"Memow, или Регистр смерти" - читать интересную книгу автора (Д`Агата Джузеппе)5Второго октября, в среду, Аликино вошел в свой кабинет и надел белый халат. Он решил не снимать жакет из тонкой шерсти, который носил в эти дни. С годами его чувствительность к холоду возросла. Memow, казалось, был в хорошем настроении. Едва только пароль запустил в действие его механизм, он быстро написал короткую сентенцию дня: Жизнь сгорает, словно зажженная свеча. Свечи, сделанные из хорошего воска, горят дольше. Аликино несколько раз перечитал это изречение. В каком-то смысле, косвенно, оно относилось и к нему, к его жизни, к ценности прожитых им шестидесяти лет. Прошлые годы оставили след на его лице, отражавшемся в мониторе, но он никак не ощущал их. И если бы ему самому нужно было определить собственный возраст, который он совершенно не замечал, как не замечают удобную одежду из прочного материала — или качество свечного воска, — то он дал бы себе не больше сорока лет. На двадцать лет меньше. Как раз те годы, что он прожил в Нью-Йорке. До сих пор они казались какими-то чужими, не принадлежащими ему: словно он прожил их за счет кого-то другого, с кем даже не был знаком. Он без колебаний возвратился к реальности — в свой кабинет, к Memow, которому полагалась заслуженная похвала. Его пальцы уверенно задвигались по клавиатуре. Нет. — Не важно. Машина не могла слышать его, но Аликино доставляло удовольствие иногда свободно выражать свои мысли вслух. Засветились красные буквы и цифры, сигналившие, что сейчас появится имя особого должника. Потом зеленый текст ковром развернулся перед его глазами, в этот момент еще немного рассеянно смотревшими на экран. ОД Аликино Маскаро. Аликино пришлось сделать некоторое усилие, чтобы понять, что на экране появилось его собственное имя. Несколько секунд он сидел недвижно, созерцая надпись, которая, казалось, трепетала от нетерпения. В нижней части экрана замигал маленький желтый треугольник. Это означало, что оператор, работающий на терминале, — Аликино — должен немедленно ответить. Аликино нажал обычную клавишу: Прошу подтверждения центрального архива. Ответ не заставил себя ждать: Подтверждено. Ошибки нет. Теперь, нажав другую клавишу, Аликино должен был передать имя в компьютер административного центра. Вся операция — появление имени на экране, запрос и ответ о подтверждении, передача имени в административный центр — занимала не более шестидесяти секунд. По окончании этой решающей минуты вступал в действие неумолимый механизм, который вел должника — без какой бы то ни было возможности уклониться — к оплате своего долга. К смерти. Пока бежали секунды, Аликино лихорадочно соображал, как выиграть время. Прежде всего он не должен был передать свое имя в административный центр. Прошу еще одну проверку. Он прибегнул к возможности, которую прежде никогда не использовал. Он знал, что из центрального архива могут быть только два ответа: проверка не нужна или же принято на проверку. Пятьдесят процентов вероятности. Принято на проверку. Но это еще не все. Он должен был сразу же мотивировать свой запрос о повторной проверке. Без малейшего колебания он объяснил: Возможна омонимия. На экране вновь возник зеленый текст, теперь он мигал, и за ним следовал вопросительный знак. Через двадцать секунд надпись исчезла. Аликино облегченно вздохнул. Он добился некоторой отсрочки. — Почему? — громко спросил он себя. — Почему именно я? Альсацио Гамберини скончался в сто лет. Я тоже, как его преемник, должен жить целый век. Слушая самого себя, он отчетливо сознавал, что связь, которую он вывел логически, была шаткой, и он не мог обосновать ее никакими конкретными фактами, одним лишь своим желанием жить. Он набрал на клавиатуре вопрос к Memow. Аликино понимал, что этот диалог был излишним и бесполезным. Он знал, что все эти разговоры — лишь пустая трата времени. Но как еще отодвинуть срок? Машина, казалось, угадала мысли Аликино. Она написала четыре цифры. 1945. Аликино тотчас отозвался. Информация недоступна. Я убил своего отца. Надпись исчезла. Затем на экране появилась одна из прежних коротких сентенций дня: Утопии и мечты помогают нам жить, а смерть они делают еще более неприятной неожиданностью. Аликино решил про себя, что это абсурд, и все же Memow не мог случайно выбрать именно эту фразу. Утопии и мечты… Он торопливо набрал на клавиатуре: Аликино хорошо знал это. Вместо него имя передаст туда какой-нибудь другой оператор через компьютер, который в этот же самый момент бог знает где работал параллельно с Memow. Он отвергал не столько даже саму мысль о смерти, сколько отказывался признавать поражение без борьбы, без сражения за последнюю возможность выжить с помощью одного-единственного оружия, на которое мог рассчитывать, — с помощью своего ума. И пока его мозг лихорадочно работал, рука набрала фразу: Дай мне какую-нибудь возможность, Memow. Это не зависит от меня. Зависит и от тебя. Не понимаю. Это не имеет значения. Курсор, мигая, похоже, заколебался. Потом принялся быстро и, как показалось Аликино, весело писать: Это верно. Такая игра захватывает меня. Ты не представляешь, сколько людей постоянно твердят: если б только я мог вернуться назад, если б я мог начать все сначала, если бы в тот день из двух возможных решений выбрал пункт Б, а не А… Постарайся понять меня получше, Memow. Я не верю в бессмертие и не хочу никакой дополнительной жизни. Я не заинтересован даже в том, чтобы продолжить эту. Будь так, я гораздо спокойнее встретил бы смерть, даже немедленную. Я хочу только знать, как бы я жил, если бы выбрал другую жизнь. В верхней части экрана загорелась красная условная надпись. Надо было продолжать работу. Курсор мгновенно настрочил Бог знает какое по счету имя: ОД Франсиско Эрнандес. Прошу подтверждения центрального архива. Подтверждено. Ошибки нет. Аликино передал имя компьютеру административного центра. Затем прочитал вопрос, который задал ему Memow. Не хочешь ли узнать что-либо о жизни Франсиско Эрнандеса. Это лучший для рождения возраст. — Или для смерти, — проворчал Аликино. Он посмотрел на то, что выдавал компьютер. «Спорю, сейчас напишет — или для смерти». Аликино улыбнулся, но тут же испуганно вздрогнул. Memow должен сделать максимум возможного. Любая погрешность его механического интеллекта могла поставить под угрозу необыкновенное предприятие, которое они собирались осуществить. Он спросил себя, действительно ли Memow хочет помочь ему, и еще раз обозвал себя дураком, потому что компьютер — ведь и сам Memow только что повторил это — лишен свободы выбора. К концу рабочего дня Аликино почувствовал некоторое облегчение. Отсрочка, которую он получил, продлится по крайней мере до утра. До начала следующего рабочего дня. Программисты, техники, служащие к некоторая часть руководителей покидали здание «Ай-Эс-Ти». Аликино мог оставаться на службе сколько хотел — его контракт допускал это. Memow продолжал работать. Об этом свидетельствовали светящиеся контрольные лампочки, красные и зеленые. Машина при всем ее абсолютном молчании, казалось, наблюдала за человеком, как бы ожидая, что же он предпримет дальше. Аликино сел за письменный стол, достал из ящика пачку бумаги и шариковую ручку. Он вспомнил, как в пятидесятых годах попытался сочинить роман. Тогда ему удалось написать лишь несколько страниц. Но аналогия с тем, что он собирался делать сейчас, была очевидной. Ему предстояло придумывать, придумывать и придумывать, стараясь вообразить себя самого в Риме, предположив, будто он переехал туда двадцать лет назад. Однако на этом аналогия не заканчивалась. Теперь все, что он придумывал, предстояло превратить в огромное количество информации, закодировать ее и перенести на диски необъятной памяти компьютера. На самом деле роман сочинит Memow, воспроизводя текст на своем экране. Но можно ли будет назвать романом результат замысла, поставившего своей целью описать вымышленную жизнь так, чтобы она выглядела подлинной, действительно прожитой и к тому же продолжающейся и в настоящий момент? Дело, за которое он брался, было не чем иным, как захватывающей игрой со словами. Один компьютер (Memow) должен был попытаться обмануть — убедить другой компьютер (в центральном архиве). Дуэт двух умных машин. Награда — жизнь того, кто провоцировал эту дуэль. Не было ничего от литературы во всей этой затее. И Аликино, несостоявшийся писатель, но требовательный и искушенный читатель, любил такие романы, которые не пытались имитировать жизнь, а показывали ее в новых, неизведанных и непредсказуемых ракурсах. |
||
|