"Джон Фаулз. Бедный Коко" - читать интересную книгу автора

войны, - но муж на протяжении всей нашей кратенькой связи оставался на
безопасном расстоянии в Северной Африке. Плавать я толком не умел, что
надежно исключало возможность утонуть, а привидения с непонятным равнодушием
к собственным интересам словно бы упорно не желают являться скептикам вроде
меня. И вот наконец-то, после шестидесяти шести лет безопасного
существования, я переживал еще один из этих "жизненно важных" моментов:
узнать, что ты не один в доме, где, по-твоему, ты был один.
Если книги не научили меня превозносить и искать правду в письменном
слове, значит, свою жизнь я прожил напрасно, и в этом рассказе я меньше
всего хочу представить себя иным, чем я есть. Я никогда не пытался
представить себя человеком действия, хотя мне нравится думать, что некая
толика юмора на собственный счет, а также ирония делают определение "книжный
червь" несколько несправедливым. Я очень рано - в школе-интернате -
убедился, что скромная репутация остряка или хотя бы некоторый навык
подкалывать самодовольство в какой-то мере противостоят уничижительным
ярлыкам вроде "зубрила" и "читатель", если только речь не идет о наиболее
самоупоенных атлетах. Без сомнения, таким способом я подпитывал характерную
злобность физически обделенных и не стану делать вид, будто я не всегда
смаковал (а при случае, боюсь и активно способствовал их распространению)
сплетни, бросающие тень на других писателей. Да и мой самый успешный и
провокационный "Карлик в литературе" был не совсем тем образцом
объективности и эрудированного анализа, на который претендовал. К весьма
большому сожалению, мои собственные недостатки представлялись мне куда
интереснее добродетелей других людей. Не могу я и отрицать, что книги -
писать их, читать, критиковать, способствовать их изданию - были моей жизнью
гораздо больше, чем сама жизнь. И выглядело вполне уместным, что положение,
в котором я оказался в ту ночь, возникло благодаря исключительно книге.
Один из двух чемоданов, сопровождавших меня в такси с вокзала в
Шерборне (тот, который побольше), был набит бумагой - выписками, черновыми
набросками и важнейшими текстами. Я приближался к завершению
честолюбивейшего замысла всей жизни - исчерпывающей биографии Томаса Лана
Пикока и критического анализа его творчества. Не следует преувеличивать:
серьезную работу я начал всего лишь за четыре года до этой ночи. Однако еще
в двадцать лет меня снедало честолюбивое желание украсить свою репутацию
книгой такого рода. Всегда находились весомые практические причины, почему
прежде требовалось закончить то, чем я занимался в данный момент, но этот
замысел всегда был ближе всего моему сердцу. И наконец я полностью
подготовился к взятию этой заключительной вершины, но тут Лондон,
отвратительный новый Лондон, видимо, твердо решивший обезьянничать Нью-Йорк,
наложил вето на мой маленький проект. Внезапно напротив моей квартиры в
Мейда-Вейл начали приводить в исполнение иной, давно грозивший и куда
больший проект. Причем дело не ограничивалось первоначальным грохотом и
пылью сноса, а также сознанием, что вскоре воздвижение мерзкого
псевдонебоскреба на месте развалин того, что было тихо-солидным рядом домов
в итальянском стиле, загородит дорогую моему сердцу перспективу,
открывающуюся на запад. Нет, мне эта стройка представилась апофеозом всего,
против чего выступал Пикок, - всего нечеловеческого, всего неразумного и
несбалансированного. Возмущение, вызванное этим вторжением, начало влиять на
то, что я уже написал. В некоторых черновых кусках Пикок использовался как
предлог для диатриб против моего собственного века. Я ничего не имею против