"Лунная магия" - читать интересную книгу автора (Форчун Дион)

Глава 15

Когда наконец наступил четверг, я решила, что у Малькольма не должно быть никакой возможности попасть в свои комнаты, прежде чем он увидит меня, потому что я даже представить себе не могла, какие душевные потрясения обрушатся на него, если он возвратится туда один. Так что я взяла свой черный двухместный автомобиль и заранее отправилась на вокзал, чтобы успеть к первому из поездов, о которых он мог говорить как о послеполуденных. Но Малькольм на нем не приехал. Я подумала, что, возможно, он решил остаться на обед в доме после окончания похоронной церемонии и приедет следующим поездом или через один, но его не было ни на одном из этих поездов. Я позвонила домой, чтобы узнать, не звонил ли он из Ворсинга, но Митъярд ответил, что никаких звонков не было, и я возвратилась к своей машине, продолжая встречать поезда. Темнело. Я решила, что все равно дождусь Малькольма в машине, даже если он приедет самым первым утренним поездом.

Наконец, когда уже близилась полночь, к перрону медленно подошел поезд, и из него вышел Малькольм.

Его шляпа была надвинута на самые глаза, а воротник поднят, скрывая уши, в руках у него был саквояж, и я подумала, что никогда в жизни не видела лица с более мрачным или более отталкивающим выражением; даже я, знавшая его так хорошо, все равно боялась приблизиться к нему.

Я подошла к нему и произнесла его имя. Он не слышал меня. Страшно рискуя, я прикоснулась к нему рукой. Он зло развернулся, но, увидев меня, сдержался, и в его глазах появилось смущенное выражение.

— Лилит, ты здесь? Что ты здесь делаешь?

— Я приехала на машине, чтобы встретить тебя. Я не хочу, чтобы ты шел домой один. Прежде чем ты приступишь к какому-нибудь делу, мы поедем ко мне и поужинаем.

— Но как ты узнала, каким поездом я приеду?

— Ты же сказал, что приедешь послеполуденным поездом…

— Но Лилит, ты что, ждала здесь все это время, да?

— Да.

— Дорогая!

Он взял меня под руку, и так мы вместе направились к машине, и теперь я знала, что какое бы сильное сопротивление не выстроило до сих пор его больное сознание, все это сейчас разрушено.

Когда я открыла дверцу машины, он сказал:

— Что мне сказать тебе, Лилит? Как тебя благодарить?

Потом мы сели в машину и приехали домой.

И хотя для меня вполне естественным было видеть его полулежащим в моем огромном кресле, между нами возникло какое-то отчуждение, он бы глубоко погружен в размышления. Он даже не курил. На нем был черный галстук, но мужчина всегда оказывается в весьма невыгодном положении, когда приходит утром и демонстрирует свои эмоции. Женщины знают, как себя лучше всего вести в такой ситуации, но мужчины в черных галстуках обычно выглядят весьма жалко.

Я позволила Малькольму сесть, как он привык делать, и думать о своих проблемах, пока он окончательно от них освободится.

— У меня есть кое-что для тебя, — сказал он наконец, привстал и положил мне на колени футляр для ювелирных изделий старинной работы, который, как я заметила, он нежно поглаживал в машине.

Я отпрянула от него. Мне не нравилась идея того, что мне предлагали драгоценности, принадлежавшие его жене, в то время как она лежит в холоде могилы. Он заметил мое движение и ответил:

— Тебе ничего не нужно о них думать, — сказал он. — Она никогда их не любила и никогда не надевала. Я просто хранил их в доме, ведь это надежнее, чем в моих комнатах. Они принадлежали моей матери.

Он снова взял у меня коробочку, открыл ее, и я увидела, что украшение состоит из пяти очень красивых аметистов в тяжелой старинной оправе, дымчатых топазов, агатов и тому подобного. Я вполне могла понять, почему эта пушистая маленькая женщина, миссис Малькольм, не могла их надевать, но они бы в совершенстве подошли мне и прекрасно гармонировали бы с моей одеждой. Так что я сказала об этом Малькольму с особенным удовольствием, надеясь, что это выведет его из оцепенения.

И я достигла цели, радость от того, что он доставил мне удовольствие, разлилась по его угрюмому лицу, и часть угрюмости слетела с него.

— Мне пришлось потратить много времени для того, чтобы отыскать для тебя все это, — сказал он. — Именно поэтому я так опоздал. Я даже не мог мечтать, что ты будешь ждать меня на вокзале; кроме того, я решил, что ехать к тебе сегодня вечером слишком поздно, и, если ты хочешь знать правду, боялся, что не попаду к тебе. Но я не собирался отказываться от украшений, которые хотел для тебя привезти, даже если бы мне пришлось пройти через все семь кругов ада. Практически так и получилось. Знаешь, что сделала эта гнусная женщина, компаньонка моей жены? Заставила Еву сделать завещание в ее пользу! Бедной Еве нечего было оставлять после себя, но это не испугало никого из них. Она оставила мисс Несбитт дом и мебель, и всю одежду, и свой доход от меня на жизнь! Все ей оставила, фактически все, кроме нескольких личных подарков старым друзьям, и приказала ей позаботиться о служанке, так что служанка не отстала от нее.

Бог мой, какой скандал там был! У нее был адвокат на всякий случай, да, да, именно на случай, если меня тоже попросят написать завещание, и он пришел на похороны, а потом возвратился вместе с нами в дом. Я не мог и подозревать, что это был за черт, я думал, что это кто-то из похоронного бюро. По крайней мере, он так выглядел. Потом был обед, а после мы читали это чудовищное завещание. Говорю же, этот адвокат не такой глупец. В распоряжение мисс Несбитт переходила одежда, потому что ей она была полезнее, чем мне, и она, если хотела, могла владеть мебелью, потому что это тоже мне было совершенно не нужно, кроме того, я должен был дать ей что-то в качестве пенсии; но я не собирался содержать дальше этот дом, я хотел его продать, чтобы избавиться от него. Потом адвокат начал запугивать меня. Спросил, как я думаю, насколько факт завершения моего брака отразится на моем профессиональном положении! Я взял его за шиворот и за ремень и пинками проводил по тропинке парка, над воротами, Лилит, а не через них, и еще немного по дороге. Возможно, за оскорбление мне придет вызов в суд, а может быть, и нет; я даже вообразить не могу. У него для этого множество оснований, но у меня тоже было множество оснований выпроводить его пинками, и он должен подумать об этом с профессиональной точки зрения, так же, как и я. По крайней мере, на этот день с ним было покончено.

Потом я возвратился в дом и велел компаньонке заткнуться и, если ей так хочется пенсии, — не быть глупой; она сопела, ворчала и насмешливо улыбалась, но более или менее заткнулась; по крайней мере, она заткнулась настолько, насколько была способна. Потом я отправился за драгоценностями, но их не было там, где они обычно хранились, замок был взломан и взломан недавно. Я спросил ее о них, и она сказала, что моя жена дала их ей. Я сказал ей, что они не принадлежали Еве, и она не могла их дарить, и попросил предъявить их, пригрозив полицией в случае отказа. Она не желала отдавать, и я позвонил в полицию. Приехал сержант, и мы с ним поднялись в ее комнату и извлекли драгоценности из ее гардероба, они валялись среди ее нижних юбок. Он хотел сразу же наказать ее, но я сказал, что делать этого не нужно, ведь женщина так глупа, что она могла действительно сделать все это по глупости. Я на самом деле так думал. И решил было, что адвокат был действительной причиной всех трудностей.

Потом позвонил Дженкинс, чтобы я зашел повидать его после окончания приема. Мне больше не хотелось оставаться там; все эти занятия смертельно утомительны, и я хотел возвратиться к тебе, но он настаивал; он сказал, что очень хочет видеть меня, так что мне нужно было продолжать. Я попросил женщин приготовить мне ужин, но они отказались, и я потерял всякую сдержанность. Они принесли что-то, но оно так воняло, что было несъедобным, и я выбросил все на пол. Потом я отправился к Дженкинсу и приготовлял и распределял за него лекарства, пока он не закончил свой прием. Уже много лет я не занимался этой работой. Я надеюсь, что все будет в порядке.

Потом было просто судебное разбирательство! Оказалось, что он никогда не получал моих сообщений. Они знали, что он, должно быть, звонил мне домой, так что они звонили ему, и мисс Несбитт заявляла, ни слова не давая сказать, прямо заявляла, что еще одно мнение излишне.

Оказалось, что он как мог протестовал против увольнения медсестры; он не был таким дураком, чтобы доверить бороться с воспалением вен дилетантам, но Несбитт сказала ему, что я выражаю недовольство по поводу расходов, и оказала, что все устроит так хорошо, как только сможет. Я даже вообразил, что ему рассказали много историй по поводу моей жестокости, и он поверил им на время, но в свете произошедших событий начал сомневаться. Он сказал, как и ты, что операция могла бы помочь.

Он сказал — Бог мой, почему же он не сказал об этом раньше? — «Я думал, вы все знаете», — заявил он. Только подумай, Лилит, ведь всю жизнь моей специальностью было различать функциональные и органические нервные расстройства, но я так и не помог Еве! Но ведь совершенно не из-за физических причин мы не вели нормальную брачную жизнь. Я не говорю, что это была всеобщая фальшь: это был важный элемент подлинной истерии; она сделала из своего здоровья повод избавиться от меня, и ее компаньонке, которая была страстно влюблена в нее, нравилось делать из нее инвалида. Дженкинс сказал, что сделал все, чтобы поставить ее на ноги, но ни одно из его предписаний не выполнялось. Она, очевидно, думала, что я захочу, чтобы она была мне женой, если она наконец восстановит свое здоровье, и поэтому предпочитала оставаться в постели. Подумай, Лилит, все эти годы — для обоих нас — что же за проклятое соглашение! И они называют все это — священное супружество, мораль и чистота! Знаешь что, Лилит, я чувствую себя дураком!

Он сидел, уставившись в огонь. Я не отвечала. Не думаю, что он услышал бы, если бы я начала говорить. Я думала, каким образом поддержать Малькольма сейчас, чтобы он понял, что это его собственная совесть делает из него дурака. Он был близок к другой крайности.

Через некоторое время, около двух часов ночи, он заговорил:

— Ты сказала, что никакие изменения моего состояния ничего не изменят в наших отношениях. Не появилось ли у тебя каких-нибудь сомнений, пока я говорил?

— Появилось. Я почувствовала, что твоя проблема решена. Это было ощущение, что для меня что-то закончилось. Я не знаю, какой путь откроется перед тобой, но я знаю, что это скоро произойдет.

— Ты предупреждаешь меня, чтобы я… не разочаровался? Потому что, наверное, ты знала, что если ты так не сделаешь, то я просто приду прямо к тебе и попрошу тебя выйти за меня замуж. Но я, кажется, все еще зависим, Лилит, Свободен от земных законов, но зависим от твоей воли.

— Ты не зависишь ни от чего, кроме себя, Руперт. Ты не изменился, хотя твои обстоятельства изменились.

— Мне кажется, ты считаешь, что я, как птички моей жены, — был в клетке так долго, что забыл, как летать, а сейчас я свободен. Лилит, я собираюсь сказать тебе одну странную вещь — я знаю, что ты не хочешь выходить за меня замуж, но ты можешь принять мою любовь?

— Ничуть, — сказала я.

— Что ты чувствуешь ко мне? Я хочу, чтобы ты была со мной совершенно искренней, тогда я буду лучше знать, как привести в порядок свою жизнь.

— У меня есть по отношению к тебе два вида чувств: одно — как женщины, второе — как жрицы. Как женщине ты мне очень нравишься; между нами глубокая симпатия; но я думаю, что ты будешь отвратительным мужем, Руперт, и даже если бы я была девушкой на выданье, я бы никогда не вышла за тебя замуж. Как жрица — не так легко объяснить тебе так, чтобы ты понял, но я попытаюсь. Как жрица, я знаю, что ты жрец и что я должна работать с тобой, нравишься ты мне или нет, и я буду работать с тобой, даже если ты окажешься дьяволом из ада. Ты жрец, потому что ты поднимаешь нужные энергии, и у тебя есть достаточно сил, чтобы иметь дело с энергией. Я работаю с силой, Руперт, а не с тобой.

Но кроме того, между нами есть еще и связь, потому что ты жертвенный жрец. Твоя воля магическая, и ты умер магической смертью, желая принадлежать мне. Именно это и привело тебя туда, где ты находишься. Умными разговорами ты бы не достиг того уровня, на котором находишься сейчас, и это один из тех моментов, которые уравновешивают нас. Я должна была проникнуть в тебя, вести тебя и инициировать, прежде чем могла использовать тебя.

— А как ты вообще пришла к тому, чтобы иметь дело со мной, Лилит? Этого я никогда не мог понять.

— Я знаю себя. Я знаю, кто принадлежит, а кто — нет; кто на моем собственном Луче, а кто — нет. Я знаю, что скрыто в твоем подсознании, даже если ты об этом и не подозреваешь.

— Скажи мне, что это такое, то, что ты во мне видишь?

— Я вижу две вещи. Одна, — это способность беззаветно отдавать себя, а вторая — огромный запас жизненных сил; эти жизненные силы были собраны воедино по маленьким частицам, чтобы наконец найти выход; я могу магически извлечь эти силы из тебя и заставить их действовать; и тебе от этого станет только лучше.

— Как ты предлагаешь это сделать?

— Ты по отношению ко мне чувствуешь себя сильным?

— Да.

— Ну вот, сила твоего ощущения выпустит этот запас.

— А если бы я не влюбился в тебя по своей воле, стала бы ты умышленно тащить меня за собой?

— Я должна была бы. Я ведь служу не личным целям. И сделала бы все ради них.

— Так хладнокровно?

— Для того чтобы действовала магия, нет никакого иного способа.

— Так что же, у тебя по отношению ко мне нет никаких чувств, кроме холодного расчета?

— Да, по отношению к тебе есть холодный расчет для того, чтобы ничто не возвратилось ко мне, но, Руперт, есть и еще что-то большее. Ты думаешь, я смогла бы с тобой работать, если бы между нами не было никакой симпатии? Магия порождает симпатию. Как ты думаешь, как силы могут литься от тебя ко мне и не возвращаться от меня к тебе?

— Все равно, в отношении себя я вижу лишь холодный расчет. Я не понимаю всех этих разговоров о силах. Я люблю спонтанно и люблю всем своим существом. И ничего не могу с собой поделать. И ничего бы не изменилось, если бы ты меня ненавидела и гнала прочь. Я не могу перестать любить тебя. Ты пленила меня. Все, что ты делаешь, очаровывает меня — каждое твое движение, каждая линия твоего тела, то, как одежда идет тебе, сияние твоих драгоценностей. И этот дом пленяет меня — все, что имеет к тебе отношение, — даже река пленяет меня, потому что ассоциируется с тобой. Это не чувственность — эта проблема никогда не возникала в связи с тобой, мы не заходили с тобой так далеко, потому что оба старались быть очень внимательными. Это что-то вроде чар, они питают мою душу, и она насыщается, мое тело может действовать. И представляешь, я не знаю, как описать это, но ты меня так хорошо поддерживаешь. Ты никогда не совершала ошибки и не посылала меня прочь отсюда на высокой волне счастья. Я не знаю, как ты это делала, но ты так делала.

— Это моя магия, — ответила я. — Разве с тобой никогда не случалось, Руперт, чтобы между мужчиной и женщиной возникали какие-то иные отношения, кроме тех, что основаны на сексе?

— Не могу сказать, что случалось, но я знаю, что очень интересные отношения сложились между мной и тобой, ведь мы оба и сексуальны, и нет. Я знаю, что могу почувствовать, если дам себе волю. Но я не делаю этого. Почему? Это тоже твоя магия?

— Да.

— Разве мы не плывем, куда подует ветер?

— Это как раз и считается хорошо рассчитанным плаванием под парусами.

— Да, конечно. Парус должен просто трепетать на ветру. Переложи-ка немного руль; мы повернули и взяли другой галс. Я понимаю тебя, но ведь ты и рискуешь, не так ли, Лилит.

— Идти на риск — это моя работа, это точно так же, как быть хирургом. У нас обоих есть инстинкт хирурга, Руперт, именно поэтому мы добиваемся успеха в занятиях магией.

— Ты думаешь, это успех? Боюсь, что я недостаточно хорошо понимаю происходящее, чтобы сказать, успешно мы действуем или нет. Я знаю лишь, что счастлив с тобой. Лилит, я хочу, чтобы ты сказала мне абсолютно искренне, что ты пытаешься сделать, и какова твоя цель в отношениях со мной. Сейчас пришло время для простого разговора. Прежде я не был свободен, когда задавал вопросы или отвечал на них. Были вещи, о которых лучше было не говорить. Ими можно было управлять, пока они оставались неуловимыми, но, когда я попытался определить их или приподнять вуаль, которой ты старалась все скрыть, я чувствовал, что у нас могут возникнуть ощутимые трудности, и не решался на риск. Может быть, я знал больше, чем ты ожидала; может быть, я знал больше, чем был в состоянии понять; но несмотря ни на что, пришло время отправиться в Святая Святых, Лилит, войти за ту черную завесу, на которую ты лишь заставила меня посмотреть. Я не требую этого как своего права; я даже не прошу об этом как об одолжении — я просто говорю тебе, что это так, и я полагаю, что ты это знаешь.

— Это так, если ты ощущаешь, что следует продолжать таким образом, Руперт. Если ты знаешь достаточно, чтобы задать подобный вопрос, ты имеешь право на ответ. Но прежде скажи мне, как ты думаешь, на что похоже Святая Святых?

— Я думаю, это напоминает пустую комнату. Я думаю, там куполообразный потолок, и я думаю, что там есть окна высоко в крыше, которые можно открывать, чтобы туда проникал лунный свет. По форме, я думаю, они овальные.

— Нет, они не овальные, они яйцеобразные. Ты понимаешь, что лунный храм — это проекция созвездия Южного Креста — Знака Жизни? Дворик бассейна лотосов — это колонна с огромным основанием; Галерея Сфинксов — это поперечина, а Святая Святых — петля. Сейчас ты знаешь расположение и можешь там путешествовать в воображении. Но скажи мне еще, как ты думаешь, каково предназначение окон в куполе?

— Позволять лунному свету проникать вовнутрь. Я верю, что ты каким-то образом работаешь с лунным светом, и я должен помогать тебе.

— Да, это правильно. А что я делаю с лунным светом и почему?

— О, здесь ты меня поймала, Лилит. Я не знаю ни того, что ты делаешь с лунным светом, ни того, как ты им оперируешь, ни того, зачем ты все это делаешь. Хотя я знаю, что ты не можешь делать всего этого одна. Тебе нужен я.

— Ты, или кто-нибудь другой.

— Согласен, если бы не было меня, был бы кто-нибудь другой. Я для тебя не значу того, что ты значишь для меня.

— Руперт, я не злю тебя умышленно, но я не могу, не решаюсь отрицать законы моего существования. Если я решусь стать зависимой от тебя, я должна буду потерять тебя. Пока я буду работать с тобой безлично, хладнокровно — я смогу дать тебе многое, но если я однажды позволю себе быть лично заинтересованной в чем-нибудь, имеющем отношение к тебе, магия закончится, и это будет конец всему.

— Очень хорошо. Я не понимаю, но я принимаю это. Е ели ты сказала, что это так, для меня этого вполне достаточно. Мне было дано многое, очень многое, намного больше, чем требовалось. И я не хочу испортить всего, пытаясь получить еще больше. Забудь мои ошибки и расскажи мне о лунном свете.

— Я не могу рассказать тебе очень много, потому что немногое известно. Я только могу сказать тебе, что есть четыре вещи — Космос, Солнце, Луна и Земля. Энергия возникает в Космосе, как — мы не знаем; она проходит из Космоса к Солнцу, а Солнце передает ее этой Системе. Ее получают все планеты, каждая соответственно, и передают ее обратно — это основа астрологии. Однако я жрица Луны и имею дело лишь с энергией этой планеты. Я получаю энергию от Луны — я ощущаю ее в основном затылком. Ты, с другой стороны, получаешь энергию от Солнца и встречаешься с Солнцем лицом к лицу. В физическом плане ты, мужчина, обладаешь положительной, а я, женщина, — отрицательной восприимчивостью; но на более высоком плане, в магии, полярность меняется, и я становлюсь положительным, а ты отрицательным полюсом, и тебе требуется мое воздействие, чтобы быть активным и созидательным. Но запомни, /тишь отрицательный полюс всегда должен действовать, а положительный — всего лишь стимулирует. В физическом алане ты можешь всего лишь дать через меня жизнь, но на более высоких уровнях я могу только дать жизнь через тебя. Мы меняемся местами. Я никогда не дам жизнь в физическом плане; все лунные жрицы должны быть стерильными, именно поэтому я никогда не выйду замуж, потому что в этом нет смысла. Моя настоящая работа на глубинном уровне и касается жизни всего рода человеческого. Я должна делать определенные вещи; я — канал для этих действий; и в этом мне нужна твоя помощь. Они должны быть сделаны — однажды — и на самом деле, и это значит, что нужно принести магию в физический план. Образы созданы, силы приведены в фокус на глубоких уровнях, но сделать так, чтобы они проявились в физическом плане, необходимо — однажды — в реальности.

— Но какова же моя роль во всем этом, Лилит?

— Прежде всего, я настраиваюсь на твой магнетизм, чтобы пополнить свой. Я делала это несколько раз и раньше, и поэтому ты чувствовал себя более мирно и удовлетворенно, потому что у тебя было больше жизненных сил, чем тебе требовалось, и ты не знал, что с ними делать, они разрывали тебя на куски. При помощи того, что я получила от тебя, я выстроила то, что называется моей магической индивидуальностью; я начала становиться тем, чем должна была стать. Я не смогла бы сделать этого только лишь со своими жизненными силами, потому что жизненных сил отдельного человека достаточно только для одной полноценной личности, и поэтому, чтобы выстроить магическую индивидуальность, их нужно позаимствовать у кого-нибудь еще.

— Как ты это делаешь?

— Сейчас объясню. Ты отдаешь их мне, когда чувствуешь себя сильным в отношении меня; но это путь созидания, магический путь, который я покажу тебе в свое время.

— Мне приятно знать, что я хоть что-то делаю. У меня ужасной силы инстинктивное желание посвятить тебе всю свою жизнь. Не знаю, как описать все это. Отдать всего себя, позволить тебе взять меня. Я всегда думал, что мужчина хочет обладать женщиной, но я этого не хочу; я хочу, чтобы ты мною обладала.

Это было последней вещью, о которой можно было подумать, глядя на этого сурового и динамичного мужчину; но я заметила, что самые большие собственники всегда оказываются слабовольными; они настолько привыкли доминировать, что хотят благосклонного удовлетворения их самолюбия в тайном царстве любви. Такому мужчине, как Малькольм, который автоматически доминирует в любой ситуации, нравится, чтобы им управляла женщина, которую он любит.

Он снова заговорил.

— Я всю свою жизнь привык делать все без того, что большинство мужчин считают главным поводом для действий. Я не думаю, что физическое воздержание принесло мне определенный вред, — все происходило само собой, более или менее автоматически. Что было самым болезненным — это особого рода пустота, которую очень трудно описать. Это не просто одиночество. Я мог ощущать это, когда вокруг меня была толпа студентов, хватавшая мои слова на лету; я мог ощущать это, когда весь день имел дело с человеческими существами, пока не уставал смотреть на них, и все равно оставаться в одиночестве. Кроме того, человеческие существа — это моя работа, и Бог знает, чем они меня наполняют. Это не недостаток отношений — люди просто слишком рады услышать то, что я хочу сказать; мне достаточно всего лишь согнуть палец, и они приподнимаются и просят. Если бы я хотел, то у меня были бы приглашения на обед, на все вечера недели; ты даже не могла представить себе это, видя мое угрюмое лицо и слыша мое косноязычие, но это правда, можешь поверить мне на слово.

Я ему вполне верила. Он был очень динамичной личностью, а такие всегда интересны. Если бы он умел быть более лояльным, то имел бы большой вес в обществе, в котором мог бы занять весьма выдающееся положение.

Он продолжал:

— Когда я был помоложе, были случаи, когда я ощущал эту пустоту настолько остро, что убегал и подолгу сидел в чайных, — и только в таких местах я мог находиться среди людей. Лилит, ты можешь подумать, что я ходил туда, чтобы пялиться на женщин, но это не так. Я ходил туда, чтобы посмотреть, как любезничают влюбленные пары; и от этого я получал очень интересного рода удовлетворение, как будто часть их эмоций проходила через меня. В конце концов я прекратил это, потому что ощутил, что деградирую, и подумал, что совершил ошибку. Я никому не причинил боли тем, что смотрел, и, безусловно, это помогало мне. Не скажешь ли ты сейчас, в твоих терминах, что они отдавали мне магнетизм, когда любезничали, и что я телепатически улавливал его?

— Нет, не телепатически. Этот термин хорош лишь для астральных отношений. Ты улавливал их магнетизм магнетически, посылая длинные призывы своей аурой и собирая их обратно.

— Тогда почему этого не делают автоматически постоянно, в автобусах, метро и т. д.?

— Потому что, чтобы делать это, нужно настроиться на определенные волны человека. Это происходит не совсем автоматически. Кроме того, должна быть ответная реакция. Ты ничего не получишь от человека, который ничего не подозревает и безразличен.

— Но как же я мог подслушать влюбленные парочки? Они не подозревали обо мне и, конечно же, были абсолютно безразличны, они были увлечены друг другом.

— Эмоционально возбужденный человек открывает свою ауру и выделяет эманации. Я полагаю, что ты в своем воображении отождествлял себя с возлюбленным девушки и поэтому погружал себя в их атмосферу.

— Да, думаю, что так и было. Но разве это не грязный обман?

— Это не для всех подходит. Есть лучшие способы достичь таких же результатов.

— Это те лучшие способы, которые касаются тебя?

— Да.

— Ты хочешь, чтобы я делал с тобой то же, что я проделывал с теми влюбленными парочками? Устанавливать отношения с тобой не физически, а в воображении?

— Это определенный эксперимент, который я хочу с тобой проделать.

— Но что же произойдет в самом конце? Для нас, я имею в виду, для тебя и для меня. Ты мне очень нравишься, ты ведь знаешь.

— Посмотрим, когда все случится. Я уже говорила тебе, что в магии всегда есть клапан безопасности.

— Рад это слышать. Думаю, что нам этот клапан понадобится очень скоро, если я позволю своему воображению разгуляться. Был случай, когда меня смертельно испугало то, что я из-за тебя потерял голову и сложил ее у твоих ног (чтобы было побольше метафор), и я расстроил тебя так, что ты могла бы отвернуться от меня и не захотеть больше ничего со мной делать, и я мог потерять даже то малое, что у меня было. Я был смертельно напуган этим, Лилит, и именно это заставило меня быть с тобой таким официальным и неотзывчивым. Это было, потому что я не был уверен, что смогу остановиться, если однажды начну.

— Ты боишься давления, не так ли, Руперт? Ведь за тобой вся Природа.

— Да, да. У меня были самые лучшие намерения, но я не был уверен, что сумею довести их до конца. Природа может оказаться слишком сильным соперником. Я предупреждал тебя однажды, что если ты дашь мне палец, я откушу всю руку.

— Мы с тобой можем подурачиться здесь, на софе. Но во время ритуала так действовать невозможно. Там все безлично. Там просто чистая сила, и она вообще не в физическом плане. Физически это имеет простой конечный результат, и мы никогда не позволим этому случиться. Когда ты и я вместе совершаем ритуал, ты представляешь собой архетип мужчины, а я — архетип женщины. Изида и Озирис, если хочешь. Силы приходят к тебе от Солнца, а от тебя ко мне, и от меня — к группе душ рода человеческого, а потом снова возвращаются к Солнцу. Или по обратному кругу — от Луны ко мне, от меня к тебе, потом через группу душ обратно к Луне. То, что я делаю для тебя, я делаю для всех мужчин; и то, что ты получаешь от меня, ты получаешь от Самой Великой Изиды, потому что я Ее жрица, а ты представляешь людей. Ты понимаешь?

— Не все. Это что-то вроде телепатии, да?

— Телепатия — это активный фактор, но это большее, чем просто фактор. Мы связываемся телепатически с групповым разумом расы, но мы передаем космические силы. Д умай об этом так, Руперт. Я то, что я есть, потому что я женщина; и я женщина в силу женского начала в жизни, которое формирует меня и выражает себя через то, что формирует. Но в этом женском начале заключено большее, чем просто существование для поддержания форм выражения, и мы, жрицы Луны, знаем, как обратить его в его чистую форму, не выхолощенную материей, и мы называем ее Лунной силой. Именно это и практиковалось в храмах Великой Богини в древние времена. В наши дни это практикуется в Индии, и они называют это «Тантрой». Где бы ни почитали богиню, там действуют силы Луны, и они важны. Именно их недостаток делает нашу цивилизацию настолько несбалансированной. Католики частично компенсируют это поклонением Пречистой Деве Марии. Звезда Моря — что она, как не Венера Анадиомена — Венера, рожденная из пены?

И кто такая Регина Коэли [Regina Coeli], если не Луна? Если ты хочешь понять язычество, изучи католицизм, который является его прямым потомком. 'Plus 9a change, plus c'est la mane chose' [Чем больше перемен, тем больше все остается по старому (фр.)]. В латинских странах нет таких сексуальных проблем, как у нас.

— Ну, я не знаю, моя дорогая. Мне кажется, мы играем с огнем.

— Разве не могло это же быть сказано Уотсом, когда он запускал свой паровой двигатель? Не стоит бояться таких вещей.

— Но представь, Лилит, что мы играем с огнем, и вещи ускользают из наших рук, что это за предохранительный клапан, о котором ты все время говорила?

— Мы могли бы заземлить силу и покончить с ней, но это будет конец магии. Магия может развиваться только под давлением, как паровая энергия. Именно поэтому жрец должен научиться прежде всего контролировать свою энергию.

— Но допустим, что я не свободен? Что меня не было, когда мы начали эту работу. Ты не могла предвидеть последние дни моей жены.

— Я никогда не была той, кто считает, что женская добродетель более важна, чем умственное равновесие мужчины. Я все еще могу погасить факел, если это необходимо.

Он сидел молча и смотрел в огонь.

— Я сожалею, что ты мне это сказала, — произнес он наконец.

— Почему? Я пала в твоих глазах?

— Нет, конечно нет. Конечно же, это не совпадает с моими взглядами, но я вижу здравый смысл. Но на меня ложится такая большая ответственность. Я мог бы прийти и просить тебя, если бы я не знал, что… или если бы я решил уговорить тебя, думая, что все в порядке. Но сейчас — нет, я не должен гасить этот факел, это было бы поступком труса. Я лишь должен идти с ним дальше.

— Ты понимаешь, что я предлагаю тебе возвыситься как жертве?

— Да, и во мне есть нечто, чему это нравится. Это побуждает во мне величайшие мысли; это заставляет меня отказаться от всех своих сил, и мне это нравится, Лилит.

Он встал и выпрямился, большие бицепсы играли под тканью его рубашки. Потом он внезапно повернулся ко мне и страстно произнес:

— Дорогая, мне так это нравится! И я больше не боюсь, совсем, К черту условности, мы возьмем свое и без них!

Я видела, как сияли его глаза.

Потом он внезапно посмотрел через комнату на огромное окно, в котором каменная арка больше не выглядела серой на фоне темноты, но темной на сером фоне.

— Светает! — сказал он. — Господи, рассвет! Мы проговорили всю ночь, но я чувствую себя таким свежим, как будто только что встал. Давай выйдем и посмотрим рассвет с реки.

Я разожгла посильнее огонь, потому что знала, что когда мы вернемся, нам будет приятно ощутить тепло после рассветной прохлады, завернулась в манто, и мы с Малькольмом вышли на тихую, освещенную сероватым светом дорогу. Все вокруг покрывал туман от реки, но в нем уже ощущалась предрассветная свежесть.

Солнце еще не поднялось над горизонтом, но небо на западе было бледным. На востоке все еще была видна высокая звезда. Мы медленно брели по мокрой от росы вымощенной камнями дороге, пока не подошли к обвалившемуся причалу и остановились, глядя на реку. Начинался прилив, и вода бурлила в больших водоворотах у самого пирса. В предрассветном тумане стояла полная тишина — тишина, невероятная для большого города. Лишь река жила.

— Ты когда-нибудь чувствовала, — спросил Малькольм, взяв меня под руку, — что река — это часть великой природы в самом центре этого большого города?

— Конечно, — ответила я. — И поэтому я поселилась рядом. Я должна быть в контакте с природой. В Лондоне это возможно лишь тогда, когда дует сильный ветер; потом все исчезает вместе с. ветром. Ты замечал когда-нибудь, — прибавила я, — разницу в атмосфере в Кенсингтонских садах и в Гайд-парке — она всего лишь в изгороди? Первые закрыты с сумерек и до рассвета, и магнетизм земли имеет возможность восстановиться за время темноты; но Гайд-парк освещен фонарями всю ночь и у него совсем не остается времени, чтобы восстановиться. Там слишком много асфальта, а весь магнетизм находится в земле.

— Нет, — сказал Малькольм. — Я этого никогда не замечал. Боюсь, что я не замечаю подобных вещей. Я никогда не знал, что они существуют. Но я расскажу тебе о том, что я замечал: я заметил атмосферу в твоей комнате. Бог мой, она могущественна! Твой дом подобен дому света, Лилит. Задолго до того, как я узнал о твоем существовании, мне нравилось смотреть на него через реку. Он привлекал мое внимание. Не могу сказать, почему. Конечно же, он находился на этом месте в течение всех лет, пока я жил на Гросвенор-роуд, но я никогда не смотрел на него прежде.

— Он будет привлекать не только тебя, Руперт, когда могущественные сущности пройдут через него.

— Да, думаю так будет. Мне нужно будет приготовиться, чтобы тогда успеть занять заднее место. Ведь я и не смею надеяться, что ты всегда вся будешь принадлежать мне. Ты не такая. Ты слишком бросаешься в глаза. Но мое проклятие — делать для тебя все, что могу, и как могу лучше, пока ты у меня есть.

Он засмеялся, и я повернулась и посмотрела на него. Я никогда не видела, чтобы человеческое существо так сильно менялось. Он был совершенно другим человеком. Его волшебные светлые глаза, которые всегда напоминали глаза змеи, сияли и искрились. Здоровый румянец сменил бледность; рыжие волосы были взъерошены. В нем было что-то определенно дионисийское, в том, как он стоял, смеясь в свете занимающегося дня. Что же еще было в этом человеке, кроме изменения внешности? Ничего от меня, совершенно точно, ничего.

Я заставила его отвлечься от реки и возвратиться со мной в дом. Мне было холодно даже в манто, а он без шляпы и пальто мог очень скоро простудиться, если бы остался дальше играть со своим духом, потому что он ничего не чувствовал в те минуты. Он снова взял меня под руку, и мы вместе вернулись домой. Малькольма просто разрывал на части душевный подъем. Я думала о том мрачнейшем лице, которое видела между поднятым воротником и надвинутой на лоб шляпой всего лишь несколько часов назад на вокзале, и удивлялась чуду.

Огонь горел слабо, и радиаторы едва грели, ибо Митъярд выключил их час назад, поэтому завтрак я принесла в холл и приготовила его у камина. Я приготовила содовые лепешки на сковородке на углях, ветчину с. яичницей на гриле, включающемся в обыкновенную розетку, и кофе в электрокофеварке. Малькольму это очень понравилось, и он с большим интересом наблюдал за процессом готовки, а потом поставил тарелку на колени и согнулся, словно школьник. Несоответствие всей этой ситуации внезапно поразило меня, и я спросила, сколько всего писем он получил на свое имя. Он сказал, что не знает, и попросил еще яичницы.

Потом он улегся на софу, я укрыла его пледом, и он уснул. Я вернулась в свою комнату и тоже уснула, но перед тем, как лечь в постель, я прошла по длинной лестнице в свой храм, чтобы поблагодарить Великую Изиду за то, что первый этап эксперимента успешно завершился и что все готово для следующего. Я очень устала, потому что несколько последних часов находилась в очень сильном напряжении и магнетизм перешел от меня к Малькольму, но я чувствовала, что должна совершить это действие.

В храме было темно, спокойно и тепло, пахло ладаном. Там очень сильно ощущалось присутствие, весь храм был жив; даже невооруженным глазом можно было заметить призрачные формы, настолько они были осязаемы. Они, казалось, вращались по кругу в бесконечном танце, и когда они проносились мимо, рука, или лицо, или часть одежды частично материализовывались. Это был танец Devas, радующихся рассвету. Здесь были все изначальные силы во всей своей власти.

Я возложила руки на алтарь, подумала об ущербной Луне, и Великая Изида явилась мне. Я ощущала Ее присутствие позади, как обычно, потому что именно так Она приходит к женщинам. Потом я выразила благодарность, глядя в зеркало и видя там свое собственное лицо, потому что Она — это я, когда я Ее жрица.

Я поблагодарила ее за успех, но моя работа была еще очень далека от завершения; я молила о силе и вдохновении, чтобы продолжить ее; и я просила благословения для моего жреца. И когда я думала о нем, о том, что он спит в комнате под часами, висящими над ним, на меня нахлынула такая интенсивная волна нежности, что я ощутила полное смятение. Я не должна ощущать ничего подобного по отношению к своему жрецу, думала я, или вся магия рухнет; но потом ко мне пришло понимание, что только так я и могу заниматься с ним магией — магией, которая распространяется через одного мужчину на всех мужчин, чтобы облегчить мучительное бремя быть рожденным в мире, который забыл святость Великого Рогатого.