"Сэр Невпопад из Ниоткуда" - читать интересную книгу автора (Дэвид Питер)

17

Никогда прежде я с такой силой не жаждал насладиться чьим-либо унижением и никогда не бывал так жестоко обманут в своих надеждах и ожиданиях, как в течение долгих месяцев нашего с Энтипи вынужденного пребывания в трактире «У кромки леса».

Большую часть времени я проводил за мытьём посуды и подобного же рода тяжёлой, грязной и неблагодарной работой. Как ни странно, хозяйка заведения Мари испытывала ко мне своего рода приязнь, что меня несколько смущало, а вот к принцессе, которую невзлюбила, относилась день ото дня всё хуже. Энтипи, к чести её будь сказано, решительно ничем этого не заслуживала. Эту суровость трактирщицы к новоиспечённой служанке можно было объяснить, пожалуй, только одним: принцесса никогда и ни на что не жаловалась.

Дело заключалось в том, что Энтипи, при всех её капризах, при всех издержках её непростого характера, была реалисткой. Я, как и Мари, ожидал, что девушка, что ни день, станет находить новые поводы для жалоб и всячески выражать недовольство своим новым положением. Что она примется грубить клиентам, станет отказываться выполнять самые тяжёлые и грязные работы, какие ей поручали, – словом, даст хозяйке повод вышвырнуть её в ближайший сугроб. Но оба мы обманулись в своих ожиданиях. Мари это здорово разозлило, и злость свою она срывала на Энтипи, взваливая на девчонку всё больше работы.

А Энтипи молча ей покорилась. Ни словечком не возразила.

Проблема заключалась даже не в том, что она не жаловалась на тяжкую свою долю, проявляя несвойственную ей сдержанность. Всё обстояло гораздо хуже: принцесса просто ни словечка не говорила с самого рассвета и до глубокой ночи. Переходила от одного посетителя к другому, молча принимая и выполняя заказы. Она их иногда записывала, чтобы не забыть и не перепутать, что сделало её своего рода местной знаменитостью, ведь прочие трактирные служанки все поголовно были неграмотны и заказы повторяли вслух по нескольку раз, чтобы хорошенько запомнить.

Нет, я вовсе не хочу сказать, что в силу этой её особенности клиенты держались с ней почтительно или дружелюбно. Ничуть не бывало! Они на неё повышали голос, если ей случалось им не угодить, и вкрадчивыми или грубыми голосами, в зависимости от настроения и степени подпития, говорили сальности, делали известного рода предложения, шлёпали по мягкому месту, щипали за щёки, силой усаживали к себе на колени и разражались хохотом, когда она выворачивалась из их лап.

И всё это принцесса терпела безропотно, не произнося ни слова.

Я, украдкой наблюдая за ней, не раз становился свидетелем подобных сцен, а порой ловил на себе её мимолётный взгляд. Но что он выражал, сказать затрудняюсь. Принцесса так замкнулась в себе, что я не уверен, замечала ли она меня вообще. А быть может, она решила, что если станет пускаться в разговоры с этими мужланами, огрызаться в ответ на каждую гнусную шутку, на каждое бесцеремонное приставание, это их только подтолкнёт к новым попыткам. Но некоторых, к слову сказать, безумно злило её безмолвное сопротивление, они просто из кожи вон лезли, чтобы заставить принцессу промолвить хоть словечко, даже об заклад друг с другом бились. Неудачи, которые становились неизменным результатом всех подобных усилий, ещё больше озлобляли иных особо настырных завсегдатаев трактира, и они буквально из себя выходили, лишь бы добиться желаемого. Да только всё было напрасно. И мало-помалу упрямцы утихомиривались. Пусть себе эта ненормальная молчит, коли ей так нравится. И без неё найдётся с кем поговорить. Уж кого-кого, а собеседников у любого из выпивох в трактире имелось предостаточно. Среди таких же пьяниц, как и они сами.

Такое поведение служанки до крайности раздражало Мари.

– Тебе следует держаться с посетителями любезно, чтобы они себя у нас чувствовали как дома! – зло выговаривала она принцессе. – Глядишь, они больше выпивки станут заказывать!

Энтипи, кстати, в редчайших случаях снисходила до разговоров с Мари и со мной. Чтобы высказать своё мнение, о чём-то нас спросить, на что-то возразить. Это был как раз один из таких моментов: не задумываясь, она ответила бесцветным, монотонным голосом отжившей свой век старухе:

– На разговоры много времени уходит. А раз я с ними не болтаю, им ничего другого не остаётся, как всё своё время тратить на выпивку и заказывать кружку за кружкой. – Став невольным свидетелем этого разговора, я не мог не отдать должное логике Энтипи.

И всё же... я от беспокойства просто места себе не находил. Потому как не знал, что у неё на уме. Согласитесь, этого одного было вполне достаточно, чтобы заставить тревожиться любого, кому собственная шкура дорога. А я, как вам известно, привык свою очень даже высоко ценить.

Со мной она практически совсем не разговаривала. Думаю, принцесса во мне разочаровалась. Или же в Тэсите, который всё не являлся её спасать, поправ веру Энтипи в доблесть, мужество и честь, в любовь, наконец. Как бы там ни было, принцесса всё реже обращала на меня свой взгляд. Разве что временами, когда ей особенно доставалось от подвыпивших посетителей, взглядывала мельком в мою сторону и тотчас же отводила глаза. Наверное, она полностью утратила веру в меня, в то, что я впредь смогу когда-либо от чего-либо её защитить. Меня это одновременно и радовало... и печалило.

Мари, как я уже сказал, взваливала на принцессу всё больше работы. Вдобавок она платила нам более чем скромное жалованье, львиную долю которого ещё и удерживала за еду и кров. Но если учесть, что кровом нам служила полупустая кладовка, а питались мы в основном залежалой, некачественной снедью, которую даже нашим невзыскательным клиентам продать было нельзя, то выходило, что жадная трактирщица нас попросту обманывала, обсчитывала, пользуясь нашим безвыходным положением, и мы на неё по целым дням тяжко работали почти задаром.

А Энтипи всё это терпела с молчаливой покорностью. Я с ужасом думал, а что, если она, подобно вулкану, в один прекрасный момент возьмёт да и изольёт накопившийся гнев в самой невероятной форме... на мою бедную голову. Успеть бы вовремя заметить приближающуюся опасность, чтобы моя драгоценная шкура, часом, от неё не пострадала.

Ночи мы неизменно проводили вместе в захламлённой кладовке. Я перед сном всегда заворачивался в одеяло, чтобы паче чаяния не соприкоснуться с августейшим телом её высочества. И более или менее отчётливо себе представляя, к какому именно виду мести она обратится, когда пробьёт час, от всего сердца говорил ей, прежде чем закрыть глаза:

– Благодарю вас, что не сожгли трактир дотла.

Она ни слова мне не отвечала. Ночь за ночью, месяц за месяцем. Ни единого словечка.

Принцесса очень похудела, но, как ни странно, от этого вовсе не стала походить на скелет. Напротив, пожалуй, ей это было даже к лицу. Подбородок её приобрёл более изящные очертания, скулы обозначились яснее и чётче. Определённо, такой она мне больше нравилась. И всё то время, что мы прожили в трактире, принцесса себя держала, что и говорить, с величавостью и подлинным достоинством.

Я и в мыслях не имел ею восхищаться. И жалеть её не собирался. Но, как, вероятно, вы и сами не раз замечали, наши поступки так часто расходятся с намерениями...

События приняли совершенно неожиданный для всех нас оборот однажды вечером. Погода стояла на редкость морозная, хотя, если верить календарю, зима близилась к концу. В трактире, как всегда, собралось больше дюжины шумливых пьяниц, но был среди них один, кто вёл себя наглей и бесцеремонней всех остальных вместе взятых, – плотный, довольно высокий детина с повязкой вместо одного глаза. Стоило ему просунуть голову в дверь трактира, как я со страху чуть под стойку не нырнул. Мне сперва показалось, это Тэсит пришёл забрать отсюда принцессу и поквитаться со мной. Но когда мужчина с повязкой прикрыл за собой дверь, шагнув в зал, я вздохнул с облегчением и отёр пот со лба. По возрасту он Тэситу точно в отцы годился, да и сложением был гораздо массивней моего бывшего друга.

– Привет, Шкуродёр! – крикнули ему из глубины зала.

«Вот так имечко!» – мелькнуло у меня в голове. Хотя, скорей всего, это было всего лишь прозвище одноглазого, которое он носил недаром, судя по тому, что с пояса у него свисал устрашающего вида меч.

Я перевёл взгляд на Мари. От меня не укрылось, как она побледнела при виде новоприбывшего, и этого одного оказалось для меня достаточно, чтобы понять: с этим типом у нас будут проблемы. Ведь обычно Мари была сама невозмутимость. Шкуродёр зарабатывал на жизнь охотой. Об этом можно было с уверенностью судить по связке шкурок, которые он небрежно перебросил через плечо. Наверное, рассчитывал продать их где-нибудь в посёлке. Вид у него был на редкость наглый и самоуверенный, что вообще свойственно всем этим капканщикам-траппёрам в гораздо большей степени, чем остальным людям. Ещё бы, они так собой горды, так кичатся умением перехитрить совершенно безвредное существо с мозгом не больше лесного ореха и лишить его жизни, подвергнув невероятным мучениям. Одноглазый прошёл на середину зала, рухнул на свободный табурет за один из столиков, где сидели такие же наглые типы, как и он, и отрывистым тоном приказал принести ему эля.

Энтипи по своему обыкновению обслужила его молча. Он видел её впервые, и её неразговорчивость пришлась ему не по нраву. Шкуродёр вознамерился добиться от неё хоть единого словечка, в чём тщетно пытались преуспеть многие другие до него. Об этом я уже упоминал. Он и заигрывать с ней пытался, и хамил ей, и ущипнуть её за шею пробовал. Энтипи молча отстранилась. Шкуродёр вышел из себя. Когда принцесса принесла ему очередную кружку, он нарочно ущипнул её за ягодицу так крепко, чтобы исторгнуть из её груди крик боли. Или на худой конец дождаться от неё ругательства. Но ожидания его оказались обмануты. Энтипи увернулась и ловко, не расплескав ни капли, поставила кружку на стол. Мне всё меньше и меньше нравился этот дурацкий поединок. Казалось, Энтипи из последних сил молчит, но стоит ей только открыть рот, как оттуда сами собой посыплются слова о том, кто она и откуда, и тогда нам следует ожидать целой серии пренеприятнейших событий.

Я в то время мыл на кухне сковороду на длинной ручке – тяжёлую металлическую штуковину, и то и дело улучал минутку, чтобы выглянуть в зал. Но когда посетители стали шуметь и неистовствовать, остановился у порога и стал не отрываясь следить за тем, как разворачивались события. В том, что добром всё это не кончится, я уже ни капли не сомневался. Следовало быть начеку. Я видел, как Шкуродёр огромной своей лапищей цапнул принцессу за грудь, а она без всяких усилий высвободилась, подавшись в сторону, как он охватил ладонью её ягодицы. Энтипи отшвырнула его руку, и тут даже Мари подала голос из-за стойки:

– Шкуродёр! Как тебе не совестно!

– Так-то вы, значит, стараетесь угодить своим посетителям? – мрачно возразил он.

Стоя в дверях, ведущих из зала в кухню, со сковородой в руках, я подумал, что когда-то вот такие же точно типы нанимали мою мать для утех в трактире Строкера. Примерно так они с ней и обходились. Это стало для меня, несмышлёныша, настолько привычным, обыденным зрелищем, что я по своей тогдашней наивности считал подобное обращение с женщиной не просто нормальным, но и единственно возможным. Но теперь, когда я стал несколько лучше разбираться в жизни, при виде того, как Шкуродёр вёл себя с принцессой, в душе моей закипела ярость. Может статься, она копилась во мне с детских лет и лишь теперь дала о себе знать. Или сказались долгие месяцы в этом богом забытом месте, изнурительный труд, невозможность ни вырваться на волю, ни дать знать о себе тем, по чьей милости я сюда угодил.

«Вот такой же негодяй, как этот, отнял у меня мою Маделайн, – думалось мне, – единственного человека, который искренне, самозабвенно меня любил. Который принадлежал мне безраздельно».

С Энтипи всё обстояло иначе. Моей она не была, она меня не любила, а что до меня, то я к ней не то что нежности, но даже вожделения не испытывал, опасаясь демонов, которые могли таиться в её голове и которые изредка на меня взглядывали сквозь её расширившиеся от злости зрачки. Но в несколько ином смысле принцесса, безусловно, мне принадлежала – она была моим пропуском к почестям и богатству, на которые её папаша король не поскупится, если я её ему доставлю в неповреждённом виде.

Опасался ли я, что Шкуродёр убьёт Энтипи, как когда-то скиталец – мою мать? Сам не знаю. Во всяком случае, исключать, что события, если некто третий не вмешается в их ход, могут принять именно такой оборот, было нельзя. Ну а кроме того... Он держался с такой бесцеремонностью и наглостью, он так был уверен в своей полной безнаказанности и полной беззащитности принцессы... А я в прежние времена слишком долго оставался безмолвным свидетелем именно такой вот безнаказанности, и наглости, и бесцеремонности... Теперь же моё терпение, похоже, вконец истощилось.

Шкуродёр ухватил Энтипи за подол, приподнял его и сунул под него свою ручищу. Возможно, он сам при этом не ожидал, что наконец добьётся от неё того, чего прежде так желал, – принцесса прервала своё упорное молчание негодующим воплем, почувствовав, как грубые пальцы сжимают самую интимную часть её тела.

Я не дал себе ни минуты на размышления. Ибо стоило мне хоть ненадолго задуматься, и я, возможно, повёл бы себя иначе, попытался бы сдержаться. Я выбежал (ну ладно, заковылял, прихрамывая) из дверного проёма, сжимая в кулаке длинную ручку сковороды. Шкуродёр меня не видал, его в этот момент занимало совсем другое зрелище, которому и я, приблизившись к столу, где он восседал, стал свидетелем: Энтипи, развернувшись к нему лицом и поджав побелевшие от ярости губы, растопырила пальцы и собиралась наброситься на негодяя и в кровь расцарапать ему физиономию. Очутись я в этот момент на несколько шагов дальше от театра боевых действий, полагаю, я бы предоставил ей это сделать, всласть налюбовавшись захватывающим зрелищем, и только после вступил бы в сражение, в случае если б принцессе потребовалась моя помощь. Но я в эти мгновения уже всё для себя решил, я слишком близко подобрался к Шкуродёру, чтобы отказаться от возможности задать ему как следует.

Сделав последний рывок, я очутился у самого стола. Кровь так громко стучала у меня в висках, что я никаких других звуков не различал. Прежде чем Энтипи успела наброситься на мерзавца, я схватился за его повязку и переместил её так, что она соскользнула с пустой глазницы и прикрыла здоровый глаз. Шкуродёр вмиг стал незрячим.

Он хрипло зарычал и принялся инстинктивно вертеть головой по сторонам. На том месте, где прежде была повязка, зияла теперь пустая страшная дыра. Он протянул свою лапищу к физиономии, чтобы снять повязку со здорового глаза, но я опередил это его движение: размахнулся сковородой и изо всех сил впечатал её в жирную физиономию. Раздался хруст сломавшейся кости, который прозвучал для меня сладкой музыкой. Сковорода зазвенела так, словно ударилась не о костяной череп, прикрытый кожей, а о металлический предмет. Я отвёл руку со своим страшным оружием назад ровно настолько, чтобы размахнуться для очередного удара. И тотчас же его нанёс, предварительно с огромным удовольствием заметив две струйки крови, хлынувшие из носа негодяя. Это я ему его сломал! За вторым ударом последовал третий, потом ещё один и ещё. В мои намерения вовсе не входило позволять ему опомниться. Ещё в контратаку перейдёт, чего доброго. Представляю, какое зрелище я тогда собой являл: рыжие волосы густой волной спускались на плечи, тёмно-рыжая неровная борода воинственно торчала вперёд, глаза горели бешенством... Я мстил Шкуродёру за все унижения, пережитые моей матерью, за то, что был слишком мал, чтобы её от них защитить. Этот грубый, гнусный толстяк, которого я лупил сковородой, стал для меня собирательным образом, воплотившим в себе всю ту нескончаемую вереницу клиентов, которые дурно обходились с Маделайн.

Шкуродёр покачнулся на своём табурете, попытался было усесться прямо, опираясь лапищами о стол, но тут я размахнулся ещё раз и нанёс ему сокрушительной силы удар по затылку. Ему, кстати, так и не удалось снять с единственного своего глаза чёрную повязку, так что я могу лишь предположить, что после этого моего удара его полноценное, зрячее око вылезло из орбиты. Во всяком случае, с табурета он свалился на пол, точно мешок, и остался недвижим.

В зале воцарилась насторожённая тишина. Даже не взглянув в сторону Энтипи, я ухватил негодяя за шиворот и поволок к выходу из трактира. Представьте себе, насколько я не владел собой, позволив ярости затмить рассудок: ведь мне даже в голову не пришло задуматься, какой окажется реакция Мари на мой «подвиг», не вышвырнет ли она нас обоих за дверь. Возможно, я тогда искренне полагал, что готов заплатить любую цену за возможность хоть единственный раз в жизни насладиться местью. Но быть выброшенными на лютый мороз, на снег?..

Я распахнул дверь. В зал ворвался холодный ветер. Посетители трактира стали зябко потирать руки. Столкнув бесчувственное тело Шкуродёра с крыльца на снег, я притворил дверь, и ветер с силой её за мной захлопнул. Мари, как всегда, пребывала за стойкой. Я бросил на неё боязливый взгляд. Но лицо трактирщицы было столь же непроницаемо, как и прежде. Тогда я посмотрел на Энтипи. Та стояла на том же месте, где я её оставил, и пальцы её правой руки были всё так же растопырены и чуть согнуты, что придавало им сходство с когтями хищника.

Внезапно дверь распахнулась, и в проёме я с ужасом увидел Шкуродёра. На его толстой роже буквально места живого не было от синяков и кровоподтёков. В руке он сжимал кривой меч, и я мысленно себя обругал последними словами за то, что не догадался обезоружить мерзавца, прежде чем выволакивать его из трактира. Я молча смотрел на него, не делая попытки бежать или защищаться. Ярость, с какой я его дубасил, теперь совсем уже улеглась в моей душе, а вместе с нею меня и силы покинули. Ноги словно приросли к месту, так я струсил.

– Ах ты ублюдок проклятый! – прорычал Шкуродёр, сам не подозревая, насколько точным было это выражение применительно ко мне. Сковорода вряд ли могла заменить мне меч в поединке с этим уродом, который жаждал расправы надо мной и был отлично вооружён. Оставалось молиться о своей грешной душе. Я подумал: интересно, каково это – быть выпотрошенным, как рыба? И вдруг стрела, выпущенная из арбалета, вонзилась в дверной косяк в каком-нибудь дюйме от головы Шкуродёра. Тот вздрогнул и покосился в сторону бара.

Я невольно взглянул туда же. Мари с отсутствующим выражением лица снова прицеливалась в Шкуродёра из арбалета. Вид у неё был такой, словно она родилась с этим оружием в руках. Арбалет был заряжен, тетива натянута.

– Проваливай, Шкуродёр, – со спокойной властностью потребовала она. – Шесть месяцев чтобы духу твоего здесь не было. А посмеешь заявиться прежде срока, получишь стрелу в лоб. В другой раз я не промахнусь, и тебе это известно. Прочь отсюда.

Он кивнул ей с обречённым видом, сразу сделавшись похожим на большое животное, которое знает, что ему не уйти от охотников. А после повернулся и без единого слова побрёл прочь по белому снегу. Дверь за ним захлопнул всё ещё свирепствовавший ветер.

В зале воцарилось напряжённое молчание. Но спустя несколько минут посетители снова стали переговариваться между собой приглушёнными голосами, кто-то потребовал эля, и хозяйка сама отправилась выполнить заказ. Проходя мимо меня, она равнодушно бросила:

– Невпопад, у меня к тебе дело. Зайди в кухню, там поговорим.

Арбалет она убрала под стойку бара, когда за Шкуродёром закрылась дверь. Он всегда там у неё хранился, чтобы был под рукой в случае необходимости. Поставив перед клиентом полную кружку, Мари прошествовала на кухню. Я поплёлся следом за ней, всё ещё держа в руке сковороду и невольно прислушиваясь к нараставшему гулу голосов в зале. Посетители, мимо которых я проходил, бросали на меня хмурые взгляды. Я отыскал глазами Энтипи, но та стояла ко мне спиной. Каких только ругательств я не произнёс в свой адрес! Поддался порыву, как последний дурак, и это будет стоить жизни нам с принцессой. Мало того что нас сейчас вышвырнут на снег и мороз, так ещё ведь и Шкуродёр со своим мечом бродит где-то поблизости, снедаемый жаждой мести. Короче, вряд ли мы с девчонкой доживём до следующего рассвета, а всё потому, что я позволил себе забыться, возжаждал справедливости. Вот ведь нашёл же время и место! Ну что ж, с другой стороны, ежели у меня хватило глупости такое отмочить, выходит, я заслужил всё то, что за этим последует.

Когда я наконец нехотя переступил порог кухни, Мари уже поджидала меня там. Не говоря ни слова, она притянула меня к себе и чмокнула в щёку. Я уставился на неё в немом изумлении.

– Шкуродёр был прежде моим мужем, – пояснила она. – Он меня бросил вместе с этим трактиром и кучей долгов в придачу. И стал траппёром, а ещё пустился во все тяжкие с молоденькими да хорошенькими девчонками. А я когда-то была нисколько не хуже них, хочешь верь, хочешь нет... Спасибо, что разукрасил ему физиономию. Он это заслужил.

– Да не за что... – Я растерянно пожал плечами. – Всегда рад вам служить чем могу. – Мне казалось, слух меня подводит. Я упорно ждал продолжения, когда всё будет расставлено по местам и мы окажемся выброшены на снег.

Но когда Мари заговорила снова, речь пошла о предмете, совершенно для меня неожиданном.

– Как ты отнесёшься к тому, чтобы заработать хорошие деньги? – спросила она. – Помимо той чепухи, что вы у меня получаете.

Я хотел было ей указать на то, что она вполне могла бы не высчитывать из этой чепухи по крайней мере плату за наше проживание в кладовке. Но осторожности ради промолчал. Не всегда же я действую по первому побуждению, порой случается и обдумывать свои поступки. Вместо этого спросил:

– Довольно будет, чтобы заплатить связной-плетельщице?

– Думаю, нет, но это здорово вас приблизит к вашей цели.

– Мне что же, убить кого-то надо?

Мари хрипло засмеялась.

– Вот ещё что выдумал! Вовсе нет. Прислуживать на пышном банкете, который задаёт один из наших вельмож. У них там рук не хватает, поэтому всем владельцам трактиров и таверн в радиусе тридцати миль от дворца велено предоставить служанок и слуг, кто сколько сможет. А заплатят, сказали, по девять соверенов каждому. Вот и получишь восемнадцать, ежели согласишься туда наняться со своей женщиной вдвоём. Придётся мне тут самой управляться целый вечер, да уж ладно, как-нибудь разберусь. Не впервой. Это наименьшее, чем я могу тебе отплатить, – тут она свирепо улыбнулась, – за ту радость, что ты мне доставил, разбив Шкуродёру его паршивый нос. Нет, подумать только, ты ему его просто-таки вбил в поганую голову!

Я ушам своим не верил. Нам с Энтипи, похоже, привалило настоящее счастье. И откуда? Я, всю свою жизнь пребывавший в убеждении, что ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным, выходит, получил прямую выгоду от того, что встал на защиту другого человека, хотя мною и руководили в первую очередь эгоистические чувства...

– Разумеется, да! – горячо воскликнул я. – Бесконечно рад такой замечательной возможности. А где и когда состоится пир? И по какому поводу, если не секрет?

– В следующее воскресенье, во дворце диктатора Шенка.

У меня пересохло в горле.

– У... него? У самого диктатора?

– Да-да. Наш обожаемый диктатор собирается взять за себя одну девицу и устраивает помолвку, на которую званы все знатные дамы и господа государства. Он желает им её представить. Графиня Пенсне. По-моему, так её звать.

– Как... мило... – выдавил я из себя. – Хотя я... несколько удивлён. Никогда бы не подумал, что у самого диктатора Шенка может случиться нужда в прислуге.

– Видишь ли, он имеет обыкновение убивать тех, кто ему не угодит, а потому для больших, парадных обедов частенько бывает вынужден нанимать слуг со стороны.

– Мы не можем пренебречь такой суммой! – заявила Энтипи.

Мы уединились в кладовке и перед сном обсуждали предложение Мари. Я уставился на принцессу во все глаза.

– Вы с ума спятили, да? – с досадой воскликнул я, но потом себя осадил, вспомнив, что ответ на этот вопрос мне и так давно известен. – Вы хотите добровольно явиться в логово нашего врага?

– Врага моего отца, если уж на то пошло. А вовсе не моего и не вашего. Он понятия не имеет, кто мы с вами такие. Мы будем там в полной безопасности. А деньги обещают просто огромные! Ведь восемнадцать совов это почти полдюка!

– Полдюка! – передразнил я её. – Да хоть полиндюка, риск настолько...

– Риск минимальный, – бесцеремонно прервала меня Энтипи. – И мы хоть будем знать, ради чего рискуем. Я туда отправлюсь в любом случае. А вы – как пожелаете. Но подумайте также и о том риске, которому мы себя подвергаем, попусту тратя время здесь, в этом трактире. Мы рискуем просто взбеситься от этого однообразия, от тяжёлой работы... Чем скорей нам удастся вырваться отсюда, тем больше будет у нас шансов здравыми и невредимыми вернуться домой. А восемнадцать соверенов нас здорово приблизят к этой цели!

Я недовольно взглянул на неё и буркнул:

– Вы мне больше нравились, когда молчали, честное слово!

– Не сомневаюсь. Так я одна туда отправляюсь или вы всё же составите мне компанию?

Из груди у меня вырвался долгий, протяжный стон.

– Это чистой воды безумие... Но так и быть. Только обещайте мне всё время держать голову опущенной долу, ни с кем не встречаться взглядами и вообще сторониться беды!

Она кивнула и улеглась на одеяла, разостланные на голом полу. Я, как всегда, постарался поместиться как можно дальше от неё, насколько это позволяли размеры каморки.

И тут она произнесла такое, от чего кровь застыла у меня в жилах.

– Можете придвинуться поближе, если желаете.

«О праведное небо! – подумал я, цепенея от ужаса. – Не хватало ещё, чтобы она начала ко мне привязываться!» Вслух же, однако, произнёс:

– Мне... Благодарю! Мне и здесь хорошо.

– Ну, как вам будет угодно. – В голосе её слышался холодок.

Вот и отлично! Я ничего не хотел менять в сложившихся между нами отношениях. Это могло вызвать всякого рода нежелательные осложнения.

По привычке, прежде чем закрыть глаза, я произнёс:

– Спокойной ночи. Благодарю вас, что не спалили трактир дотла.

Все предыдущие ночи она никак не реагировала на эти слова. Делала вид, что не слышит их, и всё. Но нынче вдруг снизошла до ответа:

– Не стоит благодарности. – И прежде чем я успел открыть рот, прибавила: – А вам спасибо за то, что надавали этому... человеку. Я бы, конечно, и сама с ним рассчиталась, вы же знаете. Я как раз собиралась это сделать...

– Да, знаю, видел. Может, вам это ещё и лучше, чем мне, удалось бы.

– Вы мне льстите, – хихикнула принцесса. – Но то, что сделали вы... Это был такой смелый, такой отважный поступок!

– Вы находите? – пробормотал я.

Мне и самому казалось, что я поступил смело, потому как действия мои были продиктованы чистейшей воды глупостью, безрассудством. Но, похоже, между такими понятиями, как смелость и безрассудство, вообще следовало бы поставить знак равенства.