"Спящее золото" - читать интересную книгу автора (Дворецкая Елизавета)Часть первая Могильный жительЕще издалека, спускаясь в долину со склона холма, Вигмар увидел возле ворот усадьбы Хьёртлунд несколько движущихся цветных пятен. Ветер раздувал плащи, как разноцветные листья: красные, зеленые, синие. — Посмотри, Вигмар, это Атли! — Эльдис тоже увидела и затеребила брата за рукав. — Это Атли Моховой Плащ! Я же тебе говорила, что он тоже приедет, а ты мне не верил! — Почему не верил? — неохотно отозвался Вигмар. Приезд Атли его не обрадовал, и тому имелась веская причина. — Я думал, что Стролинги не станут его приглашать. А раз уж пригласили, то как же ему не приехать? Те, кто побогаче, тоже не упустят случая наесться до отвала у соседей! Вигмар пожал плечами и снова с досадой ощутил пустоту вместо привычной тяжести копья за спиной. Свое копье с лисьим хвостом он утопил на побережье, а другого подходящего дома не нашлось. Род Хроара-С-Границы был далеко не самым богатым в округе. Даже, строго говоря, вовсе не богатым. Чтобы не опозориться перед людьми, Вигмар взял с собой к Стролингам один из тех мечей, что снял с фьялльских утопленников. Второй пришлось продать по дороге на каком-то гостином дворе — возвращаясь из бесславного похода, даже Гейру сыну Кольбьёрна пришлось считать каждый пеннинг*, чего уж говорить о Вигмаре! А мечи у фьяллей были неплохие — сразу видно дружину самого конунга. Вигмар продал тот, что похуже, и то получил полторы марки*. Правда, можно было бы выручить и больше, если бы тертый торговец-слэтт не видел, что Вигмар продает меч как раз из нужды в серебре. С оставшимся было не стыдно прийти в гости хоть к Стролингам, хоть к кому угодно. И что на рукояти фьялльский молоточек — тоже хорошо. Всякий поймет, что это — добыча. Когда Вигмар и Эльдис с тремя хирдманами, взятыми для порядка, въехали в ворота Оленьей Рощи, двор усадьбы уже был полон народом. Сразу видно, что Стролинги устраивают пир и созывают всех ближних и дальних соседей, кого только можно оповестить за три дня. «Повод не слишком-то почетный! — с усмешкой думал Вигмар, отдав коня челяди и выискивая среди знакомых и полузнакомых лиц кого-нибудь из хозяев, чтобы поздороваться. — Младший сын потерял корабль с товаром!» Но, что ни говори, а люди должны знать, что случилось и как случилось. Именно этой необходимости Вигмар и был обязан приглашением. Обычно Стролинги его не жаловали своей дружбой, но без него рассказ о событии будет что лошадь без головы. То есть никуда не годным. Вообще-то «кого-нибудь» из Стролингов не приходилось долго искать — уж слишком их много. И узнать их нетрудно: все они были высоки ростом, длинноруки и длинноноги, худощавы и подвижны. Головы их светились в толпе, как маленькие солнышки. Стролинги не славились красотой, но волосы у них были хороши: светлые, мягкие, вьющиеся красивыми мелкими волнами. В их обрамлении даже вытянутые, с высокими лбами и тяжелыми угловатыми подбородками лица Стролингов выглядели неплохо. Вон бегает Ярнир, самый длинный и самый шумный из длинных и шумных потомков Старого Строля. Матушка нарекла его Аудхлодом, призывая на него таким образом сразу и богатство, и славу, но имя быстро сменилось прозвищем Ярнир, что значит Железный. Ярнир был горяч, как свежевыкованный топор, и мог наделать столько же шума. Вон стоит его дядька Хальм, кузнец и чародей, и едва роняет одно-два слова в ответ на пространные речи, которые к нему обращает Логмунд Лягушка. Но Вигмар на самом деле искал не кого-нибудь, а Рагна-Гейда стояла на крыльце и разговаривала с Атли, сыном Логмунда. Он только что сошел с коня и лихо поигрывал плетью. Плеть у него была с серебряными звенящими кольцами на рукояти, сапоги — с крашенными в красный цвет ремешками, плащ — тоже красный, с синей шелковой полосой снизу, а новенький синий кюртиль* обшит цветной тесьмой сверху донизу. Атли что-то горячо говорил — у них в роду все разговорчивые, — и Рагна-Гейда приветливо улыбалась, слушая его. Вигмар остановился в нескольких шагах от них, положил руки на пояс и стал с выразительным любопытством осматривать нарядного гостя. Надо же, так растоковался! Прямо тетерев перед тетерками! Но Рагна-Гейда не тетерка — она достаточно умна, чтобы разобраться, есть ли у человека какие-нибудь достоинства, кроме нарядных одежд! Однако, глядя на Рагну-Гейду, Вигмар не мог долго досадовать. Каждый день, когда им предстояла встреча, Вигмар был беспричинно весел, словно сегодня опять начиналась весна. Рагна-Гейда лицом походила на всех Стролингов, но была самой красивой из них. Их черты в ней были по-женски смягчены, широкий рот охотно улыбался, а серо-зеленоватые глаза освещали лицо так ярко, что о недостатках не хотелось думать. Ей было девятнадцать лет, и она считалась лучшей невестой в округе, предметом зависти женщин и соперничества неженатых мужчин. Сейчас на ней было нарядное платье из красной шерсти, а на груди сверкало узорчатое золотое ожерелье с пятью крупными красными камнями. Под лучами солнца они горели, как гладкие выпуклые угольки, так что делалось страшно за девушку: как бы ей не обжечься! Говорили, что отец Кольбьёрна привез его от уладов. Любуясь ею, Вигмар не спешил подходить. Атли все говорил и говорил, не давая Рагне-Гейде обратить внимание на кого-то другого. Вигмар упрямо стоял и ждал. Вдруг Рагна-Гейда глянула через плечо Атли, Вигмар поймал ее взгляд и понял, что она давно его заметила. Под солнечным лучом ее глаза казались совсем зелеными и блестели задорно и насмешливо. Якобы продолжая слушать Атли, Рагна-Гейда улыбнулась уголками губ, и Вигмар понял, что это уже предназначено ему. «А, и ты явился, Лисица! — как наяву услышал он голос Рагны-Гейды, грудной и звучный, умеющий передать такие оттенки чувств, о существовании которых тот же Атли и не подозревает. — Значит, ты все-таки сумел за эти три дня оттереть грязь с сапог и кровавые пятна с плаща! Подвиг, достойный Сигурда и Хельги! Или у вас все же нашелся новый? До чего же богаты иные люди, просто диву даешься!» И Вигмар подавил вздох, как будто все это она сказала не в его воображении, а на самом деле. Да, старые сапоги после полумесячного пешего путешествия домой осталось только сжечь, а эта нарядная рубаха, крашеная луковой шелухой в красновато-коричневый цвет, у Вигмара была единственной пригодной для пиров. И он готов был побиться об заклад, что Рагна-Гейда об этом знает. — Приветствую тебя, Вигмар сын Хроара! — сказала вдруг Рагна-Гейда. Атли удивленно обернулся — как она могла заметить кого-то еще, когда он сам перед ней стоит? — Без тебя наш пир сегодня был бы жидок и пресен, как пиво без хмеля! — весело продолжала Рагна-Гейда. — Гейр! — обернувшись куда-то в сени, она позвала младшего брата и кивнула на Вигмара. — Проводи гостя на достойное место! Молча нагнув голову перед ней, Вигмар пошел вслед за Гейром и напоследок поймал взгляд, предназначенный ему одному. И последние льдинки досады растаяли, в душе вскипел бурный поток ликования. Она ждала его и была рада, что он приехал. И пусть себе Атли болтает хоть до Гибели Богов. Прежде чем продолжить свою учтивую речь, Атли проводил удивленным взглядом спину Вигмара с пятнадцатью рыжими косами длиной до пояса. У знатного хёльда просто не укладывалось в голове, что такие незначительные люди могут привлекать внимание йомфру Рагны-Гейды. Что у него есть, у сына Хроара Безногого, кроме рыжих кос и наглого нрава? Даже копье, говорят, и то утопил! Поймав за руку Эльдис, Рагна-Гейда удержала ее возле себя: рассаживать гостий за женским столом было ее обязанностью. Атли сказал ей еще не все, что собирался, но Рагна-Гейда больше его не слышала. Она не улыбалась, но все лицо ее светилось изнутри каким-то теплым и лукавым светом. Эльдис дивилась про себя: она была достаточно наблюдательна, чтобы это все заметить, но недостаточно опытна, чтобы понять. Ей не раз случалось наблюдать, как ее брат и дочь Кольбьёрна при встречах посмеиваются и поддразнивают друг друга, и каждый раз у нее оставалось впечатление, что она ничегошеньки из их речей не понимает. Хотелось бы знать: а сами-то они понимают? Сегодня Вигмару досталось хорошее место — гораздо лучше, чем обычно. Это и понятно: ведь сегодня все будут его слушать, так не тянуть же знатным людям шеи в самый дальний конец стола. На почетном месте против хозяйского сидел Логмунд Лягушка, а рядом с ним его сын Атли. Вигмар оказался со стороны хозяина и гораздо ближе к женскому столу. Войдя в гридницу* вместе с Эльдис и еще двумя женщинами, Рагна-Гейда благодарно подмигнула Гейру: это она просила брата усадить Вигмара именно здесь. И Гейр послушался: сокрушаясь в душе об излишнем любопытстве сестры, он ни в чем не мог ей отказать. — Так значит, Кольбьёрн, твой сын вернулся из похода без корабля и без товара? — заговорил первым Логмунд Лягушка. Не переставая жевать, все гости в длинной гриднице подняли глаза и приготовились слушать. — Да, мой сын вернулся без корабля, но корабль забрал сам конунг фьяллей! — без смущения ответил Кольбёрн, откладывая кость и утирая бороду рукавом. Он уже продумал, как спасти родовую честь. — Я не слышал таких рассказов, чтобы три десятка хирдманов во главе с восемнадцатилетним вождем выдержали бой с войском чужого конунга и большинство даже осталось в живых. — В таких условиях стоит считать за победу то, что Гейр и его люди вообще вернулись живыми! — добавил один из уважаемых бондов*, Грим Опушка. И многие закивали, соглашаясь с ним. Гейр то поднимал глаза, то снова опускал: он все не мог решить, гордиться ему или стыдиться этого похода. «Конечно, поход не слишком удачный и отцу обидно, что ты вернулся без корабля! — говорила ему Рагна-Гейда. — Но вот если бы корабль вернулся без тебя, поверь, отцу и нам всем было бы гораздо хуже!» То Скейв кормчий, то хирдманы, то Вигмар по очереди стали рассказывать о ночном сражении с фьяллями. Горящие любопытством глаза гостей обращались то к одному, то к другому рассказчику, челюсти жевали без остановки, щеки блестели от жира в свете пламени многочисленных факелов на стенах. — Сдается мне, что это все-таки были мертвецы! — весомо высказался Модвид Весло. — Зачем бы конунгу фьяллей нападать на ваш корабль? Да и откуда ему взяться на середине западного побережья? Гости примолкли, едва заслышав его голос, и многие закивали, заранее соглашаясь с каждым словом. Знатностью Модвид Весло не уступал Стролингам и Логмунду Лягушке и даже как-то два года избирался хёвдингом* северной четверти, но быстро повздорил с кем-то, кто-то остался недоволен его судом, а бывший хёвдинг Ингстейн Осиновый тем временем помирился со своими недругами и раздал немало серебра, так что на новом тинге* был избран вместо Модвида. С тех пор Модвид стал болезненно обидчив и сейчас досадовал, что самое почетное место досталось не ему. — А зачем на них нападать мертвецам? — воскликнул Ярнир. Он не очень хорошо понимал, где есть угроза родовой чести, и на всякий случай встревал везде, где она только могла быть. — И откуда там взялись мертвецы? Расскажи об этом, если ты все так хорошо знаешь! — Кто-то из вас обидел мертвецов! — Модвид кольнул взглядом Вигмара, которого не любил за слишком независимый, не по роду и заслугам, нрав. — Вот они и отомстили вам! — Если бы я знал, что возникнут такие сомнения, то не стал бы жечь свои старые сапоги, а принес бы их сюда! — насмешливо ответил Вигмар. — На них оставались следы чужой крови. У мертвецов ее не бывает. Рагна-Гейда отвернулась, пряча усмешку: она живо представила, как Модвид, Логмунд, Атли и другие изумленно разглядывают старые сапоги Вигмара. Кое-кто в гриднице засмеялся тоже, радуясь, что заносчивый Модвид получил достойный ответ, простодушный Ярнир заржал не хуже жеребца. А Гейр вспомнил того фьялля, которому отрубил руку. Тот так и умер на берегу, истек кровью, и огромное черное пятно впитавшейся в песок крови с лежащим на нем телом до сих пор стояло у Гейра перед глазами. Нет, мертвецом тот человек стал только к концу битвы. Раньше он был живым. Был… — Да и тебе дорого обошлась та схватка! — крикнул Скъёльд, средний сын Кольбьёрна. Он смотрел на Вигмара и вроде бы широко улыбался, но оскал его белых зубов выглядел недобрым и глаза оставались холодны. Братья Стролинги не любили Вигмара. — Где же твое знаменитое хвостатое копье? Если на вас снова нападут мертвецы или фьялли, чем же ты будешь защищаться? А фьялльские мечи, как видно, не очень-то остры, если вы так легко победили целое войско! Вигмар напрягся — утратой оружия гордиться нечего и здесь смехом не отделаешься. Но не зря он считал залогом своей удачи умение быстро собираться и с силами, и с мыслями. Помедлив лишь несколько мгновений, он ответил, глядя в глаза Скъёльду: По гриднице пробежал ропот, челюсти задвигались медленнее, руки с зажатыми костями и хлебом опустились, чтобы еда не мешала слушать. Скъёльд перестал улыбаться, изменился в лице, так что кожа на скулах натянулась и глаза стали злыми. — О ком ты говоришь, Вигмар сын Хроара? — подчеркнуто четко осведомился он. — Уж не думаешь ли ты, что в этом доме у кого-то трепетное сердце кобылы? — Почему ты так решил, Скъёльд сын Кольбьёрна? — вежливо ответил Вигмар. Увидев, что стрела достигла цели, он сразу повеселел. Его желтые глаза смеялись, и Скъёльд отлично это видел. — Неужели у тебя есть причины думать, что кто-то сочтет твое сердце… излишне трепетным? — Чем точить языки друг об друга, лучше подумайте, что все это значит! — подал голос Хальм. Кузнец был двоюродным братом самого Кольбьёрна, и от всех Стролингов его отличало то, что длинные золотистые волосы у него не вились мелкими волнами, а висели прямо, как солома. Борода делала вытянутое лицо еще длиннее, за что его иногда звали Ланг-Хёвид — Длинная Голова. — Мне что-то не верится, что это были мертвецы. Скорее это действительно были фьялли. Мне сдается, Вигмар, я знаю того человека с золотой пряжкой на животе, который кричал с корабля твоему противнику. Это Модольв Золотая Пряжка, ярл* и родич Торбранда Тролля. Я встречался с ним в Эльвенэсе и видел его в Аскрфьорде. Модольва не зовут разбойником. И если уж он взялся отбирать корабли у мирных людей, значит, дело серьезное. И без самого Торбранда конунга не обошлось. Гридница невнятно забормотала. Хальма все уважали за ум и проницательность, а шутить он не умел. Раз он сказал, что дело серьезное, значит, так оно и есть. А нападение фьяллей на людей с Квиттинского Севера касалось здесь всех. — И потеря копья — очень серьезная потеря! — неумело изображая озабоченность, сказал Атли. Знатному хёльду было обидно, что про него забыли и слушают какого-то Лисицу-С-Границы, которому даже одеться на пир толком не во что. — С чем же ты будешь воевать, Вигмар? Даже когда я остался один против всей дружины уладов и скрывался в лесу, я сберег свой меч! Атли Моховой Плащ горделиво поднял голову: своим прозвищем он был обязан давнему случаю, когда в походе на уладов был разбит тамошним вождем-ригом и вынужден прятаться в лесу подо мхом. Он гордился этим случаем, как примером своей удачи и находчивости, а Вигмара так и подмывало спросить: да как же ты, троллячий хвост, умудрился потерять и погубить всех своих людей? — Да, с тех пор у тебя плащи получше! — ответил Вигмар, не показывая вида, что уязвлен. «Больше-то у тебя не бывает случаев проявить свою доблесть!» — хотел он сказать, но Атли, как видно, не понял. — Это что! — воскликнул со своего места Модвид Весло. — Когда я встречался с фьяллями в море, их было пять кораблей против моего одного! И все равно мы вступили в бой! Так что тридцать человек на войско — это еще не самое удивительное. Да и сколько его было, того войска? Вы же в темноте не считали! При этом Модвид бросил взгляд туда же, куда и Атли перед этим — к женскому столу, на йомфру Рагну-Гейду. А она молчала, переводя смеющийся взгляд с одного героя на другого, и тихо забавлялась. Ну, чем не бой коней?[7] Вигмар тоже посмотрел на нее и вдруг разозлился. Эти герои, значит, будут хвастаться перед ней своими подвигами, а он будет вроде как точило для мечей их доблести! Суши весла! Глядя на Рагну-Гейду, Вигмар прищурился, словно хотел коснуться ее взгляда острием своего, и произнес: Тут уже переменились в лице все: и Стролинги, и Атли, и Модвид, и родичи обоих героев. Кольбьёрн нахмурился, оперся ладонями о стол, напрягся, как будто готовясь встать. — Чем разбирать подвиги того или другого, вы бы лучше подумали, что теперь делать вам всем! — среди общего гула сказала фру Арнхильд, жена Кольбьёрна. Она приходилась матерью Рагне-Гейде, Гейру, Скъёльду и отсутствующему Эггбранду, а кроме того славилась умом и колдовской мудростью. — Ведь мы потеряли корабль и товар, — продолжала она. — И если мы ничего не сделаем, то этот обильный пир будет последним на несколько лет. У нас нет ни хлеба, ни железа, чтобы его выменять. Я уж не говорю про мед, хороший лен и прочее, без чего можно кое-как прожить. А вот без хлеба нам будет плохо. Этой зимой нам всем придется жевать мох — и свободным, и рабам! Мы потеряли много, и Хроар потерял третью часть от нашего. Так что кончайте перебирать ваши подвиги, дробители злата[8], и подумайте, что делать. Сначала ей никто не ответил. Потом подал голос Вигмар. — Если бы я был хозяином этой земли, я бы недолго думал, где мне взять золота, — сказал он. — Ведь это у вас стоит поблизости курган Гаммаль-Хьёрта. А Старый Олень был жаден и забрал с собой в Хель все, что у него было. Его курган наполовину состоит из золота и только наполовину из земли. Или это лживые саги? — По-твоему, взять его будет легко? — закричал Ярнир и от возбуждения даже вскочил с места. Гаммаль-Хьёрт и его сокровища, оборотень с оленьей головой, еще в Века Асов побежденный Старым Стролем, был любимым предметом увлекательных разговоров у зимнего очага по всей округе. — По-твоему, Старый Олень только и ждет, как бы отдать нам свое золото? Гридница разом зашумела: об этом всякому было что сказать. — Я вовсе не говорю, что это будет сделать легко! — повысив голос, ответил Вигмар. Ему стало весело: неплохую задачу он задал этим Стролингам! — Но от легкого дела и чести немного. Довольно тому золоту лежать в земле, где от него никому нет никакого прока! К тому же, храбрее Стролингов нет людей по всему Квиттинскому Северу, не так ли? Твои братья, Ярнир, снова доказали это той самой ночью. Когда все боялись, что на нас нападут мертвецы, Гейр и Книв сами вызвались посидеть на страже. Мы с ними даже побились об заклад… — Да, и где же наш заклад? — закричал Книв с дальнего конца стола. Опозорившись во время битвы, он теперь вел себя тихо и мечтал исправиться, но такого случая не мог пропустить. — Ты должен отдать нам амулет! Ты обещал! Мы же отсидели стражу! Вигмар повернул к нему голову, нашел парня глазами и немного помолчал. Книв вдруг устыдился и ощутил желание залезть под стол. Сейчас ка-ак скажет… что трусу и сыну рабыни место в свинарнике, а не в гриднице среди доблестных мужей… Так что помалкивай, Книв-Из-Под-Хвороста. Гейр тоже заёрзал на месте, даже бросил тревожный взгляд Рагне-Гейде, как будто она могла каким-то чудесным способом помешать Вигмару ответить. — Книв и Гейр промолчали. — А что за заклад? — спросила любопытная фру Гродис, жена Хальма. — У него амулет с фьялльскими рунами! — сказал Скейв кормчий. — Не надо было ему его брать! — От золота на дне моря не больше пользы, чем от золота в земле! — весело крикнул кто-то из молодых парней. — Наследство мертвецов до добра не доводит! — настаивал Скейв. — Всякое наследство остается после мертвецов! — мудро заметил Грим Опушка. — Наследство живых называется грабежом! — Ему самому пригодятся фьялльские руны! — сказал Скъёльд, злобно глядя на Вигмара. Ему все казалось, что он еще не рассчитался за насмешки. Впрочем, это чувство наполняло его при каждой встрече с Вигмаром Лисицей. — Ведь и он, мне сдается, занимается колдовством! Вигмар быстро встал на ноги, рука его выразительно скользнула к рукояти фьялльского меча. Колдовство — женское дело, обвинять в нем мужчину — оскорбление. Рагна-Гейда перестала улыбаться. Это уже было не забавно. — Прекрати, сын! — с напором сказал Кольбьёрн и опять оперся руками о стол, что у него служило признаком серьезности намерений. Он не слишком любил Вигмара, но на пиру положено соблюдать мир и не наносить оскорблений своим недругам, раз уж ты сел с ними за один стол. — Я видел, как он сидел посреди пустоши возле костра и бормотал что-то! — продолжал Скъёльд, бросив на отца быстрый взгляд. Это была правда, а не клевета, а правду, по его мнению, можно было говорить за чьим угодно столом, и тем более за своим собственным. — Пусть он скажет, что это не колдовство! — Если ты хочешь, я именно так и скажу! — ответил Вигмар. Он старался быть спокойным, но его лицо напряглось и побледнело, белизна кожи ярче проступила рядом с рыжими волосами, и что-то неуловимо звериное в острых чертах проявилось яснее. — Я не знаю, о каком дне ты говоришь, но после охоты я всегда приношу жертвы моему покровителю, Грюле. Приносить жертвы — не значит колдовать. Спроси хотя бы у своей матери, если не веришь мне. — А что это были за фьялльские руны? — торопливо спросила Рагна-Гейда, стремясь взять разговор на себя и перевести на другое, пока братья опять чего-нибудь не придумали. Вигмар-то за себя постоит, но драка на пиру позорит в первую голову хозяев дома. Вигмар повернулся к ней, потом сел на место. По ее лицу и голосу было заметно, что она тревожится. А о чем тревожиться дочери Кольбьёрна? У нее так много братьев, что одним больше, одним меньше… — Что за амулет ты нашел? — обратилась к нему Рагна-Гейда. — Я нашел очень занятную вещь! — сказал Вигмар и вынул из-под рубахи золотой полумесяц на ремешке. — Твои братья решили, что тебе, йомфру, будет любопытно на него взглянуть. Она была закладом в нашем споре, просидят они две полуночные стражи или не просидят. А поскольку они их именно — Но ты мог бы дать мне его хотя бы посмотреть! — Рагна-Гейда снова улыбнулась, в глазах ее заблестело скрытое лукавство. В глубине души она подозревала, что даже для такого норовистого коня, как Вигмар сын Хроара, можно подобрать узду. Но смысл ее взглядов оставался скрытым от всех, кроме самого Вигмара. Иногда ему казалось, что они слишком уж хорошо понимают друг друга, даже когда не хотят быть понятыми. И в такие мгновения, как сейчас, набитая людьми гридница делалась пустой — он видел одну только Рагну-Гейду и знал, что она видит только его. — Да, я мог бы дать тебе его посмотреть, йомфру! — нарочито простодушно ответил Вигмар и подвигал бровями, как дурачок, который не может подобрать подходящих слов. — Но не задаром. За плату. — Что он там такое бормочет? — с досадой выкрикнул Атли, о котором снова забыли. Дочь Кольбьёрна уж слишком много внимания уделяет недостойным людям! А Вигмар бросил короткий взгляд на Атли, заметил недовольное лицо Модвида — его-то не так дотошно расспрашивают о подвигах! Стролинги сидели с настороженными лицами: ждали подвоха. Умники, правильно ждали! — Чего же ты хочешь? — понизив голос, как будто дразня, спросила Рагна-Гейда. — Поцелуй! — тоже понизив голос, сказал Вигмар, уже ловя слухом тот всплеск общего негодования, который непременно должен последовать. Конечно, он не ждал согласия, а ждал именно этого всплеска. О котором и будут рассказывать, вспоминая этот пир, еще долго-долго. А вовсе не о красном плаще Атли сына Логмунда. — Придержи язык! Ты кто такой! Ты с кем говоришь! — закричали, конечно, со всех сторон, и Атли с Модвидом старались постоять за честь хозяйской дочери не меньше, чем ее родня. Хотя им-то, собственно, какое дело? Скъёльд и Ярнир опять вскочили, сжимая кулаки, но Вигмар теперь не тронулся с места и сидел с таким довольным видом, словно ему тут пели хвалебные песни. Хозяева не вызовут гостя на поединок прямо из-за стола, да и повод слишком ничтожен, чтобы затевать серьезный раздор. А что рассердятся — так любви и не водилось, терять нечего. А сама Рагна-Гейда… А Рагна-Гейда смеялась. Тихо, уголками губ, так что и соседки по столу не слышали, но смеялись ее глаза, устремленные на Вигмара. Он ведь не хотел обидеть ее, и она это знала. Это был тот случай, когда Вигмар был рад их пониманию. Вигмар спокойно сидел на своем месте, ожидая, пока буря над его бесстыжей головой стихнет, и большинство гостей постепенно начало ухмыляться, посмеиваться, хохотать. Фру Арнхильд тоже сидела спокойно и чуть-чуть усмехалась. Она отлично понимала, отчего Атли и Модвид так разгорячились: каждый из них рад был бы посвататься к Рагне-Гейде, но не уверен в благоприятном ответе. А она и рада позабавиться, заигрывая у всех на глазах с человеком, который заведомо не годится ей в женихи. Сама фру Арнхильд в юности была точно такой же и сейчас думала, что понимает свою дочь. Оглянувшись на жену, Кольбьёрн понял, что бушевать из-за такой глупости не стоит, и принялся унимать сыновей. Фру Арнхильд была очень мудрой женщиной и никогда не ошибалась. — Теперь я вижу, почему вы одолели войско фьялльских мертвецов! — сказала фру Арнхильд, когда общий шум поутих. — Ведь среди вас были одни храбрецы. И я не удивлюсь, если и правда найдутся охотники поглядеть, так ли велики сокровища Старого Оленя, как о них рассказывают. Все в гриднице вертели головами, глядя то на Вигмара, то на братьев Стролингов. Кто первым ответит и что ответит? А Рагна-Гейда вдруг сказала, с насмешкой в глазах глядя на Вигмара: Вигмар хотел бы ответить, но не мог, простые слова не шли на ум. Виса Рагны-Гейды взволновала его гораздо больше, чем враждебные слова и гневные крики мужчин. Она поймала строки его собственных стихов, произнесенных здесь же чуть раньше, как иной удалец в битве ловит вражеское копье, чтобы тут же метнуть его назад. И только глупый великан не поймет, в кого она метила этим копьем. Славным воином можно назвать любого мужчину, но Рагна-Гейда вплела в свой стих его имя.[10] И это был очень меткий бросок! Только она одна, Рагна-Гейда, из всего рода Стролингов была для него достойным противником. — Уж конечно, мы не будем сидеть сложа руки и ждать, что подскажут сны! — Ярнир первым не выдержал и взвился над столом, как будто собирался бежать прямо сейчас. — Мы пойдем пошарим в закромах Старого Оленя, да? С птичьим проворством он завертел длинной шеей, оглядывая братьев. — А что же молчит славный Победитель Мертвецов? — язвительно спросил Скъёльд. — Ты, Вигмар, не хочешь пойти с нами? — Я уступаю вам честь быть первыми, — великодушно сказал Вигмар. Но все Стролинги готовы были дать руку на отсеченье, что Лисица опять задумал какой-то подвох. — Ведь это ваш предок когда-то одолел Старого Оленя, вам и повторить его подвиг. А я уж потом… Если сами не справитесь… Пока Стролинги на много голосов уверяли, что справятся без помощников, Рагна-Гейда снова улыбнулась. — И если не поцелуй, то рог с медом я обещаю поднести тому, кто принесет и положит на этот стол лучшее из сокровищ Гаммаль-Хьёрта! — сказала она, с вызовом поглядывая на Вигмара. — мгновенно ответил Вигмар, как будто давно приготовил эту вису и держал на языке. На самом деле она складывалась уже тогда, когда он начал говорить, но получилось так хорошо, что он сам восхитился своим мастерством. Но удивительного в этом ничего не было: когда он видел Рагну-Гейду, все его силы вскипали, как горячие подземные ключи, и не было такого дела, на которое он не ощущал бы себя способным. И единственное, что в такие мгновения смущало его мучительными сомнениями: по искреннему ли движению сердца она так открыто выделяет его из всех или нарочно подзадоривает вечного соперника своих братьев, чтобы иметь случай посмеяться над ним? Вечером, когда большинство гостей уже укладывалось спать и только самые стойкие воины еще сидели в гриднице вокруг последнего котла с пивом и нестройными голосами тянули восемнадцатую за этот вечер круговую, Вигмар столкнулся в пустых темных сенях с Рагной-Гейдой. Лишь бледный луч света упал через выпустившую ее кухонную дверь, но он узнал ее, не мог не узнать. При ее появлении какое-то свежее чувство толкало его изнутри, и весь мир изменялся, так что даже запахи делались резче и очертания предметов ярче. Сам воздух становился другим, когда она появлялась поблизости — все его жизненные ощущение обострялись и оттого жизнь делалось сладкой, как никогда. Дверь из кухни закрылась, но Вигмар продолжал видеть в темноте эту стройную фигуру, каждое движение которой было так легко и плавно, овеянную мягким рассеянным светом, как будто она сама излучает его, точно светлый альв*. Никто их тут не видел. Вигмар мгновенно взял Рагну-Гейду за плечи и задвинул в самый темный угол. Никто ему не давал такого права, он сам его присвоил. — Это ты, Гроза Мертвецов! И как я только терплю твое нахальство? — шепотом изумилась Рагна-Гейда. — А ты и не терпишь! — утешил ее Вигмар, не снимая ладоней с ее плеч, но и не предпринимая никаких дальнейших шагов: здесь был предел ее терпению, и он об этом знал. — Ты бурно возмущена, просто как валькирия*, нашедшая в котле с медом дохлую крысу. — В Асгарде* не водятся крысы! — фыркнула Рагна-Гейда. Если Вигмар хотел ее рассмешить, то она при всем желании не могла удержаться от смеха. — Вот, кстати, об Асгарде: я просто ужасно тебя боюсь. Тебя же, говорят, убили! — Ты так думаешь? — шепнул Вигмар и придвинулся к ней еще ближе. Между ними дышал могучий теплый поток какой-то силы, упрямо тянувшей их друг к другу. Но если Вигмару это нравилось, то Рагна-Гейда испытывала нечто вроде жути: они уже больше трех лет играли в эту непонятную игру, а сейчас игра вдруг стала оборачиваться какой-то грозной и неодолимой правдой. Она поняла это, когда слушала рассказ Гейра о схватке Вигмара с рябым фьяллем. Кто он для нее, этот Вигмар Лисица? Да никто, даже в женихи не годится. Но если бы он не вернулся, ее мир непоправимо опустел бы. И Рагна-Гейда испугалась, когда поняла это. — Зачем ты так сказал? Там, на пиру? — зашептала Рагна-Гейда, торопясь выяснить самое важное. Это случайное затишье в сенях дома, битком набитого гостями, не могло быть долгим. — Про поцелуй? Ты это нарочно — громко и при всех? — Да, да, я это нарочно, громко и при всех! — заверил Вигмар, склоняясь к ней и почти касаясь губами ее лба. — Я хотел посмотреть, как они все возмутятся и закричат. Все эти герои, которые думают, что стоит им вырядиться в красный плащ, так все женщины их полюбят… — А заодно и мои родичи! — с укором перебила его Рагна-Гейда, быстро обшаривая взглядом его лицо, как будто думала хотя бы сейчас, вблизи, в его чертах разглядеть ответ на те сомнения, которые не давали ей покоя. Она тоже не знала, искренне ли Вигмар предпочитает ее всем девушкам округи или просто нашел хороший способ досадить Стролингам. Много она отдала бы, чтобы это узнать! — Меня бранят целый день! Так что Гейр даже вступился: что вы, говорит, к ней привязались, ведь это Вигмар просил у нее поцелуй, а не она у него! — Уж если бы ты попросила у меня поцелуй, то я тебе не отказал бы! — перебил ее Вигмар, кожей чувствуя, что кто-то идет и у них остались считанные мгновения. — А разве я тебе отказала? — Рагна-Гейда лукаво и значительно подняла брови и попыталась улыбнуться. Но улыбки не вышло: она была слишком взволнована. Никакого ответа она не могла найти в его лице, только сильнее удивлялась, почему же ее так тянет именно к нему. — Ты же не отказался показать мне твой чудесный амулет! — Неужели ты считаешь меня таким скрягой? — Вигмар тоже поднял брови, передразнивая ее. — Мы ведь не на торгу в Эльвенэсе! Посмотри, если тебе любопытно. — Покажешь? — Рагна-Гейда изобразила изумление. — Покажу! — с видом скромного благородства заверил Вигмар. — Только возьми сама. Ты же видела, где он. Рагна-Гейда немного помедлила, потом подняла руку и коснулась тонкого черного ремешка, видного на груди Вигмара в разрезе рубашки. Ей было жарко, дыхание перехватывало, мысли разбегались. Сейчас она ни одной руны не отличила бы от другой. Вигмар ждал, и Рагна-Гейда ощущала, что он дышит чаще обычного. Да что же это такое, богиня Фригг*! Откуда это берется? И что с этим со всем делать? Наружная дверь скрипнула. Рагна-Гейда метнулась к противоположной двери в кухню, а Вигмар шагнул следом, спиной заслоняя девушку от глаз входящего. Она исчезла; Ульв Тресковый Хвост, в десятый раз за вечер посетивший задний двор, прошел через сени, слегка покачиваясь, и благодушно похлопал Вигмара по плечу: дескать, прости, друг, что помешал, еще успеешь. Девушку Ульв не разглядел, да и какая разница? Все они одинаковы. — Я едва поверила своим ушам, когда услышала, что ты пропускаешь их вперед! — говорила Эльдис Вигмару на следующий день, по дороге от усадьбы Хьёртлунд домой. — Что с тобой случилось? Ты никого и никогда не пропускал вперед! Или ты думаешь, что Старый Олень съест их всех? — Я их пропускаю вперед, потому что ничего у них не получится! — весело отвечал Вигмар. Он был в прекрасном расположении духа, оставшись доволен этой поездкой, как и не ждал. — А когда у них ничего не получится и они как следует опозорятся, тогда я пойду следом и заберу всю честь себе! Так что не бойся, мышка! Вигмар стукнул указательным пальцем по носу Эльдис, и она рассмеялась, глядя на Вигмара обожающими глазами. Она была на десять лет младше Вигмара и просто боготворила брата. Эльдис не была дочерью Хроара-С-Границы. Однажды хозяину пришлось больше года, четырнадцать месяцев, пробыть в отлучке, и она родилась за это время. Десятилетний Вигмар, как единственный тогда мужчина в семье, сам взял ее на руки, окропил водой и дал ей имя. Хроар хёльд, вскоре вернувшийся, распорядился было выбросить в лес неизвестно чью дочь, но Вигмар сказал, что вместе с ребенком его матери придется выбросить и его. И Хроар смирился, но все пятнадцать лет почти не замечал Эльдис, уделяя ей внимания не больше, чем собаке или кошке. Их мать он с тех пор не признавал своей женой, и она ночевала в женском покое до самой своей смерти пять лет назад. После этого случая в нем и зародилась неутолимая неприязнь к Стролингам, хотя Вигмар, уже взрослым размышляя над этим, не мог и вообразить, чтобы отцом Эльдис оказался Кольбьёрн, Фримунд, Хальм или еще кто-то из старших Стролингов. Но какая-то связь тут была, и какой-то вины Хроар не мог им простить. С провинившейся женой он не развелся, потому что уже не мог вернуть ее приданого, но от измены очень страдал и сразу после ее смерти женился снова. Мачехой Вигмара и Эльдис стала Хлода, тихая и незлая женщина. Пасынка она побаивалась, с Эльдис обходилась ровно и ласково — перед ней-то девочка была ни в чем не виновата. Своих детей у Хлоды не было. Узнав о замысле Вигмара, она так разволновалась, что даже посмела его не одобрить. — Что это ты задумал? — повторяла фру Хлода, нервно теребя край передника. Серое плотно передника было покрыто ржавыми пятнами от селедочного рассола, не то что у Арнхильд, жены Кольбьёрна. — Это тебя тролли научили, никак не боги! Да Старый Олень бережет свое добро получше Фафнира*! Думаешь, до вас никто не догадался к нему слазить? Сколько народу он уже присоединил к своим спутникам в Хель? Ты об этом не подумал? Вместо ответа Вигмар подошел к мачехе и слегка подергал за край серого передника. Фру Хлода замолчала, настороженно глядя на него. — Я тебе благодарен за заботу, хозяйка! — проникновенно сказал Вигмар. — Но лезть в курган меня не отговорит и сама богиня Фригг. Ты еще не забыла, что наша треть корабля уплыла к фьяллям вместе с теми двумя, что принадлежали Стролингам? И наша треть железа тоже? А фьялли такой народ, что уже не вернут однажды взятого. И если ты хочешь когда-нибудь сменить этот троллиный передник на новый, то не пророчь мне несчастий. Для этого есть довольно много людей в округе, чтобы я еще терпел попреки в собственном доме. Фру Хлода вздохнула и ничего не ответила. Вигмар умел как-то очень быстро убеждать в своей правоте. По крайней мере, ее. — Но ведь это не очень опасно? — несчастным голосом спросила Эльдис. Хлода обняла ее, как будто им обеим уже приходилось спасаться от горя утраты. — Нет, конечно! — уверенно и беззаботно ответил Вигмар. — Лучшее из сокровищ кургана будет моим. И лучшее из сокровищ Стролингов тоже. Разве я когда-нибудь говорил тебе неправду? Эльдис смущенно фыркнула — она отлично знала, что или кого Вигмар подразумевает под лучшим сокровищем Стролингов. А Хлода опять покачала головой. По ее глубокому убеждению, в Вигмаре дремал то ли берсерк, то ли оборотень, и в придачу он был сумасшедшим. Усадьба Пологий Холм лежала почти в конце длинного Аскрфьорда, так что последнюю часть пути «Олень» проплыл один. В дружине Эрнольва Одноглазого, его нового хозяина, было всего двадцать пять человек, вперемешку своих и чужих, и теперь они из последних сил налегали на весла квиттинского корабля. «Ты его первым увидел — ты и бери! — сказал ему Торбранд конунг. — Конечно, эту снеку не сравнить с вашим прежним кораблем, но сам знаешь: нет уздечки — и веревка сгодится». Всю дорогу людям пришлось грести, не меняясь, поскольку заменить их было некому. Двадцать пять человек — двадцать четыре весла и руль. На отмели перед ельником, отделявшим Пологий Холм от берега, виднелась пестрая толпа — чуть ли не все население усадьбы. Заметив ее, Эрнольв ниже склонился к веслу, словно хотел спрятаться, выгадать еще несколько мгновений. В мыслях он все оттягивал встречу, все надеялся, что сумеет хотя бы по дороге от берега к дому найти какие-то слова для матери, для отца, для Свангерды… Но какие слова здесь помогут! Сам Один, Отец Поэзии и даритель красноречия, едва ли сумеет помочь человеку, который везет весть о смерти старшего брата родителям и вдове. Придется рассказывать все-все: и про пустую усадьбу квиттинского хёвдинга Фрейвида Огниво, которая была главной целью похода, и про ночной пожар этой самой усадьбы, в котором только чудом никто не погиб; и про то, как чудовищный тюлень, злой дух квиттинского побережья, разбил и утопил все шестнадцать кораблей Торбранда конунга, погубил треть дружины и заставил фьяллей захватывать любые корабли, какие попадутся по пути, чтобы скорее вернуться домой… И что Халльмунд был в числе утонувших. И что его тело, как почти все тела погибших, невозможно было найти и достойно похоронить… Нет, все дорогу Эрнольв жалел, что Халльмунд, а не он сам погиб в волнах квиттингского моря. Нынешняя встреча была совсем не похожа на другие. Никто не бегал, не махал руками, не кричал. Даже дети молча жались к бокам матерей, исподлобья вглядываясь в незнакомый корабль с оленьей головой на штевне. На верхушке мачты — чужой бронзовый флюгер, отлитый в виде волка с языками пламени в широко раскрытой пасти, на бортах висит по четыре-пять щитов, выловленных из моря… как остатки зубов в сильно пострадавшей челюсти. За этого «Оленя» пришлось заплатить «Вислоухим». У Хравна хёльда из Пологого Холма был отличный боевой корабль, единственным недостатком которого считались слишком широко расставленные уши драконьей головы на штевне. Мастер хотел пошутить… Корабль подходил к берегу, уже можно было разглядеть лица. Эрнольв старался туда не смотреть, но одним коротким взглядом его единственный ныне глаз охватил их всех: мать, отца и Свангерду. Они стояли рядом, женщины жались друг к другу, и маленькая, хрупкая Свангерда казалась девочкой рядом с рослой, плечистой фру Ванбьёрг. Они не сводили глаз с корабля и молчали. «Они все знают,» — мелькнуло в голове Эрнольва, но облегчения он не испытал. На голове Свангерды было светлое покрывало, она еще не считала себя вдовой. «Олень» царапнул днищем песок. Эрнольв встал, как обреченный на казнь, перепрыгнул через борт и по пояс в холодной воде побрел к берегу. Больше отступать некуда. Фру Ванбьёрг сделала шаг ему навстречу. — Приветствую тебя, сын мой! — сказала она ровным негромким голосом, и это спокойствие шумной и порывистой фру Ванбьёрг так ясно выдавало ее горе, что Эрнольву показалось, будто он только сейчас впервые понял всю глубину их потери. — Мы рады видеть тебя дома… живым и… невредимым… Голос ее дрогнул, но она все же справилась с собой и докончила приветствие. Если хозяйка не сумеет держать себя в руках, то весь этот берег мигом покроется воплями и плачем. Эрнольв посмотрел в лицо матери, заметив вдруг несколько глубоких морщин возле глаз и по сторонам носа, и забыл даже те жалкие слова, которые нашарил по дороге. Свангерда не смотрела на него, а обыскивала взглядом чужой корабль — от носа до кормы и обратно. Она уже все поняла, но еще не хотела верить, обманывала сама себя, в ложной надежде искала снова. — Ты вернулся один? — негромко спросил отец. Хравн хёльд сейчас даже больше, чем в молодости, походил на ворона, давшего ему имя[12]: его волосы поседели, но брови остались угольно-черными и грозным углом сходились над острыми, твердыми глазами. — Значит, это верно… что Халльмунд… больше не вернется? — Да, — хрипло выдавил Эрнольв. — Мой брат погиб у квиттинского побережья. Квиттингское чудовище разбило все корабли, и «Вислоухого» тоже. Многие люди погибли, и Халльмунд… он не выплыл. — А мы знаем! — крикнула йомфру Ингирид, пятнадцатилетняя воспитанница Хравна. В ее быстрых ясных глазах и на румяном свеженьком личике не было и следа скорби. — Тролль из Дымной горы назвал его, и всех других тоже. Еще десять дней назад! Эрнольв невольно оглянулся к вершине фьорда, где над лесом поднимался к низкому хмурому небу едва заметный серый дымок. В Дымной горе жил бергбур — огромный тролль, одноглазый и уродливый. И уже много веков он оказывал обитателям Аскрфьорда услугу, за которую ему никто не был благодарен: когда кто-нибудь из здешних людей погибал на чужбине, ровно в полночь бергбур выходил из горы и громким грубым голосом называл имя погибшего. Но сейчас Эрнольв готов был благодарить мерзкого соседа: если бы не тролль, то бросить это горе на головы близких пришлось бы ему самому. А так они уже знают. Целых десять дней. — Значит, это правда… — услышал он сдавленный шепот Свангерды. Обернувшись, Эрнольв увидел, что она судорожно прижимает ко рту край головного покрывала, а в ее больших желтовато-серых глазах вместо слез стоит такая мучительная тоска, что он не выдержал и опять отвернулся. Все десять дней она знала, но надеялась, что бергбур ошибся или зло надсмеялся над ними. Нет — эта порода не умеет смеяться… Свангерда отвернулась, как-то сдавленно всхлипнула и пошла по тропе к усадьбе. Она прижимала к лицу край покрывала и спотыкалась, не глядя под ноги. Плечи ее дергались, и она, невысокая и хрупкая молодая женщина среди старых толстых елей, казалась потерянной и беззащитной. Эрнольв шагнул было за ней, но фру Ванбьёрг положила ему руку на плечо. — Подожди, — тихо сказала она. — Не сейчас. Чужой корабль вытащили на берег, хирдманы сворачивали парус, убирали весла. Домочадцы погибших наконец поверили, как и Свангерда, в свое несчастье, над берегом зазвучал плач. Чужие хирдманы, одолженные Эрнольву конунгом, чтобы довести «Оленя» до Пологого Холма, торопились затащить его в корабельный сарай, чтобы самим идти назад, к Ясеневому Двору. — Такое теперь везде! — сказал Эрнольв отцу, кивнув на плачущих женщин. Его подавленность сменилась злобой. — Везде! Мы потеряли треть дружины! Шестнадцать кораблей! А конунгу все мало! Вы думаете, он успокоился? Понял, что богам не нравится эта война? Нет, он еще по дороге обещал тут же выковать ратную стрелу*! Теперь он собирается ехать созывать войско! Теперь он задумал пойти на квиттов по суше! Как тебе это нравится? — Ты знаешь твоего родича Торбранда конунга, и я его знаю, — отозвался Хравн хёльд. — После смерти кюны* и детей он стал одержимым. Тихий берсерк — я сказал бы про него так. Ему бесполезно показывать плачущих женщин. Он сказал, что отомстит квиттам, и отговаривать его бесполезно. Мой тебе совет — не пытайся. Мы только поссоримся с ним, и больше ничего. Если бы погиб Хродмар сын Кари, Торбранд мог бы одуматься. А раз его любимец жив, то он верит, что удача еще к нему вернется. При упоминании Хродмара сына Кари Эрнольв насупился. Они считались родичами, но никто не назвал бы их друзьями. И именно Хродмар, любимец Торбранда конунга, горячее всех настаивал на этом походе. Как и теперь настаивает на его продолжении. — А что… Ты нашел тело? — тихо спросила Ванбьёрг, как будто боялась громким голосом разбить что-то. Эрнольв молча покачал головой. Ему было нестерпимо стыдно, что даже последний долг перед погибшим братом он оставил неисполненным, но что он мог поделать? Утонувших утащило в море, разметало по берегу на дни пути во все стороны, а у фьяллей не было времени искать и хоронить их. Они были в самом сердце вражеской земли, измученные и беспомощные без кораблей, зажатые на узкой полосе берега между Квиттингом и морем. Торбранд конунг приказал уходить, и они ушли. — Боги ошиблись! — вдруг вырвалось у Эрнольва. — Это меня они хотели взять! Зачем его… — Нет! — Фру Ванбьёрг перебила его. — Не говори так, это неверно. Она подошла к младшему сыну, который к двадцати шести годам вырос на голову выше ее — а и саму фру Ванбьёрг никто не назвал бы низкорослой, — и погладила его по щеке, как в детстве. — Если бы норны* судили тебе раннюю смерть, то ты умер бы вместе с кюной и ее детьми, — продолжала фру Ванбьёрг. — Но тебе оставлена жизнь. Боги берут лучшее. Вот они и взяли Халльмунда. Горько думать, что он попал в сети Ран… — Но есть занятие получше, чем плакать, — неловко закончил Хравн хёльд. Эрнольв не поднимал глаз. Занятие получше, чем слезы, — месть. Но кому мстить сейчас? Квиттингскому тюленю? Судьбе? Богам? Квиттинской ведьме, вызвавшей своими чарами пожар в усадьбе и разбудившей чудовище? Но ведьма — это как сама земля, как лес и море, ей не отомстишь. С ней можно бороться, можно даже отогнать, но нельзя окончательно победить. Боги взяли лучшее… Халльмунд, бывший на два года старше Эрнольва, был лучшим всегда и во всем. Даже «гнилая смерть», бушевавшая в Аскрфьорде месяц назад, унесшая жизнь кюны Бломменатт, двух ее сыновей и еще десятка человек, даже не посмела подступиться к веселому великану из усадьбы Пологий Холм, Халльмунду сыну Хравна, которому пророчили славу нового Сигурда. Зато она навек обезобразила лицо Эрнольва, покрыв его глубокими красными шрамами, и в придачу сделала одноглазым — левый глаз после болезни перестал видеть. «Ты сам теперь похож на тролля из Дымной Горы, — сказала ему бессовестная Ингирид, когда он оправился. — Такой же здоровенный, уродливый и одноглазый. Сватайся теперь к троллихам — может, у того урода в Дымной горе есть дочери». Но что ему было за дело до собственного безобразия и даже до насмешек Ингирид? С тех пор как Халльмунд три года привез из зимнего похода по стране жену Свангерду, Эрнольв перестал оглядываться на девушек и даже не слушал, если при нем рассуждали, что, мол, у Хугвида Ловкача или у Арнвида Сосновой Иглы подросли хорошие дочери-невесты. Ни одна невеста на свете не могла быть лучше Свангерды, а худшей Эрнольв брать не хотел. Он любил ее, как солнечный свет, как свежий ветер, был счастлив тем, что она живет в одном доме с ним и он может каждый день ее видеть. Он отдал бы жизнь за нее — но вот, у нее беда, больше которой трудно придумать, и он ничем, совсем ничем не может ей помочь. Если бы он сам погиб вместо Халльмунда, ей было бы не так горько. — И вот… — Эрнольв вытащил из-под рубахи рунный полумесяц и на ладони показал отцу. — Чего теперь делать? Снять? Наверное, нельзя носить одну половину, когда другая… Хравн хёльд несколько мгновений молча смотрел на амулет, словно впервые его увидел. Ему не сразу удалось взять в толк еще одну беду, пришедшую с этой нелепой и горькой смертью Халльмунда. — Да-а, жаль, — протянул наконец Хравн хёльд. — Рунной луне уже больше двух веков, и всегда в нашем роду были обе половинки. Это очень плохой знак. Очень плохой. Хравн хёльд повернулся и побрел к усадьбе, по той же тропе меж елями, где давно скрылась Свангерда. Ванбьёрг хозяйка подтолкнула Эрнольва в плечо и пошла вслед за мужем. А Эрнольв все стоял, держа на ладони золотой полумесяц. Уже больше двух веков две половинки амулета носили братья в каждом поколении рода. Рунная луна обладала чудесной силой — даже разделенные огромными расстояниями, братья могли передавать силы от одного к другому, кому они больше нужны. Золотые полумесяцы направляли тропы братьев друг к другу, помогали разлученным встретиться снова. А если один из братьев погибал, то второй снимал с шеи свой амулет, и две половинки рунной луны хранились вместе, пока новым братьям не исполнится двенадцать лет и пока амулету не придет пора опять приносить им здоровье и удачу. Но никогда еще одна из половинок не терялась. Где она сейчас — лежит вместе с мертвым телом на дне моря в сетях Ран, поблескивает на трупе где-то на прибрежном песке? Всем фьяллям этот поход принес много несчастий, но роду Хравна хёльда — больше всех. Очень плохое знамение. По-другому не скажешь. От усадьбы Оленья Роща до кургана Гаммаль-Хьёрта было далеко — выехав из дома на сереньком летнем рассвете, братья Стролинги только за полдень увидели с вершины верескового холма его покатую макушку. Полдня они ехали по унылым долинам, где редкие, серо-зеленые осиновые рощицы перемежались вересковыми пустошами, россыпями серых гранитных валунов, неизвестно какими великанами тут накиданных. По дороге им пришлось миновать только три небольших двора бондов, и хозяева, кто был дома, выходили к воротам, чтобы проводить четырех всадников уважительными взглядами. Гейр даже жалел, что у их подвига так мало свидетелей. Вот только мать Грима Опушки, чей двор был последним, немного испортила настроение: старая ведьма вышла зачем-то из ворот и долго смотрела вслед. Как будто заранее знала, что ничего хорошего не выйдет. Выехав на вершину холма, все четверо разом остановились. Теперь курган Старого Оленя лежал прямо напротив. За прошедшие века ветра, дожди, снега, корни вереска и брусники, звериные лапы сгладили его и почти стерли следы человеческих рук. Но все же что-то неуловимое явственно отличало курган от таких же пологих холмов, так же густо заросших вереском и брусникой. И Гейру стало неуютно: показалось, что и курган смотрит на них, неподвижно застывших прямо напротив. — Поехали, чего встали! — негромко сказал Скъёльд и толкнул коленом конский бок. Он произнес эти слова небрежно, но Гейр каким-то образом понял, что старшему брату тоже не по себе. Следом за ним Гейр и Ярнир поехали вниз по склону холма, позади всех трусил Книв. Он умолял братьев взять его с собой и позволить исправиться, говорил, что на побережье так испугался только от неожиданности нападения, а теперь, когда он заранее готов к встрече с мертвецом, он проявит себя как должно и больше не опозорит рода. Отходчивый Гейр скоро простил и даже пожалел его, а Скъёльд только пожал плечами: а чего ждать от сына рабыни? И Книву позволили везти съестные припасы, чтобы готовить еду: раскапывать курган предстояло долго. День выдался пасмурный, солнце не показывалось, ветер шевелил верхушки вереска, как будто кто-то невидимый бродил вокруг и все время норовил оказаться за спиной. И во всей долине, открытой во все стороны, не виднелось ничего живого. Приблизившись к кургану, братья спешились и первым делом развели костер. Жаркое пляшущее пламя подбодрило их, и они с удовольствием протягивали руки к огню. Скъёльд отцепил от пояса коровий рог, плотно обвязанный куском кожи, снял покрышку и высыпал в огонь какие-то сушеные травы. Их дала ему мать, ничего не объясняя другим детям: Скъёльд был ее любимцем. Гейр успел заметить там и серовато-сизые листья полыни, и сушеные иголочки можжевельника, и волчец-чертополох, и еще какие-то мелкие темно-зеленые веточки, которых он не знал. «Рагна-Гейда наверняка знает!» — подумал он и вздохнул. Сестра тоже просилась ехать с ними, но Скъёльд сразу отрезал, что раскапывание курганов — дело не для женщин. Он все еще сердился на нее за тот пир. Горящие травы вспыхивали в огне ослепительно золотыми искрами и мгновенно гасли. Скъёльд бормотал что-то, прикрывая рот ладонями. Все это было так необычно и тревожно, что даже Ярнир поутих и на его длинном простоватом лице появилось непривычно серьезное выражение. Поистине могучее заклинание дала Скъёльду мать, если оно сумело хоть ненадолго усмирить Ярнира! Гейр вглядывался в костер, наблюдая, как огонь ловит на лету легкие листики и веточки и мгновенно делает их золотыми, съедает и роняет черные хлопья пепла. И вдруг ему померещилось в огне что-то живое: языки пламени на миг приняли очертания лисицы. Лукавая треугольная мордочка с настороженно стоячими ушами глянула из пламени прямо на Гейра, и в ее золотых глазах сверкнуло что-то неуловимо знакомое. Гейр вздрогнул, не зная, то ли отшатнуться, то ли податься ближе. А лисица исчезла, и снова перед ним был неровный трепет огненных языков. Только и всего. Померещилось. Костер прогорел, и Скъёльд велел братьям выгрести золу. — Теперь нужно с трех сторон осыпать этой золой склоны кургана! — сказал он. — Тогда Скъёльд показал на курган — называть имя мертвеца вблизи его обиталища было нельзя. Гейр и Ярнир дружно кивнули. Подавать голос как-то не хотелось. Даже Гейр, успевший к восемнадцати годам сходить не в один поход и побывать не в одной битве, даже Ярнир, который в двадцать три года был чувствителен, как каменный жернов, ощущали холодное неудобство в душе. И даже самим себе не хотели признаться, что это неудобство называется постыдным словом страх. Набрав по мешочку еще горячей золы, три брата стали с разных сторон подниматься на курган, старательно рассеивая золу вокруг себя. Каждый шаг делался с тревогой: Гейру мерещилось, что они ступают по скорлупе исполинского яйца, которая в любое мгновение может треснуть и выпустить наружу дракона. Если не кого-нибудь еще похуже. Зола с тихим шорохом падала в вереск и пропадала, будто ее и не было. И холодная тревога не проходила — серая пыль сгоревших трав казалась не слишком-то надежной защитой. Наконец все трое встретились на вершине кургана и вздохнули с облегчением — каждый был рад снова увидеть других двоих. И вот они стояли, три сына Кольбьёрна из рода Стролингов, на том месте, где со времени погребения Старого Оленя стояли, по слухам, многие, но никто не вернулся назад. — Ну, вот, — сказал Скъёльд. Он и раньше не славился красноречием. — Мы на месте. Это будет подвиг не хуже ночной драки с фьяллями. И о нас еще сложат сагу. «Сага о трех братьях из рода Стролингов»! А! — Он по очереди хлопнул по плечу сначала Гейра, потом Ярнира. И, как по приказу, оба они приободрились, привыкнув верить старшему брату и слушаться его. — Идите за лопатами! — распорядился Скъёльд. Гейр и Ярнир пошли вниз, к подножию кургана, где возле серого пятна кострища сидел Книв с поклажей. Он уже снял с седел три лопаты и положил их рядком на землю. Для него самого лопаты не приготовили: раскапывать курганы — дело не для рабов. Это подвиг, достойный благородных людей. Сделав несколько шагов вниз, Гейр вдруг вскрикнул: его сапога коснулось что-то живое, оно дернулось, так что он невольно отскочил и едва не сбил с ног шедшего сзади Ярнира. Меж зеленых кустиков брусники шевелилась серая тусклая плеть. Гадюка! Конечно, они любят греться на солнце среди брусники и вереска! Гадюка, длинная, с резким черным зигзагом на серой спине, проворно уползала прочь, но Гейр успел заметить ее морду с тяжелой, угловатой, как башмак, нижней челюстью и круглыми точками бессмысленных глаз. Серая шкура имела легкий голубоватый отлив, какого Гейр никогда еще не видел, но от этого гадина не делалась менее мерзкой. Лицо Гейра перекосилось от отвращения: он не переносил даже вида змей. Он терпеть не мог саги о смерти Гуннара, которого бросили в змеиный ров. Гуннар был единственным из древних героев, кому Гейр ничуть не завидовал. Лучше уж какая-нибудь другая смерть. Он тоже мог бы смеяться, когда у него вырезали бы сердце, как у Хёгни, но лежать связанным в яме, чувствовать, как по тебе ползают эти живые жгуты и ждать, которая же укусит… Тьфу, от одной мысли тошнит! — Ха! — воскликнул вдруг Скъёльд. Проводив взглядом гадюку и стараясь запомнить, в какую сторону она поползла, Гейр обернулся к брату. Скъёльд выглядел обрадованным и даже ущипнул свою короткую светлую бородку. — Чему ты радуешься? Дрянь какая! — невольно морща нос, отозвался Гейр. — Ты не понял! Слава Тюру! Хорошее заклятье дала мне мать! — с торжеством ответил Скъёльд. — Ведь это и был дух — — Эй, Книв! — радостно крикнул Ярнир младшему брату. — К тебе там поползла одна серая гадюка… Книв резво подскочил с земли, даже поджал одну ногу и стал с ужасом озираться. Несмотря на напряжение, все трое на кургане расхохотались. — Возьми лопату и отруби ей голову! — со смехом продолжал Ярнир. Книв глянул на лопаты, лежащие перед ним на земле, но даже к ним ему нагнуться было страшно. А вдруг она незаметно подползла уже близко? — Не надо! — крикнул Гейр, чем весьма порадовал Книва. — Не трогай. Раз уж он решил сбежать, пусть бежит. А то мы лишим его обличья змеи, а он превратится в медведя. Возни будет больше! — Да, не надо, — подтвердил Скъёльд. — Мы же не доверим победу над таким врагом сыну рабыни… Гейр и Ярнир спустились и взяли лопаты. Это были особые лопаты, целиком состоящие из железа, нарочно выкованные Хальмом ради этого случая и украшенные рунами возле черенков. Никто из братьев этих рун не знал, и это добавляло им веса. Хотя руны, начертанные Арнхильд Дочерью Ясеня и Хальмом Длинной Головой, в прибавках не нуждались. Мозоли, приобретенные братьями в давней дружбе с рукоятью меча и весла, не подвели и в новой дружбе с черенком лопаты. Железные острия, закаленные самим Хальмом, разрезали землю, густо переплетенную с корешками вереска, мелкой травы и брусники, как нож режет корку свежего хлеба. По совету отца, они рыли от вершины кургана вниз узкий колодец, в котором помещался только один человек, а двое других принимали у него деревянную бадью с землей. Копать было нелегко — на Квиттинге мало найдется мягкой земли, а земля на кургане была перемешана с глиной и плотно слежалась за века. Но зато она не осыпалась и стенки колодца можно было не укреплять срубом, что слишком замедлило бы работу. Воодушевленные жаждой подвига и победой над сбежавшим духом, братья Стролинги дружно копали. Сменяя друг друга, они довольно быстро продвигались вглубь, и скоро уже для того, чтобы выбраться из ямы, требовалась веревка. Изредка отдыхая, братья трудились почти весь день. Под конец они даже Книву позволили принимать бадью с землей, и он нисколечко не боялся. Вокруг колодца на вершине кургана уже выросли внушительные горы земли. Дна прорытого колодца уже не было видно, и в нем царила темнота. От вынутых бадей остро пахло прелой землей, как иногда пахнет весной, но только этот запах был холодным. — Подумать только, сколько веков эта земля не видала солнца! — бормотал Книв, волоча бадью подальше, чтобы земля не скатывалась обратно в яму, на спину того из братьев, кто там сейчас трудился. — Должно быть, в такой земле свартальвы* заводятся сами собой, как червяки[13]. — Давай таскай… червяк! — снисходительно бросил Гейр, и Книв уже был доволен: Червяк все-таки лучше, чем Книв-Из-Под-Хвороста. Ярнир уже порядком выдохся и собирался требовать замены, как вдруг его лопата глухо стукнулась о дерево. — Сруб! — радостно закричал Ярнир. Три головы братьев смотрели на него с краев неровной ямы на фоне сероватых облаков, словно с неба. По сравнению с чревом кургана наверху казалось светло, как на Радужном Мосту. — Я дошел до сруба. Давайте пешню! Братья смотрели на него сверху и едва могли разглядеть блестящее от пота лицо. Перемазанный землей, взмокший, с прилипшими ко лбу и грязными волосами, Ярнир сам был похож на могильного жителя. Впрочем, трое остальных выглядели примерно так же. — Нет, вылезай, — велел Скъёльд. — Я сам. Ярнир подавил вздох разочарования и взялся за веревку. От близости цели у него разом прибавилось сил, и он готов был так же доблестно сам завершить начатое, но со старшим братом не поспоришь. Тем более что Ярнир родился не от фру Арнхильд, а от дочки хирдмана, и с детства был вынужден уступать дорогу законным сыновьям. — И лопату прихвати, — распорядился сверху Скъёльд. — Она больше не нужна. — А золото чем грести? — весело спросил Гейр, размазывая по лбу землю, смешанную с потом. Увидела бы его сейчас Рагна-Гейда! Как в детстве, Гейр весело ужаснулся этой мысли и тут же с удовольствием представил сестру с огромным золотым ожерельем на груди, еще лучше того, что отец дает ей для больших пиров. Говорят, на свете еще есть зеленые самоцветные камни — вот бы найти такие! Чтобы горели, как глаза Рагны-Гейды под солнечным лучом! И пусть она носит новое ожерелье каждый день — чтобы все знали, как велики богатства и удача рода Стролингов! Пыхтя, грязный Ярнир выполз из ямы и сел на кучу земли. — Только там не видно ничего, — сообщил он. — Надо бы факел. — Не висите над ямой и не загораживайте свет! — велел Скъёльд, сунув за пояс железную пешню, какой пользуются квиттинские рудокопы, и берясь за веревку. — Факел зажжем потом, когда полезем в сруб. А пока я сам себя подожгу с ним в этом колодце или задохнусь от дыма. Вы, главное, держите крепче. — Иди, разводи костер! — Гейр обернулся к Книву. — Скоро понадобятся факелы. Но Книв сделал умоляющее лицо, всем видом изображая, что ему страсть как не хочется уходить сейчас с кургана. — Ну, может сейчас чего здесь понадобится… — пробормотал он, и Гейр сжалился, не стал настаивать и повернулся к яме, где уже исчез Скъёльд. Спустившись, Скъёльд сразу ощутил под ногами бревна. Когда-то это были толстые сосновые бревна, шагов в пять-шесть длиной, положенные поперек всего сруба, как крыша. Но за века они порядком прогнили, хотя еще не обрушились. Неловко, но усердно осваивая приемы рудокопов, жмурясь, чтобы уберечь глаза от летящих комочков земли, Скъёльд принялся рубить пешней крайнее у земляной стены бревно. Дыхание подземелья едко жгло глаза, дышать было трудно, но разве это остановит героя на пути к грудам золота! Трухлятина поддавалась гораздо легче, чем свежее дерево, и вскоре одно из бревен под ногами Скъёльда с треском просело. Скъёльд перешел на другую сторону колодца и принялся подрубать то же бревно с другой стороны. Вот обрубок опустился вниз, клонясь под собственной тяжестью. Придерживаясь руками за стенки, Скъёльд нажал на него ногой. Обрубок не выдержал и рухнул вниз. Скъёльд слышал, как он гулко упал на дно подземного сруба, и, кажется, при этом что-то звякнуло. И тут же из щели ударило такое мерзкое зловоние, что Скъёльд даже не успел порадоваться близости золота. Там внизу, как видно, немало сокровищ, но уж чего там нет, так это свежего воздуха! Взвыв сквозь зубы от отвращения, Скъёльд задрал голову и изо всех сил дернул за конец веревки. Ему надо было вздохнуть! Встревоженные братья быстро потянули его вверх, и Скъёльд изо всех сил помогал им, отталкиваясь ногами от стенок колодца. Наверху он увидел перекошенные лица братьев: дыхание могилы уже поднялось и к ним. Выбравшись из ямы, Скъёльд торопливо пополз в сторону. Никто даже не спросил, что там внизу: все трое поняли сами, а открывать рот лишний раз и вдыхать эту вонь не хотелось. К счастью, подул ветерок. Четыре брата устроились с наветренной стороны от колодца и старались дышать в сторону. — Видно, мы раскопали отхожее место троллей! — прижав к носу грязный рукав, пробормотал Ярнир. — Когда это ты стал таким остроумным? — так же буркнул Гейр. — Чего? — Ярнир удивленно уставился на него поверх рукава. — Я правду сказал! — Теперь ты! — отдышавшись, Скъёльд протянул рукоять пешни Гейру. — По очереди. Сейчас Гейр чуть было не пожалел, что старшим после Скъёльда считается он, а не Ярнир. Чтобы спуститься в яму теперь, ему потребовалось все мужество, которое он сумел накопить к восемнадцати годам. Сначала он не дышал и даже сам удивился, как долго, оказывается, может вытерпеть. Но потом махать пешней без воздуха стало невозможно, и пришлось вдохнуть. То, что имелось в этой яме, назвать воздухом можно было с большим трудом. Торопясь скорее покончить со своим бревном, Гейр рубил, как берсерк, задевая рукоятью пешни за стенки колодца и даже не замечая, как твердые глинистые комочки сыплются ему на плечи, за шиворот и на голову. Узкое дно колодца составляли пять бревен. Когда будут устранены четыре, образуется лаз, вполне достаточный для человека. Последнее бревно снова досталось Скъёльду, поскольку доверить такое важное дело Книву было невозможно. Да тот, по правде сказать, даже и не просил. С трудом удерживаясь на пятом, крайнем у стены бревне, оставленном нарочно ради опоры, Скъёльд торопливо рубил, отрывисто думая, сколько же вони помещается в этом срубе и не будет ли их золото так же вонять. Это только говорят, что золото не пахнет. Еще как пахнет. А еще говорят, что такое обилие вони — не к добру. Известно же, что мертвец, которому не суждено лежать спокойно, тоже пахнет сильнее прочих. Вот и здесь… Четвертое бревно с треском обломилось и упало вниз. Образовавшееся отверстие сразу показалось Скъёльду очень широким — как будто могила распахнула вдруг жадную пасть с обломанными трухлявыми зубами-щепками по краям… А железная пешня на что? — Готовьте факел! — крикнул Скъёльд братьям наверх. Несмотря на вонь, все три головы снова свешивались над ямой. — Сейчас я спущусь, а вы спустите мне факел. Голова Книва послушно исчезла. Скъёльд на всякий случай еще раз дернул за веревку, наверху привязанную к бревну, потом сбросил ее длинный нижний конец в отверстие могилы. Заткнув за пояс рукоять пешни, чтобы не мешалась, он сел на последнее бревно, спустил вниз ноги, потом взялся за веревку, сполз с бревна и стал спускаться. Ярнир и Гейр внимательно наблюдали за ним сверху. Темнота поглотила его плечи, потом голову. «Как в Хель!» — успел подумать Скъёльд, напрасно пытаясь разглядеть внизу хоть что-нибудь. Если посадить слепца в сундук и закрыть крышку, он будет видеть примерно то же. Судя по звуку падавших обрубков, спускаться предстояло полтора-два человеческих роста. Дна было не видно, но Скъёльд уже представлял, как встанет ногами на золото… И вдруг чья-то сильная рука вцепилась ему в щиколотку и стиснула с силой и крепостью камня. Животный порыв ужаса оказался сильнее даже воли и выдержки воина. С диким воплем Скъёльд рванулся вверх. К чести обоих братьев, от крика Скъёльда их руки не разжались, а дружно рванули веревку к себе. С размаху Скъёльд ударился головой о последнее бревно, бешено задрыгал ногами, стараясь избавиться от схватившей его руки, но она не выпускала и не давала ему подняться. Братья тянули за веревку вверх, рука могильного жителя тянула вниз, Скъёльд орал не переставая. Гейр и Ярнир тянули, в ужасе ожидая, что вытащат брата с откушенной головой. Ну, то есть без головы. Откушенной. Вырвав из-за пояса пешню, Скъёльд попытался слепо отмахнуться вниз, попал себе по ноге и просто выпустил рукоять. Пешня упала в темноту, с гулом ударилась обо что-то твердое. Цепкая рука разжалась, и Скъёльд взвился наверх, как дух павшего воина в объятиях валькирии. Не успев заметить как, он пролетел вверх по колодцу и упал на край, между Гейром и Ярниром; бросив веревку, они схватили брата за плечи и потянули от ямы. Вот поэтому раскапывать курганы ходят с братьями, а не с рабами. Лежа на земле, Скъёльд дышал широко раскрытым ртом и подрыгивал ногами — то ли уже пытался бежать, то ли хотел убедиться, что его больше не держат. Гейр и Ярнир сидя ползли прочь от ямы, словно забыли, как нужно вставать и идти. Оба были бледны, с плотно сомкнутыми ртами, с вытаращенными глазами, из которых лился ужас. Оба хотели спросить, что там случилось, но не могли отрыть рта из опасения выпустить низменный вопль. Скъёльд попытался встать на ноги. И вдруг внизу, в колодце, послышался звук, от которого у братьев заледенели жилы: шорох земли. — А-а-а! — первым заорал Ярнир, взвился, как будто курган его подбросил, и широченными прыжками кинулся вниз по склону. Как разбуженные его криком, Скъёльд и Гейр, который от страха просто лишился голоса, вскочили и побежали за ним. В их ногах вдруг вскипели такие силы, что они готовы были пробежать отсюда и до моря, не останавливаясь. Четыре коня стремительно мчались прочь, и только хвосты их вились по ветру в отдалении. Когда братья были у подножия кургана, земля вдруг содрогнулась. Не удержавшись на ногах, все четверо рухнули на вереск. Изо всех сил упираясь руками в землю, Гейр пытался встать и не мог: земля не пускала его. Кривясь от отчаяния, он обернулся: над ямой показалось что-то длинное, стоящее торчком, ветвистое… Как оленьи рога. Так это все правда! Все, до последнего слова, что рассказывали о Старом Олене! Вот только им, сыновьям Кольбьёрна, уже не придется об этом рассказывать! Над ямой показалась голова — олений череп с рогами, с пустыми черными провалами глаз и черным оскалом зубов. Она дрожала, то скрываясь, то опять показываясь, видны были обломанные кончики рогов, черные, набитые землей трещины в темной кости черепа… Мертвец лез вверх, срывался под своей непомерной тяжестью, но снова упрямо принимался карабкаться. Зловоние усилилось, а может, у Гейра просто остановилось сердце. — Огня! — прохрипел где-то рядом искаженный до неузнаваемости голос Скъёльда. — Огня! Гейр, все еще бесполезно силясь встать, обернулся к кострищу. Оно было серым и холодным. Доползти туда, выбить искру, раздуть — тогда, может быть, могильный житель не посмеет… Отчаянным усилием Гейр передвинул непослушное тело к кострищу. И вдруг над серым кругом золы мелькнул крошечный язычок огня. Он словно вырос из-под земли, как травинка, высунувшая головку навстречу весне. Огненная травинка быстро росла, превратилась в листочек, а потом вдруг вспыхнуло ослепительно золотое огненное облако. Гейр зажмурился, но тут же открыл глаза, полный ужаса и восторга перед посланным богами спасительным огнем. А пламенное облако сложилось в силуэт зверя. Огненная лисица с острой треугольной мордочкой и настороженными ушами стояла над серым кругом золы, и мех ее колебался, как под сильным ветром, по нему перебегало пламя, и сами очертания тела лисицы были неровными, дрожащими и переменчивыми, как языки пламени. Сверкнули золотые глаза, над спиной зверя взвился торчком стоящий хвост. Зачарованный, Гейр смотрел на лисицу, а она переступала лапами, колебалась, то припадала к земле, то приподнималась, как будто танцевала таинственный священный танец. И с каждым разом она росла, делалась все больше. Вот она вспыхнула ярче, так что стало больно глазам, и вдруг вместо одного хвоста над ее спиной заплясало три. Три пламенных, пушистых, пышных хвоста колебались, как языки пламени, Гейр слышал гул и свист сильного огня, по его лицу катились волны жара, шевелили волосы. Лисица выбросила еще одну вспышку света, и три хвоста превратились в шесть. Потом их стало еще больше, Гейр уже не мог их сосчитать. Целый пучок, целый куст пламенных хвостов плясал над спиной лисицы, и каждый жил своей жизнью, как стебельки цветов, выросших из одного корня. Золотые глаза огненной лисицы были устремлены на вершину кургана. Она просто смотрела, но взгляд ее жег, как молния. Вот она вспыхнула в последний раз, припала к земле, подскочила и снова припала. И исчезла, ушла под землю. Гейр обернулся. Земля так же громоздилась кучами над ямой на вершине кургана, но рогатой головы мертвого оленя больше над ней не было. Погода с утра была гадкая, самая троллиная, — дул ветер и моросил мелкий холодный дождь. Из-за этого выходить никого не тянуло, женщины сидели с фру Хлодой в женском покое за рукодельем, дети и хирдманы грелись возле разведенного огня и развлекались кто как умел. Работники вздыхали: до начала жатвы оставались считанные дни, а гнуться в поле под дождем никому не хотелось. Вигмар сидел в дружинном доме, когда за ним явилась Эльдис. Усадьба Серый Кабан была не так богата, а дружина ее не так велика, чтобы иметь разные дома для женатых и неженатых хирдманов, вся дружина жила сообща, и женщинам можно было сюда заходить. — Вигмар! — по-детски, просительно протянула Эльдис, дергая брата за рукав. — Не мешай! — Вигмар не отрывал глаз от тавлейной доски*. — Видишь, сейчас я обыграю Хамаля, и сразу наступит весна! Эльдис фыркнула от смеха — обыграть Хамаля было давней и пока не сбывшейся мечтой Вигмара. — Но уже скоро стемнеет! — несчастным голосом протянула она. — Ну, и что? — продолжая думать об игре, отозвался Вигмар, не оборачиваясь. — Темнеет обычно каждый день, ты не замечала? Люди вокруг стали посмеиваться. — Но я хотела поехать к Гюде! — снова стала канючить Эльдис. — А раньше ты о чем думала? — А раньше Хлода посадила меня шить, и я думала, что дождь пройдет. — Ты могла бы попросить валькирий, чтобы они разогнали облака! — добродушно пошутил Хамаль, плотный широколицый человек лет пятидесяти с темно-пегой бородой и двумя седыми кисточками в углах рта. Поскольку он и правда был недалек от проигрыша, остановка его не огорчила. — А то рабских вздохов они не слышат! — Пусть лучше Вигмар сложит стих! — весело подхватила одна из девушек и бросила на хозяйского сына игривый взгляд. Но увы: он не заметил. Эльдис снова задергала Вигмара за рукав: — Ну, я поеду к Гюде, хорошо? — Одна ты никуда не поедешь, это точно! — Вигмар наконец обернулся к ней. — Чего тебе там делать? Съездишь завтра, может, дождь пройдет. — Нет, мне надо сегодня! — уверяла его Эльдис, с важностью тараща свои большие светло-карие глаза. — Я должна рассказать ей мой сон. Тот, что я тебе рассказывала утром. — А что это был за сон? — с любопытством спросила одна из женщин. Все население дружинного дома потихоньку подвигалось поближе к Эльдис, чьи-то лохматые головы свесились с верхних спальных помостов по обе стороны от очага. Среди домочадцев Эльдис славилась умением видеть необычные сны. Вигмар слегка нахмурился, потер щеку, небритую уже несколько дней, поскольку гостей не ожидалось. Он не любил разговоров о снах Эльдис, подозревая, что половину она выдумывает от скуки. А боги не любят, когда кто-то пытается быть умнее их. Но Эльдис не заметила его неудовольствия. — Это был очень страшный и значительный сон! — важно начала она, усевшись на скамью и разгладив на коленях платье из коричневатой шерсти. Общее внимание всегда воодушевляло ее, и она очень любила рассказывать людям свои сны. — Мне снилось, как будто по равнине идет огромный черный бык. Он сам был как гора и едва не доставал рогами до облаков. Он сам был весь черный, как сажа, а глаза у него горели багровым огнем, как у Хель. От шагов его дрожала земля, и каждое копыто оставляло глубокий отпечаток, на целую ладонь! А в каждом его следе блестел кусочек золота. Я видела — там были золотые кольца, обломки обручий, куски цепей, иной раз даже целый кубок! Земля дрожала, и дождь шел за быком стеной, и вокруг раздавался волчий вой! Серьезные лица окружали рассказчицу, маленькие дети жались к взрослым. Сон и в самом деле был страшный: как наяву, каждый видел глубокие черные отпечатки копыт и золотой блеск на дне, зловещее соседство золота и земли, удачи и гибели. Да, это непростой сон! — Мне было так страшно, что я проснулась, — обыкновенным голосом закончила Эльдис и повернулась к брату. — И я не смогу заснуть, если не узнаю, что означает этот сон! Ее подвижное лицо стало тревожным и печальным, и Вигмар вздохнул. Он уже знал, что придется уступить. Он любил Эльдис, может быть, в тайном противоречии с отцом, который не желал ее замечать. Бедной девочке не приходилось ждать в жизни особой удачи и иных утешений, кроме своих мечтаний, и иной защиты, кроме Вигмара. И он очень редко находил в себе сил отказать ей в чем-то. Конечно, Эльдис об этом знала. Ее нрав состоял из простодушной наивности и невинной хитрости, которую она ловко направляла на достижение своих маленьких безобидных целей. — Ты меня отвезешь? — с надеждой спросила Эльдис, учтя заявление брата, что одна она не поедет. А раз не одна, значит, с ним, как же еще? Вигмар в сомнении потер щеку: ехать к Гриму Опушке перед самым вечером — значит неминуемо ночевать там. — Ты бы съездил, Вигмар! — сказал другой хирдман, Бьярни, видя, что хозяйский сын колеблется. Несколько голосов с готовностью поддержали его. — Если ты не подумаешь, что я хочу услать тебя подальше, пока не проиграл, я тоже скажу, что тебе стоит поехать! — добавил Хамаль. — Что это за черный бык? Почему в его следах остается золото? Было бы очень хорошо, если бы старая Боргтруд растолковала нам этот сон. Иначе не только Эльдис будет плохо спать. Вигмар встал и взял со скамьи свой плащ. Несмотря на дождь и ветер, он был не прочь проехаться куда-нибудь из дома. Обещавшие близкую победу над Хамалем тавлеи уже ему прискучили: в последние дни он не мог думать ни о чем, кроме Рагны-Гейды. Дома было скучно, в лесу и в долинах скучно, постылым казалось всякое место, куда падал взгляд, потому что там не было ее. Она была как воздух, и Вигмар томился, задыхался без нее. — Иди одевайся… диса* сновидений! — сказал он Эльдис. — Пойдем поищем твоего черного быка. До двора Грима Опушки Вигмар и Эльдис добрались уже в темноте. Их приезд никого не удивил: Эльдис часто ездила сюда навестить дочку Грима, Гюду. Грим встретил гостей приветливо, провел в дом, посадил к огню, но Вигмар сразу заметил, что хозяин чем-то встревожен. Окинув глазами дом, он встретил взгляд матери Грима, старой Боргтруд. — Мы всегда рады добрым гостям, но к нам повадились ходить не только добрые! — ответила она на его немой вопрос. — Вы приехали к нам не в лучший день. Ведь вчера к нам сюда приходил Гаммаль-Хьёрт! Вигмар чуть не подавился пивом. После всех разговор о кургане, порожденных памятным пиром, это заявление казалось глупой шуткой. Но Боргтруд не имела склонности к глупым шуткам. — Как — Гаммаль-Хьёрт? — повторил Вигмар, опустив чашу на колени. Грим, его жена, дочь и несколько работников дружно кивали, лица у всех были серьезные. — Он вышел из могилы! — продолжала Боргтруд. — И вчера ночью приходил к нам сюда. — Как — вышел? — Вигмар не мог взять в толк, что это говорится всерьез. — И чего он от вас хотел? Такие речи хороши в долгий зимний вечер, когда людям нечего делать и они рады болтливому старику; так приятно послушать «лживую сагу»* о мертвецах или великанах-людоедах и немного побояться, сидя в тесном кружке у огня! Но сейчас это было совсем некстати. — Я не поняла. — Боргтруд без тени улыбки покачала головой. — Похоже, он еще не вспомнил человеческую речь — ведь он прожил в кургане не меньше пяти веков! А выпустили его сыновья Кольбьёрна. Три дня назад они пробовали раскопать курган. Мне сдается, кто-то из моих гостей знает, откуда у них эта мысль? Старуха улыбнулась, показывая два уцелевших зуба, ее выцветшие голубые глаза насмешливо прищурились. Боргтруд было не меньше семидесяти лет (столько не живут), кожа на ее коричневом лице состояла из одних морщин, скулы выпятились, а глаза спрятались в щелочки между веками. Но Боргтруд не жаловалась на здоровье и назло годам оставалась бодра и подвижна. В ясные дни она неохотно сидела дома, а больше бродила по округе, то собирая травы, то разыскивая какие-то особые камни, то наблюдая за птичьим полетом, то вынюхивая новости в потоках дальних ветров. Она была разговорчива и доброжелательна, но Вигмар почему-то не любил ее. При ней ему казалось труднее дышать, как будто она своим присутствием уплотняла воздух. Говорят, так бывает у тех, чей дух очень силен. Многие же люди в округе верили ей, как самой вёльве, и Вигмар держал свою неприязнь при себе. Быть может, ему просто было неприятно подозревать, что кто-то видит его насквозь. А Боргтруд не упускала случая щегольнуть своим ведовством. — Да, пожалуй, меня не удивляет, что они взялись за это! — ответил он старухе. — Как говорят, каждый по-своему хочет прославиться! Дракона Фафнира в наших местах не имеется, но Старый Олень не намного беднее его. Вот только среди сыновей Кольбьёрна не нашлось настоящего Сигурда. — А они живы? — дрожащим голосом спросила Эльдис. Бледная от страха, она нервно прижималась к Гюде, рослой и полной девице лет семнадцати, вцепившись тонкими пальцами в загрубелые руки подруги. — Они все живы! — Боргтруд кивнула, бросила на Эльдис быстрый насмешливый взгляд. Вигмару мельком подумалось, что старуха знает что-то такое, что и ему не помешало бы знать. — Они ездили … втроем, вчетвером? — спросил он. — Их было четверо — четверо юношей, — зачем-то уточнила Боргтруд, в свою очередь осмеяв глазами и его самого. Вот уж это ни к чему! — мысленно возмутился Вигмар. Он и сам вовсе не думал, что Рагна-Гейда… Правда, она любознательна, но далеко не глупа! — И чем все кончилось? — спросила Эльдис. В полутьме тесного дома ее бледное личико терялось, и видны были одни глаза, в которых испуганно дрожали отблески очага. Она не знала, радоваться или жалеть, что приехала сюда на ночь глядя: с одной стороны, послушать о мертвеце было очень любопытно, но с другой жутко делалось при мысли, что он может явиться опять! — Они видели мертвеца. Потом они ночевали у нас здесь и все рассказали. Мертвец чуть не утащил с собой в могилу Скъёльда. Что ты усмехаешься, Вигмар хёльд? — прищурившись, спросила Боргтруд. — Думаешь, что ему туда и дорога? Погоди, это не самый страшный твой враг в их семье. Они ночевали у нас, а потом я дала им пепла трав, чтобы они присыпали им свои следы и мертвец их не нашел. Но до нашего двора они оставили след, и Старый пришел за ними… — Но он больше не придет? — жалобно спросила Эльдис, будто умоляя успокоить ее. — Не знаю, девочка, не знаю. «Так кто же, хотелось бы знать, мой самый страшный враг в роду Стролингов?» — хотел спросить Вигмар. Это занимало его даже больше похождений мертвеца. — Так вот к чему тебе снился черный бык и золото! — вместо этого сказал он Эльдис. — Поедем домой! — взмолилась она. — Ты с ума сошла! — Вигмар покрутил головой. — В полночь мы окажемся посреди долины и как раз повстречаемся с твоим черным быком. Я, конечно, тоже хочу прославиться, но, по-моему, срок моей славной гибели еще не настал. А когда настанет, я постараюсь не брать тебя с собой. — Оставайся у нас, Вигмар хёльд, — сказал Грим Опушка. — Если он снова явится, нам будет надежнее иметь в доме такого славного воина. Вигмар усмехнулся: — Спасибо, что ты обо мне такого хорошего мнения, но, по правде сказать, я еще не имел дела с мертвецами. Мне сдается, что твоя мать сладит с ним лучше меня. Для этого надо иметь какое-нибудь особое оружие, а меня только и есть, что фьялльский меч. — Ничего! — Старая хозяйка прищурилась и окинула его оценивающим взглядом. — Я не так мудра и сведуща, как благородная фру Арнхильд и ее дочь, но я где-то слышала стихи о том, что смелый одержит победу и ненаточенным мечом. А ты их не слыхал, Вигмар хёльд? Вечер в доме бонда тянулся долго и скучно: редко когда кто-нибудь из домочадцев обменяется словом. Эльдис в дальнем углу шепталась с Гюдой, которая была наиболее благодарной слушательницей ее рассказов о чудесных снах. Грим, чинивший возле двери уздечку, вопросительно посматривал на Вигмара, будучи не прочь завести разговор. Но Вигмар был слишком погружен в свои мысли и не расположен к беседе, так что умный хозяин помалкивал. Новости развлекли Вигмара ненадолго, и скоро он вернулся к любимому занятию: глядя в огонь очага, перебирал в памяти подробности пира у Стролингов, вспоминал каждое свое слово и ответы Рагны-Гейды. Как наяву он видел ее глаза совсем близко, слышал взволнованных шепот, при котором ее теплое дыхание касалось его подбородка. Изнывая от тоски, Вигмар больше всего на свете желал снова оказаться рядом с ней в темных сенях. Наверное, если бы он попытался ее обнять, она не стала бы слишком противиться. «А разве я тебе отказала?» — вспоминался ему ее шепот, и дыхание перехватывало от мучительного и горячего чувства влечения. А перед глазами его были лишь Эльдис и Гюда. Дочь бонда, с широкими плечами, обветренным красноватым лицом и толстыми руками, всем своим видом только усиливала его тоску, словно какая-то ехидная норна захотела над ним посмеяться, обратить от мечты к действительности. Ах, как она хороша, Рагна-Гейда, воспетая еще Златозубым Асом Хеймдаллем, высокородная дева с белым лицом и тонкими пальцами![14] Откинувшись к стене и закрыв глаза, Вигмар мысленно говорил ей все, что только думал наяву и видел во сне. Но когда они теперь увидятся? Раньше осенних жертвоприношений у Стролингов пира не будет… Вигмар в досаде хлопнул себя по колену и тут же наткнулся на взгляд Боргтруд. — Что ты такой грустный, Вигмар хёльд? — спросила она. — Печалишься, что братья Стролинги опередили тебя на пути к золоту и славе? Это напрасно — золото все осталось на своем месте. И славы они себе пока не прибавили! — Зато и я пока еще не схватил руками небеса! — почти искренне ответил Вигмар. — Ведь это я навел их на мысль раскопать курган. Если теперь мертвец начнет пугать округу, найдутся охотники свалить вину на меня! — Фу! — Старуха дунула в воздух и замахала ладонями. — Если бы их дело сладилось и они привезли полные седельные сумки золота, уж поверь, они не дали бы тебе ни колечка из добычи и ни капельки славы. Так что пусть и свой позор кушают сами. Им полезно — а то от избытка гордости может приключиться запор… Женщины засмеялись, Вигмар тоже улыбнулся, представив трех братьев Стролингов (про Книва он все время как-то забывал), рядком сидящих на соседних отверстиях их просторного отхожего места с перекошенными от усердия лицами. И вдруг Грим, сидевший с уздечкой возле самых дверей, поднял голову. Все мигом уняли смех и насторожились — за любым разговором они все это время Со двора доносился странный стук, как будто что-то тяжелое с неровными перерывами бьется о твердую землю. Работник, сидевший до того рядом с хозяином, мигом переменился в лице, вспорхнул с места и перескочил поближе к очагу. Это так напоминало полулет-полубег всполошенной курицы, что Вигмар улыбнулся уголком рта, но продолжал напряженно слушать. Несколькими неслышными шагами он пересек теплый покой и оказался возле самой двери в сени. — Открой! — прошипела Боргтруд. — Все равно он знает, что мы все здесь. Он чует живое тепло. Вигмар толкнул дверь сеней, она заскрипела, и в общей тишине скрип ее резанул уши. Работник и хозяйка торопливо накладывали в очаг побольше хвороста. Эльдис и Гюда обнялись и дрожали. Что-то тяжелое стучало по земле уже возле самого крыльца, дикий страх сочился в дверные щели, сгущал воздух, холодил кровь, пригибал к земле. Другой мир, холодный и неживой, ходил совсем рядом, жадно втягивал черными ноздрями живое тепло, и каждый из сидящих в доме ощущал себя добычей чудовища. — Даже у Вигмара похолодело внутри. Эльдис прятала лицо на плече Гюды, вцепившись в нее обеими руками, Грим встал рядом с Вигмаром, все еще держа в опущенной руке уздечку и явно не зная, что делать. Старая Боргтруд поднялась со своего места и проворно подсеменила к двери. Сделав мужчинам знак молчать, она крикнула в дверную щель: — Кто ты? Зачем ты покинул свой дом? Иди под землю, где твое место! — — Здесь нет Строля! — резко ответила Боргтруд. — Его дом — не здесь! — — Он ищет Строля! — шепнула Боргтруд. — Он-то помнит, от кого пять веков назад спрятался живым в своей могиле! Может, он и не знает, сколько времени прошло! Он думает, что его опять потревожил Старый Строль! — Ты можешь его прогнать? — шепнул Вигмар. По привычке он сжимал рукоять меча и готов был принять бой, вот только совсем не был уверен, что фьялльский меч сможет погубить того, кто и так мертв много веков. Чувство близкой опасности будоражило его, отчаянно хотелось что-то делать, силы искали выхода. — Я попробую, — пообещала Боргтруд. Сгорбленная, толстая, с седыми прядками, висящими из-под покрывала, с коричневым морщинистым лицом, она сама походила на троллиху. Но это же внушало некую веру, что Старый Олень нарвался на достойного противника. — Чем мне помочь? — быстро шепнул Вигмар. — Лезь на чердак и смотри, чего он делает! — распорядилась старуха. Из сеней поднималась лесенка на чердак, летом служивший работникам спальным покоем. Вигмар одолел ее в несколько стремительных движений. Снизу донесся деревянный удар, вскрикнули женщины. Что-то твердое с неравными промежутками сильно колотило в дверь. «Бодает он ее, что ли?» — раздраженно подумал Вигмар, на коленях пробираясь через охапки сена, покрытые шкурами и одеялами из колючих шерстяных очесов. Он подполз к узенькому чердачному окошку и выглянул вниз. Ну, так и есть. Бодает, да возьмут его тролли! Вигмар хорошо видел в темноте, но на дворе совсем не было света, лишь край ущербной луны чуть-чуть выглядывал из облаков, как будто тоже боялся и прятался под одеялом. «Ну и трус же ты, Мани*, брат Суль*! — раздраженно выбранился про себя Вигмар, бросив быстрый взгляд на небо. — Тебя-то он все равно не достанет! Ну, не позорься, выйди, посвети толком!» Внизу перед крыльцом дома он видел что-то большое, очертаниями напоминающее черного быка. Рослое и широкое существо стояло, кажется, на двух ногах, а над головой его поднимались ветвистые оленьи рога, смутно белевшие в темноте. С тела мертвого оборотня свешивались какие-то широкие лохмотья то ли плаща, то ли просто шкуры. Вигмар злился, что не может разглядеть его толком: неизвестное всегда кажется страшнее, и Вигмар, стыдясь перед самим собой, не мог прогнать холода из груди и унять мелкую дрожь где-то в животе. Что бы там про него ни болтали, он еще никогда не встречался с мертвецами и оборотнями! Вот мертвец чуть отступил назад, покачнулся, нагнул голову и вдруг со всего маху ударил в дверь рогами. Дом содрогнулся от пола до чердака, раздался деревянный треск, Вигмар услышал, как в нижнем покое вскрикнули женщины. Он узнал голос Эльдис. Надо что-то делать. Так он будет бодать, пока не пробьет дверь, полночь настала только-только. Вигмар в досаде хлопнул себя по бедру: не утопи он свое копье, можно было бы попробовать достать оборотня сверху. Проклятые фьялли! Чтобы этот дохлый гад к ним ходил по ночам под двери! Быстро преодолев тесное пространство чердака, Вигмар вернулся в сени и потребовал: — Грим! Дай мне лук! — Хочешь подстрелить его? — шепнула Боргтруд, пока Грим шарил среди своего оружия, развешанного на задней стене. — А чего же? — огрызнулся Вигмар. — Было бы глупо выходить драться с ним, не зная, берет ли его оружие. Если берет, тогда… — Что ты, Вигмар, не ходи! — в ужасе вскрикнула Эльдис. Оторвавшись от Гюды, она кинулась к брату, вцепилась в него и затеребила. — Пусти! — Вигмар без особой нежности оторвал от себя ее руки. — Не хнычь, я никуда не иду. Боргтруд проворно выхватила из рук Грима несколько стрел. — Его не возьмет это оружие! — бегло осмотрев наконечники, она покрутила головой. — Эти, сынок, я закляла на простого оленя. Не на этого! — Топот зазвучал вдоль стены, потом угол дома дрогнул, как будто снаружи пытаются его приподнять. С крыши посыпалась труха. Эльдис и Гюда плакали от страха, работники вслух призывали богов: слишком легким и ненадежным укрытием казался дом против ярости мертвого оборотня. Но боги не откликались. — Лезь наверх и попробуй отвлечь его! — велела Боргтруд Вигмару. — Видно, он просто так не уйдет. Я знаю одно подходящее заклятье, но мне нужно собрать талисманы. Не думала я, что он опять явится к нам! Старуха засеменила в дальний угол и принялась шарить в сундуке. Вигмар вернулся на чердак. Лук был единственным оружием, с которым можно было что-то сделать через крохотное чердачное окошко. Но и видно из него было маловато: даже высунув голову, Вигмар не мог разглядеть оборотня, а только слышал, как тот грузно топчется на углу и скребет дерево кончиками рогов. — Эй, кто там ищет Строля? — крикнул Вигмар во весь голос. Топот утих. Вигмара пробрал холодок: теперь он и не видел своего противника, и не слышал. Острый слух позволял Вигмару различать даже спокойное человеческое дыхание во тьме, но нынешний его противник не дышал. Совсем. — «Сеть бы!» — осенило вдруг Вигмара, но тут же он понял, что выбросить сеть из тесного окошка не сумеет. Да и из чего сплести такую сеть, чтобы выдержала напор мертвого оборотня? Разве что, как цепь Глейпнир*, из женских бород, рыбьих голосов и прочего. — Чего тебе нужно, гнилая шкура? — грубо крикнул Вигмар. Мертвецу все же удалось напугать его, и он злился. — Чего тебе не сиделось у себя в норе? — — Вот еще! — ответил Вигмар, накладывая стрелу и пытаясь прицелиться пониже белеющих рогов. — Твой Строль давно умер, его взяла Хель! Если он тебе нужен, так иди вслед за ним! Он спустил тетиву, стрела коротко свистнула, тут же раздался звонкий щелчок — железный наконечник ударил в цель. Оборотень взревел, затопал — судя по всему, выстрел ему не причинил особого вреда. Бревна дома задрожали под напором нечеловеческой мощи. Вигмару было жутко, дом казался не прочнее плетеной корзины, лук — не надежнее детской игрушки. И сам он перед выходцем из мира мертвых был не более чем ребенок, беспомощный и напуганный. Чувства бессилия и страха не были Вигмару привычны, он злился на оборотня и на себя самого, лихорадочно искал хоть какое-нибудь средство. «Чего я тут сижу, как чердачный тролль? — возмущенно спрашивал он сам себя. — Надо наружу… Может, есть вторая дверь?» Прихватив лук и две оставшиеся стрелы, Вигмар поспешно спустился вниз. Боргтруд уже стояла перед дверью, держа в руке связку талисманов. Вигмар разглядел в полутьме кремневый молоточек, вороний череп, медвежий коготь, черный железный наконечник стрелы с процарапанными рунами, какой-то корень, стебель чертополоха, чего-то еще, непонятное. — Подзови его к двери! — велела старуха Вигмару. — Он уже знает твой голос. Я пошлю его в Хель искать Строля. Это ты хорошо придумал. — Эй, обломанные рога! — непочтительно заорал Вигмар, готовый делать все, что только скажет Боргтруд. — Поди-ка сюда! Мы тебе расскажем, где найти твоего Строля, чтоб вас обоих сожрал Нидхёгг*! Топот оборотня приблизился к двери. Эльдис, Гюда, хозяйка, работники забились в самый дальний от двери угол и сидели там, тесно прижавшись друг к другу и не дыша. Боргтруд со своими амулетами стояла перед самой дверью, в которой уже виднелось несколько пробоин от рогов. При виде этих пробоин у Вигмара шевельнулись волосы надо лбом, и он вынул меч — блеск острой стали придавал хоть какой-то уверенности. А Боргтруд приблизила лицо к дырам в двери и пронзительно затянула: Боргтруд пела то громче, то тише, то быстрее, то медленнее, ее голос то опускался до утробного мычания, то взлетал пронзительным криком чайки. У Вигмара от жути закладывало уши, и он так стиснул рукоять фьялльского меча, что рука онемела. А Боргтруд, сама во власти своего заклинания, стала приплясывать на месте, вертеться, приседать, бить ногами пол и с диким упоением выкрикивать: Старуха замолчала, тишина колебалась — это ходили волнами древние силы, вызванные Боргтруд. Люди затихли, не смея шевельнуться и даже вздохнуть. Мгновения повисли. И вдруг стало легко. Вигмар вздохнул всей грудью, ощутил у себя на лбу холодный пот и вытер его краем ладони. — Что — все? — робко подала голос Гюда. — Он ушел? — Ушел! — Боргтруд села на край скамьи и тоже перевела дух. — Ох он и упрям! Сколько я живу, а не встречала такого упрямого мертвеца! А все оттого, что он набрал слишком много золота! Всю жизнь он копил золото, грабил на земле и на море, столковался, говорят, с горными троллями и свартальвами, и они давали ему золото, добытое в горах. Вы думаете, что в Медном Лесу есть только железо? Нет, там есть и золото тоже, только никто из людей не умеет его добывать. Вся сила Старого Оленя — в его золоте. Если он лишится своих сокровищ, то станет беспомощным. Но пока он их не лишился, одолеть его нельзя! — А почему мы не слышали шагов? — с подозрением спросила Эльдис. Ей все не верилось, что мертвый оборотень действительно ушел. — Потому что, девочка, он ушел сразу под землю. А уж под землей он поползет назад в свой дом! — Почему же не к Хель? — с неудовольствием спросил Вигмар. — Уж Хель не выпустила бы назад такого красавца — как раз ей подходящая пара! А у себя в могиле он отсидится и опять пойдет пугать людей! — Не пугать, ясень копья, не пугать! — Старуха затрясла головой, и теперь в ее глазах не было ни капли насмешки. — Теперь он начнет их губить. Те духи, что приходили сейчас, сказали мне: мертвец отсидится в могиле, снова наберется сил от своих сокровищ и уже на другую ночь выйдет снова. Но вы не бойтесь! — Боргтруд посмотрела на своих домочадцев, все еще жавшихся в угол. — Я повешу мои амулеты на крыльце, и Гнилая Шкура больше не придет к нам. Вигмар тем временем откинул засов, взял факел и вышел. Посветив, он нашел на земле свою стрелу и вернулся в дом, разглядывая наконечник. Твердое железо было сплющено, как сырая глина. — А, подобрал! — Боргтруд почему-то обрадовалась. Вигмар поднял на нее глаза. — Я не хочу, чтобы ты прославился бессмысленной гибелью! — продолжала старуха. — В тебе чуть побольше толку, чем во всех молодых. Среди вас уже не родится Сигурда, ну так пусть же не родится и Хёгни с Гуннаром. Умирать со славой стоит только тогда, когда жить со славой уже не можешь. Или нет? — Боргтруд испытывающе глянула на Вигмара, даже склонила голову набок, чтобы снизу вверх заглянуть ему в глаза. А Вигмар молчал, ошарашенный и этой мыслью, и тем, что о славе взялась рассуждать старуха только что не из свинарника. — Ах, да! — Боргтруд как будто спохватилась, корявой ладонью хлопнула себя по лбу. — Я ведь глупая старая троллиха, только что не нищая и не с хвостом под подолом — что я могу понимать в чести и славе высокородных людей? Я только хотела тебе сказать — славно жить труднее, чем славно умирать. Ты можешь плюнуть и забыть, а можешь и подумать. Но запомни — другому я и говорить не стала бы. Вигмар не ответил — слова старухи взбаламутили его душу и он никак не мог разглядеть сквозь эту муть, есть ли хоть крупинки золота на дне. Сигурд, сказала она, с одной стороны, а Гуннар и Хёгни, сыновья Гьюки, с другой… Перед взором Вигмара встал Фридмунд Сказитель, с мечтательно закрытыми глазами и увлекательной песней на устах, каждое слово пленяет, как будто от речей Фридмунда воздух полнится медом… Вигмар злобно дернул уголком рта. Какой тут Сигурд, на Квиттинском Севере, в восьмом веке после Ухода Асов! В двадцать пять лет Сигурд уже много чем мог похвалиться. «А я? — сурово, почти злобно спросил Вигмар сам себя. — А я-то чем отличился? Утопил копье в битве с фьяллями и осмеял на пиру достойных людей. Скажут, что я только стихи складывать умею! Тоже дело, конечно, но для мужчины этого маловато!» Впрочем, братья Сигурдовой жены, Гуннар и Хёгни, ничем особенным, помнится, не прославились, только поехали к Атли, отлично зная, что он задумал их убить, и держались без нытья, когда он свое гнусное намерение исполнял. А если бы он передумал — ну, съездили бы в гости к сестре и мирно вернулись. Да они благодарить должны были Атли! А он ведь тоже считается в героях, между прочим — потому что сумел совершить подлое дело торжественно и с размахом. Может быть, Гуннар и Хёгни нарочно выбрали себе славную смерть, поняв, что славная жизнь не удалась? Так что же, заказать Хасселю Камнерезу поминальный камень по себе и придумать надпись попышнее? Он был полон какой-то злой растерянности: его возмущали прогулки мертвого оборотня, который неуязвим и опасен, но он решительно не знал, что делать. Во всех этих размышлениях о славе и путях к ней было дыр не меньше, чем в рыбачьей сети. О великий Отец Колдовства, мудрый Один! «Наверняка ведь знает», — вдруг подумал Вигмар об Одине, и ему яснее ясного представился единственный глаз Повелителя, хитро прищуренный в насмешке. Знает, но не скажет! Он ловко умел выпытывать тайны у великанов и вёльв, но сам хранит их крепко. Боргтруд вдруг подняла свою связку амулетов и потрясла ею в воздухе. Амулеты звенели и постукивали друг об друга, болталось воронье перо, как очень маленький стяг самой младшей из валькирий. Вигмар обернулся к ней, как ребенок на звук гороховой погремушки. — Я знаю, что ты удачлив, — сказала Боргтруд и почему-то показала пальцем в земляной пол. — Ты горд, упрям и не любишь смиряться с тем, что тебе не по вкусу. Ты можешь быть доблестен, как Сигурд, а не как Гуннар и Хёгни. Подумай, где взять оружие. Ведь где-то же оно должно быть? Вигмар ждал продолжения, мало что поняв, но Боргтруд замолчала. Что-то легонько пощекотало ему шею. Вигмар поднял руку и наткнулся на одну из своих косичек. Если есть сила, способная одолеть мертвого оборотня, то это она — огненная лисица-великан. Говорят, что она приберегает для Вигмара несколько запасных жизней. Может быть, пришла пора проверить, не правда ли это? Утром Эрнольв вышел из дружинного дома, где ночевал с хирдманами, хмурый и озабоченный. — Ой, какой ты страшный! Как будто спал в обнимку с трупом! — в притворном ужасе завопила Ингирид и бросилась бежать. Она, казалось, вставала раньше всех в усадьбе нарочно для того, чтобы встретить пробуждение каждого какой-нибудь гадостью. Она просто забавлялась, и ей в голову не приходило задуматься, так ли смешно другим, как ей самой. — Сильно похоже на то, — пробормотал Эрнольв. Его лицо, покрытое густой сетью мелких красных шрамов, и впрямь выглядело не лучшим образом. — Иди в дом, еда уже готова, — сказала ему с крыльца мать. — Я приготовила тебе новую рубаху. Наверняка сегодня вам придется плыть через фьорд. «Плыть через фьорд» означало навестить Торбранда конунга. Эрнольву не слишком туда хотелось, но если они с отцом и сегодня не приедут, то все решат, что они поссорились с Торбрандом. Или даже замышляют измену. Мало для кого было тайной то, что Хравн хёльд и его родичи решительно против продолжения злосчастной квиттинской войны. — Ты умывался? Хочешь, я тебе полью? — предложила Свангерда, встретившая Эрнольва в сенях. — Да, я… Там… — не слишком внятно ответил он, мельком глянув на нее. Свангерда смотрела мимо него в стену сеней и, кажется, не слышала ответа на собственный вопрос. За прошедшие дни она свыклась со своим горем и перестала плакать; она держалась почти спокойно, но Эрнольву до сих пор было неловко смотреть на нее, как будто его взгляд мог ненароком задеть открытую рану. На голове у Свангерды теперь было серое вдовье покрывало с короткими концами, и белое лицо с правильными некрупными чертами казалось из-за этого каким-то погасшим, затененным. Она была приветлива, как прежде, но стала странно задумываться, и это тревожило родичей. Посреди разговора она вдруг замолкала, невидящими глазами глядя мимо людей, и Ванбьёрг по привычке толкала локтем мужа, сына, любого, кто сидел рядом, и кивала на невестку, тревожно двигая бровями. «Она видит дух Халльмунда!» — шептала Ванбьёрг. Но Свангерда ни слова не говорила о том, куда смотрит и что видит. — Что вы стали тут, как бродяги, которых не пускают в дом? — преувеличенно громко и бодро сказала фру Ванбьёрг, входя вслед за Эрнольвом в сени. — Идемте, похлебка остынет. Свангерда вздрогнула, виновато улыбнулась, словно просила прощения, и первой вошла в кухню. — Я тебе говорила! — шипела фру Ванбьёрг на ухо Эрнольву, на ходу подталкивая его в бок, словно хотела взбодрить. — Нечего тянуть! Нужно справлять свадьбу! Тогда она опомнится и заживет по-новому! А так вы дождетесь того, что она сойдет с ума и уйдет жить в лес к Тордис! — Не надо, мать, не сейчас. Еще не пора, — хмурясь, отговаривался Эрнольв. Чуть ли не в первый день после его возвращения фру Ванбьёрг заговорила о том, что ему нужно жениться на Свангерде. Младший брат берет в жены вдову погибшего старшего брата — все по древним обычаям, достойно, благородно! Все скажут об этой свадьбе одно только хорошее! И как удачно сложилось, что сам Эрнольв ни о какой другой жене и не мечтал! Они заживут на славу, родят много детей, и для рода Хравна из Пологого Холма все обернется не так плохо, как казалось поначалу. Фру Ванбьёрг искренне не понимала, почему Эрнольв все оттягивает и свадьбу, и даже разговор со Свангердой. Ждет, что ли, пока та совсем сойдет с ума? Или пока северная родня приедет за ней и потребует назад со всем приданым? — Мне сегодня снился не самый лучший сон, — тихо сказал Эрнольв матери, чтобы не услышала Свангерда. — Мне снился какой-то мертвец. — Какой-такой мертвец? — Фру Ванбьёрг остановилась посреди кухни, прямо в облаке дымящего очага, и уставилась на сына снизу вверх, уперев руки в бока. — Не знаю. Огромный, жуткий мертвец. С оленьими рогами на голове. Как будто он ходил всю ночь вокруг нашего дома, колотил в дверь, даже пытался приподнять дом за углы. И гнусно ревел. Я не думаю, что это к добру. Может, не ездить сегодня в Ясеневый Двор? Фру Ванбьёрг задумалась, покусала сустав согнутого пальца. — К конунгу тебе ехать надо, а иначе Хродмар и Кольбейн назовут вас изменниками и трусами, — решила она. — Но сон и впрямь не из лучших. Вот что. Поешь и сходи-ка к Тордис. Она разъяснит тебе, к чему все это. Может, даже скажет, что теперь делать. Только вот сама, бедняжка, не поймет. Фру Ванбьёрг покачала головой и отошла от очага. Эрнольв направился к столу. Свангерда протянула ему кусок вчерашней рыбы на краюхе хлеба, и он взял, благодарно кивнув. — некстати вспомнилось ему. Впрочем, почему некстати? Скорбь по брату, любовь к Свангерде так глубоко вошли в его жизнь, так переплелись с воздухом, которым он дышал, что Эрнольв сжился с ними и почувствовал бы себя опустошенным, если бы они ушли прочь. Вскоре после часа утренней еды Эрнольв Одноглазый бодро шагал то вверх, то вниз по лесистым склонам, поросшим редким, чахлым, прозрачным ельником. Широко шагая, он глубоко дышал, и свежий воздух прохладного дня приносил бодрость, прогонял уныние последнего времени. Домик Тордис возник внезапно. Эрнольву всегда это не нравилось: несколько елей стояли вплотную друг к другу и загораживали низкий дом из толстых бревен от идущего по тропе; обогнув ели, тот неожиданно видел дом прямо перед собой, как выскочивший из-под земли. Тордис стояла на пороге, и так тоже бывало почти всегда. Старшей дочери Хравна и Ванбьёрг перевалило уже за тридцать лет, но она никогда не была замужем. Да и кто бы ее взял? С самой юности она считалась безумной и по своей воле отказалась жить с людьми. «Вы слишком шумные! — заявляла она родичам. — Вы мешаете мне слушать землю и богов!» Как и все в роду Хравна, Тордис была высокой, но не в пример другим выглядела слишком худощавой и бледной. Длинные светло-русые волосы, густые и плохо чесанные, спускались ниже колен и окутывали всю ее фигуру в толстом сером платье с большими серебряными застежками тонкой работы. Отказываясь от самых простых удобств, укрываясь потертыми шкурами и питаясь одним хлебом, Тордис обожала серебро и охотно принимала в подарок все, что ей приносили. Между наплечными застежками у нее висело пять или шесть серебряных цепей разной длины и толщины, на худых и бледных руках звенело множество браслетов. Пальцы руки, лежащей на дверном косяке, казались похожими на птичьи когти. Как всегда, Эрнольву стало неуютно от взгляда больших, темных, с расширенным зрачком, блестящих глаз сестры. Но он смирял страх и неприязнь. Даже безумная, она оставалась его сестрой. — Приветствую тебя, брат! — протяжно проговорила Тордис, как пропела, и даже сделала шаг навстречу. У Эрнольва полегчало на душе. Сегодня ее голос звучал бодро, ясно, и в голове, как видно, было посветлее обычного. — Заходи. Я давно тебя не видела. Она подошла к брату вплотную, подняла свою птичью лапку и ласково царапнула его по щеке. — Красавчик ты мой, — невнятно мяукнула она, как кошка, и ее глаза были отстраненно-ласковыми, как будто она обращалась и не к самому Эрнольву, а к кому-то другому, кого видела в нем. Она и раньше, до «гнилой смерти», называла Эрнольва красавчиком, хотя он был вовсе не красивее Халльмунда. Ей даже не требовалось привыкать к его новому лицу — она видела в человеке не внешнее и никакой перемены в брате не заметила. Именно Эрнольву она неизменно радовалась больше, чем всем прочим родичам. Тордис отошла с порога, Эрнольв шагнул в дом, оставив дверь открытой, и сел на свое обычное место, на край скамьи возле самой двери, где было посветлее. Тордис, напротив, забилась в самый темный угол, но не велела закрыть дверь. Она знала, что люди любят свет, и уважала странности своей родни. — Я сегодня видел сон, — без предисловий начал Эрнольв. Тордис не любила, когда у нее засиживались подолгу, поэтому он делал ей любезность, излагая свое дело покороче. — Мне снился отвратительный мертвец с рогами, бродящий вокруг дома. Я подумал по дороге: наверное, это Халльмунд хочет подать мне какую-то весть из Хель. Наверное, эта весть не из самых добрых? — А ты носишь рунный полумесяц? — спросила Тордис из своего угла. Эрнольв кивнул: — Ношу. Я хотел снять, но… он как-то не снялся. Вытащив из-под рубахи амулет, Эрнольв покачал его на ладони, не снимая ремешка с шеи. Это было не самое внятное объяснение, но до помраченного рассудка Тордис невнятные доходили гораздо лучше внятных. А это объяснение было и самым верным: Эрнольв не раз думал, что полумесяц надо снять, не раз брался за него и пробовал стянуть ремешок, но какая-то неясная сила удерживала его руки, какое-то темное внутреннее чувство мешало. Рассудок был бессилен убедить душу, что брат мертв и связь с ним больше не нужна, невозможна. Он все не верил. И вот — дождался. — Дай мне его! — Тордис протянула Эрнольву худую длинную руку. Эрнольв стащил ремешок с шеи и бросил сестре. Золотая звездочка тускло сверкнула в полутемном доме, Тордис ловко поймала ее и сжала в ладони. — Теперь молчи и не мешай, — сказала она. — Я попытаюсь добраться до Халльмунда. Добраться до человека, который уже давно во владениях Хель! Такое могла сказать только Тордис. Но только Тордис могла и сделать это. Она славилась особым умением ворожить о людях, находящихся очень далеко. Сжимая в ладони рунный полумесяц Эрнольва, Тордис уселась на полу поудобнее и закрыла глаза. Некоторое время она сидела молча и не шевелясь, и Эрнольв наблюдал за ней, боясь потревожить ее даже дыханием. Постепенно лицо Тордис задвигалось, как будто каждый мускул зажил своей особой жизнью и собирался двинуться по какой-то своей, ему одному известной дороге. Губы Тордис зашевелились, она тихо запела. Эрнольв различал лишь непонятные обрывки слов. «Ветер вздымает… Мужи эти — жертва великим богам… По влажным дорогам… Бесятся вихри… В темных пещерах у каменных врат…» От ее заунывного обрывочного пения у него волосы шевелились на голове, и Эрнольв, как ни старался, не мог унять внутренней дрожи. А лицо Тордис все так же жило своей особой жизнью; Эрнольв зачарованно вглядывался и видел, как на миг его черты делаются подобны чертам Халльмунда, потом сходство распадается, как разбитое камнем отражение в воде, и Тордис хмурится, снова поет, снова подбирает по одной черты ушедшего брата, как рассыпанные на дороге прутья. Так она ворожила всегда: ее дух шел по воздушным тропам вслед за ушедшим, проникал в него, и лицо ее становилось лицом ушедшего. Но сейчас Эрнольв видел, как тяжело ей последовать за Халльмундом — ворожбы не получалось. Да и как тут получиться? Легко ли — в Хель? И вдруг пение оборвалось. Что-то случилось. Тордис кого-то поймала, — сообразил Эрнольв и похолодел от неожиданности и тревоги. Черты Тордис сложились в лицо не Халльмунда, а какого-то совсем другого человека… другого существа. Резкие, острые, немного искаженные судорогой ведуньи, но ясные черты, с широким ртом, немного хищной улыбкой… Светлые боги, да не тролль ли это? Эрнольв по привычке схватился за то место, где много лет висел амулет, но нашел пустоту, и внутри него что-то оборвалось. Он понял главное: Тордис нашла второй полумесяц, но не нашла Халльмунда. — Росою покрыты влажные тропы… — снова забормотала Тордис. Черты ее лица опять ожили, задрожали, и Эрнольв узнал сестру. Через несколько мгновений она открыла глаза и устремила прямо на Эрнольва удивленный, отсутствующий взор. — Ты нашла… его? — воскликнул он, не в силах сдерживать нетерпение. — Да, я нашла… — пробормотала Тордис. — Нашла. Она разжала ладонь, как будто лишь сейчас вспомнила об амулете, наклонила голову и стала его рассматривать, как в первый раз. — Что там? — расспрашивал Эрнольв. — Где Халльмунд? — Я не знаю, где Халльмунд, — удивленно ответила Тордис и посмотрела на брата так, как будто до этого они говорили совсем о другом. — Я хотела искать мертвого, но Хель не отдает своих. Я ждала, что рунный полумесяц поможет мне, но он не помог. Я ждала, что амулет остался с мертвым, а он… — Что — он? — Эрнольв даже вскочил с места, но опомнился и опять сел. — Что? — А он ушел к живому, — устало отозвалась Тордис. — Живой снял его с мертвого. И Халльмунда мы не найдем никогда, никогда… Она сжала голову руками и стала горестно раскачиваться, совсем закрыв лицо свесившимися спутанными волосами. Эрнольв сидел на своей скамье, не зная, как отнестись к этому открытию. Кто-то снял амулет с тела Халльмунда? И… и носит? Вот почему сам он не мог набраться решимости снять свою половинку — не пускало слабое притяжение чужого, но живого человека! — Что же мне теперь делать? — недоуменно воскликнул Эрнольв и умоляюще взглянул на Тордис. Ах, будь в ней хоть чуть-чуть побольше здравого рассудка! — Снять свою половину? Кто бы там ни подобрал полумесяц — он мне не брат, он мне не нужен! — Можешь снять, — равнодушно и устало сказала Тордис. Теперь она сидела, вяло уронив руки на колени, и смотрела мимо Эрнольва в лес через раскрытую дверь избушки. — Зачем тебе чужой брат? А он пусть носит. Ведь рунный полумесяц и один принесет здоровье и удачу. В нем руны силы. Пусть он владеет. А тебе не надо… — Да как-так — не надо? — возмутился Эрнольв и вскочил, в последний миг сообразив пригнуться, чтобы не удариться головой о низкую кровлю. — Это наше! Это наш родовой амулет, никакие квитты не имеют на него права! Или кто он там, чтобы его тролли взяли! — Теперь не возьмут, — вяло поправила Тордис. — С ним Тюр и Олгиз. И Манн. Теперь его так просто не возьмешь! Эрнольв снова сел, бесцельно сжал кулаки, кипя от возмушения. Руна Манн, разрубленная пополам на середине рунной луны, должна охранять братьев из их рода, а вовсе не приносить удачу тому, кто ограбил тело Халльмунда. И рунный полумесяц должен вернуться! У мертвого ничего не возьмешь — но живого можно и нужно заставить вернуть то, что он взял! — Забирай! — Тордис протянула ему амулет. — Мне не нужно твоего золота. Оно тяжелое. Эрнольв взял у сестры золотой полумесяц и в нерешительности повертел, не зная, что с ним делать. — Отдай матери, пусть спрячет, — посоветовала Тордис. — Если его не носить, то связь между половинками будет слабеть и совсем прекратится. И уходи. Я от тебя устала. С этими словами Тордис улеглась на пол прямо там, где сидела, закрыла лицо волосами и затихла. А Эрнольв все стоял возле порога. Она права: если не носить одну из половинок, то связь между ними ослабеет и пропадет. И будущие поколения рода не получат амулета, охраняющего братьев. Да и второй половинки не получат. Как ее искать? Как найти кусочек золота размером с половину березового листочка на чужом полуострове, среди десятков тысяч чужих людей? — Послушай, Тордис, — позвал Эрнольв. Она не ответила, но он продолжал: — А если я буду носить свою половину, они по-старому будут тянуться друг к другу? — Живое всегда бежит от мертвого и тянется к живому, — вялым голосом ответила из-под волос Тордис. — Я же тебе сказала: уходи, я устала. Эрнольв шагнул через порог. Жмурясь от дневного света, слишком яркого после полутьмы домика, он надел ремешок опять на шею и сунул золотой полумесяц под рубаху. Для рода Стролингов настали невеселые времена. Вот уже дней десять по округе ходили разговоры о мертвеце. И если бы только разговоры! Ходил и сам мертвец. Его видели в разных местах, в сумерках и на рассвете, ночами он бродил вокруг усадеб и дворов, стучал в двери, тряс столбы. С приближением вечера люди прятались по домам, разводили огонь и жались друг к другу, обложившись амулетами всякого рода, от древних мечей до стеблей чертополоха. Пастухи отказывались ночевать со стадами на пастбищах. Рагна-Гейда жадно собирала все слухи о мертвеце, и ее терзало непонятное, но сильное беспокойство, отчасти сходное с угрызениями совести. Хоть потревожили курган ее братья, но их подбил на это Вигмар. Это придумал Вигмар, но… Но сама она, быть может, причина того, что он вечно ищет случая отличиться, посадить в лужу и ее братьев, и всех прочих, например, Модвида и Атли. Пусть между нею и Вигмаром не было сказано ни слова о золоте Гаммаль-Хьёрта, но Рагна-Гейда привыкла соотносить все поступки Вигмара с собой и не ошибалась. «Да кто он мне? — с мучительной досадой рассуждала она мысленно, если не могла заснуть ночью. — Разве я его просила об этом, требовала каких-то подвигов? Он сам все это придумал. У него вечно колючка в сапоге — нет покоя. А я чем виновата, если он сумасшедший?» Но спокойнее от этих бессвязных рассуждений не становилось. «Похоже на то, что наша девушка влюбилась! — зевая, рассуждали по утрам служанки. — Всю ночь не спит, все ворочается!» И Рагна-Гейда не знала, сердиться или смеяться. — Там, у Торда Косого, говорят, что это все оттого, что удача покинула Стролингов! — шепотом рассказывала Рагне-Гейде служанка Ауд, ездившая на одну из соседних усадеб к родичам. — А там еще была старая Дюлле, так она бормотала, что это все к большой беде. Все равно что увидеть в небе звезду в обличье дракона! — Это все от бабской болтовни! — злобно отвечал Гейр, который пользовался доверием сестры настолько, что мог сидеть рядом с ней, когда женщины шепчут свои тайны. — Звезда им в обличье дракона! Попадись мне эта старая троллиха… Рагна-Гейда положила ладонь ему на колено, и брат замолчал. Он и сам понимал, что глупо бранить старух, когда сам и выпустил мертвеца из могилы, но его выдержки не хватало на молчание. — Смотри, не рассказывай об этом больше никому! — строго сказала она Ауд, и девушка закивала, стараясь сделать серьезное лицо. — Если дойдет до отца, то ему это совсем не понравится. И все это неправда. Удача Стролингов никуда не делась. Наши родичи выпустили мертвеца, они и загонят его обратно. И если те трое бродяг, что сидят сейчас на кухне, станут об этом спрашивать, так им и скажи! Но слухи все равно ползли среди домочадцев, и это означало, что за пределами усадьбы Стролингов они носятся бурными волнами. Доходили они и до хозяев — таким людям, как Модвид Весло или Логмунд Лягушка, не завяжешь рот платком. Сначала Кольбьёрн не хотел верить слухам, не поверил даже Гриму Опушке, хотя тот настолько славился своей честностью и правдивостью, что даже очень знатные люди порой приглашали его быть свидетелем своих сделок. Но вскоре мертвый оборотень добрался и до своих настоящих обидчиков. Первые вести принесли рабы. Однажды утром они во весь дух прибежали с пастбища, бросив скотину, и у всех вместо лица были бледные личины страха. — Что такое? — гневно воскликнул Кольбьёрн, выйдя на крыльцо. Рагна-Гейда и Гейр выглядывали из-за его плеча, на крыльце дружинных домов толпились хирдманы, из хлевов и конюшен смотрели рабы, потихоньку отталкивая друг друга. — Почему вы бросили стадо? Что вы несетесь, ведьмины дети, как будто за вами гонится мертвец? — Пришел… Он пришел… — бессвязно бормотали рабы и все оглядывались назад. — Кто пришел? — Ста… Старый… — Рабы не смели назвать имя того, кого так боялись. — Тот мертвый оборотень, которого потревожили в могиле! Боясь хозяйского гнева, пастухи взяли себя в руки и рассказали, как все было. В полночь они услышали суматошное мычание и увидели страшную рогатую тень, которая гонялась за коровами по темному загону. А темноте коровы давили и топтали друг друга, а тень кидалась на всех подряд и била рогами. Вопли, стоны, мычание несчастных животный, дикий яростный рев чудовища висел над луговиной, а пастухи до утра сидели в землянке, дрожа от ужаса и призывая богов. С первыми проблесками зари мертвец исчез, а два десятка коров осталось убито или покалечено. Кольбьёрн хёльд послал людей добить коров, а оставшихся пригнать в усадьбу. Фру Арнхильд запретила коптить или солить мясо, а приказала все сжечь. Весь день домочадцы Стролингов ходили тихие и напуганные, дети по углам жутким шепотом обсуждали, что будет, если мертвец явится прямо сюда. Взрослые раздавали им подзатыльники и приказывали прекратить глупую болтовню, но сами невольно ёжились. Еще в сумерках на усадьбе закрыли ворота и все двери домов. Беседа в гриднице не вязалась, в женском покое шептали все о том же, и хозяева рано ушли спать. Натянув одеяла до носа, все ждали полуночи. Но гораздо раньше тишину прорезал тоскливый собачий вой, визг, скулеж. Все повскакали с мест. Было еще не совсем темно — мертвец день ото дня набирался сил — и все, у кого хватило смелости выглянуть в дымовые окошки над дверью, могли видеть высокую и плечистую фигуру, одетую в пятнистую рубаху из оленьей шкуры. На голове у оборотня был шлем из оленьего черепа с рогами, а лицо его было так жутко, что сама Хель рядом с ним показалась бы красавицей. Распухшее, утратившее черты, сине-черное, оно было частью скрыто под шлемом, но нижняя челюсть была видна и противно дрожала, открывая черно-желтые редкие зубы. В руках мертвец держал большое копье на длинном древке, и под лучами луны его наконечник сверкал ослепительным золотым блеском. — Удальцов выйти на вызов не нашлось: фру Арнхильд сказала, что человеческое оружие не возьмет мертвеца. Обойдя дом, Гаммаль-Хьёрт взобрался на крышу и всю ночь просидел там, колотя ногами по скатам и воя таким дурным голосом, что о сне никто не мог и думать. Все домочадцы от самого Кольбьёрна до последнего мальчишки-раба дрожали и взывали к богам. Только на рассвете мертвец грузно сполз с крыши и исчез. Перед крыльцом потом нашли большую яму, а весь двор был истоптал следами оленьих копыт. Не дожидаясь, пока мертвец явится снова, Стролинги собрались на совет. — Ночному Гостю было еще при жизни предсказано, что его погубят его собственные сокровища! — сказала фру Арнхильд. — Поэтому он ушел в могилу живым и взял с собой все, что имел. Старый Строль не решился лезть за ним в могилу. Но для нас ничего не потеряно. Если сила мертвеца заключена в его сокровищах, то их нужно отнять у него, и тогда он погибнет. — Мы этого и хотели! — вполголоса буркнул Скъёльд. — Только он не захотел их отдавать. — Но ведь мертвец теперь выходит из могилы! — сказал Хальм. — И никто не замечал, чтобы он таскал с собой мешки золота. Оно остается в могиле. — Вот тут его и нужно взять! — воскликнул Кольбьёрн, стремясь опередить брата. — Пока мертвец ночью будет бродить, нужно забраться в курган и взять его золото! — Ночью! — с ужасом повторила Рагна-Гейда. Ночью лезть в могилу и каждое мгновение ждать, что выход закроет рогатая тень! — А если он явится обратно, когда вы будете там? — Еще проще! — крикнул Скъёльд. — Он ведь не знает, что дома его ждут гости. И тогда его могила станет его могилой уже навсегда! — Я сам пойду с вами! — воодушевившись, решил Кольбьёрн. — Ничего, сыновья мои! Теперь победа принесет нам еще больше славы, чем если бы в могиле нас ждала горка гнилых костей! Рагна-Гейда кивнула про себя: славы и в самом деле будет побольше. Вот только не окажется ли она для кого-нибудь посмертной? Нет, из Рагны-Гейды не вышло бы новой Гудрун*: она предпочла бы видеть своих отца и братьев менее доблестными, но живыми. — Ты знаешь, отчего бывают горные обвалы? — язвительно спросила фру Оддборг. Модвид Весло с неудовольствием оглянулся: мать стояла позади, грозно уперев руки в бока, и всем видом выражала презрение к собственному порождению. Не ответив, Модвид вздохнул и отвернулся. Зная, что хозяйка сегодня в дурном расположении духа, он с утра ушел осматривать поля, потом сидел в дружинном доме, притворяясь, что обсуждает с кем-то важные дела и не замечает усмешек все понимающих хирдманов. Но от злой судьбы не уйдешь, и фру Оддборг нашла его и здесь. У сыновей Гьюки было злополучное золото, а у Модвида Весло была мать. Она тоже когда-то хотела быть и женой, и матерью хёвдинга. Сначала в неудачах был виноват ее муж, и пережила она его именно затем, чтобы в дальнейших неудачах рода винить сына, то есть Модвида. Ему было тридцать пять лет, и из них четырнадцать он был виноват во всем, включая грядущую Гибель Богов. — Не знаешь? — с ядом, которому позавидовал бы и сам Фафнир, продолжала фру Оддборг. Модвид молчал, зная, что так мать уймется раньше. — Так я тебе расскажу, — охотно продолжала она. — Горные обвалы происходят оттого, что Локи* хохочет и бьется на своей скале. А хохочет он, когда видит таких болванов, как ты! — Мать! — повысив голос, призвал Модвид и повернулся, поднял руки, как будто хотел взять ее за плечи. Ну, не при хирдманах же! Он ведь уже не мальчик! Интересно, Ингстейна хёвдинга мать тоже бранит всеми троллями и турсами*? — Что — мать? — закричала фру Оддборг в полный голос и отступила, чтобы иметь больше простора для битвы. — А скажешь, нет? Сыновья Кольбьёрна тоже порядочные балбесы, как и вся нынешняя молодежь, но они хотя бы пытаются! Когда Хель их спросит, почему они в своей жизни ничего достойного не совершили, они ответят: «Мы пытались!», и Хель упрекнет их в неудачливости, но не в лени! А тебе и сказать будет нечего! — Мать, послушай… — Слушать я буду, когда тебе будет что сказать! Сыновья Кольбьёрна хотя бы раскопали могилу и выгнали мертвеца! Они открыли путь к его золоту! Тебе даже копать не придется! Тебе надо только пойти и взять то, что там лежит! А золото Оленя не увезешь и на трех конях! И вся эта удача и богатство будет наше! И тогда эти Стролинги сами будут навязывать тебе свою дочку! — Мать, я не хочу вытягивать сети, которые поставил другой! — возмутился наконец Модвид. — Про меня скажут, что я люблю попользоваться чужими трудами! — Пусть говорят! Ты забыл, что сказала сама Кольбьёрнова дочка? Так я тебе напомню! Она сказала, что выйдет за того, кто принесет ей лучшее сокровище из кургана. — Она не обещала выйти за того, кто принесет, — проворчал Модвид, снова отворачиваясь. — Она обещала только рог меда. — А, от носа до глаз недалеко! — отмахнулась фру Оддборг. — Сначала привяжи лыжи, а побежишь потом! Или мне самой придется ложиться в могилу с тремя горшками и железными застежками? Ведь ночью этот дохляк околачивается под дверями добрых людей, того гляди, и до нас доберется! А его курган стоит пустым, если не считать золота. Ты понял или мне позвать Тейта Придурка, чтобы он тебе растолковал? Еще засветло четверо Стролингов — Кольбьёрн хёльд, Скъёльд, Гейр и Ярнир — приехали на двор Грима Опушки. — Ты, старая, сможешь узнать, ушел ли мертвец из кургана? — спросил Кольбьёрн у Боргтруд. — Если ты без обмана скажешь нам, когда путь будет свободен, я дам тебе золотое кольцо. — Кольцо из кургана? — ехидно спросила старуха, но гордый хёльд этого не заметил. — Из кургана, — уверенно подтвердил он. — Что, можешь ты это сделать? Боргтруд налила воды в плоскую глиняную миску, пошептала над ней и поставила возле порога. — Пусть кто-нибудь из твоих людей сидит здесь, — сказала она. — Когда мертвец пройдет мимо нашего двора, вода дрогнет. — Вот еще! — возмутились разом Гейр и Ярнир. — Мы — мужчины, а не бабы-ведьмы! Это твое дело — колдовство, ты и сиди над своей водой! — Это не колдовство, а гадание! — поправила их Боргтруд. — Ведь сам конунг участвует в жертвоприношении, а хёвдинги смотрят волю богов во внутренностях жертвенных животных. — Это охота! — хохотнул Кольбьёрн. — И вы будете наблюдать за следом зверя. Посиди ты, Гейр, а то этот длинный заснет и бухнется кувырком с лавки! Мордой в миску! Со вздохом Гейр уселся на край скамьи и уставился в воду. За прошедшие дни ему так надоел мертвец, что даже мечты о золоте не взбадривали. Пропади оно пропадом, это золото! Это у Сигурда Убийцы Фафнира все получалось легко и просто, а им, людям из усадьбы Хьёртлунд, все попытки прославиться принесли пока только одни насмешки и тревоги. Наверное, в Века Асов все было по-другому, а теперь старые пути к славе не годятся. Или люди измельчали? К полуночи Кольбьёрн и Скъёльд начали зевать, Ярнир задремал, опираясь руками о рукоять меча, поставленного между колен. Гейр таращил глаза в миску с водой, боясь заснуть и позорно рухнуть лицом в воду. И вдруг вода дрогнула. Гейр поспешно наклонился над миской, боясь, что ему померещилось в дреме. Но и Боргтруд, сидевшая в женской стороне покоя возле спящих невестки и внучки, вдруг подняла голову. — Он прошел! — шепнула она, и Стролинги без суеты стали подниматься, оправлять оружие. — А почему мы не слышали звука шагов? — подозрительно спросил Скъёльд. — Ты не врешь, старая? Смотри — если он ждет нас в могиле, мы снесем тебе голову! Кто из них в этом случае вернется, чтобы выполнить угрозу, Скъёльд не задумывался. Он вообще не имел такой привычки — задумываться. Это подходит какому-нибудь увечному или дурачку, который видит духов наяву. А здоровому сильному мужчине она ни к чему. Замечая за младшим братом подобную склонность, Скъёльд бранился, приписывая это тому, что Гейр с детства больше дружил с Рагной-Гейдой, чем с кем-то из братьев. — Он прошел не здесь, а под землей! — вразумила Боргтруд. — У мертвых свои тропы. Теперь он выйдет на поверхность не ближе усадьбы Оленья Роща… — Да ты никак смеешься? — возмутился Ярнир, и от его громкого голоса все в покое проснулись, приподняли головы, моргая от света факела. — Брось ее! — оборвал брата Скъёльд. — У нас есть дело поважнее, чем спорить со старой троллихой. Пойдем. Над темной равниной светился серпик молодого, серебристого, чуть желтоватого месяца. Бледный свет падал в разрывы облаков, но облака неслись с огромной скоростью — должно быть, там, наверху, дул сильный ветер. Желтоватые лучи то падали на землю, то исчезали и опять появлялись где-то в другом месте, но все же их свет позволял не сбиться с пути. Кольбьёрн был спокоен, но трое его сыновей изо всех сил старались скрыть дрожь, которую не могли одолеть никакими силами. Однажды они уже были здесь по этому же самому делу, и пережитый ужас напоминал о себе. Напрасно они надеялись, что прогнали его — он лишь затаился в глубине души, как гадюка под корягой, и ждал, когда они вернутся к знакомому месту. А если старуха вольно или невольно обманула их? А если мертвец ждет в могиле? Вот и курган. Увидев его еще издалека Гейр, почему-то сразу успокоился. Курган не следил за незваными гостями исподтишка, как в прошлый раз, пристальным и злобным взглядом. Старуха не обманула, мертвец ушел отсюда. Пологий холм с кучами земли на макушке был мертв и тих, как пустое, невесомое осиное гнездо. В глубине его земляного нутра зияла бездыханная пустота. — Факелы будем зажигать? — вполголоса спросил Ярнир. — Не сейчас, — ответил Кольбьёрн. — Только когда полезем вниз. А пока незачем кому-то еще нас здесь видеть. Оставив коней у подножия, все четверо поднялись на курган. Земля, выброшенная из ямы, была порядком утоптана, их старых следов почти не виднелось — зато во множестве были следы оленьих копыт. Следы мертвого оборотня. Они вели и в яму, и из ямы, перекрывали друг друга, отмечая многократные переходы мертвеца туда и обратно. Отверстие ямы было полно густой чернотой. Казалось, у нее вовсе нет дна, и в глубине ждет безрассудного сама Хель. — Я полезу! — твердо, с вызовом сказал Скъёльд, готовый спорить даже с отцом. После позора, испытанного в прошлый поход за золотом, для Скъёльда стало жизненно важно первым побывать внизу и вернуться с добычей. — Полезай! — добродушно согласился Кольбьёрн. — Там, я думаю, хватит на всех. Возле ямы еще валялись осиновые бревна, служившие опорой в прошлый раз. Даже веревка осталась старая, но прикасаться к ней никому не хотелось, и привязали новую. Бревно подтащили к яме, положили сверху, и Скъёльд стал спускаться. Гейр тем временем выбил искру и раздувал огонек на клочке сухого мха. Ярнир держал наготове факел, то и дело заглядывая в яму, хотя разглядеть там что-нибудь было совершенно невозможно. Стиснув зубы, Скъёльд спускался, изо всех сил гоня прочь воспоминание о цепкой руке, впившейся ему в щиколотку. Ему было нестерпимо жутко, но он не давал воли страху; по лицу тек холодный пот, рубаха противно липла к спине, но руки делали свое дело. В полной темноте не было ни времени, ни расстояния; Скъёльд задыхался в холодном неподвижном воздухе, умершем много веков назад. И вдруг ноги его коснулись какой-то неровной, сыпучей поверхности. Не выпуская веревки, Скъёльд поставил сначала одну ногу, нажал. Нога не провалилась, и тогда он поставил другую. Под подошвами сапог скрипели и проминались какие-то твердые обломки, слышалось легкое позвякивание. Под ногу попалось что-то большое, твердое, острым краем резануло подошву даже через сапог. — Давайте факел! — сдавленно крикнул Скъёльд, подняв голову к смутно светлеющему пятнышку, видному далеко-далеко наверху. Пустота внутри кургана задрожала, возмущенная вторжением в ее холодный многовековой покой. — Ты на дне? — прозвучал в ответ голос отца, изломанный и искаженный в стенках колодца. Он был неузнаваем и странен, как отзвук другого мира. Да так оно и было — родичи остались в мире живых, а Скъёльд вступил в мир мертвых. — Да, — глухо ответил он, и от звука его голоса трое оставшихся наверху невольно содрогнулись. У Гейра мелькнула жуткая мысль, что им отвечает мертвец, неслышно расправившийся со Скъёльдом и теперь ждущий их. Конечно, Гейр никому не сказал об этом, а торопливо зажег факел и передал его отцу. Кольбьёрн держал, а Ярнир привязывал веревку к рукояти, и от волнения никак не мог справиться с узлом. — Быстрее! — крикнул Скъёльд, нетерпеливо сжимая кулаки. Он видел наверху отблески огня, и ему страстно хотелось скорее получить факел, осмотреться и убедиться, что мертвец не затаился в углу и не бросится на него вот сейчас. Хотелось прижаться спиной к стене, но стен не было видно, и Скъёльд не решался сделать вслепую ни шагу. Глухая темнота могилы душила его, с каждым вздохом наполняла грудь, как яд, и неясное тревожное чувство толкало Скъёльда скорее уходить отсюда, пока дыхание подземелья не отравило его и не подчинило миру мертвых. Уйдя отсюда телом, мертвец оставил в могиле свой дух, и присутствие его ощущалось кожей, слухом — всем существом. Наконец привязанный факел стал медленно опускаться. Постепенно внутренность могилы осветилась. Теперь Скъёльд видел, что смертные покои Старого Оленя не уступают жилищу иного бонда: здесь было не меньше пяти-шести шагов и в длину, и в ширину. Посередине, в трех шагах от Скъёльда, стояло высокое сидение с двумя резными столбами по сторонам. Пустое. А весь пол был усыпан золотом. Тусклые желтые, с зеленоватым отливом груды состояли из неисчислимого множества колец, обручий, застежек, цепей, чаш, кубков, блюд, бляшек, гривен, непонятных обломков, просто гладких камушков-самородков. Вот оно, золото, хранящее дух мертвеца и его силу. Это оно в полный голос заявляло о себе, душило… и оно же будет давать силу новым хозяевам, как только они завладеют им. Скъёльд смотрел вокруг, забыв и о мертвеце, и о своем страхе. Но и ожидаемой радости не было: ему не верилось, что это — золото. Ну, окажись тут ларец или сундук — вот это была бы добыча. Настоящего золота не бывает так много. Золото — это перстень на руке, застежка на плече, кубок в руках у конунга. Но не целая груда, по которой можно ходить ногами! У Скъёльда было странное чувство, что его обманули. — Ну что, есть там что-нибудь? — нетерпеливо крикнул сверху отец. Трое оставшихся над ямой видели неясные отблески внизу, но не могли разглядеть, что это такое. Скъёльд вынул из-за пояса кожаный мешок, присел на корточки и стал собирать в мешок золото из-под ног. Сначала приходилось грести одной рукой, но так дело шло медленно, и он поставил мешок, стал черпать двумя горстями, стараясь не оцарапать ладони о какую-нибудь застежку. Наткнулся на что-то круглое, с чеканным узором, повертел в руках. Похоже на блюдо, но совсем плоское, и странная шишка посередине внешней, узорчатой стороны, как умбон щита. Такое блюдо и на стол не поставишь, не держать же все время в руках… А, ладно! Скъёльду было не до рассуждений, и он с усилием стал запихивать блюдо в мешок. Что бы там ни было — это золото, и из одной этой штуки Хальм наделает столько колец или наплечных застежек, что весь Квиттинский Север лопнет от зависти. И внезапно до Скъёльда дошло, что все это — настоящее золото, огромное сокровище, их законная добыча. Его прошиб горячий пот, голова закружилась от восторга, от ощущения неисчислимого богатства и удачи. С лихорадочной поспешностью Скъёльд принялся наполнять мешок, пихая ковши и гривны кое-как, лишь бы поскорее; перстни и мелкие самородки сыпались у него между пальцами, как речные камушки, а он все греб, уже не боясь поцарапаться, и ощутил досаду, когда в раздутый мешок уже нельзя было впихнуть больше ничего. — Гляди-ка, хёльд, а ведь нас опередили, — прошептал Рандвер Кошка. — Я вижу там чьих-то коней… Трех… нет, четырех. Модвид Весло придержал коня. Два хирдмана позади них тоже остановились. А Рандвер вглядывался в неясное движение возле кургана: воспитатель Модвида славился редким умением видеть в темноте. — Но это не мертвец? — шепнул Модвид. — Нет, конечно. У него у самого копыта, а бегает он быстрее лошади — зачем ему лошадь? Видно, не только твоя мать догадалась, что можно пошарить в кладовках у мертвеца, пока сам он ходит прогуляться. — Что же будем делать? — А разве четыре человека для нас опаснее, чем один мертвец? Нас тоже четверо. Вот здесь и пригодятся наши шлемы. И пусть утром чья-то другая хозяйка бранит своих сыновей, верно? Рандвер тихо засмеялся, вытащил из просторной седельной сумки шлем, украшенный ветвистыми оленьими рогами. Улыбаясь в темноте, Модвид надел такой же. Это была его выдумка: на нем и на всех его спутниках были длинные накидки из оленьих шкур, и для каждого был припасен шлем с оленьими рогами. Наряд был приготовлен на случай встречи с мертвецом: увидев собственное подобие, он наверняка будет сбит с толку, а это даст его противникам несколько лишних мгновений. А теперь, когда у них появились соперники-люди, этот наряд еще более кстати! Натягивая шлем, Модвид усмехался. Уж этим утром не его мать будет упрекать сына в неудачливости! С трудом — это при его-то железных руках! — вскинув на плечо тяжеленный кожаный мешок, Ярнир грузно затопал вниз с кургана к лошадям. Твердый округлый край какого-то блюда впился ему в плечо, и Ярнир торопился скорее пересыпать ношу в седельные сумки и бежать за новой. Он уже сбился со счета — то ли это пятый мешок, то ли шестой. Скъёльд внизу нагребал золото, а отец и братья наверху принимали его и перегружали на коней. Заталкивая в седельную сумку неудобное блюдо, Ярнир вдруг заметил в темноте какое-то движение. Мигом насторожившись, он вгляделся, хотел окликнуть родичей… и вдруг на землю упал лунный луч, и в желтоватом свете Ярнир увидел четко обрисованный рогатый силуэт. Тот был шагах в тридцати от него, но быстро приближался, и Ярниру казалось, что он различает хриплое дыхание, похожее на храп усталого коня. — Э-эа-а-а! — завопил он, желая окликнуть родичей и не в силах произнести хоть одно членораздельное слово. Трое на кургане разом вздрогнули, повернулись к нему, и Гейр вскрикнул: он тоже увидел мертвеца. — Хватит, хозяин вернулся! — крикнул Кольбьёрн вниз. При упоминании хозяина со Скъёльда мигом слетела жадность: бросив наполовину пустой мешок, он подпрыгнул, уцепился за веревку и резво полез наверх. Как ни жалко было что-то оставлять, жизнь была дороже. В несколько мгновений он оказался на вершине кургана и вместе с родичами бросился к коням. — Скорее, скорее! — Ярнир размахивал мечом, тараща глаза во тьму, где опять пропал мертвец. Факел остался в могиле, луна спряталась, прохладный ночной воздух был полон жути: так и казалось, что руки невидимого мертвеца уже тянутся к твоему горлу, вереск тревожно шуршал под невидимыми ногами. Четверо мужчин из славного рода Стролингов бежали так, как им не полагается уметь: быстро и без оглядки. Вскочив на коней, они погнали их вскачь от кургана. — У-у-ур-р-р! — взревел вдруг низкий голос прямо возле морды передней лошади. Гейр резко натянул поводья, а рогатый силуэт, смутно различимый в темноте, вырос прямо перед ним. — Он здесь! — сдавленно крикнул Гейр, одной рукой вцепившись в поводья, а другой выхватывая меч. — Мое золото! — голосом, подобным боевому рогу, низко и мрачно ревел мертвец. Потея и плохо соображая от страха, Гейр почти вслепую отмахивался мечом, но мертвец ловко уклонялся. В его руках тоже блеснуло какое-то оружие, и он с размаху рубанул по боку лошади, чудом не задев ногу всадника. Лошадь с громким ржанием взвилась на дыбы, забилась; Гейр выронил меч и вцепился холодными пальцами в гриву, едва не вылетел из седла. С грохотом и звоном золото посыпалось на землю из разрубленной седельной сумки, а напуганный конь вслепую помчался по темной равнине, не слушаясь всадника. Кольбьёрн хёльд отчаянно бился с мертвецом, стараясь достать его с коня секирой, но рогатый оборотень ловко прикрывался щитом, как будто был выучен в дружине самого хёвдинга. Сейчас он казался меньше ростом, чем когда приходил на двор усадьбы, но стал гораздо более ловким и увертливым. Копье в его руках сверкало острием возле самого лица Кольбьёрна, и тому никак не удавалось перерубить древко. И копье было не то, с каким мертвец в первый раз приходил на усадьбу, а простое, как у всех. Но Кольбьёрн даже не удивился тому, что мертвец пользуется человеческим оружием: было не до того. Вдруг мертвец ловким обманным движением ударил копьем в седельную сумку; кожа с треском лопнула, и золотой поток хлынул по лошадиному боку. Кольбьёрн взвыл, как если бы это была его собственная кровь, но мертвец вдруг отскочил и растворился во мраке. По всей равнине стоял вой, рев, крики, как будто целое полчище троллей сошлось в битве. Гремел конский топот, что-то кричал далеко впереди Ярнир, звенели клинки. Возле кургана взвился к темному небу волчий вой; обезумевшие лошади вскачь неслись в разные стороны, всадники судорожно цепляясь за гривы, уже не помня о золоте и мечтая только не сломать шею в этой бешеной скачке. Стролинги привезли домой одну седельную сумку золота — с коня Скъёльда — и несколько вещичек, застрявших в лохмотьях остальных. Плотные кожаные сумки были располосованы острым железом, а золото осталось там, на вересковой равнине возле кургана, рассеянное на несколько перестрелов*. То странное круглое блюдо, удивившее Скъёльда, оказалась в этой, уцелевшей сумке. Когда измученные и раздосадованные мужчины ранним утром вернулись домой и при всех домочадцах высыпали свою добычу прямо на пол возле очага в гриднице, Рагна-Гейда сразу выхватила из тускло желтеющей кучи «блюдо» с узорной шишечкой посередине. Недоуменно хмурясь, она повертела его в руках, и вдруг ее осенило воспоминание. На самых старых поминальных камнях выбиты изображения женщин, у которых юбка застегнута на животе как раз такой штукой. Сейчас женщины носят платья и застегивают их на плечах, так что им с матерью это не пригодится. Рагна-Гейда выпрямилась и приложила древнюю застежку к своему животу, немного сбоку, ближе к правой стороне, как носили женщины пять веков назад. Со странной улыбкой оглядев домочадцев, она вдруг захохотала, как безумная. Сколько дней они возбужденно обсуждали сокровища мертвеца, сколько ночей не спали, слушая его вой на дворе и стук на крыше. И вот она, добыча! Добыча, за которую ее отец и братья могли поплатиться жизнью. Прижимая к животу древнюю застежку из наследства праматерей пятивековой древности, Рагна-Гейда хохотала, и постепенно все родичи и домочадцы стали хохотать вместе с ней. Собственные голоса казались им странными, по щекам Кольбьёрна ползли слезы, и дикое напряжение, смесь жадности и ужаса, постепенно спадало с них. Так или иначе, но золото покинуло могилу и основа силы мертвеца подорвана невозвратимо. Эрнольв не любил бывать в конунговой усадьбе Аскргорд, и тому имелось немало причин. Еще пока они с Халльмундом были детьми, их бабка Торфинна, сестра старого конунга Тородда, отданная замуж за их деда Халльварда, часто приводила внуков в гридницу конунгова двора и рассказывала обо всех их предках, которые жили тут и правили фьяллями. «И вы могли бы править, если бы ваша родня была чуть порасторопнее!» — неизменно прибавляла она в конце. Еще до появления сыновей Хравна на свет произошла какая-то темная история: бабка будто бы подбивала деда захватить власть, пока ее брат Тородд конунг был в заморском походе и, по слухам, погиб, и будто бы часть фьяллей готова была признать Халльварда из Пологого Холма своим конунгом… Но то ли дед не решился, то ли Тородд конунг неожиданно вернулся, — короче, конунгом остался Тородд, а род из Пологого Холма остался в Пологом Холме. С головами на плечах, что тоже совсем неплохо. Но всю жизнь при виде этой гридницы, разделенной на две половины стволом огромного ясеня, который рос из пола и уходил кроной выше крыши, Эрнольву делалось не по себе — как будто ему показывали вещь, которую он пытался украсть. Сейчас в гриднице было людно и дымно от множества факелов на стенах. Развешенное оружие наполняло все помещение резкими железными отблесками, и Эрнольв жмурил единственным глаз, чтобы этого не видеть. — Сегодня мы пируем здесь в последний раз, — разносился по гриднице негромкий, даже немного небрежный, но уверенный голос Торбранда конунга. — Через три дня я еду на север. За осень и начало зимы мы успеем объехать всю страну, и к середине зимы у нас будет войско, с которым нас уже не будет ждать неудача. Я хочу еще раз услышать от вас, все ли едут со мной. — Все! Мы едем с тобой, конунг! Пусть у нас будет одна судьба с тобой! — вразнобой, громко, с преувеличенной решимостью ответили ему десятки голосов. — Среди нас нет трусов! — Хотел бы я поглядеть на того, кто ни во что не ставит свою честь и может спокойно спать, проглотив такое поражение и позор! — с вызовом крикнул со второго почетного места Хродмар ярл, сын Кари ярла из усадьбы Бьёрндален. В последние месяцы он утвердился на этом месте так надежно, что странно было бы увидеть напротив конунга кого-то другого. Глядя на Хродмара, трудно было поверить, что именно этот человек так отчаянно рвется вновь и вновь испытывать свою удачу, которая в последнее время решительно повернулась к нему спиной. Еще в начале этого лета ни одна женщина не могла пройти мимо Хродмара сына Кари, не оглянувшись: он был красив, как сам Бальдр*, весел, как Эгир*, говорил кеннингами* и смеялся над попытками невежд разгадать смысл его речей. Однако злая судьба подстерегла его сразу на всех дорогах: переболев «гнилой смертью», он тоже стал уродливее тролля. Полюбив девушку и обручившись с ней, он навек лишился ее после того, как ее отец, квиттинский хёвдинг Фрейвид, стал смертельным врагом Торбранда конунга. В том злосчастном походе Хродмар потерял отличный корабль, который подарил ему Торбранд конунг. Казалось бы, смирись, приноси жертвы и жди, когда счастье вернется. Но Хродмар не желал смиряться. Он этого просто не умел. — По-моему, не все в этом доме хотят идти с нами, конунг! — громко сказал Хродмар. — Я не слышал ваших голосов, Хравн и Эрнольв из усадьбы Пологий Холм! Повернув голову, Эрнольв наткнулся на пронзительный, вызывающий взгляд голубых глаз Хродмара. Знакомые ясные глаза ярко сияли на новом, еще непривычном уродливом лице и смотрели как из-под личины. Хродмар остался так же горд и самоуверен, как был прежде, но стал более суров и непримирим нравом. Раньше все вокруг были его друзьями, а теперь многим приходилось опасаться, как бы не попасть в число его врагов. — Вот-вот, родич, спроси у них! — крикнула с женского стола йомфру Ингирид, разряженная, как на собственной свадьбе. — Что-то я дома не слышала разговоров о близком походе! Хравн не хотел брать ее на пир, но она обещала явиться пешком в обход фьорда (на что понадобилось бы не меньше суток) и всем рассказать, как дурно с ней обращаются в доме воспитателя. Ее род был гораздо лучше, чем ее нрав: она была побочной дочерью Бьяртмара Миролюбивого, конунга раудов, и приходилась Торбранду двоюродной сестрой. Вот только держать ее в доме он не захотел и спровадил к другим родичам — к Хравну и Ванбьёрг. — Я тоже не слышал от вас о желании идти в новый поход, — спокойно сказал Торбранд конунг, знаком велев остальным помолчать. Его лицо с длинным носом и тонкими губами было невозмутимым до равнодушия, блекло-голубые, почти бесцветные глаза смотрели холодно, и только соломинка в уголке рта подрагивала, что выдавало душевное беспокойство. — Может быть ты, Хравн хёльд, не веришь в мою удачу? Или твой сын хочет просидеть весь век дома с женщинами, вместо того чтобы мстить за брата? Хравн вздрогнул, и Эрнольв быстро встал на ноги, чтобы не дать отцу ответить. — Если бы кто-нибудь другой обвинил меня в подобном, конунг, то больше ему не пришлось бы обвинять никого и ни в чем! — твердым, чуть прерывающимся от сдержанной ярости голосом воскликнул Эрнольв. — Но я не верю, что ты хочешь обидеть своего родича. Ты знаешь, что это не так! — Нет, я не знаю. — Торбранд конунг немного переменил положение, передвинул соломинку в другой угол рта и посмотрел на Эрнольва с ожиданием, как будто готовился слушать долгую сагу. — Я все еще не понял, почему ты, Эрнольв, и твой отец не хотите мстить квиттам, которые и вам причинили не меньше бед, чем нам всем. Что с твоим лицом, Эрнольв? Почему у тебя только один глаз? И где твой брат Халльмунд, почему его нет среди нас? Молчишь? — Торбранд оперся на подлокотники кресла и наклонился вперед, голос его окреп и возвысился. — Среди нас нет рабов, чтобы торопиться с местью, но нет и трусов, чтобы откладывать ее до Хирдманы и гости в гриднице замолкли, даже женский стол притих. Все ждали ответа Эрнольва, но он молчал, отчаянно пытаясь собраться с мыслями, найти слова для тех противоречий, которые мучили его со дня возвращения. Да, и глаз у него остался один, и брат погиб — но кому же за это мстить? «Гнилую смерть» на Аскрфьорд наслали ворожбой квитты, и чудовищного тюленя вызвала из пучин какая-то квиттинская ведьма, при упоминании о которой Хродмара передергивает. Эту ведьму, а заодно и всех квиттов, считают своими врагами Хродмар, Торбранд и еще многие другие, кому хочется добычи и воинской славы. Но зачем напрасно вести людей на гибель, если боги не с нами? Эрнольв чуть не застонал от тоски: был бы на его месте Халльмунд, он бы живо нашел нужные слова, убедил конунга, заставил бы всех смотреть себе в рот. Халльмунда невозможно было остановить, он мчался вперед неудержимо, как морской вал в бурю. А Эрнольва давили и оглушали десятки глаз, устремленных на него с вызовом и недоброжелательством. «Кто ты такой и почему смеешь стоять у нас на пути? — громко спрашивали они. — Как ты смеешь думать, что ты один прав, а мы нет?» — Я никогда не звался трусом… — начал Эрнольв, поскольку молчать дальше было невозможно, и по старой привычке прижал к груди золотой полумесяц. — Я не боялся идти в битву, если в ней есть надежная цель… И вдруг что-то случилось в глубине его души: словно треснул лед и проснулся весенний родник. Новая сила хлынула в жилы, Эрнольву стало легко, как будто сама валькирия взяла его в объятия и понесла над землей; слова, мгновение назад тяжелые и редкие, вдруг взвились целым роем и кинулись на язык, толкаясь и тесня друг друга. — Я слышал, что в древние времена прославляли конунгов, которые сумели сами выбрать час своей смерти! — громко и быстро заговорил Эрнольв, чувствуя, что какая-то теплая и мощная волна несет его помимо воли. — Один даже умудрился сжечь себя в доме вместе с дочерью и дружиной, потому что не хотел уступить в битве многочисленным врагам. Но мне не думается, что и в наше время такого человека назовут героем, а не трусом и глупцом, который сам завел в ловушку себя и дружину и побоялся даже взять в руки оружие. Доблесть — великое достояние, но и ум никому еще не мешал. И тебя, Торбранд конунг, никогда еще не называли неосторожным. Да, только раб мстит сразу, потому что дело мести нужно как следует подготовить. Важнее этого долга у высокородного человека нет ничего. Но спроси сам себя: кому ты собираешься мстить и хорошо ли готов к этому? Наши враги — квиттинские ведьмы и чудовища. Разве у нас есть умелые и могучие колдуны, чтобы бороться с квиттинскими ведьмами? Разве у нас есть хотя бы одно знамение от богов, что они одобряют нашу войну и не лишат нас удачи? Знамений неудачи мы видели гораздо больше. И не обвиняй меня в трусости — я хочу лишь одного: чтобы твои силы и силы племени фьяллей не растрачивались по-пустому. — Я и не хочу тратить силы по-пустому, — ответил Торбранд конунг, быстро двигая соломинку из стороны в сторону. В его голосе было заметно удивление: он не ожидал от Эрнольва такого красноречия. — Я больше не пойду с маленькой дружиной, надеясь разгромить только одну усадьбу и уничтожить ведьму, которая все это начала. Всю осень и начало зимы мы будем собирать войско. Мы разобьем самого квиттинского конунга Стюрмира, и больше ни одна ведьма, сколько их ни есть, не посмеет замыслить что-то нам во вред. А что касается знамений… — То откуда же им взяться, добрым знамениям? — снова заговорил Эрнольв, вклинившись в первую же заминку Торбрандовой речи. — Может быть, я позабыл: зачем твои ярлы Модольв и Хродмар плавали в начале лета на Острый мыс? — За железом! — ответил сам Хродмар. — И мы его привезли! — Даже самое лучшее оружие ломается, — продолжал Эрнольв. — Нам понадобится еще, и где мы его возьмем? Ты задумал слишком большую войну, конунг. Я не знаю, с чего она началась, но теперь она разворачивается уж слишком широко. — Квитты сами хотели этой войны! — подал голос Модольв ярл, на круглом добродушном лице которого сейчас была непривычная суровость. — Когда мы были на Остром мысу, в усадьбе Гримкеля Черной Бороды, там мы видели мало дружелюбия. А у Гримкеля на языке всегда то, что на уме у его родича Стюрмира конунга. Они не хотели продавать нам железо. Если бы мы не напали на них, они сами напали бы на нас. — А нашим бондам хватает железа, чтобы обрабатывать землю! — сказал Эрнольв. — Если ты позовешь их на войну, мало у кого хватит духу отказать тебе, конунг, но кто останется выращивать ячмень? С тобой охотно пойдут ярлы и хирдманы, но бондов едва ли обрадует твой призыв. — Он обрадует всякого, кто не трус! — крикнул Хродмар ярл. Сам он явно не был трусом, а собственные стремления поглощали его слишком полно, чтобы он мог всерьез задуматься о нуждах кого-то другого. — Многие бонды следующей весной смогут засеять свою пашню серебряными эйрирами, — сказал Торбранд конунг, и дружина, уставшая от напряженного спора, встретила его слова радостным гулом. — И сейчас я хочу услышать от тебя только одно слово, Эрнольв сын Хравна: ты пойдешь со мной? — Да, — одним словом ответил Эрнольв и сел на место. По дороге домой через фьорд Эрнольв молчал и налегал на весло. Он сам удивлялся, откуда все это в нем взялось: эта ярость, эта готовность спорить, находчивость, напор, вера в свою силу противостоять многим — все то, чего ему раньше не хватало. Эрнольва никогда не называли робким или неуверенным, он не стыдился себя и мог спорить с каким-нибудь одним человеком, пусть даже очень знатным, вроде того же Хродмара. Но раньше ему и в голову не приходило, что один человек может спорить со всеми. Один не может, не имеет права быть правым, когда все ошибаются. «Пусть они ошибаются — я лучше ошибусь вместе со всеми, чем останусь в одиночестве своей правоты,» — примерно так считал раньше Эрнольв. Собственное красноречие и решимость, так удивившие конунга, еще больше удивили его самого. Оказывается, можно и по-другому. Можно спорить, можно что-то доказывать… Но идти в поход все равно придется. — Что-то ты сегодня был красноречив на редкость! — приговаривала Ингирид, сидевшая на носу большой лодки. Она куталась в плащ, выставив наружу только розовый от вечерней прохлады носик и блестящие ехидным задором глаза. — Как будто тебе шептал на ухо сам Один! Уж не влюбился ли ты в кого-нибудь? — вдруг сообразила она и подалась поближе к Эрнольву, пытаясь разглядеть в сумерках его лицо, но он в досаде отвернулся. — Если в Эренгерду, то даже и думать не смей! — Ингирид хихикнула. — И совета умнее тебе не подаст ни один из богов. Эренгерда слишком хороша, чтобы согласилась пойти за такого уро… такого красавца, как ты. А Кольбейн задумал выдать ее за конунга. Пусть меня возьмут тролли, если это не так! Бедный мой родич Торбранд конунг! Спасите меня боги от таких родичей, как Кольбейн Косматый и Асвальд Сутулый! Впрочем, надеюсь, ко времени их свадьбы меня здесь уже не будет. — Я надеюсь, тебя здесь не будет гораздо раньше, — только и ответил Эрнольв. Торбранд мог бы любить их и побольше: Хравн и Ванбьёрг оказали ему немалую услугу, согласившись держать Ингирид у себя в доме. К тому времени, когда лодка пересекла фьорд и Хравн с сыном дошли до дома, Эрнольв уже успокоился и даже приободрился. — Может, совсем не плохо, что я тоже пойду в этот поход, — говорил он матери и Свангерде после того, как Хравн рассказал о его горячей речи. — Ведь нужно найти второй полумесяц. Половинки, конечно, притягиваются друг к другу, но едва ли вторая придет сюда сама, если я буду сидеть на берегу и смотреть на море. Удачу испытывают только в пути и находят только в пути. Я пойду с конунгом на Квиттинг и найду того, кто носит наш амулет. — А если он давно продал свой полумесяц? — предположила Свангерда. — А если он будет переходить из рук в руки? Ты потратишь на эти поиски всю жизнь. — Нет, не думаю. — Эрнольв покачал головой. — Тордис сказала, что тот человек носит полумесяц. А если он надел его на шею, то снять его будет нелегко. Притяжение дает о себе знать, даже если он понятия не имеет, что половинок две и где-то есть вторая. — Я не думаю, что эти поиски будут легкими, — сказала фру Ванбьёрг. Ей очень не нравилась эта затея, и решенный отъезд сына ее сильно огорчил. — Как ты будешь искать? Ведь на войне не до поисков. — А как же Хродмар? — В душе Эрнольва опять шевельнулся источник красноречия. — Ему еще труднее. Он вызвал на поединок сына квиттинского конунга и назначил ему встречу в день Середины Зимы*. Как он поедет туда? А как он будет искать свою невесту? Хотя и говорят, что он от нее откажется, но он уж слишком яростно рвется на Квиттинг. Наверняка он надеется ее разыскать. — Э-э, на Хродмара ты не гляди! — Фру Ванбьёрг махнула рукой. — Хродмар богат удачей, чего не скажешь теперь о нас. Так что его меч нам не по руке. — Что-то не видно его удачи, — не сдавался Эрнольв. — Он был красивее всех, поэтому из-за «гнилой смерти» потерял гораздо больше, чем я. И я не сватался к дочери квиттинского хёвдинга. И мое родство с конунгом я не потеряю, пока мы оба с ним живы. — Зато у Хродмара два глаза! — вставила ехидная Ингирид. Эрнольв не ответил, глядя на Свангерду. Сидя напротив него на скамье, она было засмотрелась в стену, забыв про общий разговор, но, почувствовав его взгляд, тихо вздрогнула, очнулась и виновато улыбнулась ему. Хродмар еще может вернуть свою квиттинскую невесту. Но и для Эрнольва все может сложиться гораздо удачнее, чем обычно у людей, потерявших братьев. Когда он вернется из похода, Свангерда уже перестанет горевать и сможет подумать о новой любви. Вот только будет ли она его ждать? Когда все расходились спать, фру Ванбьёрг задержалась на пороге хозяйского покойчика, пристроенного к гриднице, и окликнула Эрнольва. Он обернулся. — Знаешь, что я думаю? — загадочно и немного неуверенно сказала фру Ванбьёрг. — Что? — спросил Эрнольв, ожидая знакомых слов о необходимости скорее справлять свадьбу и готовясь ответить на них улыбкой. — Тот человек, который носит второй полумесяц, должно быть, большой спорщик! Мать скрылась в спальном покое и закрыла дверь, а Эрнольв остался стоять у порога, обдумывая, что же это значит. В первую ночь после похода к кургану Стролинги не ложились спать, а до рассвета просидели с оружием возле горящего очага, ожидая, что мертвец явится требовать свое добро назад. Но он не пришел — должно быть, потеря сокровищ и правда подорвала его силу. Утро усадьба Хьёртлунд встретила ликованием, торжествуя победу. — Ну, что я говорил! — восторженно кричал Кольбьёрн хёльд, и его радостный голос достигал самых дальних уголков дома. — Чтобы мы, потомки Старого Строля, и не одолели какого-то жалкого вонючего дохляка! Больше ему не гулять у нас на дворе! А если явится, то мы быстро заставим его голову расти из зада![16] Счастливые своей победой Стролинги не замедлили оповестить о ней всю округу. Кольбьёрн хёльд даже думал устроить пир, но умный Хальм намекнул брату, что такое торжество преждевременно, пока сам мертвец не уничтожен. Потеря части сокровищ уменьшила его силу, но не обезвредила совсем: Старого Оленя несколько раз видели бродящим вокруг усадеб, хотя трясти столбы и взбираться на крыши он больше не пытался. Вигмар узнал о славной победе от Гейра, встреченного на усадьбе Боярышниковый Холм, куда сам Вигмар заехал заказать тамошнему кузнецу новое копье взамен утопленного на побережье. — Тебе стоит поторопиться, если ты не хочешь опоздать! — весело сказал ему Гейр, показывая золотое кольцо у себя на пальце. Обычно сдержанный, сейчас он улыбался во весь рот, подтверждая этим необычность события. — Мы уже привезли домой золото из кургана. — А голову мертвеца вы привезли? — почтительно поинтересовался Вигмар. — Теперь и до этого недалеко! Вигмар усмехнулся, но ничего не сказал. Он как будто вовсе не верил в такую возможность. — Что ты смеешься? — обеспокоенно воскликнул Гейр. Лисица, конечно, был пристыжен их успехом, но не так сильно, как хотелось бы. — Тебе легко веселиться — тебя-то мертвец не хватал за ноги! — А я не был так глуп, чтобы лезть к нему ногами вперед! — весело ответил Вигмар. — Наверное, ты знаешь какой-нибудь другой способ! — с азартом воскликнул Гейр, с удовольствием предвкушая, что сейчас-то Лисица не найдет ответа. — Может быть, ты сумеешь встать на его тайные подземные тропы? Или найти еще какой-нибудь способ с ним расправиться? Только имей в виду: прежде чем вызывать его на бой, нужно лишить его золота. Мы забрали немало, но еще больше у него осталось. Может быть, ты заберешь остальное и в придачу его голову? Правда, достойного оружия у тебя больше нет — ведь в жаркой схватке твое копье так раскалилось, что ты отдал его остудить морским великаншам. Вот, кстати! У нашего ночного гостя есть отличное копье! Ты его не видел? Он приходил к нам в усадьбу с копьем! Оно все в золоте и сверкает в темноте! Этот разговор лишил Вигмара остатков покоя. Ждать было больше невозможно: чего доброго, Стролинги сами покончат с мертвецом, а он станет посмешищем всей округи. И Рагна-Гейда сочтет его пустым болтуном вроде Атли Мохового Плаща. Мысли об этом были горше полыни. Всю ночь после встречи с Гейром Вигмар толком не спал: внутреннее чувство будоражило, подталкивало, словно кто-то шептал в глубине души: торопись, торопись, пришел твой час. Ничего не бойся, соберись с силами, и у тебя все получится. А припрятанное на потом достается кошкам. К силам и способности что-то сделать это тоже относится. Но с какого конца взяться за подобное дело? Сидя на лежанке, обняв колени и глядя в темноту, Вигмар перебирал в памяти все, что слышал о Старом Олене, вспоминал свой страх при встрече с ним и подбадривал себя воспоминанием о том стыде. Гаммаль-Хьёрта невозможно одолеть простым оружием. Более неудобного противника трудно и придумать: он уже не живой, но и не мертвый. Он — не в Мидгарде* и не в Хель, а так, болтается, не принятый ни одним из миров. Как раз такие — самые опасные. Бродячий берсерк между живыми и мертвыми. Но зато и одолеть его — подвиг, достойный Сигурда. У мертвеца есть хорошее копье. Чем заказывать себе новое оружие у Арнфинна Кузнеца из усадьбы Боярышниковый Холм, не лучше ли взять то, что бродит по долинам и пугает добрых людей? Следующий вечер застал Вигмара в долине, лежавшей к северу от усадьбы, возле огромного серого валуна. Этот валун, собственно, и дал название усадьбе Хроара: он назывался Серым Кабаном, хотя в его сглаженных ветрами очертаниях можно было бы с таким же успехом разглядеть медведя или барана. В день Середины Лета* у камня приносили жертвы: он стоял здесь не просто так, а охранял границу Квиттинга. Ибо здесь земля квиттов кончалась. За пустошью, украшенной Серым Кабаном, начиналась долина, в которой пас своих овец Бальдвиг Окольничий, плативший подати конунгу раудов. К счастью, он был человек нежадный и миролюбивый, и никогда не обижался, если Вигмару случалось подстрелить какую-нибудь дичь уже за спиной у Серого Кабана… Спешившись, Вигмар пустил коня отдохнуть, а сам подошел к камню и сел на землю, прислонясь спиной к его шероховатой поверхности, сложенной из крупных серых, черных, белых зернышек. Бок камня, нагретый на солнце, был приятно теплым, от земли душисто пахли травы. И не подумаешь, что уже скоро осень. До осеннего тинга осталось две луны. Вигмар любил это место и часто сидел, прислонясь спиной к Серому Кабану и глядя в землю раудов, как в тот свет. Общение с иными мирами прибавляет мудрости. Именно здесь ему двенадцать лет назад явилась маленькая, не больше котенка, огненная лисичка. Тринадцатилетний Вигмар лишь недавно был опоясан мечом и напряженно размышлял, как бы ему обзавестись подходящим духом-покровителем. И дух сам его нашел. После этой встречи Вигмар стал заплетать пятнадцать косичек — по числу хвостов Грюлы. — Вигмар! — вдруг окликнул его задорно-ласковый и игривый голос. Чтобы он, обладающий слухом оборотня, в тишине не услышал чужих шагов! Вигмар взвился над землей, быстро оглянулся сразу во все стороны… и никого не увидел! Звук голоса показался ему странным: он был приглушенным, как будто раздавался из-под земли. — Вигмар! — снова позвал голос. На этот раз он звучал яснее, ближе, и в нем слышался сдавленный смех. Так могла бы звать шаловливая девчонка-подросток, и она была где-то совсем близко. — Где ты? — окликнул Вигмар, не зная еще, кого зовет. Но он уже догадывался, и от этой догадки ему стало весело. Внутреннее чувство его не обмануло: Грюла никогда не приходит просто так. Она хочет ему помочь и поможет! Из-за серого бока камня выскочила подвижная человеческая фигурка. Это и правда была девчонка-подросток, лет пятнадцати на вид, но ростом с десятилетнюю. У нее были густые ярко-рыжие волосы, окутавшие всю ее фигурку; они колебались, дрожали, как будто их шевелил особый ветер. Платье девчонки было ярко-красным, на запястьях звенели и болтались кое-как закрученные обрывки золотых цепочек, точно такого же цвета, как ее большие смешливые глаза с узким черным зрачком, разрезавшим их пополам. Только глянув в эти глаза, любой догадался бы — перед ним вовсе не человек. — Теперь-то ты меня видишь? — смеясь, спросила Грюла. Вигмар немного растерянно улыбнулся в ответ: за двенадцать лет он впервые видел дух Квиттинского Севера в человеческом облике. — Я могу стать немного побольше! — добавила Грюла и вдруг выросла так, что стала выше Вигмара. — Нет, так неудобно разговаривать! — решила она и снова стала маленькой, примерно такой, какой и полагается быть девушке пятнадцати лет. — Почему ты никогда раньше не приходила… так? — спросил Вигмар, с напряженной жадностью разглядывая ее стройную фигурку и хорошенькое личико. Новый облик лисицы-великана показался ему особой милостью, вроде знака доверия и благосклонности, да и смотреть на нее было приятно. — А что — я тебе нравлюсь? — лукаво спросила Грюла. — Вот потому и не приходила, чтобы ты в меня не влюбился! Грюла фыркнула и залилась хохотом: дух Квиттинского Севера, не в пример унылым осиновым равнинам, отличался веселым нравом. Ее золотые глаза искрились, узкий черный зрачок заметно «дышал», яркие губы улыбались, а черты лица странно подрагивали, переливались, как рябь на воде, и за ними было трудно уследить. Вигмару казалось, что ее лицо не остается тем же самым ни единого мгновения, но она все время казалась очень красивой. Сам воздух вокруг фигурки Грюлы колебался, как раскаленный, эта дрожь передавалась всему вокруг и наполняла Вигмара: ему не было жарко, но в душе мешались тревога и восторг. И все же он сумел усмехнуться в ответ: — А почему же ты не боишься этого теперь? — Потому что ты уже влюбился в женщину из рода людей и не будешь понапрасну тратить любовь на огненного духа! — заявила Грюла. Ее лицо вдруг вытянулось вперед и стало лисьей мордой; золотые глаза насмешливо мигнули, и Грюла вернула себе человеческое лицо. — А откуда ты знаешь? — спросил Вигмар, пытаясь уследить за всеми этими переменами. Больше прочего его занимал вопрос: ведь Грюла не моложе прочих детей многоликого племени великанов — так почему она ведет себя как девчонка? — А ты думал, тут есть что-то, чего я не знаю? Грюла снова захихикала, потом показала Вигмару язык, и на какое-то мгновение ее лицо, подвижное, как язычок пламени, приняло черты Рагны-Гейды. Потом она легким огненным мотыльком вспорхнула на камень и уселась на спине Серого Кабана, для удобства сделавшись ростом в локоть. — Так ты не ревнуешь? — спросил Вигмар. Мысль о ревности духа-покровителя пришла ему в голову только сейчас: раньше он как-то не задумывался, что огненный дух Квиттинского Севера тоже принадлежит к женщинам. — Нет! — весело болтая ножками, ответила Грюла. — Ради нее ты совершишь такие подвиги, какие прославят и тебя, и меня! — Подвиги я совершил бы и безо всякой женщины! — Вигмар усмехнулся и решительно мотнул головой. Грюла ловко поймала одну из его косичек, небольно дернула и снова засмеялась. — Нет, те подвиги, какие тебя особенно прославят, ты совершишь именно из-за нее! О тебе сложили бы сагу не хуже, чем о Сигурде и Хельги*, да вот беда — бедным квиттам будет не до того! — Почему? — Вигмар насторожился. Духам открыто будущее — и вдруг ему пришло в голову, что такая бурная веселость Грюлы не к добру. — Норн приговор у мыса узнаешь! — пословицей ответила Грюла. — А теперь подумай о том, что уже возле самого носа! — Ты о мертвеце? — Ну, разумеется! Вот подходящий подвиг, чтобы тебе позавидовали все люди, а мне — все духи Квиттинга! — Им недолго ждать! — уверил ее Вигмар, мимоходом отметив, что и духам не чуждо некое честолюбие. — А почему бы тебе не разделаться с ним самой? — Самой? — Грюла удивилась, в ее лице снова проскользнуло мимолетное сходство с лисьей мордой, и глаза остались раскосыми. — Если я все буду делать сама, то люди передумают приносить мне жертвы. Потому и боги мало что делают сами, а только Вигмар благодарно наклонил голову. Конечно, такое доверие после такого недолгого знакомства! Что такое для великанши двенадцать лет? — Хотелось бы мне думать, что ты во мне не ошиблась, — ответил он. — Но у нас тут говорят, что мертвеца можно убить только после того, как отнимешь у него сокровища. Грюла нетерпеливо застучала ногами по боку камня, и на несколько мгновений все ее тело, кроме головы, превратилось в бурный язык пламени. От неожиданности Вигмар отшатнулся. — Ах, вы ничего не понимаете! — с досадой воскликнула Грюла, снова приняв человеческий облик. — Чтобы убить Оленя, вовсе незачем выгребать из могилы перстни и кубки. Подумай-ка — какое сокровище само способно убивать? — Оружие, — тут же ответил Вигмар. Он стоял, опираясь локтем о бок камня, и не сводил глаз с Грюлы. Когда речь зашла о деле, все его волнение прошло: перед ним открывался настоящий, верный путь к победе и славе. — Оружие! — воскликнула Грюла и подпрыгнула, встала на камне во весь рост. Волны ее рыжих волос вспыхнули ярким пламенем и встали дыбом, но Вигмар уже привык и даже не дрогнул. — Он ведь носит с собой копье! Это отличное оружие и настоящее сокровище! Оленя можно убить этим копьем — вот и исполнится предсказанье! — Верно… — Вигмару вспомнился Гейр и его рассказ о копье, с которым мертвец приходил к ним в усадьбу. — Но как его достать, если мертвец носит его с собой? Грюла заглянула в глаза Вигмару, и он тут же зажмурился: ее взгляд было невозможно выдержать, как прикосновение раскаленного докрасна золота. Но маленькая огненная великанша уже увидела все, что хотела увидеть. — Помнится, Брюнхильд* ждала человека, которому будет неведом страх, — заговорила она, и Вигмар открыл глаза. — Для Брюнхильд нашелся Сигурд, а я тогда побилась об заклад с Восточным Вороном, найдется ли второй такой человек. Иные у нас думают, что людской род измельчал, что древняя доблесть вам не по плечу и ни один из нынешних людей не повторит подвиги древних. Ни один не сможет порадовать нас такими богатыми жертвами! Лицо Грюлы опять изменилось, детская свежесть исчезла, вместо нее появилась строгость, глаза потемнели, черный зрачок «задышал» быстрее и чаще. На Вигмара вдруг навалилось ощущение древней, неизменной, почти неподвижной жизни. Да жизнь ли это? Живет ли тот, кто не может умереть? И тут же ему стало жутко: в лице Грюлы проступило жадное, голодное чувство ожидания жертвы. Герои древности, лишавшие жизни своих врагов и избиравшие страшную смерть для себя самих, тем самым приносили жертвы богам и своим духам-покровителям. А теперь стихии земные и небесные редко получают подобные дары. Они голодны! Вигмар ощущал себя стоящим на краю пропасти, где бушевало и ревело жадное пламя. Сила не дается просто так, за нее нужно платить, платить горячей кровью, или чужой, или даже своей. И именно сейчас, а не на чердаке дома, сотрясаемого мертвым оборотнем, Вигмару потребовалось все его мужество, чтобы не отступить перед нечеловеческим лицом своего покровителя. Но все это быстро прошло. Грюла снова стала маленькой девочкой, пламя ее волос загорелось ровным мягким светом. Вигмар мотнул головой, стряхивая жуткое наваждение. Сейчас не Века Асов, боги и духи не требуют столько кровавых жертв, как раньше. — Двенадцать лет назад мне показалось, что из тебя может выйти толк, — спокойно сказала Грюла. — Хорошо, что люди так быстро взрослеют! По-моему, пришла пора проверить, не ошиблась ли я. Если ты не побоишься пойти со мной, я проведу тебя в могилу Оленя подземными тропами, так что он не учует этого и не узнает… А когда узнает, будет поздно! — с торжеством продолжала Грюла. — Мы должны быть в кургане перед рассветом, когда мертвец вернется назад. Новым хозяином Поющего Жала будешь ты! Вигмар хотел спросить, почему копье Гаммаль-Хьёрта называется Поющим Жалом, но Грюла вдруг спрыгнула с камня. — Отвали! — Она показала Вигмару на камень. Вигмар смерил взглядом отлично ему известный валун, как будто надеялся, что по приказанию Грюлы тот вдруг станет раза в два поменьше — хотя бы с настоящего кабана размером. Но камень не уменьшился ни на волос. — Давай же! — подбодрила Грюла. — Ведь я сказала: мы ничего не делаем сами, но мы Слова духов-покровителей хорошо убеждают. И Вигмар решительно налег плечом на камень. Серый Кабан удивился, возмутился в глубине своей гранитной души и хотел было гордо сделать вид, что ничего не заметил. Но Грюла легонько дунула на него… и Вигмар с не меньшим, чем сам камень, удивлением ощутил, что серая зернистая громада валуна подается под напором его плеча, отрывается от земли, где за многие века пролежала уютную лежку… Камень вдруг вырвался из-под его плеча, как будто Серый Кабан отпрыгнул в сторону, и рухнул на бок, приминая вереск. Под ногами Вигмара раскатился далекий гул. А перед глазами его открылась огромная продолговатая яма, повторяющая очертания Серого Кабана, с плотно утрамбованной серо-коричневой землей на дне. Вигмар смотрел туда, ожидая увидеть под брюхом каменного кабана несказанные чудеса, но там ничего не было, кроме тонких бело-зеленоватых нитей незадачливых травок, выросших не на месте, по краям ямы. Грюла подпрыгнула и хлопнула в ладоши. — Хорошо! — весело воскликнула она. — А теперь пойдем. — Куда? — Вигмар поднял на нее глаза. — Вот сюда! — Грюла показала ему на дно ямы. — Здесь начнется твоя подземная тропа. — Но я ее не вижу. — А ты приглядись получше. Грюла протянула руки к Вигмару ладонями вперед, и он ощутил стойкий плотный жар, исходящий от ее ладоней. Он не обжигал, а как будто проникал внутрь его тела и наполнял ощущением новой, необычной силы. Вигмар вдруг стал гораздо лучше чувствовать землю под ногами, стебельки вереска, примятые подошвой сапога; ему стало казаться, что он не стоит на поверхности земли, а растет из нее; его корни уходят глубоко и он знает землю на всем их протяжении. — Хорошо! — снова воскликнула Грюла, наблюдавшая за ним с истинно детским любопытством. — Идем же! Она спрыгнула на дно ямы и поманила за собой Вигмара. И вдруг он увидел, что у ямы нет никакого дна, а есть удобный ровный спуск. Он уходил вниз довольно глубоко, туда, куда не доставал закатный свет, но… при этом Вигмар продолжал видеть дно ямы и корни вереска по краям. Грюла снова поманила его, и он шагнул к ней. Под землей Грюла сделалась ростом в точности с самого Вигмара. Она шла впереди, и ее пылающие рыжим пламенем волосы освещали ему путь. Поначалу Вигмару было неуютно: земляной ход был и высотой, и шириной ровно с него самого; на ходу он касался плечами земляных стен, а свод был у него над самой головой. Что там было впереди, он не видел из-за Грюлы, но, обернувшись однажды назад, не обнаружил у себя за спиной никакого хода. Пропустив его, земля смыкалась снова. Поначалу Вигмар чувствовал себя похороненным заживо, но не имеющим даже того скудного простора в несколько шагов, который имеют в своем посмертном жилье погребенные в курганах. Его пространство было не шире вытянутой руки, и он нес его на себе, как одежду. Грюла освещала ему подземную тропу, рядом с ней не было холодно, и довольно быстро Вигмар привык. Ему казалось, что они идут очень долго; он пытался вспомнить наземный путь от Серого Кабана до кургана Гаммаль-Хьёрта и не мог — земные дороги спутались в его памяти. Он был просто человеком и не умел быть разом в двух мирах. Только в каком-то одном. Вдруг Грюла остановилась и фигура ее резко уменьшилась — как будто погас высокий язык пламени. Вигмар вздрогнул: разом стало темно, его охватил душный холод подземелья. Во тьме ярко светилась, как маленький огненный цветочек, фигурка лисички с тремя хвостами, и их свет озарял толстое бревно, преградившее путь. — Это она, могила! — сказала Грюла. Ее лисья морда часто дышала, по-собачьи высунув язык, а голос раздавался как бы сам собой. — Мы пришли. Вигмар шагнул к ней. Подземную тропу перегородила бревенчатая стена, уходящая куда-то вверх. Вынув из-за пояса секиру, Вигмар ткнул верхним концом лезвия в бревно. Трухлявая древесина легко поддалась, и Вигмар приободрился — уж очень неприступной казалась стена из толстых бревен. Перехватив рукоять поудобнее, он принялся рубить. В подземной норе замахиваться было неудобно, труха летела ему в лицо и усыпала землю под ногами. Довольно быстро Вигмар вырубил несколько бревен в середине стены и протолкнул их внутрь. Образовалось отверстие, через которое он мог пролезть. Как легкая огненная бабочка, Грюла вспорхнула в это «окно» и исчезла за бревнами. Через пролом пролился огненный свет, а вместе с ним трупная вонь, о которой рассказывал Гейр, но уже не такая сильная. За прошедшее время курган заметно проветрился, и Вигмар был искренне благодарен Стролингам за их доброе дело. Он почти готов был восхищаться их мужеством, которое позволило им выдержать эту вонь в самом начале. — Иди сюда! — позвала изнутри Грюла. Вигмар пролез в пролом, на всякий случай держа секиру наготове, и оказался в довольно просторном бревенчатом срубе. Вот он, курган Старого Оленя! Под ногами его позвякивало и сыпалось что-то твердое. Грюла выросла и стала с крупную собаку, от ее шерсти лился яркий свет. Вигмару бросилось в глаза высокое сиденье с резными столбами, огромные бронзовые котлы у его подножия, зеленые от времени, как молодая трава. Весь пол был усыпан какими-то желтоватыми грудами, отвечавшими на свет огненной лисицы бесчисленными яркими отблесками. Сначала Вигмар удивился, а потом сообразил и рассмеялся. День и ночь думая о мертвеце, он совсем позабыл о золоте. А ведь это оно, то самое сокровище Старого Оленя, о котором толкует вся округа! Вигмар толкнул носком сапога какую-то круглую чашу с красиво изогнутыми ручками — сразу видно, далекой заморской работы, племена Морского Пути не делают ничего подобного. Чаша тускло сверкнула, на боках ее проступил узор — бегущие олени с ветвистыми раскидистыми рогами. Порода оленей тоже была незнакомая. Вигмар присел на корточки, прикоснулся к чаше, провел кончиками пальцев по черточкам чеканки. Тусклый блеск золота затягивал взор, Вигмар рассматривал оленей и неясно прорисованные деревья позади них, и изображение казалось ему все более тонким и богатым. Постепенно на него наваливалось тяжелое ощущение огромности мира и протяженности веков, пройденных и пережитых этой чашей. В какой земле, какие руки держали ее пять веков назад? Какие напитки наливали, во славу каких богов поднимали ее на пирах? Ему вдруг представились смуглые женские руки, увитые золотыми браслетами; они протягивали эту чашу ее мужчине с бородой, заплетенной в косу, с густыми темными волосами, в накидке, сшитой из узких полосок меха — одна желтая, одна коричневая. Лицо мужчины было густо-смуглым, с сухими морщинами, и очень непривычным — от него веяло далью и чужой кровью. Что-то настолько чужое было во всем его облике, в выражении больших темных глаз, что Вигмару вспомнилось сотворение людей из ясеня и ивы. Нет, то племя, что создало эту чашу, обязано жизнью вовсе не Одину, Локи и Хёниру! Каким-то совсем другим богам, чьи имена странны и непонятны… Слух Вигмара стал различать звуки пира, сначала похожие на морской прибой, но постепенно ясневшие. Появляясь из ниоткуда, рядом с ним сгущался из тишины стук чаш и ножей, беспорядочные выкрики на неведомом языке, треск дров в огромном костре под открытым небом, шипение жира, капающего с туши барана в огонь, свист ветра, человеческий смех и собачье ворчание, конское ржанье где-то вдали, эхом разносящееся по огромному открытому пространству. Другая жизнь во всем богатстве звука, цвета, запаха, тепла костра и прохлады ветерка, была совсем рядом, дышала в лицо. Этот пир, отгремевший несколько веков назад, надвигался на него откуда-то из темных глубин, и Вигмару стало неуютно — казалось, сейчас накроет, как морская волна, и утянет за собой, в чужую землю и в чужой век. Вигмар зажмурился, отчаянно мотнул головой, стараясь сбросить наваждение, рывком поднялся на ноги и пошатнулся, чуть не упал — голова резко закружилась, перед взором поплыли пламенные пятна. — Хорошо! — вдруг хихикнула Грюла, о которой Вигмар успел забыть. Она снова стала девочкой ростом с локоть, на ее игривой мордочке с раскосыми лисьими глазами мерцало лукавое веселье. — Ах, это ты! — с облегчением воскликнул Вигмар, поняв, кому обязан видениями чужой, отжившей жизни. — А я думал… — Нет, это ты! — Грюла затрясла головой, из волос ее посыпался целый дождь огненных искр. — Золото не зря зовут священным даром. Его блеск освещает души людей до самого дна и будит потаенное. Золото запоминает все, что видит. Ты увидел то, что оно видело много веков назад на своей родине, где одни долины, покрытые травой, а гор совсем нет. А иной увидел бы в его блеске только свою собственную жадность. Твоя душа — зрячая. Я не ошиблась в тебе. Ты сделаешь то, зачем пришел! Вигмар вспомнил, зачем он сюда пришел, и даже не обрадовался похвалам. Это потом. Те мужчина и не увиденная девушка со смуглыми руками давно отпировали свое и теперь покоятся со своими предками в каких-то совсем других небесах. И ему, Вигмару Лисице, сыну Хроара Безногого из усадьбы Серый Кабан, родившемуся в племени квиттов на восьмом веке после Ухода Асов, нет до них решительно никакого дела. У него тут есть старый курган и мертвый оборотень, который вот-вот явится домой. Подняв голову, Вигмар внимательно осмотрел свод сруба, пытаясь найти отверстие. Сейчас ночь, но свет неба, луны и звезд должен был проникать сюда через дыру, проделанную братьями Стролингами. Весь потолок кургана казался темным, но откуда-то все же сочились слабые струйки свежего воздуха. — Вот здесь! — Грюла, не шевеля ногами, легко перелетела на пару шагов и вдруг выросла, сделавшись в два человеческих роста. Теперь свет ее волос ярко озарял бревенчатый потолок сруба, и Вигмар увидел прорубленное в бревнах четырехугольное отверстие. Сверху оно было завалено какими-то деревянными обрубками, забито осиновыми бревнами, а между ними серел конец свернутой и запутанной в бревнах веревки. Под самым отверстием еще лежал кожаный мешок, а чуть подальше — железная пешня, следы двух предыдущих вторжений. — Это сам мертвец завалил вход, когда уходил вечером, — сказала Грюла. — Притом он так заклял все эти бревна, что человеческие руки не смогут их сдвинуть. Он не хотел, чтобы к нему опять пришли гости, пока его не будет. Он только не знал, что есть и другие тропы! А другие тропы всегда есть! Грюла захихикала, хлопнула в ладоши. — Теперь нужно сделать так! Она подошла к заваленному верхнему лазу и провела ладонью по бревну, воткнутому косо, перегородившему отверстие и сам земляной колодец. На бревне слабым красным светом загорелась руна Турс, заключившая в себе силу грозного молота Мйольнира. — Теперь он его не сдвинет! — с торжеством объявила Грюла. — Он сам разберет завал, когда вернется на рассвете, а это бревно сдвинуть не сможет. Он даже прикоснуться к нему не сможет! И тогда ему придется сбросить вниз копье, потому что вместе с копьем он не пролезет в такую щель! А дальше ты уж сам решай, что тебе делать! Грюла разом сделалась маленькой и села на длинный лошадиный череп, полузарытый в золото. Вигмар огляделся, но занимать престол мертвеца не тянуло, и он сел прямо на золото. Ему не нравилось только то, что он не видел неба и не знал, долго ли еще до утра. Здесь, под землей, чувство времени покинуло его. Здесь было совсем другое время… Сидя на жесткой россыпи, он ждал рассвета и думал о Рагне-Гейде. Сейчас она, наверное, спит себе в девичьем покое в доме Стролингов и знать не знает, что он вплотную подошел к исполнению своих обещаний. А может, не спит, а слушает, как мертвый оборотень колотит копытами по крыше дома и воет дурным голосом. Ничего — уже завтра оборотень не потревожит ее сон. И Вигмару хотелось, чтобы время шло побыстрее, чтобы все скорее осталось позади, чтобы он мог подойти к ней и сказать: «Видишь, я выполнил свое обещание! Я принес лучшее из сокровищ кургана. Я не жду, что твой род признает мою победу, но ты сама должна понять — все, что я сделал, я сделал для тебя». Грюла была права: Вигмар делал это сначала для Рагны-Гейды, а уже потом ради самого подвига. Выродились, измельчали люди после Веков Асов. Сигурду Убийце Дракона не требовались причины и предлоги — он стремился к подвигу ради самого подвига, а не ради женских глаз. Но Вигмар вовсе не чувствовал себя хуже Сигурда. Слава в веках — это хорошо, но дерево славы растет где-то за горизонтом, его и не увидишь. А восхищенные и нежные глаза Рагны-Гейды стояли перед ним как наяву, и ему было тепло от этих глаз. «Ты уже влюбился в другую», — сказала Грюла. Вигмар усмехнулся в темноте, потер щеку. Ну, и влюбился. Себе самому он мог в этом признаться. Другие стали бы смеяться — род Хроара-С-Границы, конечно, достаточно хорош, но он не ровня Стролингам. Не такое родство они надеются приобрести через свою дочь и сестру. Так чего же ты хочешь, Лисица? — сам у себя спросил Вигмар и в ответ пожал плечами. Как же сказать ей обо всем этом, чтобы она поняла, а другие — нет? Едва ли судьба скоро пошлет им еще одну встречу в пустых сенях. И Вигмару захотелось сложить вису, такую, чтобы даже сама Рагна-Гейда признала превосходство его мастерства. Хлинне льда ладони[17] долго ждать подарка не придется… Скальд не веет слов на ветер… Нет, не то. Сидя на груде древнего золота в ожидании далекого рассвета, начисто забыв о мертвеце, Вигмар Лисица складывал вису о своем подвиге и своей любви, и перед глазами его стояла она — Рагна-Гейда, нерассуждающая и горячая любовь к которой и была его главным подвигом, хотя сам он не догадывался об этом. Сверху послышался какой-то неясный звук. Вигмар вздрогнул от неожиданности, вскочил на ноги, уже держа наготове меч, сам прыгнувший ему в руку. Над верхним отверстием кургана возилось что-то тяжелое. Слышался шорох земли и треск дерева. Тяжелый топот сотрясал толщу земли. — Это он! — шепнула Грюла и вдруг исчезла. Сделавшись меньше мыши, она юркнула в конский череп, и его пустые глазницы изнутри засветились красным. Вигмар не ответил. В душе его не было страха, и даже он сам удивился своему спокойствию. Ни холодного пота, ни дрожи, ни шевеления волос. Он был собран и готов к нешуточной схватке. Если в него верит даже Грюла, то стыдно было бы не верить самому себе! Бревна и обрубки завала исчезали одно за другим. В курган проник свет, в верхнем отверстии показался рваный клочок светло-серого предрассветного неба. Вигмар различал наверху лаза могучую темную фигуру, которая отбрасывала бревна одно за другим с такой легкостью, как будто это были пучки соломы. Слышалось постукивание, когда дерево задевало за оленьи рога. Вигмар ждал, дыша глубоко и ровно, каждое мгновение готовый броситься вперед. Вот в земляном колодце осталось только одно бревно — то самое, на котором с внутренней стороны слабо светилась красным руна Мйольнира. Мертвец взялся было за него, но выпустил и замер, как будто растерялся. Переждав несколько мгновений, он взялся за бревно снова — и снова выпустил. Повторив безуспешную попытку несколько раз, Гаммаль-Хьёрт задумался. Вигмар напряженно ждал, чего же он придумает, и тревожился, что за время раздумья мертвец учует запах живого человека. Тролли с ним, пусть учует — решит, что запах исходит от лежащего под лазом мешка Стролингов. Вигмара грызло нетерпение, хотелось скорее добраться до врага; неведомо откуда прихлынувшие силы бурлили в жилах, обжигали изнутри и требовали выхода. Наконец Старый Олень придумал что-то и опять завозился. Снизу Вигмару было отлично видно, как он пытается протиснуться в лаз мимо бревна. Но отверстие было узковато. А небо все светлело, мертвецу приходилось торопиться, пока первый солнечный луч на краю неба не превратил его в прах. Вот он дернулся, отчаянно силясь пролезть в дыру. Потом раздался стук — и что-то длинное рухнуло из дыры вниз, сталь звякнула о золото под самым отверстием. По тесному пространству сруба раскатился звон, и он прозвучал настолько неожиданно, что у Вигмара на миг перехватило дыхание. Это было как голос из Валхаллы* — звонкий, зовущий в битву и обещающий победу. Как солнечный луч в подземелье, как чистый родник среди камня и мха. На золотых грудах под отверстием лежало длинное копье с широким треугольным наконечником с золотой насечкой, и оно сверкало в темноте, как молния в черной грозовой туче. Глаза конского черепа, в котором пряталась Грюла, вспыхнули ярче. Одним прыжком Вигмар оказался под отверстием лаза и подхватил копье. Ему досталось поистине чудесное оружие: грани наконечника были остро наточены, как лезвие меча, им можно было и колоть, и рубить. Это все равно что два оружия в одном! Вигмар чуть не задохнулся от восторга, отскочил от отверстия, поудобнее перехватывая древко, готовясь нанести удар и с трудом сдерживая желание подпрыгнуть, схватить мертвеца за ногу и сдернуть вниз. Что он там копается! Мертвец учуял внизу движение, свежий запах живого человека ударил ему в нос. — Кто там? — с негодованием заревел Гаммаль-Хьёрт, и Вигмар сморщился, чувствуя, как по подземелью катятся волны трупной вони. — Это я — Сигурд Убийца Оленя! — рявкнул он в ответ. — Я уже однажды звал тебя на бой, дохлая крыса, но ты струсил и убежал! Вот я и пришел за тобой сам! Иди скорее сюда! Ты устал таскать на плечах свою пустую голову — я избавлю тебя от нее! Оборотень взревел, как бык. В дикой ярости стремясь скорее добраться до врага, он изо всех сил вжался в отверстие, мертвые кости поддались, и тяжелое тело рухнуло вниз. Но Вигмар не ждал, пока Гаммаль-Хьёрт встанет на ноги. Озабоченный только тем, как бы впотьмах не промахнуться мимо шеи, щурясь и напряженно вглядываясь в беспорядочно шевелящуюся фигуру, он прыгнул к мертвецу и занес копье. И вдруг курган озарился пламенным светом — Грюла выскочила из конского черепа. Мертвец завыл, закрывая лицо руками, и он был при свете огня так безобразен, что Вигмар скривился от отвращения. Но теперь он видел, куда бить — как мечом, он рубанул клинком копья по шее мертвеца. Невиданная сила кипела и бурлила в нем, копье в руках казалось легче соломинки, хотелось рубить и колоть направо и налево, чтобы этаких мертвецов были целые десятки, чтобы… Но второго удара не потребовалось. Раздался мерзкий скрип; шея и кисти рук, которыми Гаммаль-Хьёрт пытался закрыть лицо, оказались перерублены, голова дернулась и отпала. Вигмар поспешно толкнул ее носком сапога, опасаясь, как бы она не пристала обратно. Шлем с оленьими рогами покатился в сторону, под ним обнаружился голый череп. — К заду! Скорее! — визжал рядом голос Грюлы. Кривясь от отвращения, Вигмар носками сапог подкатил голову Старого Оленя к его собственному заду и прижал покрепче. Зрелище было не из тех, на которые приятно смотреть. Лишенный сохраняющих чар, труп Старого Оленя стал разлагаться на глазах. — Все! — ликующе воскликнула Грюла. — Я была права! Пусть теперь Восточный Ворон сожрет перо у себя из хвоста! Вигмар обернулся к ней. Маленькая лисичка из рода огненных великанов мигнула золотыми глазами, переступила лапами, выгнула спину, припала к земле. Над ней реял во тьме целый куст пушистых пламенных хвостов — Вигмар не считал, но был уверен, что Грюла вырастила все пятнадцать. Случай того стоил. Пятнадцать языков подземного огня кружились, то сгибались, то снова выпрямлялись, в лад друг с другом колебались из стороны в сторону, и Вигмару некстати вспомнился кюндельданс — танец с факелами, который танцуют на свадьбах. Некстати, потому что на звериной морде Грюлы было веселое и жестокое выражение, торжество сытого хищника, и Вигмар отвел глаза. Лисица-великан получила желанную жертву. Ее радость претила ему: в ней отражалась дикая, слепая жадность нечеловеческого существа. Существа, для которого не существует ни дружбы, ни любви, ни родственной привязанности. Сейчас Вигмар со всей ясностью понимал: как бы ни была Грюла милостива к нему, она — из рода великанов, и ему, человеку, никогда не будет с ней по пути. По крайней мере, надолго. Сигурд Убийца Фафнира когда-то сказал о себе: — Уходи отсюда, сейчас я сожгу его, — сказала Грюла, окончив танец. — Или ты хочешь взять себе что-нибудь из его золота? На память? Грюла хихикнула, и Вигмару послышался в ее словах подвох. Он покачал головой: — Мне хватит копья. Ты говорила, его зовут Поющее Жало? Не думаю, что там есть сокровища лучше его, а зачем мне худшие? Любое сокровище нужно защищать, а это копье само защитит владельца. Ну, я пошел отсюда! Стараясь не наступить на труп, Вигмар поймал конец веревки, привязанной Стролингами в прошлый раз. Копье в руках мешало, но Вигмар и подумать не мог, чтобы расстаться с таким сокровищем. Это была его добыча, взятая по праву победителя. Заткнув конец древка за пояс, он ухватился за веревку и полез вверх. Могильная тьма разевала ему вслед немую беззубую пасть, но не имела силы удержать. Оказавшись на поверхности, Вигмар увидел, что уже совсем светло. Пришло утро. Первое за шесть веков утро без оборотня Гаммаль-Хьёрта. Вигмар вынул из-за пояса копье и неспешно пошел прочь, опираясь крепким древком о землю. Оглядывая вересковую долину, густо засеянную золотом, Вигмар почему-то ощущал себя хозяином и кургана, и долины, и даже более дальней округи, не видной отсюда. Как-никак, а теперь эта земля именно ему обязана своим покоем. Отойдя шагов на двадцать, Вигмар оглянулся. Над курганом бушевало пламя. Огненные языки вырывались из отверстия могилы, бились, как будто хотели оторваться и улететь, в глубине земли что-то рычало и выло, как сам плененный Фенрир Волк. Вигмар смотрел, не в силах отвести глаз. Вдруг в могиле что-то гулко ухнуло, и земля стала проседать. Огромный курган, много веков возвышавшийся над долиной, на глазах втягивался в землю. Вигмару подумалось, что Гаммаль-Хьёрт уходит в Хель и забирает с собой свой дом, но тут же он сообразил: просто бревна сгорели и сруб больше не держит землю. Вершина кургана провалилась, огонь угас. Дым поднимался над широким холмом и уносился в светлеющее небо. Рядом с Вигмаром возникла Грюла, снова в человеческом облике. Ее лицо было строгим и безумным, как у вёльвы*, в глазах плескались волны пламенного света. Она жгла нечисть просто так — глазами. — Теперь его больше никто не достанет! — сказала она, не сводя огромных неподвижных глаз с темного облака дыма над курганом. — Чего? — тихо спросил Вигмар. — Золото Севера! Люди немало выгребли, чтобы потом рассеять по всей долине, разнести по усадьбам, где оно еще не раз послужит раздорам. Золото приносит удачу не только людям, но и землям. Лучше бы оно лежало себе в земле и Гаммаль-Хьёрт охранял бы его. А теперь оно рассеяно. С ним и сила Квиттинского Севера рассеяна, разорвана в клочья. Грюла замолчала, глядя огромными застывшими глазами на курган. Все это было похоже на пророчество, и пророчество далеко не доброе. Может, и правда лучше бы золоту мертвеца лежать в земле. Но дело сделано, его не вернешь назад. — Мало проку от золота, зарытого в землю, — негромко возразил Вигмар. — Это копье лежало в могиле безо всякой пользы, а теперь послужит. Грюла обернулась и посмотрела на него долгим безмолвным взглядом. — От золота мало проку, пока оно спит, — наконец сказала она. — Но если оно проснется, то может сделать не только благо. Оно может причинить много зла. Поющее Жало звенит перед тем, как нанести смертельный удар. Ты слышал сегодня этот звон. Отныне каждый его удар, нанесенный тобой, будет посвящен мне. Я даю тебе силу, а ты делишься со мной добычей. Мне — духи убитых, а тебе… Ты сам возьмешь то, что тебе будет нужно. А пока прощай. Грюла повернулась и пошла прочь, с каждым шагом уменьшаясь в росте. Через десяток шагов она стала ростом с ладонь и вдруг совсем исчезла. Она ушла под землю, а позади нее еще долго тлела в вереске и мелкой траве дорожка из красных искр. Вигмар поднял голову, огляделся. В долине все было как обычно, но теперь он смотрел на нее по-другому. Опираясь на крепкое древко Поющего Жала, он чувствовал себя очень сильным. Где-то ведь есть та земля, где была выкована чаша с бегущими оленями, и сейчас там какая-то другая девушка со смуглыми руками подносит чашу мужчине с косичкой в бороде. Вигмар не знал, где та земля, как зовется то племя и каких богов почитает, но теперь границы мира для него раздвинулись шире, и даже знакомая с рождения долина изменилась. Теперь она была не просто частью Квиттинского Севера или даже Морского Пути, а частью всего земного мира, который оказался так велик, что у него даже нет названия. — Да ты меня совсем не слушаешь! — с обидой сказала Сольвейг. Как разбуженный ее голосом, Эрнольв обернулся. Четырнадцатилетняя Сольвейг, маленькая и сероглазая, в облаке длинных золотистых волос казалась похожей на светлого альва, случайно заглянувшего в каменистый Аскрфьорд. Чуть поодаль ее братья Сёльви и Слагви выбирали поставленные на ночь сети, а Сольвейг сидела на носу лодки и с упреком смотрела на Эрнольва. — Я ведь не выдумываю, как ваша Ингирид, я всегда говорю правду, — продолжала девочка. — А завтра вас всех уже здесь не будет, и только норны знают, увидимся ли мы еще. Все может быть. Эрнольв кивнул. Сольвейг была совсем не такая, как Ингирид, — она не смеялась, не дразнила его, не морщилась при виде его уродливого лица, а обращалась с ним по-старому, как будто ничего не изменилось. Пока Халльмунд был жив, Ванбьёрг хозяйка надеялась со временем сосватать младшему сыну именно Сольвейг и даже намекала ее отцу, Стуре-Одду, что не сейчас, но будущей зимой или даже через зиму было бы совсем неплохо справить свадьбу… Теперь же с этим было покончено, и Эрнольв испытывал искреннюю и нежную грусть при мысли о том, что надолго расстается с такой хорошей девочкой. Давно ли он носил ее на своей спине, играя в «похищение великаном»? Ей это очень нравилось. И она совсем не боялась тролля из Дымной горы, возле которой стояла усадьба Стуре-Одда. — Тебе вовсе незачем быть таким грустным, — продолжала Сольвейг. — Я слушала всю ночь и вчера, и сегодня тоже. Если бы вас ждал неудачный поход, то наш тролль обязательно дал бы знать. Он, знаешь, выходит каждую ночь и поет. Имен не называет, но поет. А ты такой хмурый, как будто он уже назвал тебя самого. — Я… я как будто нездоров, — неохотно признался Эрнольв. — Меня то ли лихорадит… То ли я не знаю что. Погляжу на воду — то какое-то золото светится, то опять мертвец… — Страшно? — с заинтересованным сочувствием спросила Сольвейг. — А, теперь он рассказывает ей страшные саги! — решил Слагви, услышав обрывок разговора. — Пусть поболтают! — одобрил Сёльви. — А то уплывем, и всю зиму ее будет веселить только старый тролль. — Нет, сейчас вроде бы уже не страшно, — с сомнением, прислушиваясь к себе, ответил Эрнольв. — Как рассвело, так мне сразу полегчало. Знаешь, одним ударом… Как будто веревку разрубили. Или молния ударила. Сольвейг понимающе кивнула. Ингирид непременно заметила бы, что его лихорадит от страха предстоящего похода, но Сольвейг была совсем не такой. Она была умна не по годам, проницательна, слышала землю и богов не хуже самой Тордис, но не уставала от людей, а очень любила их. — Ой, смотри, — вдруг тихо, восторженно шепнула она, глядя в сторону далекого устья фьорда. Позади них задушенно охнул Слагви и тихо просвистел его брат. Обернувшись, Эрнольв глянул и оторопел. Высоко на скале над блестящей водой фьорда, на фоне серовато-розовеющего неба виднелся силуэт высокой, стройной девушки в блестящей черной кольчуге. Ее длинные, вьющиеся колечками черные волосы густой волной медленно вились по ветру, огромные глаза горели ярким синим огнем, а рука со сверкающим мечом указывала на юг. Прибрежные горы, поросшие редким ельником, дремлющая вода фьорда, отливающая стальным блеском, красноватое, отражающее пролитую где-то кровь, небо — все замерло в восторге перед величественной и прекрасной Всадницей Бури, посланной богами. Где-то вдали медленно и величаво перекатывались по облакам отзвуки грома. Затаив дыхание, трое мужчин рассматривали чудесное видение, и им казалось, что прошла целая вечность. Но вот фигура валькирии побледнела и растаяла. Все осталось как было — горы, вода фьорда, рассветное небо. Только ее не было. Но Сольвейг продолжала смотреть туда, где она была; девочка прижимала руки к груди, по ее щекам текли счастливые слезы, а в глазах горел такой восторг перед красотой и мощью небесных миров, что сама она казалась гостьей оттуда. Мир, к которому стремилось ее сердце и который умели видеть ее глаза, потаенно жил в ней самой и отзывался светлым отблеском на всякий небесный луч. — Это она… Она, Регинлейв! — благоговейно шептала Сольвейг. — Она вернулась! Вернулась! Теперь все будет хорошо! — Но она же… — озадаченно начал Сёльви. — Ее же столько лет не видели! — окончил за него Слагви. — Вы забыли, — упрекнула братьев Сольвейг, все не решаясь отвести глаз от высокой скалы. — Она ушла, потому что Торбранд конунг женился. А теперь кюна умерла, он опять свободен. И Регинлейв должна была вернуться. Она вернулась. Это и есть то знамение, которого конунг ждал, и все люди ждали. Боги теперь с нами. Поход будет удачным. И мы все еще увидимся! Сольвейг всхлипнула, слезы побежали из ее глаз быстрее, как будто сердце не вмещало счастья. Она вдруг подпрыгнула, порывисто обняла Эрнольва за шею, торопливо поцеловала куда попало и побежала обнимать братьев. — Она показалась нам, вам троим, вам троим! — нараспев, с ликованием твердила девочка. — Значит, вы все трое останетесь живы, все трое! Ах, как хорошо! — Я бы скорее подумал… — начал было Слагви, но брат сделал свирепое лицо, и тот умолк. Сёльви тоже скорее подумал бы, что валькирия показалась тем воинам, кого ей предстоит вскоре забрать в Валхаллу. Но глупые домыслы следует держать при себе и душить на корню. Оба брата были уверены, что Сольвейг сумеет истолковать знамение гораздо лучше них. Может быть, Регинлейв и хотела показаться именно ей, а им уж так, заодно. — Скорее! Скорее поплывем в Ясеневый Двор! — Смахнув слезы рукавом, Сольвейг от нетерпения подпрыгивала на месте. — Скорее поплывем к конунгу! Конунг так ждет, так ждет этого знамения! Скорее! Чтобы все люди скорее узнали! Бросив сети, братья стали толкать лодку с берега. Эрнольв, забывший про ночное нездоровье, налег обеими руками с такой силой, что лодка на четыре шага влетела в воду, окатив брызгами братьев. — Ну, тролль одноглазый! — с дружеским возмущением закричал Слагви. — Ты давай бери весло да греби получше! Тоже мне, морской великан! Сольвейг засмеялась. Эрнольв легко подхватил ее на руки и перенес в лодку. И вот они уже плывут по сероватой воде Аскрфьорда, где в мелких волнах поблескивают стальные отблески, словно дно выложено острыми мечами, а сверху их красит розовым рассветный свет небес. Наверное, не зря валькирия показалась и ему, Эрнольву сыну Хравна, который больше всех сомневался в нужности этого похода. И он, пожалуй, верно поступил, решив идти со всеми, хотя по-прежнему не уверен в правоте всего затеянного дела. Правду знают боги. Людям она открывается со временем, и желающим ее знать приходится терпеть. |
||
|