Глава 2

Улица Этюв оказывается узкой и кривой, хотя и находится в центральном, но малопривлекательном квартале. На ней стоят цветочницы второго порядка, тротуары загромождены зеленью и кричащими людьми. Недалеко квартал, отведенный для шлюх, что с некоторых точек зрения очень даже неплохо.

Нахожу дом восемнадцать – новую многоэтажку. Я весело вхожу в подъезд, все-таки немного смущенный тем, что влезаю в чужие дела.

Видите ли, в работе полицейского есть очень неприятный аспект: при этой профессии все время приходится портить жизнь себе подобным.

Бывают моменты, когда осознание этой истины мешает мне спокойно пить аперитив. Вы такой же человек, с теми же инстинктами, с теми же дуростями и недостатками, как и первый встречный. Но у вас есть удостоверение, позволяющее вам совать свой хобот в чужую жизнь, а этот чужой не может дать вам по нему. А если он позволит себе это, вы устроите ему большую молотиловку, а поскольку вы человек злопамятный, то молотите от всей души.

Разумеется, это незаконно, но первейший долг легавого – действовать незаконно ради торжества закона. Кто может, поймет!

Однако я чувствую себя несколько неловко. У меня такое чувство, что я влез в слишком узкие брюки. Я не забываю, что нахожусь на чужой территории, и не сомневаюсь, что, если начнутся какие-то осложнения, бельгийская полиция будет крайне недовольна. И будет совершенно права! Что за идея строить из себя великого сыщика только потому, что утром увидел необычное зрелище, а потом пропустил поезд. Свободная половина дня еще не повод!

Ну вот я наконец в жилище мадам Ван-Получательницы брильянтов!

Консьержки или нет, или, по примеру. всех консьержек, она отправилась трепаться с соседкой. Зато табличка со списком жильцов висит на месте. На ней я читаю: «Ван Борен, пятый этаж, слева».

Я вздыхаю, потому что две недели безделья сделали меня лентяем. Вообще в жизни есть три вещи, внушающие мне священный ужас: некрасивые женщины, исповедники и лестницы (неважно, подниматься по ним надо или спускаться).

К счастью для меня, в глубине холла есть лифт. Направляюсь к нему и как раз в тот момент, когда подхожу, слышу над собой громкий вопль. Этот жуткий крик приближается ко мне с воем торпеды. У меня перед глазами пролетает темная масса, и вдруг раздается глухой удар. Тишина падает, как мокрая простыня. Я стою неподвижно, пытаясь просечь, что же произошло. Но я уже инстинктивно догадался что. В шахту лифта грохнулся человек. Как он небось прочувствовал свой неудачный шаг в пустоту! Открыв с довольно большим усилием решетчатую дверь, бросаю взгляд вниз и в двух метрах под собой, на дне шахты, вижу разбитое тело. Это мужчина. Я достаю из кармана маленький фонарик, с которым никогда не расстаюсь, и осматриваю труп. Мои глаза только подтверждают то, что уже подсказало предчувствие: это тот тип из отеля, что засовывал драгоценные камни в засахаренные фрукты. Больше он никогда, ничего и никуда засовывать не будет. Ни во фрукты, ни своей жене. Это его скоро сунут на два метра в землю к червячкам. Верхушка его черепка разбита всмятку, а руки-ноги переломаны, если судить по его гротескной позе разбитой куклы.

Я подоспел вовремя. Если после этого кто-нибудь заявит, что у меня плохой нюх, то получит от меня пендель по своей заднице. Да по нюху я смогу затмить всех бретонских спаниелей, объявления о продаже которых печатают во «Французском охотнике».

Ничего не сказав, я закрываю дверь и начинаю подниматься по лестнице. Прохожу второй, третий, четвертый... Лифта, точнее, его кабины, по-прежнему нет. Наконец, поднявшись на шестой и последний этаж, я все-таки нахожу ее и останавливаюсь, чтобы подумать. Мыслительная деятельность несовместима с движением. Я пыхчу, как паровоз. С тем пузом, что начало у меня отрастать, я не гожусь для покорения Эвереста. Разве что подняться на него на воздушном шаре.

На этот раз я влез в драму по уши. Я знаю что говорю. Ван Борен свалился с одного из нижних этажей, раз кабина лифта стоит на верхнем. Так вот, пошире открывайте дверь в ваши мозги (если они у вас есть, конечно) и слушайте сюда: поднимаясь, я заметил, что ни на одном этаже дверь лифта не была открыта! Поскольку трудно себе представить, что Ван Борен потрудился закрыть ее за собой, прежде чем спланировать мозгами вперед, следует признать, что кто-то закрыл дверь, в которую он выпал. И этот кто-то сделал это потому, что помог Ван Борену упасть.

Другого объяснения я не вижу. Хоть Ван Борен и носил очки, он не мог быть настолько близорук, чтобы не заметить, что кабины перед ним нет!

Тем более что в доме очень светло.

Спускаюсь на один этаж и останавливаюсь перед дверью. В доме царит полнейшее спокойствие; кажется, его обитатели не слышали никакого крика. Может, у этих добропорядочных людей уши засыпаны песком? Может, они просто спутали крик агонии с криками уличных торговцев?

Я не решаюсь позвонить. Мой долг сообщить в льежскую криминальную полицию и выложить все, что знаю, компетентному комиссару. Пусть играют местные коллеги.

Я могу им только помогать. Теперь мы прошли стадию засахаренных брильянтов и дошли до убийства...

Вы когда-нибудь видели, чтобы голодная псина отпускала окорок? Так вот, после двух недель безделья я еще хуже, чем кабысдох! В конце концов, это мое дело! Кто обнаружил брильянты? Кто нашел адрес получательницы посылки? Кто чуть не получил по башке Ван Бореном? Я, все я. Заметьте, что мне не хватило самой малости, чтобы помешать убийству. Представьте себе, что я заявился бы в дом минутой раньше и... Но что толку строить предположения. Как говорит моя матушка Фелиси, если бы да кабы, да во рту росли бобы, то это был бы не рот, а целый огород... У Фелиси всегда есть наготове мудрое выражение. В этом она не имеет себе равных!

Сбросив тяжкий груз нерешительности и сомнений, я нажимаю на кнопку звонка.

Через короткий отрезок времени дверь открывает очаровательная молодая блондинка фламандского пошиба: ширококостная, крупные черты лица, светлые глаза, нежного цвета волосы и улыбка типа «Белые зубы – свежее дыхание».

Она смотрит на меня с любезным видом.

– Что вам угодно, месье? – спрашивает она меня.

– Я бы хотел поговорить с месье Ван Бореном, – отвечаю я, кланяясь ей до самой земли.

– Месье Ван Борен в отъезде, – сообщает мне нежное создание.

Да уж! Из этой поездки ему точно не вернуться. Пять этажей свободного падения и отбытие на небеса! Это вам не круиз, организованный турагентством!

– Жаль, – бормочу я.

Она мне улыбается. Наверное, ей понравился мой портрет. Не ей одной. Моя физия нравится девяти красоткам из десяти. Я ничего не могу с этим поделать. Когда я смотрю на себя в зеркало, никак не могу понять, что заставляет учащенно биться их сердчишки. Я ведь не Аполлон и не Марлон Брандо... Это все мой шарм. Как говорит Фелиси, красоту с салатом не съешь. Лучше иметь шарм, чем морду с обложки иллюстрированного журнала.

Дамочка не перестает мне улыбаться.

– А вы по какому вопросу? – интересуется она. – Я его жена...

– А!..

Я присматриваюсь к ней. Красивая кобылка. Ван Борен явно не скучал по возвращении домой из своих поездок. С партнершей такого калибра можно устраивать ой-ой-ой какие сеансы!

– Проходите! – наконец приглашает она.

Квартира очень милая, богатая, обставлена дорогой мебелью и украшена безделушками хорошего вкуса. Она ведет меня в комнату, выдержанную в желтом и жемчужно-сером тонах. Софа воздушная, как крем «шантийи». Я опускаюсь на нее.

– Мой визит, очевидно, показался вам странным... – начинаю я, еще не зная, куда приплыву.

Говоря, я разглядываю ее милую мордашку. Не эта ли красавица отправила муженька в полет?

Судя по ее внешности, я склонен ответить скорее отрицательно, потому что лицо дамы почти ангельски спокойно. Но внешность – это лучший сообщник женщины. Они никогда не кажутся столь невинными и прекрасными, как в момент, когда выуживают у вас из кармана лопатник или подсыпают вам мышьяк. С этим ничего не поделаешь, все бабы одинаковы. Святая невинность, когда на них смотришь, и дьяволица, стоит только отвернуться.

Пора дать объяснения по поводу моей личности и причины прихода сюда.

– Вы вдова, – объявляю я несколько резковато, что и сам понимаю.

– Что? – переспрашивает она.

– У вас больше нет мужа, вот и все. Она широко распахивает глаза.

– Я... я не понимаю.

– Я хочу сказать, что ваш муж умер. Она бледнеет и валится на софу рядом со мной, как перезрелая груша с ветки.

– Умер... – бормочет она.

Я смущен. Ни один закоренелый негодяй не смог бы сделать это лучше, чем я! Нежную красавицу как будто шарахнуло электротоком.

Она смекает по моей морде, что я не леплю ей горбатого, и по ее бархатным щечкам начинают течь слезы.

– С ним произошел несчастный случай? – спрашивает она между иканием и шмыганьем носом.

– Да...

– Когда?

– Четыре или пять минут назад.

– Как это?

– Он упал в шахту лифта...

– Господи! Где?

– Здесь!..

– Как это случилось?

– Это установит полиция. Она прекращает плач.

– Полиция?

– Да, она обычно сует свой нос в подобные дела. Она смотрит на меня.

– Объясните, – произносит она наконец, – кто вы? У меня такое ощущение, что вы устроили мне отвратительный фарс.

– В таком случае, мадам, поскорее прогоните это ощущение. Мои шуточки не заходят так далеко.

Колеблясь, смущенная своим горем, она спрашивает:

– Вы француз?

– Как вы догадались?

И киска дает мне простой ответ:

– По вашему акценту!

Такого я еще не видел! Оказывается, это французы говорят по-французски с акцентом, а не бельгийцы. От этого можно ржать сильнее, чем если вам щекочут пятки!

– Да, я француз. Но это не помешало мне увидеть, как ваш муж упал вниз головой в шахту лифта. В данный момент он там и покоится, как пишут в газетах. Прошу прощения за упор на мрачные детали истории, но реальность имеет свои права, которые надо уважать, правда?

Я улыбаюсь.

– Я оказался замешанным в эту историю в качестве свидетеля и думаю, что в данных обстоятельствах вы нуждаетесь в советах. Вашего мужа сбросили в шахту. Я в этом убежден и даже имею тому доказательство. Полиция найдет странным, что его убили в его доме. Кому выгодно преступление, вот в чем вопрос. Полицейские всегда задают его себе. Против этой логики ничего не поделаешь... Они подумают о вас, и вы будете иметь неприятности.

– Да?

– Да.

– Но я ничего не сделала!

– Вам это придется доказать! Она заламывает руки.

– Я уже целую неделю не видела моего мужа...

– Вы в этом уверены?

– Клянусь!

Милашка строит иллюзии. Женские клятвы по шкале ценностей следуют сразу после заячьего пука.

Она издает восклицание, призванное навести меня на мысль, что она невиновна:

– Он внизу?

– Разумеется.

– И мы ничего для него не делаем! Надо же ему помочь!

– Чем можно помочь человеку, у которого не хватает половины головы!

На этот раз я перешел границу, и она с глубоким вздохом навзничь падает на софу. Вдовушка лишилась чувств!

Что мне теперь делать? Я поднимаю ее веки, проверяя, не ломает ли она комедию. Нет, действительно отрубилась.

Надо привести ее в чувство. Ее состояние подсказывает, как нужно себя вести, чему я очень рад, поскольку не имею планов на ближайшее будущее.

Я видел такое во всех комедиях. Сориентировавшись, я нахожу кухню, бегу туда и сталкиваюсь нос к носу с парнем в одной рубашке.

Он стоит, прижавшись к стене, стиснув зубы, с блуждающим взглядом и с видом горького сожаления, что не находится в этот момент в какой-нибудь киношке.

Это молодой парень, высокий, мускулистый, немного рыжеватый.

Он смотрит на меня так, как, должно быть, Христофор Колумб смотрел на Америку, впервые подплывая к ней.

И тогда он проявляет самую человеческую, самую забавную реакцию: кивает головой и шепчет:

– Добрый день, месье!