"Найти шпиона" - читать интересную книгу автора (Корецкий Данил)Глава 6 Линия «дяди Коли»Евceeв проснулся рано, как от резкого толчка: приснилась Шура, в какой-то старинной школьной форме, какую носили, наверное, в начале двадцатого века… Только юбка очень короткая, как у стриптизерши, даже узкие красные трусики видны. Дурость какая. Ничего больше не запомнил, а в сердце осталась неприятная заноза. Вот была Шурочка, и сплыла Шурочка… А что ей снится, интересно? Родители еще спали. Цезарь сидел черным неподвижным изваянием перед его кроватью, будто злой волшебник превратил его в камень. Будить хозяина он не смел, только смотрел шоколадными глазами - гипнотизировал. Рядом примостился Брут, переступал мягкими лапами, массируя ковер, беззвучно открывал розовую пасть - мяукать в голос по утрам строго запрещалось. – Встаю, встаю,- сонным голосом пообещал Юра.- Все. Сейчас… Часы показывали 6:05. Сразу, не давая себе уцепиться за остатки сна, он вскочил на ноги. Цезарь вмиг ожил, расколдовался, волнами заходила ухоженная черная шерсть, застучали когти, хвост отбарабанил по полу частую нетерпеливую дробь. Толстяк Брут нарезал несколько кругов около Юры и потрусил, призывно оглядываясь, в кухню, где стоит его кормушка. – Что, звери, жрать хотите? - вопросил, зевая, Юра.- А зарядку, зубы чистить, руки мыть? Хорошо вам, вас это не касается… Это бремя человека разумного!… На улице еще нет привычной сутолоки, стекла автомобилей во дворе покрыты девственной росой. На боковом стекле «Пежо» проступило нарисованное пальцем сердечко и какое-то дурацкое слово «любовь». Холодно! Хорошо! Придерживая Цезаря за ошейник, Юра пересек улицу и неспешной трусцой добежал до сквера. Цезарь соблюдал степенность, в галоп не срывался, но его мощные мышцы гудели под кожей, как провода высокого напряжения, и только ждали команды. В сквере Юра его отпустил. Под сенью старого каштана сделал разминку, подтянулся шестнадцать раз на крашеных воротцах, наперегонки побегал с Цезарем, потом надел на него поводок, сказал: – Сейчас пойдем на конспиративную встречу. Не шуметь, лапы на плечи не класть, слюной не пачкаться, отслеживать обстановку! Все ясно? Цезарь поднял на хозяина умные преданные глаза. Какие могут быть вопросы, хозяин? К без четверти семь они оставили позади несколько оживающих, медленно наполняющихся людьми кварталов и оказались в некоем уютном тихом дворике в двух шагах от метро: с одной стороны - тусклый трехэтажный дом, в каких в середине века селили промышленное начальство среднего звена, с другой стороны - общежитие камвольного комбината, с третьей и четвертой - старые гаражи и подвалы. На скамеечке у кирпичного бастиона подвалов уже сидел старичок с поросшей седым волосом бородавкой столь странного вида, что Цезарь замедлил шаг и озадаченно наклонил голову. – Доброе утро, Иван Семенович,- поздоровался Юра. Старичок сладко улыбнулся и протянул куратору руку. – Доброго вам утречка, Юрий Петрович! Потом опасливо покосился на Цезаря. – У-у, какая псина… Он не кусается? Цезарь готов был сквозь землю провалиться. Как джентльмен, у которого при первой встрече спросили: не портит ли он воздух за столом… За кого его принимает этот старикашка? За безмозглую уличную шавку? – Что вы?! - заступился за своего друга Евсеев.- Цезарь хорошо воспитан, он все понимает, как человек… Ньюфаундленд благодарно кивнул хвостом. Он привык, что новые знакомые восхищаются его умными глазами, мощной статью, густой блестящей шерстью. Но старик только скользнул по красавцу-псу холодным невидящим взглядом, зато на хозяина смотрел действительно восхищенно, с приторной улыбкой, будто выражал искреннюю преданность. – Красота-то какая, Юрий Петрович! Что природа-то выделывает, а?… Он обвел рукой дворик, приглашая насладиться вместе с ним этим чудесным утром. Цезарю старик не понравился: мало того, что он плохо воспитан, от него пахло прелостью, горькими порошками и нечистой совестью. И еще - близкой смертью. Смерть не была связана ни с порошками, ни с прелостью, ни с пустым кожаным мешком, болтающимся у старика под подбородком, ни даже с его возрастом. Возраст и болезни тут ни при чем, он умрет не от старости. Неожиданной, грязной смертью. Как настоящий джентльмен, Цезарь не стал предавать огласке свои сугубо личные наблюдения, а просто отвернулся. Юра Евсеев тоже, видимо, хотел как можно скорее избавиться от своего собеседника. Он не стал поддерживать разговор о погоде, просто взял у него из рук дешевую пластиковую папку, а взамен протянул мятый почтовый конверт, надо признаться, довольно тощий. – Извините, Иван Семенович, за столь раннее беспокойство… Вот ваш гонорар. – Что вы, что вы! - замахал руками старик.- Конспирация важнее сна! Помню, в былые времена, в три часа ночи с куратором встречался… Спасибо! – До свидания, Иван Семенович. Связь в прежнем режиме. Евсеев пожал вялую холодную руку. «Как снулая рыба»,- мелькнула непрошеная мысль. Они вышли из старинного дворика, а Иван Семенович остался сидеть на скамейке. Еще минут десять, а потом выйдет с другой стороны и нырнет в метро. Конспиративная встреча закончилась. Назад человек и собака двигались размеренным шагом, и каждый думал о своем. «Вот что значит - старые кадры,- размышлял капитан Евсеев.- Прямо стойкий оловянный солдатик! Всегда на посту. И в снег, и в зной, и в дождик проливной… И все же есть в нем нечто отталкивающее… Почему? Он же на нас работает, государству помогает…» Юра устыдился своих мыслей и прибавил шаг. «Зачем ему сдался этот старый хрен, не пойму»,- брюзжал про себя Цезарь, но больше для порядка. За удовольствие прогуляться с хозяином по утреннему городу он готов был терпеть кого угодно. Когда они вернулись домой, там уже жарилась яичница с помидорами, телевизор в кухне трещал об албанских сепаратистах и зарождении нового тайфуна в Атлантике, мать курсировала из кухни в ванную, то подавая отцу свежее полотенце, то громко уточняя через дверь: кофе или чай? Или вчерашний кефир? – Как прогулялись? - поинтересовалась Клавдия Ивановна, притормозив на секунду в прихожей. – Отлично,- отрапортовал Юра.- Классная погода, живительный воздух… Все мышцы играют! – Быстро мойся, завтрак готов… Из ванной уже выходил румяный от холодной воды, благоухающий «Дзинтарсом» Петр Данилович, он крепко поздоровался с Юрой за руку, скользнул взглядом по папке в его руках, усмехнулся понимающе: – Пса выгуливаешь, зарядку делаешь, с агентом встречаешься - и все одновременно… Ну, ты даешь! – Аки Юлий Цезарь,- подмигнул Юра. Услышав свое имя, пес повернул голову в его сторону, высунул язык и громко задышал - тоже улыбался, по-своему, по-собачьи. Противного старика он уже забыл, остались только приятные впечатления от прогулки. Но у людей не такая короткая память. – Ты мне вот что скажи,- начал Юра, когда они с отцом пили чай, а мать вышла на кухню.- Почему этот Профессор мне неприятен? Он же на нашей стороне, и пользу приносит… И вместе с тем… Это на уровне ощущений… Даже не могу объяснить… Петр Данилович кивнул, насыпая сахар в большую чашку с эмблемой КГБ СССР - давний подарок сослуживцев на День чекиста. – Тут картина ясная. Ведь агент - он как бы из двух частей состоит. Одна на тебя работает, другая - против тех людей, которых он «освещает»… Это ведь его знакомые, друзья, бывает,- родственники. И, как ни крути, он их предает! Мы-то, конечно, его «гладим», хвалим, говорим, какой он молодец и герой, какое важное и нужное дело он делает… Короче, лакируем предательство, по-другому называем, покрасивее… Только он сам прекрасно понимает, что к чему! Ложка повисла в воздухе. – Вот эту его вторую половину ты и почувствовал! Понятно, что ничего приятного в ней нет. Только это одна сторона проблемы, причем не самая главная… Ложка нырнула в горячую жидкость и принялась закручивать в ней дымящийся водоворот. Лицо Петра Даниловича окаменело. – Хуже, когда он становится противен сам себе, когда наступает душевный кризис, и он ищет виновного! Догадываешься, кто окажется в этой роли? Опытный «комитетчик» наставил ложку на внимательно слушающего Юру. – Я? - спросил Юра. – Ты, я,- кто угодно. Любой курирующий офицер… Еще в наставлении для жандармов Третьего охранного отделения описаны случаи, когда агент обращал оружие против своего куратора. Правда, сейчас такое трудно представить,- Петр Данилович отхлебнул ароматный чай.- Ибо понятия о душе, совести и чести сильно изменились, психологические тайфуны сменились всплесками в грязной лужице… Из-за чести не стреляют ни в себя, ни в других… – Так как я должен к нему относиться? - спросил вконец запутавшийся Юра. – Как к лучшему другу,- объяснил отставной подполковник.- Даже как к родственнику. Ты должен поддерживать его, заботиться о нем, как нянька… Не обращать внимания на то, что он бывает тебе неприятен: ерунда, главное - он работает на тебя! Вот и используй это в своих целях. А о морали забудь - она имеет малое отношение к оперативной работе! На Автозаводской ветер метет с пустыря серую пыль. По неизвестному поводу дверь Дома культуры подшипникового завода гостеприимно открыта. Впрочем, о культуре здесь ничто не напоминает, здание подготовлено к сносу и выглядит так, будто снос уже начался. Но по растрескавшимся бетонным ступеням сегодня идут и идут посетители. Причем довольно специфического вида и манер. – Привет, чувак! Ты ли это? - приветствует седой старик с палочкой своего сверстника, некогда кучерявые волосы которого развеял бурный вихрь удовольствий, оставив только гладкую, в желтых пигментных пятнах, лысину – Я, чувак, я! - сипит тот в ответ- Кто же еще? Француза видел? Проходящие мимо розовощекие школьники давятся смехом и стучат друг друга по плечам. – Во дают, птеродактили! Если бы они жили тридцать лет назад, то замерли бы в немом восторге и пошли следом за нынешними «птеродактилями», чтобы подышать одним с ними воздухом и хоть таким образом приблизиться к кумирам. А потом долго бы хвастались: «Мы Саксофониста и Андромеду видели - вот так, как тебя! Еще прошвырнулись с ними…» Но, по молодости лет, они не знают ни Саксофониста, ни Андромеду, ни Француза, ни «Марину Влади», ни Парикмахера - никого из властителей дум молодежной Москвы семидесятых годов, которые сейчас поднимаются по потерявшим вид ступеням. От былого шика и лоска столичного полусвета тоже ничего не осталось. Бедно одетые старички и старушки, почти все выглядят старше своего возраста - сказываются излишества юношеских лет, беспорядочная беспутная жизнь, отсутствие семьи… Вот, похожая на побирушку, бывшая красотка Вика по прозвищу Царица, сейчас она собирает бутылки в парке Горького… Вот Жан - некогда ловкий и удачливый фарцовщик, один из первых купивший «Жигули». Сейчас он таксует на ржавой «трешке», еле-еле сводя концы с концами. Известный жадностью и богатством Вранглер исписал сотни бумаг, добиваясь полной реабилитации по шести судимостям за спекуляцию - статье ныне отмененной, а следовательно, позволяющей требовать возмещения материального ущерба… Кит, Боцман, Жираф, другие фарцовщики… Здороваются друг с другом, перешептываются, опасливо озираясь: – Чего это про нас вспомнили? – Как бы пенсию не отобрали… – Да у кого тут пенсии, кроме тебя… По специальному заданию руководства их собрал здесь отставной майор Андреев, который когда-то курировал идеологию и культуру. Перетряхнул архивную картотеку, напряг память, поднял собственные записки. Многие умерли, причем, в отличие от общероссийской статистики, в этом контингенте женщины умирали чаще мужчин… Но тридцать шесть человек все же удалось разыскать. Как именно нужно их «собирать», руководство не определило, но Андреев над этой проблемой не задумывался: выписал всем повестки с вызовом в ДК подшипникового завода на профилактическую беседу - и дело с концом! Евсеев, правда, сомневался: как так - столько повесток, да без уголовных дел? Но отставник только глянул непонимающе и продолжал писать. Капитан еще подсказал: профилактических бесед уже давно нет… Андреев прислушался и слово «профилактическая» везде тщательно зачеркнул. Вышло просто «на беседу». Бывшие подучетные - люди обязательные, испытавшие на своей шкуре силу КГБ, поэтому явка приближалась к ста процентам. Евсеева это очень удивило. Он был уверен, что бывшая богема просто пошлет их на три веселые буквы. А Андреев, напротив, не сомневался в успехе. Просто отставной майор мыслил по-старому, а молодой капитан - по-новому. Но и вызванные принадлежали к старой формации, а потому мыслили теми же категориями, что и их бывший куратор. В актовом зале с заваленными сломанной мебелью углами почти темно, сильно пахнет пылью и запустением. Евсеев с Андреевым поставили у сцены несколько целых стульев, их не хватило, поэтому сами вызванные выбирали из углов и ставили каждый себе. А чекисты сели на сцену за голый стол, только красной скатерти не хватало. – Здравствуйте… Майор Андреев замялся, не зная, как обратиться к собравшимся. Граждане? Слишком строго, они вроде повода не давали… Товарищи? Какие они, к черту, товарищи? – Здравствуйте, старые знакомые! - наконец, нашел он нужную формулировку - неофициальную, и слегка шутливую. Евсеев добродушно улыбнулся. Но никто из сидящих внизу не последовал его примеру: КГБ, как бы он ни назывался, не то место, где шутят и улыбаются. – Давно не виделись. И это хорошо,- продолжил Андреев, не зная, как держать себя с этими людьми. Но старые навыки повели его вперед, и он десять минут довольно гладко говорил о международном положении и тлетворном влиянии западной идеологии. Вызванные напряженно слушали и ничему не удивлялись. Евсеев чуть слышно кашлянул. – А сейчас перед вами выступит капитан Евсеев,- резко закруглился Андреев, и тридцать шесть пар настороженных глаз перефокусировались на Юрия. Тишина сгустилась. Все понимали, что сейчас и начнется главное - то, ради чего их сюда вызвали. – Нам нужна ваша помощь,- обезличенно обратился Юрий к сморщенным лицам. В полутьме они казались черепами скелетов. Только глаза блестели живым. И то не у всех. – В начале семидесятых годов в московской тусовке был известен человек, которого называли «дядя Коля». У него была «Волга». Его жену звали Ниной Степановной, дочь - Мариной. Жили они в центре, в хорошей квартире. Он мог доставать билеты на концерты, кинофестивали. Кто знал этого человека? Тишина продержалась еще несколько секунд. Потом скелеты зашушукались. – Какой еще дядя Коля? Не Шумский? – – – Зачем он вам через столько лет? Уже все сроки давности прошли! – А мы разве у вас в штате состоим? Зарплату получаем? – – А теперь вы идеологией и культурой ведаете, гражданин капитан? - поднялся высокий худой старик. – – Да нет уже такой линии,- ответил Евсеев.- Сейчас же демократия. Мы ни в идеологию, ни в культуру не лезем… – Интересно! - Кит театрально развел руками и оглядел сотоварищей.- Раньше во все дырки лезли да нам хвосты крутили, а теперь не лезете? – Новые времена, новое мышление,- объяснил Юрий. – Какое же оно новое? - не унимался Кит- Раньше нас все прессовали: Комитет, комсомол, партия, газеты! Мы были отщепенцами! В газетах про нас писали только в разделе «Судебная хроника», по телевизору если и показывали, то в передаче «Человек и закон»! – А где тебя еще показывать? - нахмурился Андреев.- Где тебя показывать, если ты советские законы нарушал? – Согласен,- кивнул Кит- Всяко бывало. Только мы были вроде как изгоями, «андеграундом». А эти, нынешние? Они теперь - «гламур»! У них свои газеты, журналы, где за бабки их рожи из номера в номер печатают. Ночные клубы с наркотой и блядями, казино всякие с картами да рулеткой, стриптизы… Они передачи ведут, молодежь жизни учат, их «элитой» зовут! А они точно такие, как мы были, только в десять раз хуже! Те же фарцовщики, валютчики, проститутки и наркоманы. Где тут идеология? Где новое мышление? Где справедливость? Скелеты зароптали. Видно было, что Кит задел всех за живое. – А это все вы виноваты! - Кит обличающее уставил палец в Евсеева.- Вы профукали и идеологию, и культуру! И политику, кстати! И экономику! Потому что не тех прессовали! Бывший фарцовщик победоносно осмотрелся и сел на место. – Из меня проститутку делали! - взвизгнула Царица.- Путану! А за что? Поймали в номере у немца! Так он был демократический, из дружественной ГДР! А сейчас эти бляди что хотят, то и делают, да еще по телевизору выступают, детей развращают! Ропот усилился. Андреев вскочил, как подавляющий бунт капитан пиратского судна. Глаза его грозно гипнотизировали взбунтовавшихся скелетов. – Что за базар?! А ну тихо! Окрик возымел свое действие. Шум превратился в недовольный ропот. – Нечего овечками прикидываться! Вас судили по действующим законам того времени! А сейчас законы другие. Вот и жируют такие как вы! Только это до поры. Ой, до поры! Он на миг замолчал, беря себя в руки. – Спокойно, граждане,- уже обычным тоном продолжил он.- Вас позвали не политику да законы обсуждать. Сейчас сделаем маленький перекур да пошушукаемся. Кто что вспомнит про дядю Колю, получит премию… Снова наступила внимательная тишина. – Да! - со значительным видом повторил Андреев.- Премию. Не очень большую. Но получит… Казалось, что его предложение вызвало у собравшихся интерес. Но как ни «перекуривали» старый и молодой чекисты, как ни «шушукались» с бывшей элитой Москвы, но нужной информации не получили. «Не представилось возможным»,- казенно написали оба в своих рапортах. Лилия Ивановна проснулась около одиннадцати утра и сладко потянулась в постели. Выспаться, никуда не спешить, нежиться в тепле и комфорте - это и есть счастье! После ломового топтания в салоне среди умащенных, жирных, распаренных и, как правило, чем-то недовольных тел, каких-то нечистых, неопрятных своей изнаночной, видной одному только Богу и косметологу безобразностью - после всего этого чистое, хрустящее белье, мягкая удобная подушка - не с банальными пухом-перьями, сохранившими предсмертный ужас забиваемой птицы, а с экологически и энергетически безупречным мехом ламы, ночнушка из модного бутика… Ну и, конечно, чтобы впереди был выходной, как сегодня. Воскресенье, в окно пробиваются косые солнечные лучи, создавая атмосферу праздника, здорово! Лилия Ивановна довольно оглядела свою спальню: шелковые обои, старинный торшер и старинный, может, постарше торшера, туалетный столик впритык к постели. Любимые духи - «Кензо», пуховка, выглядывающая из деревянной, ручной работы пудреницы, яркая обложка нового «гламурного» романа… Все для комфортной, продуманной до мельчайших мелочей, жизни. Для сладкой жизни. Для которой она и создана. Накинув на плечи полупрозрачный халатик, Лилия Ивановна прошла через увешанную подлинниками картин и уставленную фарфоровыми статуэтками гостиную, отразилась в зеркале еще стройной фигурой, моложавым, тщательно ухоженным лицом, с сохранившимся лукавым выражением. Казалось, что надень она те ультрамодные в начале семидесятых V-образные солнцезащитные очки, и вмиг превратится в молодую стрекозу, на которую охотно клевали иностранцы, валютчики, фарцовщики, да что там - и кураторы-гэ-бэшники клевали, притом не рядового уровня… В кухне настроение поднялось еще на один градус: она таки добилась того, что кухня ошеломляет, просто валит с ног сверкающими разнокалиберными поверхностями меди, никеля, бронзы, кафеля, эмали, стекла… А модный в пятидесятых мусоропровод она заварила, избавившись от запаха свалки и громадных тараканов. Заправив кофеварку, Лилия Ивановна плюхнулась в мягкое кресло. Ждать. Слушать, как аппетитно урчит агрегат, и - ждать. Бабушка, Анастасия Никитична, воспитала ее в строгих традициях: барышня должна начинать день с чашечки кофе, поданной ей в постель. Ну, теперь, ясное дело, в постель никто ничего не подает, но - она выполняет бабушкины наказы. Бабушка знала три языка досконально (из-за чего порой представлялась своей маленькой глупенькой внучке эдаким трехголовым Горынычем), она была невероятно деятельна, прекрасно освоилась с совковой бюрократией, сумела прописать в генеральскую квартиру на Фрунзенской набережной любимую внучку Лялечку, оставив непугевую дочь в коммунальной клетушке на Арбате. – Ты ей мешаешь,- говорила бабушка,- ей надо личную жизнь устраивать, вот пусть и живет сама, как хочет… Родного отца Ляля никогда не видела, нескольких последующих помнила плохо, в памяти остался только здоровенный негр, когда он зевал, то обнажал красную внутренность огромного рта. Мама приезжала редко, ходила по просторной квартире, смотрела на дедушкин портрет в генеральском мундире и жаловалась, что двадцать три соседа - это слишком много. Она окончила пищевой институт, некоторое время работала на каком-то огромном консервном комбинате, потом вышла замуж за американца, по-настоящему, с регистрацией. Бабушка смоталась в арбатскую коммуналку на смотрины, примчалась с вердиктом, что это «ощипанная ласточка оттепели», какой-то специалист по консервантам, моложе мамы лет на десять, к тому же мулат… И что она их так любит? Первые две недели после отбытия мамы в Америку было тихо, бабушка по утрам истово крестилась на икону у кровати, прикрытую кисеей, чтобы чужой глаз не заметил, и все шептала: – Может, и пронесет, Лялечка… Может, и пронесет! Нет - не пронесло. Те, кому надо и кому до всего есть дело, конечно же, узнали. Ляля была в десятом классе, училась стабильно. Вдруг по школе пронесся шепот, плавно переродившийся в шипение: Там уже ждали очень вежливые и добрые дяди в строгих костюмах. Они очень по-доброму объяснили девочке, что брак с американцем и выезд в цитадель агрессии - капиталистическую Америку есть предательство и измена Родине, и хотя дочь за родителей в уголовном плане не отвечает, но в моральном - несет полную ответственность. А раз так, то надо искупать ее вину, да и свою вину, хотя они надеются, что вина эта невольная… Надо сотрудничать с органами и помогать загладить тот вред, который принес неосмотрительный, надо думать, поступок матери. Что ж, раз надо - значит, надо! И все сразу чудесным образом уладилось - ни собрания, ни исключений, ничего! Даже двери иняза распахнулись без долгих проволочек! Кофеварка щелкнула. Лилия Ивановна вздрогнула, маска полного довольства, всепобеждающего благополучия слетела с ее лица, обнажив на короткий миг растерянное и даже глуповатое, как у обворованной на вокзале тетки, лицо. «Что это на меня нашло? - удивилась Ляля, возвращая маску на место и делая первый, самый вкусный глоток.- Что вызвало из прошлого неприятные воспоминания?» Ах, да!… Этот молоденький капитан Евсеев. Он появился в салоне неожиданно, как Мефистофель. Спокойно так оглядел ее теток-клиенток, развалившихся в креслах, как индюшки на витрине в «Елисеевском». Мраморные плечи, вымазанные похожими на майонез животворящими кремами, его абсолютно не смутили. Попросил вспомнить молодость… Вот и надо было именно это всё ему рассказать! Не себе портить воскресенье, а - ему! Приоткрыть этому капитану глазки, обмакнуть его смазливой мордочкой в эту грязь, объяснить, как такие бабушкины внучечки, как Ляля, попадают в агентессы, в стукачки… А то уж больно он весь новенький, правильный, как серебряный доллар! А кофе у нее все-таки бесподобный. У нее вообще - всё самое лучшее. Самое-самое… Она это заслужила! Она шла к этому без малого тридцать лет! С тех пор, как умерла бабушка. С тех пор, как уснула бабушка - и не проснулась бабушка. Уснула, потому что устала думать и бояться за свою Лялечку, за свою куколку, за свою внучечку, особенно когда она поступила в иняз, и уже на третьем курсе добрые-нехорошие дяди заставили ее работать с иностранными туристами… Наблюдать за ними, запоминать всё, что они говорят, о чем шепчутся, какие строят планы… Кто кому симпатизирует, кто кого ненавидит. Сведения, настроения, анекдоты. Короче, пошло и неблагородно Бабушке в свое время довелось хлебнуть фунт лиха: в начале пятидесятых дедушку-генерала арестовали по делу маршала Жукова, все вещи из квартиры вывезли, а через некоторое время и саму бабушку увезли в Лефортовский замок… Уж как она там выжила со своими старомодными барскими манерами, один Бог знает, но выжила! А потом и дедушку реабилитировали, и все вещи по описи вернули: ковры, мебель, картины и статуэтки из Германии - все, до последней пуговицы… И когда вопрос встал ребром: может ли настоящая барышня А как просто и красиво решилась проблема с соседом сверху, главным - о, ужас! - Самым Главным Технологом Мясокомбината, который бессовестным образом залил их кухню, а потом еще участкового пытался на них натравить? Одним звонком решилась. Одним щелчком, как таракана… Он с тех пор на каждый Новый год с улыбочкой и самыми теплыми пожеланиями вручал им пакет с копченостями и нарезкой… Да леший с ним, с соседом! Зарплата у переводчика второй категории была приличной! И по отдельной ведомости не такие уж малые суммы платили, между прочим. Достойные деньги за достойную работу. А когда Ляля окончила институт и стала работать полный рабочий день, и бабушка поняла, что Ляле надо не только рассказывать о достопримечательностях, но и вступать в контакты, причем, как выразились добрые-нехорошие дяденьки, «в самые разнообразные», бабушка снова не ударила в грязь лицом, приспособилась и разработала новый генеральный план. Во-первых, попросила Лялю купить в аптеке семь видов таблеток, все они продавались без рецепта, Ляля до сих пор помнит комбинацию из двух белых, двух голубых и трех желтых, которые растирала в пыль по приказу бабушки. Во-вторых, в ванной появился льняной мешочек с розовым бантиком (очень милый, совсем не пошлый), а в нем - старая, из тех еще времен, спринцовка с раритетным клеймом «Каучуковые фабрики г-д Криволаповых»… И очень строгий наказ бабушки: каждый раз! каждый раз!… Настоящая барышня делает это каждый раз!… Так не хочешь, капитан, узнать о такой интимной подробности моей молодости, как старая спринцовка в мешочке с розовым бантиком?! Не интересно, как жили-поживали стукачки при КГБ, когда ты, наверное, под стол пешком ходил? А старинный бабушкин рецептик тебе не нужен, капитан? Для новеньких стукачек? Хотя сейчас другие препараты, куда более эффективные… Лилия Ивановна торопливо утерла невесть откуда взявшиеся слезы шикарным, в кружевах, рукавом. Плевать! Жива? Не сидела? Не подыхала в ссылке? Вот и прекрасненько. Рецептик, кстати, был феноменальный. Ни разу не подзачетела. Не заразилась никакой гадостью… Правда, и деток Бог не дал. Две попытки. Два замужества… Может, рецептик и ни при чем? Бесплодие плюс низкий уровень ЗППП [18] - только и всего? А что, вполне возможно… Испорчено! Испорчено воскресенье напрочь! Или… испорчена жизнь?… Ну, не так чтобы совсем… Подпорчена, скажем. Слегка тронута благородной плесенью. Ведь и плесень бывает благородной - та, что выступает на винограде… Как ее по-латыни, то бишь… Botrytis, кажется? Н-да, бабушка с ее тремя доскональными языками знала бы наверняка. Лилия Ивановна покачала головой. С нарочитым, напоказ неизвестно кому, удовольствием выцедила последние капли из кофеварки и выпила. Причмокнула. Ерунда! Всё прекрасно. Ну и пусть придет сегодня этот Евсеев, если не отдыхается ему в воскресенье, как придет, так и уйдет. Когда-то сам начальник отдела полковник Еременко вызывал ее на контрольные встречи - и после работы, и в выходные. Встречи происходили на конспиративной квартире в Малоивановском переулке, хотя ничего особо конспиративного в ней не было: обычная однокомнатка со слабым напором воды в душе. Да и вообще, все называлось по-одному, а фактически оказывалось совсем другим. «Контрольная встреча», «конспиративная квартира», «начальник отдела»… А в действительности - мужчина, женщина, быстрый секс на раздолбанном диване в комнате, давно не видевшей ремонта… Сейчас, конечно, обойдется без секса. Ей это не нужно, а молоденькому Евсееву - тем более… Молодой чекист ждет, что она вспомнит подробности про дядю Колю и его окружение. А она ждет, чтобы он от нее отвязался. В общих чертах она и так все ему рассказала. В общих. Сколько лет прошло, милые вы мои! Кого она только не знала! И валютчиков, и фарцовщиков, и диссидентов, и даже настоящий американец, похожий на Клинта Иствуда, залез как-то ей под юбку, правда, неглубоко. Потом его арестовали. Не за то, конечно, что залез, и не за то, что неглубоко. За шпионаж - ни больше ни меньше! А она премию получила - целых сто пятьдесят рублей! Жан ей достал по-свойски потрясающие сапоги - итальянские, до колена и короткий плащ с золотистым отливом, тоже итальянский… Потом Жан, как водится, пригласил ее поужинать, пришли в «Арагви», там гулял немолодой, но по-молодежному прикинутый плейбой с молодым человеком и красивой стройной девушкой, щедро угощал, смеялся, рассказывал анекдоты… Сердце у Лялечки дрогнуло: с ним сидел тот самый голубоглазый мальчишечка, который намертво впечатался ей в память. И в душу, пожалуй… Она заметила его недавно в толпе у «своего» автобуса: высокий, нескладный, в каких-то диких, совершенно деревенских штанах, в стираной-перестираной рубашечке… но - глаза! Какие это были глаза! Как они вспыхивали, когда в толчее мальчишка выискивал какую-то свою, вожделенную пластинку, как он радостно отдавал за нее скомканную, из кулачка, денежку, как несся сквозь толпу «гостей столицы» напролом, сломя голову! – Кто это? - спросила Лялечка. Жан усмехнулся. – Да это центровой, дядя Коля, ты что, его не знаешь? Пойдем, познакомлю! Дядя Коля охотно познакомился, ручку поцеловал, даже в гости пригласил. Знаменитая квартирка на втором этаже! Какие только слухи, слушки, шепотки не ходили об этом дяде Коле! Что он генерал НКВД! В отставке, естественно. Что полковник! Был бы он старше, приписали бы, наверное, Белую гвардию! Там, у дяди Коли, иностранцы паслись, и наши мальчишечки, и наши девчоночки! Кому что надо - всё «пробивалось» через обаяшку дядю Колю! Вся центровая Москва знала этого плейбоя, этого душку-дядечку Колю! Его пироги знаменитые, его подачки, типа подарки… Умел дядя Коля завлекать, привлекать, психолог был потрясающий: именно когда у нее не было ни копейки денег, он совал пять-десять рублей! Вот откуда он знал? Как чувствовал?! Всё это Ляля с чистым сердцем поведала этому капитану! А почему - нет? Такие, как дядя Коля, встречаются в жизни очень, очень редко! Такие - запоминаются навсегда! Только дядя Коля интересовал капитана постольку-поскольку… А вот окружавшие его мальчишки, студенты, курсанты интересовали Евсеева по-настоящему! Ведь он неспроста примчался к ней на работу, в косметический салон, оторвал от клиенток! И очень настойчиво, как будто они беседовали в его кабинете, а не в этих огромных псевдовикторианских креслах, которые стоят у нее в коридоре, расспрашивал про мальчишек: имена, ну хоть какие-то имена, кто где учился. У нее сжало сердце, она растерялась и поняла, что эта ее растерянность становится очевидной, но тут Марленовна, эта недоделанная поэтесса с мраморными от крема плечами, забеспокоилась, позвала, и Ляля отлучилась к ней, сняла крем и прикрыла мягкой, пропитанной настоями трав простынкой, а когда вернулась к капитану, то успела взять себя в руки… Она безразлично сказала, что ее никогда не интересовало, кто где учился, зачем? А как кого по фамилии… ей это было ни к чему. Ее линия - иностранцы. А тут - что? Шмотки, пластинки, билеты, да какая ей была разница?! Помнит, что было несколько Сережек, Сергеев, то есть. Был Денис - один-единственный на всю свору. Денисами не интересуетесь?… Игорьки попадались. Жана хорошо помнит. Очень редкое имя и очень успешный фарцовщик был. Теперь это называется бизнесмен? Челнок? А тогда - всех боялся. Гена еще бывал, художник, импрессионист, он так себя называл. Нет, по отчеству не знаю… Никогда в жизни, ну никогда в жизни не пошла бы Ляля в этот дяди-Колин шалман! Но! Увидеть близко-близко эти глаза! Может, рукой прикоснуться… Ляле ничего не стоило узнать, за какими пластинками охотится мальчишечка. И практически даром она прикупила ему две новейшие пластинки Элвиса. На третий день она уже пришла, и села за общий стол, и ела действительно умопомрачительные пироги. Большущая, очень в ту пору модная сумка с пластинками стояла на полу, у ее ног, и, когда поредел народ за столом, Ляля вынула пластинки, протянула ему: – Дарю. Она, Ляля, уже знала и имя его, и фамилию, и где учится, и что у него есть девчонка, тоже студентка. Еще Ляля знала, что - увы! - старше него на три года. Но это не имело значения! Она не могла жить без этих глаз! Без этой застенчивой, какой-то девчоночьей улыбки! Хочу-хочу-хочу! Три года - это такая ерунда! В конце концов потеряет паспорт, что-нибудь придумает, чтобы стать его ровесницей. Эту его пассию она порвет запросто… сошлет куда-нибудь… сгноит! Есть сто сорок три проверенных способа. – Я тебя знаю,- сказал он тогда.- Ты - экскурсовод! Ляля кивнула. Он, радостно улыбаясь, полез в задний карман своих невероятных штанов: стал там шарить, вытащил десятку, потом вытащил затрепанный кошелек. – Это - подарок,- напомнила Ляля. – Но-о…- сразу озаботился он, ощетинился невидимыми иголками.- Как это? Почему? Разве у меня день рождения? Возьмите деньги, пожалуйста! В одно мгновение она, Ляля, поняла, что голубоглазого ей не получить ни за какие коврижки, что даже бабушка ей здесь не поможет. И она смирилась. Потому что начала придумывать какую-то другую себя - романтическую Лялечку, бескорыстную, непошлую Лялечку, способную на самую самоотверженную и самую безответную любовь. Она его великодушно простила,- хотя могла бы в два счета переломить его тонкие звонкие косточки, да и подружку заодно скрутить ватрушкой… И вот сейчас опять. Опять ей надо выбирать. Что же наделал тридцать лет назад этот милый глазастенький мальчик? Может, ту злосчастную пластинку, купленную у иностранца, вспомнили? В дверь позвонили. Лилия Ивановна прильнула к глазку и вздохнула тяжко: там нетерпеливо переминался с ноги на ногу капитан Евсеев. Сказать ему фамилию и имя голубоглазого мальчугана? Агентесса с большим оперативным стажем просто не может поступить по-другому! А барышня, превращенная в стукачку,- может? Ох, может! – Заходите, заходите, товарищ капитан! - сладко пропела она, открыв дверь.- Чайку попьем, кофейку, даже коньячок имеется… Да чего там - она уже выбрала. Выбрала. Да и правда не помнит она никого - ни по именам, ни по фамилиям. Ведь сколько лет прошло! Вопреки ожиданиям, найти Геннадия Андреевича Полосухина, которого старый агент КГБ по псевдониму «Профессор» назвал «проститутом», в многомиллионной Москве не составило никакого труда. «Профессор» припомнил, что у его родителей была шикарная квартира в районе Цветного бульвара, а элементарная проверка по адресной картотеке показала, что охота к перемене мест не входит в число недостатков (или достоинств) проверяемого. Номер телефона, правда, за прошедшие годы изменился, но уже на втором гудке трубку сняли. – Вас слушают,- ответил бодрый доброжелательный бас- Как же, как же, очень приятно… Заходите, когда удобно. Милости просим. Только давайте лучше не в квартире, а в мастерской, там гораздо удобнее говорить. Если, конечно, будет угодно… Ах, угодно? Вот и отлично. С некоторых пор Юрий Петрович Евсеев стал неравнодушен к творчеству живописцев. И сейчас с интересом разглядывал картины, висящие на стенах мастерской, этюды, сваленные на неком подобии журнального столика. Одна картина заинтересовала его всерьез: ветка сирени на углу черного полированного стола, уже увядающая, несколько крохотных сиреневых цветочков выпали, рассыпались по блестящей, нестерпимо черной полировке… – Вы… продаете свои работы? - спросил Юра. – А как же! - Геннадий Андреевич - знаток московской богемы семидесятых годов, известный той же самой богеме под прозвищем Генандр, многозначительно кивнул. – Все - на продажу! Вас заинтересовал этот холст? Подражание Сезанну. Решил его переплюнуть. По-моему, переплюнул, а? Как вы считаете? Юре стало стыдно. То ли за себя, не узнавшего с первого взгляда «Куст сирени» Сезанна, о котором несостоявшаяся невеста Шура прочла ему как-то целую лекцию, то ли за самоуверенного хозяина квартиры. Наступила неловкая пауза. – Ладно. Давайте напрямую,- тихо произнес Геннадий Андреевич. Голос звучал напряженно.- Зачем я понадобился ФСБ? Во-о-от, это уже более естественная реакция! А то «очень приятно», да «милости просим»… Кому приятны визиты чекистов? – Ах да, извините… Юра сделал вид, что спохватился. В общем-то картины и эскизы он действительно рассматривал с интересом, но руководил им не интерес, а оперативный расчет, так что большого актерства не потребовалось, кроме того, ему необходимо было присмотреться к Геннадию Андреевичу. Что же это за Генандр такой? Вот на проститута он никак не похож. Это - что-то личное у Профессора. Юра совершенно искренне улыбнулся. И решил улыбку эту не прятать. – Вы не волнуйтесь, Геннадий Андреевич. Я расследую очень старое дело. Опрашиваю многих людей. В основном все пожилые, со склерозом… А нужна чья-то крепкая, цепкая память. Память, если хотите, художника… Это дело одна тысяча девятьсот семьдесят второго года. – В семьдесят третьем меня посадили! - нервно встрял Генандр.- Я честно, от звонка до звонка, и, кстати, с абсолютно чистой совестью… но с такой злобой я вышел спустя семь с половиной лет, с таким… Такого прозрения никому не пожелаю! – Я не знал,- честно сказал Юра Евсеев.- Я даже не запрашивал… – А вы - запросите! Там такая лажа! Такая подстава! Я свои же картины иностранцу пытался продать… Правда, страшное преступление? Но иностранцы тогда все поголовно шпионами считались, я бы и не стал с этим связываться… Так один гад убедил: не бойся, тут все законно, зато «капусты» срубишь прилично… Генандр расстегнул рубашку до пояса, беспомощно завертел головой, похлопал по столу с этюдами: – Может, у вас сигареты есть? – Есть,- спокойно ответил Юра и вытащил из кармана пачку «Парламента». Художник прикурил дрожащими пальцами, глубоко затянулся, стараясь не закашляться, прикрыл дрожащие веки. – Первый раз с тех пор, как прибыл из колонии,- сказал он, расслабляясь. «Молодец, папка,- в который раз подумал Юра.- Еще одна его заповедь: сигареты ерунда, мелочь, а пользу могут принести большую…» – А когда я картины отдал и деньги получил, они со всех сторон выскочили… Оказалось, все сфотографировано, и разговор записан, и накрутили статей целый букет: и контрабанда художественных ценностей, и незаконные валютные операции, и антисоветская агитация! Генандр зло усмехнулся: – То говорили, что мои картины - мазня, полное говно, а тут оказалось - «художественные ценности»! Я потом на шконке рассуждал сам с собой: зачем? И понял: да, меня подставили, чтобы прикрыть другую птичку. Поважнее да поценнее… На середине сигареты лицо Генандра стало мертвенно-бледным, на лбу выступила испарина. Он оскалил крупные зубы, изобразил на лице широкую улыбку и громко сказал: – Ладно, дело прошлое. Я в полном порядке. Да. Когда прибыл с зоны, сначала жил в Подмосковье, на сто первом километре. На мне ведь каинова печать стояла… Потом «минус» сняли, вернулся в Москву. Родители не отказались, не выгнали, начал жить заново. А в Мордовии я хорошо писать научился. Вот парадокс! Начальник прочухал, что художник. Заставил свой портрет написать. Что делать? Там целые дни свободные, комнату выделили. Написал!! Юра невольно представил себе этот отчаянный оскал на лице своего ровесника, который вдруг загремел в политическую зону. По нынешним меркам, ни за что. – От страха написал! - махнул рукой Полосухин, и оскал превратился в обычную улыбку.- Сейчас бы, конечно, отказался. А тогда… В юности все мы великие! Все-Дега! Сезанны! Какой такой портрет?! А тут… И начальника… ха-ха… срисовал, и его жену… деток… Потом начальника оперчасти, его семейство… Потом зама по режиму… Он раздавил сигарету о кусок подвернувшегося картона. – Благодаря этому и выжил. Он поднял глаза на Юру. – Мне одного раза хватило. Спрашивайте. Сдам - всех. Помню - все. Хотя к вашему ведомству никакого отношения никогда не имел. На агентурной связи не состою. – Меня интересует один человек,- сказал Юра.- Семьдесят второй год. Квартира в центре Москвы. Подобие салона: встречи, обеды, много молодежи. Хозяин - дядя Коля. Его жена - Нина Степановна… – Так он и упек меня в зону! - вдруг дико заорал Генандр.- Дядя Коля! Ха! Хрен-с-два! Он такой же «дядя Коля», как я Джордж Буш! – Подождите, Геннадий Андреевич… - мотнул головой Юра.- Он умер? – Такие сами не умирают! Цветет и пахнет, сука! - почти в истерике кричал художник.- Он в Сокольниках держит «бордельеро», как он любит выражаться! Бар «Фиеста»! Сауна, бильярд, массажи на любой вкус!… Притон, короче. Только его никто не трогает. И не тронет. У него пол-Москвы в друзьях, это точно! Он встал с шаткого стула, согнувшись добрел до горы картонных листов, одним движением спихнул все на пол, обнаружил кресло и повалился в него. – Я бы его своими руками, своими руками… Евсеев достал свой блокнот. – Николай… Как его фамилия? Генандр развел руками. – Никакой он не Николай, а Ильяс! Хотя не удивлюсь, если у него несколько паспортов - очень скользкий тип! А настоящая фамилия - Бакиев. Родом откуда-то с Кавказа. Внешность нехарактерная: глаза голубые, рыжий. Только волосы красил. Бакиев Ильяс… Это он меня свел с тем иностранцем… «Интересно,- подумал Евсеев.- Если резидент иноразведки знакомит молодого человека с иностранцем, то только для того, чтобы продать черту еще одну душу… „Сдавать" его резиденту не было никакого смысла. Да и не те у него отношения с КГБ, чтобы доверительно сотрудничать!» – А почему вы решили, что он вас и подставил? - поинтересовался капитан.- Больше никто про это дело не знал? Генандр поморщился. – С Профессором я советовался… Но он не такой, он тихий, его чистая политика интересовала… Он меня даже не дослушал… Нет, это Бакиев, больше некому! «Ай да Профессор! Артист! Вот тебе и старичок - божий одуванчик! Недаром говорят, что предатели больше ненавидят предаваемых людей, чем те предателей… Даже проститута придумал!» – А, ну если так, другое дело,- вслух сказал Евсеев.- Расскажите-ка вы мне еще вот что… Отец - молодец. Еще и еще раз молодец. Терпение - главный закон! Как он говорит: если терпеливо идти по следу, то можно настичь врага и через пятьдесят лет… А ведь он и находил фашистских прихвостней десятилетия спустя! Юра Евсеев вытащил из внутреннего кармана пиджака записную книжку. Тоже папкина наука: никогда не записывай при допрашиваемом. Кивай, улыбайся и запоминай. А потом, когда останешься один,- запиши. Юра выпал из мастерской Генандра в самом центре Москвы, прошелся по дворам, переполненным колясками, няньками, детишками, пока не нашел трухлявую скамейку под очень старой и опасно наклонившейся липой. Оглянулся: свора орущих детей и любопытных нянек была далеко. Еще подумал, что липа не имеет права рухнуть, а скамейка не имеет права провалиться, и уселся, и все записал, что рассказал Генандр. Все, кроме лирики и переживаний. Вот даже адрес квартиры «дяди Коли». Обыск бы там провести, а? А что найдешь - спустя тридцать-то лет?… Ну хотя бы побывать в этом историческом месте, понюхать воздух. Юра встал со скамейки, спрятал книжку в карман. Надо выяснить, действительно ли в районе Сокольников действует бар-сауна «Фиеста». И фамилию-имя-отчество хозяина. Лучше это сделать через милицию, так естественней. Неужели попался старый паук? Да, гад он, видимо, отменный. Но Генандра органам не сдавал - сто процентов! Через час в районной милиции он рассматривал паспортную карточку Бакиева. Фотография была давняя, но и на ней он выглядел немолодым. Правильные черты лица, жесткий прищур, уверенный взгляд… Почитал установочные данные. Все сходилось с рассказом Генандра: голубоглазый осетин, 10 марта 1937 года рождения, «рыбка» по гороскопу, значит… Интересно. «Рыбки», они все больше по искусству: Микеланджело, Шопен, Тарковский… С другой стороны - разве это не искусство - жить всю жизнь в Москве двойной жизнью, вербовать пацанов, быть практически разводящим в жестокой игре разведок и оставаться невидимым… Развлекательно-оздоровительный комплекс «Фиеста» бросался в глаза издалека. Два этажа, выкрашенные яркой оранжевой краской, радостно выделялись на обшарпанном фасаде жилой девятиэтажки, как праздники на фоне унылых беспросветных будней. И строгие секьюрити на хорошо освещенных ступеньках входа, и шикарные автомобили на охраняемой стоянке, и прибывающие развлекаться и оздоровляться гости в модной и супердорогой одежде, и внимательные телекамеры, чутко поглядывающие по сторонам,- все это резко отличалось от темных подъездов с устойчивым запахом мусоропровода, вытоптанного двора с никогда не высыхающей лужей посередине, замордованных жильцов, озабоченно обходящих огороженную парковку… «Два мира - две судьбы»,- как выражались в советские годы коммунистические идеологи, бичуя жирующих капиталистических миллионеров и жалея угнетенных тружеников - рабочих. Правда, писали они о цитадели мирового зла - Америке. Внезапно идиллическая картина этого оазиса благополучия была нарушена. Ко входу подкатил фургон «скорой помощи», скрипнули тормоза, но вместо врачей наружу выпрыгнули затянутые в камуфляж и закованные в броню люди в масках и с автоматами в руках. Опытные секьюрити не стали заслонять грудью вход в заведение, а быстро легли на бетон и закрыли головы руками, чем сберегли себе здоровье. Прокладывая дорогу, спецназ ворвался внутрь, следом вошла группа людей в штатском. Обычная развлекательно-оздоровительная обстановка «Фиесты» в мгновение ока изменилась: солидные посетители бара и казино стояли раком, упираясь дрожащими руками в стену, из саун и отдельных кабинетов вытаскивали утративших респектабельность голых толстых мужчин и гораздо более привлекательно выглядящих молодых женщин. Дамы визжали, мужчины угрюмо молчали, только требовали разрешения позвонить. Когда Юра Евсеев поднялся в богато обставленный кабинет директора, тот уже сидел в наручниках в кресле под охраной автоматчика. На полу валялся мобильный телефон с выскочившей батареей, на полированной столешнице лежали пакетики с белым порошком. – Успел позвонить,- сообщил старший группы захвата и жадно отпил «Эвиан» из початой бутылки.- А кокаин был в ящике стола и в кармане. – Кто вы такие?! - властно спросил задержанный.- Где наш участковый? Где куратор от ОБЭП? Где начальник милиции, прокурор? Почему вы творите произвол на чужой территории? В жизни Ильяс Бакиев выглядел лучше, чем на фотографии. Уверенный в себе мужчина с ухоженным холеным лицом. Он действительно не был похож на кавказца. Уже два года, как он овдовел: Нину Степановну доконало высокое давление. Детей у них, оказывается, не было. Молодая любовница Марина, которую он иногда выдавал за свою дочь, двадцать лет назад вышла замуж за иностранца и уехала то ли в Австрию, то ли в Германию, то ли в Бельгию… – Что вы так на меня смотрите? Что вас заинтересовало? Евсеев действительно не мог оторвать от него взгляда. Это был первый материализовавшийся через тридцать лет призрак из прошлого. Но за ним обязательно появятся другие… – Кто вы такой? За что меня арестовали? Евсеев пожал плечами. – Сейчас там оформляют проституток, у бармена нашли наркотики. Кстати, точно в таких пакетах, как эти. Значит, организация притона разврата - раз. Хранение и сбыт наркотиков - два! Сейчас посмотрим, что у вас в сейфе. Где ключи? У входа в кабинет послышался шум: громкие голоса и пререкания. Потом зашли два мужчины - такие же респектабельные и солидные, как те, которые подпирали стены в баре и казино. Но, судя по тому, что их не поставили раком, а пропустили в охраняемое помещение, они были облечены властью. – Я прокурор района,- отрекомендовался тот, что постарше, раскрывая бордовую книжечку- А это начальник милиции. Кто вы такие и по какому праву производите обыск? Я ничего не знаю, районный суд санкцию не давал! Я позвонил в городской суд, там тоже никто не выписывал санкцию! Начальник милиции стал рядом. – И я не знаю, что происходит на моей территории! Это нарушение законности! – Я им так и сказал! - Ильяс Бакиев заметно приободрился и выставил перед собой руки в наручниках.- Как преступника, заковали… – Немедленно снимите! - приказал прокурор. Юра Евсеев постарался сделать каменное «комитетское» лицо. Он молча извлек удостоверение и поднес к лицу вначале одного посетителя, потом другого. Те внимательно прочитали и озадаченно переглянулись. – А санкцию дал городской суд, просто вам об этом не сказали. Вот она! Он показал официальную бумагу с подписями и печатями. – Гм,- прокурор покрутил документ в руках и скривился, будто откусил кусок лимона без сахара.- Ну, раз так… – Только все равно надо оповещать,- примирительным тоном сказал начальник милиции.- Мало ли что может произойти… Вплоть до перестрелки… Внимательно наблюдающий за происходящим «дядя Коля» все понял и обессиленно откинулся на спинку кресла. Обыск в квартире «дяди Коли» ничего не дал. За эти годы ее неоднократно ремонтировали, обновляли: меняли мебель, выбрасывали старый хлам. Евсеев внимательно пересмотрел фотографии в двух оставшихся альбомах, но, кроме семьи Бакиевых и их друзей, на снимках никто не фигурировал. Соседи поменялись, выросло новое поколение, и никто не помнил курсанта из 70-х годов. Разве что старые стены… Евсеев несколько раз обошел квартиру, посидел в узкой комнате с окном-бойницей, как собака, «занюхивающая» запаховый образец, дышал воздухом, всей обстановкой, словно пытаясь впитать дух прошлого. Он даже спустился в бойлерную… Здесь ничего не изменилось, старая латаная дверь была той же самой, которую открывал специально подготовленным ключом завербованный курсант. Юра прошелся между ведер, тряпок, дворницких лопат и прочей рухляди, заглянул в углы. Что он надеялся найти в запыленном подвале? Коробку от электронного сканера-передатчика? Шифры и инструкции? Или пытался почувствовать, что ощущал молодой человек, делающий первый шаг по опасной шпионской тропе? Потом они привезли Бакиева в Управление, и Евсеев развернул бланк протокола. Дело шло к полуночи, и проводить допрос можно было только в случае крайней необходимости. Но вряд ли в данном случае кто-либо мог такую необходимость отрицать. – Во-первых, здравствуйте, дядя Коля! - начал Юра, внимательно глядя задержанному в глаза. Допрашиваемый напрягся. – Почему дядя Коля? Ну, называли меня так когда-то давно, так что? Тогда в Москве было лучше жить русскому, вот я русским и представлялся… Разве это запрещено? – Конечно, нет,- успокаивающим тоном сказал Евсеев.- А кто вас так называл? – Да все и называли! Разве что Нина Ильясом иногда звала… Но только дома, и без посторонних. – И курсант вас так называл? – Ка… Какой… курсант? При чем здесь курсант? - лицо «дяди Коли» покрылось смертельной бледностью, и Евсеев понял: на этот раз никакой ошибки нет, перед ним действительно сидит резидент ЦРУ. Но догадки, как, впрочем, и бледность, к делу не пришьешь. – Тот самый курсант-ракетчик, которого вы опекали, давали кров, дом, пищу, доставали билеты на концерты… И которого подготовили для вербовки сотрудником ЦРУ Кертисом Вульфом. Вот о каком курсанте я говорю. Ильяс Бакиев онемел и впал в ступор. Он сидел неподвижно, на миг Юра подумал, что он потерял сознание. – Ах, вот оно что,- наконец произнес «дядя Коля».- То-то я смотрю - столько лет меня никто не трогал, а тут вдруг взялись… И не заступается никто из старых друзей… А вы старые дела вспомнили… Он закрыл лицо ладонями. – Эти дела не стареют,- сказал Юра.- И сроков давности по ним нет. – Я устал,- глухо пробился сквозь ладони голос разоблаченного резидента.- И мне надо подумать. Давайте отложим разговор до завтра… До утра. Юра кивнул: – Что ж, до завтра так до завтра. Но продолжить допрос не удалось. Утром «дядя Коля» был найден в камере мертвым. Отравлен цианистым калием, капсула с которым была вмонтирована в коренной зуб еще несколько десятилетий назад. Отвинтить коронку он через столько лет не смог и сломал ее, грызя табуретку. Смерть наступила мгновенно. Он лежал на полу, вцепившись раскрошенными зубами в изгрызенную и окровавленную деревянную ножку, как старый волк, попавший в капкан и не сумевший разгрызть холодную сталь. Еще один след к шпиону из прошлого оборвался навсегда. |
||
|