"Легенды Армении" - читать интересную книгу автора (Чудинова Елена)

ЛЕГЕНДА О НЕГАСИМОМ ОГНЕ

В стародавние незапамятные времена жил в своем замке седой царь, чьим царством были горы. Высоко стоял его замок, выше виноградников и полей. Сверкающий иней лежал на зубцах его стен.

Не одну сотню лет прожил на свете могучий царь, но казалось, что старость не властна над ним. Любил он лихий коней, и не было ему равного противника на мечах. Одно печалило царя — не было у него детей. Трех жен он пережил — но оставался бездетным.

И вот, когда среди седых волос его уже нельзя было отыскать ни одного черного, последняя из царских жен родила ему дочь.

Несказанно обрадовался царь: хороша как ясная луна была крошка царевна. Осыпал царь подарками единственное дитя. Заморских зверьков и птиц дарил он девочке для развлеченья, редкими тканями украшал ее покои, редкими самоцветами — ее красоту.

Так росла царевна, ни в чем не зная отказа. Отец ее, перед которым все трепетали в страхе, подчинялся ее прихотям. Любила девочка и забавы и наряды, но больше всего на свете любила она любоваться тем, как пляшут в очаге языки огня. Казалось, видит она в пламени какие-то картины, от которых невозможно оторвать взгляда. Когда была девочка маленькой, служанкам приходилось все время приглядывать за ней — она пыталась хватать пламя пальчиками, обжигалась и горько плакала — скорее не от боли, а от досады.

Любила царевна красные платья и золотые украшения, а из самоцветов — рубины.

И вот пришло время, и царь стал задумываться о том, что не век дочери радовать его седины. День ото дня хорошела царевна — как наливается золотое яблочко на ветке. День ото дня мрачнел царь, чуя приближение дня, когда дочь переступит порог чужого дома. Одно только утешало его — решение выбрать самого достойного в мужья дочери. Сватались к ней и цари и князья, но гордый старик не льстился знатным родством. Был он мудр и понимал, что самый достойный — не всегда самый знатный. Поэтому велел царь гонцам скакать во все концы и звать женихов на состязание за руку его дочери.

И примчались на горячих конях в горный замок прекрасные юноши. Были среди них и цари, и князья, и азаты.

И вышли к ним царь и юная царевна — словно грозовое облако с ясной луной.

« Взгляни, дочь моя, — молвил царь, и кивнул слугам. Ему подали золотой поднос, на котором лежало наливное румяное яблоко. — Эти храбрые всадники прибыли сюда в твою честь. Они будут биться за тебя — и победителю вручишь ты яблоко из своих рук. Это и будет твой нареченный.»

С этими словами царь взял с подноса яблоко и протянул дочери.

«Отец мой, — смело отвечала царевна. — Я готова вручить яблоко моему нареченному, но истина ли то, что верх в бою всегда держит лучший? Разве не знаем мы о том, как злые народы покоряли добрых, а негодяи убивали праведников?»

«Ты мудрая девушка, дочь моя, — отвечал царь. — Воистину, как власть не всегда достается справедливому, так победа не всегда дается доблестному. Но ответь тогда сама — каким мерилом мерить достоинства твоего нареченного? За что ты можешь полюбить храбреца?»

«Скажи, царевна, за что ты полюбишь одного из нас?» — спросили всадники.

«Я навек полюблю того, кто принесет мне Негасимый Огонь!» — ответила девушка.

«Что же это такое? Где искать его?» — спросили всадники.

«Негасимый Огонь нельзя залить водой, — ответила царевна. — Ему не нужно еды — он может гореть и на голом камне. Мне неведомо, кто владеет им. Быть может, сторожат его злобные вишапы. Быть может, многоголовые дэвы встанут на пути храбреца, пожелавшего добыть Негасимого Огня. Быть может, Царь Змей с золотыми рогами хранит его глубоко под землей. Отправляйтесь на поиски, славные воины. Я буду ждать того из вас, кто войдет ко мне с негасимым огнем в руках!»

«Да будет так,» — молвил царь.

«Да будет так,» — ответили всадники.

И вскочив на резвых коней, они помчались на все стороны света, подобные стрелам, пущенным из лука.

А царевна осталась ждать суженого в горном замке своего отца.

Год минул с той поры, как прекрасные юноши пустились по белу свету в поисках Негасимого Огня. Поднялись царь и царевна на самую высокую башню замка, откуда видны были все горные дороги.

«Отец мой, — молвила царевна. — Не видишь ли ты вдали скачущего всадника с Негасимым Огнем?»

«Не одна сотня лет легла мне на плечи, — отвечал царь. — Глаза мои уже не так зорки, как прежде. Быть может ты сможешь разглядеть его вдалеке, дочь моя?»

Долго вглядывалась вдаль царевна, стоя на башне. Наконец она промолвила с грустью:

«Где же они, те прекрасные юноши, что пустились за Негасимым Огнем? Неужели никто не сыщет его для меня, отец?»

«Дочь моя, на пути их встанут многоголовые дэвы и вишапы. Но верю я в силу любви. Жди своего избранника, и он явится к тебе.»

Два года минуло с тех пор, как всадники пустились в путь. Вновь поднялась царевна на высокую башню. Во все четыре стороны всматривалась она с высоты — но ниоткуда не мчался на резвом коне всадник с Негасимым Огнем.

Опечаленная царевна спустилась с башни и спросила отца:

«Отец мой, отчего никто не скачет ко мне с Негасимым Огнем? Неужели не властна уже любовь над опасностями?»

«Не печалься, дочь моя, — отвечал царь. — Далек путь до Негасимого огня. Быть может, спускается он в подземелья Царя Змей с золотыми рогами. Жди своего жениха, нет преград для влюбленных.»

Три года минуло, как пустились всадники в путь. Как птица в клетке металась на высокой башне царевна, вглядываясь вдаль.

«Где же вы, красивые и смелые, что отправились ради меня за Негасимым Огнем? — горько воскликнула она. — Красота моя вянет, как сорванная роза!»

Обессилев от печали, спустилась царевна к отцу.

«Скажи мне отец, — спросила она. — Есть ли дорога назад для того, кто увидел Негасимый Огонь?!»

Ничего не ответил царь, только посмотрел на дочь в великой печали.

Горько заплакала царевна.

«О, прекрасные юноши, — проливая слезы, сказала она. — Если правда то, что все вы погибли, лучше мне обратиться в камень!»

И в том же миг окаменело ее прекрасное тело. Каменными стали ее волосы и руки, губы и глаза. Но из каменных глаз продолжали точиться живые слезы.

И увидя, что случилось с любимым его дитятей, старый царь сам окаменел от горя. Каменной стала его борода, окаменели его могучие плечи и сильные руки, в скорби протянутые к дочери.

А из глаз каменной царевны продолжали литься слезы. И лились они до тех пор, пока вода не начала заливать старый замок. И вот над отцом и дочерью сомкнулась хрустальная вода. А затем поглотила вода сам замок вместе с башнями.

И там, где некогда стоял замок, разлилось чистое горное озеро. И по сию пору можно разглядеть на его дне кровли, стены и башни.

А души храбрых всадников, что погибли в поисках Негасимого Огня, превратились в ночных мотыльков. И стоит лишь зажечь в темноте свечу, как обезумевшие мотыльки слетятся на огонь. И будут они кружиться над огнем и бросаться в него, сгорая.

Так и звучали в крепости сказанья о былом, и люди в ней не знали того, что дух смерти грох уже начертал на челе каждого из них знаки судьбы.

Веселье царило за пиршественными столами, звучал смех и поднимались рога, наполненные красным сладким вином. Часовым, которые не могли покинуть своего поста, бдехш велел отнести вина и угощенья на стены и к воротам.

Звучали песни и смех, а душа бдешха была полна мучительной тревоги. Не знал бдешх, откуда шла эта тревога. Не страшился он скорой гибели в бою. Знал он, что сможет продержать крепость столько, сколько нужно для того, чтобы в стране собрались войска.

И на мгновенье пригрезилось бдешху, что на груди его лежит свернувшаяся черная змея. Тряхнул он головой, и виденье пропало.

«Ужели становлюсь я так стар, что вино бросается мне в голову вместо того, чтобы веселить сердце? — подумал он. — Что же, верно в самую пору приходит ко мне смерть. К чему воину пережить лучшие свои годы?»

Но тревога грызла его сердце, как собака — кость.

А жена бдешха потчевала пирующих, но лицо ее было бледно.

Далеко за полночь разошлись люди по домам. Прав был князь в том, что пир во время войны наполняет мужеством сердца. Сладкий сон, лишенный тревожных сновидений, окутывал воинов. Но был он глубок, очень глубок.

Заснули и женщины, нахлопотавшись перед пиром. Уснули сытые счастливые дети и снилось им, что нет больше вражеского лагеря под стенами, а приветливо колышутся на ветру несмятые травы, маня их побегать на свободе.

Не спала только жена бдешха. Полная луна, бросая луч в оконце на потолке, освещала ее, в беспокойстве бродившую по комнатам. Не раз и не два подходила она к ложу, склонялась над спящим мужем пытаясь понять, глубок ли его сон. Но не понимала: бдешха мучили во сне кошмары, он метался и стонал, словно изо всех сил пытаясь проснуться. И княгиня решилась узнать наверное.

Она вытянула из своих волос тонкую золотую булавку. Бдешх пошевелился во сне. Княгиня больно кольнула его булавкой в раскрытую ладонь.

— Змея… Змея жалит меня! — хрипло прошептал бдешх, но не проснулся.

Недобрая улыбка заиграла на губах княгини. Накинув на голову темное длинное покрывало, она неслышно выскользнула из дому.

Неомраченная тучами луна плыла над крепостью, ночь была светлой. Холодный ветер играл в складках одежд княгини, и бегущая впереди нее тень казалась черной хищной птицей. Княгиня тихо кралась между мимо объятых сном домов: нигде не теплился огонек светильника, нигде не звучало шагов.

Но в одном из домов не спала девочка Манушак. Старуха-гадалка велела ей посидеть до утра рядом с раненым воином, и поить его питьем от лихорадки всякий раз, как он проснется. Девочка загасила светильник, чтобы не тревожить раненого и тихо сидела у изголовья на маленькой скамеечке. Манушак было страшно: ей думалось о каджи, которые любят прикидываться знакомыми и заводить людей куда-нибудь в уединенное место, чтобы погубить. На всякий случай она решила не выходить из дому даже со старухой, если та придет проверить раненого. Вдруг это будет не старуха, а каджи в ее облике? Вспоминались ей и гишерамайрер — матери ночи, страшные ведьмы со змеями в руках. Ах, скорее бы настало утро!

Раненый жалобно стонал в бреду. Лоб его пылал как камни очага. Быть может надо сбегать и сказать старухе, что ему хуже? Ох, как страшно даже подумать о том, чтобы высунуть нос на улицу! Но вдруг раненый умрет? Надо, чтобы старая Мариам нашептала заговор, прогоняющий лихорадку! Ведь дом вдовы совсем близко — только перебежать улицу!

Девочка долго набиралась храбрости, стоя у калитки. Наконец, закрыв от страха глаза рукой, она пустилась бежать по мостовой.

Не веря, что наконец достигла безопасного порога, девочка вошла в старухин дом. Но вот беда — комната старухи пустовала! Испугавшись, Манушак кинулась к месту, где обычно спал Тигран.

— Проснись, проснись скорее! — плача, проговорила она, тряся мальчика за плечо.

— Что такое, зачем ты будишь меня, глупая девчонка? — недовольно проговорил мальчик, открывая глаза.

— Где тетушка гадалка? Почему ее нет? — плакала Манушак.

— Вот бестолковая! Разве ты забыла, что она ночует сегодня в доме у северной стены, там, где заболел младенец.

— Ой, правда, Тигран! Она ведь поэтому и послала меня к раненому! Но как же мне быть? Мне нужно, чтоб тетушка на него посмотрела — у него лоб горит огнем, и он не хочет пить горькое питье!

— Поди да сбегай за ней, — пробормотал мальчик, норовя улечься снова.

— Нет, Тигран! Северная стена так далеко! Не могу я бежать туда! Я боюсь каджи!

— Проводить тебя, что ли? — мальчик недовольно понялся. — Ох, какая ты глупая! Так хорошо спится, когда не колет с голоду в животе! Надо ж тебе было меня разбудить.

Но девочка уже успокоилась, видя, что друг не оставит ее одну. Дети вышли из домика.

Старуха казалась усталою. Ребенок в доме у северной стены совсем разболелся. Она сказала, что придет к раненому под утро, и наказала Манушак не пугаться лихорадки. С тем она и послала детей обратно.

Когда Тигран и Манушак уже приближались к своей улице, им послышался звук шагов. Это не были тяжелые уверенные шаги стражей, что никого не удивили бы ночью в спящей крепости. Это был легкий мелкий постук женских туфелек. Женщины не любят выходить из дому в такую пору! Детям отчего-то сделалось жутко. Шаги слышались все ближе, и дети в страхе прижались к стене каменной ниши.

Длинная женская тень упала на белую мостовую: ее развевающиеся одежды казались черными крыльями.

— Это мать ночи! Я боюсь! У нее змеи в руках! — беззвучно зашептала Малушак, сжимая руку мальчика.

Тигран тоже готов был поверить, что перед ними одна из страшных гишерамайрер. Но тут одинокое облачко соскользнуло с лика полной луны. Яркий свет озарил красивое лицо княгини.

— Это же госпожа княгиня! — шепнула Малушак, бросаясь было навсречу женщине. Но Тигран, сам не зная почему, остановил девочку. Женщина прошла мимо них, незамеченная. Лицо ее казалось бескровным, как у мертвеца. Ярко горели черные глаза под смоляными дугами бровей. Странно: оттого, что вместо ведьмы им предстала княгиня, дети не почувствовали облегчения. Сердцам было по-прежнему холодно от страха.

— Что она делает здесь?

— Не знаю. Иди к раненому ждать тетушку. А я пойду спать. Не бойся, я постою на улицы, пока ты не войдешь в дом.

Девочка убежала. А Тигран, вместо того, чтобы идти спать, тихонько последовал за княгиней. Ему отчего-то хотелось знать, куда идет женщина, но спроить он не решался.

«В конце улицы лестница на стену, — подумал мальчик. — Там стоит стражник. Он, конечно, спросит ее, а я услышу. И тогда… тогда я буду спокоен.»

Легкие шаги постукивали впереди. Вот и стена. Ниша, где виднеется темная фигура стражника. Почему он молчит? Почему он даже не поднялся навстречу женщине?

А княгиня подошла к нише и внимательно наклонилась над стражником. Потом выпрямилась и направилась вдоль стены — в сторону ворот.

Страх окатил мальчика ледяной волной. Выждав, пока шаги не отдалились, он подбежал к нише.

Стражник сидел привалившись спиной к стене. Щит в выпавшее из его руки копье валялись рядом. Стражник спал непробудным тяжелым сном. Мальчик схватил воина за плечо и начал трясти. Голова его моталась взад и вперед, но он не просыпался.

Мальчик вмиг забыл о княгине. Воин спит на посту! Такого он не видел в своей жизни. Может быть на него напала хворь? А только ли он один спит?!

Тигран перебежал к следующему посту у стены. Еще издали он увидел стражника, лежавшего, положив голову на щит.

Не разбирая дороги мальчик полетел к дому бдешха.

— Дядя! Дядя, проснись! — вскричал он, вбегая в спальню князя. — Беда! Часовые отчего-то спят!

Бдешх не ответил. Мальчик подбежал к его ложу, торопясь разбудить. Бдешх спал — тем же странным непробудным сном, что и воины у стены!!

— Дядя!! — Тигран готов был заплакать. Могучая рука, которую он теребил, бессильно упала на постель.

— Это ты, озорной мальчишка? — сердитым шепотом спросила у дверей старуха служанка. — Ты чего тревожишь дядю?

— Его надо разбудить! Воины… все воины спят! И на часах — тоже!

— Вот глупый, еще б им не спать после пира!.. Ну, вздремнет часовой маленько, экая важность! Небось ворота у нас крепкие.

«А если персы знают об этом сне?! — с ужасом подумал мальчик. — Если они пойдут на приступ?»

Но тратить время на споры с глупой старухой он не стал.

Что делать? Побежать к Давиду? Внезапно Тигран понял, что застанет друга объятым тем же тяжелым необъяснимым сном.

Странный грохот и шум донеслись внезапно со стороны ворот. Знакомый шум! Что это? Внезапно мальчик узнал: так шумела ведущая к воротам дорога прежде, в базарный день — множество шагов, стук, бряцанье, людская речь…

Персы! Княгиня открыла ворота персам! Вот зачем шла она в ночи! Вот зачем проверяла, спят ли часовые! Измена!

— Персы в крепости! — пронзительно закричал мальчик, выбегая на площадь. — Измена!! В крепость вошли персы!!

В домах захлопали двери. Послышались встревоженные женские голоса, плач, крики…

— Горе мне!! — жалобно зазвенел женский голос слева. — Проснись, муж мой!! Горе детям моим!

— Проснись, сын мой! — жалобно отозвался голос справа. — Проснись, защити свою старую мать!

— Отец, нам страшно, отец!!

— Любимый, открой глаза!

Крики звучали теперь отовсюду. Казалось, что сама ночь, исполнившись отчаянья, кричит множеством голосов.

Черная птица измены кружила над крепостью, словно стервятник, учуявший добычу.

А снизу, на ближних к воротам улицах, слышались уже другие крики: вопли отчаянья и ужаса людей, увидевших занесенное вражеское оружие. Торжествующими громкими выкриками на чужом языке оглашали ночь персы.

Улочку за улочкой заливало вражеское море, встречая лишь слабое сопротивление женских рук. То там то здесь вздымалась рука с кривым мечом или острым кинжалом над грудью спящих воинов. А они даже не замечали, что сон их переходит в смерть.

Широко раскрыв глаза смотрел Тигран, как выбегают на площадь первые вражеские солдаты. Вот они, персы — с качающимся огнем факелов в руках, не крошечные человечки, какими казались сверху, а настоящие, чернобородые, опъяневшие от крови. Мальчик увидел, что один из воинов, с окровавленного меча которого капала густая, черная в свете луны кровь, тащил за руку рыдающую девочку. Манушак! Завтра детей и молодых женщин свяжут веревками и уведут по раскаленным пыльным дорогам далеко, далеко в чужие края, где ждет их рабская доля!

«Я буду драться своим кинжалом: хотя он и невелик, меня убъют! Да, тех, кто защищается с оружием всегда убивают. Тогда меня не ведут в рабство!» — успел подумать мальчик.

Фигура одного воина, вышедшего из переулка, показалась мальчику знакомой. Странно пошатываясь, он брел очень медленно, обеими руками неся меч, как если бы тот был для него слишком тяжел. Это был не перс! Единственный не спящий воин из защитников крепости! Почти тут же мальчик узнал Давида.

Двигаясь в полусне, Давид приближался на заплетающихся ногах к персу, схватившему Манушак. Перс, так долго дравшийся в эту ночь с неподвижными беззащитными телами, понял кто идет к нему, лишь когда Давид тяжело размахнулся для удара. Меч ударил перса в плечо, потекла кровь. Изумленно вскрикнув, перс, выпустивший руку девочки, ударил в ответ. Давид пошатнулся. Малушак, крича от страха, побежала туда, где стоял застывший на месте Тигран. Несколько персов с криками окружили Давида в кольцо. Когда они расступились, мальчик увидел, что Давид лежит на земле лицом кверху, а вокруг его тела растекается по камням площади кровь.

— Тише! — Тигран увлек девочку к ближайшей двери. Дверь оказалась открытой.

Персы стояли над телом Давида, что-то обсуждая меж собой.

Неожиданно Тигран заметил, что дверца, около которой они оказались, вела в пристройку, прятавшую подземный ход.

Дети были уже внутри. Крутые ступени лестницы уходили вниз. Мальчик оставил дверь открытой — в надежде, что кто-нибудь еще сможет воспользоваться ходом прежде, чем его обнаружат персы.

Каким жутким казался этот путь в полной темноте, сколько раз детям чудились тяжелые шаги погони за спиной! А дети все шли и шли: страх их был сильнее усталости.

Тигран вспомнил о том, каким страшным в первый раз показался ему подземный ход — освещенный пляшущими огнями факелов. Теперь вокруг не было ни единого проблеска света. Для того, чтобы идти, приходилось вытягивать перед собой руку. Как часто натыкалась дрожащая рука на скользкие влажные камни! Тогда сзади и спереди шли знакомые воины — и гулкий ход гудел от шагов. Теперь было тихо, слишком тихо.

Через час или два Тиграну стало казаться, что тьма вокруг уже не так густа. Так и есть — глаза отыскали смыкающийся над головами свод. Неожиданно в затхлой темноте повеяло запахом свежих трав. Так же, как в тот раз! Выход близок! Ход сузился. Еще несколько шагов — и дети оказались перед бъющим из-под камня родником, в струях которого играли первые отсветы розового покрывала девы-зари.

Напившись у родника, они заторопились прочь. Страх гнал их дальше — по убегающим вверх горным тропинкам, по травам, еще влажным от капелек лунных слез — подальше от всего, соединенного с крепостью, где сейчас ликовал враг.

Только совсем выбившись из сил, дети опустились на землю. Манушак заплакала.

— Перс убил раненого, за которым я смотрела, — сквозь слезы сказала она. — Вошел в дверь и убил мечом! А потом схватил меня!

— Сегодня все воины были слабее раненых и все убиты, — сказал мальчик, разрывая в знак скорби рубашку на груди. — О, бедный мой дядя! Он убивал быка кулаком — и вот его зарезали как теленка! Да провалится заживо в ад черная изменница! Успеют ли теперь собрать войска в стране?! Бедный Давид!

— Бедная добрая тетушка Мариам, — плакала Манушак, распуская свои волосы. — Бедные мои подружки!

— Лейте слезы, бедные дети, не в моих силах их утереть, — сказал кто-то добрым голосом.

Дети увидели старого отшельника. Как изменилась их жизнь с прошлой встречи с ним! Горько плача, дети побежали навстречу старику.

— Вы измучены телом и душой, — ласково сказал отшельник. — Идемте со мной — вы отдохнете в безопасности в моей келье. А завтра я отведу вас в монастырь Хор Вираб, где вы получите пристанище, ибо у вас не осталось никого, кроме Бога. Даже нечестивые персы не смеют трогать Божьих обителей!

Отшельник привел детей в свою пещеру, где они уже однажды побывали. Он расстелил в углу несколько овчин и велел детям спать, а сам куда-то вышел из пещеры.

Манушак сразу уснула. А Тигран не мог спать. Страшные картины минувшей ночи гнали его сон. Что-то творится сейчас в крепости?

Отшельник, тихо ступая, вошел в пещеру с охапкой елгона в руках. Положив свою ношу на пол, он опустился на колени у входа, перебирая зачем-то мелкие камни, словно что-то отыскивая. Мальчик невольно наблюдал за ним. Отшельник вернулся в глубину пещеры, держа два небольших камня в руках. Сгребя легкие сухие ветви, он согнулся над ними и ударил одним камнем о другой. Посыпались искры.

— Святой человек!! — от изумления Тигран вскочил с теплой овечьей шкуры. — Неужели ты разводишь огонь?!

Отшельник вновь ударил камнем о камень.

— Бог простит меня, если я нарушу мой обет для того, чтобы согреть двух спасенных Им сирот и сварить для них горячей похлебки, — с доброй улыбкой произнес отшельник.

Веселые рыжие язычки побежали по ветвям. Кустарник ярко вспыхнул. Живое, радующее душу тепло разлилось по пещере.

Костер разгорался все ярче и ярче.

Персидский царь Шапур пировал в доме бдешха. Веселые крики пирующих заглушали плывший над крепостью скорбный плач: женщины стенали над убитыми. Еще не успели эти несчастные осознать, какая страшная судьба ждала их самих и их детей. Далекие дороги, ведущие из земли Наири в чужие пределы, ждали их. Судьба их обещала еще одну разлуку: матерей — с детьми, сестер и братьев — друг с другом. Совсем маленьким детям предстояло никогда не узнать родного языка, забыть свои имена. Рабство, ужасное рабство! Девушки завидовали подругам, успевшим наложить на себя руки.

Царские слуги сновали по кладовым бдешха, простые воины рыскали по залитым кровью домам. На главной площади росла гора всякого добра. Ковры клали к коврам, серебряную посуду — к серебру, оружие — к оружию. С ленивым выражением лица бродил от груды к груде писец с табличкой в руках. Работа предстояла большая — все перечесть, взвесить, записать. Женщин и детей пересчитают позднее — когда поведут из крепости. Но велика или мала добыча — она только первая капля того меда, который добудут персы в земле Наири.

А в земле Наири никто не думает, что крепость пала так быстро. Царь Шапур топил довольную усмешку в кубке с вином.

— Где та женщина, что отворила ворота? — спросил он. — Я желаю видеть ее.

— Она готова предстать пред твои очи, о Великий, — ответил доверенный хитрец и хлопнул в ладоши.

Двое персов ввели в пиршественный зал княгиню Джангюлюм.

Княгиня шла медленно, словно сама спала наяву. Краски не вернулись на ее красивое лицо с приходом дня. Она по-прежнему была бледна.

— Ты действительно красива, женщина, — вымолвил царь Шапур. — Поведай мне, как тебе удалось сделать то, что сделано?

— О, царь, — тихо отвечала княгиня, — я хитростью выведала состав сонного зелья, какое готовила для больных одна женщина здесь — она теперь мертва. Я сделала его и тайно подмешала в крепкое вино, которое пили воины на пиру. Когда я увидела, что сон их непробуден, я отворила ворота.

— Вот как, — вымолвил Шапур. — Отвечай мне дальше, женщина. Был ли твой муж старше меня годами?

— Нет, о царь, — так же тихо отвечала княгиня. — Был он моложе тебя.

— Хорошо, — сказал Шапур. — Скажи, быть может я превосхожу его красотой?

И такая коварная улыбка раздвинула его морщинистое крючконосое лицо, таким недобрым весельем сверкнули маленькие оплывшие глазки царя, что княгиня не осмелилась солгать.

— Нет, о царь, — ответила она. — Мой муж был красивее тебя.

— О, женщина! — воскликнул Шапур. — Как много ума потребовалось тебе для того, чтобы сплести свой замысел, и как глупа ты при этом оказалась! Множество красавиц есть на свете. Вправе слушать они речи о своей красоте и верить им. Но не трижды ли глупость была для тебя верить тому, кто искал погибели твоему мужу?! Как не задумалась ты об этом? Как не поняла, что не нужна мне окажется та, что была плохой женой другому? Теперь слушай свой приговор.

Княгиня затрепетала всем телом.

А царь Шапур поднялся над пиршественным столом и сказал:

— Получишь ты мало За эту измену.

К шакалам — шакала!

К гиенам — гиену!

И он подал знак слугам.

Страшно закричала княгиня, поняв, какая участь ее ожидает. Недалеко от крепости находилась с незапамятных времен страшная глубокая яма, где жили гиены и шакалы. Высокие отвесные ее стены не давали пожирателям падали выбраться из нее. В эту яму издревле жители окрестных селений бросали осужденных убийц. Туда же, если околевал скот, сбрасывали и падаль в пищу мерзким тварям. А если и падали долго не было, гнусные животные на дне ямы начинали пожирать друг друга. И могло длиться это до тех пор, пока из всех зверей на дне ямы не оставался только один — огромный и мерзкий.

В пищу шакалам и швырнули вероломную княгиню стражи, глухие к ее мольбам и стонам.

А спустя несколько дней войско царя Шапура покинуло разоренную крепость, выступая вглубь страны — сея на своем пути опустошение и горе.

Спят горы седые. Молчит старина.

Дорогами прежними бродит война.