже элегантнее Амелии, которая шла со шляпкой в руке и смеялась, показывая зубы.

На следующий день в обед Амелия зашла к ней домой. Из-за жары дверь была распахнута, и Джиния увидела Амелию из темноты, прежде чем та разглядела ее. Они обрадовались друг другу, и, когда Джиния распахнула ставни, Амелия огляделась вокруг, обмахиваясь шляпой.

– Неплохая мысль – оставлять дверь открытой, – сказала она. – Тебе хорошо. У меня дома так нельзя, потому что мы живем на первом этаже.

Потом заглянула в другую комнату, где спал Северино, и заметила:

– А у нас настоящий табор. В двух комнатах живем впятером, не считая кошек.

Когда пришло время идти на работу, они вышли вместе, и Джиния сказала:

– Когда тебе осточертеет на своем первом этаже, приходи ко мне, здесь можно посидеть спокойно.

Ей хотелось, чтобы Амелия почувствовала, что она вовсе не желает сказать ничего худого о ее домашних, а просто рада ей, потому что они понимают друг друга. А Амелия, не сказав ни да, ни нет, угостила Джинию чашкой кофе перед тем, как та села в трамвай. Ни назавтра, ни на следующий день они не увиделись. А потом Амелия пришла как-то вечером, на этот раз без шляпы, села на тахту и, смеясь, попросила сигарету. Джиния кончала мыть посуду, а Северино брился. Он дал ей сигарету, мокрыми пальцами зажег спичку, и они втроем пошутили насчет фонарей. Северино нужно было бежать, но он успел сказать Джинии, чтобы она не полуночничала. Амелия с улыбкой посмотрела на него, когда он выходил.

– Ты ходишь на танцы все туда же? – сказала она Джинии. – Ребята там очень славные, но надоедные. И твои подруги тоже.

Они вышли из дому и по проспектам пошли к центру, обе без шляп, наслаждаясь вечерней прохладой. Для начала они купили мороженого и, полизывая его, смотрели на людей и смеялись. С Амелией Джинии было все трын-трава, и она веселилась от души с таким чувством, как будто в этот вечер чего только не произойдет. Она знала, что может положиться на Амелию, которой было уже двадцать лет и которая шла и смотрела на всех с развязным видом. Амелия из-за жары даже не надела чулок; и, когда они проходили мимо танцзала из тех, где оркестр играет под сурдинку, а на столиках горят лампы под абажурами, Джиния испугалась, что Амелия потащит ее туда. Она никогда не была в таких заведениях и от страха затаила дыхание. Амелия сказала:

– Уж не хочешь ли ты войти?

– Жарко, и, потом, мы не одеты, – сказала Джиния. – Лучше погуляем.

– Мне тоже неохота, – сказала Амелия, – но что же мы будем делать? Не хочешь же ты стоять на углу и смеяться, глядя на прохожих?

– А ты что хотела бы?

– Не будь мы женщины, у нас была бы машина и мы бы сейчас поехали купаться на озера.

– Давай пройдемся и поболтаем, – сказала Джиния.

– Можно пойти на холм, распить бутылочку и попеть. Ты любишь вино?

Джиния сказала, что нет. Амелия посмотрела на двери, ведущие в танцзал.

– Но по рюмочке мы все-таки выпьем, – сказала она. – Пойдем отсюда. Кто скучает, тот сам виноват.

Они выпили по рюмочке в первом попавшемся кафе, и, когда вышли, Джиния почувствовала в воздухе прохладу, которой прежде не ощущала, и подумала – как хорошо, что летом вино освежает. Амелия между тем говорила, что тот, кто ничего не делает весь день, имеет право хоть вечером отвести душу, но иной раз, как подумаешь о том, что время уходит, становится страшно и пропадает охота бегать, задрав хвост.

– С тобой этого не бывает?

– Я бегу только, когда тороплюсь на работу, – сказала Джиния. – Я так мало развлекаюсь, что у меня нет времени думать об этом.

– Ты молодая, – сказала Амелия, – а я, бывает, места себе не нахожу, даже когда работаю.

– Стояла же ты на месте, когда позировала, – сказала Джиния.

Амелия рассмеялась.

– Вот уж нет. Самые ловкие натурщицы – это те, которые сводят с ума художника. Если не двигаться время от времени, он забывает, что ты позируешь, и начинает обращаться с тобой, как со служанкой. Будь только овцой, а волки найдутся.

Джиния лишь улыбнулась в ответ, но ее так и подмывало кое о чем попросить Амелию, и удержаться от этого было труднее, чем устоять перед рюмочкой ликера. Тогда она предложила посидеть где-нибудь в холодке и выпить еще по рюмочке.

– Ну что же, – сказала Амелия. – Мы выпили у стойки только потому, что это дешевле.

После второй рюмки Джиния почувствовала, как по жилам у нее разливается тепло, и, когда они выходили, осмелела и сказала Амелии:

– У меня к тебе просьба. Мне бы очень хотелось посмотреть, как ты позируешь.

Они долго говорили об этом дорогой, и Амелия смеялась, потому что натурщица, будь она голая или одетая, может интересовать мужчин, но не другую девушку. Натурщица стоит себе или сидит – на что тут смотреть? Джиния сказала, что хочет поглядеть, как художник рисует ее: она никогда не видела, как пишут красками, а это, должно быть, интересно.

– Не сегодня-завтра, – говорила она, – сейчас у тебя нет работы. Но обещай мне, что, если ты опять начнешь ходить к какому-нибудь художнику, ты возьмешь с собой меня.

Амелия опять засмеялась и сказала, что это проще простого: она знает, где мастерские художников, и может свести ее туда.

– Но будь поосторожнее, они сволочи. Теперь смеялась и Джиния.

Потом они посидели на скамейке. Никто не проходил: время было такое – ни то ни се, и слишком поздно, и слишком рано. Вечер они закончили в танцзале на холме.