Глава 3

После ухода Берюрье я чувствую, что меня охватывает странная тревога. Как вы знаете, я люблю тайны, но эта вызывает у меня отвращение, как будто она должна принести несчастье...

Меня поражает то, что не были найдены остальные части тела жертвы. Куда убийца мог их девать? И зачем было класть голову в то место, где мы ее нашли? Эта деталь заставляет меня поверить в то, что мы имеем дело с сумасшедшим, а сумасшедшие наводят на меня страх. Я знавал множество злодеев, не гнушавшихся никакими способами убийств, но они меня никогда особо не пугали. А вот иметь дело с малым, у которого шарики заехали за ролики, это все равно что идти по зыбучим пескам. Сумасшедшие – настоящие господа этого мира, потому что не подчиняются никаким человеческим законам. Они замуровались в своей абсолютной правде, и когда вы стучите в их дверь, это то же самое, что ждать, когда Сена перестанет течь, чтобы перейти через нее пешком.

Да, я смущен.

Ожидая отчета Берю, спускаюсь выпить стаканчик скотча в бистро. Поскольку уже полдень, я нахожу там Пино, заглядывающего за корсаж официантки, как старый котище заглядывает в мышиную норку.

Другие коллеги пьют. Увидев меня, они толкают друг друга локтями и дружно затягивают: «Му-у-у!»

Я подавляю свою злость.

– Для ослов неплохо сымитировано, – признаю я. Подхожу к Пинюшу, чьи глаза уже слезятся от напряжения.

– Эй, старый развратник, – говорю я ему, – тебе не стыдно заглядывать в вырез блузки мадемуазель? Ты что, думаешь, оттуда вылетит птичка?

Официантка довольно кудахчет. Все женщины одинаковы. Достаточно вам иметь симпатичную морду (а это, между нами говоря, как раз мой случай), можете им нести черт те какую дурь... Но если вам нечего им предложить, кроме большой любви и гепатичной рожи Пинюша, то они вам посоветуют застрелиться, только отойдя подальше, чтобы не заляпать своей кровью коврик!

Эта телка уже некоторое время заигрывает со мной. Ее манера класть свои буфера на мою руку, подавая мне выпивку, очень красноречиво говорит о ее тайных желаниях! С этой девицей всегда горит зеленый свет! Надо быть совершенно тупым, чтобы не замечать этого!

Я строю ей глазки, от чего заволновалось бы даже пшеничное поле. Она отвечает взглядом, призывающим к большим делам. Пинюш с горечью допивает свой стакан.

– Там, где ты, мне не светит, – вздыхает он. – Не знаю, что бабы в тебе находят, но, стоит тебе появиться, они начинают мурлыкать...

Я не отвечаю, потому что занят киской. Это рыженькая милашка, считающая свои волосы золотыми и пытающаяся скрыть веснушки под трехсантиметровым слоем пудры... У нее черные, не слишком глупые глаза и полные губы, как раз такие, какие я люблю.

Она небольшого росточка, но фигурка и формы что надо. Поскольку моя личная жизнь в данный момент пуста, как вагонный тамбур, я говорю себе, что игра в «возьми меня, если хочешь» с этой малышкой может меня немного развлечь.

– Сыграем в «четыреста двадцать одно»? – предлагает Пино.

Он хочет забыть за игрой неудачи на любовном фронте.

– Можно.

Маргарита (так зовут рыженькую) приносит нам доску, и мы без особого увлечения начинаем двигать по ней фишки.

– Ты думаешь о чем-то другом? – спрашивает Пинюш.

– С чего ты взял?

– С того, что выигрываю у тебя... Я улыбаюсь.

– Что тебя беспокоит? Ты влюблен?

– Да, в принцессу Маргарет2! Но королева дала мне от ворот поворот, потому что в детстве я переболел корью. Он прикусывает свой ус старого сморщенного крысенка. Тогда я из жалости рассказываю ему о задании, что нам дал Старик. Пино меня внимательно слушает.

– Странное дело, – заключает он.

– По-твоему, это дело рук чокнутого, Пино? Если вас удивляет, что я спрашиваю его мнение, сообщаю, что в профессиональном плане он может дать очень дельный совет.

Он размышляет над игрой, ища выигрышную комбинацию, но не находя ее.

– Я так не думаю, – говорит он наконец.

– Почему?

– Я читал газеты.

– Я тоже. Именно прочитанное наводит меня на мысль, что только ненормальный мог действовать таким образом!

– Поведение убийцы, конечно, свидетельствует в пользу этой версии.

Это излюбленные термины босса. Пино прислоняется к стене, точь-в-точь как босс к батарее, также просовывает два пальца под воротник рубашки, как будто хочет его ослабить. Совершенно бессмысленный жест, поскольку мой доблестный помощник носит рубахи сорок третьего размера, хотя для его журавлиной шеи вполне хватило бы и тридцать восьмого.

– Пинюш, ты говорил, что поведение убийцы свидетельствует в пользу этой версии...

– Да, вот только личность жертвы ее опровергает!

– Давай выкладывай...

– Судя по голове, человеком он был элегантным.

– И что с того?

– Псих, ходящий на Центральный рынок в четыре часа утра, не принадлежит к элите, согласен?

– И какое отношение это имеет к жертве?

– Такое же, как убийцы к его жертве, если не брать убийства с целью ограбления. Но в этом случае убийца обычно не теряет время на расчленение того, кого только что замочил.

Я делаю Маргарите знак наполнить наши опустевшие стаканы.

– Ясно. Твой вывод: преступник и жертва похожи. Это наводит нас на мысль, что убийца – тоже приличный человек. Я отвечу тебе в тон. Что приличному человеку, даже если он убийца, делать в зале требухи Центрального парижского рынка в четыре часа утра?

– Может, он проходил мимо и решил избавиться от этой головы. Это довольно неудобный груз, ты не считаешь?

То, что он говорит, не лишено определенного здравого смысла.

– Да, над этим надо будет поразмыслить. Дашь мне отыграться?

– Если хочешь...

Мы продолжаем играть (я – думая, а Пинюш – выигрывая) вплоть до возвращения Берюрье.

На вид тот находится в двух шажках от апоплексии. Он падает на соседнюю скамейку и начинает обмахиваться пивной кружкой.

– Вот сволочи! – ворчит он.

Я сдвигаю Пинюша, чтобы сесть рядом с Толстяком.

– Что с тобой?

– Повидался с парнями из криминалки! Ты себе представить не можешь, как они надо мной насмехались! Не нашли ни малейшей улики, а еще издеваются. Я сдержался, потому что не люблю скандалы, но, если бы послушался своего внутреннего голоса, им бы стало очень больно.

Я его успокаиваю величественным жестом римского императора.

– Смотри не помри от инсульта в этой тошниловке. Это был бы непорядок! Их расследование продвинулось?

– Продвинулось! Да они словно приклеились к одному месту!

Он сует свой ноготь в форме черепицы между двух клыков и выковыривает нечто застрявшее там.

– Ничего! Пустота! Ноль! Послушать их, так этот чайник с неба свалилс!

– Они передали фотографию в иностранные брехаловки?

– Да. В Англию, страны Бенилюкса, в Германию, Италию... И переслали увеличенный экземпляр в ФБР... До сих пор жмурика никто не опознал. Вот непруха, а?

– Точно! А продавцов требухи они больше не допрашивали?

– Три дня только этим и занимались, козлы! Всех опросили – от носильщиков до получателей! Никто не заметил ничего необычного. Они проверили личную жизнь торговца, продавшего мне бубенцы, потом жизнь его благоверной, его работника, его двоюродного племянника, – ноль! Требушатник разоряется. После этой находки у него никто ничего больше не покупает – боятся, что он подсунет человечину! Ты представляешь?

Берюрье вытирает лоб черным платком, вполне подошедшим бы для пиратского флага.

– Большой стакан белого! – кричит он.

Маргарита приносит заказ и ухитряется положить два кило своей левой сиськи на мое плечо.

Я дружески поглаживаю ее. Она мягкая, как бархат, и наводит меня на мечты о сладкой жизни на розовом облаке. Всю свою жизнь я мечтаю пожить на розовом облаке... Гулять по бесконечной синеве с золотыми точками и смотреть с высоты на Землю, загаживаемую дрянью под названием Человек!

– Не стесняйся, – ворчит Берюрье.

Он кладет свою грязную фетровую шляпу на соседний табурет. Кожаная подкладка шляпы нарисовала на его лбу желтоватый круг.

– Вижу, начало у нас не слишком удачное, – констатирует он.

Пинюш хочет разделить с нами грусть. Мы даем ему двойное согласие, и он подсаживается ближе.

– Эта история может стоить нам карьеры, – говорит Берюрье как ни в чем не бывало. – Наверху могут простить неудачу, но не прощают, если вас выставили на посмешище.

Он осушает свой стакан с такой быстротой, что я себя спрашиваю, а был ли он когда-нибудь полным.

– В моем квартале меня зовут «Бычья голова»! Меня, Берюрье! – добавляет он. – Даже моя жена и та надо мной издевается!

– Ну это-то не вчера началось, – перебиваю я. – Твоя башка уже давно напоминает бычью, парень... Плюй на них на всех, мы еще отыграемся...

– Ты так думаешь?

– Да. Согласен, случай сунул нас в жуткое дерьмо. Да, нас держат за лопухов, но мы возьмем реванш...

– Ну ты оптимист!

– Это не оптимизм, а воля. Я, представь себе, привык оставлять последнее слово за собой! Моя уверенность его подбадривает.

– Но ведь нет же ничего нового! Как мы найдем ту сволочь, как?..

– Надо ждать, – советует Пино. – Ему придется избавляться от остального...

Я обрушиваю кулак на мраморный столик.

– Нет, мы не будем ждать!

– А чего же нам делать?

– Раз нет никакого следа, мы создадим его сами! Мои помощники разевают глаза размером с лужайку перед Елисейским дворцом.

– Создадим след?

– Совершенно верно... Я щелкаю пальцами.

– Маргарита! Принесите нам на чем писать и сядьте с нами на минутку.

Хозяин забегаловки, толстый бездельник, начинает возникать за своей стойкой. Он говорит, что при таком наплыве клиентов официантка должна обслуживать посетителей, а не рассиживать с ними.

Я ему советую выйти из-за стойки, где он страдает от недостатка двигательной активности, и ненадолго заменить рыженькую.

Он подчиняется, вопя еще сильнее, но от его возражений эффекта не больше, чем от голубиной какашки на куче дерьма. Официантка возвращается с блокнотом в черной обложке с отвратительной бумагой в клеточку и конвертом такого низкого качества, какое только возможно.

– Вас не затруднит написать письмо под мою диктовку, красавица?

Она выглядит удивленной и восторженной.

– Нисколько...

– Тогда садитесь и пишите.

Я протягиваю ей мою авторучку.

– А что ты хочешь, чтобы она написала? – беспокоится Берюрье.

Я отвешиваю ему под столом удар ногой, от которого он бледнеет.

– Постарайся хоть раз в жизни подержать свою пасть закрытой, – советую я. – Ты себе даже не представляешь, как это помогает отдохнуть!

Он замолкает. Пинюш дрожащими пальцами скручивает сигаретку. Когда он заканчивает, табак преспокойно лежит на его штанах, а ему осталось курить только бумажку.

– Я жду... – напоминает о себе Маргарита, бросая на меня огненный взгляд. Я скребу щеку.

– Ладно, поехали... – И диктую: – Господин главный редактор...

Она высовывает кончик розового языка, навевающий на меня мечты, и старательно выводит аккуратным почерком, повторяя:

– Господин... глав... – Она перебивает себя: – Кто?

– Главный редактор!

– Это его фамилия?

– Нет, должность... Он руководит редакцией газеты...

– Какой?

Я раздумываю.

– Адресуем это во «Франс суар». Маргарита встает.

– Тогда я схожу за бумагой получше. Подождите! Эта девочка начинает мне действовать на нервы!

– Не стоит, эта прекрасно подойдет.

– О, тогда...

Она продолжает более острым почерком, потому что раздражена. Я диктую под внимательными взглядами моих помощников:

– В ночь с 30 на 31 марта сего года я находилась на Центральном рынке...

Официантка пишет, потом снова останавливается.

– Это неправда, меня там не было... Я вообще никогда не хожу на Центральный рынок!

– Об этом не беспокойтесь, малышка! Продолжайте.

– Да, но мне бы хотелось узнать, что это означает! – протестует она.

– Вы мне доверяете, да? Взгляд становится бархатным,

– Разумеется.

– Тогда положитесь на меня. В данный момент вы помогаете полиции!

И я продолжаю, твердо решив, что больше не потерплю никаких замечаний:

–...и видела, как некто положил в корзину с коровьими головами сами знаете что!

Я прекрасно сумел почувствовать стиль рыженькой. Радуясь этому, гоню вовсю:

– Я ничего не сказала полиции, потому что не люблю легавых...

– О! – протестует девушка.

Я загоняю вызванный ее чувствами протест обратно ей в горло.

– Ладно, ладно, пишите... и не имею никаких оснований помогать им в их работе. Но вам, если вы заплатите мне небольшую сумму, я расскажу все. Абзац!

– Это тоже писать?

– Нет. Начинайте следующую фразу с новой строки...

– А-а!

– Если мое предложение вас заинтересует... Берюрье, следящий за рождением письма, заглядывая через плечо девушки, считает нужным вставить свое слово:

– "Заинтересует" с двумя "р"! – уверенно заявляет он. Киска смотрит на меня.

– Не слушайте этого жирдяя, моя дорогая... Он учил орфографию за рулем трактора! Обиженный Берюрье заявляет:

– Ну, как хотите. Лично я всегда ставлю два. Я улаживаю инцидент красноречивым пожатием плечами.

–...дайте мне об этом знать объявлением в вашей газете. Тогда я назначу встречу вашему человеку, который и принесет мне бабки.

Она заканчивает писать.

– Подпись ставить?

Я останавливаюсь в нерешительности.

– Как вас зовут?

– Маргарита Матье!

– Тогда подпишите просто: Маргарита М.

– Готово.

– Спасибо. Теперь конверт. Главному редактору «Франс суар», Париж... Хозяин тошниловки теряет терпение.

– Закончили вы свой треп или нет? – рычит он. – Вы за кого принимаете мою официантку? За маркизу де Севинье3, что ли?

– Возвращайтесь к своим обязанностям, дитя мое, – советую я, даю ей щедрые чаевые, но удерживаю за руку. – Скажите, а в котором часу вы заканчиваете свой каторжный труд у этого рабовладельца?

– В четыре часа!

– О'кей... Я буду ждать вас напротив за рулем мой машины. Договорились?

Она в восторге взмахивает ресницами. Подходит кабатчик, выпятив пузо.

– Это меня вы зовете рабовладельцем? – осведомляется он тусклым голосом.

Его пухлая морда бледна, как брюхо дохлой рыбы. Он упирает кулаки в бедра, потому что видел в своей родной провинции, что так делают артисты в пьесах.

– Возможно, – соглашаюсь я. – Здесь ведь нет других рабовладельцев, верно?

– Я не потерплю, чтобы грязный мусор оскорблял меня в моем же доме! – вопит он. – Меня достали эти унижения! Да лучше принимать клошаров, чем легашей!

Я быстрым движением расстегиваю пряжку его ремня, и он едва успевает подхватить брюки.

– Он еще снимает с меня штаны! – завывает продавец горячительных напитков.

Я встаю и сую письмо Маргариты себе в карман.

– Не возникай, а то я натравлю на тебя налоговую службу.

Он решает засмеяться.

– Давайте, только ничего у вас не выйдет!

– Посмотрим! Пинюш хлопает меня по карману:

– И что ты собираешься с этим делать, Сан-А? Я и сам точно не знаю.

– Попытаемся прорвать нарыв... Что получится, то и получится...

– Какие приказы для меня? – спрашивает Берюрье.

– Оплати выпивку и отправляйся на рыбалку до новых распоряжений!

Я их оставляю и иду отдать письмо дежурному полицейскому, попросив отослать его пневмопочтой...

После этого я запираюсь в своем кабинете и звоню на набережную Орфевр моему достойному коллеге комиссару Трануку, ведущему данное дело.

– Это Сан-Антонио, он же Бычья Голова. Он смеется.

– Знаете что, старина, «Франс суар» скоро получит одно письмо, о котором наверняка поставит в известность вас. Не обращайте на него внимания. Это я решил подшутить над писаками. Мне надоело быть мишенью для их острот.

– Хорошо, – обещает Транук.

После нескольких язвительных слов поддержки кладу трубку. Я начал с отчаянного шага, но ведь главное – делать хоть что-нибудь, верно?

Я возвращаюсь домой, напевая ностальгическую мелодию, вызывающую у меня желание оказаться на пляже Лазурного берега!