"Другая история литературы" - читать интересную книгу автора
Мифология и начало литературы
«Для афинян поколения Геродота и Фукидида, двух великих историков — основоположников исторической науки, такие мифические персонажи, как Эдип, Ахилл, Тесей, были, пожалуй, более живыми и реальными фигурами, чем многие действительно существовавшие персонажи греческой истории VIII–VI веков до н. э.» —
пишет Ю. Андреев в книге «Поэзия мифа и проза истории».
А мы скажем так: для нынешних школьников персонажи греческой истории VIII–IV веков до н. э. (многие из которых изображены Геродотом и Фукидидом) — не менее мифические герои, чем Эдип или Ахилл. Описываемые Фукидидом события, скорее всего, происходили в XII–XIII веках, но степень достоверности этих описаний под вопросом. Действительно ли «наука нового времени смогла окончательно освободить историю от мифологии», как полагает Андреев, или наоборот — наука окончательно мифологизировалась?
Оставаясь в пределах традиционной хронологии, ученые задают сами себе вопросы, и не могут ответить. Что толку призывать друг друга найти ту грань, ту ступеньку, с которой начинается история общества, уже не сводимая к простому чередованию мифических эпизодов, если пока, как мы видим, историю сводят именно к этому, к чередованию мифов. Совершенно справедливо пишет А. Лосев:[16] «Миф, как средоточие знания и вымысла, обладает безграничными возможностями, в которых Платон видит даже нечто магическое, колдовское. Недаром миф может заворожить человека, убеждая его в чем угодно… Сомневающихся в богах тоже заговаривают мифами».
Так и нас, скептически настроенных к традиционной истории людей, «заговаривают» мифами со множеством бытовых подробностей, и называют это наукой. Например, искусствоведы составили очень подробную и весьма наукообразную историю искусства. В этой истории изобразительное творчество X века напоминает творчество младшеклассников, впервые взявшихся за это дело, а вот великолепные римские портреты II–III веков никак не могли бы выполнить дети, хоть они и сделаны якобы за восемьсот лет до примитивных работ Х века!
Если же найти в себе смелость посмотреть на искусство непредвзято, сразу становится ясно, что классическое искусство не имеет никакого отношения к «детству человечества», — таковым является искусство первобытное. Точно так же легко увидеть отличия мифологий, первобытной и античной.
В первобытном сознании царствует до-логическое мышление. По определению Леви-Стросса, «в мифе все может случиться; кажется, что развитие событий в нем не подчинено никаким правилам логики. Любой субъект может иметь какой угодно предикат (свойство); возможна, мыслима любая связь». То есть смыслы покорно следуют за сочетаниями слов.
Позднее мифология становится более осмысленной. На рубеже бронзового и железного веков явно фантастические сказания сменяются «былинами». Мифология предшествует любой письменной литературе, ибо представления о происхождении мира, о явлении природы и т. д. относятся и к религии, и к народному творчеству.
А вот историку античной словесности приходится очень трудно, ведь ему надо держаться хронологических построений скалигеровцев, но то, что он обязан называть «мифом античности», таковым не является, выбиваясь из ряда первобытных мифов, а то, что считается «историей античного мира», есть история не античного мира. Это история средневековья, что тоже, в общем-то, «выпирает». Ложное знание не способно увлечь по-настоящему ни историка, ни читателя. Примером, что из этого получается, может служить книга «Миф и литература древности» О. Фрейденберг. Впечатление такое, будто автор запутала сама себя.
«До греческой литературы нет никакой литературы, — пишет она. — Я хочу сказать, что нет в античности. Что касается до древнего Востока, то и там ее нет, но это и несущественно, потому что „детство“ возникающего общества не может перенимать готовых образов общества дряхлеющего… О ней (греческой литературе) нельзя говорить, как говорят о продолжающейся литературе, хотя вся беда в том, что о ней говорят именно так».
Понять автора трудно. Речь здесь о том, что литература средневековая и античная проделали сходный путь, но у средневековых писателей были предшественники — как раз антики, но они предшественников не имели, причем не потому, что их не было, а потому, что они были авторами «дряхлеющего общества». Читателю становится понятным, что сходство в развитии античной и средневековой литератур ничем не объяснимо. Автор тоже это понимает, но признать не может:
«Получается так: античная литература… подобна (за исключением „полисных“ сюжетов) любой европейской литературе — немецкой, английской, русской, французской».
«Античная литература возникла из фольклора. Нельзя игнорировать тот факт, что античной литературе не предшествовал никакой род литературы, ни своей местной, ни занесенной извне. Ведь только начиная с эллинизма литература получает возможность опираться на предшествующую литературную традицию; архаическая и классическая Греции такой литературной традиции не имеют».
Есть такая болезнь: шизофрения. У человека раздваивается сознание. То он рядом с вами, живет нормально и все понимает, то вдруг начинает в воздухе руками чертей ловить. История, разделенная на историю средневековья и историю античности, как раз и являет нам беспрерывно примеры шизофренического бреда, вроде этих рассуждений об античной литературе:
«Спрашивается, что же ей предшествует? В научной литературе ответ на этот вопрос прекрасно разработан. Правда, неверно названа сама область этого ответа. То, что до сих пор называлось историей религии, в английском понимании — фольклором, во французском — первобытным мышлением, следует обозначить совершенно иначе. И мышление-то это не первобытное, и фольклор этот еще не фольклор, и, главное, эта религия вовсе не религия. Но дело не в этом…Теперь все, что я здесь сказала, я прошу забыть».
К чему же все это словоблудие? Автор верит, что античная литература не такая, как другие, особенная, и хочет нас в этом убедить. Получается плохо, а между тем надо же объяснить, почему она, не имея предшественников, ничем не отличается от средневековой литературы, которая, как всем понятно, предшественника имеет — в лице литературы античной. Но литературоведу самой не ясно, ни чем отличается античная литература от прочих, ни чего она от нее хочет… А, вот, кажется, поняла:
«В античности структура литературного произведения дается автору в готовом виде, в обязательном порядке».
Да разве так — только в античности? А в средневековье этого нет? Кажется, наш литературовед уже целиком переселилась в область мифа. Античные писатели для нее — рабовладельцы, которые эксплуатируют «народное творчество», черпая из него сюжеты и структуру своих произведений. То есть, в основе «античной литературы» — народ и его творчество, а творчество писателей совсем не творчество, потому что писатели не «представители народа», а рабовладельцы. Марксистский взгляд не допускает, чтобы рабовладельцы занимались тем, что выросло не в их слоях, потому что они, как вы сами понимаете, «страшно далеки от народа». Отсюда вся эта невнятность в теоретических построениях многих литературоведов. История учит их одному, а когда они сами влезают «в античность», то видят совсем другое. Им становится страшно, и начинаются уже совсем дурные выдумки, вроде «теории полисов».
Но и понятие полиса литературоведов не спасает. Под полисом они понимают не город в современном значении слова, а специфическую античную форму государственности, когда в пределах одного города как бы происходит целая мини-история мини-государства, сменяются типажи, пролетают эпизоды, словно в кино. В таком городе царит демократия, развиваются науки и искусства, а за его стенами — одни недоумки, не способные обучиться грамоте. Они в это «кино» не попали.
Л. Глускина так описывает ситуацию в книге «Античная Греция. Проблемы развития полиса»:
«Корень зла для Аристотеля, и особенно для Платона, заключается в стремлении к наживе, к чрезмерному обогащению, с одной стороны, и посягательствам бедноты на имущество состоятельных граждан, с другой. Придя к власти, бедняки переобременяют богачей литургиями или прибегают к конфискациям, изгнаниям, а то и казням (прямо какая-то французская революция!). Эта политика способствует сплочению богатых граждан, склоняет их к заговорам. Опасаясь их, народ вручает защиту своих интересов сильному человеку, представляющемуся ревнителем интересов демоса и врагом богачей. Возникает тирания, сначала угождающая народу отменой долгов и переделом земли, но затем приводящая к жесточайшему порабощению (а это „русская“ революция. Авт.)… Ничуть не лучше и олигархия, при которой имущественный ценз, а не способности человека определяют его положение в обществе».
Но чем же отличаются город и античный полис?
«Полис и город начинают выражать две противоположные тенденции: город — центр производства, полис — объединение землевладельцев… Развитие города как общественного организма, средоточия производства и обмена постепенно деформирует полисную структуру», —
объясняет Г. Кошеленко.
На наш взгляд, правильнее было бы сказать, что полис — понятие XII–XIII веков, а город — уже XIV века.
«Город как олицетворение развития производства (в первую очередь ремесленного) и товарно-денежных отношений вступал в конфликт с полисом как социальным организмом, основанным на общинных началах и допускающим лишь ограниченное развитие ремесла и товарно-денежных отношений… Не случайно в ряде греческих полисов принимались законы, ограничивавшие права гражданства для людей, занятых ремесленным трудом, или гражданам вообще запрещали заниматься ремеслом».
Не напоминает ли это противоречия между феодальным и капиталистическим способами ведения хозяйства? И в истории средневековой Европы есть примеры подобных законов.
В 1343 году во Флоренции произошло первое крупное выступление чесальщиков шерсти. В 1345 году создана организация чесальщиков и красильщиков. В 1371 году вспыхнуло восстание шерстянников в Перудже, которое поддержали другие ремесленники. В Сиене было организовано правительство «тощего народа». Были изгнаны наиболее богатые горожане.
Увеличивалось расслоение внутри цехов ремесленников. Цеховые мастера отделялись от подмастерьев и занимали привилегированное положение. Во Франции согласно закону от 1351 года устанавливался максимум заработной платы и затруднялся доступ к «метризе» — к получению звания мастера.
«Крестьяне, селившиеся в городах, приносили с собой навыки общинного устройства. Строй общины-марки, измененный в соответствии с условиями городского развития сыграл очень большую роль в организации городского самоуправления… Особенностью средневекового ремесла в Европе была его цеховая организация. Цехи представляли собой особые союзы-объединения ремесленников определенной профессии в пределах данного города… Цех строго РЕГЛАМЕНТИРОВАЛ производство, через избранных должностных лиц он следил, чтобы каждый член цеха выпускал продукцию определенного количества… Уставы цехов строго ОГРАНИЧИВАЛИ число подмастерьев и учеников, ЗАПРЕЩАЛИ работу в ночное время и праздничные дни, ОГРАНИЧИВАЛИ количество станков, регулировали запасы сырья[17]». (Выделено нами. Авт.)
В XII–XIII веках в городах-полисах шла борьба за власть между цехами и городским патрициатом (землевладельцами и богатыми домовладельцами). Так формировалось сословие бюргеров в средневековой Европе, и такой же процесс описывает нам Л. Глускина, но происходил он якобы в античной Греции. И дальше параллели между ее античным миром и Европой — поразительные:
«Наемничество, распространение которого было прямым следствием развивающегося кризиса полиса, в свою очередь явилось фактором, усугублявшим и углублявшим этот кризис… Отряды таких наемников, возглавлявшиеся опытными командирами, представляли собой готовый горючий материал, который самим своим существованием способствовал вспышкам новых конфликтов как между различными государствами, так и внутренних».
Да ведь это же средневековая Италия! В 1378 году произошло крупное восстание чомпи (ремесленников, которым отказывали в создании своих цехов) во Флоренции:
«В июле доведенные до отчаяния чомпи двинулись к Старому дворцу, резиденции правительства. Вскоре запылали дома богачей, а их владельцы бежали… В конце августа вооруженные отряды наемников в союзе с ополчением феодалов разгромили повстанцев… С помощью наемников во главе с их предводителями — „кондотьерами“ — правительство Флоренции вело активную захватническую политику[18]».
То, что мы сейчас делаем, в кинематографе называется
Но, может быть, у кого-то наше сравнение светлой и счастливой поры греческих полисов и мрачного средневекового города вызвало раздражение?.. На этот счет существуют разные мнения. Например, взгляды Ницше на устройство жизни в Древней Греции таковы:
«Греки вовсе не были гуманным народом… Их культура была культурой узкого слоя господ, стоящих над массой вьючных животных».
Представления историков о своем предмете, как видим, могут быть весьма субъективны. С одной стороны, нам сообщают, что в полисах развивались науки, искусства (это при преследовании ремесленников и торговцев, приносящих полису деньги?) и философия. С другой — что в эллинистическую эпоху «ни производство того времени, ни философия не имели нужды в расширении научного кругозора».
Александр Македонский наплодил полисов по всему миру, после чего «полисное мышление» само собой разрушилось. Фантастика!
Развитие философии, литературы и искусства в «античности» налицо: софисты, Академия Платона, аристотелевский Ликей, затем «сад Эпикура», стоики, перипатетики. С другой стороны, как пишет О. Фрейденберг:
«…когда появляется Лукиан, философия уже носит характер не творческой науки, а давно изготовленного к употреблению предмета просвещения… Это греческий ренессанс, который отличается от итальянского тем, что возрождает самого себя».
Вот вам еще одно «возрождение» — самого себя. Забавно, однако, что история Древней Греции изобилует подъемами и падениями, и началось это задолго до Платона и Эпикура.
В книге «Раннегреческий полис» Ю. Андреев сообщает:
«…В конце XIII в. до н. э., когда на страну обрушились дикие орды северных пришельцев, опустошая все на своем пути… Некоторые области Средней Греции лишились большей части своего населения и почти совершенно обезлюдели».
Кто же это такие были? Читаем, и вдруг на тебе:
«Мы ничего не знаем ни об их (пришельцев) происхождении, ни о маршруте, по которому они пришли, ни о том, наконец, куда они исчезли после того, как разграбили и опустошили всю страну».
Так, может быть, их и не было? И дикие орды лишь привиделись историкам? Или, что вернее всего, все эти описания лишь сохранившееся в фольклоре воспоминание о крестовых войнах?..
 |
«Дальнейший ход событий во многом неясен… В это время продолжается и, по-видимому, еще больше возрастает отток населения из материковой и островной (!) Греции».
То есть местное население, разбежавшись во время нашествия неизвестно какого врага, и даже уплыв с островов, напрочь отказалось возвращаться в покинутые города после прекращения нашествия. Не хотят они строить новую жизнь, а продолжают жить в шалашах и пещерах. И пришельцы тоже в старых городах жить не желают, ведь они — «дикие варвары». (Ау, санитары!) Кто же там и, главное, что «возрождал»?
«Основная часть населения, — продолжает фантазировать историк, — или постоянно кочевала с места на место или ютилась по незначительным деревушкам, от которых не осталось никаких следов… Расположенные на их (городов) территории дворцы и другие постройки разрушены и лежали в развалинах. В них никто уже больше не жил».
Впечатление такое, что кто-то запустил кинопленку в обратном направлении. В самом деле, историк рассказывает здесь о 4-м траке, а это нисходящая ветвь синусоиды, регрессная. Так что ничего удивительного, что в этой истории дела идут все хуже и хуже:
«Общее число мест, где обнаружены следы микенской культуры на территории Арголиды, составляет 44 наименования. В следующий за катастрофой период их число сокращается более чем вдвое — до 19 наименований. Для Мессении аналогичное соответствие составляет 41 к 8, для Лаконии 30 к 7, для Беотии 28 к 5… Следы поселений, которые можно было бы датировать периодом 1100–900 гг. до н. э. на территории Балканской Греции и большей части островов Эгейского моря, чрезвычайно редки».
Итак, в XIII веке от пришедших неизвестно откуда неизвестно кого разбежались греки материка и островов, а в XII–XI веках до н. э. якобы перерождается микенская культура, причем здесь уже местное население (кстати, неизвестно из кого состоящее) ведет себя по варварски, без всяких пришельцев. Объяснения происходящего очень туманны. Дж. Перкис пишет по этому поводу в книге «Греческая цивилизация»:
«Старый способ объяснять культурные и лингвистические изменения рядом „нашествий“ больше не приветствуется и не считается убедительным. С современной точки зрения, большинство людей — и, разумеется, их предки — всегда жили на одном месте, и существует много внутренних причин, объясняющих, почему меняется культура и язык».
Но время не течет вспять. Как же сам Дж. Перкис объясняет «обратный» ход истории? Ответа нет. Зато потом начинается какой-то греческий ренессанс, «возрождающий сам себя». А с I века н. э. греческая цивилизация опять падает, и даже писатели возвращаются к языку четырехсотлетней давности (!), зато римская цивилизация почему-то возвышается именно на фоне падения греческой. Из чего складываются столь странные представления о начале литературы, вообще об истории? Не морочат ли нам голову?
Мы отказываемся верить этим ничем не подкрепленным выдумкам и приходим к выводам, что поскольку архаическая форма полиса относится к XI–XII реальным векам, то к этому же времени относится и зарождение письменной литературы.
И хотя в «Истории всемирной литературы» сказано, что «
«Но я имела в виду историческое своеобразие Греции, еще мало изученное, которое сложилось в результате перехода и трансформации государственных (условный термин) форм, — всех этих эгейских культур, Крито-Микен и прочей чертовщины… Эволюции, конечно, не было, но из одной культуры вырастала противоположная, другая».
Историки сказали: «эволюции не было», вот литературовед и пишет «конечно, не было», а просто из одной культуры вырастала другая. Для такого случая и существует слово «эволюция», но у них, литературоведов античности, тут не эволюция. Ведь из чего-то одного выросло что-то «противоположное». Понятно? Действительно, чертовщина.
«Нужно сказать, что с античной литературой наши учебники обходятся без церемоний. С одной стороны, ее считают совершенно такой же художественной литературой, какой, по их мнению, должна быть и всегда была всякая литература. Сложенная в эпоху развитых понятий, такая литература отличается от нашей только по темам и кое-каким недоделкам».
Мы все время об этом и говорим: античная и «наша» литература практически неразличимы. А это дает возможность литературоведом самим устанавливать хронологический порядок в истории, а не следовать за оккультными построениями Скалигера и его последователей.
Рассмотрим же подробнее, как может выглядеть реальная, выстроенная на основе анализа развития литературы история. И для примера возьмемся за одну из излюбленнейших тем как античной, так и средневековой литературы. Это — любовь, эротика.
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |