"Стратегия исхода" - читать интересную книгу автора (Рашкофф Дуглас)

10 «MSG» 2 USB

Алекова реклама свое дело сделала. И не только свое.

Всего через три дня после выхода первого ролика в эфир в Вашингтон под знаменами «Прав американских потребителей» целыми автобусами начали прибывать активисты – на бессрочное пикетирование Эспланады, натурально. ПАП требовали отставки Эзры Бирнбаума и ликвидации всех действующих ограничений на интернет-торги. Толпа протестующих без труда перекричала стайку контрдемонстрантов – главным образом малолетних анархистов и старушенций из остатков Союза гражданских свобод[182]: те даже не попали в вечерний выпуск новостей.

Дабы не прохлопать всплеск всенародной поддержки, Морхаус поручил мне срочно запускать интерфейс «Синаптикома». На фоне общественного возмущения никто не посмеет выяснять, законна ли программа, а после запуска усомниться в ее легальности будет сложнее. За первые два дня функционирования реактивной архитектуры число сделок на сайте подскочило на 300 с лишним процентов. Тобиас повысил меня до директора по техноинвестициям (новая должность, так что на сей раз никого увольнять не пришлось), и «Уолл-Стрит Джорнал» воспел меня в статье на первой полосе (хотя и ниже сгиба).

– У тебя в таком виде странное лицо, – сказала Карла. Мы сидели рядышком в длинном лимузине по дороге от Карлы в «Гарден».

– В каком виде?

– С таким травлением. Точечки и полосочки. Ты прямо как – не знаю, историческая личность.

– Наверное. Интересно только, за что меня вспоминать будут.

– Джейми, не говори глупостей. Ты гордиться должен. Дал маленькому человеку власть. По крайней мере, ненадолго позволил ему так думать. – Бодрый циник, как всегда.

– Здылат радыо громко? – с иностранным акцентом обратился к нам водила. – Дыловая сводка.

Я глянул в зеркальце. Машину вел бык.

– Да ладно. – Галлюцинацию я проигнорировал. – Я не на работе.

– Ха! – сказал водила. – Ныплохо пыдмечено. – И прибавил громкости в динамиках у нас за спиной.

– сообщило радио. –

– Трансляция переключилась на Бирнбаума:

– Дико небось? – заметила Карла. – Вы с Алеком делаете, а оно в новостях. Чувствуешь себя Макиавелли, а?

– Альбертом Шпеером[183] скорее.

– Кем?

– Не вникай. – Я наклонился к быку за рулем. – Переключить можете?

– Конырщно, босс, – хрюкнул он. – Нынавижу этого мужика. Бырнбаума этого. Еслы б он стыял на дороге, я б его пырыехал.

– О как, – сказал я, дивясь могуществу кампании, которую сам помогал организовать.

– Даже еслы б на тротуары, – не умолкал иностранный бык. – Я б на тротуар – и его задавыл. Черт с ный, с машиной. Прямо так бы и сдылал. Прямо вот так. Я жыне своый говорыл.

Я нажал кнопку, подняв заслон между нами и водилой.

– Грубовато, не находишь? – сказала Карла.

– Давай помолчим минуту? – огрызнулся я. Надо бы извиниться, но я, пожалуй, пережду.

Что это я такое учинил? Я же хотел поработать теханалитиком пару лет, получить акций и слинять. Может, надыбать удачных технологий с лейбаком «Джейми Коэн» и заграбастать опционов. Все задумывалось ради смеха и пары баксов. Но чем лучше я играю, тем острее чувствую, что игра выходит из-под контроля.

– Эй, ты бы расслабился слегка. Хуйня порой случается, знаешь. – Карла прочитала то ли мои мысли, то ли выражение лица.

– В том и дело. Порой случается хуйня. Настоящая хуйня. О чем люди, кажется, забывают.

– Пригнись и дуй вперед. Все равно вариантов нет.

– Я хочу быть уверен, что по дороге ничего не расколошматил.

– Чем больше дергаешься, тем хуже. – Она положила руку мне на колено. – Поверь мне, я знаю. Надо тебе с моей мамой познакомиться. Практически маньячка. Когда отец умер, ей досталась машина. Почти новенькая. Мама так боялась ее побить, что из гаража не выезжала.

– Я же не говорю, что надо во всем себе отказывать и от беспокойства кругами бегать.

– Джейми, я не закончила, – сказала Карла, прижав палец к моим губам. Наверняка позаимствовала жест у Мэрилин Монро[184]. За эту мысль я себя возненавидел. – Так вот, на той неделе ей пришлось ехать на техосмотр. И вот она ползет туда на десяти милях в час. До безумия осторожно. А на эстакаде тусуются какие-то ребята. Видят, как она тащится, робкая такая старушка, и решают кинуть в нее водяной бомбочкой. Мама едет медленно, они успевают хорошенько прицелиться и попадают прямо в ветровое стекло.

– И что? Какой от бомбочки вред?

– Никакого. Но мама и так психует. А тут пугается насмерть. Думает, стекло треснуло, и сворачивает на обочину. Только там нет обочины. Она въезжает на тротуар и вмазывается в парапет. Неделю назад никакого парапета не было, но управление городского транспорта как раз проводит кампанию по безопасности на шоссе, и теперь везде парапеты. А раньше газон был. Мама ползет на десяти милях в час, но о парапет раздирает машине весь бок, как консервную банку. Машине кранты.

– Так ты что хочешь сказать? Что бдительность транспортного управления стоила твоей матери авто?

– Что если б мама ехала, как все нормальные люди, те ребята ее бы не заметили. Она подставилась.

– Ой, да ладно.

– Я вот о чем. Научись видеть, когда ты в струе, и плыви. Слишком много думаешь. У тебя все получается.

– За счет остальных, Карла. Даже за твой счет. Забыла уже?

– Вообще-то да. – Она положила ладонь мне на загривок. – А ты не можешь?

Мы пробирались в «Гарден». Карла маневрировала в толпе, как заправский полузащитник – стиснув зубы и плечом пробивая нам путь. Я уцепился за ее руку и волокся следом. Богачи и их клиенты (еще богаче) ополоумевшими туристами носились вокруг, по номерам на билетах ища нужный вход. Никто не желал опоздать к раздаче у эскалаторов рекламных штучек – бейсболок, футболок, сигар. У каждого в бумажнике наверняка хватит денег на автомобиль, а кредитками – еще на десяток. Эти люди зарабатывали сотни, если не тысячи баксов в минуту, но одной-единственной бейсболки «Никсов» – за шестьдесят девять центов, выпущенной в Сомали, с уродливым логотипом страховой компании на ремешке, – хватило, чтобы выдернуть их из контор на полчаса раньше. Пожалуй, можно сказать, что душа у них еще есть.

Если кто не в курсе, каковы критерии оценки бюстов в Нью-Йорке XXI столетия, достаточно спуститься по ступенькам «Мэдисон-сквер-гарден». Чем ближе к полю ряд, тем выше качество (естественное или достигнутое вложением наличных средств), тем лучше форма, размер, направление, колебания и упругость груди. Таким образом, наблюдатель получает возможность дедуктивным методом вычислить, как развивалась бы прогрессия за первым рядом к центру поля.

В этом физическом и когнитивном путешествии к нашей ложе я осознал наконец, почему девчонки из дорогих частных школ вроде Долтона и Спенса настолько красивее штювезандских. Тут сидели их матери. Эволюция позволяет богачам отбирать прекраснейших самок.

Ощущение такое, будто факторы и структура рынка переместились сюда идеальным отражением нью-йоркской светской хроники, матрицей богатства, фигуристости, долгожительства и генетики. С каждым дюймом по направлению к полю стоимость человека ощутимо возрастала.

У нас были хорошие места. Очень хорошие. Четвертый ряд, слева от линии центра. Шесть мест до Кевина Бэйкона.[185] Восемь – до Спайка Ли. Владельцы билетов больше заботились о своем продвижении к статусным местам, нежели о продвижении «Никсов» к чемпионату. Хитрости белых миллионеров, пытавшихся обойти друг друга на пути к местам получше, не уступали всему, что черные миллионеры творили на поле. Большинство зрителей добрую часть первого тайма тратили на выяснение вопроса, кто где сидит.

Проникнуть в «Гарден» – подвиг само по себе. Даже самые дешевые места бронировались на сезон, а очередь растянулась на двадцать шесть лет. Для попадания в «Гарден» необходимы связи, а для связей – деньги (или бюст). Цель игры внутри – спуститься вниз, ближе к средоточию событий, к богатым, могущественным и знаменитым. Апгрейд – по заковыристым спискам и записям. И все ради того, чтобы парализовать меритократию. Да и с чего ей тут работать? Это же бизнес.[186]

Компании вроде «МиЛ» раздавали билеты клиентам и техэкспертам, которых планировалось продвигать. Теперь, когда моя сделка с «Синаптикомом» очутилась в центре пиар-кампании, меня разумно посадить на вожделенные места в четвертом ряду. Я понимал: меня сюда внесло не мое персональное могущество. Это Морхаусовы места, не мои. Как летать на «Г-2». Я обрел мужской эквивалент силиконового бюста. Мне эти билеты пожалованы.

Я не был на игре «Никсов» много лет, и «Гарден», куда я привел Карлу, удручающе не походил на «Гарден», куда меня в детстве таскал дядя Моррис. Я хотел заключить с Карлой союз на почве здоровее, чем финансовые рынки высоких технологий, где мы целыми днями ошивались. Однако в спорткомплексе товаризация зашкаливала круче биржи.

Карла стиснула мне ладонь, когда мы пробирались к нашему ряду, – она явно думала о том же. Она надела узкую черную юбку и старую кофту «Спруэлл» поверх спортивного бюстгальтера. Пышная грива рассыпалась по обнаженным плечам. Идеальный коктейль: манхэттенский класс и бронксовская бесшабашность. Но среди феодалов первых рядов Карла смотрелась деревенщиной из дальних пригородов – и сама это понимала.

В новом «Гардене» появились три ряда «клубных», как их называли, мест, которые обслуживались официантами. Ряд «МиЛ» располагался в секции «Интер. Нет» – самой эксклюзивной из трех. В меню – филе-миньон и омары. Их приносили на металлических подносах, которые цеплялись к подлокотникам, отчего богатейшие богачи напоминали беспомощных младенцев на стульчиках. Большинство часто ели с подносов в первом классе самолета – им, наверное, в такой позе уютнее.

– Господи боже, – возмутилась Карла, изучив сине-оранжевое меню. – А что, сосисок тут больше нету?

– Тебе наверняка добудут, – утешил я.

– Это баскетбол. Должны быть сосиски, – заупрямилась она. – Это же не против правил?

Вот такой она мне нравилась. Не так стервозна, как естественна. Через фуфло к звездам. Как и я, реалистка. По крайней мере, таким я в глубине души себя ощущал. Я наизнанку вывернусь, чтобы раздобыть нам достойную реалистов еду.

Как выяснилось, получить в «Гардене» сосиску или кныш не проще, чем перейти из Основной Сети в Народную. Мы допросили официантов – обнаружилось, что один только менеджер вправе принять заказ не из нашего меню. А менеджер не торопился принимать заказ, поскольку наши соседи щедро заплатили за привилегию не обонять ароматы сосисок и кнышей. Да еще проблема подачи: сосиски не смотрятся на специальном фарфоре[187] «Никсов», а наши места нередко оказываются в поле зрения телеоператоров.

– Мы, по-вашему, кто? – осведомился я. Присутствие Карлы распаляло мой начальственный гнев. – Бесплатный гарнир к телетрансляции НБА?

Я вытащил визитку и объяснил, что представляю компанию «Морхаус и Линней», крупнокалиберного держателя сезонных билетов. И все же я был недостаточно важной шишкой, чтобы добиться еды, которую на верхних балконах с наслаждением пожирали шишки помельче. Проще верблюду пролезть в игольное ушко, чем богачу нарыть в «Гардене» сосиску. В итоге Карла закатила такую сцену, что сам Спайк Ли развернулся и заорал на менеджера:

– Да блядь, принеси ребятам сосисок, босяк!

От Спайковой вспышки расхохоталось столько состоятельных завсегдатаев, что менеджер с легким сердцем уступил. Через несколько минут мы жевали кныши и сосиски, завернутые в вощеную бумагу. Вместе с нами «навестить трущобы» пожелали еще полдюжины со вкусом одетых мужчин и женщин.

– Мы, кажется, запустили новую моду, – смеялась Карла.

Дебаты из-за провианта забылись с появлением человека в цилиндре и фраке, в сопровождении двух девушек, одетых в одни боа. Зрители повскакали и зааплодировали; учтивый джентльмен подкрутил залихватские усы, и трио уселось во втором ряду.

– Ты на него посмотри, – фыркнула Карла.

– Это кто? – спросил я.

– Хью Тэпскотт. Расследование Комиссии по ценным бумагам. Только что выкрутился.

– А что он натворил?

– За неделю сделал лимонов тридцать, вот что.

– На рынке?

– Да нет, он за всю жизнь ни разу в торгах не участвовал. В «Уолл-Стрит Джорнал» писали. Ты как с луны свалился. Он был каким-то спортивным букмекером, что ли, а пару месяцев назад затащился по электронной почте. В прошлый понедельник разослал письма двум миллионам случайных людей. Половине сказал, что акции CIRI в понедельник поднимутся, половине – что упадут. Акции поднялись, и во вторник он разослал письма тому миллиону, который получил верную информацию. Пятистам тысячам сказал, что CIRI поднимется, пятистам – что упадет. По-моему, в тот день CIRI на пару пунктов упал. В среду он разослал письма полумиллиону человек, которым оба раза подсказал правильно.

– Половине сказал, что акции поднимутся, половине – что упадут, – продолжил я схему.

– Точно. У него осталось сто двадцать пять тысяч человек, получивших от него подряд три письма с верным прогнозом.

– Ну тю – естественно, он в половине случаев должен быть прав.

– Но они-то не знали. Они знали, что парень три раза подряд сообщил им верную информацию. И поздно вечером в четверг он написал последнее письмо: пообещал сказать, как себя поведут акции, если адресат переведет ему с «Визы» 500 долларов.

– И они перевели?

– Около шестидесяти тысяч заплатили. Все равно многие из них на трех бесплатных письмах сделали больше.

– А в последний раз он им что сказал? Тоже пятьдесят на пятьдесят?

– Нет. Это самое замечательное. Он всем написал: CIRI поднимется, – что он, понятно, и сделал, поскольку шестьдесят тысяч человек тратили сбережения на крошечные акции. Поэтому Комиссия его не прищучила. Тот единственный раз, когда он взял деньги, его информация базировалась на реальной логике. Кроме того, он сам акций не продавал и не покупал. Все деньги сделал на пятисотдолларовых взносах.

– Гвалт. – Я слизал с ладони каплю горчицы. – Подумать неудобно, что мы со стариком Эзрой творим.

– А?

– Да нет, ничего. – Я сменил тему: – Ничего себе кныш был.

– Бирнбаум, говорят, все равно псих какой-то, – сказала Карла. – Его свалить не вредно.

– Хм-м.

Звезда мыльных опер исполнила затянутую госпел-версию национального гимна[188]; игра все-таки началась. Снова в форме, после долгожданного ухода Патрика Юинга полная решимости победить, энергичная нью-йоркская команда сразу вырвалась вперед. Во время «официального» таймаута (объявленного, чтобы вместилось больше телерекламы) на поле высыпали «Городские плясуны „Никсов“».[189]

В последние годы, стараясь отбиться от обвинений в формализации сексизма, НБА внедрила в труппу мужчин. Однако аудитория дружно осмеивала этот реверанс в адрес политкорректности. Надеясь подкупом добиться признания, танцоры выходили на поле с коробками бейсболок и футболок и кидались ими в зрителей, пока сексуальные красотки по своему обыкновению кувыркались.

Зрители вскочили на ноги и заулюлюкали – предсказуемый всплеск возмущения. Но сегодня толпа действовала четко. Кто-то раздал болельщикам крошечные дротики, и едва школьнички со своими дарами приблизились к ограждению, их тут же засыпало аэродинамическими снарядами. Взрослые мужики в костюмах вскакивали и метали дротики в молодежь, не имевшую в виду ничего дурного. Летающие иголки мельтешили вокруг, и те, что не достигали поля, приземлялись на боссов из первых рядов. Я поспешно стащил с себя пиджак и загородил Карлу.

Я правильно сделал или опять какое феминистское правило нарушаю? Я потянул пиджак на себя, чтобы мою голову тоже слегка прикрывало. Меня спасать не требовалось – но так я получаюсь меньше сексист. Вот не было печали. Это все из-за артобстрела, решил я.

– Эй! – завопила Карла, отбиваясь. – Что еще за выдумки?

– Я просто…

– А что, девочек развлечься не пускают?

Она подобрала упавший поблизости дротик и метнула на поле.

– Давай, Джейми! – завизжала она, перекрывая общий гам. – Борись за свои права!

Мои права на что? Я вяло улыбался, а она, не уступая мужчинам, обстреливала генитально озадаченных заводил.

На поле перепуганный латинос в трениках «Никсов» панически зарылся лицом в свою коробку. Он все раскидывал бесплатные сувениры, свои мирные дары, дергаясь от боли всякий раз, когда дротик попадал в руку или спину. Наконец сдался, поднял коробку и метнул содержимое в толпу. Затем нацепил коробку на голову и ретировался. Юноши припустили к выходу, и весь стадион разразился восторженным гиканьем, а потом завозился, собирая раскиданные трофеи.

– Какая чума! – Карла поправила бюстгальтер. Вела она себя устрашающе, но все равно я не мог не заметить, как роскошна ее бледная грудь над черной тканью. – Да что с тобой такое?

– Что со мной? Я думал, ты, типа, феминистка.

– Ну я же в парней кидалась, правда?

– Ты меня поняла.

– Господи боже мой, это ведь шутка! Ну Джейми же. А если б тут вместо меня Алек был? Я же не дура. Не притворяйся, что ты лучше всех. На Бычьи Бега ездил?

– Эй, полегче, – защищался я. – Бычьи Бега – конференция масонов на «МИГах». Я просто сбежать вовремя не успел.

– Лучше признайся, Джейми, чем себе врать. Ничего хуже нет, чем…

– Чем что?

– Ничего. Забудь.

В перерыве третьей четверти одного зрителя вызвали покидать штрафные. Если попадет пять из десяти, а потом один раз с трех метров, получит внедорожник, а завтра вся аудитория сможет обменять корешки билетов на бесплатную пиццу любого размера в городских пиццериях.

Мужик бросал мяч, а две заводилы в мини-юбках стояли по бокам с постерами сети пиццерий и производителя автомобилей. Первые два раза доброволец промазал, и толпа злобно зашикала – ну как же, все мы рисковали шестидюймовой лепешкой из микроволновки[190].

На третий раз он вообще промахнулся мимо кольца и щита – зрители зафыркали и повскакали. Обезумевшая публика улюлюкала, вопила, даже кидалась в мужика дротиками. Понятное дело, он так ни разу и не попал, и орган разразился нестройной лузерской музычкой. По пути на свое место, однако, мужик сграбастал одну заводилу и смачно поцеловал в губы. Толпа приветствовала такую доблесть, а девчонка в омерзении пыталась улыбнуться.

– Типично, – сказала Карла. – Ритуальным изнасилованием возместить собственное унижение.

– Теперь ты против? – Ага, я застал ее врасплох. – Когда женщину обидели?

– Когда женщину обидели без ее участия.

– Да ладно, – не отступал я. – Ты непоследовательна.

– Ну засуди меня, – ухмыльнулась она. – Или иначе мне урок преподашь? – И она подмигнула.

К концу матча у «Никсов» двадцать шесть очков опережения, как водится, превратились в два очка отставания. Последний таймаут объявили всего за одиннадцать секунд до конца игры, и когда баскетболисты возвращались на поле, на цифровом табло возник графический децибелметр, увенчанный словами «Громче».

Толпа заорала, а децибелметр фиксировал рост шума. Карла тоже вопила. Но я заметил: колебания графика совсем не соответствовали реальной громкости.

– Это лажа! – крикнул я.

– Где?

– Анимация. Это не настоящий децибелметр. Мультик, стрелка в записи.

– Ну и что? Люди-то орут.

И то правда. Искусственный счетчик довел публику до истерики. Окончательно свихнувшись, зрители затопотали. И внезапно распаленные технологиями болельщики стали превращаться в быков. Не все, однако немало. Ну да, я своим мозгам больше не хозяин. Я сосредоточился на счетчике – как он не рисует настоящий галдеж. Наконец анимация взорвалась мозаикой разноцветных квадратиков, которые постепенно склеились в логотип «Синаптикома». Ну конечно. Чей же еще?

Я так увлекся децибелметром, что пропустил финальный бросок – с трех метров, «Никсы» выиграли. Спасибо, хоть зрительские головы пришли в норму.

По битком набитым лестницам мы целых полчаса пробирались наружу, к столпотворению лимузинов. Черная машина, которую я заказал, ждала нас на углу 24-й улицы, благоразумно удалившись от сумятицы. Можно прогуляться и обдумать и/или обсудить, переспать ли нам.

Мы шли по темнеющим улицам. Карла взяла меня за руку. Из офисов после вечернего бдения еще разбегались люди. Истерзанные, опустошенные, они волокли портфели и косились на часы. Любая женщина – в остроносых туфлях, любая морщилась при каждом шаге. Мужчины в развязанных галстуках и с расстегнутыми воротниками как никогда казались пленниками обмундирования. Хорошо, что я не тронул ни галстука, ни пуговиц. Словно джентльмен, что развлекается вечерами, а не Дилберт[191] по дороге из конторы.

Возле универмагов мы остановились полюбоваться витринами с модой весеннего сезона. Сплошь королевское величие. В одной витрине манекены играли в теннис, а слуги наблюдали. В другой принцессе надевали комнатные туфли.

– Я раньше фантазировала, будто меня удочерили, – наконец сказала Карла.

– Правда? – Интересно, какая связь между ее детством и модой.

– Мне, видимо, трудно было поверить, что я по правде с Гранд-Конкурса. Отпрыск уборщицы и ее мужа-макаронника[192].

– Жестковато, не находишь?

– Не знаю. А тебя твоя национальность не достает? – Разумно.

– И ты думала, тебя удочерили?

– Ну… – Она поскребла чистыми белыми «адидасами»[193] об асфальт. – Не знаю даже, я верила в это или хотела верить. Лежала по ночам в кровати, пыталась вспомнить, как выглядит моя настоящая мать. Та, что завернула меня в одеяло и оставила в Ватикане, на ступеньках базилики Святого Петра.

– В Ватикане?

– Понимаешь, я думала, мои настоящие родители, родные, были королевской крови. Во всяком случае, мать. И у нее был роман с рыцарем или герцогом. Им пришлось от меня избавиться, чтобы избежать скандала, который свергнул бы целую монархию. И они оставили меня в Ватикане. Меня осенило, когда монашки в школе показывали фотографию базилики. Я поняла, что раньше ее видела.

– А родителям ты говорила?

– О, я была та еще сволочь. Как они на меня заорут, я им давай рассказывать, что веду дневник и что их дерзость будет должным образом отмечена, когда за мной вернутся настоящие родители. Помню, сижу за столом, ем с треснутой тарелки спагетти и какой-нибудь соус из банки и закатываю глаза – мол, такая еда не годится для юной леди столь благородного происхождения. Точно мое небо генетически предрасположено к более тонкому вкусу.

– Я так понял, ты это преодолела, – поддразнил я. – Сосиски и то-се.

– Да, – мечтательно согласилась она. – Сейчас я типа скучаю. Тогда все такое реальное было. Простые вещи. А я так родителей мучила. Я гадина, да? Тогда я просто ужас что такое была. Мы с мамой ходили по магазинам, стояли на Конкурсе, на светофоре, ждали. И я, помню, оскорблялась, что люди в машинах не знают, кто я такая. Не останавливаются пред особой королевской крови. Я выбегала на дорогу, поднимала руки, чтоб они остановились и дали пройти. Бедная мама роняла сумки и вопила. А я так и стояла, руки подняв.

– И тебя ни разу не сбили?

– Не-а. Тогда я, видимо, удачливее была.

Этого я решил не касаться.

В кармане затрясся телефон.

– Прости, – сказал я. – Может, это…

– Глас хозяина? – Карла закатила глаза.

Я открыл «Звездопут»[194]. На дисплее высветился родительский номер.

– Алло?

– Йосси, ты где? – тревожно вопросил мамин голос. – Ты можешь разговаривать?

– Я на улице, – сказал я. – Не один.

– Можешь перезвонить? Или приехать? Отец дергается, завтра голосование. Ты бы приехал, а?

Карла вздохнула и потянулась к телефону. Я думал, она сейчас его с омерзением вырвет, но она ухватила резиновую пимпочку антенны и вытянула ее, как полагается.

– Рак мозга[195], – одними губами пояснила она.[196]

Ух ты. Какая забота.

– Он сейчас за компьютером сидит, – продолжала мама. – Смотрит на веб-сайт. Удивляется, почему на странице голосования кнопка «Нет» гораздо больше кнопки «Да». – Веб-сайт синагоги я нарисовал сам, еще в колледже. Теперь они используют этот сайт, чтобы прикончить отца.

– Так нельзя, – сказал я. Уж кто-кто, а я в курсе, как веб-архитектура влияет на решения. – Я приеду завтра. Не волнуйся. Мы все разрулим. Я тебя люблю. – И я нажал «отбой».

– Голосование? – тут же переспросила Карла. Я решил, что по этикету полагается объяснить, о чем речь, раз уж человек присутствовал при разговоре. И я рассказал Карле об отцовских проблемах с синагогой.

– Но ты-то, Джейми, – сказала она, когда я закончил. – Ты позволишь отцу проиграть?

– Что – «я-то»? Думаешь, я пользуюсь влиянием у реформистов Уайтстоуна?

– Идиот, они голосуют, блядь, на веб-сайте, – сказала она совершенно беззлобно. Просто манера такая. К чему это она клонит? – Ты же, блядь, хакер. DiscoKid или как там тебя.

– DeltaWave.

– Пофиг. Иди в Сеть, взломай сайт, пусть твой отец выиграет. Там же счетчик, наверное, или что-то.

– Карла, я не могу на сайте синагоги…

– Это почему еще? Они же на сайте синагоги твоего отца увольняют, так?

– Мы про общину говорим. Это тебе не целевой рынок.

– Чувак, тут для стрельбы твоего папашу целью наняли. По-моему, все честно. Зуб за блядский зуб.

– И это говорит девушка, согнавшая своих бывших мужиков в фокус-группу.

Я открыл ей дверцу лимузина, потом сел сам. Похоже, мне сегодня не обломится. Я дал водиле адрес Карлы.

– Карла, прости, я не хотел.

– Ну правда, Джейми. У тебя как будто в заповедях написано: «хуйня случается». Я такое в еврейских мужиках встречала. Вы словно боитесь, что, если за собой не уследите, вас снесет.

Мне не понравилось, как она сказала «в еврейских мужиках». В ее устах – грубо.

– Ты бы видела хасидскую свадьбу. Вот кого сносит.

– Но они же мужчин от женщин отделяют, нет? – И то правда. – Вы словно боитесь, что на свободе станете в итоге ебать синагогальных проституток, жрать человечину и приносить в жертву собственных детей. Просто плыть по течению вы не можете.

– У нас, знаешь, есть неплохая иллюстрация к тому, что бывает, когда люди плывут по течению. – Я встал на защиту своего наследия. – Скажем, Катастрофа. Блистательный пример случившейся хуйни. Почему, как ты думаешь, накинулись сначала на евреев? Потому что евреи давят на тормоза, когда все остальные слетают с катушек.

– Ага, теперь нацизм? Если ты опустился до нацизма, значит, я всухую выиграла. – И она в напускном пренебрежении скрестила руки на груди.

– По чьим правилам? – подыграл я.

– По моим, мистер Давить-На-Тормоза.

– Я не слабак.

– Ну ладно. – Она повернулась ко мне. – Посмотрим, умеешь ли ты отпускать тормоза. – И она встала коленями на сиденье, почти ткнувшись грудью мне в лицо.

– Я умею отпускать тормоза, – возмутился я.

– Да неужели? – Карла ногой нажала кнопку водительской перегородки и одним плавным движением завалила меня на сиденье.

От ее властности я занервничал и возбудился одновременно. Карла лежала сверху, целовала меня в шею, и член у меня встал так, что заняться им следовало немедленно. Я схватил ее за бедра и усадил на себя верхом. Она подчинилась и неторопливо закачалась вверх-вниз, гладя меня сквозь всю нашу одежду.

Суходрочка[197], однако восхитительная. Я блаженствовал, ловя Карлино горячее дыхание, окунувшись лицом в море длинных волос. Она была словно кошка, мурлыкала и урчала, стаскивая с меня пиджак и запуская зубы мне в шею. Я отчаянно хотел кончить и задергался быстрее.

– Не сейчас. Не так, – сказала она и принялась расстегивать мне штаны.

– Я не могу. – Машина уже остановилась. – Не здесь. Кто-нибудь…

– Да ну. – Она игриво оттолкнула мои руки. – Пошали для разнообразия.

– Да нет, правда, – настаивал я, игнорируя собственный безмолвный, пульсирующий протест. – Шофер… мы же в машине.

– Ладно, Джейми. Но если поднимешься, я тебя так просто не отпущу. – И она садистски ухмыльнулась.

Карла выбралась из машины, я торопливо подписал чек.

– Ест у мыня газыта завтрышныя, – сообщил водила, чья грамматика к концу смены и вовсе съехала. – В кырмане сыденья. Этот Бырнбаум сывсем быльной. Он – ды я тыперь его и вовсы нынавыжу…

Я сунул газету подмышку и ринулся за Карлой по лестнице. Как великолепно за нею гнаться и знать, что через секунду она будет моя. Мы влетели в квартиру, стащили друг с друга одежду и рухнули на матрас. Я отпихнул груды квартальных отчетов и биржевых сводок, чтоб хватило места телам, и сквозь поцелуи мы оба расхохотались: да тут целая гора макулатуры.

Я губами пробирался по Карлиному телу. В районе пупка носом учуял ее возбуждение. Ниже она меня не пустила. Притянула за плечи, лицом к лицу, выдохнула:

– Презерватив есть?

Не извиняясь за свою самонадеянность, я выудил из штанов три квадратика фольги. Разодрал один зубами и надел. Иногда от касания холодного латекса я обмякаю, но сейчас это не грозило. Член нырнул точнехонько куда надо.

– Подожди, – сказала она. – Принеси шнур.

– А?

– Около компьютера. Для меня.

Я растерялся.

– Давай, Джейми, – подначила она. – Сдерживаться не полагается.

Как угодно. Шнур. Я поскакал к компьютеру и ухватил последовательный кабель. Карла лежала на животе, закинув руки за спину.

– Нормально, – сообщила она. – Мне так нравится.

Я ничего подобного раньше не делал, но возражать не собирался. Обмотал ей запястья шнуром и завязал бантиком – послабее. Захочет – сама развяжет. Она покрутила руками, чтоб вышло туже, и недовольно заканючила:

– Не принтерный. Слишком толстый. Слабо. От USB[198].

Назад, к компьютеру. USB. Где? Ага, вот. Отлично. Я рванул шнур, на пол грохнулся сканнер. Назад в мгновение ока, стреножил Карлу, словно бычка на выгоне. Быстро на сей раз, а значит – по умолчанию туго.

Я дернул узел, и она застонала. Я завелся.

– Давай, Джейми, – задыхалась она. – Нормально. Я скажу, если нет. Давай же.

И я дал. Сцапал ее одной рукой за бедро, другой – за загривок.

Она выгнула спину. Латекс не давал ощутить влажное тепло – я знал, что я внутри. Резиновое оскорбление моей мужественности. Я ударил с силой, наверстывая отсутствие ощущений. Получи.

– Сильнее, – сказала она. – Выеби меня.

– Да, – ответил я. – Очень хорошо. – Не то говорю.

Она завращала глазами.

– Ну давай. – Она стиснула зубы. – Я же гадина. Сам говорил. Гадкая девчонка. Покажи мне, какая я гадина.

Я сделал, как просили, позабыв, что она невротичка с благими намерениями, помня лишь ее в «Гардене» – как она швыряет дротики в несчастного пацана. Я рукой обхватил ее за шею, притянул к себе и, стоя на коленях, вламывался в нее коротко и резко.

– Я тебя выебу, курва, – слышал я собственный голос. – Злобная, себялюбивая шлюха.

– Прости меня, – отвечала она. – Я так плохо себя вела.

Она плохо себя вела, согласился я. Инквизитор – вот кем я стал. Я вершил правосудие над этой ведьмой. У евреев была инквизиция? Ладно, проехали. У католиков точно была. Я вспоминал голых танцовщиц, что одурачили меня тогда у костра. Карла превратилась во всех одноклассниц, которые меня дразнили. В богатеньких блондиночек, слишком красивых для еврея из бесплатной школы. В ту высокую Моник, что заставила меня разуваться. Я еб их всех. Единую женщину-сеть. Существо с миллионами дырок. Все они были Карлой.

Карла меня в них впустила. И я мог наконец отпустить тормоза.

Я почувствовал, что вот-вот взорвусь, и впился зубами ей в плечо. Она извивалась и дергалась, а я сильнее стискивал зубы, пытаясь с нее не свалиться.

– Господи боже! – завопила она. – Господи боже! Господи боже! Господи боже! – Она забилась, точно дикое животное, она скрипела зубами, дергала шнур, мотала головой. Повсюду волосы. Я будто плыл в тропическом шторме – и только стиснутые зубы не давали мачте рухнуть.

Секс как предельно экстремальный спорт. Свобода, наконец свобода, лети вперед, не останавливайся. Я уже кончал.

И тут мне в лицо вмазался затылок. Сильно. Я свалился, резко выскользнув из Карлы и потеряв в процессе презерватив. Я потрясенно лежал на спине, а мой хуй вел зенитный обстрел.

– Господи, блядь, боже мой! – закричала Карла, выворачиваясь из шнура и хватаясь за плечо. – Ты что, блядь, делаешь?

Она с отвращением и ужасом смотрела на меня и на мой пульсирующий член. Я вцепился в него, чтобы защитить от возмездия и перехватить сперму, пока не обкончал все вокруг.

– Ты почему не остановился? – заорала она. Пальцы у нее были в крови, и с плеча текла струйка. Что я с ней сделал?

– Я… Я… – ахнул я. Все руки в сперме. Я пытался говорить, а тело содрогалось в оргазмической конвульсии. – Ты не говорила «остановись». Ты говорила «господи боже». – Так не кончают, но я долго ждал, и теперь из меня изливалось само по себе.

– Посмотри, что ты сделал, урод! – Она зажала рану, выскочила из постели и помчалась в ванную.

Я ждал, когда утихнут последние содрогания. Карла включила воду и изучала в зеркале укус.

– Прости меня. – Я огляделся. Куда бы семя деть? Я пробрался к ванной с жемчужной лужицей в ладонях. Даже при таких обстоятельствах я заметил, какое здоровенное озеро из себя исторг.

– Уй-й! Уматывай! – взвизгнула Карла. – Больной ублюдок!

Я унес свое приношение в кухню и вылил в мусорное ведро. Вымыл руки, но сперма соплями «моцареллы» облепила пальцы. От бумажного полотенца стало только хуже – к киселю добавились волокнистые кусочки.

Ну да. Проклятое пятно.

Отмыв руки, я обернулся и увидел, что дверь в спальню закрыта. И заперта.

– Карла. Открой. Ну Карла.

Нет ответа.

– Ну прости, ладно? – Я старался ее не пугать. Не пугать Карлу. Уже смешно. – Я же думал, тебе нравится.

Ноль эмоций.

– Мне уйти? А? Да? Если да, хотя бы одежду верни. Можешь?

Она открыла дверь и, не глядя на меня, села на постель. Спустила халат с плеча, чтоб я воочию убедился, как ее покалечил. Ужас – подумать только, я способен пустить кровь.

– Я пойду, ладно? – сказал я, натягивая трусы. – Одеваюсь и ухожу. – Я собирал вещи по углам. И тут увидел газету, которую забрал из лимузина.

На всю полосу – фотография старика. Стоит на четвереньках и сосет большой палец – голышом, в одном подгузнике. А над фотографией помпезным шрифтом «Нью-Йорк Пост» слова:

Под фотографией красный заголовок вопил:

– Ебическая сила, – только и сказал я.

Карла громко фыркнула. Сердится.

– Да нет, Карла. Газета. Бирнбаум. Господи боже.

Карла повернулась, глянула на фотографию и вздохнула.

– Да все вы одинаковы.