"Наследники Борджиа" - читать интересную книгу автора (Дьякова Виктория)

Глава 7 Проклятая аббатиса

Прекрасный лик явила мне она, Теперь такой чужой, такой далекий Сияли золотых волос потоки Нить жемчугов была в них вплетена… Прекрасная рука! Разжалась ты. И держишь сердце на ладони тесной Я на тебя смотрю, дивясь небесной Художнице столь строгой красоты.

Свежая голубая ночь таяла над холмами Акры. Звезды гасли. Их длинные золотые ресницы, тревожно мерцая, захлебывались в розоватой лазури занимающейся зари.

Чернильно-перламутровые сгустки отступающего мрака, раздробленные алыми сполохами расходящихся солнечных лучей, еще клубились над долиной, окутывали пальмовые и оливковые рощи у крепостных стен, беспокойными чайками цеплялись за мачты венецианских галер, загораживавших вход в залив. Дерзкий горделивый меч, составленный из мириад искр вечного светила, описал широкий круг над осажденным городом, вспыхнув золотисто-бронзовым снопом над Проклятой башней короля Львиное Сердце, увенчанной хоругвями с алыми крестами, и величественным белокаменным фортом, возвышающимся на утесе среди аметистовых волн, бьющихся прибоем в ограждающую гавань плотину.

В разрывах между продолговатыми облаками замелькали разноцветные сарацинские шатры и палатки, раздвоенным змеиным языком расползшиеся, насколько мог охватить человеческий глаз, по скатам Ту-ронского и Кизанского холмов на подступах к Акре. Бесчисленные полчища мусульман, подступившие к главному городу франков, растянулись витиеватой лентой от Кармила до Карубских гор.

Никто не спал в эту ночь в осажденном городе. Осада длилась уже восьмые сутки. Город был блокирован. Продукты были на исходе. Запасы пресной воды кончались. Укрепления Акры с большим трудом выдерживали натиск мамелюков. Короли Европы, занятые взаимными распрями, отказали Птолемаиде в помощи.

Прибывшие посланцы римского папы, венецианцы и генуэзцы, имели в наличии столь малое количество бойцов, что вряд ли могли всерьез помочь городу. Лечебные травы и лекарства иссякли. Раненые умирали тысячами, не дождавшись подмоги. Пизанский и венецианский флот с большим трудом пробившиеся к Акре, чтобы вывезти мирных жителей, не смогли выйти из гавани, запертые кораблями султана. Все рушилось. Уже никто не рассчитывал на спасение.

И только последний оплот Птолемаиды и всего франкского востока, рыцарские ордена Соломонова Храма и святого Иоанна Крестителя во главе со всеми своими вождями пока еще несокрушимо стояли на защите Акры, но силы их, увы, не беспредельные, таяли день ото дня.

Со смотровой площадки крепостного бастиона монастыря святой Бернардины, принадлежавшего ордену рыцарей Соломонова Храма, невысокая женщина с бледным изможденным лицом напряженно всматривалась в открывающиеся ее взору мерцающие лазоревые дали. Утренний ветер трепал ее длинные золотые волосы, в которых за минувшие дни страдания появилось немало серебряных нитей, трепыхал длинные полы потрепанного белого плаща с потускневшим от пыли и гари алым крестом на нем, окутывавшим ее фигуру. Наступало Светлое Христово Воскресение. Горьким выдалось оно для Акры и для всех христиан Востока.

«О, обманчивые страны восточные! О, Египет и Сирия, царство мрака! Неужели только для того сулили вы нам вначале радостные дни, чтобы повергнуть всех нас в мрачную тьму и самим остаться похороненными во мраке глубокой ночи?! – доносились из глубины молельного зала восклицания римского первосвященника, изложенным им в послании к защитникам Акры. – Неужели отступился ты, Господь Небесный, от детей своих, покинул Птолемаиду, как овцу среди волков?! Неужто отступились ангелы и святые твои от обители иерусалимской и покинули святилища Вифлеема и Галилеи? Надеждой на мудрый промысел Твой укрепляются надежды наши, о Господи!».

Рыданиями откликнулись на скорбь пастыря тысячи и тысячи несчастных чад его, нашедшие укрытие за стенами монастыря. Истомленные женщины, старики, малые дети, стоя на коленях, горестно воздевали исхудавшие руки свои к беспощадным небесам, восклицая: «In te, Domine, speravi!» и истово молились перед вознесшимся над залом Распятьем Христовым.

Но настоятельница монастыря, Командор ордена Храма графиня де Тулуз д'Аргонн не слышала сейчас их стенаний. Мысли ее унеслись далеко от Акры. Что видела златокудрая женщина в тамплиерском плаще за раскинувшейся песчаной косой побережья, за широкой зеленой равниной, занятой мусульманами, за фиолетово-голубыми верхушками холмов? Все сорок с лишним лет ее жизни пронеслись перед аббатиссой как один миг.

Будущая настоятельница тамплиерского монастыря, созданного Великим Магистром Эдом де Сент-Аманом для женщин-христианок всех национальностей на Востоке, появилась на свет, когда героический дух первых Крестовых походов во славу Божью уже увял в Европе. Ее прадед, один из владетельных и богатых сеньоров Южной Франции отправился на Восток вместе со знаменитым Раймундом де Тулуз де Сен-Жилль, штурмовавшим Иерусалим и захватившим Триполи. От барона де Сен-Жилля получил ту-лузский сеньор в надел богатый фьеф недалеко от Бейрута, икту, с которого получал немалые доходы, продавая сахарный тростник, хлопок, плоды оливковых деревьев. Однако, поссорившись в могущественным сеньором из-за права владеть мельницей и печью для выпечки хлеба на его территории, граф де Тулуз д'Аргонн не сумел одержать верх в суде, и скоро жизнь его на восточной земле стала невыносимой. Продав свой фьеф за бесценок, он взял только ту добычу, которую смог унести или увезти с собой, и вернулся на родные берега Роны в Аквитанию.

Из-за раздора с триполийскими принцами, власть которых на большей части франкского побережья была беспредельной, потомки графа ни с королем Людовиком Седьмым, ни с королями Филиппом-Августом и Ричардом Львиное Сердце, несмотря на все призывы и заманчивые обещания, больше на Восток не ходили.

Только отец Алинор, граф Рауль де Тулуз д'Аргонн, сумевший впервые за прошедшие со дня ссоры почти что полтора сто летия наладить дружбу с Рай-мундом Четвертым Триполийским, по призыву папы Гонория Третьего прибыл со своими вассалами в Пто-лемаиду и принял участие в походе крестоносцев на Дамиетту под предводительством короля Иерусалимского Иоанна де Бриенна. Он наконец увидел то, о чем мечтал с детства: поросшие пальмами берега великого Нила, колыбели человечества, зеленые воды при-нильских лагун, множество каналов, построенных руками древних мастеров, пирамиды в Долине Царей и черно-белых ибисов с хищными клювами, вибрирующих над зеркальными гладями.

Египет покорно стелился под ноги его боевого коня. Город Дамиетта, выстроенный на правом берегу Нила, окружала бесплодная пустыня. Когда крестоносцы подошли к городу и встали на противоположном, левом берегу полноводной реки, солнце на небе померкло, и всю землю заволокла непроглядная тьма. Как выяснилось позднее, затмение знаменовало собой для армии де Бриенна скорое наступление величайшей из побед, а за ней – величайшего из страданий.

На небольшом островке посреди Нила мусульмане возвели высокую сторожевую башню. Она соединялась с городом посредством деревянного моста. Разрушив мост, пилигримы соорудили две штурмовые башни, поставили их на суда, крепко связав их вместе. Избранные воины, среди них и граф де Тулуз д'Ар-гонн, двинулись на штурм башни. Суда бросили якорь у подножия ее стен. Сарацины осыпали крестоносцев градом каменьев и поливали потоками зажженной нефти, «греческим огнем».

Бросившись на приступ, воины Креста вскоре достигли зубцов башни. Но счастье на мгновение отворачивается от них: пламя охватывает штурмовые башни, знамя короля Иерусалимского оказывается в руках осажденных. Дамиетта ликует. Но рано. Патриарх Иерусалимский и епископы воздевают руки к небесам и… о чудо! Пламя угасает, выстроенный под градом стрел надводный мост цел. Крестоносцы снова идут на приступ.

Стены сарацинской башни с грохотом рушатся в Нил. Однако генуэзский флот, призванный оказать поддержку при переправе к Дамиетте, опоздал, разбросанный штормом в море. Сил развить успех у воинов Христа не было. Страшная буря разразилась над измученной армией, лагерь затопила горькая болотная вода. Начала свирепствовать неизлечимая болотная лихорадка, косившая еще фараонов.

А в Дамиетте перед изумленными сарацинами предстал святой Георгий со своим небесным воинством. Он был облачен в белые одежды и держал в руках сверкающий голубой меч. Три дня слышали сарацины громогласный голос его: «Бегите отсюда, или погибнете вы!». И потрясенный султан Малик-Камил дал приказ своим эмирам выйти из города.

Однако, опомнившись, созвали себе на подмогу все сирийские и палестинские войска сарацинов себе на подмогу. И снова закипела битва на Ниле. Снова зазвучали над христианским лагерем молитвы, и рыцари шли босиком за Крестом Животворящим. Трупы сарацин покрывали землю, как снопы почву во время жатвы, увяли от саднящего удушливого дыма рощи мимоз в парках Дамиетты, воды Нила окрасились алым от пролившейся в него крови.

Глубокой ночью, когда ярилась над Нилом гроза, король де Бриенн решил вести свою армию на решительный штурм. Несколько крестоносцев почти неслышно подобрались к стенам города, взобрались на них и, убив стражей, подали армии знак, воспев псалом: «Gloria in Excelsis!». Выстроившись в боевой порядок, армия отозвалась: «Те Deum laudamus!» – прокатился, заглушая грозу, многотысячный отклик. В ту ночь армия воинов крестовых окончательно захватила Дамиетту.

Граф де Тулуз д'Аргонн одним из первых ворвался на улицы города. Он увидел заваленные трупами площади, дома и мечети. Немногие оставшиеся в живых жители бродили вокруг своих подожденных домов как тени в могиле.

Вскоре де Тулуз д'Аргонн заболел болотной лихорадкой. Долго мучился он смертельной для многих болезнью в походном лазарете тамплиеров, но все же остался жив. В горячечном бреду являлись ему лики мертвых Дамиетты, и оправившись наконец от болезни, он посчитал, что выполнил свой обет Христу, и вернулся во Францию. Многие, кто знал Рауля до отъезда на Восток, не узнали его, когда он снова вошел под своды своего родового замка на Роне. Беспечный и веселый провансалец превратился в мрачного и злого брюзгу, разочарованного в жизни, в людях и даже в Боге. Воспитывавшая его с детских лет, кормилица Марлон, перекрестилась, столкнувшись с ним на ступенях замка. Она не признала сходу своего любимца. Ей показалось, что сам диавол предстал перед ней. Позднее она говорила маленькой Алинор, что отца сглазили страшные чудища, которые захватили его в речной воде и лечили в своем госпитале. Назывались они тамплиерами.

Оправившись от похода, Рауль женился на дочери соседнего феодала, графине Матильде де Пуа-тье-Кресси, с которой был обручен с детства по желанию еще отца своего. У них родилось трое детей: две дочери, Изабелла и Алинор, и долгожданный наследник – сын, которого назвали Жильбер. Счастливая семейная жизнь и рождение детей успокоили Рауля. Он снова стал прежним. Занимался хозяйством, писал, как было модно тогда, баллады, участвовал в турнирах и балах, с удовольствием проводил время со своими малышками и о походах на Восток больше не помышлял. Более того, когда его многочисленные знакомые и соседи пытались завести с ним разговор о тревоживших всех судьбах Иерусалима и долге каждого благородного рыцаря пожертвовать жизнью во имя Креста, он старался уклониться от ответов им. Супруга его Матильда объясняла такое поведение мужа тем, что многие из феодалов, беспечно болтавшие о подвигах в Святой Земле, на самом деле там не были и о подвигах этих и трудностях, сопряженных с ними, знали только понаслышке. А Рауль – был. И многое вытерпел там.

Тем временем годы шли своей чередой, дети Рауля подрастали. Любимицей отца была золотокудрая черноглазая Алинор, задумчивая и тихая девочка, у которой с малых лет проявился необыкновенный дар к живописи и сочинению стихов. Наблюдая за ней, родители иногда с изумлением переглядывались – неужто это наше творение? Алинор совсем не походила ни на мать, ни на отца, ни на старшую сестру свою, хохотушку Изабеллу, ни на капризного плаксу Жильбера, которому никак не могли привить основы рыцарского стоицизма и чувства достоинства. Рауль подспудно чувствовал, но боялся признаться даже себе, что за все его страдания в далеком походе Господь отблагодарил его, послав ему не просто ребенка – избранную душу. Все в Алинор, начиная от ее необычной внешности, длинных шелковистых волос цвета расплавленного золота и огромных вишнево-черных глаз с редкостным янтарным отливом – при том, что брат и сестра ее были всего лишь сероглазые шатены, – до ее редкостной духовной одаренности, все внушало отцу ее не только восхищение и трепетную любовь, вплоть до поклонения, но и устрашающее изумление. Откуда?

Но еще больше пришлось удивляться ему, когда однажды, взглянув на рисунки своей десятилетней дочери, рисовавшей до того лишь яркие цветы и диковинных зверей, он вдруг увидел… осаду Дамиетту, о которой никогда не говорил с ней. На рисунке юной графини рыцари-тамплиеры, о которых, как он считал, запертая в замке девочка и слыхом не слыхивала, в полном вооружении крушили мечами падающих с коней сарацинов в чалмах.

И что больше всего поразило Рауля, так это рыцарские кольчуги, охватывающие головы воинов и их развевающиеся плащи с красными крестами на них. Откуда ребенок мог узнать об этом?

На расспросы родителей немногословная и замкнутая в себе Алинор, отвечала кратко: «Мне приснился во сне рыцарь. Он просил меня нарисовать картину, а какую – рука сама догадается». Услышав ее ответ, отец долго стоял на коленях перед распятым Иисусом Христом в замковой церкви, моля Его заступиться за его дочь.

Пройдут годы, и Командор ордена Храма, настоятельница тамплиерского монастыря святой Бернарди-ны в Акре, графиня Алинор де Тулуз д'Аргонн воспроизведет свой детский рисунок во фресках, которыми украсит Магистрский зал величественного замка храмовников Крак де Шевалье.

Захватив после долгой осады Крак, жестокий и беспощадный мусульманский султан Бибарс будет в детском изумлении стоять перед огромным художественным полотном, изображающим осаду Дамиет-ты. И будет с волнением требовать от своих слуг во что бы то ни было узнать имя неизвестного художника. А узнав, еще более изумленный тем, что рисунок принадлежит женщине, повелит захватить франкскую графиню живой и невредимой, дабы она, перейдя в ислам, украсила рисунками из Корана строящуюся в честь его побед мечеть. А когда узнает, что не захотела она сдаться его воинам и лишила себя жизни вопреки вере христианской, в ярости будет рубить султанским мечом головы тех, кто принес ему весть. И плакать. Плакать о ее смерти…

Предчувствовал ли отец судьбу своей дочери, но тревога его за Алинор росла день ото дня. Едва девочке исполнилось четырнадцать лет, он начал подыскивать ей достойного жениха. Рауль надеялся, что став женой и матерью, она забудет о своих видениях, ибо плащи тамплиеров все чаще и чаще появлялись на листах, которые она целыми днями, сидя в розовом саду за стеной отцовского замка, покрывала изображениями героев. А на оборотной стороне листов Алинор писала свои стихи. В отличие от своей старшей сестры, так и не овладевшей до конца грамотой, Алинор быстро выучилась читать и писать не только по-французски, но и по-немецки, по-испански, а по привезенному еще прадедом с востока трактату Авиценны, пыталась только ей ведомым способом каких-то сравнений осилить арабскую вязь. И однажды заговорила на языке Магомета перед остолбеневшими домашними.

Среди знатных женихов той поры присмотрел Рауль для своей дочурки родственника Арденнских принцев, правивших в свое время в Иерусалиме, графа Стефана де Блуа. Граф был богат, имел хороших предков, отличался красивой внешностью и легким нравом. И главное, совсем не бредил восточными походами и даже насмехался над наивностью тех, кто верил, что нужно освободить Гроб Господень от неверных. Ему было все равно.

Чтобы не травмировать дочь, решили: пусть сначала посмотрит на графа издалека, как бы между прочим. Пригласили гостя посетить замок де Ту луз д'Аргоннов. И может быть вышло бы все так, как хотели Рауль и его жена, но вечером накануне визита де Блуа разразилась над долиной Роны сильнейшая буря, хотя стояла середина лета – видно, знак подавал Всевышний, поняли это уже гораздо позже, – и постучался в ворота замка, прося ночлега, знаменитый аквитанский трубадур и баловень женщин, победитель многих турниров, рыцарских и поэтических, красавец Аквитан, граф Гильом де Аре.

Весь вечер у пылающего камина под шум дождя и отдаленные раскаты грома читал Аквитан хозяевам в благодарность за приют свои вдохновенные стихи. Рауль радовался столь неожиданно выпавшей ему удаче, не часто ведь доводится услышать Аквитана в «сельской глуши». Его приглашают к себе короли, да и то он нередко отказывает им.

Рауль потягивал из кубка сладковатое кипрское вино, и вдруг заметил, что за ширмой свернувшись будто ежик клубком сидит, прикорнув головой к спинке кресла матери, тихо как кошка, его дочь Али-нор. Рауль сперва возмутился – всех детей давно уже отправили спать. Но увидев огромные черные глаза девочки, устремленные на высокого, статного, синеокого поэта, Рауль не посмел помешать ей. Она слушала Аквитана, подавшись вперед всем своим тоненьким еще детским существом, и образы, рисуемые воображением поэта, как в зеркале отражались в ее горящих глаза*.

Всю ночь потом, пока гроза бушевала над замком, Алинор в своей комнате не могла уснуть. Она запомнила сходу наизусть все стихи Аквитана, и читала, читала их не уставая, для себя. Ни мать, ни няньки – никто не мог уложить ее в постель. Плохо спал и Рауль. Он ворочался, предчувствия и дурные сны мучили его. А Аквитан так и просидел всю ночь перед горящим камином. И ему казалось, что в пляшущих языках пламени он видит сполохи далеких сражений в пустынях.

На следующее утро, уезжая из замка, он увидел только тень девушки в легком светлом платье, испуганно мелькнувшей на аллее. Тогда он ничего не почувствовал. Тогда он не знал, что этой юной девушке предстоит стать главной женщиной в его жизни и разделить с ним смерть в осажденной сарацинами Акре.

Свидание с Блуасским графом полностью провалилось. Алинор не захотела слышать о нем и даже не вышла к нему. Она забросила свои рисунки и полностью отдалась стихам. Она была поглощена поэзией. Акви-тан околдовал ее. Она сочиняла, но никому не показывала своих стихов. Она сосредоточенно готовилась к чему-то очень важному, как военачальник готовится к битве, но никому не говорила, к чему.

Так прошел год. Следующим летом герцог Шампани Тибо объявил у себя турнир. На красочный праздник с рыцарскими дуэлями он созывал всех знатных владетелей Франции. Получил приглашение и граф де Тулуз д'Аргонн. Ему предлагалось приехать вместе с супругой и дочерьми. Графиня Матильда очень волновалась: такие праздники обычно бывали строгими смотринами. Лучшие кавалеры выбирали себе там невест. И графиня из всех сил старалась принарядить своих крошек, дабы они не уехали из Шампани незамеченными. Однако Алинор сначала наотрез оказалась ехать. Но только услышав, что кроме боевого турнира, герцог Шампанский собирается еще провести и турнир поэтический и пригласил всех лучших поэтов, сразу поменяла свое решение и рвением в сборах превзошла даже мать и сестру.

Городок Экри, бывший столицей герцогства Шампань, встречал родовитых гостей выстеленными коврами улицами. Все дома, вдоль которых проезжали праздничные кортежи, украшали многочисленные букеты цветов. Рыцари следовали к месту турнира, ведя коней неторопливым шагом. На их доспехах сверкали расшитые плащи, покрывавшие также и крупы лошадей, перед каждым оруженосцы везли фамильный герб, по которому можно было легко распознать, к какому роду принадлежит всадник. Поле сражения было затянуто по краям красным сукном, над трибунами развевались знамена и вымпелы присутствующих на турнире баронских фамилий. Дамы и барышни, приглашенные быть свидетелями рыцарской доблести, шелестели бархатом и шелком дорогих нарядов и взволнованно щебетали между собой. Все сияло радугой главных геральдических цветов: золотого, серебряного, красного, черного, пурпурного и зеленого. Вокруг трибун собралась толпа празднично одетых простолюдинов, поглазеть на событие. Под звуки труб толпа громко выражала свое ликование, подбрасывая вверх шапки, букеты цветов и красочные ленты.

Сам Тибо Шампанский в сопровождении своей супруги Марии, дочери французского короля, проследовал под восторженные крики народа на почетные места под пурпурным балдахином. Рядом с ним заняли кресла жених Алиноры граф де Блуа и провансский сеньор граф де Монфор.

Герцог Шампани поднял руку в печатке, унизанную перстнями и браслетами.

Наступила тишина.

На ристалище появились герольды. Они объявили первую пару: рыцарь из Шатлена Огюст и его конь, оба одинаково красочно наряженные и украшенные выехали на поле. Кого же вызовет де Шатлен? Все терялись в догадках. Рауль посмотрел на свою младшую дочь, и его поразило ее спокойствие: казалось, она знала наперед все, что будет.

Да, так и есть. Шатлен вызывал Аквитана. Гильом де Аре выехал на ристалище. Поклонился герцогу Шампани, его супруге Марии, а затем, проехав вдоль трибуны со зрителям особо – дочери графа де Мон-фора белокурой красавице Изольде-Соль, с которой молва давно уже соединила его любовными узами, и не без основания. Только Алинор ничего не знала об этом. Да и откуда ей было узнать?

Бросив быстрый взгляд на дочь, Рауль пожалел, что не угадал ее чувств и не предупредил ее заранее. Он думал, что в Аквитане Алинор волнует только поэзия. Но все оказывалось куда сложнее. Алинор побелела больше, чем отутюженные белоснежные кружева на ее одеянии. Но характер будущей аббатиссы взял верх над слабостью – она не подала виду, что расстроилась.

Гильом де Аре блестяще выиграл три поединка, а потом с разрешения герцога бросил вызов тем, кто считал себя мастером стихотворной строки и образа. Он прочитал свою поэму, посвященную осаде Птоле-маиды Ричардом Львиное Сердце и закончив ее словами:

Там клирик с оружием к нему подошел,

И звали его де Ла Map,

Он сказал королю: «Уезжайте, сеньор!

Ведь много неверных вокруг, государь».

Король отвечал: мол займитесь отец писаньем своим;

Нам предоставьте сражаться во имя Бога и Девы Марии.

Осматривая трибуны, Аквитан ждал, кто же ответит ему, кто примет вызов. Желающих не находилось. Опытные поэты молчали, робея перед славой Аквита-на. А довольная Изольда-Соль посылала своему возлюбленному горячие взгляды и воздушные поцелуи.

И вдруг ответом Аквитану прозвучал звонкий женский голос. Рауль вздрогнул. Алинор решительно поднялась со своего места.

– Стой, куда ты, куда?! – старался он удержать дочь. Но куда там!

Когда Сирия в прежней войне

Была потеряна и вновь завоевана, —

звучали над ристалищем ее полные благородной страсти, совсем не детские строки, —

А Антиохия осаждена…

Тогда, в те старые времена

Кто был нормандцем или французом,

Британцем, пикардийцем или немцем?

Все как один носили имя франков

И честь одну делили сообща…

Она вышла на ристалище и стояла перед Аквитаном, сияющая вдохновением и своей редкостной юной красотой, и он впервые смотрел в ее темно-вишневые бездонные глаза, смущенный, удивленный, растерянный.

Трибуны притихли в изумлении. Герцог Шампанский поднялся с места. А потерявшая самообладание Изольда-Соль вопреки приличиям подбежала к самому краю поля и в волнении ломала пальцы на руках.

Но благородный граф де Аре сумел взять себя в руки и куртуазно поклонившись, не стал соперничать с дамой, уступив ей победу. На голову Алинор одели золотой лавровый венок, а Аквитан, подойдя к ее отцу, заметил, что юная графиня чрезвычайно талантлива и будет печально, если после замужества она забудет про свой дар.

Когда его слова донеслись до Алинор, улыбка сошла с ее лица. Ее больше не радовал лавровый венок, не радовал целый сонм благородных кавалеров, склонивших перед ней колени в знак поклонения. Она только следила взглядом за отъезжающим Аквитаном. Она видела, как он снова подъехал к графине Соль и… больше не помнил о ней, Алинор. Она для него оставалась всего лишь одаренным ребенком. Он не увидел в ней женщины, не увидел поэта. Он ничего в ней не увидел.

Заметив перемены в лице дочери, Рауль поспешил ей на помощь. Он вырвал ее из восхищенной толпы обретенных столь неожиданно поклонников и повел к экипажу, проигнорировав даже приглашение герцога Шампанского представить ему поэтессу. Вместо Алинор перед герцогом и его супругой низко кланялись и благодарили за приглашение графиня Матильда и старшая дочь Изабелла. Они ссылались на то, что от волнения Алинор плохо почувствовала себя. Но они не могли даже вообразить себе, что чувствовала Алинор на самом деле. Для нее закончилась жизнь.

Пока ехали до дома, она все время молчала, но еще держалась. А когда вошла в свою родную спальню в родительском замке, ни стона не издав, ни слова не промолвив, упала на постель, с которой уже не встала в ближайшие полгода. К постели юной графини созвали лучших докторов, но ничто не помогало ей, девушка угасала. Она не хотела больше слушать стихов, а тем более сочинять их. Она не находила отдохновения в живописи, как бывало раньше, она вообще не бралась больше за рисование. Часами она смотрела в потолок над своей постелью, и из ее глаз беззвучно текли слезы. Что происходило в ней – никто не знал.

Но однажды она встала с постели. Среди ночи нашла свой давний рисунок, на котором изобразила осаду Дамиетты, и долго смотрела на него. Внезапный порыв ветра задул свечу на столе. Наутро стало известно, что Гильом де Аре, легендарный Аквитан, вняв призыву короля Людовика Святого, отправился пилигримом на Восток. С ним отплыла и его невеста, графиня Изольда-Соль де Монфор. А меньше чем через год графиня Соль вернулась во Францию с одним из соратников де Арса, возвестив всем почитателям таланта Аквитана, что легендарный поэт был убит в бою недалеко от Яффы. Пол-Франции скорбело о поэте. В его честь устраивались поэтические праздники, кто-то даже предложил причислить его к лику святых как мученика за Христа. В который уже раз отвергнув сватовство блуасского графа, Али-нор целыми днями не выходила из своих покоев. Она не плакала. Она часами смотрела на свой рисунок, изображающих рыцарей Храма под Дамиеттой, и спрашивала себя. О чем? Она сама не знала толком.

Ответы гнездились где-то в недрах ее интуиции, но до поры до времени она не могла прочитать их.

Наконец она решилась. Собрав все драгоценности, которые были ей подарены отцом, графиня Алинор оделась в мужской костюм небогатого дворянина средней руки и однажды ночью бежала из дома, не оставив родителям даже письма. Она решила найти могилу Гильома и попрощаться с ним. Она рассчитывала вернуться домой через полгода или через год. Но больше она не вернулась в свой отчий замок никогда, даже мертвая. Тело аббатиссы сгорело в пожаре Акры четверть века спустя, также как и тело ее возлюбленного Маршала.

Путь Алинор лежал к Марселю, к порту Эгморт, выстроенному Людовиком Святым для отправки его армии на Восток.

Представившись вымышленным именем, Алинор приобрела на деньги, вырученные за продажу части украшений, небольшое местечко в самом дальнем углу на второй палубе большого венецианского судна, отправляющегося с товаром в Птолемаиду, и после почти месячного плавания без особых приключений высадилась в Акре.

Вторая столица Иерусалимского королевства встретила Алинор шумным субботним базаром. И здесь, в этом солнечном городе, усаженном пальмами, акациями и мимозой, под знойными южными небесами и солнцем, безжалостно палящим прямо над головой, ей предстояло пережить второе рождение своей, казалось бы, уже погибшей навеки мечты. Она хотела найти Гильома мертвым, чтобы попрощаться с ним, а нашла его живым – чтобы остаться с ним до смерти.

Долго пришлось помыкаться Алинор по Акре прежде, чем удалось ей найти человека, готового отвезти ее в Яффу. Им оказался молодой крестьянин, потомок французов из Авиньона, почти земляков Алинор, переселившихся в Сирию еще во времена Первого похода. Его прадед шел под знаменами Рай-мунда де Сен-Жилль и получил от сеньора во владение надел земли недалеко от Иерусалима. Но мусульмане, снова захватив Святой Город, согнали потомков крестоносца с их земли, и они пришли в Акру. Заметив на базаре растерянную женщину благородного вида, измученную, уставшую и голодную, – Алинор ничего не ела, чтобы сэкономить деньги на путь до Яффы, а потом вернуться во Францию, – крестьянин пожалел ее и пригласил в свой дом. Его дочка, черноглазая девочка-подросток по имени Лолит, принесла гостье умыться и пригласила за стол отведать, что Бог послал. Так познакомилась Алинор с семьей сирийских христиан Мулен-Маймун и девочкой Лолит, долгие годы служившей потом аббатиссе в монастыре святой Бернардины, ее любимой подругой и наперсницей, тайно принявшей и долго прятавшей у своей родни обоих сыновей Алинор как своих собственных.

Федай Маймун вызвался помочь юной графине и отвезти ее в Яффу. Он очень опасался, что незнакомая с местными нравами барышня может попасть впросак. Ее легко обманут, завезут куда-нибудь в горы, ограбят и бросят, а то и вовсе убьют. Такое здесь не редкость. Выезд назначили на утро. Федай Маймун запряг в тележку своего ослика, положил под рогожу боевой нож и топор, с которыми никогда не расставался, мало ли что бывает в пути, усадил Алинор на тележку, прочитал молитву, и они отправились. Путь их по еще тихой утренней Акре лежал мимо величественного собора и крепости, выстроенных из светло-серого камня. Подняв голову, Алинор увидела, что над башнями крепости развиваются белые хоругви с алыми крестами на них.

– Что это за крепость? – спросила она Федая, но сердце почему-то екнуло

– Замок рыцарей-тамплиеров, – ответил тот, – и их собор.

Спросить, кто такие тамплиеры, Алинор не успела. На соборе зазвонили колокола, ворота крепости открылись, и через ров по мосту на площадь выехал отряд конных рыцарей в белых плащах с красными крестами на них. Первый из рыцарей остановился недалеко от Алинор. Он снял шлем и осенил себя знамением перед собором. Алинор чуть не вскрикнула. В мягком сиянии поднимающегося над городом белого шара солнца, она увидела… Аквитана. Он не погиб. Он был жив. И вступил в орден тамплиеров, став одним из его Командоров.

– Нам нет нужды ехать в Яффу, – остановила графиня удивленного Федая. – Тот, кого я ищу, – передо мной.

Оказалось, что в одном из сражений Гильом был тяжело ранен. Но еще до того Изольда-Соль, наскучив им, изменила ему с одним из рыцарей, проявившим к ней внимание. До поры она скрывала свою измену, а влюбленный Гильом ничего не замечал. Ранение Аквитана поставило точку в запутанной истории их отношений с Изольдой. Уверенная, что Аквитан не выживет, графиня Соль покинула его и вернулась со своим новым возлюбленным во Францию. Но Аквитан выжил. Узнав о бегстве Изольды, он сильно переживал и от разочарования принял решение вступить в орден Храма, чтобы, отрекшись от мирской жизни, посвятить себя защите Святой Земли и никогда больше не возвращаться в Аквитанию.

– Почему же ты не вспомнил обо мне? Почему же ты не вспомнил обо мне? – вопрошала Командора сквозь слезы златокудрая девочка с вишнево-черными глазами, которую он впервые увидел во время уже позабытого поэтического турнира в Шампани.

Он не мог поверить, что ради него она покинула свой уютный дом и пересекла синее, но опасное море. А юная графиня опустилась на колени перед конем Командора и тихо плакала, обнимая ногу его окованного в броню коня прямо посреди площади в Акре. И изумленные рыцари Тампля, и многие собравшиеся уже к тому времени на площади горожане безмолвно смотрели на нее. А сам Аквитан от подступившего к горлу кома не мог ни слова промолвить ей в ответ, ни даже пошевелиться. Уловив чувства хозяина, умный конь Командора, без всякого приказания опустился на колени и прислонился мордой своей к шелковистым золотым волосам Алинор.

Обнаружив побег любимой дочери, Рауль тяжело заболел и слег в постель. Но еще до того, как удар сразил его, граф де Тулуз д'Аргонн, перебрав все оставшиеся вещи Алинор, обнаружил, что она почти ничего не взяла с собой, только… Только рисунок осады Да-миетты. Интуитивно это подсказало ему, куда направилась юная графиня, и от воспоминаний о пережитом на берегу Нила, вставших во всей своей ясной трагичности перед Раулем как никогда за последние двадцать лет, отцу Алинор стало еще хуже.

В горячечном бреду, когда болезнь одолевала его со всей своей беспощадной силой, снова и снова являлись ему образы обезображенных обгоревших тел на улицах города, алые от крови воды Нила и лицо неизвестного воина в белом плаще с красным крестом на нем, подхватившего падающего Рауля с коня. Этот молодой рыцарь, имя которого так и осталось неизвестным для графа де Тулуз д'Аргонн, привез Рауля в госпиталь к своим «братьям», как он выражался, и находился рядом с ним, пока угроза смерти не миновала.

В последующие годы Рауль часто спрашивал себя, как мог он, сосредоточенный на своих страданиях, так и не спросить имени своего спасителя. Они о чем-то даже беседовали. Но память больного человека, увы, не цепка. Почти ничего не мог припомнить Рауль из тех разговоров даже и несколько дней спустя после того, как пошел на поправку. А неведомый спаситель исчез. И больше не появлялся в его жизни. Только одну фразу его смог восстановить в памяти Рауль, напряженно возвращаясь мыслями к своему прошлому в первые, полные тревожной бессонницы ночи после ухода Алинор. Когда страдание превышало меру его мужества, там, в Дамиетте, он кричал, что если останется жив, он навсегда покинет проклятый Восток и больше никогда не ступит ногой на его землю.

«Будь проклят Иерусалим! Будь проклята Сирия!» – стонал он, и кровавая пена клубилась на его губах. И тогда неизвестный спаситель сказал ему: «Если ты покинешь Восток, он никогда не покинет тебя! Если ты не вернешься к нему, он сам придет за тобой!». И ушел. Больше Рауль никогда не видел тамплиера. Даже из внешности рыцаря мало что запечатлелось в болезненном мозгу французского графа. Вот только голос его он запомнил, резкий, хриплый, властный. Голос, который Рауль узнал бы из тысячи даже очень много лет спустя. Но он даже не догадывался, при каких обстоятельствах им придется встретиться еще раз.

После отъезда Алинор, когда былая болезнь снова возвратилась к нему, Рауль не раз видел в воспаленных снах рисунок своей дочери и образ тамплиера, изображенный на нем. Просыпаясь, он старался задержать ускользающее видение, но никак не мог восстановить в сознании, почему лицо этого воина кажется ему таким похожим на лик его давнего спасителя. Но однажды он увидел во сне не рисунок. Он увидел горящую Дамиетту, он увидел рушащиеся под напором крестоносцев башни, увидел потоки крови и перекошенные от ужаса лица мусульман. И рыцарей Храма Соломона, ровной шеренгой, плечом к плечу, подступающих к стенам города. Все как было с ним наяву. Только вдруг на фоне всего этого давнего ужаса он увидел… Алинор. И понял: она там. Или будет там. И рыцарь с портрета, нарисованного его дочерью, снял шлем и повернулся к Раулю лицом. И прозвучал его голос, голос давнишнего спасителя его: «Если ты не придешь на Восток, Восток сам вернется к тебе!». Четко, ясно прозвучал, как будто говоривший стоял перед Раулем в его собственном замке.

Рауль с криком вскочил с постели. Прибежавшая жена, слуги никак не могли его успокоить, он метался по залам замка в полном безумии. Но вдруг затих. Он решился. В тот же день он призвал к себе несостоявшегося жениха Алинор, графа де Блуа, и рассказал ему о своих видениях. Алинор попала в беду, он не сомневался в этом. Алинор надо спасать.

Оба дворянина согласились, что надо немедленно созвать своих людей и отправляться на поиски юной графини. Сборы были недолгими. Графиня Матильда уговаривала мужа повременить, покуда здоровье его не улучшиться. Но Рауль даже и не хотел ее слушать. Он как будто чувствовал, что осталось ему немного, и хотел еще раз напоследок увидеть дочь. Матильда в слезах провожала графа до самой посадки на судно в Эгморте. Ее тоже одолевало предчувствие, что больше ей никогда не видеть его живым.

Дорогу Рауль перенес тяжело. Совместно с графом де Блуа они решили, что направятся в Яффу, так как Рауль был уверен, что Алинор отправилась именно туда. Наверняка маршрут ее был связан с местом гибели

Аквитана. Но в Яффе, сколько ни искали, сколько ни расспрашивали они местных жителей, простых крестьян, торговцев и знатных господ, никто ничего не знал о золотоволосой девушке, прибывшей на корабле из Франции. Даже наместник короля, принявший Рауля в своем Яффском дворце, ничем не смог ему помочь. Что же касается Аквитана, то о месте гибели его тоже ничего не было известно. И наместник усомнился, что трубадур погиб. Он был поклонником Аквитана, он бы знал об этом.

Задумался Рауль. Ему хотелось разыскать Аквитана. Он интуитивно чувствовал, что Алинор должна быть где-то рядом с ним. Но деньги таяли, здоровье под жарким солнцем юга – тоже. И видя плачевное состояние графа, де Блуа настаивал на его возвращении домой. А сам обещал остаться и найти Аквитана и Алинор. Но судьба не позволила отцу уехать, не повидав дочь и не разгадав тайны, которая мучила его всю жизнь, тайны его давнего спасителя-тамплиера.

Так вышло, что капитан судна, которое должно было отправляться в Европу, отказался взять пассажиров. Иерусалимский король много задолжал генуэзцам, и они блокировали все входы и выходы из гавани Яффы, не пропуская корабли, пока долг не будет погашен. Наместник короля подсказал Раулю направиться в Птолемаиду, где можно сесть на венецианский корабль и даже предоставил в сопровождение вооруженных людей. С большим трудом добрался Рауль до Акры. Сердце его работало все хуже и вот-вот готово было остановиться. Он уже почти не мог передвигаться сам. Граф де Блуа водил его, поддерживая под руки.

В Птолемаиде выяснилось, что венецианское судно отходит только через три дня. Купив места, Рауль и прибывшие с ним дворяне решили пока остановиться в гостинице. Сам граф лежал в постели, не вставая. Но он не хотел терять ни одной минуты на Востоке зря и снова отправил де Блуа и его вассалов искать Алинор. Но так вышло, что нашел ее он сам.

Однажды вечером Федай Маймун сообщил Алинор, что на базаре какие-то люди, прибывшие из Франции, расспрашивали его о женщине, по описанию очень похожей на нее. Кто бы это мог быть? Федай рассказал, как они выглядели, и по гербам, вышитым на их одеждах, Алинор поняла, что это граф де Блуа прибыл в Птолемаиду по ее следам, чтобы забрать и насильно вести под венец. Что уж теперь цацкаться с беглянкой, которая не только сама не уберегла свою честь, но еще и опозорила отца и всю семью! Поведав Федаю о своей прежней жизни во Франции, Алинор попросила его помочь ей скрыться из города. Маймун согласился. Снова рано поутру выкатил он из сарая свою тележку, запряг в нее ослика, собрал свой нехитрый ратный скарб, усадил на тележку Алинор, одетую сирийской крестьянкой, и свою дочь Лолит, вызвавшуюся сопровождать франкскую госпожу, и они тронулись в путь.

Стояло раннее утро. Белый шар солнца над Птоле-маидой только-только показался из-за сиреневых облаков. Море у главной пристани Акры билось о берег лиловой пеной, ветер трепыхал разноцветные флажки на мачтах венецианских судов в гавани. Торопясь скорее покинуть город и рассчитывая на ранний час, они решили поехать напрямик через центр и выехали на главную площадь Акры, к собору и замку тамплиеров. Вокруг все было тихо. Алинор скинула с головы темный платок, закрывавший ее лицо, чтобы поправить выбившиеся волосы, и в это время из кривой улочки, выходящей на площадь, на которой находилось большинство гостиниц для европейцев, появились люди де Блуа. Самого графа с ними не было. Он преспокойно спал в своем номере и, конечно, не думал об Алинор. Люди же его в лицо графиню не знали. Они хорошо повеселились в ночных кабачках Акры и прогуливались теперь, чтобы немного развеяться.

Но Алинор не знала всего этого. Она подумала, что они идут за ней. Паника охватила Алинор. Она оглянулась вокруг, ища спасения. В это время снова зазвонили колокола на соборе, ворота замка тамплиеров открылись, и на крепостном мосту появились рыцари. Впереди на статном боевом коне ехал величественный рыцарь с длинной черной шевелюрой, посеребренной сединой. Лицо его, суровое, даже мрачное, прорезанное глубокими шрамами, полученными в сражениях, на какое-то мгновение показалось Алинор знакомым.

– Кто этот господин впереди? – взволнованно спросила она Федая.

– Сам Великий Магистр де Сент-Аман, – прошептал тот, снимая шляпу и низко кланяясь всаднику.

– Кланяйтесь, кланяйтесь, госпожа. Он господин этого города. Все зависит от него…

Недолго раздумывала молодая графиня. Оглянувшись на притихших вассалов де Блуа, которые в подобострастном изумлении уставились на рыцарей, словно оцепенев, она через всю площадь кинулась наперерез уже выезжающему на площадь де Сент-Аману и простерась ниц перед его конем с мольбой:

– Сеньор, я прошу вас о заступничестве. Защитите меня!

– Кто вы? – спросил, нагнувшись с седла, Великий Магистр, немного удивленный. – Как зовут вас, мадам? И что угрожает вам?

– Меня хотят увезти обратно во Францию и выдать замуж за нелюбимого! – Алинор поднялась на коленях, ее пламенные черные очи с отчаянной мольбой взирали на Великого Магистра. – А я мечтаю остаться здесь и служить делу Христа, мессир! – Она протянула Великому Магистру скомканный рисунок, с которым никогда не расставалась. – Я могу делать любую работу, я умею рисовать… – молила она.

Де Сент-Аман взял рисунок из рук девушки. Взглянув на него, в одном из воинов-тамплиеров, осаждающих Дамиетту, Великий Магистр ордена Тампля, прославившийся на Востоке не только как бесстрашный воин, но и как дерзкий, надменный, горделивый властелин, узнал… себя, каким он был лет двадцать назад, под этой самой Дамиеттой. И тогда он не был еще Великим Магистром. Он был простым воином Храма.

– Когда вы нарисовали это? – быстро перевел он на Алинор взгляд, в котором засквозил искренний интерес к неизвестной благородной даме в крестьянской одежде.

– Когда была ребенком, – ответила она, все еще стоя на коленях.

– Встаньте, – приказал ей еще более удивленный Эд де Сент-Аман. – Откуда же вы узнали обо всем?

– Из снов.

– Как ваше имя, сударыня? – казалось, он уже сам догадывался об ответе. И услышал то, что и ожидал:

– Алинор, графиня де Тулуз д'Аргонн.

Ответ девушки долетел и до стоявших до сих пор неподвижно вассалов де Блуа. Они наконец поняли, кто перед ними и, вспомнив о своем долге, ринулись к ней. Но по мановению руки де Сент-Амана, ехавшие за ним конные тамплиеры выдвинулись вперед и окружили Алинор плотной цепью, так что никто не мог подступиться к ней.

Великий Магистр размышлял недолго. На днях он как раз получил письмо из Рима, в котором римский первосвященник настаивал на более деятельном участии ордена не только в ратной защите завоеваний христианства, но и в обращении коренного населения Востока в христианскую веру. Для этого римский апостолик просил Великого Магистра всячески содействовать устроению под властью его ордена нескольких монастырей, в том числе и женского, который предполагалось посвятить святой мученице Бернардине. И глядя в пламенные очи стоящей перед ним на коленях девушки, Великий Магистр понял, что лучшей настоятельницы для будущего монастыря ему не найти. И он предложил Алинор стать аббатиссой и взять на себя заботу о страждущих и скорбящих Птолемаиды, да и всего франкского Востока. Алинор с радостью согласилась. Так решилась ее судьба.

Пока все взгляды и помыслы присутствующих на площади были обращены к могущественному Великому Магистру тамплиеров, никто не заметил стоявшего в отдалении, прижавшись спиной к каменной стене дома, пожилого и очень серьезно больного человека. Какая-то неведомая сила подняла графа Рауля с постели и вывела на улицу в то утро. Он видел, как выехала из ворот замка тамплиеров кавалькада рыцарей, видел, как бросилась ниц перед Великим Магистром его дочь Алинор, которую он, наконец, нашел, и, что самое главное, узнал в восседающем на белоснежном скакуне величественном седовласом рыцаре своего давнего спасителя из Дамиетты. Измученное больное сердце Рауля разрывалось от страдания. Но он понимал, что сделать уже ничего нельзя, что сама Судьба вырывает из его рук самое дорогое, что было в его жизни, его любимую дочурку, что дамиеттский незнакомец, всю жизнь не отпускавший от себя его самого, тайной и великой силой своей послал ему почти двадцать лет назад чудесное, ни на кого не похожее создание, прелестное и талантливое дитя, чтобы он, Рауль, вырастил ее для него, а теперь забирает ее назад, для своих тайнственных и великих целей. Что мог противопоставить могущественной силе Храма обыкновенный дворянин из Южной Франции? Кого тревожило его разбитое сердце? И потому он не попытался остановить Али-нор, он не сделал даже шага ни к ней, ни к бывшему спасителю своему, ставшему столь важным и уважаемым господином. Он просто стоял и смотрел. Слезы сами собой текли из его глаз. А сердце в его груди, он ощущал это, билось все реже и все слабее. Он чувствовал глубинной интуицией своей, что все кончено для него: он выполнил свой долг и теперь должен уйти. И он хотел уйти. Вернуться в гостиницу, и – прочь, прочь из этого города, прочь с Востока!

Но могущественный Эд де Сент-Аман сам увидел его и сам подъехал к нему, оставив на расстоянии свою стражу. Почувствовав, как сковал его тело ледяной холод, и звон подков лошади приближающегося всадника прозвучал совсем рядом, Рауль резко обернулся. Величественный Магистр, составлявший вместе со своим конем единое изваяние бесстрашия и стойкости, стоял совсем близко. И взглянув в его лицо, Рауль узнал в нем рыцаря с рисунка его маленькой дочери.

– Здравствуй, граф Рауль, – прозвучал знакомый с давних пор резкий, хрипловатый голос спасителя-тамплиера. – Вот мы и встретились снова здесь, на Востоке. Помнишь, как я сказал тебе, что если ты не захочешь вернуться на Восток, он сам придет к тебе? Помнишь? – тонкие губы Магистра скривились в острой, как кинжал улыбке. – Ты не поверил мне. Теперь веришь?

– Верю, – задыхаясь, ответил ему Рауль, – ты спас мне жизнь тогда, а теперь забираешь ее. Я все сделал для тебя, что ты хотел. Что еще? Дай мне спокойно умереть.

Ответа Великого Магистра граф не услышал. Земля закачалась под его ногами, в глазах потемнело – сознание покинуло Рауля. Раскинув руки, он упал лицом вниз на булыжник птолемаидекой площади. Двое воинов-тамплиеров по приказу Великого Магистра отвезли графа в тамплиерский госпиталь. Там трое суток ему пытались спасти жизнь. Алинор неотлучно сидела рядом с отцом, но больше никогда он уже не увидел прекрасного лица своей дочери. Он умер, не приходя в сознание. Граф де Блуа и его вассалы взялись отвезти тело графа во Францию, чтобы похоронить в семейном склепе. Великий Магистр де Сент-Аман повелел зафрахтовать за счет ордена отдельное судно, которое отвезет его бывшего друга домой. Графиня Алинор передала с графом де Блуа прощальное письмо матери и просила рассказать ей, как все произошло.

С бывшим женихом своим Алинор простилась тепло. Он больше не мог претендовать на ее сердце. Будущая аббатисса приняла монашеский обет, плечи ее окутала белая мантия с красным крестом, напоминающая плащ тамплиеров, а сердце теперь безраздельно принадлежало Господу. Мать Алинор ненадолго пережила своего мужа. От горя она тоже вскоре скончалась, а замок достался в приданое старшей сестре аббатиссы, Изабелле. Пройдет несколько лет, и однажды ночью в ворота этого замка постучит молодая женщина восточного вида с младенцем на руках. Она молча передаст ребенка вышедшей к ней встревоженной хозяйке замка и положит сверху на его одеяльце письмо и полотняный мешочек с дивными драгоценными камнями. Еще через несколько лет снова раздастся ночной стук в дверь, и та же женщина снова передаст Изабелле второго младенца, уже без письма, только с мешочком редкостных украшений. Так попадут к старшей сестре аббатисы оба сына графини Алинор, которые будут воспитываться в семье своей тетки наряду с ее собственными детьми и еще много лет не узнают, кто была их настоящая мать.

Изабелла долгие годы строго хранила тайну. Когда мальчики подросли, мать и отец их уже погибли в Пто-лемаиде, франкских королевств на Востоке больше не существовало, а изрядно потрепанный в восточных битвах орден тамплиеров переместился в Париж. Но Изабелла не сомневалась, какова должна быть будущая судьба ее племянников.

Дети ордена, они должны служить ему и отомстить за гибель своих родителей. И она отправила юношей в Париж с секретным письмом к Великому Магистру Жаку де Моле, рассказывающим об истинной истории их жизни.

Едва взглянув в уже ставшие легендарными вишнево-черные глаза обоих молодых рыцарей, Жак де Моле не попросил дополнительных доказательств. Он сам служил под началом Маршала и сам хорошо знал аббатиссу Алинор. Без лишних проволочек юношей приняли в орден, и Жак де Моле сразу же приблизил их к себе. Увы, такая честь вскоре очень дорого обошлась им, равно как и честь их рождения.

От сожжения на костре юношей спасла тетка Изабелла.

Она сохранила редкие восточные драгоценности, присланные ей из Птолемаиды сестрой. Узнав о несчастье, произошедшем с племянниками, немолодая уже Изабелла извлекла из тайника древние сокровища и поехала в Париж. Она подкупила начальника стражи, охранявшего сыновей Алинор, и устроила им побег. Сама же Изабелла впала в глубокую немилость короля Филиппа и вскоре, продав за бесценок все свое имущество, в том числе и отцовский замок, вынуждена была бежать вслед за племянниками в Испанию, где и скончалась.

А жизнь Алинор на Востоке еще до падения Акры сделала прекрасную аббатиссу героиней легенд. Она обучала своих монахинь живописи, и под-ее руководством были расписаны стены и плафоны самых величественных тамплиерских замков. Она изучала восточную мудрость и медицину.

И по ее настоянию Эд де Сент-Аман отправил в дикие скалистые края, куда испокон века не ступала нога человека, экспедицию, которой предстояло отыскать редкостное животное – черного карфагенского пифона.

Из древних списков современников Ганнибала узнала Алинор о том, что на голове пифона находятся особые железы, которые выделяют целебную жидкость, из которой при добавлении некоторых магических элементов, можно создать эликсир вечной жизни.

Пифоны, священные животные Карфагена, давно уже перевелись на Востоке. Из-за редкостной красоты их шкуры еще римляне перебили их ради своих украшений. И только в одном месте, далеко-далеко в горах сохранился один вид этих волшебных животных.

Каков же был восторг аббатиссы, когда проделав длинный и утомительный путь, она поднялась наконец на заоблачные луга, зеленеющие среди черных горных верхушек, и увидела беспечно вьющихся по поляне, покрытой сплошным ковром темно-фиолетовых тюльпанов, сверкающих серебром тварей. Они совсем не боялись аббатиссы, они вообще до того не видели людей и спокойно шли к ней в руки.

Алинор привезла несколько пифонов в замок Са-фед к Магистру де Сент-Аману. На основании древних рецептов она создала забытый карфагенский эликсир, и только лишь от нескольких капель этого чудесного вещества смертельно раненые в сражении рыцари-тамплиеры вставали и снова шли в бой.

Она изучала архитектуру Сирии и Египта, и по ее чертежам тамплиеры начали использовать в своих постройках купольный свод и другие восточные черты. Она была милосердна и мужественна. И слухи о ее милосердии достигали ушей фатимидских султанов.

Сам Саладин решил однажды испытать гостеприимство тамплиеров и доброе сердце их Командора Милосердия, как называли рыцари Алинор. Переодевшись паломником, он сказался на тамплиерском форпосте больным, и рыцари проводили его в птоле-маидский госпиталь. Устроенный со всеми удобствами, султан отказался от пищи и попросил позвать к нему саму аббатиссу Алинор, о доброте которой он был наслышан. Алинор пришла. Узнав о том, что паломник отказывается от еды, она попросила его указать ту пищу, которая ему по нраву. И тогда продумавший все заранее султан заявил, что будет есть только бульон из ноги Мореля, любимого коня Великого Магистра де Сент-Амана. Аббатисса и бровью не повела. Она любезно попросила паломника подождать, и ушла. Отсутствовала аббатиса недолго. Вернувшись через некоторое время, она сказала, что желание паломника – закон для всех тамплиеров, какие бы высокие посты не занимали они в своем ордене, и Великий Магистр только что приказал отвести на бойню своего коня. Так что бульон скоро будет готов. Саладин рассмеялся и открыл аббатиссе свое истинное лицо, попросив не убивать коня и передать Великому Магистру его почтение и уважение. Эд де Сент-Аман лично проводил султана до ворот города.

Воспетое летописцами мужество Алинор не уступало ее милосердию. Сбылся пророческий сон ее отца. Через год после прибытия на Восток Алинор воочию увидела Дамиетту, которая столько раз приходила к ней в детских грезах. Крестоносная армия короля Людовика Святого снова пришла на берега древнего Нила. Выбив мусульман из Дамиетты, она преследовала сарацин до укрепленного арабского лагеря Мансур и осадила его. И здесь удача отвернулась от христиан.

Подоспевшие мамелюки нанесли Людовику сокрушительное поражение, сам король попал в плен, а вместе с ним – многие лучшие воины Креста.

Затем мамелюки подошли к Дамиетте, в которой почти не оставалось воинов, а были только женщины, дети, старики и купцы. Во главе обороны города встала только что узнавшая о пленении своего супруга королева Марго Провансская. Она призвала под свои знамена всех, кто мог держать в руках оружие. Итальянские купцы, пизанцы и генуэзцы, собирались бежать из города на своих кораблях, бросив его произвол судьбы. Королева Маргарита призвала купцов к себе, а рыцари-тамплиеры из охраны аббатиссы Алинор, развернувшей в осажденном городе раздачу провизии и оружия с орденских складов, преградили им доступ к кораблям. Купцы вынуждены были остаться. Их суда загородили мусульманам подступы к Дамиетте и спасли город.

Сверхчеловеческими усилиями двух женщин, королевы Франции и аббатиссы ордена Храма, Дамиет-та выдержала осаду мамелюков. Их полчища разбились в бесплодных усилиях о мужество и стойкость латинянок. И тогда королева Маргарита потребовала от султана освободить короля. В обмен она обещала уйти из Дамиетты. Вскоре Людовик Святой вернулся к своей королеве. А Командор Храма Гильом Аквитан – к своей аббатиссе.

Однако далеко не сразу сердце разочарованного трубадура откликнулось на чувства Алинор. С предательством Изольды-Соль поэзия и любовь, казалось, навсегда ушли из его жизни. Он посвятил себя суровой жизни воина-монаха, и Алинор пришлось многое стерпеть, пока Лучезарный Менестрель Франции, как, бывало, именовали его знатные дамы, не стал прежним.

При захвате Дамиетты юная аббатисса впервые столкнулась с оборотной, и весьма неприятной стороной войны.

Она увидела разгул жестокости, которую демонстрировали в запале боя даже самые благородные воины.

Она увидела торжество животных страстей, алчности, грубости, разврата. Она увидела, как, забыв о своих обетах, рыцари Храма грабят, рубят мечами не разбирая, кто перед ними, всех мусульман подряд: детей, стариков, больных и немощных. Насилуют женщин.

Последнее произвело на юную графиню, по-девичьи трепетно относившуюся к любви, особенно страшное впечатление.

А самое ужасное состояло в том, что она увидела Гильома. Она увидела, как варварски он обращался с молодой сарацинкой, молившей о спасении, и не смогла вынести этого зпелища. Сама не ведая куда, Алинор бросилась бежать по улицам разгромленной Дамиетты, и посланный за ней сержант Великого Магистра де Сент-Амана едва догнал ее уже у ворот города. Лицо юной аббатиссы заливали слезы.

– Великий Магистр де Сент-Аман приказал вам немедленно прибыть к нему, сеньора, – сообщил ей посланец.

Не хотелось Алинор возвращаться в город. Но что поделаешь – надо идти. Она вытерла слезы и отправилась за сержантом. Еще издалека завидев ее, Великий Магистр де Сент-Аман, бесстрастно возвышающийся над кипящим вокруг него Содомом, скрыв улыбку, поманил аббатису пальцем к себе.

– Куда это вы так заторопились, Командор? – спросил он не без издевки в голосе. – Сейчас не время бегать на прогулки. Во-первых, это небезопасно, в городе полно попрятавшихся мусульманских ша-хидов, а во-вторых, вам необходимо приступить к исполнению своей миссии. И поскорее.

Алинор растерянно оглянулась вокруг:

– Какая здесь может быть миссия? – вопрошали ее печальные черные глаза.

– Миссия милосердия, – ответил на ее немой вопрос смягчившийся де Сент-Аман. – Война – войной, а милосердие – милосердием, дорогая аббатисса. В городе очень много людей христианского вероисповедания, которые нуждаются в горячей пище, в ночлеге, в лечебных травах. Среди наших воинов немало раненых, которым нужен уход. Вот чем вам необходимо заняться, мадам. И заниматься всегда. Каждый выполняет свой долг. И не имеет право забывать о нем, чтобы ни происходило.

Великий магистр говорил веско, но доброжелательно. Утраченное спокойствие вернулось к Алинор. Она поклонилась де Сент-Аману:

– Слушаю, сир. Прошу простить мне мою слабость.

И, созвав своих растерявшихся без предводительницы монахинь, принялась за дело. Вскоре уже были разбиты на площадях Дамиетты тамплиерские шатры для нуждающихся, где кипела в котлах горячая похлебка, раздавались лечебные отвары, перевязывались раны.

За жаркой работой аббатиса забыла о своих переживаниях. Ночь пролетела быстро. Разбои по городу постепенно утихли.

А под утро в ее шатре появился Командор Акви-тан. Резко встала перед аббатиссой увиденная ею накануне неприглядная сцена, и она отвернулась от своего возлюбленного.

– Вы не хотите говорить со мной, мадам? – спросил ее Командор с некоторым удивлением в голосе. – И отворачиваетесь. Почему? Не забывайте, я старше вас по рангу, и вы подчиняетесь мне.

– Увы, – откликнулась Алинор, не поворачиваясь к нему. – Вы командуете воинами, сеньор, а не монахинями. Аббатисса монастыря святой Бернарди-ны подчиняется только Великому Магистру Храма. И больше никому.

– Тогда мне остается стать им! – шутливо воскликнул Гильом, усаживаясь на лавку напротив Алинор.

– Кем? – повернулась Алинор. – Великим Магистром? Это похвальное желание. Уверена, что с вашим рвением, мессир, – в ее голосе прозвучал нескрываемый сарказм, – вы быстро преуспеете на этом поприще. Одна только незадача: месье де

Сент-Аман еще молод и находится в полном здравии, а Великого Магистра избирают пожизненно.

– О! Саладин! – воззвал Гильом, подняв руки к куполу шатра.

– Саладин? А причем здесь Саладин? Вы решили перейти в ислам, мессир? Какая жалость…

– Нет, мадам, вы не угадали, – лукаво ответил Командор, – я имел в виду, что мне остается только уповать на египетского султана, ведь он очень быстро помогает нашим Великим Магистрам долго не задерживаться на их высоком посту.

– Но став Великим Магистром, вы подвергнетесь той же участи, сеньор, – разгадав его игру, парировала графиня, – как вы посмотрите на это?

– Подвергнусь, – тряхнул черными кудрями Аквитан. – Но только вы тогда, мадам, не сможете сказать, что вы мне не подчиняетесь.

– О, Саладин! – воздела руки Алинор. – Надеюсь, он и мне поможет не дожить до столь прекрасного момента моей жизни…

Гильом засмеялся. А затем встал и подойдя почти вплотную к ней, спросил, неотрывно глядя в ее вишнево-черные глаза, в которых перламутровой нитью сквозила обида:

– А где у вас кормят голодных, мадам?

– А кто голоден, мессир? – разыгрывая удивление, осведомилась аббатисса, чувствуя как под его взглядом дрожь и жар охватывают все ее тело.

– Я, – признался он, не отводя взгляда. – Командор ордена голоден, мадам.

– Час назад закончилась братская трапеза, где Командор обязан был присутствовать, – напомнила ему Алииор, с трудом подавляя волнение.

– Он не присутствовал, мадам, – с улыбкой заявил Гильом.

– Я знаю, – вдруг согласилась Алинор.

– Откуда? – удивился он.

– Однако полагаю, – продолжала юная графиня, не отвечая на вопрос, – что Командор плотно позавтракал, а также пообедал и поужинал у смазливой сарацинки, с которой я его недавно видала.

– Фи, мадам, – без тени смущения отмахнулся от ее предположений Гильом. – Еда неверных слишком изысканна. А по уставу ордена Храма рыцари должны держать себя в строгости.

– Еще бы, – съязвила, отстраняясь от него Алинор, – изысканная еда – это самый тяжкий грех, который мог случиться с Командором в доме сарацинки. И длился он, я полагаю, целые сутки.

Власы как злато, брови как эбен, Чело – как снег, в звездах очей угрозы Стрелка, чьим жалом тронутый – блажен; Уст нежных жемчуг и живые розы – Умильных горьких жалоб сладкий плен…

– ответил ей трубадур стихами. И, не дав опомниться, снова спросил:

– Так, все же, где у вас кормят голодных, мадам?

– Голодных пилигримов – в том шатре, что рядом, – немного помедлив, ответила ему Алинор. – Ну, а голодных Командоров, так и быть, – здесь.

– Я прощен? – спросил он, наклоняя к ней лицо. – Скажите, мадам, я прощен? – Устав моего монастыря предписывает мне не отказывать в пище нуждающимся, – уклонилась от его жарких губ Алинор.

– О, да! Устав нашего общего монастыря, мадам, весьма милосерден. Вы не находите? – прошептал Гильом, захватывая графиню в объятия.

Алинор почувствовала, что стала небезразлична ему, что пламенные чувства и вдохновение снова приходят в его опустевшее оскорбленное сердце.

Но по-настоящему она стала ему близка только несколько месяцев спустя, во время опасной охоты на льва в пустыне.

Устав тамплиеров, составленный еще в 1118 году святым Бернаром Клервосским и утвержденный римским первосвященником, запрещал рыцарям Храма распылять свои силы на праздные развлечения, например, на охоту за птицами или мелкими животными. Достойным храмовника почитался только один хищник – царь зверей, лев. После захвата Дамиетты и незадолго до выступления армии на лагерь сарацинов Мансур, Великий Магистр де Сент-Аман решил дать своим воинам возможность немного отвлечься от войны и устроил охоту на львов, пригласив короля Людовика и его супругу Марго стать свидетелями охотницкой доблести тамплиеров. Местом охоты выбрали черные скалистые холмы над долиной Нила, а жертвой – старого, мощного самца, часто нападавшего в этой местности на крестьянский скот.

Лев оказался бывалым бойцом – все тело хищника покрывали шрамы от прошлых драк. Его черная грива волновалась с каждым его мощным шагом, как пшеница на ветру, а рев оглушал всю округу. Завидев хищника, Эд де Сент-Аман повелел спустить на него свору гончих. Собаки бросились за хищником и преследовали вплоть до вершины узкого оврага, где загнали его в тупик. Все участвовавшие в охоте, в напряженном молчании скакали за сворой, и только невыдержанный, нервный брат короля Робер д1 Артуа, громко заулюлюкал и тут же осекся, сам испугавшись своей дерзости.

Главным охотником за самцом Великий Магистр выбрал Аквитана. Тот славился своей смелостью и ловкостью. И у него было особое оружие, перед которым, как утверждали, не устоит и самый могучий зверь. Это был египетский лук, сделанный из склеенных в единый прут четырех редкостных материалов: сердцевины оливы, черного эбена, слоновой кости и рога носорога. Его тетиву составляли разрезанные на полосы кишки льва, продубленные и переплетенные в шнурок. Сверкающий шедевр древних мастеров, добытый тамплиерами в одной из схваток с египетскими мамелюками, представлял собой чудо совершенства силы и упругости. И натянуть его мог далеко не каждый. Стрелять приходилось, встав боком к мишени и глядя на нее через левое плечо. Необходимо было резко вскидывать руку и одним движением натягивать тетиву со стрелой, пока оперение не касалось губ лучника. В тот момент, когда лук был натянут полностью, он выпускал стрелу, почти не целясь.

Завидев людей, лев сразу забыл о собаках и с ревом и рыком кинулся на охотников. Аквитан спешился и хладнокровно вышел навстречу хищному самцу. Лев несся прямо на него. Гильом растянул свой лук. Даже под тамплиерским плащом было заметно, как мышцы на его руках и груди вздулись.

Все затаили дыхание. Выждав момент, когда лев приблизился на достаточное расстояние, Аквитан пустил стрелу. Она со свистом вошла в разинутую пасть зверя. Лев встал на дыбы, завертелся на одном месте, и издав страшный вопль, рухнул наземь. Казалось, он издох. Великий Магистр де Сент-Аман, король Людовик, королева Маргарита – все аплодировали, выказывая Аквитану свое восхищение. Королева попросила Командора подойти к ней.

Аквитан повернулся к поверженному хищнику спиной, и в этот момент лев ожил. Беззвучно он вскочил на лапы, истекая кровью, но собрав все силы для последнего броска, и двинулся на Аквитана. Оторопевшие охотники на мгновение потеряли дар речи и какую-либо способность действовать.

Королева Маргарита в ужасе закрыла лицо руками. Людовик Святой и Эд де Сент-Аман схватились за мечи, но они были довольно далеко от Аквитана и уже не могли успеть прийти ему на помощь. А обладавший неплохим луком Робер д'Артуа в панике поворотил коня и умчался прочь со своими придворными.

Казалось, трагедии не миновать. Увидев ужас на лице королевы, Аквитан обернулся. Темно-рыжий хищник приблизился к нему вплотную. Он перекусил стрелу, и его разинутая окровавленная пасть нависала над самой головой Гильома. Аквитан схватился за меч. Но было поздно. Бросившись на него передними лапами, лев повалил графа де Аре на землю, и голова Гильома оказалась в его страшной пасти. Еще мгновение и… острые зубы сомкнуться. Гильом отчаянно боролся. И на какое-то мгновение ему удалось освободить голову и выбраться из-под льва. Разъяренный самец снова ринулся за ним.

И в этот момент в воздухе пронеслось быстрое копье. Оно вонзилось прямо в шею льва, пригвоздив хищника, на этот раз уж насмерть, к земле. Все обернулись в ту сторону, откуда прилетело спасительное оружие. Сначала показалось, что оно упало с неба и сам Господь послал Аквитану спасение. Возможно, Господь и в самом деле желал, чтобы Командор де Аре остался жив. Но исполнительницей божественного промысла своего он выбрал аббатиссу Алинор.

Видя, что спасти ее любимого уже не может ничто и никто, молодая графиня в отчаянии выхватила копье у растерявшегося сержанта из охраны Великого Магистра и бросила его в зверя. До того она никогда не пользовалась таким оружием. Но Бог помог ей. Все в восхищении смотрели на юную аббатиссу, смутившуюся своей смелостью. И Лучезарный Менестрель Аквитании тоже смотрел с благодарностью и нежностью на свою прекрасную спасительницу. Вспомнилась ему дерзкая вдохновенная поэтесса, читавшая свои стихи о Сирии на турнире герцога Шампанского, и он уже не представлял себе, как сможет дальше жить без золотистого блеска ее черносливовых глаз, без нежных рук ее, без трепетного шелка волос и мягкого очаровывающего голоса. Воспетая, возлюбленная обоими Сирия соединила их. Так сердце легендарного Аквитана навсегда покорилось Алинор.

И вот наступил последний день Акры. После долгого времени безвластия и раздоров в стане мамелюков, к власти в Египте пришел султан Бибарс. Свои первые шаги воина он сделал в битве при лагере Ман-сур. Порождению своему Бибарс происходил из Причерноморских степей и от своих предков-кочевников унаследовал любовь к кумысу из кобыльего молока.

Бибарс воскресил несокрушимое могущество Саладина, и собрав несметное войско, употребил все силы и таланты свои на борьбу с франками. Давно уже был захвачен Иерусалим, взят штурмом Назарет и сожжена дотла церковь Божьей Матери. За три года бесконечных кровавых сражений и осад пали замки храмовников Сафед, Крак де Шевалье, Крак де Монреаль, Одзибед.

Смерть пришла со всех сторон в Яффу. Султан приказал умертвить всех христиан и разрушить город до основания. Груды тел, попираемых ногами коней, загромождали улицььобъятого пламенем города. Всюду виднелись опрокинутые кресты и церковные кафедры, сгорали в огне рассеянные по ветру листы из Святого Евангелия. Пылали, обращаясь в пепел, дворцы и соборы франков. И мертвые, уставившись невидящими глазами в разверзшиеся небеса, казалось взывали: «Господи! Пусть я обращусь поскорее в прах!». Страшным был последний час Яффы.

Пройдя долгий путь по безводной пустыни, которой некогда шли воины великого Готфрида, мусульмане подступили к Антиохии, неприступному и легендарному городу, служившему воплощением доблести рыцарей Первого похода. Около месяца мужественно выдерживали воины и жители Антиохии осаду. Но тоже не устояли. Слишком неравными оказались силы. Растерзаная Антиохия пала перед Бибарсом. Оставались только Триполи и Птолемаида.

Мужественная вотчина герцогов Тулузских де Сен-Жиллей, цветущий и богатый град Триполи, продержался почти год. Султан собрал под его стены всех лучших своих воинов. Окрестности города были словно цветным ковром покрыты палатками мусульман, а шатер самого Бибарса возвышался на холме близ красивой башни, построенной храмовниками, среди благоухающих розовых садов и виноградников. И снова вдохновленные магометанской молитвой бесчисленные воины зеленого знамени сметали с лица земли христианские церкви в городе. И с оторопью и ужасом рассказывали чудом спасшиеся из города жители его, бежавшие в Акру, о том, как колеса мусульманских колесниц прошли по тем местам, где стояли их дома, как поднялись на морском берегу горы изуродованных трупов, подобные полуостровам, как арабы убивали и брали в рабство малых детей, как вырубали они гордость Триполи, прекрасные деревья, посаженные Раймундом де Сен-Жиллем, и использовали их для строительства своих машин, как оскверняли христианские алтари и гробницы патриархов и отрубали головы всем священнослужителям, от самых юных до почитаемых старцев.

В начале апреля 1291 года посланный Бибарсом султан Аль-Ашраф со своей армией подступил к Акре. Восемь дней простояли они под Акрой, ничего не предпринимая, а потом расставили свои машины, метавшие камни весом по квинтару напротив главных городских башен и первый удар нанесли по самой знаменитой из них, Проклятой башне короля Ричарда.

Тысячи мусульманских конников заполонили равнину. Каждый из них держал на конской шее бревно. Они подъехали ко рву перед городом и прикрываясь щитами, стали сбрасывать в него бревна. Сваленные кучи этих бревен образовали как бы защитную стену, с которой ничего не могли поделать машины осажденных.

Но мощные стены Акры спокойно выдержали первый натиск. Защитников Птолемаиды возглавили Великие Магистры орденов Храма и святого Иоанна Крестителя. Их рыцари и сержанты составляли основную боевую силу обороняющихся. В городе высадился король Кипра Генрих де Лузиньян, поспешивший на помощь Птолемаиде со своими вассалами. Из Италии прибыли венецианские и генуэзские воины, посланные римским первосвященником. Почти все жители города, даже старики и женщины взялись за оружие. И все же огромный численный перевес оставался на стороне врага.

Однако защитников Акры поддерживала вера в Христа и надежда на помощь западных государей, которую постоянно обещали в своих посланиях папа и многие европейские короли.

Безудержное рвение осажденных на какое-то время поколебало наступательный пыл сарацин. Султан Аль-Ашраф прислал послов к Великому Магистру де Сент-Аману, предлагая перемирие на два года, два месяца и два дня. Но не успел Великий'Магистр составить ответ мусульманскому владыке, как, разделавшись с Триполи, под Акру прибыл сам Бибарс. Он отстранил Аль-Ашрафа от командования армией и отозвал предложение о перемирии. Осада возобновилась.

И снова появились тысячи конных мамелюков. Они надвигались со стороны башни Сарацинского Короля, и каждый вез на шее коня матерчатый мешок с песком.

Они перекидывали мешки к городскому рву, а когда наступила ночь, утрамбовали их с камнями так, что место стало ровным, как мостовая.

На следующее утро целый сонм сарацинских воинов, заслонивших собой горизонт, двинулся на Птоле-маиду. Сотни имамов и дервишей, сопровождавших их, громкими криками взывали к Магомету, вдохновляя воинство. Сарацины прошли по выстеленным мешкам и захватили башню. С башни они стали спускаться в город.

В первой же уличной схватке сарацинский воин пронзил насмерть стрелой Великого Магистра де Сент-Амана, и командование обороной перешло к ставшему уже Маршалом ордена Гильому Аквитану. Благородные дамы в стенаниях и слезах метались по улицам города, монахини, простые горожанки с детьми бежали к морю в надежде спастись на итальянских судах, стоявших в гавани Акры.

Гильом де Аре призвал к себе венецианских флотоводцев и приказал им организовать погрузку мирных жителей на корабли. В порту Акры возникла страшная давка.

Новый небывалый приступ потряс вскоре стены Птолемаиды. Король Генрих де Луизиньян, сражавшийся на улицах Акры, устрашенный, бежал из города, бросив своих людей на произвол судьбы.

Машины и башни мусульман разрушили башни Птолемаиды на восточной стороне. За несколько часов битвы рвы и проломы в стенах были плотно забиты трупами. Однако и этот приступ мусульман был отражен объединенными усилиями храмовников и иоанни-тов, предводительствовал которыми Маршал де Аре.

Стараясь ободрить чад своих, престарелый патриарх Иерусалимский вышел со своими служителями на горящие улицы города и встав рядом с Маршалом Храма, сам взял в руки меч. Вокруг него епископы и простые монахи бросались на сарацинские копья, призывая Иисуса. Все население Акры объединилось вокруг них и принудило мусульман отступить во второй раз.

Но силы города иссякали. Подмога с Запада не приходила, люди все больше впадали в уныние. Всех раненых, немощных, больных, всех женщин, детей и стариков, которым не хватило места на венецианских кораблях, Гильом приказал укрыть в монастыре святой Бернардины и замке тамплиеров, покинуть который рыцари собирались только мертвыми.

И каждый новый день своей борьбы христиане видели под Птолемаидой несметные полчища мусульман, которые все прибывали и прибывали. Султан Би-барс вызвал к Акре свой флот, который запер в гавани перегруженные людьми венецианские корабли и не дал им выйти из порта.

Отчаяние нарастало. Римский первосвященник прислал Маршалу Храма красную кардинальскую шляпу, но больше ничем он помочь не мог.

«Господи, укрепи нас!» – взывали к Иисусу тысячи скованных рыданиями голосов христиан в молельном зале монастыря святой Бернардины.

– Что делать, госпожа, что делать?! – оторвала аббатиссу от ее мыслей бледная, иссохшая от страданий давняя подруга графини Лолит Маймун. – Люди измучены, у нас нет воды, нет пищи, мы все погибнем здесь, госпожа! – Закрыв лицо руками, Лолит зарыдала.

Обняв ее, Алинор прислонила ее голову к своему плечу.

– Мужайся, девочка моя. У нас нет воды, но у нас есть вера. У нас нет хлеба, но у нас есть стойкость и пример Христов. Мы посвятили себя Господу не только для того, чтобы вкушать от Него дары, но для того, чтобы вынести все испытания во имя великого торжества Его. И как бы ни сложилась наша судьба, помни: мы не погибнем. Христос ждет нас на небесах и встретит нас в светлом царствии своем. Так чего же нам бояться?

От своей воспитанницы, египетской царевны Ате-наис, которую Алинор вырастила с детства в своем монастыре, аббатисса знала о намерениях султана Би-барса относительно нее.

Атенаис, или просто Тана, как называли ее чаще франки, служила тайной шпионкой тамплиеров. Часто прикинувшись маркитанткой, она направлялась в ряды в мусульманских воинов, высматривая расположение их армии, подслушивая разговоры солдат и узнавая из них о планах султанов. Иногда она брала с собой сосуд с греческим огнем, который тщательно прятала, и если удавалось, взрывала его поблизости от мусульманских военачальников. Так погиб, спаленный заживо, родственник Бибарса халиф Келаун, один из лучших сарацинских предводителей. Атенаис передала своей госпоже слова султана о том, что франкскую аббатиссу-художницу необходимо захватить живой и обратить в ислам, чтобы впредь она служила Магомету. И для себя Алинор прекрасно понимала, что в сложившейся ситуации для нее остается только один спасительный выход – умереть в Акре.

Чернильно-перламутровые сгустки тумана над сиреневыми холмами Акры постепенно рассеялись. Алый шар солнца поднимался все выше. Мусульманскии лагерь ожил и закипел, как растревоженный муравейник. Раздались призывные звуки боевой музыки. Имамы заголосили наперебой свои молитвы. Построившись в длинные ряды, мусульмане тучей двинулись на Акру. Над городом ударил колокольный набат, возвещающий о новом штурме.

Измученные защитники Акры снова спешили на ее укрепления. Маршал Храма Гильом де Аре вошел в монастырь святой Бернардины и быстро поднявшись на башню, подошел к Алинор.

– Венецианцы попробуют сегодня пробить блокаду гавани, – сказал он. – Тебе необходимо отбыть с ними на Кипр.

Оторвавшись от созерцания шествия сарацин, Алинор повернулась и молча посмотрела в его подернутые красноватыми ниточками усталости глаза.

– Нет, Гильом, – упрямо покачала головой она, – я не покину Акру. Я останусь здесь, с тобой.

– Ты должна уехать. Ради наших сыновей, – настаивал он и впервые позволил себе вслух упомянуть о своих детях

– Наши дети уже совсем большие, – Алинор опустила голову, чтобы скрыть от него горечь, пронзившую ее сердце, – они выросли без меня. Они не знают меня. Хороша же я буду, теперь явившись к ним, столько лет спустя после их рождения! Да и зачем? Пусть они живут счастливо и ничего не ведают о наших страданиях. Я останусь здесь, Гильом, – повторила она твердо, со спокойной уверенностью в голосе. – Я знаю, Господь не оставит нас. Сегодня, в день Святого Воскресения Своего, Он не покинет Акру!

Она вскинула голову, и глаза ее взволнованно блеснули.

– Посмотри, сколько людей собралось в моем монастыре! Они и прежде приходили сюда, в горе своем и в радости. Теперь они пришли сюда искать спасения и заступничества Христова. Как же ты думаешь, что я могу оставить Акру и свой монастырь, бросив всех их, тех кто пришел ко мне за защитой, кто поверил мне, поверил в Христа? Нет, я не могу предать их! Мы вместе будем стоять до конца в этом городе, где прошла наша жизнь, и мы вместе умрем, если придется.

– Прости меня. – Резкая морщина рассекла пополам лоб Маршала. Морское бриз трепал его поседевшие волосы, серые, как пепел. Аквитан сокрушенно покачал головой. – Это из-за меня твоя жизнь сложилась так…

– Что ты! – воскликнула Алинор. – За что? За что ты просишь у меня прощения? Да, верно. Моя жизнь могла бы сложиться по-другому, и я весь век свой провела бы в праздном безделье за стенами мужнего замка, болтая с дамами о пустяках, и никогда не увидела ни гор, ни пустыни, ни синего моря. Я не узнала бы ни настоящего чувства, ни опасности, ни страсти, ни веры, ни истинного горя. Я не увидела бы великих людей, которых имела честь знать. За все я благодарна тебе, мой Аквитан. И Сирии. И Акре. Я ни о чем не жалею. Я не смогу жить без всего этого там, за морем. И потому я остаюсь здесь.

Стук мусульманских барабанов раздавался все ближе. Алинор с нежностью коснулась руки Гильома:

– Иди. Иди к своим солдатам, мой Маршал. Я верю, что мы победим. Ведь если даже мы умрем, мы победим, ибо они не сломают нас!

И снова скрестились на улицах Акры копья и мечи сражающихся. И от дыма пожарищ померкло солнце. Вскоре над городом разразилась страшнейшая гроза, какой не ведала до того Птолемаида, да и весь юг. Дождя не было. Но все небо над сражающимся городом грохотало и изливало на наступающие полчища сполохи кровавых молний и пламенных зарниц. Казалось, сам Господь желал вступить в битву на стороне отчаявшихся до полного бесстрашия сыновей и дочерей своих.

Несколько раз город переходил из рук в руки. На одного погибшего христианина приходилось до десятка мусульман. Но потери детей Христовых были невосполнимы. Многие рыцари получили тяжелые ранения, но окровавленные шли в бой за каждую пядь земли в городе. Великий Магистр иоаннитов, смертельно раненный, тронулся на коне навстречу полчищам сарацин. В суматохе боя многие подумали, что он уезжает, чтобы спастись, и потому хоругвеносец поехал за ним, а следом направилась и вся свита. Женщины и дети падали на колени перед воином, умоляя его не покидать их:

– Сир, Бога ради не уезжайте, город погибнет! – стенали они, хватаясь руками за попону коня и его упряжь.

– Я не уезжаю, господа, – громко ответил им рыцарь святого Иоанна, – я еду умереть за вас, ибо я уже почти мертв, – он отнял руку от своей груди, и тогда все увидели вонзившуюся в его тело стрелу.

Сказав это, Великий Магистр вытащил стрелу, бросил ее на землю и, обливаясь кровью, выхватил меч и направил коня в самую гущу сарацин. Вся свита последовала за ним. Когда бой приутих, люди вытащили тело погибшего Магистра из-под груды сарацин, поверженных им, и уложив на большой широкий щит принесли в храм тамплиеров для отпевания.

Все силы сарацин султан направил на ворота святого Антония на восточной стороне. Им противостояло не более тысячи христианских воинов. Крестоносцы отстаивали каждый дом, и не было улицы, на которой не лилась бы потоками кровь. По трупам ходили, как по мосту. Когда наступила ночь, сражение не утихало. Пожар пожирал город, квартал за кварталом, и никто уже не тушил его. Люди бежали, не зная куда. Спрятавшиеся в монастыре святой Бернардины христиане задыхались от жара подступающего пламени и молились непрестанно, сгрудившись у алтаря. Женщины терзали себе лица, чтобы избежать надругательства победителей. Монахини во главе с аббатиссой, как могли, старались облегчить их страдания и укрепить в мужестве, но усилия их становились все более бесплодными.

Патриарх непрестанно возносил мольбы к небесам. По приказу Гильома де Арса, двое рыцарей насильно подхватили его под руки и потащили в гавань, чтобы погрузить на корабль. Но патриарх хотел умереть со своим народом и, несмотря на возраст, бросился с корабля в море, чтобы вплавь вернуться в Птолемаиду. Глубокой ночью в зареве пожарищ обороняющиеся рыцари – тамплиеры и иоанниты – вплотную подступили к монастырю святой Бернардины. К аббатиссе Алинор прибежал сержант от Маршала с приказом перевести всех людей по подземному ходу в башню ордена, которая стояла посреди моря, как замок, и у подножия ее бились крутые волны. Венецианцы прорвали-таки блокаду мусульман и, пожертвовав несколькими кораблями, которые затонули, вырвались из гавани, увозя большинство мирных жителей к Кипру. Когда корабли подняли паруса, рыцари тамплиеры и иоанниты издали громкий прощальный крик. Рыдания донеслись им в ответ с корабельных палуб, женщины стенали и рвали на себе волосы. Но все же их ждало спасение. Суда тронулись Кипру.

А в башне тамплиеров еще оставалось десять тысяч жителей Акры, которым не хватило места на кораблях. Султан Бибарс велел передать Маршалу Храма, что те из жителей, кто пожелает сдаться и известит его об этом, будут безопасно переправлены, куда захотят. Сделав такой шаг, султан направил к тамплиерам своего эмира с четырьмя тысячами всадников передать его условия. Увидев христианских женщин, сарацины бросились на них, чтобы обесчестить, но по приказу Маршала рыцари Храма перебили их всех, никого не оставив в живых, в том числе и эмира – последний рыцарский жест Аквитана в защиту прекрасных дам

Птолемаиды. После такого уже нельзя было рассчитывать на снисхождение.

Султан был взбешен, но не подал вида. Он снова послал к тамплиерам парламентера и передал им, что понимает: его люди погибли потому, что проявили безрассудство и прибегли к насилию. Но сам султан не желает никому зла, и все христиане могут выйти, доверившись ему.

Гильом не поверил Бибарсу. Но Сенешаль Храма Пьер де Савре настаивал на том, что это, может быть, последний шанс спасти оставшихся людей. Сами тамплиеры не рассчитывали на помилование и не собирались сдаваться живыми. Пьер де Савре вызвался лично сопроводить к султану первую группу людей. Добровольцы, пожелавшие выйти из башни, отправились к мусульманам под охраной сенешаля и нескольких рыцарей. Увы, развязки пришлось ждать недолго. Султан не знал, сколько тамплиеров и жителей скрывалось в башне. А мужественный Пьер де Савре представился сарацинам Маршалом. Бибарс решил, что перед ним все тамплиеры и жители, оставшиеся в живых. Он приказал схватить их и тут же отрубить всем головы. Сенешаль Храма, не дрогнув, принял смерть.

Узнав о казни Сенешаля, все, кто остался в башне, изготовились к защите. Ассасинский шахид, посланец Старца Горы, некогда помогавшего тамплиерам в строительстве их укреплений в Птолемаиде, открыл Бибарсу тайну подводного хода из замка тамплиеров в морской форт. Перебравшись на лодках к башне, сарацины взобрались на остров, а другая часть их тем временем пробиралась по открытому ходу с тыла. Все оставшиеся в живых рыцари-тамплиеры и иоанниты во главе с Маршалом Аквитаном встали на защиту башни.

Находясь на верхней галерее крепости, Алинор видела, как набросились на Гильома и его воинов десятки и сотни сарацин. Какое-то время ничего невозможно было различить от мелькания их цветных шелковых халатов и высоких головных уборов. Боевые клики магометан заглушали призыв христианских воинов «Монжуа!». Пал с разбитой о камни головой патриарх Иерусалимский. Сарацины ворвались внутрь крепости и их набилось столько внутрь башни, что башня начала качаться.

Гроза не утихала над Птолемаидой. В разрыве оранжевых молний Алинор увидела, как воздели на трех мечах окровавленное тело Гильома, и сердце ее на мгновение остановилось. Все. Его больше нет. Теперь ее черед.

Все больше мусульманских воинов устремлялось к вершине башни.

– Бегите, бегите, девочки мои, спасибо вам за все! Да хранит вас Господь! – прощалась Алинор с рыдающими Атенаис и Лолит. Умевшие прекрасно плавать воспитанницы аббатиссы бесстрашно прыгнули в море с самой высоты башни. Будь что будет – все равно умирать.

Пожар разгорался все сильнее. Снизу неслись душераздирающие крики нечастных женщин и терзаемых мусульманами детей. Но вот первые сарацинские воины появились на верхней галерее башни. Увидев женщину в тамплиерском плаще, одиноко стоящую у каменного поребрика, они на мгновение замедлили свои шаги. И тут возглавлявший их эмир, молодой сарацин в зеленой чалме с золотым полумесяцем и круглой серьгой в ухе, вспомнив о наставлениях султана, догадался, кто она. Приказав своим воинам бережно обращаться с латинянкой, чтобы и волос не упал с ее головы, эмир направился к Алинор. Его солдаты следовали за ним. Всем своим видом, изображая любезность, мусульманин хотел дать понял Алинор, что ей нечего бояться.

Алинор безмолвно и неподвижно ждала их. Выждав, когда они приблизились достаточно, она выхватила из-под плаща оставленную ей Таной мину с греческим огнем и подпалив фитиль, бросила ее в эмира. Раздались дикие вопли ужаса и проклятия. Но уже забыв о сарацинах, Алинор хладнокровно достала из ножен меч и осенив себя крестом, пронзила им свою грудь. Черное небо в сполохах молний быстро закружилось над ее головой. В последний миг встало перед ее очами почти забытое лицо ее отца Рауля. Он казалось протягивал к ней руки, стараясь поддержать. Мелькнули перед мысленным взором отцовский замок, и детский рисунок, изображающий рыцарей-тамплиеров под Дамиеттой, и поэтический турнир в Шампани… Встреча с Гильомом и прощание с ним… Белоснежный ангел-Рауль все тянул и тянул к дочурке свои прозрачные руки-крылья, а она надала на площадь под стены башни в самую гущу сарацин, и белый тамплиерский плащ развевался за ее спиной как парус. Все померкло. Она рухнула прямо рядом с телом убитого Гильома. И в тот же миг молния ударила в то место, где только что опустилось ее тело.

Страшный небесный огонь опалил собравшихся вокруг сарацин. В страхе они бросились прятаться в башню. Башня тамплиеров не выдержала их напора. Она обрушилась в море, погребая под своими обломками тысячи тел неверных. Так в Светлое Христово Воскресение была взята сарацинами Акра и ее последний оплот, башня тамплиеров.

Когда рассвело и наступил новый день, две плачущие женщины в темных одеждах склонились над обгоревшими телами Маршала и его аббатиссы. Каждая из них положила на обугленные плиты рядом с ними пасхальную пальмовую ветвь и прочитала молитву. Обе они до скончания жизни будут помнить этот страшный день, последний день Птолемаиды и носить траур по Акре, Маршалу и своей черноокой аббатиссе.

Не раз, моя графиня дорогая, Я в знак того, что боя не приму, Вам сердце предлагал, но вы к нему Не снизошли, гордыне потакая. О нем мечтает, может быть, другая, Однако, тщетно, не бывать тому. Я – не хозяин сердцу своему. Коль скоро, Апполон, прекрасный пыл, Досель в тебе не знает оскуденья, Ты золотые кудри от забвенья Моей графине ныне сохранил.