Глава VIII

Ресторан, который Берю назвал «Большой Педок», на самом деле называется «Королева Педок». Надеюсь, вы сообразили, что к чему, и внесли в свои суждения соответствующую поправку. Я прекрасно осведомлен о вашем уме, вашей эрудиции и вашей находчивости, чтобы в них сомневаться более полутораста лет! Это изысканная харчевня. В тринадцать часов по французскому времени я занимаю здесь место, а в тринадцать двадцать ко мне присоединяется ликующий Тучный, в голубом галстуке в красный горошек и в шляпе, скрепленной вверху булавками.

– Ты похож на Людовика XI, – говорю я, – Только упитанней.

– Почему ты так считаешь?

– Из-за твоей шляпы с булавками. Ты мог бы купить другую. Ты бесчестишь сейчас полицию.

– Полицию, – отвечает он, – с... я хотел на нее.

И он садится напротив меня.

– Ты не только на полицию с..., но ты мог нас... и на свои подтяжки, грязный мусорщик.

Он вскакивает, ощупывает задницу и обнаруживает на ней подтяжки.

– Так вот почему прохожие оглядывались на меня все время!

– Именно поэтому, – говорю я и протягиваю ему меню. – У тебя есть новости и, наверное, стоящие?

– Да, месье.

– И чего ты ждешь, чтобы предложить мне хороший товар?

– Жду, пока ты закомпостируешь22 мое меню.

И, обращаясь к неподвижному официанту, который ждет наших распоряжений, он командует:

– Принесите мне колбаску на шампуре, сосиску...

Он умолкает и обеспокоено спрашивает вполголоса:

– А они не припахивают, ваши сосиски?

– Господин шутит! – возмущается официант,

– Жаль, – вздыхает Берю. – Сосиски – это все равно что дичь, они должны припахивать. Я все же попробую! Затем вы подадите мне тушеную говядину, грибы с чесноком (и чтоб побольше чеснока), сыр и слегка поджаренный омлет.

Я заказываю более человеческое меню, и разносчик съедобных блюд удаляется.

– Слушай, приятель, – атакует меня Мамонт, – это божье благословение, что я заснул у мадам Монфеаль и подслушал ее телефонный разговор. Представь, что после ухода из магазина Беколомб отправился в церковь.

– Ax вот как?

– Я думал, что он пошел помолиться, но на самом деле он встречался со вдовой.

– Не может быть!

– Честное слово! И в таком темном уголочке, что ты смог бы там проявлять пленку. Там не было ни души. Ни души! Кроме меня, естественно! Какое-то время они говорили шепотом, потом брызнули в разные стороны. Согласно твоим распоряжениям, я продолжил слежку за малым. Он отправился в ресторан с фиксированным меню, в котором в этот самый момент, когда мы с тобой говорим, потчует себя жалкой порцией скверно приготовленного блюда,

Я хлопаю его по плечу:

– Хорошую работу проделал, Толстый!

Он подмигивает мне:

– Раз ты мною доволен, может, отдашь мне фотографию?

Я достаю снимок из бумажника и протягиваю ему. Он смотрит на него и смеется, собираясь разорвать его, но неожиданно передумывает.

– Прежде чем его уничтожить, покажу-ка я его Пино, – говорит он, засовывая снимок в свой карман, напоминающий скорее мусорную корзину.

День продолжается, не принося ничего нового. Никаких новостей от Ляплюма. Ничего нового о садовнике. Я наношу визит в особняк покойного графа, но оба ископаемых раба не могут мне сказать ничего такого, чего бы я уже не знал. У меня складывается впечатление, что эти два дела раскрыть будет очень трудно.

– Что будем делать? – беспокоится Берюрье к концу дня.

– Вернемся в Сен-Тюрлюрю, – решаю я. – Нужно дать делу отстояться.

Когда мы занимаем места в моем авто, мое внимание привлекает предвыборное панно. Недавно отпечатанная желтая афиша гласит: "Сегодня вечером в 20 ч 30 мин Ахилл Ляндоффе23, независимый кандидат, проводит большое публичное и дискуссионное собрание. Не взирая на кровавого безумца, который безжалостно убивает тех, кто предстает перед суверенным народом!"

– Ты не едешь? – удивленно спрашивает Тучный.

Я указываю ему на афишу. Он читает по слогам и бормочет:

– Вот кому повезет, говорю тебе. Если ему удастся выкарабкаться из этого дерьма, он точно выиграет выборы!

– Послушай, Толстячок, а не пойти ли и нам на это собрание?

Берю морщит нос.

– Ты что, спятил? Лично я терпеть не могу политики!

– В данном случае она, кажется, играет главную роль в нашей мрачной истории. Как раз на следующий день после подобных собраний все кандидаты погибали.

– Что касается меня, мне бояться нечего. Похоже, что вокруг меня сколько угодно ангелов-хранителей.

– Я это хорошо знаю... Но все-таки я поприсутствую на этом собрании.

Берю колеблется.

– Я обещал унтер-офицеру Морбле выиграть у него партию в белот, – вздыхает он.

Я размышляю.

– В конце концов, ты мне не очень нужен, можешь вернуться. Попросим коллег найти тебе машину.

Толстяк расцветает от радости. Морбле для него – родственная душа. Рядом с ним он себя чувствует королем! Это как бы любовь с первого взгляда. В нашем бренном и хрупком существовании возникают порой немотивированные симпатии. Они не подлежат обсуждению!

Мы возвращаемся в комиссариат. Нам удается раздобыть старый автомобиль марки «пежо-403», за руль которого и усаживается Берю. Что его особенно восхищает, так это то, что модель снабжена экспериментальным ремнем безопасности из экстрагибкой стали, а салон обит кожей.

– У меня такое впечатление, будто я сажусь в самолет, – говорит он, прилаживая ремень вокруг своего брюха. – Ты думаешь, это надежно?

– Похоже.

Я прошу его, чтобы он успокоил Фелицию и заглянул к садовнику – посмотреть, не объявился ли вдруг... Он обещает, пытается тронуться с четвертой скорости, но это у него не получается. Тогда он включает первую и исчезает.

В двадцать двадцать зал дискуссионных собраний Белькомба архиполон. Белькомбежцы явились толпой не столько для того, чтобы оценить красноречие и программу кандидата, сколько для того, чтобы посмотреть, убьют ли его. Это зрелище, которое нельзя пропустить. Представьте себе, на следующий день объявят, что кандидата убили из автоматической винтовки в то время, когда он излагал свои политические убеждения. Они бы очень сожалели, если бы прозевали подобное.

Ахилл Ляндоффе – человек лет сорока с посеребренными сединой висками. Это крупный мукомол, который намолол много муки и денег, ибо выглядит очень элегантно. Он высок, выигрышно сложен (он выиграл три кубка по теннису и один по водному поло), у него открытый взгляд, резкий, напористый голос, повелительные жесты. В нем невольно проступает мужчина, созданный, чтобы командовать и зарабатывать деньги.

Его выход на эстраду встречен шквалом аплодисментов, предназначенных прославить его мужество. Он простирает руки, прося тишины. Затем проникновенным тоном и во взвешенных выражениях отдает должное памяти своих столь трагически ушедших из жизни соперников. Он говорит о том, насколько тяжело видеть гибель двух человек, которые не разделяли его идей, но которые тем не менее заслуживали уважения. Ему аплодируют.

Он делает заявление, касающееся его веры в эффективность действий полиции. Виновный будет найден и наказан! Здесь, мне кажетс, он слишком далеко забросил поплавок.

Сумасшедший, который как Джек-Потрошитель рыщет по городу в жажде новой крови, не помешает Франции жить спокойно!

Что касается лично его, он выполнит до конца свою миссию, чем бы ему ни угрожали. И если ему суждено погибнуть, то он отдаст свою жизнь стране, надеясь, что она разумно ею распорядится и что грядущие поколения... тра-ля-ля!

Новые и новые аплодисменты.

Затем Ахилл Ляндоффе излагает основные направления своей программы. Отныне и впредь он намерен поступать, как и прежде, но значительно лучше!

Ему устраивают овацию.

Он выпивает стакан минеральной воды и начинает развивать проблемы градостроительства в своем избирательном округе. Он говорит о прачечных, о дорожной службе, об асфальтированных дорогах, школах, клубах, стадионах, столовых на производстве, о пенсионерах и т. д. и т. п.

Лучше бы я пошел в кино и посмотрел фильм «Рука моей подружки в штанах сутенера». Собрание заканчивается «Марсельезой», которая, хотя и звучит громко, не обходится без фальшивых нот.

Покидая зал, я думаю, что Тучный был прав: никаких проблем – на сей раз именно Ляндоффе выиграет прогулку в Бурбонский дворец. Смерть его противников позволит ему заполучить депутатское кресло. Тут меня озаряет. Стоп-стоп, а вдруг в самом деле!

И в который раз я наношу удар в щиколотку моему воображению, чтобы помешать ему нестись галопом. Что же это такое приходит мне в голову! Мы же не в Чикаго, в те славные времена, когда запросто убивали одного за другим кандидатов в губернаторы.

Я подхожу к коллегам, которым поручена охрана доблестного кандидата. Они внимательно наблюдают за ним, в то время как он вовсю пожимает руки белькомбежцам.

– Не спускайте с него глаз, ребята, до самых выборов, – рекомендую я.

– Не беспокойтесь, господин комиссар. Мы постоянно попарно следим за ним и спим в его прихожей.

– Ладно. Если с ним что случится, нам всем придется, сколько нас тут есть, изучать объявления в «Франс-суар» о найме на работу.

Я бросаю последний взгляд на Ляндоффе. Этот мукомол по-прежнему окружен толпой. Его поздравляют, ему пожимают руку. Короче, он предстает как герой.

Я возвращаюсь в Сен-Тюрлюрю. Мне хочется ощутить добрый запах полей и расцеловать мою Фелицию.