"Сэр Невпопад и Золотой Город" - читать интересную книгу автора (Дэвид Питер)

6 ВИСЕЛЬНЫЙ ЮМОР

Мало какое зрелище для народа сравнится по своей привлекательности с казнью. Если что и может собрать большую толпу подданных, так это узаконенное государством убийство какого-нибудь человека не из числа зрителей.

Монархи хорошо это знают. Поэтому наиболее хитрые стараются устроить побольше публичных казней. Это вроде как должно служить предупреждением преступникам всех мастей — дескать, их делишек тут не потерпят. Но правда состоит в том, что гражданам отчаянно не хватает развлечений. Скучающие граждане становятся бунтовщиками. Если организовать какое-нибудь зрелище, например казнь, люди смогут направить в другую сторону свои неодолимые враждебные порывы, которые все они испытывают ко всему, кроме самой монархии. Не важно, разваливается экономика или нет, завалены ли улицы конским навозом, воюет ли страна, растрачивая попусту молодые жизни и государственные богатства. Пока отвлекаешь людей зрелищами, они могут простить почти все.

В своей инкарнации мироначальника я, конечно, хорошо это понимал, потому что несколько месяцев назад возвел в одном из самых больших дворов виселицу. Теперь я мрачно подумал, что для этого и предназначались пленники, которых брали в побежденных городах. Так же как я пытался оправдать свои действия в других затеях, я и сейчас старался найти какое-нибудь рациональное зерно для подобной жестокости. К несчастью, на ум ничего не приходило. Но после нескольких порций особо крепкого пива я обнаружил, что переживаю по этому поводу гораздо меньше. Однако я не позволил себе напиться так, как напился предыдущей ночью. Мне нужна была ясная голова. Зачем — я еще не знал. Наверное, это извращенное свойство моего характера, на которое ссылалась Шейри. Мне не хотелось, чтобы Шейри хотя бы на секунду решила, будто в трезвом виде я не соглашусь с тем, что она должна болтаться на виселице.

Я спрашивал себя: почему мнение противной слабенькой плетельщицы что-то для меня значит? С чего мне было угождать ей? С самого начала от нее было гораздо больше неприятностей, чем пользы. Голос совести, которую никто не спрашивал, постоянное напоминание о моих бесконечных недостатках… зачем мне все это нужно?

Я начал злиться оттого, что никак не мог решить эту загадку. Одеваясь, перед тем как спуститься во двор, я боролся с мрачными мыслями, которые, словно черные воробьи, метались у меня в голове, а потом и вовсе принялись там гнездиться. Кейт, воплощение восторженной радости, носилась по комнате, то и дело разглядывая в зеркале надетое на ней платье цвета слоновой кости. Она не умолкая болтала о том, какой великий сегодня день и как здорово, что я не дал ведьме провести себя. Леди Кейт, конечно, многого не знала. Не знала, что за мрачное у меня настроение, какие жуткие мысли меня снедают, не знала, что вчера ночью я украдкой спускался в темницу. Раньше меня бы раздражала такая бессмысленная болтовня. Теперь, после безжалостных требований Шейри заглянуть себе в душу, она служила приятным развлечением.

"Да будь проклята эта плетельщица, — подумал я. — Она отвергла мою щедрость. Она осмелилась судить меня. Меня!"

Кейт все еще суетилась; она отошла от большого зеркала, и я, встав на ее место, оглядел себя. Сегодня я был одет в черную кожу, а плечо закрывала короткая черная накидка. Борода, которую я решил не сбривать, была аккуратно подстрижена, и я был рад увидеть, что губы кривятся в привычной ухмылке. Сочувствие, которое я мог испытывать к Шейри, растворялось, как бумага в воде. Она сама во всем виновата, решил я окончательно. Я же просто делаю то, что назначила мне судьба.

Да… судьба. Я начинал все больше и больше в нее верить. Я понял, что судьба — это не то, когда вам предсказывают, кем вы станете, а вы потом стараетесь это исполнить. Наоборот — судьба, это когда вы добились чего-то, а потом, глядя на достигнутое, решаете, что все это определено вам небом.

В душе у меня еще оставались старые опасения. Кажется, Шейри обладала небывалым запасом жизней и удачи, и я побаивался, что ей каким-то образом удастся выбраться живой из теперешнего затруднения. Если так случится — то есть если она спасется, — тогда она не успокоится, пока не отомстит. Да, наверное, я был безумен, когда даже думал о том, что можно позволить ей убежать. Тогда я обманывал сам себя, считая, что Шейри никакой угрозы не представляет. Будто для того, чтобы затеять что-нибудь против меня, ей нужны были какие-то помощники и заговорщики! Хорошенько подумав, я понял, что она и только она представляла реальную опасность. Она никогда не перестанет интриговать против меня.

Почему?

Из зависти. А как же иначе? Она видит, чего я достиг в жизни, как я ее перерос. Она знает, что камень, который она так хочет получить, находится у меня. Да, она хорошо замаскировала свои мотивы высокими словами и обвинениями в мой адрес, но все это — только уловки. Она хочет моего падения, потому что ей невыносимо видеть, как высоко я поднялся. В Шейри нет ни величия, ни мудрости, ни ума, ни загадки. Она просто хорошенькая ревнивая ведьмочка, и ее ждет судьба всех, на кого она похожа.

— Но мне почему-то грустно, — произнес я заключительную мысль в цепочке своих размышлений неожиданно (даже для самого себя) вслух.

Кейт, которая была занята тем, что пристраивала на голове тиару, остановилась.

— Почему, любовь моя? — спросила она.

— Потому что придется казнить Шейри.

Она замерла и даже опустила руки, хотя тиара все еще была не закреплена.

— Ты же не собираешься…

— Помиловать ее? — Я яростно замотал головой, надевая перевязь. — Конечно нет.

Кейт с облегчением вздохнула.

— Это очень хорошо, потому что она представляет для тебя нешуточную угрозу. Если ты ничем не дорожишь, ты должен подумать о своей безопасности и избавиться от этой колдуньи.

— Да, я знаю, — ответил я, прилаживая меч. — Это все потому, что она злится, видя, какого успеха я добился. Она просто страдает от ревности. Когда она умрет, все ее страдания прекратятся.

— Нет, любовь моя, — заверила меня Кейт, подходя и обнимая меня за плечи. — Ее страдания как раз начнутся, когда после смерти она будет гореть — за то, что злоумышляла против тебя. У богов на ее счет недобрые планы, я это чувствую.

— У богов недобрые планы на счет каждого, дорогая, — рассмеялся я. — Не следует особенно на них полагаться. Кто знает, что ждет нас в будущем, и не случится ли так, что наши судьбы окажутся еще горше, чем судьба этой плетельщицы.

— Такого не может быть, — уверенно отвечала Кейт.

И она протянула мне руку, которую я как мог учтиво вложил в свою. И вот мы вместе направились во двор, чтобы посмотреть казнь крайне противной Шейри.

Двор был битком набит людьми — похоже, здесь были все, кто обитал в стенах крепости Бронебойсь. Бродячие продавцы продавали всякую всячину, а толпа охотно покупала все их товары. Самым ходовым оказалась блуза, на груди которой красовался силуэт повешенного. Мальчишки, все в колпаках палачей, гонялись за визжащими девчонками и пытались поймать их затягивающейся петлей. Покупателям предлагались кусочки жареного мяса на маленьких шпажках, они назывались "котлетки на колу". В одном углу давали свое представление кукольники. Я мог видеть, что героем спектакля являюсь я сам в виде куклы (которая весьма на меня походила), разделывавшийся с другой куклой при помощи миниатюрной лопатки.

Конечно, как только появились мы с Кейт, поднялся шум — все приветствовали нас. Должен вам сказать, что если бы мне довелось выбирать, каким станет последний день в моей жизни, я выбрал бы этот. Ни облачка не плавало в небе, которое, в свою очередь, было такого чистого голубого цвета, каким я не видел его никогда. Мы прошли через двор, и я увидел палача, который, заметив, что мы появились, поднялся к виселице. Я отсалютовал ему, а он мне ответил, что вызвало новый всплеск восторга. Как и я, он был одет в черное, но штанов не носил — его блуза закрывала ноги до середины бедер, ноги были обуты в тяжелые пиратские сапоги, лицо скрывала традиционная маска. Блуза не имела рукавов, и присутствующие могли оценить чудовищную мощь его рук. Палач, кажется, состоял из одних жил и мускулов; похоже, что кроме повешения он занимался и поднятием людей на дыбу. Ему хватило бы силы, чтобы, размахнувшись, загнать топор чуть ли не до самой сердцевины нашей планеты. Сейчас топора у него не было, был только кинжал, заткнутый за пояс, и острое как бритва лезвие ослепительно блестело. Для палачей, которые занимаются повешениями, это самый обычный инструмент. Иногда те, кого вешают, проявляют завидное упорство, не соглашаясь умирать. Если они недостаточно весят и петля не ломает им шею, тогда они просто висят, болтая ногами в воздухе. Минуту-другую это забавно, но рано или поздно людям начинает надоедать или даже становится неприятно смотреть на такие дерганья. И тогда палач должен достать свой кинжал и либо заколоть жертву в сердце, либо перерезать ей глотку. Все это — их работа.

— Ну, что скажете про своих клиентов, господин палач? — окликнул я его по традиции.

Он ответил тоже традиционно:

— Скажу, что они будут хорошо висеть, милорд!

Такая беседа, конечно же, не могла не вызвать очередную бурю восторга.

Кейт, со своей стороны, была очень занята — она махала рукой и посылала воздушные поцелуи толпе. Ее ноги поднимали небольшие фонтанчики пыли, потому что она чуть ли не подпрыгивала, шагая по двору, хотя по-прежнему продолжала держать меня под руку. Меня встречали, как короля, вот до чего дошло.

Я даже вздрогнул, когда понял это. В конце концов, разве я не видел, какую ужасающую пустоту несет это звание? Мелкие идейки подданных, секреты, интриги, даже безумие, которое с пугающей регулярностью обрушивается на тех, кто на троне. Неужели я хочу всего этого?

Но потом я прислушался к крикам приветствий и восторга, ликованию и обожанию, которое выражали люди вокруг меня, и подумал: о да! Если все те, кого я видел у власти, этой самой власти не заслуживали, это не значит, что и я ее не заслуживаю. Я-то заслуживал ее гораздо больше, чем они, потому что все эти военачальники, правители, монархи и прочие… они родились в благородных семьях, имели титулы или хотя бы две здоровые ноги. Я же был Невпопадом из Ниоткуда, а теперь, по крайней мере здесь, в замке Бронебойсь, стал мироначальником Невпопадом, правителем Победа, самым крупным властителем в окрестностях. Никто у меня этого не отнимет… никто.

И Шейри не исключение.

Нам предоставили отдельную ложу неподалеку от виселицы. Кабаний Клык и Охлад уже сидели там, дожидаясь нас, и, когда мы вошли, они низко поклонились.

— Прекраснейшее утро для такого дела, а, мироначальник? — весело спросил Кабаний Клык.

Я заметил, что его глаза немного покраснели — накануне он явно праздновал еще активнее, чем я от него ожидал.

— И впрямь, Кабаний Клык, — охотно согласился я.

И отстраненно подумал: как это я еще мог испытывать какое-то отвращение к тому, что он сделал с той женщиной… с плачущей женщиной, как я мог помнить. Но с чего она так расстроилась, я вспомнить не мог и перестал об этом думать, поняв, что Кабаний Клык поступил единственно верным образом и как раз вовремя. Больше я ничего на эту тему думать не стал.

Мы сели, и Охлад, как ведущий, сделал несколько шагов вперед, поднял руки, призывая толпу к тишине. Немного помолчав, он крикнул:

— Хотите посмотреть, как вешают?

— Да! — громогласно ответила толпа.

Нет, Охладу не надо было расшибаться в лепешку, чтобы держать внимание толпы. Все и так умирали от нетерпения увидеть смерть.

Как только мы уселись в своей ложе, леди Кейт возбужденно схватила меня за руку. Лицо ее сияло от предвкушения зрелища. Ее переполнял эротический восторг. Я решил, что, когда мы вернемся в спальню, надо будет этим воспользоваться. Да, я заподозрил, что заставлять или уговаривать Кейт мне не придется. Она бросала на меня косые взгляды, и один раз я даже заметил, как она облизнула губы. О да. Когда мы останемся наедине, она охотно согласится на все.

— Мироначальник! — окликнул меня Охлад; его белые зубы ярко блестели, выделяясь на фоне черной кожи. — Вести ли пленников?

Я повернулся к леди Кейт и улыбнулся ей.

— Что скажет моя госпожа?

— Ведите! — выкрикнула Кейт, и рев толпы ее поддержал.

У меня заболели уши — так громко раздавались крики "ура", волна за волной.

В дальнем конце двора распахнулась огромная дверь, и вооруженные стражники вывели на улицу пленников по одному. Приговоренные моргали в ярком свете утра. Они могли бы закрыть глаза руками, не будь их руки связаны за спиной толстой веревкой.

Шейри шла впереди.

Ну конечно.

Толпа с нетерпением ждала их появления и к встрече была готова. В воздух полетели перезрелые фрукты и овощи. Стражники благоразумно поотстали, чтобы не мешать публике. Большинство метательных снарядов пролетело мимо, но благодаря изрядному общему количеству все же немало продуктов попало в цель. Они разбивались о тела узников с тем противным звуком, который могут издавать только гнилые фрукты, и узники отшатывались или даже пытались попятиться. Но у охранников были пики, и им не пришлось подставляться под летящие снаряды, чтобы удержать пленников на месте.

Только Шейри не морщилась. Она не обращала никакого внимания на своих мучителей, что злило их еще больше. Вскоре она стала главной мишенью, и в нее стали кидаться всем, что подворачивалось под руку. Ее оборванное платье быстро превратилось в разноцветные лохмотья, но она так и не подала виду, что ее хоть сколько-то занимает происходящее. Она не смотрела ни на меня, ни на-толпу, казалось, что она полностью погружена в себя. Я решил, что она, возможно, вообще не замечает, где находится. Она могла просто "уйти" из такой ситуации. Наверное, такое решение было с ее стороны самым мудрым, потому что перед тем, как наступить улучшению, жизнь всегда становится значительно хуже. Ну, сейчас улучшения не будет. По крайней мере для Шейри.

— Покойники идут! — к восторгу толпы, крикнул Охлад.

Рядом с ним, сложив на груди руки, стоял Кабаний Клык. Он широко улыбался, заряжаясь возбуждением толпы. Восторг и впрямь был пьянящий.

Шейри подошла к помосту с виселицей и посмотрела на палача, не меняя выражения лица. Лицо палача, конечно же, по-прежнему скрывалось под маской. Драматическим жестом ("Скорее мелодраматическим", — подумал я) он велел Шейри подняться к виселице. На длинной перекладине висели восемь петель, и под каждой была подставка, на которую должен был встать осужденный. По плану палач должен был привести их по одному, поставить на подставки, надеть им петли на шеи, затянуть их и по очереди выбить подставки у каждого из-под ног.

Я заметил, что мои солдаты начали делать ставки: сколько повешенных умрут сразу и сколько человек еще попляшут в воздухе перед смертью. Принимая во внимание, что Шейри была маленькая и легкая, большие деньги ставились на то, что она проболтается живой так долго, что потребуется помощь палача.

Палач положил руку на ее запястье, но Шейри яростно оттолкнула его. Толпа громко засмеялась, а Шейри отошла на несколько шагов от палача.

— Я сама дойду, и не лапай меня, — отрезала она.

— Уа-ха-ха, — улюлюкала толпа. Кажется, никто не хотел оценить отвагу Шейри. Не та это была толпа.

Палач, со своей стороны, просто поклонился ей, словно знатной даме, и жестом пригласил следовать за ним. Шейри сделала несколько шагов и… остановилась.

— Что это она делает? — с заметным нетерпением в голосе спросила Кейт.

Шейри слегка согнулась. Она словно ежилась, как будто у нее болел живот. Несмотря на колпак, закрывавший лицо, палач тоже был озадачен.

— Вам нехорошо, мисс? — спросил вешатель неожиданно участливым тоном.

Шейри вдруг высоко подпрыгнула. Ее руки двигались так быстро, что слились в размытый круг. Вниз, под себя, под ноги, и вот уже связанные руки Шейри оказались впереди. Они были по-прежнему связаны, но между ними оказался чуть ли не фут провисшей веревки. Шейри буквально перепрыгнула через свои связанные руки.

Палач ничего подобного не ожидал. Он, не раздумывая, кинулся к ней, потому что видел только, как пленница делает отчаянную попытку избежать смерти. Наверное, он ожидал, что Шейри сейчас попятится и попытается бежать.

Она сделала совсем другое: прыгнула на него. Палач, который никак не был к такому готов, взмахнул руками, пытаясь ее схватить, но Шейри была проворнее. Одним молниеносным движением она наклонилась, протянув вперед руки, и кусок веревки между ними коснулся края ножа, торчавшего у палача за поясом. Лезвие легко перерезало веревку, и руки Шейри оказались свободны.

На все это ушло не больше чем пять секунд. Затем Шейри разогнулась, схватила палача за маску и повернула ее. Отверстия для глаз оказались на затылке, и палач просто ослеп. Хоть это и заняло всего один миг, но мига Шейри оказалось достаточно — она резко повернулась и толкнула его что было сил. Палач попятился, упал с помоста и, пролетев несколько футов, с громким стуком ударился о землю.

В толпе началась давка — люди решили, что это самое лучшее представление из всех, что им показывали. Зрители орали и визжали, шум стоял такой, что капитан стражи кричал своим солдатам приказы, а они его не слышали и повернулись к нему, чтобы слышать получше.

Шейри не стала дожидаться, пока они разберутся. Она бросилась вперед и спрыгнула с помоста. И приземлилась прямо на плечи одного из копейщиков, который, к несчастью, повернулся к помосту спиной. Она тут же повалила его на землю, а остальные, видя, что она захватила инициативу, накинулись на нее разом, но только мешали друг другу.

Я вскочил на ноги, глядя на то, что происходит, и не веря своим глазам. Я посмотрел на Кейт и в изумлении спросил:

— Как же я завоевал весь Побед, если у меня под началом такие идиоты?

А Кейт, которая приросла к месту от ужаса, вдруг вытаращила глаза и завопила:

— Осторожно!

За тот миг, что я не смотрел на Шейри, она выхватила у упавшего солдата копье, сделала два быстрых шага вперед и с невесомой грацией бросила его, вложив всю силу, какой обладает человек, крикнув при этом:

— Это день твоей смерти!

Копье летело прямо ко мне.

Бросок ее был безупречен.

Если бы не я был мишенью, я подивился бы ее неожиданно мастерскому обращению с копьем. Но времени восхищаться у меня не было. У меня даже не было времени, чтобы издать панический визг: копье, пролетев по воздуху, ударило меня в живот со звуком, напоминавшим тот, с каким гнилые фрукты разбивались о Шейри и ее подельников.

Копье не прошло навылет — Шейри не обладала достаточной силой. Но все же урон получился значительный: оно ударило меня в живот, сбило с ног, и я повалился в кресло.

— Она убила его! Убила! — заверещала Кейт, и было трудно найти человека — включая и меня самого, — кто бы не согласился с ней.

Я лежал оглушенный, сжимая все еще дрожащее копье и не вполне понимая, что же такое случилось. Мир словно вращался вокруг меня по спирали. Верещанье Кейт смешивалось с криками толпы. Казнь превратилась в какой-то ураган безумия, а я лежал в оке этого урагана, ожидая, когда же жизнь начнет проходить у меня перед глазами, пока кровь бьет фонтаном из раны в животе. Несколько отстраненно я надеялся, что при повторном воспроизведении она будет лучше, чем была на самом деле.

Но ничто не представало перед моим взором. Тогда я вспомнил, что рана в живот делает свое черное дело в течение нескольких дней.

"Всегда мне так везет, — мрачно подумал я. — Наконец-то я доказал, что хоть в чем-то Шейри не права — а именно в том, что умру я прямо сегодня. И оказывается, самому событию смерти предшествует огромное количество боли".

Руками я крепко держал копье там, где оно пронзило живот. Пока со всех сторон раздавались завывания, причитания и крики "Позовите лекаря!", и "Поздно! Слишком поздно!", и, конечно, "Убить суку!", и все такое…

Я кое-что заметил.

Нечто очень, очень странное.

Крови не было. Она не текла из раны, не собиралась в лужу под креслом. Я не заметил вообще никакой крови.

Зато я заметил, как больно жжет алмаз у меня в груди. Сначала я как-то об этом не задумался, пытаясь понять, почему на руках у меня нет ни густой красной жидкости, ни собственных внутренностей. Но потом у меня появилась слабая мысль, что, наверное, тут какая-то связь… и эта связь предполагала потрясающие возможности.

— Держись, любовь моя! Держись! Терпи, хоть тебе и больно! — всхлипывала Кейт.

— Мне… не больно, — произнес я медленно.

Кейт меня не поняла.

— Он умирает! Он уже не чувствует своего тела! Его сковал предсмертный паралич!

Мое терпение лопнуло, и я так сильно оттолкнул Кейт, что она, склонившаяся надо мной в уверенности, что помогает мне достойно умереть, была совершенно ошеломлена. Ко мне направлялись Охлад и Кабаний Клык, хотя было уже слишком поздно. Что толку защищать кого-то, когда стрела (или копье, как в моем случае) уже поразила цель?

Наконец истеричные люди в толпе начали по одному замолкать, во дворе повисло ошеломленное молчание, я поднялся на ноги, а копье все еще торчало у меня из живота. Я не знал, что их больше потрясло: то, что не было видно крови, или то, что я встал на ноги. Одно могу сказать — когда я выпрямился, все глаза смотрели на меня, а все уста молчали.

Я глянул на Шейри. По бокам от нее стояли стражники, свирепо стискивая ей руки, третий встал сзади, прижимая к ее горлу кинжал — он в любой миг готов был под нижней челюстью прорезать ей новый рот. Но и они замерли от потрясения, да и сама Шейри выглядела ошеломленной. Это выражение на лице Шейри дорогого стоило, даже копья, воткнутого мне в живот.

И я понял, что сказал Кейт чистую правду. Я не только не видел крови… я не ощущал никакой боли. Все, что я чувствовал, — это жжение от камня в груди, но даже оно было безболезненным. Оно словно… давало мне силы.

Медицинская подготовка, которую мне пришлось пройти (в основном она касалась вопросов выживания после ранения на поле боя), научила меня, и совершенно недвусмысленно, что ни в коем случае нельзя делать одного — а именно вытаскивать копье из раны в животе. Если такая рана не кровоточит, то, как только ты попытаешься вытащить копье, кровь забьет фонтаном, и очень возможно, что вместе с копьем ты вынешь и половину собственной требухи. Но я испытывал странное ощущение подъема, полной уверенности. Решив наплевать на логику и здравый смысл, я взялся за копье обеими руками и дернул изо всех сил.

Раздался оглушительный визг.

Мне подумалось в первый миг, что это кричу я сам… То есть я уже настолько не принадлежу себе, что кричу, сам не осознавая этого. Но потом я даже развеселился, поняв, что звук исходил от Морданта. Хролик спланировал с высокого шпиля крепости прямо на виселицу и, качая головой, исторгал из груди этот странный крик, похожий на птичий.

Вот так я и стоял там — слушая крики Морданта и держа в руках копье. Наконечник вышел из моего тела абсолютно чистый — ни крови, ни внутренностей.

Я задрал подол рубахи, чтобы посмотреть на живот.

Он был ровный и гладкий. Ни следа от вонзившегося копья.

Мне надо было все осознать. Убедиться самому. Я глянул на Морданта, а он, словно поняв, что я собираюсь делать, кивнул, и в глазах его снова появилось то самое странное сияние.

Я бросил копье, достал из ножен кинжал и полоснул им себя по руке на виду у потрясенной толпы. Раздались ахи и крики ужаса, но они были скорее инстинктивные, потому что и самые глупые из зрителей уже начали догадываться.

Я увидел, как расходится под лезвием кожа, и на один краткий миг, длиной в удар сердца, подумал, что совершил ужасную ошибку. Но кожа сошлась обратно так же быстро, как и разошлась. Крови не было. Боли не было.

Я не ошибся.

— Меня нельзя убить, — прошептал я и повторил громче, прокричав: — Меня нельзя убить!

— Это… невозможно… — произнес Кабаний Клык. Он подошел ко мне, и видно было, что он не верит своим глазам. Охлад стоял с таким же растерянным видом.

— Такое… не может быть…

— Не может? Не может?

Быстрым легким движением, невозможным для человека с хромой ногой, какая у меня была еще совсем недавно, я перепрыгнул барьер нашей ложи, спрыгнув на землю, и вышел на середину двора. Шейри перестала даже рваться из рук стражников; она смотрела на меня с тем же потрясением, что и все вокруг. Она явно такого не ожидала. Да и кто ожидал? Никто.

Меня охватила волна почти безумной эйфории.

Нет более главной задачи для человеческих существ, чем выживание. Все, что мы делаем, все объясняется им. Мы едим, чтобы выжить. Чтобы выжить, убегаем от опасности. Мы спим, чтобы дать отдых телам после тяжелой работы, направленной на выживание. Мы познаем друг друга плотски, чтобы увеличивать наш род, давая ему возможность выжить. Мне было приятно думать, что мой инстинкт выживания был развит не просто так же хорошо, как у других, но гораздо лучше. Кажется, всю свою взрослую жизнь я только тем и занимался, что изобретал разные уловки, чтобы не дать себя убить.

А сейчас волшебным, чудесным образом это бремя выживания меня оставило. Ну как тут голове не закружиться от радости? Моя голова кружилась, и я хохотал без удержу. Мой смех эхом отдавался во дворе, а может быть, и в каждом помещении замка. Даже Мордант присоединился ко мне — он издавал какие-то удивительные звуки, похожие на кашель.

— Назад, господа! — крикнул я громко… гораздо громче, чем надо бы, учитывая, что я стоял всего в двух футах от них. — Она ничего мне не сделает!

Стражники повиновались моему приказу, отчасти благодаря выучке, а отчасти, похоже, потому, что все еще не оправились от потрясения при виде моего преображения и хотели оказаться подальше от меня. Меня это нисколько не беспокоило. Существам, которых нельзя уничтожить, незачем беспокоиться о том, что думают остальные. Шейри словно приросла к месту и смотрела на меня широко раскрытыми глазами, а я наклонился к ней и прошептал, улыбаясь безумной улыбкой:

— Так вот зачем тебе нужен был алмаз, а? Вот в чем причина. Ты знала, что он обладает такой силой, и хотела иметь ее сама. Но ты не могла разгадать, как им пользоваться. Мне удалось то, что не удалось тебе, Шейри. Знай об этом, плетельщица. И живи долго.

После чего я отошел от нее. По-прежнему все люди во дворе молчали, потрясенные сверхъестественными событиями, развернувшимися перед их глазами.

И я обратился к ним, ощущая полнейшее спокойствие. Мне никогда не приходило в голову, что они могут наброситься или, наоборот, бежать от меня, и очень было похоже, что именно сила, от меня исходящая, держала зрителей на одном месте.

— Мои дорогие и добрые друзья! — крикнул я им, широко разведя руки. Мой голос гулко разнесся над двором. И, в противовес тем случаям, когда я начинал говорить, не зная еще, что скажу, сейчас я хорошо понимал, что следует говорить. — Это… величайший день! Радостный день! Чудесный день! Это вы, мои верные соратники, наградили меня своей верностью! Своей доброй волей! Своей поддержкой! Но теперь вы видите, что сами боги тоже решили меня вознаградить! Они одарили меня самым ценным подарком, какой только можно представить! Они взглянули на вашего предводителя и сделали меня источником главной силы во всем Победе! И знаете ли вы, от чьего имени я стану распоряжаться этой властью?

Наступил недолгий момент раздумий, а потом леди Кейт выкрикнула:

— От нашего!

— Знаете ли вы, кому пойдет на пользу моя власть?

И люди подхватили крик:

— Нам!

— Чьи сундуки будут набиты под крышку?

— Нам!

С точки зрения грамматики ответ был неудачный — надо было говорить "наши", но я решил не заострять на этом внимания.

Я поднял копье, которое метнула в меня Шейри, и решительно переломил его о колено. Я неэкономно распорядился хорошим оружием, но для драматического эффекта лучшего и придумать было нельзя, потому что толпа снова одобрительно закричала. Я отбросил сломанное копье, а потом выхватил свой меч из ножен и высоко поднял его. Я глянул в глаза Шейри и взмахнул мечом перед ее носом. Она отшатнулась, решив, что я собираюсь ее зарубить. Но я только глупо улыбнулся. Никогда за все время, что я знал Шейри, не чувствовал я еще себя таким сильным. Да и за всю свою жизнь. Это было великолепное ощущение.

Я сделал шаг назад и указал мечом сначала на Шейри, а потом и на остальных пленников.

— Отпустите их! — крикнул я. — Отпустите их, и пусть они идут!

Настроение толпы резко переменилось. Раздались протесты, крики:

— Нет, нет! Убить их! Они должны умереть! Никакой пощады!

Можно было решить, что я самый нелюбимый правитель во всех королевствах с начала времен.

Обеспокоила ли меня эта смена в настроении толпы? Нисколько. Мне не о чем было беспокоиться. Что они могли мне сделать? Убить меня? Но эта переменная исчезла из уравнения моей жизни.

Я заговорил, невзирая на их крики, и это было нетрудно, потому что все, что мне надо было делать, — только открыть рот, и толпа тут же утихла.

— Народ мой, мое решение ничего общего с милосердием не имеет! Пусть их наказание будет еще горше! Они не могут причинить мне вреда! Теперь они это знают! Все их намерения теперь не имеют цели! Их выведут из крепости и отпустят! А когда они вернутся на Декартовы плоскости и остальные спросят их, как им удалось бежать, у них не будет выбора! Им придется рассказать, что мироначальника Победа нельзя убить! А теперь представьте, что эта новость станет широко известна! Представьте, какой ужас вызовет эта весть во всех селениях, которые мы посетим, в каждом городе, который мы разграбим! Пусть знают далеко и широко, что силы из крепости Бронебойсь не остановить! Меня, вашего мироначальника, нельзя остановить!

Толпа опять повернулась ко мне, и крики и рев одобрения звучали как мерный прибой. А что тут такого? Ведь люди стали свидетелями настоящего чуда. Часто ли такое случается в жизни?

Даже мои помощники заразились восторгом толпы, потому что Кабаний Клык крикнул:

— Мы избраны богами!

— Избраны, избраны! — эхом ответила ему толпа.

Охлад бродил по двору, хлопая в ладоши, и толпа стала ему подражать.

Аплодисменты вышли просто оглушительными, как канонада.

— Боги на нашей стороне, — крикнул он.

— На нашей! Нашей! Нашей стороне!

Всякое унижение, которое мне довелось испытать в своей жизни, каждый комок грязи, что мне пришлось проглотить, пропали вдали, когда под моими ногами развернулся ковер новой жизни, куда я мог топтать всех, кто стоял у меня на пути. Мне почудилось, что я стал в сотню футов высотой. Я не стал даже смотреть на Шейри. Я наконец-то от нее избавился. Хотя я и оставлял ее в живых, я убил демона ее постоянного неодобрения. Я был выше ее неодобрения, гораздо выше, так же как звезды, мерцающие в вышине надо мною. Наконец вся моя жизнь обрела смысл.

— Если надо, — торжествующе закричал я, — я все могу! Я силен!

— Силен! — закричала толпа мне в ответ.

— Я непобедимый!

— Непобедимый!

— Я — Невпопад!

— Невпопад! Невпопад! Невпопад!

Они раз за разом выкрикивали мое имя, и с каждым криком мне казалось, что в мои жилы вливается новая сила. Я никогда еще не был таким могучим, таким наполненным жизнью. И никогда еще я не был так уверен, что смогу добиться всего, чего захочу. Не было такого, чего бы я не мог сделать, не было цели, которую я не мог бы достичь.

Не было больше проблемы "если" или "как". Единственной проблемой было время, и я не собирался его терять.

Наконец я снисходительно глянул на Шейри — ее и ее приспешников выводили со двора. Можно было ы подумать, что она испытывает ко мне какую-то благодарность за то, что я сохранил ей жизнь. Нет. Ничего подобного. Когда я последний раз видел ее, она смотрела на меня через плечо, и в ее взгляде не было ни зависти, ни гнева, ни страха. Кажется…

Кажется, она меня жалела.

Я тут же забыл об этом и отправился завоевывать мир.