"Дефо" - читать интересную книгу автора (Урнов Дмитрий Михайлович)

ПУТЬ ПО СТРАНЕ

Дефо держал путь на Ньюмаркет, центр скаковой жизни.

В отношении к спорту Дефо был спортсмен и немнож^ ко, конечно, пуританин. У пуритан к спорту, как и к театру, претензии были серьезные: отвлекает от дела! А если посмотреть, что за спорт поощрялся в Британском королевстве при попустительстве официальной церкви, то можно добавить: разлагает народ!

Поэтому вместе с пуританами Дефо осуждал традиционную и самую кровавую забаву англичан – петушиные бои. Бокс признавал он в качестве самообороны, но как спорт… Представьте, насколько, в свою очередь, кровавым был бокс тех времен, без перчаток, – и поймете Дефо, осуждавшего такой бокс.

Скачки – другое дело, ибо и римляне… О римлянах часто любил вспоминать Дефо, а о скачках писал он в «Опыте о проектах», в «Плане английской коммерции», в «Обозрении», в письмах к Гарлею. Он извинялся перед министром, что пишет «не по делу», но все же сообщал, кто выиграл. И в «Путешествии по стране», составленном из путевых писем, как бы «писем», тоже есть скачки.

Да, Дефо создал в литературе настоящее море, открыл город, но он же освоил еще и спорт, прежде всего конный. Описание скачек у Дефо – это такой же литературный эталон, «точка отсчета», как крик попугая над ухом Робинзона, образцово созданная ситуация, от которой затем уже, словно от призового столба, стартовали и другие писатели, вплоть до Голсуорси, не забывшего в своей Форсайтовой «Саге» скачек.

В эпоху Дефо один за другим возникали «рейскорсы» и «турфы» – скаковые дорожки. Аскот и Эпсом, которые до сих пор на слух знатоков-лошадников звучат словно Мекка для паломников, – современники Дефо. Но прежде всего, разумеется, Ньюмаркет. Как есть метр-эталон в Париже, так дорожка на ньюмаркетской пустоши, все та же дорожка и на ту же дистанцию, прямая ровно в милю, служит мерилом скакового класса.

По путевым запискам Дефо чувствуется, как сразу электризовала его атмосфера турфа и как он в то же время взглядом привычным окинул дорожку, обозначенную канатами (с тех пор сохранилось в ипподромном жаргоне – «прижал к канату»), осмотрел шумную и яркую толпу, как поспешил он погрузиться в этот мир забот, напряженных и необычных.

Скакали все больше матчами – парами. («Матч» – тоже ведь сохранилось, и не только в скаковом словаре, как говорим мы: «съехал с круга» и «остался за флагом», не думая платить подати конникам, имеющим, однако, все «авторские» права на эти выражения.)

Уловки жокеев – дело особое. Вот Фрамптон, великий Фрамптон, первый номер среди тогдашних звезд скакового спорта, выигрывает и проигрывает с равной выдержкой. Или мистер Фагг, ездок-любитель, прибегает ко всевозможным, по-своему мастерским хитростям: чем хуже конь его выглядит до скачки, тем лучше в скачке!

Скаковая дорожка собрала возле себя чуть ли не всю страну. Не по количеству. Представительство от всех графств почти полное. Дефо ценил скачки и за это, за спортсменское единение и уравнивание всех, что называется, «в шансах». Но также он видит, что большинству на скачках дела нет до лошадей. Более того, он понимает, почему это так и что за люди считают необходимым показаться в Ньюмаркете, именно лишь показаться, продемонстрировать свое присутствие в качестве «спортсменов», любителей лошадей, которых они с трудом различают по масти, не говоря уже о прочих, более специфических признаках. «Ах, Ньюмаркет!» – говорит какая-нибудь Роксана (ведь жокеем скачет сам король, а в публике – принцы, принцы и герцоги…).

Утомленный зрелищем человеческого тщеславия, Дефо выбирается из толпы, из публики и отправляется на конюшню. Вот где спортсменство беззаветное, даже в лошадях! Чистокровные кони живут, оказывается, теми же страстями. Вот они – спортсмены, вот они не щадят живота своего. Два скакуна даже богу душу отдали после слишком резвых прикидок, Дефо видел и это, пока ходил мимо стойл, наблюдая таинственно-многозначительные процедуры: втирают мазь, соскребают пену, надевают попоны…

Кентербери. Дефо вообще хорошо знал этот древний город, знаменитый своим собором, прославленный в «Кентерберийских рассказах» Чосера. Кроме того, в Кентербери Дефо застал странные события, или, вернее, слухи о странных вещах. Правда, он не стал этого заносить в свое «Путешествие». Он написал небольшой очерк, фактически новеллу, лучшее из небольших своих сочинений. Это набросок к «правдивой истории» большого объема.

Это рассказ о привидении, о том, как к некой даме, обитавшей в Кентербери, вдруг приехала ее старая приятельница, с которой она давно не виделась. Госпожа Баргрейв (так звали кентерберийскую даму) безумно рада была увидеть гостью. Поговорили по душам, повздыхали, даже еще и почитали вместе. Потом госпожа Вил (таково было имя гостьи) спросила госпожу Баргрейв, как поживает ее дочь. Ах, чудесно, но только ее сейчас нет дома. Как жаль, сказала госпожа Вил. Но она неподалеку, сказала миссис Баргрейв, и если госпожа Вил немного подождет, можно послать за ней. Госпожа Вил охотно согласилась подождать. Госпожа Баргрейв отправилась к соседям, но каково было ее удивление, когда, вернувшись, она застала гостью уже на улице. «Куда же вы торопитесь?» – спросила госпожа Баргрейв. «Ах, – отвечала госпожа Вил, – мне пора, но надеюсь, что мы с вами до понедельника еще увидимся у моих родственников, в доме капитана Ватсона». Что же, простились, и госпожа Вил пошла своей дорогой, а госпожа Баргрейв смотрела ей вслед, пока та не скрылась за углом. И было это без четверти час пополудни.

В воскресенье вечером госпожа Баргрейв что-то неважно себя почувствовала, у нее начался насморк и запершило в горле. Она решила отправить служанку к Ватсонам узнать, у них ли сейчас госпожа Вил. Нет, никакой такой Вил у Ватсонов не было, они ее вовсе не ждали. Не может быть! Однако не добьешься толка от этой дуры служанки, которая и фамилии как следует запомнить не может. Так что, несмотря на простуду и на то, что с Ватсонами она не была знакома, госпожа Баргрейв накинула «гуд» (плащ с капюшоном, как у Робин Гуда или у Красной Шапочки) и пошла к капитану. А капитан ей сказал, что госпожу Вил они не только не ждали, но и ждать не могли: ее уже и на свете нет.

Как нет? С каких же это пор? Стали по всем детективным правилам сверять часы и дни, выяснилось, что к своей старой подруге госпожа Вил явилась, безусловно, уже после того, как оставила сей грешный мир. А не говорят ли они о разных людях? Да нет, приметы проверили, и запомнила госпожа Баргрейв все очень ясно, вплоть до шелкового платья, в какое гостья была одета. Она еще и на ощупь его потрогала. Но если платье то самое и все вообще похоже на нее, на уже умершую, то кто же это приходил?!

До сих пор вопрос остается без прямого ответа. До сих пор выясняют, что это – выдумка Дефо или в самом деле кому-то что-то померещилось. По обыкновению переходили из крайности в крайность, от полного безверия к излишнему доверию. Материалы, во всяком случае, обнаружились любопытные. Множество слухов и пересудов, уцелевших от тех далеких дней, в том числе о привидениях, которые, оказывается, нередко посещали Кентербери, и все прямо так, среди бела дня, да еще по базарным дням.

Одним словом, как «Робинзон» наметится в истории Селькирка, так и «Достоверный доклад о явлении призрака госпожи Вил» вырос у Дефо из некоего зерна, попавшего ему под руки. Упало зерно, как и в случае с «Робинзоном», на подготовленную почву. Наряду с купцами и пиратами привидения составляли предмет постоянного внимания Дефо.

«Если существует между нами духовное общение, обмен мыслями, называйте как угодно, – писал потом в специальной „Истории привидений“ Дефо, – это общение душ, одетых плотью, и душ как таковых, бесплотных, то почему, скажите мне, не могут души сами вселиться в ту или иную плоть, сами навлечь на себя ту или иную внешнюю оболочку?»

Не будем кичиться перед Дефо современной осведомленностью. Попросим ответить, переадресовав им вопрос Дефо, новейших психофизиологов, которые не уходят от подобных вопросов, но скорее, напротив, все с большей охотой возвращаются к ним, хотя формулируют и решают вопросы совсем иначе. Человеческая психика рассматривается современной наукой именно на тех самых таинственно-сложных переходах, которые интересовали Дефо. И здесь, чтобы оценить его интерес, нужно учесть не только дистанцию между нами, но и расстояния внутри той эпохи, когда еще ведьм жгли и вместе с тем Гоббс уже говорил о физиологии переживаний.

Дефо был современником и Гоббса, и тех, кто верил в существование ведьм и привидений. Он сам верил, точнее, ему хотелось верить или, еще точнее, проверить подоплеку этих россказней. Чтобы оценить способ его проверки, или, как теперь говорят, верификации (от «верус» – истинный, отсюда и наша «вера»), лучше всего для наглядности бросить взгляд еще дальше, назад, к Шекспиру; и когда от гамлетовских призраков и макбетовских ведьм подходим мы к «Докладу о привидении», тогда и становится видно, что за путь уже пройден от веры в чудесность чудесного к попытке объяснить чудеса самым обыденным образом.

«Нечистый испугался бы сам себя, – говорит Дефо в соответствующей „Истории дьявола“, – если бы довелось ему встретить черта в том обличье, какой придают ему бабушкины сказки».

Не только со сказками, но и с самим Мильтоном Дефо не согласен был по вопросу о сатане, полагая, что великий поэт хотя и в замечательных стихах, но слишком прямолинейно представил «князя тьмы». Сатана для Дефо страшен именно потому, что так просто, по-человечески, его себе не представишь. Зато существование призраков и привидений интересно было ему проверить чуть ли не на ощупь.

По часам, по свидетельским показаниям, по бытовым приметам – по всем тем правилам, которые послужат со временем и Эдгару По и Конан Дойлю (вплоть до имен, ибо у Дефо в «Докладе» уже имеется и доктор Шерлок, и, как видите, капитан Ватсон), – стремится Дефо верифицировать случившееся. И доказывает он не столько даже, что призрак пришел, побеседовал с человеком я ушел, а что произошло такое, чему и объяснения не подберешь, и не верить нельзя.

«…И вот мы видим памятник старику Шекспиру, прославленному поэту, чьи пьесы обеспечили ему почетное место среди наших писателей, и так, возможно, оно и будет до скончания веков», – рассказывает Дефо в Стрэтфорде-на-Эйвоне, родном городе великого своего соотечественника. Дефо у гробницы Шекспира – какая картина! Насколько она реальна – это вопрос, но что Дефо жил с оглядкой на Шекспира – факт. Однажды он прямо сравнил себя с Шекспиром, так сказать, за вычетом дарования, по типу личности: сам он человек, быть может, и не образцово ученый, зато с природным умом и вот занял немалое место в литературе.

Дефо скорее всего откуда-то выписал описание Стрэтфорда, старинной приходской церкви и гробницы Шекспира. Почему, например, говорит он обобщенно-безлично «мы», хотя до тех пор в качестве рассказчика-путешественника называл себя прямо «я»?

Так или иначе, окинув беглым взглядом город Шекспира, Дефо спешит дальше по берегу Эйвона: «Река дает большие практические преимущества, связывая все части графства, а также играя удобную роль в торговле с Бристолем…»

«Находясь в Йорке, мы посетили печально знаменитое поле битвы при Марстон-Муре», – сообщает Дефо, посетив поле первой революционной победы, и на этот раз «мы» имеет уже не только условный смысл.

«Меня здесь сопровождал, – рассказывает Дефо, – старый солдат, который хотя в сражении и не участвовал, но со слов бывшего в этом деле родственника своего отца доложил мне во всех подробностях о том, как располагались позиции войск, какова была протяженность их линий по фронту, как пехоту с флангов прикрывала кавалерия, где были поставлены пушки».

Возможно, старый солдат действительно сопровождал Дефо, так сказать, «сопровождал», то есть не на марстон-мурском поле, а в другом месте и в другое время, еще в Ньюингтоне, где довелось ему познакомиться с ветераном кромвелевской армии. Приурочив свои впечатления от тех рассказов к своей поездке, Дефо говорит: «Он описывал мне все до того живо, что казалось, две армии сталкивается у меня перед глазами».

Сам Дефо стремится одновременно и воскресить в памяти читателей это столкновение, и смягчить его. «Не нам с ним было, – говорит он о себе и о старом солдате, – разбирать страсти, кипевшие тогда с обеих сторон, или оплакивать неудачи того дня. Все это было вне нашей компетенции. Время уравняло победителей с побежденными…»

Но при этом, подчеркнув также, что и «семья королевекая вернулась на трон», Дефо все-таки напоминает, как в первой из победных революционных битв Фэрфакс и Кромвель смяли королевский левый фланг, а принц Руперт допустил непростительную оплошность, оторвавшись от собственной пехоты.

Во всех оценках Дефо осторожен и даже уклончив, но в одном отношении не уходит он от поставленной задачи. Как пространственно, так и по времени старается охватить всю страну, ничего не вычеркивая из ее истории. Он не хочет пропустить ни одного графства и даже ни одного заметного города.

И не забывает он, когда и что было.