"Юрий Поляков. Гипсовый трубач: Дубль два" - читать интересную книгу автора

Кокотов, на себе испытавший горе безотцовщины.
Андрей Львович вспомнил усатую Бальзаковну, которой отвез деньги на
памятник, вспомнил, как отец звонил матери из новой семьи и плакал в трубку,
предчувствуя, должно быть, летальную опасность нового брака.
"Воспитанием детей займется государство", - постановил автор
"Заблудившихся в алькове", прижигая ранку остатками одеколона.
Но и тут не все так просто. К той же Наталье Павловне мужья выстроятся
в очередь, ее постель начнет поставлять осчастливленных покойников с
регулярностью гильотины. О таких женщинах будут восторженно шептаться,
рассказывать легенды, возможно, даже введут для них особые нагрудные знаки,
как в ВДВ. Только вместо числа парашютных прыжков на сменной бирочке
обозначат число навеки охладевших обладателей. И вот, встретившись в
Кремлевском дворце на каком-нибудь торжестве, эти роскошные мужеубийцы
станут ревниво вглядываться в циферки на груди у соперницы. Та к некогда
ткачиха-ударница, приехав на съезд в Москву, памятливо пересчитывала ордена
легендарной Паши Ангелиной, сравнивая их со своими небогатыми наградами и
вдохновляясь на новые трудовые подвиги.
А как в таком случае быть с дурнушками, не охваченными брачным
самопожертвованием сильного пола? Отчасти проблему можно решить за счет
уголовников, приговоренных к смерти: соитие с некрасивой женщиной заменит им
пулю в затылок...
"Но если все мужчины устремятся в роковые объятья, кто же будет служить
в армии и защищать Родину?" - державно нахмурился Кокотов, причесываясь.
Видимо, разрешение на брачный суицид имеет смысл выдавать лишь после
окончания срочной службы и выполнения каких-либо иных общественных
повинностей. Кстати, для интеллектуальной элиты надо вводить обязательный
целибат. Ну в самом деле: родился новый Менделеев, выучился, задумал
открытие - и вдруг влюбился, как идиот, причем взаимно. И вот уже "катафалл"
увозит удовлетворенного гения в морг. Где, спрашивается, периодическая
система? Не напасешься талантов!
А вот интересно, подумал вдруг писатель, смог бы он сам пожертвовать
жизнью и литературным будущим ради одного-единственного обладания Натальей
Павловной? И еще интересней: согласилась бы она стать его нежным палачом?
Автор "Жадной нежности" с сомнением посмотрел на себя в зеркало. Ничего
особенного: мужчина средних лет, шевелюристый, с легкой проседью. Губы -
узкие, сардонические. Щеки - пухлые. Подбородок - обидчивый. Глаза - карие,
грустные, почти обреченные, как у пса, сжевавшего хозяйский тапочек.
Впрочем, во взгляде обнаружилось чуть заметное лукавство, появившееся,
должно быть, после того как Андрей Львович узнал про пионерскую влюбленность
Обояровой. Он с оптимизмом втянул живот, немного опавший после вероломного
ухода Вероники, постучал по нему, как по барабану, повеселел и, напевая
"трам-там-там", пошел одеваться, удивляясь тому, что бесцеремонный режиссер
не врывается в номер, не шумит, не понукает, не тиранствует, хотя время
завтрака давно закончилось.
"Одно из двух, - психологически рассудил Кокотов, - или Жарынину стыдно
показаться людям после своего вчерашнего провала, или дружные бухгалтерши
доутешали его до полного изнеможения. Не мальчик ведь!"
Застегивая брюки, писатель задумался над фрейдистской подоплекой этого
странного тройственного союза, длящегося, судя по всему, не первый год и,
кажется, устраивающего всех участников. В результате Андрей Львович снова