"Сэр Невпопад и Золотой Город" - читать интересную книгу автора (Дэвид Питер)

3 ПРОВИДЕЦ

Для такого неисправимо циничного человека, как я, всякий миг, когда снисходит счастье, кажется сущей трагедией. Подобные явления возбуждают в других людях тщетные надежды — мол, если и циник находит силы радоваться каким-то моментам своей жизни, значит, истинное счастье и расставание с цинизмом совсем рядом.

Я не таков. Я твердо знаю, что нельзя надеяться на лучшее. Счастье задевает самые циничные струны моей души, и все время, пока чему-то радуюсь, я твердо уверен, что рано или поздно я всего этого лишусь. Истина человеческой жизни в том, что люди рады, когда они оказываются правы. Это справедливо и для предположения, что все кончится плохо. В своем мире я люблю постоянство и считаю, что счастье — это переходное состояние, нужное единственно для того, чтобы череда потерь казалась еще горше. Не верю, что кто-либо может ценить что бы то ни было, пока не лишится того, чем обладает.

И вот, пребывая в ясном рассудке, должен вам заявить: ни минуты не сомневаясь, что добром все это не кончится, те два года, в течение которых я владел "Буггер-залом", я прожил очень счастливо. Если бы вся история не кончилась так, как произошло (а у меня по-другому и быть не может), я бы и по сей день пребывал все там же. Управлять заведением мне было совсем не трудно. Я решил, что у меня к этому талант. А почему нет? Первые полтора десятка лет жизни я провел в оживленном трактире Строкера. Я изучил все явные и неявные стороны дела, и, хотя трактир был поменьше, чем "Буггер-зал", принципы работы оказались, в общем, одинаковые.

Верный своему слову (что редко бывает), я не стал отменять счастливого часа. Идя навстречу пожеланиям народа, моему начинанию последовали и другие заведения. Меня это очень позабавило.

Хоть я и держал нос по ветру и невзначай расспрашивал посетителей, у меня не было ни малейшего представления о том, чем занялся Буггер после того, как покинул свое заведение. Это несколько меня беспокоило. Я предложил ему остаться потому, что верю — друзей надо держать поблизости, а врагов — еще ближе. Но Буггер повел себя неучтиво, на уловку не купился и исчез из-под моего бдительного ока. По привычке ожидая неприятностей из-за каждого угла, я пребывал в убежденности, что Буггер рано или поздно объявится. И его возвращение повлияет на мою жизнь самым отрицательным образом.

Уверяю, это был не просто пессимизм. В жизни моей полным-полно типов, которые исчезают из нее только затем, чтобы объявиться позже. Иногда такие неожиданные появления приносили мне немалую выгоду, хотя, конечно, надолго их не хватало. В других случаях мне доводилось видеть знакомые лица в совершенно нетипичных и плохо просчитанных обстоятельствах, и такие встречи вели к большой беде.

Потому-то я и не сомневался, что наши с Буггером дорожки обязательно пересекутся. А вот когда это случится и какие несчастья принесет мне эта встреча — я представить не мог. Иногда по ночам, особенно в дурную погоду, я сидел в уголке, прихлебывая пиво, которое приносила какая-нибудь служанка, и пытался предугадать самое неприятное, что могло мне сулить внезапное возвращение Буггера.

Положа руку на сердце, я о многом передумал за эти два года. У меня вошло в привычку сидеть в одиночестве, размышляя о собственной жизни. Не то чтобы я дожил до седин, но мне стало казаться, что для человека, который провел в этом мире каких-то пару десятков лет, я ухитрился разозлить немало людей, а ведь многие из них занимали весьма высокое положение.

Когда приходила зима и дни становились короче, а ночи длиннее, я, бывало, смотрел на огонь, потрескивавший в камине, и думал о тех людях, кого я разочаровал или в ком сам разочаровался.

Моя матушка, Маделайн, служанка в трактире и блудница — ее убедили, что меня ждет большое будущее, и она слепо в это поверила, за что и приняла жестокую смерть от руки свирепого убийцы.

Король Рунсибел Истерийский, его я заинтересовал настолько, что он в нарушение обычаев сделал меня, простолюдина, оруженосцем… и даже рыцарем. Жена короля Рунсибела, королева Беатрис — ничего, кроме добра, я от нее не видел. И их дочь, принцесса Энтипи, которую я сначала считал сумасшедшей поджигательницей, поклонявшейся богине-покровительнице колдунов Гекате, а позднее понял, что принцесса…

Ну, наверное, просто сумасшедшая. В конце концов, при мне она ничего не подожгла, хотя, насколько известно, после моего побега замок сгорел дотла именно из-за нее.

Итак, вся королевская семья Истерии. Они любили и уважали меня, а я вел себя не так, как от меня ждали, хотя намерения мои были самые хорошие. Но они об этом не знали, и злость и разочарование переживали так остро, словно я был подлым эгоистом. До сих пор вижу, как Энтипи стоит у окна в замке, освещенная одинокой свечой, преданная человеком, которому доверилась и даже полюбила… или почти полюбила, насколько это чувство может быть знакомо юной девице с такими задвигами.

А еще был Тэсит. Тэсит Одноглазый, искатель приключений, герой, у которого я отнял его судьбу. Он был моим самым лучшим другом во всем мире, и только я в ответе за то, что с ним стало.

Астел, моя первая… ну не любовь, конечно, хотя именно она лишила меня невинности. Она была первой женщиной после матери, которой я полностью доверился… и моя доверчивость обошлась мне катастрофически дорого.

Этот перечень оказался длинным, и только двух человек я мог вспомнить из тех, кого действительно не разочаровал. Одним из них был наводящий ужас диктатор Шенк, безжалостный правитель варваров; мне довелось присутствовать в качестве официанта на банкете по случаю его помолвки. А другой…

Другим был Меандр, бродячий король. Изгнанник из холодного царства на далеком севере, добившийся всего своими силами, Меандр возглавлял войско солдат, связанное необременительной клятвой верности; это сборище еще называли скитальцами. Они не признавали никаких границ, шли, куда им вздумается и когда им вздумается. Можно сказать, что я завидовал их свободе и полной их беззаботности. Мне бы очень хотелось присоединиться к королю Меандру, потому что его жуликоватая философия меня привлекала. Однако кое-что не давало мне этого сделать. Очень вероятно, что именно Меандр убил мою матушку.

Сказать наверняка не мог никто. Помимо всего прочего, король Меандр был не в ладах с собственной головой. Мне довелось прямо спросить его о том деле, а он заявил, что не помнит. Пожалуй, это можно понять. По рассказам, несколько лет назад Меандр оказался в ледяной пещере, где провел не один день, застигнутый снежным бураном. Единственной спутницей была его жена, и, когда оба они уже умирали от голода, она покончила с собой, чтобы обеспечить ему пропитание. И Меандр нарушил моральные запреты и совершил ужасное деяние, питаясь, чтобы выжить, плотью своей жены.

Ходят легенды, будто те, кто предается каннибализму, превращаются в проклятых небесами чудовищ. С телесной точки зрения это может быть просто фантазия, но нет никакого сомнения, что рассудок и душа Меандра пострадали самым жестоким образом. Он утверждал, что не запоминает, как один день сменяется другим, и живет только настоящим моментом, потому что прошлое полно болезненных воспоминаний, а будущее не сулит ничего хорошего. И когда Меандр сказал, что вполне мог убить мою матушку в каком-нибудь приступе безумия, а мог и не убить… выяснить это точно я был не в силах. Мягко говоря, у меня такое положение вещей вызывало некоторую досаду.

Но я способен был попытаться убить Меандра и не зная, как обстояло дело. Не то чтобы я тяготился страстью несправедливо отнимать не мне принадлежащую жизнь. Я просто хотел найти человека, которому мог бы отомстить за убийство матушки, и, если бы это оказался Меандр, я был бы вполне доволен. Если он совершил такое, пусть заплатит своей жизнью. Если же не Меандр был тому виною, тогда в загробной жизни он вполне мог бы отыскать дух настоящего убийцы и свести с ним счеты в преисподней.

Причина, по которой я не решался открыто бросить вызов Меандру, была простой: мужик был широк, как два дерева, и носил с собой острый меч длиной с небольшую лошадь. Если бы мы скрестили клинки, он без всяких усилий порубил бы меня ломтями, как праздничного гуся. В душе я знал, что моя матушка не упокоится лучше, чем если я прикончу ее убийцу. Это значит, утешения для всех нас будет еще меньше, если я окончу свои дни кучей мяса.

Но даже так…

Даже так…

Все это меня сильно беспокоило. Просто забирало. Даже то меня беспокоило, что все это так сильно меня забирает.

Поворотным моментом стало расставание с Шейри. Мне бы радоваться, что я расстался с ней. Никому не рекомендуется водиться с колдунами. Однако я привязался к Шейри… очень привязался, мне она даже снилась — думаю, эти сны она сама мне и насылала (хотя Шейри, конечно, отрицала даже саму такую возможность).

Наверное, больше всего мне нравилось в юной плетельщице то, что она от меня ничего не ждала. Моя матушка, король, королева, рыцари, Энтипи — все ждали, что я мог бы, или стал бы, или должен был бы поступать ожидаемым образом и достичь определенных целей. Большую часть жизни я только и делал, что не оправдывал ожиданий, которые на меня возлагали окружающие, обычно просто из вредности, которая так мне присуща. Но Шейри ничего особенного во мне не видела. Более того, она, похоже, только тем и занималась, что в скрытой форме оскорбляла меня. Однако в то же самое время моя компания была явно ей по душе, что заставило меня подозревать в ней ту же извращенность натуры, что и во мне самом.

Итак, была одна женщина, которая ничего от меня не ждала, ни в чем на меня не полагалась, а я ее разочаровал. Она ни разу не попыталась сделать из меня кого-то другого, однако я упал в ее глазах непозволительно низко.

Вы вправе спросить: как, во имя неба, можно разочаровать человека, который ничего от вас не ждет? Надеюсь, теперь и вы понимаете мое недоумение. Честное слово, не одну ночь я провел, пытаясь разгадать это противоречие, но ночь сменялась днем, один год — другим, а разгадка мне не давалась.

Я всегда гордился своим эгоизмом, концентрацией на самом себе. Непостоянным, вечно меняющимся миром вокруг я частенько манипулировал, как хотел, и делал это мастерски. Я ухитрился нажить безграничную самонадеянность, разузнал бесчисленное количество уловок, помогавших увильнуть от неприятностей, во все времена преследовал свои и только свои интересы, и никогда мне не было дела до того, что обо мне подумают окружающие. Однако эта гадкая стерва Шейри посеяла в моей душе семена сомнений и беспокойства, а эти штуки вполне могут оказаться губительны для такого человека, как я.

Мне не хотелось ничего другого, как только прожить долгую жизнь, заработать побольше деньжат и умереть от старости в собственной постели. Как только я стану думать о бедах и заботах других людей больше, чем о своих собственных, я ступлю на скользкую дорожку героизма. Я и раньше оказывался на ней, правда большей частью случайно, когда незаконно присвоил себе роль Тэсита в величайшей авантюре, назначенной ему судьбой. Но к чести моей (или к несчастью), следует сказать, что в том, как я все это делал, ничего героического не было, а побуждения мои были вполне низменны и подлы. Так что в этом случае совесть моя чиста. Впрочем… лучше сказать, что бессовестность моя чиста.

Но вот только… о боги! Какая досада и боль были на лице Шейри! Никто во всей моей жизни не выражал этих чувств по отношению ко мне с такой глубиной.

Я ломал голову: может, она наложила на меня какое-нибудь "заклятие вины", но даже мне было понятно, что ее таланты лежали совсем в другой области. Нет, это шло из моей души, и мне очень не нравилось, что у меня там такое завелось. Это выводило меня из себя. Я всегда гордился тем, что не имею никаких таких душевных глубин. А если имею… то кто я тогда такой?

Я всерьез начал размышлять о будущем шире, чем при простом допущении "как бы дожить?" Оказалось, при этом я сижу и пялюсь на стену в "Буггер-зале", обдумывая опасные мысли типа "Неужели это все? Неужели больше мне ничего не совершить? Может быть, где-то есть человек, для кого я мог бы сделать что-то хорошее? Или плохое? Не важно. В конце концов, я бы что-нибудь для него сделал. Что-нибудь, что бы это ни было, всегда лучше, чем ничего. Уже мне ли, Невпопаду из Ниоткуда, этого не знать!"

Но если я перенапрягусь, если попытаюсь выжать из себя больше, чем могу дать, я вполне могу потерпеть поражение, причем на всю жизнь. А мне так хотелось жить… пусть даже из мелкого удовольствия пережить на этом свете как можно большее количество людей.

И я пытался избавиться от мыслей о будущем… до тех пор, пока однажды вечером само будущее не вторглось ко мне самым бедственным образом.

Вот как это случилось.

Мне бы очень хотелось вам рассказать, как меня преследовали знамения и дурные предвестники, ясно дававшие понять, что моя уютная, хотя и несколько монотонная жизнь скоро круто изменится. Но правда состоит в том, что такие вещи видишь, только оглядываясь назад. Какой день ни возьми, у человека бывает предчувствие, что дела могут пойти плохо. Но когда день проходит точно так же, как и другие, к следующему утру все тревоги предыдущего дня забываются. Однако в тот день, когда действительно происходит несчастье, нередко можно слышать, как люди вздыхают: "Я знал! Я знал, что сегодня что-нибудь случится! Я понял это, когда корова не стала доиться, или когда петух закукарекал не вовремя, или когда я услышал, как где-то вдали плачет ребенок".

Я, проведший всю жизнь в притворстве, пытаюсь поведать вам свои воспоминания как можно более правдиво и говорю честно — ничего-то я не предчувствовал. И предполагать всего, что случилось, я не мог. Теперь же, оглядываясь на те времена, могу добавить — а если бы и предполагал, вряд ли смог бы что-нибудь предпринять.

Но скажу вам опять же честно — в тот миг, когда вошел этот незнакомец, у меня зародилось дурное предчувствие.

Стояла глухая зима, то мрачное время года, которое, кажется, будет тянуться вечно; лето давно забыто, мысли же о весне кажутся глупостью несусветной. Посетители в эту пору еще более угрюмы, чем есть, и я обнаружил, что мне приходится разнимать больше драк, чем хотелось бы. Меня мало беспокоило, раскроят ли мои посетители друг другу череп. Мне просто не нравилось, что они заливают кровью мое заведение и крушат мебель. Некоторые владельцы кабаков и таверн нанимают мордоворотов, чтобы утихомиривать посетителей. Проблема с мордоворотами в том, что они требуют в оплату немеряно выпивки. В результате они либо напиваются до бесчувствия и не представляют никакой практической пользы, либо же затевают по пьянке потасовок не меньше, чем разнимают.

Я сделал свой выбор в пользу двухстороннего подхода. Во-первых, и в-главных, у меня глаз наметан на бузотеров, и если я замечал, как люди что-нибудь затевают, то подмешивал отвар сонных трав им в питье. Я не задавался вопросом, до какой степени человек драчлив: если он отключился, то никаких проблем с ним уже не будет. Во-вторых, на случай, если события станут развиваться слишком стремительно, за стойкой бара я держал арбалет. Я практиковался с ним несколько месяцев и стал вполне прилично стрелять. Если вам нужен стрелок, чтобы поставить его на стену замка и отбиваться от осаждающих армий, выбивая бегущих солдат врага с расстояния в шестьдесят ярдов, то моих скромных навыков окажется трагически недостаточно. Но поставьте человека спиной ко мне, и я с ним лихо расправлюсь с расстояния хоть в десять шагов.

Как я уже говорил, в это время года я приглядывал за своими посетителями внимательней, чем обычно, чтобы избавиться от неприятностей до того, как они начнутся. И когда вошел этот незнакомец, все тревожные колокола, сколько их ни появилось в моем сердце за долгие годы лишений, подняли трезвон.

Глядя на него, вроде не о чем было и беспокоиться. Человек немолодой, скорее среднего возраста, с большой бородой, по которой к подбородку карабкалась седина. Он был в длинном плаще, капюшон закрывал голову, но прятать свою внешность он не старался. Скинув капюшон, как только вошел, незнакомец выставил на всеобщее обозрение сверкающую лысину, такую гладкую, что я мог бы увидеть в ней свое отражение, если бы вгляделся. Однако было в нем что-то, что вызывало беспокойство. Он казался каким-то взвинченным и неуверенным в себе. Если бы мне надо было рассказать о нем в нескольких словах, я бы сказал, что для него вся жизнь являла непрестанный ужас и он продолжал существовать только благодаря смутно осознаваемому чувству долга (хотя кому он был должен, я гадать не берусь).

В зале в тот вечер народу набилось — не протолкнуться, но чужак проскользнул сквозь толпу, никого не коснувшись. Это было неплохим качеством, потому что нечаянные касания служили самым частым поводом для неожиданных драк ("Ты меня задел!" — "Нет, ничего такого". — "Значит, ты называешь меня лжецом?" Вот тут-то и начиналось веселье). Новый посетитель, однако, не просто был погружен в себя, он словно жил в своем собственном мире. Я тут же решил, что он либо самый жалкий, либо самый опасный человек из всех, кто когда-либо заходил ко мне.

В дальнем конце зала пустовал столик. Он вообще-то никогда не пользовался популярностью среди посетителей, потому что стоял дальше всех от огня, к тому же там был сильный сквозняк — откуда он брался я так и не мог выяснить, сколько ни пытался. Однако посетитель направился прямо туда, словно с холодом они были закадычными друзьями. Устроившись за столиком, он остался сидеть неподвижно, пристально глядя куда-то перед собой. Одна из служанок подошла к нему и завела разговор. Когда она отошла, я подозвал ее взмахом руки.

— Чего он хотел? — спросил я ее.

— Он сказал: "Крепкого пива, да побольше", — ответила она. — У него сильный акцент. Я бы сказала, что он из далеких западных земель.

Это ее последнее замечание нисколько меня не заинтересовало, но я кивнул, словно все сразу понял. А потом спросил:

— Думаешь, у него найдется чем заплатить?

Она кивнула:

— Он позвенел кошелем, когда я его спросила. Я слышала, как брякают соверены.

Я посмотрел на посетителя. Да уж, странный он был. Даже мои завсегдатаи, как бы ни были заняты своими кружками, и то это почувствовали. Словно он выпил всю энергию из зала или по крайней мере в своем углу. Посетители поглядывали на него со смесью раздражения и легкого презрения, но никто не хотел с ним связываться, и его не трогали. Его присутствие как-то всех сразу утихомирило. Впервые за долгое время мое заведение опустело еще до полуночи.

Однако этот посетитель не уходил. Мне он казался воплощенной печалью, словно скорбел не только по тем вещам, которые потерял, но и по тем, которых ему только предстоит лишиться, и он все знает, но ничего поделать не может.

Его сапоги были сильно поношены — должно быть, не имея средств на коня, он немало протопал пешком. Плащ, скрывавший одежду, оказался совсем потертым. Кое-где виднелись и дыры. Служанка, как ей было велено, кружку за кружкой подавала посетителю пиво. Он не опрокидывал его одним махом, но и в сторону не отставлял, а пил медленно, не торопясь, словно сдерживая себя. Я задумался, уж не ждет ли незнакомец кого-то… или чего-то, что для меня было еще страшнее.

Наконец в "Буггер-зале" не осталось никого, кроме меня, двух служанок и этого посетителя.

— Господин По, — сказала одна из служанок тихонько, — этот тип начинает действовать мне на нервы.

— Только начинает? — спросил я едко. — Мне он не понравился с того момента, как я его увидел. — Я задумчиво поскреб подбородок. — Для вас работа кончена, девочки. С этим приятелем я сам разберусь.

— Спасибо, господин По, — ответили они хором, и я заметил, как служанки обрадовались. Им явно хотелось убраться подальше от этого незнакомца. Я не мог их винить, потому как и сам был не прочь сделать то же самое, но не мог. В конце концов, это было мое заведение. Кроме того, у меня начали появляться подозрения. А что, если этот парень явился за мной? Что, если он дожидается, пока все уйдут, чтобы предложить мне что-нибудь?

Или, если на то пошло, что, если он не хочет иметь свидетелей на тот момент, когда попытается на меня напасть? Небеса не дадут соврать — у меня немало врагов, которые не станут мешкать, чтобы избавиться от меня, если узнают, где я и когда меня можно застать в одиночестве. Предыдущий владелец "Буггер-зала" — один из них, а кроме него и других достаточно Я старался особенно не высовываться: отрастил густую длинную бороду — такую, что лица моего за растительностью почти не было видно. Вместо посоха, украшенного запоминающейся резьбой, для передвижений по таверне я пользовался обычной тростью. Я, конечно, не самый незаметный из людей, но даже в таком виде я меньше привлекал к себе внимание.

Служанки, пожелав мне спокойной ночи и закутавшись поплотнее, чтобы не замерзнуть на улице, ушли. В зале остался только я… и мой посетитель. Огонь догорал. Человек за столом не то не замечал, не то ему было все равно. Он так и не встал со своего места в углу, хотя освободились более привлекательные столики.

Я направился к нему, но потом остановился и зашел за стойку. Там я вытащил арбалет, уже заряженный. В нем было две стрелы и два спусковых крючка, чтобы пускать стрелы по отдельности. Отложив трость, я взял свой посох. Лучше уж перебдеть. И все же мне не хотелось заставить моего посетителя думать, будто я хочу на него напасть, так что я направился к нему с беззаботным видом. Я непринужденно помахивал арбалетом, стараясь не делать угрожающих движений, но все же ясно давая понять, что готов и на противоположные действия.

Посетитель и не посмотрел на меня. Я остановился в паре шагов от него, дожидаясь, пока он что-нибудь скажет. Он даже не удосужился.

Тогда я сел напротив него за столик и, невзначай брякнув арбалетом, положил его между нами. Мое поведение двояких толкований не допускало. Однако посетитель просто растянул губы в едва заметной улыбке. Может быть, его все это забавляло… Наконец я сказал:

— Я собираюсь закрываться. Уходишь?

— А комнаты у вас не сдаются? — спросил он.

Голос у него оказался низкий и глубокий, тоже до краев наполненный меланхолией.

— Да-с-с, — медленно произнес я. — Но вообще-то они не бесплатные. Надо бы заплатить. Вперед. Десять соверенов.

— А-а. — Похоже, мои слова и огорчили его немного, и позабавили. — Цена хороша, хоть и высоковата. Однако у меня тут небольшая проблема.

— А именно?

Посетитель впервые посмотрел на меня. Его глаза были полны боли… словно ему довелось повидать такое, что он не в силах был вынести.

— Боюсь, у меня нет денег. Ни вперед заплатить, ни вообще.

Я не сразу понял, о чем он.

— Ты что, хочешь сказать, что у тебя их совсем нет? — Когда он кивнул, я начал быстренько подсчитывать в уме, сколько он мне должен за пиво, и сумма мне не понравилась. — Но… но моя служанка… она сказала, что у тебя с собой кошелек, полный…

Мой собеседник полез в складки плаща. Я же протянул руку к арбалету — а вдруг он чего замышляет? Но посетитель просто вытащил то, что служанка приняла за кошелек. Он небрежно бросил мне эту вещь через стол, и я понял, что служанку мою провели.

— Так это кусок кольчуги! — воскликнул я в разочаровании.

Он кивнул, слабо улыбаясь.

Я испустил вздох, полный отчаяния, и аккуратно поставил арбалет на пол, подавив желание пустить его в дело — не в целях самозащиты, а просто от злости.

— Значит, тебе нечем заплатить за все, что ты выпил?

— Я этого не говорил, — загадочно ответил посетитель.

Я поерзал на стуле:

— Так у тебя, значит, есть деньги?

— О нет, нет. — И он усмехнулся, словно сама мысль об этом его насмешила. Странно это было. Он столько выпил, а запаха алкоголя от него я не чувствовал. — Нет, у меня и пары соверенов не найдется, чтобы побрякать ими. Но, — и он огляделся по сторонам, словно опасался, что за ним подглядывают, — могу тебе сказать, что на свете есть разные способы расплатиться.

— Я знаю только один, при помощи маленьких звенящих кружочков, причем это точно не звенья кольчуги.

Он не обратил внимания на мой сарказм.

— Я могу заплатить тебе… информацией.

Мне это как-то не очень понравилось. Я спросил себя: уж не принес ли он дурные вести? Может, кто-нибудь из тех, кому не терпится увидеть, как моя голова расстается с шеей, отправил шпионов меня разыскать и один такой и сидит сейчас передо мной?

— Какую информацию? — спросил я. — Ты вообще кто?

— Никаких имен. Имена обладают властью.

Я застонал, скрестил руки на столе и опустил голову между ними.

— Ты что, какой-нибудь плетельщик? — спросил я, уже зная ответ.

— Ну да, в некотором роде. А как ты…

— Потому что все вы одинаковы. Вы изо всех сил стараетесь не говорить никому своих имен, потому что "истинные имена обладают властью". Сколько раз мне уже приходилось это слышать!

— Не знаю, — ответил он, слегка смутившись.

Я поднял голову и со злостью посмотрел на него.

— Это был риторический вопрос, идиот.

— Ой, извини, я не понял, — стал оправдываться он.

Некоторое время я пытался выбрать — то ли послушать, что он имеет мне сказать, то ли списать стоимость пива и вышвырнуть старого дурака из таверны. Я не собирался заставлять его отрабатывать долг. Подобное притягивается подобным, и мне вовсе не хотелось, чтобы у меня тут застрял колдун. Чего доброго, и другие тогда подтянутся и устроят мне тут неизвестно что. Больше из болезненного любопытства я спросил:

— И что ты хочешь мне рассказать?

— А ты простишь мне долг? Мне бы не хотелось оставлять долги, особенно сейчас.

Кое-какие убытки всегда в таверне имелись, так что я просто пожал плечами:

— Конечно.

Я откинулся назад, сплел на груди пальцы и поставил локоть на спинку стула. Должен признать, посетитель был доволен, увидев, что я собираюсь его выслушать. Одни боги ведают, когда он в последний раз имел собеседника. Да и я за прошедшие два года резко сократил круг общения. Не стал обзаводиться новыми друзьями, потому что они не были мне нужны. Даже служанок держал на расстоянии, хотя они иногда и проявляли ко мне интерес. Раньше мне и в голову не могло прийти, что невинности я отдам два года (если только речь не идет о девушке по имени Невинность), но опыт с кольцом (вы понимаете, о каком кольце идет речь), пожалуй, на время отвратил меня от противоположного пола, как и жжение, которое я ощущал в затылке всякий раз, когда вспоминал глаза Шейри и гнев в ее взгляде. Наверное, придет время и все переменится, но сейчас я проводил ночи один-одинешенек и не могу сказать, что мне это не нравилось.

— Я… — заявил посетитель с несколько большим самодовольством, чем можно было бы ожидать от человека, который надеется, что ему простят долг. — Я провидец.

— Ну и?..

Он слегка склонил голову.

— Разве ты не знаешь, что это означает?

— А мне надо?

— Ну, — начал он, словно готовясь к продолжительной лекции, — ты, наверное, слышал о пророках?

— Да-а, — осторожно ответил я.

— Это люди, которые всегда говорят: "Так написано, и так тому быть". — Он подался вперед и стукнул себя в грудь, весьма довольный собой. От него по-прежнему не пахло спиртным, но вел он себя так, как ведут пьяные. Да и говорил он теперь громче, чем раньше. — Я же тот, кто все это пишет.

— Ты хочешь сказать, что ты плетельщик-прорицатель?

— Нет, я не плетельщик. Плетельщики пользуются нитями реального мира. Мы, провидцы, берем магию из другой плоскости. Мне не нужна ткань судьбы. Слова — мои нити, страницы — моя материя. — Он помахал в воздухе руками, словно что-то писал. — И вот что удивительно. Я никогда не знаю, что предвижу, пока не запишу. Предсказание выделяется из меня, как… как…

— Гной?

Он рассмеялся, что было странно — ведь я пытался его обидеть.

— Ну да, некоторые так это и описывают.

Я покачал головой, собираясь встать.

— Ты что, хочешь уйти? — Он, кажется, удивился и схватил меня за руку с неожиданной силой.

— Да, если ты отпустишь мою руку.

— Но…

— Я что, должен испытать благоговение, услышав, что ты мне рассказываешь? — возмутился я. — Знаю я вас и ваши пророчества. У вас все так туманно и непонятно, вы так гордитесь своим умом в ущерб ясности, что все ваши предсказания бесполезны до тех пор, пока что-нибудь не произойдет! Вы выражаетесь такими общими фразами, что люди потом годами спорят о том, что же вы все-таки имели в виду.

— Есть разница между мной и другими провидцами — я не такой опытный.

Я не мог поверить тому, что услышал.

— Думаешь, это меня порадует? Как же ты надеешься быть мне полезным, если прямо говоришь мне, что не годишься для той работы, которую делаешь?

— Просто я выражаюсь слишком буквально. Я вполне разделяю твое негодование по поводу тех, кто не умеет выражаться ясно. Я же делаю предсказания, и люди расстраиваются. Женщина хочет услышать: "Любовь изменит твою жизнь". А предсказание типа "Ты безнадежно влюбишься в человека, который три года будет над тобой измываться, а потом уйдет к девице в два раза моложе тебя" ей совсем не нравится. Мужчинам нравится слышать: "Ты отличишься в битве" и совсем не нравится, когда говорят: "Люди будут потрясены тем, как быстро ты побежишь от врага, и всю оставшуюся жизнь ты будешь предметом насмешек и презрения". Понимаешь, в чем моя беда?

Мне не хотелось признаваться, но этот колдун начинал мне нравиться.

Как вы уже знаете, я интересуюсь путями судьбы. Люди боятся узнать, что ожидает их в будущем — это мне было понятно, — потому-то предсказания и формулируются столь туманно. Я в задумчивости поскреб бороду и переспросил:

— То есть ты утверждаешь, будто можешь точно предсказать, что со мной случится?

— Совершенно верно. Но… — Он предостерегающе поднял палец. — Прошу — не вини меня в том, что узнаешь. Не могу не сказать, что я крайне устал от людей, которые пытаются выместить свою досаду на мне только потому, что жизнь поворачивается к ним не той стороной, какой они бы хотели.

— Ну, к счастью, я настолько привык, что все поворачивается не так, как мне бы хотелось, что даже сомневаюсь — сможешь ли ты рассказать мне такое, что сильно меня расстроит. Я-то всю жизнь прожил, ожидая худшего, время от времени обманываясь ложным ощущением безопасности. А оно оставляло меня лишь тогда, когда худшее случалось. Уверяю тебя, я не так слаб, как некоторые из твоих предыдущих клиентов.

— Превосходно! — воскликнул мой собеседник, оживившись. — Дай-ка мне кусок пергамента и письменные принадлежности, и я с удовольствием окажу тебе эту услугу, чтобы оплатить свой долг.

Он что-то уж очень заботился о возврате долга — это было странно для такого бездельника, как колдун. Я быстренько принес пергамент и перо и положил их перед провидцем. Потом стал с любопытством наблюдать за ним, а он закрыл глаза и немного отклонился назад. Его веки легонько затрепетали. Дыхание замедлилось, а руки, как я заметил, начали мелко подрагивать. Если он и шарлатан, то играет превосходно — этого я не мог не признать.

Он взял перо, обмакнул его в чернила и стал медленно опускать, пока кончик не коснулся пергамента. Не могу сказать, чтобы он быстро писал, — нет, он вел себя как наездник, который едва может справиться со своей лошадью.

Все быстрее и быстрее летал кончик пера по пергаменту, и каждая строчка, которую оно оставляло, была написана безупречным почерком. Три строки, четыре, пять — я нахмурился и вытянул шею, пытаясь разобрать, что там написано. Я очень гордился своим умением читать, знаете ли. Многие мои ровесники и немало из тех, кто старше меня, были неграмотными. Но матушка моя, несмотря на выпавшую ей судьбу, получила хорошее образование… в основном от своей матери, поскольку отец не очень-то ее любил с самого начала. Матушка поставила себе цель выучить читать и меня, а Строкеру, чурбану, который владел трактиром, где я вырос, эта затея казалась пустой тратой времени.

"Он так и останется ничем. Зачем ты делаешь из него грамотное ничто?" — бывало, негодовал он. Строкер всегда знал, что сказать.

Но сейчас я таращился на пергамент и не мог ничего разобрать.

— Что это за язык? — наконец спросил я.

— Это руны, — отвечал предсказатель, даже не взглянув на меня. Он написал еще пару строчек, а потом дрожащей рукой медленно и осторожно отложил перо в сторону. После чего поднял пергамент, разглядывая написанное.

— Ты что, не знаешь, что написал? — спросил я.

Он покачал головой.

— Нет, не знаю. Не знаю, пока… — Он запнулся и моргнул, как сова, которую потревожили днем, потом моргнул еще раз и пробормотал: — Ну и ну! — Мне это ничего не объяснило, а он прибавил: — Вот это да! — Что понравилось мне гораздо меньше, чем "ну и ну".

— Да в чем дело? — Я потерял терпение. — У меня, знаешь ли, нет времени…

— Тебя зовут Невпопад?

Вопрос застал меня врасплох. Служанки, как вы могли понять, знали меня как "господина По". Я взял этот псевдоним, когда появился здесь, и никогда не испытывал потребности раскрывать свое полное имя кому бы то ни было. Я рассудил, что чем меньше людей обсуждают мое имя в округе, тем лучше и спокойнее для меня. Поэтому, когда провидец произнес его вслух, я почувствовал, как меня пробрал холод. До этого момента все казалось дурацкой игрой. Этот человек и впрямь мог видеть, что со мной случится… он знал мое будущее, мою судьбу — это противоречило всему, во что я верил. Миг, когда "игра" вдруг стала серьезной, был похож на тот момент, когда ты, в учебном бою вооруженный деревянным мечом, вдруг обнаруживаешь, что твой противник держит в руках самое что ни на есть настоящее оружие.

— Да, — осторожно ответил я. — Так и есть. — Я попытался угадать, какие закорючки на пергаменте могли соответствовать слову "Невпопад", но быстро сдался. — А откуда ты знаешь?

— Я не знал, пока не прочитал. — Он разглядывал написанное, качая головой.

С каждым его покачиванием я чувствовал все большее и большее отчаяние, хотя и сам не знал почему.

— Ну и ну, — сказал он. И прибавил: — Ну и ну, ну надо же, вот это да, ну и…

— Перестань! — Я хлопнул ладонью по столу так, что посетитель мой подпрыгнул на стуле. — Ты меня пугаешь!

— У тебя есть на это все основания, — заявил он, внимательно глядя на то, что написал. Либо он был замечательный притворщик, либо и в самом деле видел слова на листе впервые, написав их в некоем трансе. — Принимая во внимание то, что случится…

— Да что? Что же случится?

Ветер на улице набирал мощь, и дверь под его натиском вдруг распахнулась. Я подскочил от испуга, решив было, что кто-то ворвался, чтобы нам помешать или даже напасть на нас. Но никого не было. От притока свежего воздуха пламя в очаге вспыхнуло ярче. Ветер вырвал пергамент из рук провидца, но тот подхватил его и припечатал ладонью к столу. Я тем временем дохромал до двери, приналег плечом и захлопнул ее. Ветер снаружи ржал и лягался, как злая призрачная лошадь, но я закрыл дверь и вернулся на свое место. Нетерпение переполняло меня. Таинственное настроение момента, которое дурная погода только усиливала, нисколько его не облегчало.

— Ладно, хватит, — твердо сказал я, не желая больше никаких игр.

Он осторожно посмотрел на меня и сказал:

— Знаешь… еще не поздно выразить все это как-нибудь туманно.

— Что? — У меня не сразу улеглось в голове, что такое он говорит.

— Я бы мог сложить какие-нибудь стихи, чтобы было потуманнее. В общих словах описать то, что произойдет… — В его голосе звучала надежда, как у проказливого ребенка, который надеется избежать нудных уроков.

— Нет.

— Ну, хотя бы в рифму? Лимерик, например, или какие-нибудь хорошенькие…

— Нет!

— Хокку, — слабо закончил он.

— Перестань, — отвечал я, в то время еще не знакомый с поэтической формой, о которой узнал позднее, во время путешествия через континент Чинпан. — А теперь будь так любезен, — продолжал я, отрубая каждое слово, — скажи мне, что же написано этими проклятыми рунами?

— Ну… — Он прочистил горло (я решил, что большой необходимости в этом не было). Затем скрючился, изучая руны. — Здесь говорится… — Он помолчал, с надеждой глядя на меня, и сказал: — Последний шанс услышать предсказание в туманной форме…

— Ты посох видишь? — спросил я, поднимая посох повыше — больше для выразительности, чем из опасений, что провидец его еще не заметил. — Я или проломлю тебе голову, или засуну его тебе в задницу. Или сделаю и то и другое, если ты мне сейчас не скажешь, что должно произойти.

— Хорошо, хорошо. Один маленький вопросик… У тебя есть запасы?

— Что? — Я не мог понять, о чем это он.

— Ну, что-нибудь готовое. Чтобы взять с собой в дорогу.

— Ты шутишь? — спросил я, но голос выдал мою неуверенность.

Провидец, судя по всему, ничуть не шутил. А моя неуверенность его только разозлила.

— Если хочешь встретить свою судьбу неподготовленным, тогда сиди тут и пялься на меня, отвесив челюсть, как слабоумный осел, — резко сказал он. — Если же, напротив, ты хочешь быть хоть немного готов, тогда ты сейчас побежишь в кладовку и подготовишь, что можно, к дальнему путешествию, во время которого охотиться тебе вряд ли доведется. — Я не двинулся, и его лицо помрачнело, а глаза блеснули. — Ну?

Я вскочил. Удивительно, как быстро можно отбросить цинизм и скептицизм, когда появляется только намек на угрозу жизни и здоровью. Ни слова больше не говоря, я отправился в кладовку, где собрал все, что можно было унести. Два бурдюка с водой, несколько бараньих окороков, немного сухарей, сушеное мясо и овощи. Мне приходилось делать выбор, потому что хромая нога не позволяла тащить тяжелый груз на далекое расстояние. С другой стороны, я не хотел остаться без продуктов.

Часть моего сознания жестоко меня бранила: "Он над тобой смеется! Это такая игра, и ты опять попался! Оставь эту чепуху, запиши пиво, которое он выпил, на счет обучения, и выгони этого бездельника на улицу!"

Однако я продолжал собирать провизию. Говорят, лучше перебдеть, чем недоблюсти, и, когда дело касалось моей безопасности, важнее ничего не могло быть. Даже простая радость выгнать посетителя из таверны.

Наконец я собрал все, что мог взять с собой, и побросал собранное в заплечный мешок. Он получился тяжелым, но нести его можно было вполне. Притащив его и себя в зал, я увидел, что провидец по-прежнему сидит за столом все такой же встревоженный. Я сбросил мешок с плеча на пол, он глухо стукнул, а я, показывая раздражение, сказал:

— Ну хорошо, провидец, я сделал, как ты сказал. И я тебе не завидую, если это просто твоя гнусная шутка…

— Я часто шучу, Невпопад, — мрачно ответил провидец, — но, когда дело касается моего таланта, ничто не отвлечет меня от моей священной задачи. Это что, — он указал на мой мешок, — припасы?

Я фыркнул от злости.

— Нет. Это моя коллекция эротических штучек восьмого века.

— Да что ты? — Кажется, он заинтересовался, даже бровь приподнял.

— Нет, конечно! — Я взорвался. — Это припасы. Ну а теперь давай!

— Хорошо. — Он сделал глубокий вдох и глянул в текст. — Во-первых, твой старый знакомый, Дениис, скоро вернется. После этого ты…

— Погоди. Стой.

Он вопросительно посмотрел на меня..

— Если судить по этому, — он постучал пальцем по пергаменту, — это может быть не лучший момент, чтобы меня прерывать.

— Ну да, зато согласно этому, — я постучал пальцем по своей голове, подражая ему, — я не помню никакого знакомого, которого бы звали… как ты сказал? Дениис?

— Помнишь.

— Нет, не помню! — Огонь подозрения, что все это дурная шутка, опять разгорелся. — Думаю, провидец, я немного знаком со своей жизнью, а вот этот твой клочок кожи — явно нет! Я не знаю и никогда не знал никого по имени Дениис! Так что ты или лжец и обманщик, или плохо знаешь свое ремесло!

— Да как ты смеешь! — закричал он, и, возможно, мне показалось, но ветер вроде взвыл громче при этих его словах. — Я могу формулировать как угодно, но нет лучшего провидца, чем я! Нет!

— Ну тогда, боюсь, это значит, что твои братья еще хуже тебя.

На меня его вспышка произвела мало впечатления — и это еще мягко сказано.

На какой-то миг провидец, кажется, так взбесился, что я уж было решил, будто он ничего больше не скажет, что меня вполне устроило бы. Но потом он несколько раз глубоко вздохнул и, усевшись поудобнее на стуле (а то он даже вскочил), заговорил:

— Очень важно, чтобы ты выслушал, что я хочу сказать. От этого может зависеть твое будущее.

— Мое будущее? — фыркнул я. — Как же, ведь если я тебе поверю, что я сделаю или не сделаю — не важно. У тебя ведь там все записано, не так ли?

— Кое-что — да, — коротко ответил он. — Но то, как ты ответишь на события, как ты к ним подготовишься, может изменить твою судьбу. Например, я скажу тебе, что ты отправишься в долгое путешествие, но не скажу, сколько рук у тебя будет, а? Будет ли у тебя две, одна, или ни одной — зависит от того, насколько ты будешь готов встретить свое будущее. Ну что, можно мне продолжать?

Я зря терял время — в этом я убеждался все больше и больше, но потом решил, что никакого вреда не будет, если я выслушаю этого дурака, даже если в результате сам окажусь таким же дураком.

— Хорошо, — вздохнул я, — продолжай же, прошу тебя.

— Не забудь, я предлагал тебе пересказать все туманно, просто чтобы избежать…

— Да продолжай же!

Провидец еще раз заглянул в пергамент, кажется, странным образом довольный, что разозлил меня. Похоже, он подумал, что мое нетерпение показывает: я внимательно его слушаю и уж точно не выгоню. Я решил больше не перебивать его, пока он не закончит нести свой вздор.

— Твой старый друг Дениис вернется, — произнес он и бросил на меня быстрый взгляд, чтобы посмотреть, не собираюсь ли я снова перебить его. Увидев, что я сижу перед ним с каменным лицом, он кивнул сам себе, явно довольный, и продолжил: — За Дениис будут гнаться вооруженные люди, которые захотят ее убить. Она спрячется у тебя. Ты с неохотой спрячешь ее. Тогда вооруженные люди нападут на твою таверну и разрушат ее, но вы убежите через ранее неизвестные катакомбы…

Я нарушил собственное обещание, хотя и не хотел этого делать.

— Что? Разрушат таверну? Катакомбы? Какие еще катакомбы? А, прямо под нами — винный погреб, но нет там никаких катакомб! И что за вооруженные люди? Чего им от нее надо? Что…

Он продолжал, словно я ничего и не говорил:

— Ты станешь похож на собственную тень, а в Трагической Утрате быть тебе в беде. — Он нахмурился и вгляделся в пергамент. — Кажется, так… Хотя, может, побыть тебе в Победе… Иногда руны трудно читать…

Я решил, что с меня довольно.

— Хорошо, — сказал я, вставая при помощи посоха. — Я сказал, что выслушаю тебя, но моему терпению есть предел. Ты сплел изрядную историю, провидец, но вот позволь мне сообщить тебе некоторые факты. Факт первый, — и я разогнул палец. — Как ты меня ни уверяй, я не знаю никого по имени Дениис. Факт второй. Я не имею привычки оказывать отпор вооруженным людям, если у меня есть выбор. Факт третий. Если кто-нибудь надумает искать у меня убежища от вооруженных людей, уверяю тебя, я лично выдам этого человека упомянутым вооруженным людям без малейших колебаний. Факт четвертый. Нет под "Буггер-залом" никаких катакомб. И факт пятый, самый печальный для тебя: я отказываюсь слушать всю эту чушь далее. Утешай себя тем, что ты безнаказанно напился моего эля, и у меня нет ни сил, ни желания все это продолжать…

— Повезло тебе, — произнес провидец. Он смотрел на пергамент с большой печалью, и я заметил, что указательный палец, которым он водил по строчкам, замер на последнем слове. — Так и быть, ты ничего больше не услышишь.

Собрав весь свой отточенный, закаленный цинизм, я спросил:

— Да, и почему же? Я что, потеряю слух? Что, эта руна означает "глухой"?

Я указал на рунический знак внизу страницы.

Он смотрел на меня, и пламя очага отражалось в его глазах, словно само предсказание смотрело на меня.

— Представь, ты недалек от истины, — ответил он. — Это слово означает "мертвый".

Несмотря на всю дикость сказанного, я отдернул руку, как если бы лист вдруг воспламенился.

Словно этой сцене недоставало мелодраматичности, входная дверь опять распахнулась под порывом сильного ветра. Разозленный сверх меры, я подошел к двери и положил руку на косяк. И в этот момент я услышал звук, по поводу которого никак не мог ошибиться.

В мире много разных звуков, но только некоторые из них неповторимы. Один из них — звук, издаваемый мечом, который вынимают из ножен. Другой — как раз тот, который я услышал: звук выстрела, когда арбалетная стрела покидает тетиву, — он раздался где-то в мрачной темноте.

Когда дело касается самосохранения, ничто не может сравниться с моими рефлексами. Как только я услышал этот слишком хорошо знакомый мне звук, я понял, что у меня уже нет времени захлопнуть дверь, чтобы защититься от выпущенной стрелы. У меня оставался один лишь миг, и я реагировал незамедлительно — то есть ни секунды не рассуждая. Я крутанулся на здоровой ноге, отшатнувшись от дверного проема.

И едва успел заметить мелькнувшую мимо меня стрелу. Легкое дрожание воздуха — и все. Однако я хорошо ее слышал — она гудела, как рой потревоженных насекомых, а затем раздался отвратительный, громкий, хлюпающий звук, какой бывает, когда нож вонзается в дыню. Я повернул голову и увидел, что провидец так и остался на своем месте, наполовину приподнявшись над столом. И что он с болью, но без всякого удивления смотрит вниз. Стрела еще дрожала в его груди, когда он сказал:

— Ну и ну! Кажется, больно.

И хлопнулся обратно на стул. Потом он завалился на бок; я видел, что он еще дышит, но кровь уже потекла по груди и закапала на пергамент, на то самое слово, которое он перевел как "смерть".

Я не знал, куда кинуться. Я отвернулся от двери, в которую по-прежнему рвался ветер; озноб пробирал меня до костей, и не только от холодного ветра. Я понял: этой ночью стали происходить странные события и меня втягивает в эти события помимо моей воли… если только у меня есть хоть какая-нибудь воля. Ветер внезапно подхватил пергамент и, перекинув его через неподвижную руку провидца, забросил в очаг, где края листа тут же начали сворачиваться и чернеть.

Я невольно вскрикнул, забыв о распахнутой двери, да и обо всем, кроме моей судьбы, изложенной на листе пергамента. Я сделал несколько шагов к очагу и остановился, поняв, что пергамент для меня бесполезен. Я не умел читать древние руны. Но потом я подумал, что смогу найти человека, который сделает это для меня, и ради такого случая надо иметь запись при себе. Может быть, там написано еще что-нибудь, что может мне пригодиться. Однако было уже слишком поздно. Лист выгибался, потрескивал, пожираемый пламенем, и большая его часть уже почернела настолько, что даже тот, кто знал руны, ничего бы на нем не прочитал.

Я резко повернулся к упавшему провидцу, опустился на колено, чтобы заглянуть ему в глаза. Я понимал, что разговариваю с умирающим, но, понятное дело, собственной судьбой был озабочен больше.

— Ты предвидел свою смерть, да? Не мою, а свою!

Он не ответил, если не считать за ответ бульканье крови в горле.

— Что еще? Что еще ты узнал? — кричал я. Но в ответ уже не слышалось и бульканья. — Уже все началось? Прямо сейчас? Где Дениис? Могу я еще что-нибудь сделать со своей судьбой? Или я беспомощная пешка? Что со мной будет?

Дверь все это время так и была открытой, и мое сердце пропустило удар, когда вдруг на пороге появилась фигура в сером плаще. Не глядя на меня, вошедший повернулся так резко, что полы серого плаща взметнулись вверх, затем со стоном захлопнул дверь. Вновь прибывший посетитель (может быть, это и был таинственный Дениис?) повернулся ко мне, откидывая назад капюшон.

Это была женщина — ее лицо обрамляли растрепанные черные волосы. Она сделала два шага и остановилась. Я знал ее. Да и как могло быть иначе? Она тоже знала меня.

— Невпопад? — воскликнула она, без особого, впрочем, восторга.

— Шейри, — произнес я, и мои губы сложились в кривую улыбку.