"Федор Михайлович Достоевский. Двойник (роман)" - читать интересную книгу автора

Наконец, для полноты картины, Петрушка, следуя любимому своему
обыкновению ходить всегда в неглиже, по-домашнему, был и теперь босиком.
Господин Голядкин осмотрел Петрушку кругом и, повидимому, остался доволен.
Ливрея, очевидно была взята напрокат для какого-то торжественного случая.
Заметно было еще, что во время осмотра Петрушка глядел с каким-то странным
ожиданием на барина и с необыкновенным любопытством следил за всяким
движением его, что крайне смущало господина Голядкина.
- Ну, а карета?
- И карета приехала.
- На весь день?
- На весь день. Двадцать пять, ассигнацией.
- И сапоги принесли?
- И сапоги принесли.
- Болван! не можешь сказать принесли-с. Давай их сюда.
Изъявив свое удовольствие, что сапоги пришлись хорошо, господин Голядкин
спросил чаю, умываться и бриться. Обрился он весьма тщательно и таким же
образом вымылся, хлебнул чаю наскоро и приступил в своему главному,
окончательному облачению: надел панталоны почти совершенно новые; потом
манишку с бронзовыми пуговками, жилетку с весьма яркими и приятными
цветочками; на шею повязал пестрый шелковый галстук и, наконец, натянул
вицмундир тоже новехонький и тщательно вычищенный. Одеваясь, он несколько
раз с любовью взглядывал на свои сапоги, поминутно приподымал то ту, то
другую ногу, любовался фасоном и что-то все шептал себе под нос, изредка
подмигивая своей думке выразительною гримаскою. Впрочем, в это утро
господин Голядкин был крайне рассеян, потому что почти не заметил улыбочек
и гримас на свой счет помогавшего ему одеваться Петрушки. Наконец, справив
все, что следовало, совершенно одевшись, г-н Голядкин положил в карман свой
бумажник, полюбовался окончательно на Петрушку, надевшего сапоги и бывшего,
таким образом, тоже в совершенной готовности, и, заметив, что все уже
сделано и ждать уже более нечего, торопливо, суетливо, с маленьким
трепетанием сердца сбежал с своей лестницы. Голубая извозчичья карета, с
какими-то гербами, с громом подкатилась к крыльцу. Петрушка, перемигиваясь
с извозчиком и с кое-какими зеваками, усадил своего барина в карету;
непривычным голосом и едва сдерживая дурацкий смех, крикнул: Пошел!,
вскочил на запятки, и все это, с шумом и громом, звеня и треща, покатилось
на Невский проспект. Только что голубой экипаж успел выехать за ворота, как
господин Голядкин судорожно потер себе руки и залился тихим, неслышным
смехом, как человек веселого характера, которому удалось сыграть славную
штуку и которой он сам рад-радехонек. Впрочем, тотчас же после припадка
веселости смех сменился каким-то странным озабоченным выражением в лице
господина Голядкина. Несмотря на то, что время было сырое и пасмурное, он
опустил оба окна кареты и заботливо начал высматривать направо и налево
прохожих, тотчас принимая приличный и степенный вид, как только замечал,
что на него кто-нибудь смотрит. На повороте с Литейной на Невский проспект
он вздрогнул от одного самого неприятного ощущения и, сморщась, как
бедняга, которому наступили нечаянно на мозоль, торопливо, даже со страхом
прижался в самый темный уголок своего экипажа. Дело в том, что он встретил
двух сослуживцев своих, двух молодых чиновников того ведомства, в котором
сам состоял на службе. Чиновники же, как показалось, господину Голядкину,
были тоже, с своей стороны, в крайнем недоумении, встретив таким образом