"Габриэль Гарсиа Маркес. Вспоминая моих грустных шлюх" - читать интересную книгу автора

некрасив, робок и старомоден. Но, не желая быть таким, я стал притворяться,
будто все как раз наоборот. До сегодняшнего рассвета, когда я решил,
наконец, сказать сам себе, каков я есть, на самом деле, хотя бы для
облегчения совести. И начал с необычного звонка Росе Кабаркас. Потому что,
как я теперь понимаю, это было началом новой жизни. В том возрасте, когда
большинство смертных, как правило, уже покойники.

***

Я живу в доме колониального стиля, на солнечной стороне парка Сан
Николас, где и провел всю жизнь без женщины и без состояния; здесь жили и
умерли мои родители, и здесь я решил умереть в одиночестве, на той же самой
кровати, на которой родился, в день, который я хотел бы, чтобы пришел не
скоро и без боли. Мой отец купил этот дом на распродаже, в конце XIX века,
нижний этаж сдал под роскошную лавку консорциуму итальянцев, а второй этаж
оставил для себя, чтобы жить там счастливо с дочерью одного из них, Флориной
де Диос Каргамантос, прекрасно исполнявшей Моцарта, полиглоткой и
гарибальдийкой. И к тому же самой красивой женщиной с потрясающим свойством,
какого не было ни у кого во всем городе: она была моей матерью.
Дом просторный и светлый, с гипсовыми оштукатуренными арками, с полами
флорентийской мозаики, набранными шахматным узором; четыре застекленные
двери выходят на балкон, который опоясывает дом, куда моя мать мартовскими
вечерами выходила со своими итальянскими кузинами петь любовные арии. С
балкона виден парк Сан Николас, собор и статуя Христофора Колумба, еще
дальше - винные подвалы на набережной, а за ними - широкий простор великой
реки Магдалены, разлившейся в устье на двадцать лиг. Единственное неудобство
в доме - солнце, которое в течение дня поочередно заглядывает во все окна, и
приходится занавешивать их все, чтобы в сиесту попытаться заснуть в
раскаленной полутьме. Когда в тридцать два года я остался один, то
перебрался в комнату, которая была родительской спальней, открыл проходную
дверь в библиотеку и начал распродавать все, что мне лишним для моей жизни,
и оказалось, что это почти все, за исключением книг и пианолы с валиками.
Сорок лет я занимался составлением новостей в "Диарио де-ла-Пас",
работа заключалась в том, чтобы донести до местного населения мировые
новости, которые мы перехватывали на лету в небесном пространстве на
коротких волнах или по азбуке Морзе. Сегодня я скорее выживаю, чем живу на
пенсию положенную мне за то, уже умершее, занятие; еще меньше средств мне
дает преподавание латинской и испанской грамматики, почти совсем ничего -
воскресные заметки, которые я строчу без устали вот уже более полувека, и
совсем ничего - коротенькие заметочки о музыке и театре, которые я публикую
задаром каждый раз, когда сюда приезжают знаменитые исполнители. Я никогда
не занимался ничем другим, только писал, но у меня нет ни особых
способностей, ни призвания к этому, я совершенно не знаю законов
драматургической композиции и ввязался в это дело только лишь потому, что
верю в силу знания, которое черпал из множества за жизнь прочитанных книг.
Грубо говоря, я - последыш рода, без блеска и достоинств, которому нечего
было бы оставить потомкам, если бы не то, что со мной случилось и о чем я
рассказываю в этих воспоминаниях - о моей великой любви.
О своем дне рождения в день девяностолетия я вспомнил, как всегда, в
пять утра. Единственным делом, которым мне предстояло заняться в этот день,