"Лунная магия" - читать интересную книгу автора (Форчун Дион)

Глава 17

Наконец женщина заговорила:

— Сейчас начнется прилив. Думаю, что будет высокая вода. Я видела повсюду вдоль Гросвенор-роуд мешки с песком.

Мужчина выпрямился и взглянул на нее.

— Луна тоже поднимается, — добавил он. — Скоро она осветит крыши вокруг и заглянет к нам в комнату.

Еще полчаса они ожидали молча, до тех пор, пока серебряный диск не показался в верхнем углу большого окна на востоке. Длинный луч прокрался по комнате и образовал подобие ручейка света на темном сияющем полу.

— Сила начинает собираться, — сказала Лилит Ле Фэй. — Пойдем, наденем ритуальные одежды.

Не сказав ни слова, мужчина вышел в гардеробную, отделанную черным мрамором и отливающую серебром, так сильно поразившую его, когда он вошел туда впервые. Там воротник и галстук, туфли и вся одежда скоро оказались сваленными в беспорядочную кучу, и он стоял в чем мать родила перед огромным зеркалом, критично рассматривая себя. Он думал, что выглядит куда привлекательнее голым, чем в одежде. Свой опыт общения с обнаженными телами он получил в прозекторской, и поэтому оценивал свое тело скорее глазами патологоанатома, чем художника, но то, что он видел, доставляло ему удовольствие. Он представлял собой прекрасный экземпляр человеческого существа. Его притягивала собственная сила.

У Малькольма промелькнула мысль, что женщина этажом выше, возможно, точно так же изучает себя перед другим большим зеркалом, раздеваясь и готовясь к ритуалу. Он торопливо отогнал прочь эти мысли. Но разум — это еще более неуправляемый орган, чем язык, и, хотя он старался очистить и интеллектуализировать свои мысли, они все равно вертелись вокруг одного и того же предмета.

Как необыкновенно мы во всем различаемся, думал он, когда облекался в свою мантию. Я светлый, она — темная; я коренаст, она стройная. Я груб дальше некуда, она — чистое изящество. Я — отродье гориллы, она — нет, она вне всяких сравнений, применимых к женщинам. Она скорее сокол или змея, или леопард.

Он задумчиво рассматривал свое лицо, пока наматывал на голову специальную повязку.

Хорошо, я жрец-убийца, думал он. Но как же странно устроено мироздание, ведь мы можем мирно сосуществовать, она и я? Она — все то, чем не являюсь я.

Он наклонился, чтобы застегнуть золотые сандалии на своих мускулистых ногах, потом выпрямился и снова посмотрел в зеркало.

— Да, но я ведь уже жрец! — сказал он себе, когда увидел перед собой отражение, воплощавшее безжалостную стихийную силу.

Я примитивный тип, подумал он. Интересно, может быть, она именно поэтому стремится ко мне? Наверное, поэтому.

Потом он повернулся и прошел через специальную дверь в спальню женщины, которую он любил.

Он остановился и осмотрелся вокруг, отмечая ее роскошное шелковое убранство.

Здесь столько женственности, — думал он. — Но она не полностью и не во всех смыслах женщина. В ней есть что-то странно мужское.

Он ощутил мягкость толстого белого ковра кожей ног возле ремешков сандалий, пока шел в угол к буфету, прикрывавшему вход в тайную часть здания.

Интересно, кем бы я стал, — думал он, поднимаясь по ступенькам, — если бы меня по-другому воспитали? Предположим, у меня не было бы совести, и я не отдавал бы себе отчета в том, что в конце концов происходит с вещами, к которым я стремился и уже достиг их? Допустим, что в любовных делах я проявлял бы такое же бесстрашие и неутомимость, как и на работе? К чему бы я тогда пришел, интересно? Какого рода опыт я бы приобрел? Мужчиной какого типа я бы мог стать? Думаю, что я бы очень отличался от того, что есть сейчас. К черту все — я прожил всего лишь половину жизни!

По натуре он был очень агрессивным человеком, который одолевал любого человека и любую трудность, встречавшиеся на пути, но ему вселяли ужас скрытые силы, которым он не осмеливался дать волю. Он знал, что Лилит

Ле Фэй не боялась ни мужчин, ни богов, ни бесов и могла бы бесстрашно совладать с его демонами и фактически, вынудила бы их служить себе; но он старался поменьше давать им волю в отношении ее. И еще он знал, что Лилит хотела работать со стихийными силами в нем самом и что, если он не будет давать волю этим силам, он не будет ее провоцировать.

Он прошел через ее гардеробную и увидел разложенные на креслах мерцающие жемчужно-серые мантии, складки которых отчасти прикрывали горы шифона и кружев. Сейчас он в первый раз понял, насколько сильно она, облачаясь в свои ритуальные одежды, умела лишаться своей человеческой индивидуальности и становиться воплощением чистой энергии. Но если, если она только того и желала, чтобы он видел ее, как же он мог отделить силу от женщины? Он не знал. Она слишком много значила для него.

Он тихонько постучал в дверь храма; она открылась, и он заметил руки Лилит Ле Фэй, скрывающейся за занавеской перед входом. Он вошел, прошел к алтарю и остановился спиной к ней, положив руки на черное бархатное покрывало алтаря в маленьком круге, освещенном алтарным светильником.

— Вот руки, способные задушить! — думал он, стоя и рассматривая свои руки.

Он заметил, что Колонны Равновесия передвинулись и стоят по бокам от него.

Он услышал, как колокол мягко пробил девять раз, и тут же послышался мягкий шорох одежд, но он не поднял глаз. Потом в кругу света перед ним появилась пара рук как раз перед его собственными.

Это были, без сомнения, изысканные и тонкие руки с длинными и нежными пальцами. Причудливые кольца, которые обычно украшали эти руки, сейчас были сняты, так же как и лак с ногтей. Это была просто пара женских рук, сильных и чистых.

Потом, когда женщина на шаг отступила от алтаря, ее руки поднялись, и он тоже отошел на шаг и поднял свои, как того требовал ритуал; и, опять же, как того требовал ритуал, он поднял голову и взглянул ей в глаза.

Они были спокойны, безучастны и полны решимости. В ней не ощущалось ничего от женской природы, сейчас она была только жрицей; она следила лишь за одной вещью, всего лишь за одной, она служила удивительной силе, и, возрастая, сила эта поднималась в нем внезапной и интенсивной волной горечи. Почему он должен быть таким бесполезным? Почему жизнь всегда отворачивается от него? Он, мужчина, имеет право на мужскую жизнь просто потому, что он мужчина. Жизнь задолжала ему, и он требовал возмещения убытков. У него было достаточно разочарований и срывов при контактах с обществом; он хотел женщину — эту женщину, и он возьмет ее, если только сможет. Что-то стихийное и дикое поднималось в нем, то, о чем он всегда знал; знал он также, что это опасно — так нее опасно для него, как и для нее. Он пользовался этой силой и прежде в научной борьбе, и никогда — в личных целях, никогда в отношении женщины. Но сейчас сила рвалась наружу и ободряла его, потому что он был полон разочарований и неудач и теперь отказался от морали, которая сковывала его.

Он совсем позабыл о ритуале. Это был уже не ритуал, это была реальность. Женщина смотрела на него через алтарь и дополняла все то, чего не хватало в его жизни. Она уже не была той Лилит Ле Фэй, которую он так почитал, ни той Лилит, которую он любил; она была просто женщиной, которая представляла всех женщин Земли; у нее в руках было все, что женщины дают и берут у мужчин, а он представлял всех мужчин, которые когда-либо были унижены, разочарованы или ошибались из-за эгоизма, глупости и робости перед женщинами, и она должна была заплатить ему не только за его собственные ошибки, но и за ошибки всех разочарованных мужчин.

В нем была вся неистовость восставших, готовых бороться и продолжающих борьбу против того, что, как он чувствовал, было ложным и несправедливым. Все, что было в нем естественным, имело свое право на существование вопреки предрассудкам общества, которое обманывало и сбивало его с пути, и он должен был в конце концов поднять бунт.

Первобытные, исконные и глубинные уровни подсознания поднялись на поверхность и вступили в простую связь с его рационализмом, и интеллект сейчас служил подсознательным инстинктам. Он был могущественным стихийным существом; первобытным человеком, единым с Природой, ведомым всей предшествующей жизнью. С одной стороны, он полностью готов был действовать и был подобен опасному животному, если бы перед ним оказалась любая женщина, одна в пустом доме; с другой же — он принес огонь с небес, и, как всегда, это был украденный огонь.

Его любопытные тусклые глаза сверкали как лед на его похожем на маску лице, а бледная кожа начинала искриться от выступившей испарины. Это были глаза одержимого или неистового викинга. Женщина, наблюдавшая за ним с другой стороны алтаря, увидела, как его рука упала на бедро, и поняла, что он подбирается к бронзовому ножу в форме листа, который должен быть пристегнут к кожаному поясу на талии, и поняла также, что уровни его сознания объединяются — поверхностные и глубинные. Через мгновение Малькольм может превратиться в опасного зверя, но, кроме всего, он могущественный маг. Она знала также, что между очень своенравным характером Малькольма и его потрясающей магической силой очень тонкая грань, и она нарочно пошла на риск.

Малькольм и Лилит смотрели друг на друга, как два дуэлянта. В этот момент энергия была исключительно на персональном уровне, и на этом уровне ею нужно было управлять, собирать, уравновешивать и снова передавать, меняя полюса. Она осматривала его дюйм за дюймом и украдкой отходила влево, потому что знала, что спустя мгновение над алтарем образуется вихрь. Если бы она заговорила, то могла бы разрушить заклинание, примитивное заклинание, дающее ощущение благополучия, и возвратить мужчину к реальности, но она меньше всего желала этого и хранила молчание. Она начала медленно двигаться вокруг алтаря, так, чтобы он все время находился между ними, а его мерцающий свет и поднимающийся спиралью вверх дым ладана создавал достаточный барьер против потока первозданной силы, которая поступала из глубин по каналам, открывшимся благодаря сорвавшимся с привязи раскрепощенным страстям Малькольма.

Теперь они поменялись местами, она была с западной стороны, а он — с восточной, за его спиной было зеркало. По мере того как он перемещался к востоку, на место жреца, им овладевала перемена; казалось, что его разобщенные уровни сознания собрались вместе, сфокусировались и соединились, так что прошлое снова поселилось в его душе, а будущее стало понятно и прозрачно; он был все тем же жрецом-изгнанником, что и раньше, и Великим Посвященным, которым мог бы стать: Посвященный должен был вырасти из изгнанника.

Однажды раньше он был вместе с женщиной, которую любил, в Святая Святых, скрытом от глаз непосвященных покровом, в который Изида всегда облекает все, что бы Она ни делала; но в тот раз он не появился, точно вор в ночи, но был там посланником Богини; именно там, на своем, предназначенном лишь ему месте, он выполнял работу, для которой был послан. Это была ужасная работа, жертвенная работа, но он выполнял ее безупречно, с чистыми руками.

Он знал, что должен спуститься в ад и позволить там выйти всем первобытным силам, которые призваны обеспечивать энергию для магии. Он должен был сделать это как мужчина и как жрец, потому что эти два понятия неразделимы в магии, и доверить женщине, которая смотрела ему в лицо через алтарь, — верховной жрице — поддержать разнузданные силы и своими знаниями и своей властью превратить их в магию уровнем выше.

Он смотрел ей в глаза сквозь поднимающийся с алтаря дым ладана и видел, что они неподвижны и спокойны: казалось, она стояла на островке покоя в центре смерча, в котором он потерялся сам и потерял ее. Она стояла прямо, ноги ее были между колоннами равновесия, и она легко балансировала, удерживая руки над алтарем ладонями вниз, несмотря на то, что его руки дрожали и хватались за алтарь, как будто он готовился к прыжку. Она совсем не помогала ему магией стихий, эта задача была его, жреца-жертвователя; она ждала, как верховная жрица, пока он выполнит свою часть работы и предоставит ей силы, которые он вызвал из самых глубин.

Комната постепенно исчезла, и он оказался в пещере Черной Изиды, совершая великий обряд, который выполняется один раз в четыре года. Люди могут называть это черной магией, но он знал, что, хотя на алтаре лежало мертвое тело, в этом не было никакого зла, одна лишь грубая первобытная сила. Если бы они оставили ее на том же уровне, она могла бы обратиться во зло, но они не оставляли ее там; верховная жрица примет у него энергию, преобразует ее и принесет в храм Великой Изиды, где эта сила проскользнет сквозь завесу Святая Святых как луч лунного света и оживит лежащую между сфинксами мумию Богини, для которой и вершится весь обряд; потом Святая Святых снова останется пустой.

Женщина, которая следила за ним, заметила произошедшую перемену и приготовилась принять ее. Она в мыслях переместилась в темный, похожий на пещеру храм к жестокому жрецу-изгнаннику, который желал ее и который уничтожал себя, чтобы получить ее. В нем были задатки величия, и оба, она и великий верховный жрец, поняли это, несмотря на то, что было так мало времени для возмужания. Потом перед ее внутренним взором открылась новая картина, которой она никогда не видела прежде, — картина пыток, когда, в смысле магии, ее дух был отозван обратно, чтобы предстать перед мужчиной, который был причиной ее смерти и вынуждал ее исповедаться. Но в верховном жречестве куда больше интуиции, чем простой оценки, и он и она, глядя друг на друга через тело стянутого ремнями человека на столе пыток, согласились, что пришел назначенный час. И перед ее внутренним взором появилась другая, поразительно контрастирующая с предыдущей сцена — кабинет врача на улице Уимпол, где Малькольм потерпел поражение, он на самом деле повержен в той, другой, жизни после многих часов пыток, и ей показалось, что пересмотр сделан, и с этого момента началась магия.

Она знала, что Малькольм изменил уровень сознания и больше не осознает комнату, он находится в гипнотическом состоянии; и у нее ее делом было контролировать ритуал и постоянно возвращаться в план физический, чтобы поддерживать энергию. Казалось, лицо мужчины было не из плоти и крови, оно скорее напоминало гипсовую маску со вставленными в нее мерцающими глазами; он был настоящим жрецом и совсем не был похож на потерявшего голову мужчину. Он был не просто самим собой, получающим то, чего желал; он был участником ритуала, представляя нечто большее, чем он сам, представляя всех мужчин, которых обманула жизнь, как это случилось с ним, и сам он в своем лице магически разрушал их оковы. То, чему он научился у женщины, использовавшей его, соединило его с космическими силами, и поэтому вершилась магия. То, что происходило, было примитивным, архаичным, ужасающим, но священным и в своем роде духовным, как и любое из священнодействий: это была первостепенная основа, на которой зиждется вся жизнь; игнорируя ее, как это постоянно делают люди, сама жизнь не могла бы существовать; и она, женщина, осознавала всю важность происходящего.

Она опустила руки по сторонам алтарной лампы, а он потянулся к ней и взял ее за кисти; она поняла, что смотрит в эти сверкающие, матовые, неподвижные глаза и что они совсем близко. Теперь уже не было иного выхода, Малькольм овладел ею, чтобы сделать с нею то, что он должен был сделать, но между ними был священный огонь и поднимающаяся спираль дыма курящегося ладана: ритуал священен.

Она не боялась, она просто ощущала страшное давление, а Малькольма — как она могла видеть — не сдерживали ни сомнения, ни запреты. Однако, имея больший опыт, она знала, что магия действует в астральном плане, и если она проникает в план физический, то перестанет восприниматься как магия. Она не была уверена в том, знает ли об этом Малькольм, но вместе с памятью о прошлых инкарнациях такое знание могло задержаться в его подсознании и указать ему путь. Проходили минуты, он не двигался, и она все с большей уверенностью чувствовала, что уже задействованы очень глубокие уровни его существа, первозданные силы возвратили к жизни древние воспоминания.

Она внимательно смотрела, зеркало казалось открытым, а в нем показался другой мир. И она, и жрец, работавший напротив, были полностью формами света, их ноги оставались в темных хаотических глубинах, а головы — в звездном Космосе; между ними, как алтарь, Земля, и их руки соединялись над нею. Малькольм держал ее за кисти, но не крепко, и она повернула свои руки, вложила их в его и тоже взяла его за кисти, и так они стояли, пока силы проносились над ними. Она осознавала ритмическое пульсирование Космоса, и, с одной стороны, знала, что она чувствует удары пульса Малькольма, но с другой — она также знала, что это биение ритма Космоса; и еще она знала, что это не две разные вещи, а одна-единая, и что пульсация крови мужчины — одна из изначальных, первобытных сил.

Потом ей показалось, что они поднимаются в Космос, потому что алтарь Земли больше не был для них препятствием; между ними было что-то, похожее на дымку из серебряного света, как при восходе Луны, и она знала, что это магнетизм Малькольма.

В земном плане она видела, как земной двойник мужчины в своем физическом обличье стоял перед ней лицом к лицу; он приблизился, и она ощутила серебряную прохладу, они начали срастаться. Они были сделаны из одного и того же, и поглотили друг друга. В видении же они парили в Космосе меж звезд. Это было похоже на то, как будто она поднялась на мощных крыльях, ведя за собой мужчину, это напоминало брачный полет пчел.

Потом давление ослабло, энергия иссякла и они моментально возвратились на Землю. Она увидела Малькольма, опирающегося двумя руками на алтарь, капли пота покрывали его подбородок. Силы медленно покидали его, и он опустился на колени, опираясь на одну руку, другой прикрыв лицо. Она обошла алтарь и взяла его за плечи, чтобы он не упал на пол. Несколько минут он оставался в положении Умирающего Гладиатора, а потом локти расслабились, и он полностью опустился на землю. Она хорошо знала, что он не умер, но любой другой задался бы вопросом, теплится ли жизнь в этом распростертом теле.

Она спокойно уложила его, как поступают с мертвыми, скрестив руки на груди, и села рядом с его головой, положив ладонь на лоб. Она прижала сложенную ладонь с другой стороны его лица и села так, как сидят индийские боги, и ждала. Мужчина начал едва заметно дышать. Женщина же, казалось, восстановила свои силы. В тайной комнате царила полная тишина.

Медленно и постепенно она ощущала, как жизнь возвращается в тело, распростершееся у ее колен. Она знала, что сейчас Малькольм спит и что с рассветом он проснется.

Проходили часы, в комнате не было ни звука, ни движения. Весь ладан выгорел, и светильники едва мерцали. Потом наконец слабый звук буксира, проплывавшего по реке снаружи, прервал тишину, и мужчина слегка пошевелился, но женщина все еще ждала.

Малькольм вздохнул и поменял положение; потом долго лежал спокойно и неподвижно, но она знала, что он проснулся и осознал, что произошло. Ей было интересно, понимает он или нет, что его голова лежит у нее на коленях. Потом пара рук поднялась и охватила ее руки, поддерживавшие его голову всю ночь.

— Ты показала мне путь к Двери к которой нет Ключа, — произнес он.

Она ничего не сказала, но ответила ему, легко нажав пальцами на щеки. Тишина вернулась в комнату, но это была уже живая тишина.

Наконец мужчина заговорил, снова отвернувшись к земле:

— Лилит, я не могу оставаться в такой неопределенности, понимаешь? Мне иногда нужно встряхнуться. Но для этого нужно огромное усилие. Кажется, меня здесь не было, и путь был очень длинным. А ты, моя дорогая? Что ты чувствовала?

— Со мной все в порядке, — ответила она, — потому что я выполнила то, что запланировала.

— Я чувствую, что это так, — сказал он. — И я не беспокоюсь об этом.

Медленно и расслабленно он принял сидячее положение и, наполовину повернувшись, смотрел на женщину, сидящую позади. Она все еще оставалась в положении индийской богини и не шевелилась.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

— Со мной все в порядке, — снова ответила она.

— Может быть и так, но ты заплатила за это. Ты оплатила всю эту ночную работу, Лилит.

— Так же, как и ты.

— Да, мы оба платили. За такие вещи нужно платить, и я принимаю их. Я не ощущаю неудовольствия, — думаю, что ты тоже. Но ты выглядишь так, как будто ты потеряла много крови, Лилит. Я видел людей после тяжелых операций, и они выглядели лучше, чем ты сейчас. Позволь мне позаботиться о тебе. Я чувствую, как с каждой минутой ко мне возвращаются силы.

Он встал и подошел к ней, все еще сидящей на том же месте, где она выпрямившись и ни на что не опираясь провела всю ночь, и обнял ее.

— Обопрись на меня.

Она сделала так, как он предложил, и улыбнулась ему. Он посмотрел на нее.

— Господи, как ты изменилась, — воскликнул он. — Ты выглядишь так безмятежно и мило.

— Жизнь возвращается ко мне тоже, — ответила она.

— Да, да. Я никогда не видел, чтобы с кем-то настолько быстро происходили перемены. Лилит, когда я в первый раз поднялся, ты была похожа на свою собственную мумию. Сейчас ты выглядишь как молодая девушка. Я. знаю, что это не так, но ты именно так выглядишь. Это свежесть, девственная свежесть, как у цветов.

Немного времени спустя она оторвала свою спину от его колена.

— Мне тоже нужно вставать, — произнесла она. Он неохотно отпустил ее и помог подняться.

— Со мной происходило нечто такое, — сказал мужчина, — что, как мне кажется, больше никогда не повторится.

— Да, это никогда не произойдет снова, — ответила женщина. — Мы выполнили первую часть того, что нам предстояло сделать, и это уже в прошлом.

— Довести до конца — значит перевернуть пустой стакан, — сказал мужчина. — Да, я знаю, я понимаю. Я очень рад, что ты достигла успеха, и мне приятно, что мне удалось помочь тебе.

— Видит Бог, это был великий опыт. Я не могла упустить такую возможность.

Мгновение Лилит молча и спокойно смотрела ему в глаза. Потом она проговорила:

— Я должна поблагодарить тебя. Мы сделали все, что было нужно. В мире появилось что-то, чего не было прежде, и оно продолжает жить своей собственной жизнью, уже не зависимо ни от тебя, ни от меня.

— Мне, наверное, пора? — спросил мужчина.

Лилит колебалась и, отвернувшись, всматривалась в большое зеркало, как будто оно было окном в иной мир, и она общалась с чем-то, что двигалось там, внутри. Перед Малькольмом промелькнуло мгновенное видение звезд, движущихся в глубокой голубизне, и лучей света, проносившихся между ними. Наконец она повернулась и посмотрела на него с таким выражением, как будто тот, с кем она общалась, дал ей необходимый совет.

— Я не хочу, чтобы ты был несчастлив, — сказала она. Мужчина не ответил, он просто молча стоял и смотрел на нее. Каким-то странным образом казалось, что он отодвинулся в сторону от нее и держится на расстоянии, как будто он уже отделил свой дух от ее.

Она отвернулась от него и снова посмотрела в огромное зеркало, как будто, глядя в него, можно было прикоснуться к будущему. И чем больше мужчина смотрел на нее, тем сильнее ему казалось, что она становится огромной, бесформенной, первобытной, подобной вырубленной из камня женщине из его сна. В какое-то мгновение ему показалось, что она исчезла, превратилась в бесформенную дымку. Потом его глаза снова сфокусировались, и он снова обрел способность воспринимать тяжелые контуры реальности. Как же они отличались! Контуры были четче, цвета ярче, чем в реальном мире. Казалось, что Лилит граничит со светом; мягкие складки ее одежд свободно ниспадали и образовывали четкие линии жреческого одеяния, а ее голова возвышалась над ними с величием, которое делало ее фигуру с непокрытой головой царственной и жреческой.

— Я никогда не принадлежала ни одному мужчине, и никогда не буду принадлежать, — спокойно проговорила она, — хотя меня знали многие мужчины. Меня называли Космической Шлюхой и Вечной Девственницей. И то и другое правда, но ты и не пытайся понять это — для тебя я женщина, которую ты любишь. И я тоже тебя люблю, по-своему, но я жрица, стоящая в стороне, не вполне смертная. Есть две стороны меня — одна, которая сидит, видит и говорит с тобой у камина, и другая, которая приходит сюда и совершает ритуалы.

Я могу удовлетворить тебя больше, чем ты можешь поверить в это или об этом мечтать, даже если ты не сможешь овладеть мной. Я хочу показать тебе, чем может быть для мужчины женщина. Ты достоин этого. Ты так долго жаждал. — На ее лице появилось необычайное оживление и она стала излучать волны обаяния. — Я хочу показать тебе, Руперт, потому что я так много, так много знаю!

Мужчина стоял молча.

— Ты помнишь рассказ об Эросе и Психее? Это правдивый рассказ, совершенно правдивый рассказ. Ты помнишь, почему пал Эрос? Он должен был приходить к ней ночью, во тьме, и она никогда не должна была видеть его лица. Она могла нести Любовь в своих руках, но она не должна была пытаться овладеть им. Точно так же с нами, Посвященными. У нас все по-другому, чем у тех, кто рождается однажды, потому что мы принадлежим к Другому Месту. Мы живем в Высшей Сущности. Что касается меня, то та, кого ты знаешь как Лилит Ле Фэй, — это всего лишь маленькая частичка меня всей. Это моя личность, моя маска, которую я надеваю, как это делали греческие актеры, надевая свои маски, чтобы играть роль в своих священных драмах. Моя личность — это маска, которую я сделала для себя, для той роли, которую мне предстоит играть в этой драме, которая тоже священна. Но ты не понимаешь этого, Руперт, потому что ты живешь в своей более низкой сущности; ты не знаешь, что такое «далеко путешествующая душа».

Ты должен принять меня на веру. Мы оба должны подчиняться законам нашей собственной природы, ты — своим, я — своим. Никто не может действовать иначе и быть честным перед собой. Тебе дано жить в этом мире, а мне дано жить в двух мирах, и лучшее, что я могу предложить тебе, — это то, что я буду общаться с тобой следующим образом — приходя и уходя, идя по своему собственному пути. Я, которая есть все женщины, могу служить всем мужчинам в твоем лице и удовлетворять их, и более чем удовлетворять их — поднимать их к Божеству. Это тебя устраивает, Руперт?

— Я не знаю, Лилит, не знаю — я не претендую на то, чтобы быть Посвященным. Я просто люблю тебя и хочу быть счастливым с тобой. Вот и все.

— Я сделаю тебя счастливым, но ты не должен будешь пытаться обладать мной.

— Обладание — это очень сильный инстинкт мужчины. Это их представление о любви.

— Это неправильное представление. Никто не может обладать другим, не разрушив его. Именно поэтому браки так коротки. Кто-то один может быть лишь наполовину удовлетворен, но кто-то другой — наполовину уничтожен.

Путешествующая вдаль душа должна быть свободной, приходя и уходя по своему собственному пути. Давай учиться любить как те, кто свободен от Колеса Рождений и Смертей. Она схватила его за плечи, глаза ее сияли.

— Руперт, давай делать это вместе! Это новый этап занятий магией — это следующее, что должно найти свое проявление. Давай вместе совершим это, мы не сможем сущее твовать в отдельности.

Он устало посмотрел на нее.

— Я сомневаюсь, есть ли у меня силы для чего-нибудь еще, Лилит, — сказал он.

— Есть, есть! — закричала женщина, ее щеки горели, глаза сияли. — Это даст тебе силу, так же, как что-то другое давало тебе мир. Делай это со мной: и все будет в порядке. Верь мне, потому что я — знаю!

Мужчина мгновение колебался.

— Дорогая, — сказал он. — Я сделаю все, что ты скажешь, ты ведь знаешь, — он опустил голову на ее плечо, и она поддерживала его.