"Наследники по прямой. Книга первая" - читать интересную книгу автора (Давыдов Вадим)Сталиноморск. 2 сентября 1940– В общем, всего, брат Денис, не расскажешь, – подытожил Гурьев. – Такие дела. – Вот, значит, как бывает, – тихо проговорил Шульгин, не глядя на Гурьева. – А потом что? Сам учился? Дальше-то? – Дальше много всего было, Денис. – Эт я понимаю. Расскажешь? Потом? Гурьев пропустил вопрос мимо ушей, и Денис понял, что переспрашивать не стоит. – Выпить хочешь? – вдруг спросил Гурьев. – Вижу, что хочешь. Денис, ты у меня смотри. Пить – нельзя. Давай сейчас остаканим это дело – и в завязку до моего особого разрешения. Сейчас надо быть в тонусе. – Это я когда выпью – тогда в этом, в тонусе, – мрачно заявил Шульгин. – А когда не пью – вообще не соображаю! – Сто граммов наркомовских перед сном, – безжалостно прищурился Гурьев. – А ещё лучше – стакан молока с мёдом. Днём, тем более с утра – ни-ни. И на вахте, естественно. – Ладно, – страдальчески простонал Шульгин. – Вот же бл… Ой. – Ты давно в школе? – Скоро пять лет будет. – И как тебе? – Нормально. Народ, сам понимаешь, всё больше грамотный, ни выпить, ни поговорить по-людски. – Ну, выпить – ладно, – Гурьев усмехнулся, доставая коньяк и сноровисто нарезая лимон с сыром. – А отчего ж не поговорить? – Ушей много оттого что. Гурьев напрягся. Кажется, начинался один из тех разговоров, от которых у него всегда зубы тоской начинало ломить. – Много? – Ну, – Денис выдержал паузу. – Есть, в общем. – Кто? – вопрос был задан тоном, который Шульгин до этого у Гурьева не слышал. – Я слушаю. – Да Маслаков, – Шульгин аккуратно плюнул на папиросу и сунул окурок в пустую пачку. – Ты его не видал ещё? Парторг наш. – Ну, на самом деле уже удостоился чести. – Вот. Его и боятся. – Такой страшный? – Мудак он грёбаный, понятно!? – Понятно. А остальные? – Ну, что – остальные. Разве против Маслакова можно буром переть? – Коротко и ясно, – кивнул Гурьев, заканчивая приготовления к трапезе. – Подробности потом. Ты где живёшь, боцман? – Живу. На Морской. – От Чердынцевых далеко? – Шесть дворов, – осклабился Шульгин. – Ты не лыбься, боцман, – усмехнулся Гурьев. – Я всё про себя и про неё знаю, только слюни распускать не нужно, потому что компота не будет. Давай-ка вздрогнем, – он разлил коньяк. – Вообще-то я по другим делам, – сознался Шульгин, с подозрением косясь на янтарную жидкость в рюмках. Нет у меня настоящих коньячных рюмок, тоскливо подумал Гурьев. Ни для тебя, ни для себя нет. Господи. Рэйчел. – Но с хорошим человеком – почему же не выпить? – Ты почему не женат? – продолжая улыбаться, быстро спросил Гурьев. Шульгин помялся немного и вздохнул. И махнул рукой: – А! Сначала было не до того. А потом стало не до этого. – Ясно, – кивнул Гурьев и, улыбнувшись совсем уже безгранично, хлопнул Шульгина по плечу. – Дорогая вещь, – опять покосился на коньяк Шульгин. – Ну, поехали. Они чокнулись и выпили. – Я не стеснён в средствах, не волнуйся, – Гурьев отправил в рот «гвардейский пыж» – два ломтика сыра, а между ними – кружок лимона без шкурки, и Шульгин, крякнув, ловко собезьянничал. – А где машинка? – завертел головой Шульгин. – Ну, которая деньги печатает, – И, видя, что Гурьев не собирается отвечать, сменил тему: – А что это за закуска такая хитрая? – Имени покойного императора Николая Второго, Денис. – Ага, – немного удивился Шульгин. – Ну, между первой и второй… За что пьём? – Со свиданьицем, – Гурьев тихонько звякнул своей рюмкой о рюмку Шульгина и медленно выпил. Денис, напротив, залпом опрокинул в себя напиток и полез пальцами за очередным «пыжом»: – А ничего, крепкий! Посуда уж вот только мелковата. – Тепло? – поинтересовался Гурьев. – После пятой поглядим, – уклонился от прямого ответа Шульгин, набивая рот закуской. – Ты надолго к нам? – Увидим, – Гурьев быстро изготовил новую порцию закуски и отправил это себе в рот. – Полагаю, да. – Это хорошо. – Чему ты так рад, боцман? Думаешь, тебе со мной легко будет? – А я и не хочу, чтобы легко. Я хочу, чтоб весело было. А с тобой, Кириллыч, видно: уж чего-чего, а вот соскучиться – ну, никак не получится. – Наблюдательный, – Гурьев облокотился на стол. – Стихами разговариваешь. Но уж очень быстрый ты, Денис. Это мне не подходит. – Есть самый малый вперёд, – наклонил голову Шульгин. – А чего ждём? – Мы не ждём, Денис. Мы работаем и готовимся. – Не понял. – Это потому, что торопишься. Ты не торопись. Ты наблюдай и думай. – А Маслаков? Ага, мы вернулись к нашим баранам, подумал Гурьев. Он снова налил коньяк Денису и себе: – Маслаков, Маслаков. Что это ты так на него бросаешься? – Да уж больно здоровый он гад, Кириллыч. И скользкий, не ухватишь! – Денис. – Что – «Денис»!? Тебе… Знаешь, что он тут вытворяет? Врагов народа разоблачает! Без роздыху… Су… Бл… Твою… Ну, в общем, – Шульгин яростно почесался. – Я бы эту падлу своими руками, – он поднёс ладони к лицу и посмотрел на них со злостью. – Только коротки у меня руки-то. Я понимаю, что ты от мамкиной титьки сам давно оторвался, просто предупреждаю. На всякий случай. – Чувствуется, серьёзно он тебя допёк. – Да всех он загребал, всех! – Ясно, ясно, – Гурьев усмехнулся. – Ты писать умеешь? – Чего?! – Грамоту знаешь, спрашиваю?! – Ну?! – Ну и написал бы, куда следует. Клин клином, как говорится. Рука Шульгина замерла на полдороги к рюмке. Он уставился на Гурьева: – Ты чё, Кириллыч? Грёбнулся, что ли? Ты за кого меня держишь-то? – Ты волну не поднимай, боцман, ты лучше пей. – Не-е-ет, ты погоди, погоди! – Да нечего мне годить, Денис, – желваки прыгнули у Гурьева на щеках. – Как хныкать, так вы тут как тут, пожалуйста. А как сделать что-нибудь, так в кусты? Потому всякие подонки уселись вам на шею и ножки свесили. Шульгин крякнул и опустил голову. Гурьев молчал, наблюдая. Наконец Денис поднял лицо и хмуро посмотрел ему в глаза: – Нехорошо говоришь, Кириллыч. Неправильно. Доброе дело надо чистыми руками делать! – А если чистыми не получается? – Вешайся, – убеждённо сказал Шульгин, схватил рюмку в кулак и одним махом влил в себя её содержимое. Громко поставив рюмку на стол, снова глянул на Гурьева: – А проверять меня вот так не надо, Кириллыч. Я те не мальчонка с грязным пузом. Проверяльщик ещё туда же… сопляк! Извини, конечно. – Крут ты, Денис Андреич, – Гурьев усмехнулся и поднял свою рюмку, – но я не в обиде. Давай ещё разок вздрогнем. За добрые дела чистыми руками. – Годится, – оттаивая, буркнул Шульгин. Они выпили. Гурьев почувствовал, что Шульгин не опьянел, а как-то отмяк чуть-чуть. Гурьев знал об этом чувстве – когда мир вдруг кажется добрее, вовсе не будучи таковым, умел его видеть, хотя сам не испытывал: на него спиртное не действовало вообще никак – в принципе. Мог пить его, как воду, и, по необходимости, изображать – натурально, как всё изображал, бутафоря – любую степень опьянения. Он разлил по рюмкам остатки коньяка: – Давай, боцман, кое-что проясним. Во-первых, ты меня по всем статьям устраиваешь, кроме одной: терпения у тебя – ни на грош, поэтому не обессудь – буду тебя воспитывать. Во-вторых, мне не до Маслакова. Пока. – Он и твой теперь, не думай. – Пускай, – легко согласился Гурьев. – Но это совершенно не значит, что я буду с ним воевать. Я хочу, чтобы вы с ним сами воевали. А моё дело – оперативное и стратегическое прикрытие. И я очень хочу, чтобы ты одну важную вещь себе уяснил, Денис: я могу справиться с Маслаковым. Но я не буду этого делать. Это должны будете сделать вы. Сами. Ну, а если он мне начнёт мешать работать – разберёмся, боцман, не дрейфь. – Что значит – «тебе мешать», «разберёмся»? Как это, интересно, ты собираешься с ним… разобраться? Он же член бюро горкома! А нам как прикажешь с ним воевать?! – Жил такой еврейский царь очень давно, Соломон, может, слышал? Так он говорил, что неприятности надо переживать по мере их поступления. Чем мы и станем заниматься. Не возражаешь? – Ну, добре, – Шульгин потряс головой. – Я, конечно, разгрызу со временем твои загадки, Кириллыч… – Не сомневаюсь, – усмехнулся Гурьев. – А пока ты не приступил к этому захватывающему дух процессу, расскажи мне оперативную обстановочку, как ты её себе представляешь. – Так ты лучше спрашивай, Кириллыч. – Да? Хорошо. Давай тогда с Дарьи начнём. – Всё ж таки… Ох, Кириллыч! – Допёк ты меня своими инсинуациями, Денис, – нахмурился Гурьев. – Чем?! – Ничем. Любовь у меня с другой, а спать я стану с третьей, пятой и десятой. И с двадцатой. Так, что у тебя в глазах полное северное сияние наступит. Понял? – Ну. – А Дарья – алмаз, какой тут у вас непонятным совершенно мне образом произрос, и заниматься я с ней стану очень по-настоящему. Пока бриллиант не получится. А там будет видно, как прорежется, так прорежется. Уж всякой шпане и соплякам она точно не достанется, это я тебе обещаю. – Это она и без тебя сможет, – пренебрежительно махнул рукой Шульгин. – Я хоть и малограмотный, а не дурак. Ты это… Вполне! Да и понимаю, чем она тебе глянулась. Девка характерная, яркая, соплякам не чета и не ровня. Кажется, не ошибся я в тебе, боцман, с радостным удивлением подумал Гурьев. И приподнял брови: – Не ровня, говоришь? А вот с этого места поподробнее, пожалуйста. Шульгин смотрел на него недоумённо. Да ведь не может он ничего знать, подумал Гурьев. Если кто и знает что-то, так уж не он наверняка. Ой, моряк, что ж ты так долго плаваешь-то. Ну, доберусь я до тебя, так тряхну – не обрадуешься. – Не ровня – и всё! А что это значит – не спрашивай, – Шульгин засопел. – Я так кругло, как у тебя получается, не умею. – Это ничего, боцман, – Гурьев усмехнулся. – Как говорили древние, умному – достаточно. Ты Чердынцева знаешь? – Знаю, – кивнул Денис. – На моих глазах, можно сказать, вырос. Он всегда морем бредил, в гардемарины ушёл, как вот взяли его туда. – Что значит – «взяли»? – «удивился» Гурьев затем, чтобы подогреть у Шульгина интерес к подробностям. – Ох, Кириллыч. Это тоже – такая история! Мишка из казаков, вообще-то. Сиротой совсем по малолетству остался, его к себе Беклемишев, кавторанг Беклемишев, что седьмой береговой батареей в Севастополе командовал, усыновил, можно сказать. – Какой батареей? – переспросил Гурьев. – Седьмой, – непонимающе уставился на него Шульгин. – А что? – Ничего, ничего, – ласково сказал Гурьев. – Ты шпарь вперёд, Денис, это так просто. Интересно. – Ну, в общем. Семья у Беклемишева здесь жила, в Сурожске. Очень Мишка с его сыном дружил, годки они были. Вот Беклемишев и ходатайствовал, чтобы Мишку в гардемарины взяли. Ну, знаешь, германская уже шла вовсю, так что не особо там, видать, в Петрограде кочевряжились. Снова тут в двадцать втором появился, вскорости, как беляков в море скинули. Со своей Анечкой. В чём душа-то держалась, прости Господи! Но такая красоточка, – закачаешься. – Она тоже местная? – запустил крючок Гурьев. – Нет. Из этих она. Из бывших. – Из каких таких бывших? – Гурьев приподнял брови. – Кириллыч, – Шульгин мотнул головой, усмехнулся, почесал за ухом, – ни дать ни взять, огромный добродушный медведище. – Не напроверялся ещё? – Поехали дальше, – согласно кивнул Гурьев и улыбнулся. Бывших, подумал он, сатанея. Бывших. Бывших так давно и канувших столь бесповоротно, что кажется, и не бывших вовсе. Бывших. А мы – настоящие?! Шульгин посмотрел на него, вздохнул: – Ну, понятное дело, никто про это не заикался, но дураков-то нет! Где уж он её откопал, не знаю, а только она от него ни на шаг не отходила. Как он в море выйдет, так она на набережной каждый вечер, смотрит, смотрит… Чумовая девка. Дашка – в неё. Такая любовь, командир. Аж завидно. – Ясно, – метнул Гурьев желваки по щекам. – Столько лет прошло. Чего не женится он? – Сравнивает, – вздохнул Шульгин. – Михаил – что надо мужик. И моряк от Бога. Поэтому и с начальством не ладит. А с бабами – дело такое, – сам знаешь. – Знаю. Что за шпана это к девочке прицепилась, какие мысли? – Нету пока мыслей, командир. Я уж и так, и сяк прикидывал. – Это плохо. Я здесь чужой пока, не в милицию же мне идти и спрашивать, кто, где и почему. А выяснить надо, потому что – интуиция, я тебе говорил. Муруоку бы сюда, дерзко возмечтал Гурьев. Утопия, однако. – По-моему, мельтешишь ты, Кириллыч. Да что там за шпана-то? Вон, три дня – и ничего. Может, пронесёт? – Нет, боцман. Не пронесёт. Просто у тебя подобного опыта нет, а у меня есть. А из-за чего Чердынцев не ладит с начальством? Боевая и политическая подготовка у него должна быть на должном уровне. – Боевая – это да. А вот политическая, – Шульгин покачал головой. – С политикой у него отношения сложные, Кириллыч. И язык без костей. Только что команда у него, как один человек, и карьеру он не рвётся делать, поэтому и больших врагов у него среди друзей не имеется… – Это ты интересно загибаешь, – наклонил голову набок Гурьев, – врагов среди друзей. – Да оно ж всегда так, – приподнял плечи Шульгин. – Ну, и потом, Михаил – хуже меня ещё пионер. – Это как?! – А так. Вечно порядок наводит. Как на боевое дежурство – так обязательно какая-нибудь история. То турки ему в визирах встанут, то контрабандисты, то рыбаков спасёт. Как липнет к нему, понимаешь, Кириллыч? Ох, понимаю, подумал Гурьев. Ещё как понимаю. – Примерно. Ну, ясно. Таких беспокойных не любит начальство, это точно. Называется это у них – неровный кадр. – Во. В яблочко. Только и выезжает на том, что «Неистовый» – как игрушечка всегда, на стрельбах первый и за походы – высшие баллы. И за дочку переживает, – непонятно к чему добавил Шульгин. Я тоже переживаю, подумал Гурьев. – Ну, с Чердынцевым более или менее ясно. Про Маслакова тоже уже наслышан. Но из всего этого не вытанцовывается никакой детектив, боцман. Улавливаешь? – Вот. И у меня – не это. – Давай про ночную жизнь мне расскажи. – Чего?!? – Боцман, ты же в портово-курортном городе живёшь. Болгары рядом, румыны, Турция – в хорошую погоду в оптику разглядывать можно. Что за жизнь кипит? Чулочки фильдеперсовые, женские штучки всякие, бельишко-тряпочки? – Ну, не без этого, – покивал Шульгин. – Контрабандисты имеются. Как же без этого-то?! Не так, понятно, как при НЭПе, но совсем не вывелись. Только я к этим делам никакого касательства не имею. Вот поспрашивать кое-кого могу, это да. Если б знать, что спрашивать. – А ты просто поговори с людьми. Так, за жизнь. Ничего не спрашивай особенно. В разговорах про жизнь всё самое интересное и проговаривается, Денис. А представительские расходы я тебе оплачу. – Какие расходы?! – Пред-ста-ви-тель-ски-е, Денис, – вкрадчиво, по слогам, пропел Гурьев. – Ты со мной работаешь? – Ну. – Не «ну». Работаешь? – Работаю. – Вот и привыкай. У нас не лавочка какая дешёвая, а система. Поэтому у нас всё системно. И серьёзно, – Гурьев достал из внутреннего кармана кожаное портмоне и вытащил оттуда десять банкнот по пять червонцев каждая. – В первом приближении должно тебе хватить, а потом увидим, как прорежется. – Ё… Бл… Кириллыч! Это ж зарплата! – Я тебе сказал, что у меня нет проблем с деньгами. Ты не поверил, а зря. – Опять проверяешь? – прищурился Шульгин. – Если и так, то самую малость. Больше доверяю. Справишься? – А то, – Денис убрал деньги со стола. – Это радует. И сделай мне, будь ласков, комплект ключей от спортзала. Мне тренироваться надо, форму держать. – Ну, это мы запросто. А звание у тебя какое, Кириллыч? – Верховный правитель Юга России, – усмехнулся Гурьев. – Устраивает? Денис явно не воспринял это заявление, как шутку: – Во, – Шульгин звучно поскрёб всей пятернёй в затылке. – Ну, придётся, значит, и Чердынцеву построиться. Офуеть с тебя можно, Кириллыч. – Какой догадливый, – с неудовольствием проворчал Гурьев. – Когда не надо. – Слышь, Кириллыч? – Что? – Я, конечно, поспрашиваю людей-то. А тебе надо с нашим ребе поговорить. – С кем? – улыбнулся Гурьев. – Ребе? Кто это? – Ты не лыбься, не лыбься, – нахмурился Денис. – С ребе. Раввин, или как там правильно… Поп еврейский, одним словом. Реб Ицхок – это, скажу я тебе, голова! – А ты откуда знаешь? – продолжая улыбаться, Гурьев опять наклонил голову набок. Раввин не поп, но в первом приближении неплохо, неплохо, подумал он. К счастью, Шульгин пока не докумекал, что этот жест означает. – Я тут всю жизнь прожил, вот и знаю. Реб Ицхока все у нас знают. Даже эти… Из органов которые. Из нутряных. – Да-а, – вздохнул Гурьев. – Это радует. И что? – Его все знают, и он всех знает, Кириллыч. Ребе – мужик что надо. У нас раньше евреев богато было – колония целая, это потом подразбежался народец… В пятом году тут «архангелы» погром устроить хотели. Так реб Ицхок вместе с нашим благочинным встали поперёк улицы… Благочинный в ризе парадной да с посохом, за ним диакон и служки с иконой Николы Угодника, евреи со свитками своими за ребе. А потом рабочие с Ширяевской верфи подтянулись. Ну, те уж вовсе серьёзные ребята были, с винтарями да наганами. Вот и не погромили. – Как весело. А что за благочинный такой у вас сознательный был? – Архимандрит Дионисий, царствие ему небесное, – Денис перекрестился размашисто. – Тёзка, можно сказать… Его-то шлёпнули большевички в двадцатом. Как вошли в город, на второй день… Он и не прятался даже. Собора Николаевского настоятелем был, ты видел, может, там купола посдёргивали, кинотеатр «Ударник» там теперь. – А матушка что же? – достал Гурьев следующую бутылку. – Не было матушки, – Шульгин вздохнул, снимая пробку. – Монашествовал отец Дионисий. А с реб Ицхоком друзья они были. Народ про то зело шептался, уж больно это как-то, особливо по тем временам… Не знаю, как ребе, а благочинный от начальства своего церковного даже выговор получил. Какой интересный городишко, подумал Гурьев. – Ну, ребе попроще, – он усмехнулся, – у ребе начальник один, и тот высоко, ему не до таких нюансов. – А… Так ты знаешь?! – Знаю. Я много чего знаю. Ночевать останешься? – Не, – ухмыльнулся Шульгин. – Я своим храпом тут всех перебулгачу. До калитки проводи, а дальше я сам. – Ну, коли так, – завтра додумаем. За подсказку насчёт ребе спасибо тебе отдельное, Денис. А ты ночью спать будешь – думай. Может, приснится тебе что важное. Они распрощались, и Денис шагнул в темноту. |
||
|