"Клинический случай" - читать интересную книгу автора (Хайасен Карл)

2

«Сэр Сивусагюр Рамгулам с острова Маврикий умер в возрасте 85 лет»

Это мой любимый заголовок некролога.

И увидел я его не в книге доктора Сюса,[10] а в «Нью-Йорк Таймс». Вполне возможно, про сэра Сивусагюра Рамгулама слышали три дюжины читателей на всем Манхэттене, но тем замечательнее этот сухой заголовок: его авторы полагают само собой разумеющимся, что этого сэра должны знать даже те, кто и про Маврикий-то слышит впервые.

Заголовки некрологов подчас содержат полезную (хотя без нее нередко можно обойтись) информацию. Например: «Джо Димаджио, бывшая звезда бейсбола, умер в возрасте 84 лет». Но ни о профессии мавританского старца, ни о его заслугах перед обществом в заголовке нет ни слова. Возможно, автору не хватило места: его загнала в угол феноменальная длина имени покойного. Хотя я лично предпочитаю думать, что такая краткость была намеренной.

Сэр Сивусагюр мертв. Этим все сказано.

Я не буду сочинять заголовок для статьи про Джимми Стому, потому что, вопреки расхожему мнению, журналисты не придумывают заголовки к своим статьям. За них это делают редакторы.

Однажды, когда редактор раздела Смертей заболел, эта обязанность свалилась на Эмму. Это случилось 11 сентября 1998 года, и вот как она обозвала один из моих некрологов:

«Кейт Мёрте, изобретатель французских гренков, скончался в возрасте 96 лет после непродолжительной болезни».

На самом деле старикана звали Кеннет Мёрто, изобрел он тостер, и ему было шестьдесят девять, когда его «куп-де-вилль» врезался в пальму на бульваре Пердидо. То есть Эмма не ошиблась только в том, что он умер.

Но именно мне приходили гневные письма от его родственников, потому что мое имя стояло под статьей, получившей такой позорный заголовок. Несколько недель спустя Эмма прислала мне записку с извинениями, в которой снова неправильно написала фамилию Мёрто. Господи, если бы она хоть делала это назло мне, а не от собственной вопиющей некомпетентности…

Переезжая Пеликанью дамбу, я перебираю в голове варианты заголовка для Джимми Стомы:

«Джеймс Стомарти, бывшая поп-звезда,умер в возрасте 39 лет в результате несчастного случая»

Или лучше вот так:

«На Багамах умер рок-музыкант, известный как Джимми Стома»

Это если статья останется в разделе некрологов: там заголовки невыразительные и строятся по одному шаблону.

Но если дежурный редактор переместит Стому в раздел Городских Новостей или даже на первую полосу, все будет иначе. Если так случится, клянусь своим правым яйцом, мы увидим слова «Блудливые Юнцы», напечатанные 40-м кеглем, что-нибудь вроде:

«Рокер Джимми Стома,бывший участник «Блудливых Юнцов»,погибает в возрасте 39 летв результате несчастного случая на Багамах»

Это беспроигрышный заголовок. В нем есть все необходимые ингредиенты: неотразимая капля гламура (рок-музыка), дурная слава (скандальные «Блудливые Юнцы»), молодость (всего 39 лет) и трагедия («погибает» – утонченный глагол, так говорят о неожиданно оборвавшейся интересной и насыщенной жизни) – и все это в экзотических декорациях тропического острова…

Вот она, неприятная правда: я зарабатываю на чужих смертях.

Некогда я был серьезным журналистом, делал то, что считается серьезной работой. Теперь я в основном пишу о мертвых – каждый вечер ложусь спать, думая о тех, про кого написал для завтрашнего выпуска, и каждое утро просыпаюсь, спрашивая себя, кто следующий. Да, у меня нездоровое любопытство, но таковы издержки профессии. Я бесстыдно рассчитываю возродить свою карьеру журналиста, примазав свою подпись к какому-нибудь знаменитому трупаку. Целыми днями я прячусь от мертвых раввинов в надежде, что кто-нибудь поизвестнее успеет отправиться на тот свет до сдачи номера в набор.

Разумеется, я не горжусь такой жизнью. Но я тешу себя мыслью, что привношу необычный стиль и нестандартное мышление в раздел некрологов, который считается тренировочной площадкой для стажеров и выпускников колледжей. Эмма, конечно, предпочла бы иметь в своей скромной конюшне автора некрологов помоложе и к тому же менее опытного, чем она сама; человечка, которого она могла бы направлять, наставлять и периодически пугать до чертиков.

Но она вынуждена мириться со мной, а я заставляю ее нервничать подобно хомяку в змеином логове. У Эммы в верхнем ящике припасен валиум – но она хочет это скрыть от своих конкурентов и переложила таблетки в пузырек из-под аспирина. При случае другие редакторы, ни минуты не колеблясь, используют эту информацию, чтобы бросить на Эмму тень и лишить ее возможности подняться по служебной лестнице.

Бедняжка! У нее чистая душа, я уверен, и невинное сердце – она не заслуживает, чтобы ее выжали как лимон и выбросили. Но именно так и случится, если Эмма останется верна сей жалкой профессии. Я намерен ее спасти; она – мой срочный персональный проект номер два.

Цель персонального проекта номер один – спастись самому.


Прежде чем отправиться в Силвер-Бич, я заскакиваю в музыкальный магазин и покупаю единственный оставшийся диск «Плавучей богадельни». А затем под аккомпанемент Джимми Стомы, орущего из динамиков моего «мустанга»: «Биполярная мама в наручниках, моя детка – клинический случай!» – еду в супермаркет, где работает просвещенная девица по имени Карла Кандилла.

Карла – дочь лучшей из моих бывших подружек. Работает в отделе фотографии. Едва завидев меня в очереди, Карла машет рукой – с ней у меня отношения куда лучше, чем с ее матерью.

Карла мне улыбается.

– Черный Джек! – Это прозвище она придумала, вдохновленная моей специализацией.

Я перегибаюсь через стойку, чтобы по-отцовски обнять Карлу.

– Мне снова нужна твоя помощь, – признаюсь я.

– Давай спрашивай, старичок.

– Клио Рио. На кладбище я о ней почти ничего не нашел.

– Да, она новенькая, – говорит Карла. – Тебе для статьи или это личное?

– Именно так, крошка. Мы с Клио – горячая парочка. Вечером идем на танцульки, а затем снимем номер у «Моргана». Обязательно передай это матери. Карла, я даже готов тебе за это заплатить.

Когда Карла смеется, она точная копия Анны, своей матери. А смеющаяся Анна – одно из самых дорогих мне воспоминаний.

Карла интересуется, не отошла ли Клио Рио в мир иной.

– Нет, – отвечаю я, – туда отправился ее супруг.

– А, точно. Она вышла замуж, – кивает Карла. – В «Оушен-Драйв» писали.

Карла знает все о местных и заезжих знаменитостях. В свои семнадцать она уже ветеран клубной жизни и частая гостья на Саут-Бич – там она и черпает новости о музыке, фильмах, современных диетах и моде. Карла – незаменимый источник информации, единственная ниточка, связывающая меня с нынешней молодежной культурой.

– Так чем же Клио так широко прославила себя в узких кругах? Кто она? – вопрошаю я.

– Что именно ты хочешь знать? Ее сексуальную ориентацию? Национальность? Или личностные характеристики?

– Карла, – говорю я, – минут через двадцать я предстану перед этой женщиной с намерением разговорить ее на три более-менее приличные цитаты. Мне придется блефовать по-крупному.

– Она певица.

– Уже лучше. Что за певица?

– Злая, – уточняет Карла, – побитая жизнью.

– Клон Аланис?[11]

Карла мотает головой:

– Клио явно рассчитывает на эффект посильнее. Ну, ты знаешь такой тип женщин – бывшая фотомодель, неожиданно ставшая светской блядью.

Карла не хочет меня шокировать – она так изъясняется лет с двенадцати.

– Известные песни у нее есть? – спрашиваю я.

– У нее только один хит, Джек.

– То есть все, что ты мне порассказала, – это твои впечатления от одной-единственной песни?

– И еще от клипа, – поправляет меня Карла.

– Ну разумеется.

– Режиссер – Оливер Стоун.[12]

– Нуда, кто же еще.

– В клипе вроде как видна растительность на лобке. Поэтому про нее и написал «Спин», – продолжала доклад Карла. – Лично я думаю, что в клипе снималась даже не сама Клио. Наверняка дублерша.

– Что, сама отрастить не смогла?

– Это же шоу-бизнес, Джек. Проснись! – Поймав на себе подозрительный взгляд менеджера, Карла делает вид, что показывает мне какие-то цветные слайды.

– А как называется эта единственная и неповторимая песня Клио Рио? – спрашиваю я.

– «Я», – отвечает Карла. – И все. Просто «Я».

– Она попала в хит-парады?

– Только из-за обнаженки.

– Ясненько. Спасибо, милая.

– И где вы встречаетесь?

– У нее дома.

– Жду полного отчета.

– Разумеется. Слушай, а ты хоть раз слышала про «Джимми и Блудливых Юнцов»?

Карла выгибает рыжеватую бровь:

– Что-то новое? – Она боится, как бы чего не упустить.

– Не-а. Древние, как холмы.

– Извини, Джек.

Уходя, я все-таки спрашиваю:

– Как поживает твоя мать?

– Хорошо, – отвечает Карла.

– Правда?

– Правда хорошо.

– Черт, – говорю я.

Карла нежно смеется в ответ. То, что я все еще скучаю по Анне, поднимает меня в ее глазах.

– Передай ей от меня привет.

– Размечтался, Джек.


Квартира Джимми оказалась на девятнадцатом этаже небоскреба на самом юге Силвер-Бич. Целых двадцать минут она промариновала меня в вестибюле, эта вдовушка Джимми, но, если честно, я удивился, что она вообще согласилась со мной встретиться. Слишком уж кратким было объявление о смерти – наводило на мысль, что семья покойного не хочет привлекать внимания.

Дверь квартиры 19-Г мне открывает коренастый лысый тип без шеи с платиновыми кольцами в ушах. Типичный вышибала, одетый исключительно ради того, чтобы скрыть нагрудную кобуру, – громила из комиксов. Он молча ведет меня по тускло освещенной квартире в гостиную, где миссис Стомарти уже заняла позицию в эркере перед панорамным окном.

Определенно я уже видел это лицо – на обложках бульварных изданий. Я подписан на парочку – из профессиональных соображений. Вырезаю самые смачные истории и складываю в папочки на случай, если знаменитость вздумает испустить дух в зоне распространения нашей газеты.

– Я Клио, – говорит миссис Стомарти. – Вдова Джимми.

Ей года двадцать два; ну самое большее – двадцать три. Она среднего роста, стройная, но не костлявая, дочерна загорелая. Волосы вытравлены до снежной белизны и подстрижены под пажа. На губах вишневая помада, а скулы нарумянены так, что их можно принять за синяки. На ней длинная бежевая блузка без рукавов и узкие белые брюки. Ногти на ногах тоже белые и напоминают осыпавшуюся штукатурку.

Не удивительно, что она предпочла больше не называться Синтией.

– Я Джек Таггер, – представляюсь я. – Рад познакомиться. И мне жаль, что меня к вам привели столь печальные обстоятельства. – Я вроде как хотел ей намекнуть, что мне известно о ее растущей славе и, если бы не смерть ее мужа, я был бы счастлив взять у нее интервью для «Музыкальной странички».

Мы садимся. Вдова – на край длинной кремовой софы, я – на деревянный диванчик рядом. Не теряя времени, я сообщаю Клио Рио, что я в полном восторге от ее хита.

Она тут же расцветает:

– А клип вы видели?

– Вы еще спрашиваете!

– И что вы думаете, он не слишком?…

– А Джимми клип понравился?

– Он был от него без ума, – отвечает Клио.

– Присоединяюсь к его мнению. – Я кладу на колени блокнот, открываю его и снимаю колпачок с ручки.

– Вы первый позвонили, – говорит миссис Стомарти.

– Я был его поклонником.

Она отвечает мне слабой улыбкой:

– Теперь наверняка будут звонить желающие заработать на его смерти.

– Да, это неприятно, – говорю я. – Я знаю, что вы не хотели раздувать шумиху.

– Джимми не хотел.

– Обещаю, что не отниму у вас много времени.

Бритоголовый приносит Клио высокий запотевший бокал. Похоже на «отвертку». На меня бугай даже не глядит – и слава богу.

– Хотите что-нибудь выпить? – спрашивает Клио.

Тут я обращаю внимание на ее глаза: красные, будто она плакала или не выспалась. Она носит голубые контактные линзы.

– Кока-колы? Пива? – допытывается она.

– Нет, спасибо.

Чтобы сдвинуться с мертвой точки, я задаю несколько простеньких вопросов. Как вы познакомились? На вечеринке «Ви-эйч-1». Как долго вы прожили в браке? Меньше года. Где проходила церемония бракосочетания? В Сэг-Харбор, на яхте приятеля Джимми. В самом деле? И как его зовут? Я не помню. Вроде бы саксофонист. Сессионный.

Я записываю ее ответ, но не тороплюсь задавать следующий вопрос. Даю миссис Стомарти время подготовиться. Это самый неприятный момент в моей работе – когда приходится бесцеремонно вторгаться в чью-то скорбь. Хотя я знаю, что люди охотно рассказывают посторонним о близких, которых потеряли. Наверное, легче так, чем говорить о покойнике с родными, которые знали его как облупленного. Журналист, пишущий некролог, дает им шанс начать с белого листа и представить умершего таким, каким он, по их мнению, должен остаться в людской памяти. Некролог – это последний ярлык, который навешивают на человека.

Скорбным тоном я спрашиваю:

– Миссис Стомарти, расскажите мне о поездке на Багамы.

Она ставит бокал на тиковый журнальный столик:

– Джимми там нравилось. У нас был дом, на Эксуме.

Я смотрю вниз и вижу, что она сжимает и разжимает пальцы ног. Либо это ее способ заниматься йогой, либо Клио Рио нервничает. Я спрашиваю, случилось ли это во время их отпуска.

Она фыркает:

– Для Джимми каждая поездка на острова была как отпуск. Он плавал с аквалангом как одержимый. Говорил, это круче любой дури. «Чем глубже я ныряю, тем дальше моя крыша» – это его слова.

Я записываю каждое слово, а сам думаю о том, как быстро миссис Стомарти привыкла говорить о Джимми в прошедшем времени. Обычно свежеиспеченные вдовы разглагольствуют о мужьях так, словно те еще живы.

Например: «Для Джимми каждая поездка на острова как отпуск». Или: «Он любит плавать с аквалангом». И так далее.

Но Клио ни разу не оговорилась. Никакого подсознательного отрицания. Джимми Стома мертв.

– Не могли бы вы рассказать мне, что произошло в тот день, когда он умер? – прошу я.

Она поджимает губы и берет бокал. Я жду. Она кладет в рот кубик льда и говорит:

– Это был несчастный случай.

Я молчу.

– Он нырял взглянуть на обломки самолета. На глубину пятьдесят, шестьдесят футов. – Миссис Стомарти перекатывает кусочек льда то за одну щеку, то за другую.

– Где?? – уточняю я.

– Недалеко от Чаб-Кэй. Там повсюду затонувшие самолеты, – добавляет она. – Напоминания о прежних веселеньких временах.

– А что за самолет?

Клио пожимает плечами:

– ДС-что-то. Не помню, – отвечает она. – Я была на яхте, когда это случилось. – Она разгрызает несчастную ледышку.

– Вы не ныряете?

– Вообще ныряю. Но в тот день решила позагорать.

Я киваю и многозначительно вглядываюсь в свои записи. Потом корябаю пару слов. Поднимаю голову и снова киваю. Хуже нет, когда во время такого деликатного интервью журналист проявляет нетерпение. Клио достает очередной кубик льда из бокала. Затем сутулится и замирает, как будто хочет согнуть позвоночник колесом.

– Джимми погрузился как обычно, – говорит она. – Но назад не поднялся.

– Он был один? – уточняю я.

– Нет, он никогда не нырял один.

Снова прошедшее время, думаю я.

– С ним вместе нырял Джей, – продолжает вдова Джимми. – Только он погружался к хвосту самолета. А Джимми – к носу. Понимаете, самолет распался на две части, там, на дне.

Джей Берне? Из «Блудливых Юнцов»?

Она кивает:

Они с Джимми были, типа, лучшие друзья. Джей поднялся, стал залезать на яхту и вдруг спросил: «А Джимми еще нет?» А я ему: «Нет, он еще внизу». Понимаете, я читала журнал. И за временем не следила.

Клио поднимает пустой бокал и поворачивается к двери на кухню. Через секунду громила подлетает с новой порцией «отвертки». Телохранитель, умеющий смешивать коктейли, – каждой поп-звезде необходимо заиметь себе хотя бы одного такого.

Вдова отпивает и рассказывает дальше:

– Так вот, Джей схватил новый баллон и снова прыгнул в воду, но… Джимми не нашел. Его не было у обломков самолета. – Клио откидывается на спинку софы. Она больше не смотрит на меня; она смотрит в окно на океан. Ее взгляд прикован к чему-то далекому, что не дано увидеть мне.

Она говорит:

– Джимми был для меня всем, понимаете? Мужем, лучшим другом, любовником, менеджером…

Я строчу как сумасшедший. Чтобы немного замедлить словоизлияние Клио, я прерываю ее вопросом:

– У вас есть телефон Джея?

– Он еще на островах. Завтра пригонит сюда яхту Джимми.

– Здорово, что они остались друзьями, после того как группа распалась.

– Только с Джеем, – говорит Клио. – Он был единственным человеком из шоу-бизнеса, с которым Джимми разговаривал. Пока не встретил меня.

Она умолкает, а я записываю. Это явно не первое ее интервью.

– Мы послали за помощью, – продолжает она. – Его нашли три часа спустя, примерно в полумиле от того места, где он нырял. Он был мертв. В его баллоне не осталось кислорода.

Я интересуюсь у миссис Стомарти, проводилось ли вскрытие там же, на Багамах.

– Да. Мне сказали, он утонул. Я думаю, он просто выбился из сил, пока искал яхту. Там течения довольно сильные, а он столько лет курил траву… в общем, легкие у него были совсем не как у подростка.

– Но он же довольно давно завязал, нет? – Я стараюсь, чтобы вопрос звучал ровно.

Клио подтверждает:

– Был в полной завязке.

Это я не записываю: не хочу, чтобы она подумала, будто я слишком интересуюсь бурной молодостью Джимми.

– Как вы думаете, что же все-таки произошло во время его последнего погружения? – спрашиваю я.

– Думаю… – Вдова Джимми медлит, потом вытаскивает пачку «Мальборо» из ящика тикового столика. – Думаю, что мой любимый муж уплыл слишком далеко и заблудился…

Я снова начинаю марать бумагу.

– …только и всего, – заканчивает свою мысль Клио Рио и закуривает. – Это так похоже на Джимми: небось увидел там какую-нибудь интересную живность, погнался за ней – рыбу-молот или там большую мурену, мало ли что – и уплыл не в ту сторону. На глубине легко потеряться. – Она грустно улыбается. – Когда он погружался – вел себя как сущий ребенок. Ни о чем больше не думал.

– А какая была погода?

– Когда мы только пришли на место, море было спокойным. Но накануне ночью дул ветер, и Джей сказал, что видимость на глубине была дерьмовая.

– И когда все это случилось?

– В четверг днем. Полицейский катер отвез тело Джимми в Нассау. Нам его выдали только вчера.

Она глубоко затягивается и медленно выпускает дым – я вижу, что ей надоел наш разговор.

– Я понимаю, что уже отнял у вас много времени, – говорю я. – Осталась всего пара вопросов.

– Давайте.

– Вы сказали, что Джимми не любил шумиху. По этой причине в объявлении о смерти нет ни слова ни о «Блудливых Юнцах», ни даже о «Грэмми»?

– Да.

– Но он написал несколько отличных песен. Люди его помнят.

– Это вы мне рассказываете? Я была его фанаткой numéro ипо,[13]– Клио тушит сигарету. – Но Джимми всегда говорил, что это было в другой жизни и ему еще повезло, что он пережил то время. Он хотел обо всем забыть.

– Даже о музыке?

– Особенно о музыке, – говорит она. – Если он ехал в машине и по радио передавали его песню, он тут же переключал на другую станцию. Не злился, ничего такого, просто переключал. – Клио неопределенно машет рукой. – Обыщите здесь все – не найдете ни одной записи. Ни одной! Так уж он решил.

Уголком глаза я вижу бритого типа: он стоит привалившись к стене; видимо, ждет момента, когда сможет выпроводить меня восвояси.

Я говорю вдове Джимми:

– Он был хорош.

– Нет, он был супер.

Я бесстыдно записываю эту ее сентенцию, хотя не сомневаюсь, что Клио использует сие определение по сто раз на дню для описания чего угодно, от джакузи до замороженного йогурта.

Она говорит:

– Вот почему мне было так важно, чтобы именно он продюсировал мой альбом.

– Джимми продюсировал? Наверное, это было здорово – работать вместе с ним в студии?

– А то. У нас почти все готово, – кивает она.

Наконец-то я дождался фразы в настоящем времени. Хотя, возможно, «мы» не включает в себя ее мужа.

– Название уже есть? Мне бы хотелось упомянуть его в статье.

Клио Рио оживляется и наклоняется вперед.

– «Сердце на мели». Но мы еще не смикшировали, альбом выйдет через месяц-другой.

Я записываю: «Сердце на мели». Чересчур слащаво, но подпустит иронии в статью. Кто знает, может, даже Эмму проймет.

Я встаю, захлопываю блокнот и надеваю колпачок на ручку.

– Спасибо, – говорю я вдове Джимми. – Я знаю, вам сейчас нелегко.

Мы пожимаем друг другу руки. У нее ладонь влажная, а костяшки ободраны.

– Когда это появится в газете? – спрашивает Клио.

– Завтра.

– Там будет фото Джимми?

– Наверняка, – говорю я.

Бритоголовый материализуется у меня с фланга.

– Что ж, надеюсь, они выберут хорошую фотографию, – роняет миссис Стомарти.

– Не беспокойтесь. Я поговорю с художественным редактором.

Ага, так он меня и послушает.

Не успевает дверь номер 19-Г захлопнуться за моей спиной, как мне в голову тут же приходит еще добрый десяток вопросов. Как всегда. Но, сказать по правде, материала на некролог у меня и так больше чем достаточно. Кроме того, остается еще разговор с сестрой Джимми, Дженет, плюс пара звонков на Багамы.

В ожидании лифта, который едет целую вечность, я просматриваю свои записи. Наконец лифт дважды бибикает, Двери открываются, и я чуть не впечатываюсь в высокого типа, который из лифта выходит. Лица его мне не разглядеть, потому что он несет огромные пакеты из закусочной. Мы оба бормочем извинения и расходимся. Он сворачивает за угол – я едва успеваю разглядеть гриву рыжих волос, спадающих ему на лопатки, – и вот я один в лифте, задыхаюсь от его одеколона.

Двери лифта долго не закрываются. Я злюсь. Я в цейтноте. Любая задержка будет меня бесить, пока в некрологе Джимми Стомы не будет поставлена последняя точка.

В нетерпении я несколько раз жму на кнопку лифта. Безрезультатно. Из коридора доносится стук в дверь. Я слышу, как щелкает замок. Слышу голос Клио Рио, и, хотя слов не разобрать, ее тон кажется мне вполне дружелюбным, как будто она со старым приятелем говорит.

На основании этого я делаю блестящий вывод, что пышноволосый тип, которого я встретил у лифта, – не разносчик из закусочной, а друг вдовицы.

И когда двери лифта наконец закрываются перед самым моим носом, я задаюсь вопросом: «Зачем выливать на себя столько одеколона, когда идешь навестить вдову?»