"Юрий Поляков. Гипсовый трубач: Дубль два" - читать интересную книгу автора

вернулся мыслью к загадочному миру, где властвует "коитус леталис". Теперь
его озаботила участь граждан с разнузданной и нетрадиционной ориентацией.
Ведь если, скажем, для двух лесбиянок ночь любви относительно безопасна, то,
оказавшись в одной постели по взаимному влечению, два гея рискуют проснуться
утром мертвыми. А что делать с транссексуалами, не говоря уже об
экзотических извращениях? Кокотов понял: здание нового жизнеустройства
человечества, привидившееся ему во сне, дает безнадежные трещины.
"Да и хрен с ним! Пусть все остается как есть!" - решил он и отправился
завтракать.
Но сначала, влекомый неодолимой силой, писатель поднялся этажом выше и,
затаив дыхание, приблизился к 308-му номеру. В комнате было тихо. Возможно,
Наталья Павловна тоже проспала, и теперь искать ее следует в столовой. В
жарынинский люкс Кокотов постучал громко и решительно, но сразу отошел в
сторону, обособляясь от гаремной жизни соавтора, которая могла открыться
взору в любую минуту. Однако Дмитрий Антонович не отозвался, что было совсем
уж странно! Одновременное отсутствие и режиссера, и Обояровой нехорошо
затомило сердце автора "Преданных объятий". Он помнил, как вчера его бывшая
пионерка сочувствовала потрясенному Жарынину, как просила: "Идите к нему!
Ему сейчас так плохо!" Да и сам режиссер, выпивая за будущую победу,
настойчиво, несколько раз спрашивал: "А где же это Наталья Павловна?"
Едва отвечая на скорбные приветствия встречных ветеранов, Кокотов
полетел на завтрак. Он даже не расспросил радостного доктора Владимира
Борисовича о ходе воздушных боев над Понырями, наотрез отказался помочь
вдове внебрачного сына Блока разобраться в новом мобильном телефоне и грубо
отверг просьбу комсомольского поэта Бездынько выслушать свежую эпиграмму на
антинародное телевидение.
Столовая давно опустела. Лишь в дальнем углу виднелся понурый поедатель
чужих деликатесов Проценко. "Лучший Фальстаф эпохи" под влиянием вчерашней
проработки с видимым отвращением приучал себя к казенным харчам. Да еще за
соавторским столом одиноко сидел терпеливый Ян Казимирович. Появлению
Кокотова старый фельетонист обрадовался настолько, насколько сам писатель
возликовал, не обнаружив Жарынина и Обоярову за совместным питанием.
- Где же Дмитрий Антонович? - спросил он, повеселев.
- Не видел, - удивленно всплеснул ручками ветеран. - А вы знаете,
Проценко хочет объявить голодовку!
- Неужели?! Странно, странно... - Кокотов поглядел в окно и не
обнаружил на стоянке ни режиссерского "вольво", ни красного "крайслера"
Натальи Павловны.
В сердце снова заскреблись мыши подозрений.
- Уехала красотка ваша. К адвокату полетела! - доложила Татьяна, бухая
на стол тарелки с сиротской снедью. - Раньше-то ведь как? Раз - и развели.
Потому как делить было нечего. Алименты, если мужик забаловал, из зарплаты
вычитали. Обкобелись! А теперь? До самой смерти можно судиться, если деньги
есть...
- А Жарынин?
- А салтан наш Дмитрий Антонович чуть свет умчался. Только чаю и
хлебнул, даже кашку дожидаться не стал. Злой, красный... Регина с Валькой
уговаривали: "Не ездь!" Нет, ускакал...
- Куда?
- Сказал, кого-то в Останкино поехал убивать. А я б ему помогла! Наглый