"Спящее золото" - читать интересную книгу автора (Дворецкая Елизавета)

Часть вторая Каменные врата

Настоящий герой никогда не суетится и не бегает по всем окрестным усадьбам с криком: «А вы слышали, какой подвиг я совершил?!» Даже если люди и спросят, почему он опоздал к ужину и отчего у него такой потрепанный вид — уж не бился ли он с каким-нибудь чудовищем? — герой только пожмет плечами и небрежно скажет: «Мало ли какая безделица случается к ночи?»[18]

Вернувшись домой с копьем Гаммаль-Хьёрта, Вигмар не стал рассказывать эту сагу никому, кроме своих домочадцев. Слава, как и месть, требует умения выждать. Но по округе побежали слухи: мертвец больше не напоминал о себе, и нашлись герои, которые отважились в ясный полдень побывать возле обрушенного кургана. Всем хотелось знать имя победителя, однако Вигмар и теперь не спешил складывать о себе хвалебные песни и выкрикивать их с верхушки самой высокой сосны. Даже услышав от Грима Опушки, что к Стролингам приехал старший сын Кольбьёрна, Эггбранд, он только хмыкнул. Что мне за дело, кто там приезжает к этим крикливым хвастунам, способным только на разговоры о подвигах?

Все ждали, что теперь Стролинги устроят пир.

— Конечно, они устроят пир — отчего же богатым людям не пировать! Но мне вовсе не думается, что тебя туда позовут! — с досадой отрезал Хроар. С тех пор как ноги отказались носить его и хозяин усадьбы Серый Кабан стал проводить все свое время сидя в гриднице на скамье, его нрав сильно испортился. — И к лучшему! Нечего тебе тереться возле этих Стролингов! Нам не дождаться от них чести, а за бесчестьем не стоит ходить!

Вигмар усмехнулся, дернул себя за косичку, упавшую на плечо. Новость Грима порадовала его: вот уже больше половины месяца он ждал этого случая.

— А я уверен, что меня позовут! — весело ответил Вигмар. — Стролинги хотят посмеяться надо мной — ведь они себя почитают величайшими героями, победителями мертвеца! Но мы еще посмотрим, кто над кем посмеется!

Гест* из усадьбы Оленья Роща прискакал всего за день до назначенного срока, как будто о Вигмаре случайно вспомнили в последний миг. Именно так Стролинги и хотели представить дело, но Вигмар не остался в долгу. Он явился на пир самым последним, когда люди уже сидели за столами — и получилось так, словно все ждали его.

— Не очень-то ты торопился, Вигмар сын Хроара! — крикнул ему Кольбьёрн через всю гридницу, перекрывая стук ножей и общий говор. — Уж не захромал ли твой конь по дороге?

— Не больше, чем конь твоего геста, который приезжал меня звать! — небрежно ответил Вигмар.

Копье с золотой насечкой привычно лежало у него на плече, и он был готов спорить хоть с целым миром. Теперь он не думал о своей рубахе, плаще, сапогах, которым никогда не сравняться с богатыми нарядами Атли и других щеголей. Одежда пачкается, рвется и гниет, но честь и слава — никогда.

Взгляды гостей и хозяев дружно устремились к копью, но Вигмар с видом простодушной вежливости отвечал на приветствия соседей и не замечал вопрошающих взглядов. Его провели на место, и он сел, небрежно прислонив копье к стене позади себя. И не удержался — быстро глянул на Рагну-Гейду, не сводившую с него взора, сделал ей мимолетный знак глазами. И отвернулся. Пусть не говорят, что он только и умеет, что пялить глаза на дочь Кольбьёрна.

Рагна-Гейда тоже отвернулась и опустила глаза. Все утро она ждала его, роняла ножи и посуду, чуть не всыпала в похлебку лишнюю ложку соли, не замечая, что делает, а думая только об одном: приедет он или не приедет? Каждый раз, когда в сенях взвизгивала дверь, у Рагна-Гейды обрывалось сердце. Каждый раз, увидев на пороге кого-то другого, она ощущала и тоскливое разочарование, и облегчение отсрочки. Что с ней будет, когда он наконец войдет! Он посмотрит на нее… и всякому в доме станет ясно, что между ними что-то есть. Он не посмотрит… Богиня Фригг, может быть, он и не думает о ней! Первое казалось тревожным и опасным, второе — болезненным. Рагну-Гейду измучило ожидание, она отмечала каждое бесполезно промелькнувшее мгновение, и в душе ее воцарялась пустота, схожая со слабостью тела после лихорадки. Пусть он смотрит или не смотрит, все равно, лишь бы приехал! Если он не приедет — зачем тогда весь этот пир, зачем она вообще живет на свете?

Сердце Рагны-Гейды громко стучало, щеки горели от волнения. Атли сын Логмунда, явившийся раньше всех, уже не раз восхитился, как она сегодня хороша. Бедный Атли, он думал, что это ему она так трепетно радуется! У него были ясные голубые глаза, кудрявые русые волосы и такая же бородка, прямой небольшой нос, густые черные брови, из-за чего многие женщины находили его красивым. Но только не Рагна-Гейда. Сияющие улыбкой открытые черты Атли казались ей какими-то детскими, как будто он к двадцати трем годам еще не стал мужчиной. По духу, имеется в виду.

Млея от горделивой радости, Атли увлеченно рассказывал ей, как видел мертвого оборотня, бродящего в долине позади пастбища, и был убежден, что Рагна-Гейда не меньше него самого занята рассказом. А она бессмысленно улыбалась и прислушивалась к каждому звуку голоса во дворе: не он… опять не он… да где же он, богиня Фригг! Несмотря на свое многоречие, Атли был для нее очень скучным собеседником. Напрасно некоторые мужчины считают, что женщины любят разговорчивых. Важно не сколько сказано, а что сказано. Можно не закрывать рта целый день, но так и не сказать ничего достойного.

И вот наконец внесли столы, гости расселись, Кольбьёрн хёльд поднял кубок Одину… И вот он появился, Вигмар Лисица, и весь пир обрел единственный смысл, который только мог иметь для Рагны-Гейды. Она прятала глаза, и ей казалось, что вся гридница видит ее счастливое смущение и понимает: дочка гордого Кольбьёрна просто влюблена в Вигмара. В одного из самых неподходящих для нее людей во всей округе. Богиня Фригг, откуда же это все взялось, если он не подходит ей? И что теперь с этим делать? Как унять эту счастливую дрожь при виде его, где взять любви к другому, подходящему?

— Ты едва не опоздал к самому любопытному! — сказал Гейр, провожавший последнего гостя на место. — Эггбранд только начал рассказывать, кто и почему напал на нас там, на побережье.

— Вот как! — Вигмар вскинул на него глаза. Такие новости стоили путешествия от Серого Кабана до Оленьей Рощи! В тревогах и заботах с мертвецом они позабыли, с чего все началось.

Гейр с жаром закивал, и Вигмар перевел взгляд на Эггбранда, сидевшего напротив хозяина. Даже Логмунд Лягушка сегодня не обижался, что его лишили почетного места — оно по праву принадлежало Эггбранду, сыну Кольбьёрна и хирдману Ингстейна хёвдинга. Эггбранду уже исполнилось тридцать, его борода и волосы были чуть темнее, чем у всех Стролингов, глаза отливали больше сталью, чем зеленью и смотрели остро. Имея два повода гордиться собой, он на всех вокруг поглядывал свысока, и редкая его встреча с Вигмаром обходилась без ссоры. Если того и другого спрашивали о причинах ссоры, ответ был один: «Я его терпеть не могу, и когда-нибудь он у меня дождется!»

— Это правда? — быстро спросил Вигмар. — Ты можешь рассказать, с кем нам пришлось драться?

— Иной раз на расстоянии видно лучше, чем вблизи! — с насмешкой ответил Эггбранд. — Раз уж ты сам не смог разглядеть, кто лишил вас корабля, то я помогу тебе узнать об этом.

На язык Вигмару прыгнуло замечание, что иные люди всегда ухитряются оказаться на расстоянии от битвы, но он сдержался: сейчас не время ссориться. Эггбранд несколько мгновений помолчал, давая ему возможность ответить, бросил косой насмешливый взгляд: что, Лисица, прикусил язык? И продолжал рассказывать, не дождавшись ответа:

— Наш гест прожил на усадьбе Фрейвида хёвдинга несколько дней и успел узнать обо всем подробно. Западное побережье само виновато в том, что фьялли пошли на них военным походом. Летом, еще до Дня Высокого Солнца, какая-то ведьма с западного побережья наслала болезнь на дружину Модольва Золотой Пряжки и у него умерло то ли пятнадцать, то ли двадцать человек. Там был еще племянник Модольва, любимец Торбранда конунга. Он хоть и не умер, но после «гнилой смерти» стал лицом уродливее подземного тролля. Модольв Золотая Пряжка вернулся к себе домой в Аскрфьорд, но ведьма достала их и там — в усадьбе Торбранда конунга тоже началась «гнилая смерть». Умерло не очень много народу, как говорят, но умерла кюна Бломменатт и оба ее сына. Торбранд конунг разом остался без жены и без наследников и тут же стал собирать войско на Квиттинский Запад. Он хотел отомстить Фрейвиду хёвдингу, в доме которого жила та ведьма, но Фрейвид заранее ушел в свою внутреннюю усадьбу, в горы. А ведьма осталась. Она вызвала Большого Тюленя, и он утопил все шестнадцать кораблей Торбранда. Он потерял больше трети дружины, и ему пришлось возвращаться домой пешком, по берегу. А по пути они захватывали все корабли, которые им попадались. Вот и наш «Олень» попал туда же. Теперь он стоит где-нибудь в Аскрфьорде.

Слушатели качали головами, переглядывались, подталкивали друг друга от избытка чувств, от изумления и тревоги. Вот так дела! Ни в одной саге о не говорится о подобном! Чтобы одна ведьма потопила шестнадцать кораблей!

— А мне еще помнится, что этот Модольв Золотая Пряжка ссорился с Гримкелем ярлом, родичем нашего конунга, — добавил Логмунд Лягушка. — Это верно?

— И это было! — Эггбранд кивнул. — Модольв ярл приплыл на Острый мыс и хотел купить железа, но наш конунг не велел продавать ему ничего. Иначе наше железо обратилось бы в мечи против нас!

— Это правильно! Конунг рассудил мудро! — на разные голоса одобрила гридница.

— Однако, так все и вышло! — негромко заметил Грим Опушка, но его почти никто не услышал.

— И что же теперь? — перебивая общий шум, воскликнула фру Арнхильд. — Если правда все то, что я слышала о Торбранде конунге, он не смирится с этими обидами и пойдет воевать снова.

— Ха! И пусть идет! — крикнул Кольбьёрн хёльд. — Фрейвид Огниво заслужил такое разорение! Зачем он держит у себя в доме ведьму?

Фру Арнхильд покосилась на мужа, подавила досадливый вздох. Он отважный человек, Кольбьёрн хёльд, но порой не видит дальше своего носа. Если дружины фьяллей пойдут как прежде, морем, то усадьбе Оленья Роща почти нечего бояться — она далеко от побережья. Но если фьялли пойдут по суше, то Квиттинский Север первым окажется на их пути. Гораздо раньше, чем владения Фрейвида Огниво.

— А если война затронет и нас, то на Севере немало храбрецов! — крикнул Скъёльд. — Не так ли, Вигмар Лисица?

— Разумеется, если ты имеешь в виду себя и своих братьев, — откликнулся Вигмар. — Вы, конечно, уже рассказали своему старшему брату, сколько раз выходили биться с мертвецом?

«И сколько раз убегали от него», — подразумевалось в его умолчании, и братья Стролинги отлично его поняли.

— Так или иначе, мы сделали свое дело! — крикнул Гейр. — Мы добыли из могилы много золота, и вот уже больше полумесяца мертвец не выходит из могилы! Мы лишили его силы!

— А если он выйдет, то я сам разберусь с ним! — с надменной уверенностью добавил Эггбранд, и Гейр оглянулся на старшего брата с почтительной завистью. Наверное, Ингстейн хёвдинг гордится, что у него на службе такой доблестный человек!

— А если вы добыли сокровища из могилы, то почему бы нам не сравнить их прямо сейчас? — небрежно предложил Вигмар.

По гриднице пробежал гул, гости заёрзали на скамьях от нетерпения, возбужденно поглядывая то на одного из спорщиков, то на другого.

— Можно и сейчас! — крикнул Модвид Весло. — Может быть, и ты что-нибудь принес? Должно быть, все колени ободрал, пока ползал по земле и собирал рассыпанное золото?

Гости понимающе засмеялись. Многие из них, кто побывал возле кургана после памятного столкновения Стролингов с «мертвецом», нашли среди вереска кто перстень, кто обручье, кто узорную застежку. Золотом щеголяли даже бонды, и благодаря этому северное пограничье выглядело самой богатой и удачливой частью Квиттинга.

— Нам не нужно далеко ходить! — горделиво заявил Кольбьёрн хёльд и поднял на вытянутой руке стоявший перед ним золотой кубок. — Вот что мы привезли из могилы! Едва ли на всем Квиттинге найдутся подобные сокровища! Разве что у самого конунга!

Вигмар сразу увидел в этом кубке что-то знакомое: по бокам его бежали бесконечным кругом олени с ветвистыми рогами, попирая копытами ряд полупрозрачных красновато-рыжих камней разного размера, вделанных чуть пониже. Похожий узор он видел на одной из чаш внутри кургана.

— А вот и еще!

С горделивыми усмешками Скъёльд, Хальм, Фридмунд подняли золотые кубки. Разноцветные камни, чудесная чеканка: птицы с распростертыми крыльями, горбатые лоси и кони, вставшие на дыбы. Волк терзает косулю, присевший под деревом бородатый воин натягивает тетиву на короткий крутой лук. Женщина со множеством косичек, в непривычном платье с широкими рукавами держит в руках стрелу, и почему-то сразу становится ясно, что эта стрела — знак брачного выбора. Золото жило своей непостижимой, неизменной жизнью, замкнуто хранило свой внутренний, богатый, древний и вечно молодой мир. Каждый кубок казался умнее и выразительнее, чем лицо нового хозяина.

Вигмар быстро скользнул взглядом по довольным лицам Стролингов и вдруг ощутил снисходительную жалость. Они были слепы и глухи, они видели только золото и не видели тех людей, которые века назад держали в руках эти кубки. Стролинги не узнали благодаря кладу мертвеца, как велик и разнообразен мир. А значит, настоящего клада они не нашли и были гораздо беднее Вигмара.

— Не только вы одни добыли кое-что из кургана! — крикнул Модвид Весло и поднялся на ноги. В руках у него был небольшой мешочек. — Посмотрите, что нашел там я!

Вынув из мешка что-то плоское, округлое, Модвид бережно развернул серую холстину и поднял на вытянутых руках блюдо, у которого дно было из гладкого серебра, а края окаймляла гирлянда из странных резных листьев и крупных ягод, собранных кистью. Гирлянда была золотой.

— Это блюдо? Нет, это старинная женская застежка на юбку! Да нет, это умбон с щита! Только щит был очень большой! — на разные голоса заговорила гридница. — Странное какое-то блюдо! У нас таких ягод не растет! Может, это брусника?

Модвид торжествующе улыбался, чувствуя свое превосходство над всей этой толпой, не исключая и гордых Стролингов: он не только владеет этой вещью, но и знает ее назначение и даже название!

— Что это такое, Модвид? — озадаченно хмурясь, спросил Кольбьёрн хёльд. — Я вижу, что это золото и серебро, но не лучше ли было перековать это все на гривны и пряжки?

— Должно быть, это служит для колдовства! — с надменной небрежностью сказала Арнхильд хозяйка. Ей было досадно, что она тоже не знает этой вещи.

— Это не блюдо! — Модвид повернул свою добычу внутренней стороной к хозяйке. Это называется «мир-а»! Оно служит для того, чтобы смотреть на свое лицо! Каждый, кто заглянет сюда, увидит себя самого![19]

— Так это для гадания? — Даже умная фру Арнхильд не сразу поняла, почему свое собственное, родное лицо надо искать на дне какого-то нелепого блюда.

— Да нет же! — просвещал гордый Модвид. — За южными морями такое есть у каждой женщины. Ты же смотришь на себя в лохани, когда умываешься? А здесь лицо может быть видно гораздо лучше, чем в воде. Только надо хорошо почистить.

— Я слышал у хёвдинга про такие штуки! — снисходительно бросил Эггбранд. — Но мудрые люди говорят, что от них один вред. После тебя эту штуку возьмет дурной человек и сглазит тебя через твое отражение!

— Как же он сглазит, если я заберу свое отражение с собой? — перекрывая испуганный гомон, защищал Модвид свою находку. Он был так оскорблен этими нападками, словно сам и придумал загадочное «мир-а».

— С собой ты заберешь свое лицо, а отражение останется! — вразумлял Модвида осторожный Логмунд Лягушка.

— В каждой луже хранятся отражения, но ведь никто не сглазил тебя через те лужи, мимо которых ты проходил! — Модвиду было не занимать упрямства в споре.

— Не сглазил, потому что каждый умный человек носит амулеты! И вообще посмотреть на себя можно в лоханке с водой!

— Некоторым лучше вовсе на себя не смотреть! На сердце спокойнее! — ехидно вставила фру Гродис.

Подавляя гнев, Модвид сел на свое место. Иным дай хоть луну и солнце — они все равно будут недовольны! Но все же его «мир-а» произвело на людей более сильное впечатление, чем золотые кубки Стролингов. Разговоров в округе будет много, а это уже кое-что!

— А что же молчит Вигмар Лисица? — спросила фру Арнхильд. Она была проницательна и понимала: спокойствие Вигмара означает, что он припас нечто невиданное и даже не боится соперничества. — Или тебе нечего показать людям? Я не верю в это — кто же сравнится с тобой в доблести?

Гости замолчали, ожидая ответа Вигмара. А он равнодушно пожал плечами, словно его спросили, какая завтра будет погода:

— Зачем тратить много слов? Все, у кого есть глаза, уже увидели, что я принес с собой.

Вигмар даже не обернулся, но все взгляды устремились к копью, прислоненному к стене за его плечом.

— Я видел, что ты обзавелся новым копьем взамен утопленного! — сказал Кольбьёрн хёльд, мельком подмигнув сыновьям. — Чего же в нем такого любопытного?

— А я думал, что у вас память получше! — с самым искренним дружелюбием ответил Вигмар.

— Память? — Кольбьёрн хёльд вскинул брови.

— Конечно. Я слышал, что Старый Олень приходил к вам во двор с копьем. Приглядись получше, и пусть твои люди тоже посмотрят — не то ли это копье?

С этими словами Вигмар вытащил копье из-за спины и поднял так, чтобы все могли его увидеть. В гриднице застыла тишина: видевшие копье разглядывали его и силились узнать, а не видевшие — разглядывали и ожидали ответа видевших. Лица Стролингов как-то разом погасли и натянулись — они узнали. Копье было то самое. А это значит…

— Ты его убил! — ахнула Рагна-Гейда и перевела наконец взгляд на Вигмара.

В ее глазах плескались ужас и восторг, и в душе Вигмара вдруг вскипело и заискрилось такое ликование, такое торжество победы, что захотелось немедленно выйти на битву с десятком таких мертвецов, каким был Гаммаль-Хьёрт.

Он смотрел прямо ей в глаза так твердо и весело, что сомневаться было невозможно — это правда. Рагна-Гейда видела в его глазах торжество, напоминание и какое-то обещание — и ей вдруг стало так радостно, как будто удивительная победа принадлежит ей самой. То самое чувство связи с ним, которое во время буйства мертвеца мучило ее угрызениями совести, теперь наполняло гордостью и счастьем. Веселье бурлило в ней горячим ключом; казалось, разведи руки в стороны — и приподнимешься над полом, легкая и сильная, как птица. Не зря, не зря она выбрала его, он и правда лучше, отважнее, сильнее, даже красивее всех на свете!

— Гаммаль-Хьёрт больше никогда не выйдет из своей могилы! — весело заверил Вигмар. — От него осталась маленькая кучка пепла. Она уже никому не причинит вреда. Но и новых сокровищ из кургана больше никто не достанет — ворота закрыты крепко и навсегда. Так что пришла пора выбрать наилучшее сокровище и назвать того, кто выиграл наш спор.

Рагна-Гейда встала на ноги, следом за ней невольно поднялись и Скъёльд, и Модвид Весло. Помедлив, Вигмар тоже встал, опираясь на древко копья. Широкий и длинный наконечник с золотой насечкой сверкал острыми гранями, как застывшая молния. Он казался серединой всей палаты, как огонь, притягивал все взгляды, подавлял робких, внушал зависть сильным. Кольбьёрн хёльд хмурился с беспокойным недовольством, лицо Модвида застыло. Почему-то все они заранее знали, что выберет Рагна-Гейда.

А она смотрела то на Вигмара, то на копье в его руках, начисто забыв обо всех остальных. Затаив дыхание, гридница ждала, что скажет Рагна-Гейда, но она не находила слов. Мысли толкались, как люди в доме возле узких дверей, мешая друг другу, а разум призывал к осторожности: не скажи такого, о чем потом пожалеешь. Ей хотелось сказать Вигмару, что она восхищена им, но этого не скажешь при всех. Да и к чему слова: он видел счастливый восторг в ее глазах и понимал ее.

И тогда заговорил Вигмар. Все получилось точно так, как он воображал, сидя в кургане в ожидании его мертвого хозяина: на них с Рагной-Гейдой смотрела сотня глаз, но он должен был сказать о своей победе и своей любви только ей. И он сказал:

Рагна-Гейда хотела бы ответить тоже стихом, но слова и строчки не шли на ум.

— Я думаю, что Вигмар сын Хроара раздобыл лучшее сокровище кургана, — просто сказала она. — Кубки и та другая вещь, — она повела рукой в сторону Модвида, но не посмотрела на него, не в силах отвести глаз от Вигмара, — хороши, но эти сокровища их хозяевам придется защищать. А копье само защитит владельца.

— Прежнего владельца оно защитило плоховато! — с досадой бросил Скъёльд. — Смотри, Вигмар, как бы это копье и тебе самому не принесло смерть, как Гаммаль-Хьёрту!

Спорить с решение Рагны-Гейды было бы глупо — его посчитают вздорным завистником и не больше, — но все же Скъёльд не мог так легко принять поражение и злился на сестру. Встречи с мертвецом, которыми он лишь сегодня утром гордился, теперь жгли позором. Лисица неспроста усмехается: наверняка ему тролли нашептали, как его, Скъёльда сына Кольбьёрна, тащили из кургана на веревке, а он дрыгал ногами и орал!

— Мне не предрекали смерти из-за собственных сокровищ! — весело ответил Вигмар. Сияние глаз Рагны-Гейды сделало его совершенно счастливым, он не испытывал никаких дурных чувств к ее родне и даже яркая досада, написанная на лицах Стролингов, для него ничего не значила.

— А от чужих? — ядовито спросил Фридмунд Сказитель, стремясь отыграться хоть как-нибудь.

— А чужое на то и существует, чтобы стать своим! — уверенно ответил Вигмар и вдруг так дерзко взглянул прямо в глаза Фридмунду, ждавшему ответа, что все Стролинги разом вздрогнули. Всем показалось, что Вигмар имеет в виду их собственные сокровища. Какие?

— … и тогда злобное колдовство квиттинской ведьмы вызвало чудовищного тюленя, который утопил все наши корабли… Конунг Стюрмир со своими людьми был рад услышать о нашем позоре… Гримкель Черная Борода говорил, что не продаст нам железа… Они боятся нашей мощи… Квитты — наши враги, и ни один из фьяллей не сможет быть спокоен за свою честь, пока мы не рассчитаемся с ними за обиды!

— Веди нас, конунг! Пусть у нас будет одна судьба с тобой! А в квиттинских усадьбах найдется достаточно добра, чтобы вознаградить нашу доблесть!

Эрнольв Одноглазый молча кивал головой, глядя в свой кубок. В каждой усадьбе, где останавливался Торбранд конунг по пути на север, раздавались те же самые воинственные речи.

— Я клянусь памятью моих предков, что пойду с тобой в поход, конунг, и пусть у нас будет одна судьба! — провозглашал хозяин, местный хёльд, поднимая к закопченной кровле посвященный Одину рог. — Я клянусь именем Отца Ратей: я не отступлюсь от тебя до самой победы, и лучше погибну в битве, но не покажу себя трусом!

Родня и дружина хозяина радостно вопили, предвкушая будущие подвиги, добычу и славу. Их мечи и копья соскучились праздно служить украшением стен, в глазах хозяев уже блестело квиттинское золото, в ушах звенели победные кличи и хвалебные песни. Эти люди не видели черную спину квиттинского чудовища в бурных волнах, они еще не теряли братьев.

— пел Кольбейн ярл, кроме смелости одаренный еще и хорошим звучным голосом. Торбранд конунг не сводил глаз с певца: эта песня звучала на каждом пиру, но каждый раз он слушал, как впервые. Жажда мести так глубоко вошла в его сердце, что он почувствовал бы себя опустошенным, если бы ее вдруг не стало. Его убежденность заражала всех вокруг, и страшные рассказы о квиттинской ведьме и чудовищном тюлене забывались, опасения уступали место отваге. Это очень просто и не требует размышлений: обида конунга — обида всего племени, а за обиду надо мстить, за кровь брать кровью. Это завещано предками, а предки не могут ошибаться.

Хёльды и их хирдманы радостно кричали, прославляя Одина и Торбранда конунга, а Эрнольв думал о теле Халльмунда. Едва ли тот, кто нашел рунный полумесяц, дал себе труд похоронить тело врага. Оно досталось волкам и воронам. Но все эти люди, ослепленные жаждой мести и наживы, почему-то не думают, что в число жертв богу войны могут попасть и они сами. Разве высшее счастье не в том, чтобы со славой погибнуть и попасть в Валхаллу? Фригг и Хлин да будут с тобой, бедный одноглазый безумец! Если не в этом, то в чем же тогда? Не знаешь? Вот и молчи.

— Что ты притих, Эрнольв? — окликнул вдруг его Хродмар сын Кари. — Тебе не нравится эта песня — так сложи новую, получше. Ты ведь теперь стал так красноречив!

Эрнольв поднял глаза, но не сразу нашел Хродмара: в тесной гриднице сидело на скамьях и на полу множество народа, было полутемно и очень надымлено. А, вон он: светловолосая голова Хродмара виднелась возле подлокотника почетного хозяйского сидения, которое сейчас занимал конунг.

Хродмар не давал Эрнольву покоя, и Эрнольв отлично знал, что любимец конунга ему не доверяет. Несмотря на его согласие идти в поход, Эрнольва считали противником конунга, и Хродмар не считал нужным изображать дружелюбие. Сам Торбранд обращался с ним ровно, спокойно, не менее приветливо, чем с прочими, но Эрнольв понимал, что Торбранд тоже не доверяет ему. И положение его в дружине конунга было очень шатким и ненадежным.

Сам Торбранд тоже смотрел на Эрнольва, вертя неизменную соломинку в пальцах.

— Я уже однажды дал тебе клятву, конунг, — именно ему ответил Эрнольв, глядя в глаза Торбранду и минуя Хродмара. — И не заставляй меня повторять ее снова. Повторение только снижает цену слов, не так ли?

— Я верю тебе, — со спокойным дружелюбием ответил Торбранд, но Эрнольв знал, что как раз эти слова стоят немного. — Потомок моего деда не сможет меня предать. Но, глядя на тебя, все эти доблестные воины могут подумать, что ты не очень-то рад этому походу.

— Ты знаешь, конунг, что я об этом думаю, — ответил Эрнольв.

Ему не хотелось затевать старый спор снова. Слишком трудно говорить об осторожности и мире, когда постоянно видишь десятки и сотни людей, которые мечтают о войне и о квиттинской добыче как о величайшем счастье своей жизни. Когда даже древние, веками освященные песни спорят с тобой.

— Этот долг завещан нам предками, — продолжал Торбранд, снова вставив соломинку в угол рта и испытывающе поглядывая на Эрнольва, как будто ожидая, что тот опять произнесет вдохновенную речь. — А все, что идет от предков, священно. Только исполняя их заветы, мы сможем хоть немного приблизиться к ним в доблести и славе.

— Эрнольв сын Хравна придумал какую-то свою, особую доблесть, — вставил Хродмар. — Он говорил как-то, что конунг, сам выбравший час своей смерти, не герой, а трус и глупец. Разве за века доблесть меняется? Тот, кто был доблестен в древности, останется таким навеки. Пока стоит мир.

Эрнольв пожал плечами. От него ждали ответа, которого он не находил.

— От перемен делается только хуже, — сказал хозяин усадьбы, пьяный от гордости не меньше, чем от собственного жидковатого пива. — Вот в древности были люди! А нынешние что! Вот только с тобой, конунг, мы сможем совершить подвиги, которые прославят нас навеки!

— Верно! Веди нас, конунг! Во славу Отца Побед!

Эрнольв оглянулся. Ближе к дверям, где сидели гости попроще, бодрых криков что-то было не слышно. Местные бонды вовсе не были рады призывам к войне. Но им, как и самому Эрнольву, оставалось помалкивать.

Поднявшись с места, Эрнольв протолкался между гостями и вышел во двор. Он слишком уставал от всего этого: от скрытого недоброжелательства, от споров, от собственных неотвязных размышлений. Сражаться гораздо проще. Не оглядываясь, он знал, что голубые глаза Хродмара сына Кари провожают его настороженным и недоверчивым взглядом.

Эта усадьбы была побогаче прочих — здесь даже имелся гостевой дом. Отыскав себе место на скамье, Эрнольв свернул накидку — под голову, расправил плащ вместо одеяла, сел и стал развязывать ремешки на сапогах, как вдруг кто-то тронул его за плечо.

— Можно нам немного поговорить с тобой, Эрнольв сын Хравна? — спросил незнакомый голос.

Подняв голову, Эрнольв увидел невысокого человечка с большим залысым лбом. Одежда его не отличалась богатством, застежка плаща была бронзовая, вместо меча на поясе висел длинный нож. Позади стояли еще два или три человека.

— Что вы хотите? — спросил Эрнольв и встал. — Кто вы?

— Я — Аскель Ветка, а это — мой брат Хаки Ловкий и наш сосед Гудрёд-С-Ручья. Мы все живем тут неподалеку, у нас свои дворы. Так что ты не сомневайся — мы все свободные и состоятельные люди.

— А, вы — из бондов… — Эрнольв нахмурился, пытаясь вспомнить имя здешнего хозяина. Когда меняешь пристанище каждый день, запомнить всех нелегко.

— Славного Ингвара Три Сосны, — подсказал Аскель. — Ты прав. Будь так добр, Эрнольв сын Хравна, сядь и позволь нам немного поговорить с тобой. Мы не задержим тебя надолго.

Эрнольв огляделся. В гостевом доме было еще пустовато, лишь несколько хирдманов дремало на лавках и на полу. Он сел на прежнее место, и три гостя устроились вокруг него.

— Это верно говорят, что твоя бабка была сестрой Тородда конунга? — заговорил Аскель Ветка, как видно, признававшийся странными пришельцами за вожака.

Эрнольв кивнул.

— Значит, ты — тоже из рода конунгов? — уточнил Аскель, и у Эрнольва стало нехорошо на душе: он заподозрил, с чем пришли нежданные гости, и это ему совсем не понравилось. — Однако, ты вовсе не похож на других знатных людей, — продолжал Аскель. — Ты не бьешь мечом в щит и не призываешь людей бросать семью и хозяйство ради того, чтобы их убили в чужих землях. Ты — хороший человек. Ты понимаешь, что бедным людям вовсе нечего делать на этом Квиттинге. Конунг зовет всех в поход, Ингвар дал ему клятву верности и теперь будет заставлять нас всех идти с ним. Если я с сыном пойду воевать, то кто будет смотреть за хозяйством? На работников нельзя положиться, а моя жена…

— Разве женщины справятся со всем одни? — подхватил Гудрёд-С-Ручья. — У нас немаленькое хозяйство — шесть коров, восемь овец, и каждую весну мы сеем…

— Я понял вас, добрые люди, — прервал его Эрнольв, стремясь скорее покончить с этим неприятным и опасным разговором. — Ни один хёльд не имеет права силой заставить вас идти воевать, а если кто-то попытается это сделать, то вы можете пожаловаться конунгу. Он не так меня любит и не так прислушивается к моим словам, как к словам других, но я обязательно вступлюсь за вас, если это потребуется.

— Мы были уверены, что ты — благородный человек! — ответил Аскель. — Но мы сказали еще не все. Мы пришли к тебе втроем, но ты можешь быть уверен: таких как мы очень много. Во всей округе наберется, может быть, несколько глупых юнцов, которым лень работать, как работают все люди, и они надеются легко разбогатеть на войне. Идти на Квиттинг хочет только Ингвар хёльд со своей дружиной. Всю работу в усадьбе делают его работники, смотрит за ними управитель, а Ингвару хёльду остается только слушать саги о древних подвигах и мечтать о славе. Им больше нечего делать, кроме как воевать. А его жене — мечтать о золотых застежках. Умные женщины понимают, что бронзовые держат платье ничуть не хуже…

— Я понимаю все это, — снова прервал Эрнольв. — И я говорил об этом конунгу. Но ему нанесены жестокие обиды, и он должен за них отомстить. Он не откажется от войны, пока не добьется своего. И тех, кто хочет воевать, тоже очень много. Сколько ты платишь за каждый новый нож, топор, лемех для плуга? Разве ты не хочешь, чтобы железо было дешевым?

— Я хочу сохранить голову на плечах, — рассудительно ответил Аскель. — Мне никто не даст другой головы, а сагу про мою гибель никто не сложит. Это конунгу достанется много серебра и золота, много оружия, скота, кораблей, рабов и прочих сокровищ.

— И восемь знатнейших квиттинских девиц в жены, — добавил Хаки Ловкий.

— Да, — согласился с братом Аскель и продолжал: — Это про конунга сложат много хвалебных песен, таких искусных и пышных, что простой человек в них и не поймет ничего. А я не конунг. Я слишком маленький человек, хвалебная песня мне не по росту. И меня не обижал никакой квиттингский тюлень. Скажу тебе прямо, у нас в округе в этого тюленя никто не верит.

— Это напрасно, — подавляя вздох, ответил Эрнольв. — Я видел его сам. И он погубил моего старшего брата. И никто не даст мне другого. Я должен за него мстить. Так велят боги, так завещали предки. Предки не могут быть неправы. И все люди вместе тоже не могут быть неправы. Все фьялли хотят воевать, и мы должны идти со всеми. Истина всегда с теми, кого больше.

Моргая и двигая морщинами на высоком лбу, Аскель смотрел на Эрнольва со смешанными чувствами разочарования и удивления.

— Ты говоришь так просто, знатный ярл, и все-таки я тебя не понимаю, — сказал он наконец. — Ты говоришь, правда с теми, кого больше. Но разве наша правда — неправильная? Разве она хуже оттого, что нас сто, а их — тысяча? Разве оттого, что конунг прав, а я нет, кто-то другой засеет вовремя мое поле? Разве валькирии прилетят приглядеть за моими коровами?

— Я не пил из источника Мимира и не знаю всего, — твердо ответил Эрнольв. — Боги с теми, кого больше. Боги говорят через общий голос тинга. И мы должны подчиниться. Потом, со временем, эта правда откроется и нам.

Аскель покачал головой. Его спутники сделали движения, как будто хотели встать. Но Аскель вдруг положил руку на локоть Эрнольва, склонился к его уху и прошептал:

— Выходит, сегодня мы с тобой не договорились, Эрнольв сын Хравна. Но если со временем ты поймешь не конунгову, а нашу правду, то ты можешь рассчитывать на нас. Если когда-нибудь и другие люди скажут, что им нужен не воинственный, а миролюбивый конунг, и укажут на тебя, то тинг нашей округи можешь уже считать у себя за поясом. Пусть слышит богиня Вёр — и больше никто!

Аскель многозначительно подмигнул онемевшему Эрнольву и встал. Дверь гостевого дома за ними закрылась, а Эрнольв все смотрел им вслед. Отец, оставшийся в Пологом Холме, предупреждал его о чем-то подобном. Нет, Эрнольв и мысли не допускал пойти против Торбранда конунга, но и от сказанного бондами так просто не отмахнешься. Не все люди хотят войны. Многие — но не все. Значит, на стороне Торбранда конунга много правды, но не вся. Валькирия Регинлейв явилась в Аскрфьорде и указала сверкающим мечом на юг — значит Один поведет фьяллей на эту войну. Но вдруг и в самом Асгарде есть кто-то, кто думает иначе? Думает и молчит, как сам он, Эрнольв, думает и молчит? Есть или нет?

На дворе усадьбы Серый Кабан поднялся шум: до Хроара Безногого, сидевшего в гриднице с гостем, стали долетать удивленные выкрики хирдманов и работников, недоуменный смех женщин, восторженные визги детей. «Зайцы, зайцы!» — ворвался в открытую дверь восхищенный, звонкий крик Эльдис, и Хроар поморщился, как от сквозняка.

— Должно быть, Вигмар вернулся, — ответил Хроар на вопросительный взгляд гостя, Бальдвига Окольничего. — Он охотился. Нет бы посмотреть за рабами — он все охотится…

— Молодому сильному мужчине не так уж весело все время сидеть дома, — вступился за Вигмара Бальдвиг. — Особенно если у него нет жены.

Бальдвиг благодушно усмехнулся, призывая и Хроара смотреть веселей. Рауд был на пять-шесть лет старше своего квиттингского друга, но казался моложе, поскольку сохранил здоровье и бодрость; в его темных волосах не виднелось седины, и лишь в короткой густой бороде белело несколько нитей, казавшихся случайными. Невысокий ростом и толстоватый, Бальдвиг Окольничий не производил впечатления грозного бойца и меж тем был уважаем решительно всеми, кто его знал, даже недругами. На его высоком залысом лбу прямо посередине виднелась морщина в виде галочки, наводившая на мысль, что здесь скрыто нечто особенное. Темные брови, стянутые к переносице, высокими ровными полукружьями обрисовывали умные карие глаза. Бальдвиг был человеком деятельным, но не суетливым, осторожным, но не трусливым, твердым, но не упрямым, и в каждом деле умел найти ту счастливую грань, какая была найдена в его собственных качествах.

Хозяин Серого Кабана раздраженно потряс головой, но сдержался и не стал бранить сына при госте. Конечно, Бальдвиг Окольничий, хоть и жил в Рауденланде, был давним другом их семьи и не хуже самого Хроара знал все странности Вигмара, но все же…

— Что же за чудесных зайцев он несет? — улыбнулся Бальдвиг.

— Уж наверное, не простых, — ворчливо ответил Хроар. — Должно быть, с золотыми ушами и серебряными ногами. У него теперь все непростое…

Через порог шагнул Вигмар. На его лице была веселая усмешка, размашистые движения говорили об отличном расположении духа.

— Приветствую тебя, Бальдвиг сын Свартхедина! — радостно крикнул он. — Ты давно у нас не был!

— К доброму другу дорога коротка — отчего бы тебе самому ко мне не заглянуть? — с улыбкой ответил Бальдвиг. Ему нравился Вигмар, как многим, у кого не пересекались с ним дороги: на уверенного в себе и скорого на язык человека всегда приятно посмотреть. — Что ты принес?

— Да так, безделицу! — с истинно геройской небрежностью ответил Вигмар, но в голосе его слышалось предвкушение близкой забавы.

За его спиной в двери уже виднелись любопытные лица челяди и женщин. Вигмар подошел к скамье, где сидел напротив хозяина Бальдвиг, и сбросил с плеча копье. Взгляд гостя с изумлением и восторгом скользнул по копью — нечасто увидишь такое замечательное, богатое и грозное оружие! Но едва Бальдвиг открыл рот, чтобы поздравить Вигмара с приобретением, как взгляд его упал на трех зайцев, подвешенных к древку копья. И рауд замер с открытым ртом, забыв, что хотел сказать. Передние лапы каждого из трех зайцев были всунуты в золотые обручья и таким образом сцеплены на древке. На шее самого крупного была намотана толстая золотая цепь. Бальдвиг едва удержался, чтобы не протереть глаза. В молодости он много лет провел в дружине конунга раудов, Бьяртмара, и был его окольничим, а на усадьбе конунгов насмотришься таких странностей и причуд, столько низости и благородства, благоразумия и безрассудства, что потом уже и захочешь удивиться — да не найдешь чему. Но такого чуда ему не приходилось видеть даже в палатах конунга.

— О… Откуда это? — выговорил наконец Бальдвиг.

— Это? — небрежно спросил Вигмар, стряхивая добычу на лавку. — Да они теперь так бегают. Разве ты не знал?

— К нам такие не забегали… — пробормотал Бальдвиг, понемногу приходя в себя.

— Они так бегают с тех пор, как этот Сигурд одолел мертвеца! — Хроар кивнул на сына, который усмехнулся при этом, не поднимая глаз. Отец не переставал ворчать и предрекать беды, но Вигмар знал, что в глубине души Хроар гордится его подвигом. — Теперь у нас все ближние долины усыпаны золотом! Только очень ленивый не носит на каждой руке по золотому обручью!

— Да, я слышал об этом! — протяжно отозвался Бальдвиг, медленно погладил бороду, поглядывая то на отца, то на сына, словно прикидывая, не обманывают ли его квитты. — Неудивительно, что конунг фьяллей собирается идти на вас войной.

— Уже ходил! — поправил его Вигмар. — И вернулся с такой славой, что тролли складывают о нем и его войске длинные саги. Да такие, что их при добрых людям и рассказать стыдно.

— Однако… Да! — Бальдвиг хотел еще что-то сказать, но передумал и промолчал. В конце концов, раздоры фьяллей и квиттов были не его делом. — Теперь мне легче рассказать, зачем я к вам приехал, — продолжал он. — Прости мою неучтивость, Хроар, — только через порог, и сразу с просьбами! — но у меня мало времени. До отъезда на осенний тинг не осталось и месяца, а мне еще нужно объехать родичей.

— Говори смело! — подбодрил гостя Вигмар и сел напротив.

После удачной охоты он был весел и расположен душой ко всему свету. Почему-то ему мерещилось улыбающееся лицо Рагны-Гейды с лукаво искрящимися зелеными глазами, и от этого в груди было так тепло и хорошо, словно она жила где-то возле самого сердца.

— Твоя добыча придала мне смелости! — Бальдвиг бросил взгляд на золотую цепь, тускло блестевшую на беловато-серой заячьей шкуре. — Ведь я хотел просить у вас серебра в долг — хотя бы несколько марок. На тинге мне нужно будет платить виры*, а мои запасы подходят к концу.

— Да, как продвигается твоя тяжба? — заинтересованно спросил Хроар и даже подвинулся поближе.

Несколько лет сидя без движения, он полюбил разговоры о чужих тяжбах и нередко наедине с собой или в беседах со старыми хирдманами припоминал законы и старался доискаться, кто из спорщиков прав. В этом отношении Бальдвиг Окольничий был для него вдвойне желанным гостем, так как у того уже несколько лет тянулась тяжба с людьми из восточных долин Рауденланда. Хроар знал все обстоятельства дела не хуже самого Бальдвига, и даже Вигмар нередко спрашивал, как здоровье его противника, Оддульва Весенней Шкуры, и не лопнул ли он еще от жадности.

— Чтоб великаны так тягались друг с другом! — Бальдвиг досадливо вздохнул и махнул рукой. Запутанные тяжбы интересны только тогда, когда к тебе самому не имеют отношения. — На каком-то пиру зять моего брата Старкада встретился с кем-то из Дьярвингов и проявил такую доблесть, что одного хирдмана прямо там и похоронили. А у Старкада больше нет денег платить виры. Конечно, хирдман — не родич, но эти Дьярвинги и за дворового пса пытаются взять как за родного брата!

— Этой беде легко помочь! — сказал Вигмар. — Вот бы всегда так! Возьми!

Он сдернул с лап заячьих тушек два золотых обручья и подал Бальдвигу:

— Здесь не меньше трех марок, притом настоящего золота. Теперь вам хватит заплатить еще на парочку Дьярвингов, пусть ваш зять не стесняется! Наш Старый Олень был не так прост — ни за что не взял бы с собой в могилу какую-нибудь дрянь. Лучше этого золота едва ли найдешь в Морском Пути!

— Это оттуда? — с полным пониманием спросил гость. — Но ведь могила, говорят, обрушена?

— Да, но вся долина возле нее усыпана золотом. Там еще много чего можно найти… была бы охота искать! — пренебрежительно закончил Вигмар.

У него самого не было ни малейшей охоты искать, и он подобрал только то, обо что задел сапогом на ходу.

Бальдвиг взял обручье, взвесил его на руке, внимательно осмотрел со всех сторон. Хроар нахмурился: уж не думает ли гость, что ему хотят под видом одолжения всучить какую-нибудь подделку? Но рауд, как оказалось, думал совсем о другом.

— Ты — достойный человек, — сказал он чуть погодя, подняв глаза на Вигмара. — Смелый, щедрый, дружелюбный. Одного этого дела достаточно, чтобы прославить тебя на всю жизнь…

Вигмар хмыкнул, стараясь его перебить:

— Зачем ты говоришь мне все это? Я не тщеславен, мне не надо, чтобы каждый камень в долинах распевал мне висы*…

— Что бы ты сказал, Хроар, если бы я предложил тебе породниться со мной? — продолжал Бальдвиг, переведя взгляд на хозяина. — Моя племянница Альвтруд — не самая плохая невеста в Рауденланде. У нее есть своя усадьба, оставшаяся после мужа, два десятка голов скота, рабы… Ее сыну три года, и он очень слаб здоровьем. Если он умрет, Альвтруд потеряет свою усадьбу. А ей пригодился бы стоящий хозяин. Как ты, Вигмар. Что вы скажете?

Хроар не сразу нашел ответ на это неожиданное предложение: в первую очередь он вспомнил о том, что усадьба Альвтруд является частью спорного наследства. Таким образом, Вигмару предлагают взять в приданое эту самую проклятую тяжбу. А Вигмар отлично умеет наживать своих собственных врагов, зачем ему чужие?

— Нам было бы неплохо подумать… — проворчал Хроар.

— Конечно, подумать нужно, — согласился Бальдвиг. — Я расскажу тебе о той усадьбе подробно. А если ты, Вигмар, хочешь сначала посмотреть на саму Альвтруд, — Бальдвиг глянул на Вигмара, отлично понимая, что в его предложении заинтересует отца, а что сына, — то она сейчас гостит у меня. Ты можешь поехать вместе со мной хоть сегодня, побыть у нас несколько дней, побеседовать с ней… Она не старше тебя, она ровного нрава, хорошая хозяйка… К ней уже сватались. Не знаю, сочтешь ли ты ее красивой, но я не слышал, чтобы кто-то назвал ее безобразной… Короче, ты сможешь посмотреть сам.

Вигмар не поднимал глаз, бездумно вертя в пальцах обрывок золотой цепи, как простую соломинку, и соображал, как бы повежливее отказаться, пока эта мысль не запала на ум отцу.

— Это не зайца подстрелить — жениться! — сказал он чуть погодя и дернул себя за косичку.

— Да уж, это потруднее, чем сочинять стихи! — проворчал Хроар и сурово посмотрел на сына. Он вспомнил еще об одном обстоятельстве, из-за которого даже осложненная тяжбой женитьба была бы для Вигмара благом, потому что не позволила бы нажить бед здесь, в ближайшей округе. — Я слышал, какие стихи ты сочиняешь в последнее время! — продолжал он, сурово хмуря густые, нависшие над глазами брови. А Вигмар вдруг заметил, что его отец в неполные пятьдесят лет выглядит совсем стариком: его волосы, когда-то такие же рыжие, как у Вигмара, теперь почти поседели, а глаза от жизни в вечном полумраке гридницы ослабли и щурились. — Я слышал, что ты сочиняешь их все про дочку Кольбьёрна. Я на его месте не стал бы так долго это терпеть. Запомни, Вигмар сын Хроара, — если твои стихи доведут тебя до беды, я не стану вмешиваться! Род не должен отвечать за глупости одного, которые во вред всем! А от нашего рода не так уж много осталось — ты да я! Уж не знаю, сумеем ли мы сохранить свою кровь, но свою честь мы сохранить обязаны! И если ты натворишь что-нибудь такое, что обесчестит нас — я откажусь от тебя и выбирайся сам как знаешь!

Вигмар смотрел ему в лицо и молчал. Он привык, что отец всегда в дурном настроении, как небо осенью, привык к вечному ворчанию, но сегодня отец обошелся с ним уж слишком сурово. Да, Хроар прав: весь род не должен отвечать за глупость одного, особенно когда род так невелик. Но неужели отец уверен, что его единственный сын способен на бесчестные поступки?

— Вигмар! — в гридницу заглянул один из хирдманов. — К тебе прислал Грим Опушка!

Обрадованный отсрочкой Вигмар бросил золотую цепь на пол и выскочил из гридницы, бегло попрощавшись с гостем.

На дворе возле крыльца мялась Гюда. Эльдис радостно дергала ее за руку и шептала что-то, но Гюда отрицательно качала головой. На ее широком краснощеком лице было написано замешательство. Увидев Вигмара, она смутилась и обрадовалась одновременно.

— Это тебя прислали? — удивился Вигмар, ожидавший увидеть работника или мальчишку.

— Да. — Гюда робко кивнула, виновато оглянулась на Эльдис и добавила: — Мне велели сказать тебе, чтобы больше никто не слышал…

Вигмар взял девушку за плечо, решительно оттер сгоравшую от любопытства Эльдис и толкнул Гюду в угол двора, где никого не было:

— Ну?

— Меня прислала йомфру из Хьёртлунда, — начала Гюда, не поднимая глаз и вертя в руках травинку.

— Что? — Вигмар наклонился и заглянул ей в глаза. Ему показалось, что он ослышался: настолько это было невероятно. — Рагна-Гейда?

— Да. — Поняв, что он не верит, Гюда бегло коснулась его взгляда своим, словно приложила печать правды, и снова опустила ресницы. — Она сейчас у нас. Она приехала совсем одна. Она послала меня к тебе и сказала, чтобы ты приезжал сейчас, и тоже один.

Вигмар молчал, и Гюда снова посмотрела на него. Его лицо стало очень серьезно, и от этого черты казались резкими; желтые глаза смотрели требовательно и напряженно, как у хищной птицы, заметившей добычу. После его победы над страшным мертвецом Гюда стала бояться Вигмара, почти как самого мертвеца. Вигмар не спрашивал, правда ли все это, но очень и очень сомневался. Звать его именем Рагны-Гейды, одного, в пустынное место… Это отчасти похоже на ловушку. Это и в самом деле может исходить из усадьбы Оленья Роща, но вовсе не от Рагны-Гейды.

— А если ты не поверишь, она велела сказать вот что, — тихо добавила Гюда, еще больше оробев от его молчания.

— Что?

Верь в удачу, Видар стали —

Верен выбор Труд обручий.

Выговорив стих, Гюда не осмелилась поднять глаз на Вигмара, но и с опущенными ресницами вдруг ощутила, что он разом расслабился. А Вигмар перевел дух и усмехнулся. Да, это Рагна-Гейда! Братья придумали бы послать ему ее перстень или застежку, но только она догадалась бы сложить стих, напоминающий его собственную победную вису на последнем пиру! И такой короткий — чтобы бедная Гюда смогла запомнить.

— У них что-нибудь случилось? — вдруг обеспокоенный новой мыслью, спросил Вигмар. — Может, Эггбранд…

— Я не знаю. — Гюда помотала головой. — Она просто сказала, чтобы ты приехал.

В знак благодарности Вигмар потрепал Гюду по плечу, как мальчика, и торопливо направился к конюшне.

— Что там? — закричала ему вслед Эльдис, но Вигмар отмахнулся. По его мнению, сестра была еще слишком мала, чтобы знать много.

— Куда ты собрался? — спросил Хамаль, заметив, с каким нетерпением Вигмар седлает коня. Его лицо с закушенной губой показалось странным — то ли он сдерживает гнев, то ли улыбку. Его не поймешь.

— Проедусь, — коротко бросил Вигмар. Посвящать в свои дела Хамаля он тоже не собирался.

Но тот и сам был неглуп, наблюдателен и догадлив.

— Ты уже сегодня наездился, — с намеком заметил он. — Хватит золота для одного раза.

Вигмар не ответил, поглощенный затягиванием ремней, и хирдман упрямо продолжал:

— Сейчас не такое время, чтобы стоило ездить по пустым долинам в одиночку. Ты едешь к Гриму Опушке?

Вигмар кивнул.

— Если бы дело касалось самого Грима, ты не стал бы скрывать, — рассуждал Хамаль. Многие годы жизни на усадьбе давали ему право беспокоиться о судьбе хозяев. — А ты молчишь. Значит, дело касается твоих стихов… о дочери Кольбьёрна.

Вигмар затянул последнюю пряжку, повернулся лицом к Хамалю и оперся спиной о лошадиный бок.

— Ну и что? — вызывающе спросил он, прямо глядя в глаза хирдману и стремясь разом пресечь бесполезный спор. — Не надо мне рассказывать, что я ей не пара — это я уже слышал. А раз мое упрямство крепче драконьей шкуры, то не трать слов попусту.

— Я не берусь рассуждать, кто из вас кому не пара, но тебе не следует ездить одному. Безрассудство и доблесть — разные вещи.

— А разве Один завещал ездить на встречу с девушкой целой дружиной? Не помню такого совета.

— Если там действительно девушка. Ты ведь и свое знаменитое копье возьмешь с собой, а Стролинги страшно злы на тебя из-за него. Ты отнял у них лучшую добычу, не говоря уж о славе. Возьми хотя бы трех-четырех хирдманов. И меня.

Вигмар вздохнул, потрепал конскую гриву.

— Если Стролинги задумали обман, то уж они постараются иметь больше людей, чем у меня, — сказал он. — Я не конунг и мне незачем тащить с собой в Хель кого-то еще. Но ты не грусти! — Вигмар ободряюще хлопнул хирдмана по плечу. — Я не думаю, что там обман. Меня действительно зовет Рагна-Гейда.

— Может быть, — хмуро согласился Хамаль, понимая, что его слова ни к чему не приведут. — Она может не знать. Если тебя ждут по дороге, в пустынной долине…

— Всего не предусмотришь! Когда-нибудь каждому придется умереть. Если я не вернусь, то я тебе поручаю найти для Эльдис достойного мужа! — с внешней беззаботностью ответил Вигмар, как будто в шутку. — И через двадцать лет расскажи ее сыну, кому он должен за меня мстить.

Хамаль не ответил. Вигмар повел коня из конюшни и через несколько мгновений уже мчался прочь от усадьбы.

Рагна-Гейда сидела выпрямившись и сложив руки на коленях, глядя прямо перед собой. Ничего любопытного там не было — бревенчатая стена с торчащими из щелей клочьями мха, но Рагна-Гейда смотрела так пристально, как будто там висел ковер с вытканными сагами о Сигурде и Брюнхильд. Она сама себе приказала сидеть неподвижно после того, как десять раз обошла тесный дом Грима Опушки, повертела в руках каждый ковшик из небогатой хозяйской утвари, пересчитала ячейки в недоплетенной сети и наконец села, поймав насмешливый взгляд Боргтруд. Эта старуха смотрит так, как будто видит насквозь. Но делать нечего — мать, фру Арнхильд, ни за что не согласится выполнить то, что задумала Рагна-Гейда. С того пира, на котором Вигмар показал копье из кургана, Рагне-Гейде не давали покоя слова Скъёльда. «Это копье принесло смерть прежнему хозяину! — как-то так сказал он. — Смотри, как бы того же не случилось и с тобой!»

«Нам было бы неплохо как-нибудь наградить Вигмара за то, что он избавил всю округу от мертвеца! — говорила Рагна-Гейда родичам на другой день после пира. — Только Один и Фригг знают, сколько еще бед он натворил бы!»«Не напоминай мне об этом рыжем тролле! — со злобой отвечал Эггбранд. — Он отнял у меня такой подвиг! И такое копье! Пусть теперь засунет его себе в… в глотку! Такой награды ему более чем достаточно!»

Родичи согласно кивали и бранили Вигмара. Только Гейр молчал: он, быть может, единственный из Стролингов, признавал в глубине души, что мог бы и не справиться с Гаммаль-Хьёртом и Вигмар не отнял чужого подвига, а только сделал то, что ему было предназначено сделать.

Рагна-Гейда не стал спорить с родичами — напрасный труд! — но в душе не смирилась. Сделанное Вигмаром — настоящий подвиг, а подвиг заслуживает награды. Слава после смерти — это важно, но лучше пусть посмертная слава наступит как можно позже. Ради этого она и явилась сегодня утром к старой Боргтруд.

— Ты можешь так заклясть оружие, чтобы оно не могло причинить вреда своему владельцу? — спросила она у старухи и с замершим сердцем ждала ответа.

Если Боргтруд откажется, то все пропало. Рагна-Гейда не знала в округе другого человека, которому были бы по силам такие чары. Только дядька Хальм… Но это тот случай, когда чужому доверишься охотнее, чем своему.

— Смотря какое оружие, — ответила старуха, сначала смерив девушку оценивающим взглядом, как будто сама Рагна-Гейда и была тем оружием. — Если на него не наложено другого заклятья.

— Какого другого?

— В горах Медного Леса есть один меч — он заклят так, что владелец его всегда одерживает победы, пока срок службы меча не кончится, а когда он кончится — знает только сам меч. Он несет в себе разом победу и смерть. Впрочем, они слишком часто ходят вместе… Если и здесь так же…

— Нет, я ничего такого не слышала! Так ты сможешь? — нетерпеливо воскликнула Рагна-Гейда. — Я дам тебе вот это кольцо!

Она торопливо сдернула с пальца золотой перстень из могильной добычи — нарочно выбрала в ларце какой потяжелее, — и вложила его в загрубелую ладонь старухи.

Склонив голову и сощурив глаза в коричневые щелочки, Боргтруд осмотрела подарок, потом подняла взгляд на девушку.

— А что я скажу твоим родичам, девушка, если они спросят, почему такой дорогой перстень пропал у тебя и нашелся у меня?

— Я скажу, что ты предсказала мне добрую судьбу и за это я подарила его тебе! — быстро ответила Рагна-Гейда. Об этом она подумала заранее.

— И ты не боишься обесчестить себя ложью?

Рагна-Гейда опустила глаза: такого дерзкого вопроса она не ждала. Но этой старухе и так предстоит узнать о ней слишком много, а без нее не обойтись, как ни старайся.

— Мой род будет больше обесчещен, если покажет себя неблагодарным, — тихо ответила она, не поднимая глаз. — Пусть лучше я…

Боргтруд мелко закивала головой:

— Это тоже жертва. Ты жертвуешь своей честью ради чести рода, я верно тебя поняла?

— Может, никакой жертвы и не будет.

Рагна-Гейда через силу улыбнулась: она не любила высоких слов.

— Будет! — вдруг со странно твердым убеждением сказала Боргтруд. Удивленная Рагна-Гейда подняла взгляд — блекло-голубоватые, выцветшие глаза старухи смотрели на нее строго, словно спрашивали, действительно ли она готова совершить задуманное. — Будет! Может, тебе не стоит идти по этой дороге?

Рагна-Гейда молча помотала головой. Она не поняла, о чем говорит старуха, но и острое чувство тревоги не могло заставить ее повернуть назад. Наоборот — ей еще сильнее захотелось скорее увидеть Вигмара.

И вот она сидела и ждала. Пока Гюда доберется до Серого Кабана, пока… если Вигмар вообще дома… пока она ему все расскажет, пока он соберется и поедет… если у него есть время. Если он поверит. Если он захочет… Поверит, что ей есть что ему сказать…

Не успела Боргтруд напрясть половину веретена, как Рагна-Гейда не выдержала — вскочила со скамьи и вышла во двор. Дворик был невелик: раскрытые ворота, казалось, принимали в объятия прямо с крыльца. После Оленьей Рощи любая усадьба покажется маленькой. Тщательно обойдя лужи на дворе, Рагна-Гейда встала в воротах и посмотрела в долину. Сейчас она уже не помнила о копье, об обидах родичей, о заклятиях. Она просто хотела увидеть его. Его желтые глаза, смотрящие резко и остро, высокий упрямый лоб, жесткий подбородок с вечным налетом рыжеватой щетины как наяву стояли перед ее глазами. Кажется, протяни руку — коснешься. Они выросли в одной округе, и Рагна-Гейда не могла вспомнить, когда впервые услышала о сыне Хроара-С-Границы (тогда его еще не звали Безногим), когда впервые увидела Вигмара. Она знала его всегда, но сейчас ей почему-то не верилось, что он есть на свете, что она не выдумала его. Он был слишком ярким и резким, слишком живым, словно чей-то острый нож уверенной рукой вырезал его на ровном сером камне бытия. Дорогая сердцу мечта, выдумка нередко кажется более настоящей, чем все живые люди. Потому что она внутри, а все остальное — снаружи.

Рагна-Гейда стояла в воротах, прислонясь плечом к столбу и поглаживая ладонью старое, потрескавшееся дерево, серо-бурое и шершавое от времени, дождей, снегов… С необычайным прилежанием она рассматривала щелочки и трещинки бревна, как будто хотела влезть в них и спрятаться там от своего нестерпимого ожидания. Поверит, не поверит? Приедет, не приедет? Она задыхалась от нетерпеливой жажды увидеть Вигмара; пустота без него давила и душила, как вода. Казалось, это не кончится никогда. Вот уже скоро вечер, а эта гусыня Гюда, наверное, еще и не добралась до Серого Кабана…

Легкий отзвук топота конских копыт по долине коснулся слуха Рагны-Гейды и пропал. Она не решалась оторвать глаз от шершавого столба, убежденная, что ей померещилось. Топот возник опять, и теперь он был ближе. Остро боясь разочарования — мало ли кому взбредет в дурную голову гонять коня по долинам? — Рагна-Гейда медленно повернулась и посмотрела вперед. От распадка между двух низких протяжных взгорий, покрытых серо-зеленоватым осинником, приближался всадник. Вжавшись в низкое седло, он летел стрелой и был похож на хищную птицу. И Рагна-Гейда прислонилась спиной к воротному столбу, вдруг ощутив слабость в ногах. Ничего особенного не случилось… И не должно случиться… Ничего особенного… Но если кто-нибудь сейчас не поможет ей держать этот невидимый груз, она рухнет.

Боргтруд расставила вокруг очага семь низких и широких глиняных чаш, разложила пучки трав, из которых Вигмар знал только волчец, можжевельник, лук и полынь, достала уже знакомую ему связку амулетов и теперь деловито нюхала их, как будто проверяла, не уменьшилась ли их сила за время лежания в сундуке. Копье из могилы лежало узорным острием на камнях очага, и Вигмару странно было видеть его отдельно от себя: за прошедшее время он сроднился с Поющим Жалом, как с собственной рукой или ногой.

Вигмар и Рагна-Гейда сидели плечом к плечу на низкой скамье и наблюдали за старухиными приготовлениями. Но никакие чары не заинтересовали бы сейчас Вигмара, твори их у него на глазах хоть сам Отец Колдовства Один. Сидя рядом с Рагной-Гейдой, чувствуя плечом ее плечо, слыша ее тихое дыхание, он не мог думать ни о чем другом. Появляясь поблизости, она переворачивала мир в его глазах.

— Я боюсь этого золота, — вдруг шепнула Рагна-Гейда, не повернув головы, словно обращаясь не к нему. — Оно тяжелое.

Вигмар чувствовал, что она и правда боится, кожей ощущал ее страх как свой. Ему хотелось взять ее руку, переложить с ее колена на свое и накрыть ладонью, но он почему-то не решался пошевелиться, как будто самое легкое движение грозило разорвать эту связь, разрушить невидимое облако, внутри которого оказались заключены они вдвоем.

— Это дурное золото, — так же, не поворачиваясь, шепнул он в ответ. — Я вчера видел Золотую долину. Ту, где курган. Там было много золота рассыпано. Я вчера был там — оно врастает в землю. То, что лежало на поверхности, теперь наполовину в земле. Темные альвы потихоньку тянут его назад, к себе.

— Вот почему… — шепнула Рагна-Гейда. — А твое копье они не утянут?

— Нет. Я не дам ему лежать на земле.

Боргтруд оглянулась, и они замолчали.

— Идите-ка вы отсюда! — с досадой сказала старуха. — Вы оба думаете совсем не о том, о чем нужно. Вы сбиваете духов с пути. Идите!

Вигмар и Рагна-Гейда послушно поднялись со скамьи и направились к двери. Им совсем не хотелось, чтобы Боргтруд сказала вслух, о чем они оба думают.

На дворе Грим и его работник чистили хлев, Асдис хозяйка оттирала железный котел. Люди были заняты делом, и только они двое тратили время короткой человеческой жизни на мечты и напрасно пытались понять, что с ними происходит. Благодаря этим мечтам каждое мгновение казалось таким насыщенным и богатым, что вся жизнь растягивалась в бесконечность. Но стоит очнуться, увидеть грязный котел в руках простой работящей женщины — и земля уходит из-под ног.

Вигмар и Рагна-Гейда вышли за ворота и остановились шагах в двадцати от двора, возле стоячего черного валуна в человеческий рост.

— Твои родичи, конечно, не знают, что ты здесь? — полуутвердительно спросил Вигмар.

Рагна-Гейда ответила укоряющим взглядом: тебе непременно нужно, чтобы я созналась в этом вслух?

— Они очень злы на меня? — опять спросил Вигмар.

— А ты что думал? Даже Гейр и то ворчит, что тебе в последнее время достается слишком много — то золотой амулет, то золотое копье…

«То дева с золотыми волосами,» — хотел добавить Вигмар, глянув на облако тонких золотистых кудряшек Рагны-Гейды, но не решился. Пока еще нельзя сказать, что она ему досталась.

— Вот наука иным гордецам: не ленись нагнуться за богатством, если уж оно валяется на морском берегу! — сказал он вместо этого. — Я думаю, амулет помог мне в кургане. Правда, я так и не знаю, какое заклинание на нем начертано.

Вигмар вытащил из-под рубахи золотой полумесяц, снял с шеи ремешок и подал Рагне-Гейде. Она взяла, поднесла поближе к глазам и нахмурилась, разбирая фьялльские руны. Но даже этот амулет, вызвавший столько толков, сейчас мало занимал ее. Вигмар ждал, когда она поднимет глаза, с трудом сдерживая дрожь нетерпения — но значение рун волновало его очень мало…

Однако, Рагна-Гейда заинтересовалась больше, чем думала сначала.

— Знаешь, это совсем не просто, — сказала она и подняла на Вигмара серьезные глаза. — Это очень сильное заклинание. Оно приносит защиту богов, здоровье, удачу…

— Я вижу, — проговорил Вигмар и хотел взять ее руки, но она осторожно отстранилась:

— Подожди. Мне тут не все понятно. Смотри. Здесь пять рун, видишь? — Рагна-Гейда провела кончиком пальца по внешнему краю полумесяца. — Пять — это число борьбы и победы… Первой стоит руна Олгиз. Она привлечет на твою рыжую голову благословение богов: даст побольше удачи, защитит от врагов и всяческого зла, приблизит победу… То есть, она все это уже сделала! Ведь ты подобрал и надел амулет еще до того, как на вас напали фьялли? Когда тебя чуть не убили! А потом этот наш мертвец! Видишь, едва ты его получил, как амулет сразу стал оберегать тебя!

— Я вижу, — улыбаясь, ответил Вигмар на ее горячую речь, в которой самым отрадным для него образом перемешались беспокойство и облегчение. — Раньше такие знатные женщины не беспокоились обо мне.

— Беспокоились. — Рагна-Гейда мельком взглянула ему в лицо и опять обратилась к рунам. — Только ты не знал.

— Я надеялся.

— Слушай! Вторая — руна Гебо…

— Вот эта помогает в любви, это я знаю!

— Да, но еще она помогает соединить вместе мысли, волю и силу разных людей. С этой руной два человека будут больше, чем один и один, ты понимаешь? Все равно что… если сложить один и один, то с помощью Гебо получится не два, а три. Понимаешь?

— Еще как понимаю! — серьезно ответил Вигмар.

Он вспомнил, как они только что сидели бок о бок в домишке Грима и смотрели, как старая Боргтруд колдует над копьем. Тогда он впервые ощутил, что их с Рагной-Гейдой окутывает какое-то невидимое облако и делает новым существом: единым, и внутри этого облака их общая сила и мудрость больше, чем сила и мудрость двух разных людей. Это ощущение не миновало и сейчас. Наверное, над ними невидимо парит руна Гебо — руна единения, лучшего дара, начертанная самой Фрейей*.

— Третьей здесь идет Науд, — продолжала Рагна-Гейда. — Это очень сильная руна. Она помогает изменить судьбу. Нужда — лучший кнут. В ком хватит воли и силы, того Науд освободит от нужды в том, чего у него нет. Она даст недостающее. Четвертая — руна Тюр. Это ты сам догадаешься. Это руна силы и бесстрашия. Она дает их тому, у кого нет, и укрепляет, если есть. И заключает ряд руна Инг. Это руна Фрейра*. Она принесет хороший конец всей дороги.

— А где же руна победы?

— Ты не понял! Все это вместе и есть победа. Воля, сила, мудрость — все это оружие судьбы и залог победы. Вот только тут еще что-то…

— Что?

— Посмотри. Видишь?

Рагна-Гейда повернула золотой полумесяц так, чтобы на него падало побольше света, и показала Вигмару какие-то царапины в середине. Из них складывалось нечто похожее на руну Винья, только повернутую не направо, как положено, а налево.

— Я такой руны не знаю, — сказала Рагна-Гейда. — Наверное, это у фьяллей придумали.

— Ну и тролли с ней! — легко ответил Вигмар. — Мне больше ничего и не нужно. Мне этот амулет хорошо послужил. Удачи мне хватало и своей, мне не хватало только одного. Я из этих пяти только Гебо и заметил.

Рагна-Гейда посмотрела ему в глаза, и ей показалось, что земля, девятнадцать лет дававшая ей надежную опору, вдруг ушла из-под ног и она летит в пространстве… Куда, почему? Откуда это ощущение полета — то ли свободы, то ли одиночества…

— Так значит, с этой руной на шее ты… — начала она, намекая, что нынешней встрече обязана неизвестному фьялльскому колдуну.

— Нет, я всегда знал… — Вигмар запнулся, чуть ли не впервые в жизни не находя подходящих слов. Что — всегда? Всегда знал, что так будет? Что они двое — одно? — Помнишь, как года три назад мы с тобой на чьем-то пиру оказались рядом? Ты тогда только начала называться невестой, а мне было двадцать два года и я вовсе не помышлял о женитьбе. А после этого пира я понял, что никогда не полюблю никакую другую женщину, кроме тебя. А с тех пор, как у меня оказался этот амулет, я стал верить, что и ты когда-нибудь меня полюбишь. Я оказался прав?

Слушая его, Рагна-Гейда краем амулета чертила на гладком боку камня какие-то руны, неведомые ей самой. Вигмар молча смотрел ей в лицо, выжидая, когда ей надоест. Рагна-Гейда ощущала его взгляд, словно прикосновение руки, но не могла справиться с замешательством. Здесь не то, что в темных сенях. Тогда они в последний раз могли смеяться над этим притяжением, связавшим их вопреки рассудку. Но сейчас на нее смотрели земля и небо, а они не умеют смеяться. Рагна-Гейда сама устала метаться между тревогой и радостью. Нужно наконец понять, чего она хочет. Ничего особенного не происходило, но Рагна-Гейда была полна чувства, что сейчас решается ее судьба.

То ли оттого, что Вигмар был старше, то ли оттого, что он с самого начала не закрывал глаза на собственную душу и не пытался спрятаться от собственной судьбы, он гораздо лучше понимал, что происходит. Поэтому он просто перехватил руку Рагны-Гейды, рисовавшую на камне, и слегка потянул к себе. Рагна-Гейда вырвала руку, как будто обожглась.

— Ты меня боишься? — прямо спросил Вигмар.

— Нет. — Рагна-Гейда отодвинулась чуть дальше, прижавшись к камню плечом, точно в поисках опоры, но все же глянула в глаза Вигмару.

Ее глаза были строги и серьезны, и зеленые искры ярко сверкали в серой окружности зрачка. Как капли росы на листе… Ничего красивее нельзя и придумать.

— Ну, спасибо Однорукому*! — Вигмар улыбнулся уголком рта. — А я уж думал, что теперь ни одна девушка не поднимет на меня глаз.

Не отвечая, Рагна-Гейда вглядывалась в его лицо, словно пыталась найти в нем истину, невыразимую словами. Когда-то они могли подолгу болтать о всяких пустяках и каждое слово казалось исполненным глубокого смысла. Теперь все стало наоборот: любые слова, хоть пересказывай «Речи Высокого», покажутся пустыми. Сейчас ей предстояло понять: действительно ли она, Рагна-Гейда дочь Кольбьёрна из рода Стролингов, пошла наперекор своему роду, обычаю и здравому смыслу, полюбила человека, который никак с ней не связан и не может быть связан? Или это все глупость, наваждение… Но это наваждение захватило ее с головой, она больше не принадлежит себе…

— Ты меня приворожил? — вдруг спросила она о том, что пришло в голову.

— Почему? — ответил Вигмар тоже первое, что пришло в голову. Но теперь он улыбнулся гораздо менее принужденно: он был рад, что она заговорила прямо.

— Я стала слишком много думать о тебе.

Еще сегодня утром он отдал бы несколько лет жизни, чтобы услышать это от нее. А сейчас не верилось, что эти слова звучат наяву.

— Ты переоцениваешь мое стихотворное искусство… — ответил Вигмар. Он был полон смутного и мучительного чувства перелома и хотел миновать эту грань поскорее. — Такая ворожба мне не по силам. Полез бы я в этот проклятый курган, если бы мог убедить тебя одними стихами? Я сам бы хотел спросить тебя об этом. Не приворожила ли ты меня? Я уже не первый год из всех женщин… вижу только тебя и думаю только о тебе.

— Ничего удивительного! — с нарочитой гордостью сказала Рагна-Гейда. — О ком же еще тут думать? Ведь я — лучше всех во всей округе!

Она улыбнулась. Откуда-то из глубины души в ней росла и поднималась всеобъемлющая волна счастья, сметающая тревоги и сомнения разума. Что бы там ни было, пусть она глупа или безумна, но это безумие сделало ее гораздо счастливее, чем вся мудрость норн.

— А я? — услышав знакомый смех в ее голосе, Вигмар смело поднял глаза. — И я лучше всех в округе!

— Вот как! — Рагна-Гейда фыркнула, сузила глаза. — Тебе никогда не носить прозвище Скромный!

— Зачем мне чужие достоинства — мне хватает своих! — с веселой уверенностью ответил Вигмар. — Сама подумай: что останется у Модвида и Атли, если отнять у них красные плащи и болтовню о подвигах, которые они видели во сне? А у меня никогда не было красных плащей и сапог — ты видишь меня таким, какой я есть на самом деле! Сам по себе!

Он понял перемену, которая в ней совершилась. Может быть, он сумасшедший, раз полюбил недоступную ему девушку, но если она оказалась способна разделить с ним это безумие, то они — пара.

Рагна-Гейда тихо смеялась сама не зная чему, и вдруг поняла, почему это все стало возможным. Она смотрела на Вигмара не глазами рода, а своими собственными, в мыслях ставила его рядом с собой, а не со всем родом Стролингов. В ее мыслях их было двое — она и Вигмар. А род — Кольбьёрн, Эггбранд, Скъёльд, Фридмунд, даже сам Старый Строль — здесь был ни при чем.

Рагна-Гейда ничего не сказала. Туманная пропасть осталась позади и отделила их с Вигмаром от всего света. Она подняла руки, положила их на грудь Вигмару, и глаза ее стали так серьезны, как будто она никогда в жизни и не умела смеяться. Руки Рагны-Гейды скользнули вверх, легли ему на плечи, потом обняли за шею. Как проснувшись, Вигмар порывисто и сильно прижал ее к себе, Рагна-Гейда прижалась губами к горячей коже его шеи, пряча лицо от всего света. Только что, осознав свою оторванность от рода, она была совсем одна — но вот она нашла пристанище, новое и отныне единственное.

Теперь не найти начала этой дороги, пришедшей из неведомых, неземных далей, но она оторвала Вигмара и Рагну-Гейду от живущего в крови чувства рода и поставила лицом к лицу с новым миром, имя которому простое и сложное — ты и я. Как просто было бы доверить свою судьбу старшим, жить по законам рода, жениться и любить так, как делали предки, быть счастливыми достатком в доме и согласием в семье. Умные люди всегда придут к согласию и будут счастливы. Но оба они знали, что нечто новое отделило их от предков и толкает искать свое собственное, небывалое прежде счастье. Какое? Этого не знал еще никто, ни норны, ни вёльвы, ни даже сам премудрый Один. Только человек, живущий так недолго, такой уязвимый душой и телом, способен искать новые пути и вести за собой самих богов.

Эрнольв Одноглазый сидел на куче бревен, сваленных во дворе перед хозяйским домом, и наблюдал за суетой, предшествующей очередному пиру. Снова будут и «копья валькирий», и «жаркое золото, в битвах добытое», которое конунг должен «щедро дарить»«верной дружине». За прошедший месяц Эрнольв так сжился и с этими пирами, и с мыслями о войне, и со своим внутренним несогласием, что мог быть спокоен и даже доволен жизнью — если, как сейчас, на дворе такой ясный, солнечный, свежий день ранней осени, и пир в богатой усадьбе обещает быть обильным, и молодая невестка хозяина, стройная и белолицая, идет через двор с горшком сливок или сметаны в руках… Серое покрывало вдовы на ее голове напоминало Эрнольву о Свангерде.

Бог Фрейр тоже увидел всего лишь, как дочь великана Герд шла из дома в кладовую. И если даже светлый бог, даритель жизни, опечалился, то как же жить простому человеку? В последнее время Эрнольв гораздо чаще вспоминал сагу о сватовстве Фрейра, даже когда слушал песни о том, как «звенело железо» и «гремели щиты». В дыму чужих очагов, под воинственные кличи, ему мерещилась Свангерда, ее нежное, чуть печальное лицо, отстраненно-ласковые желто-серые глаза, и образ ее был образом самой тишины, скромного достоинства домашней жизни, уюта и сладкого покоя родного очага. Эрнольва тянуло домой, тянуло к Свангерде с такой силой, с такой страстью, каких он в себе не замечал раньше. Может быть, прежде, пока жив был Халльмунд, он просто не смел так мечтать о жене брата, как сейчас мечтает о вдове, молчаливо признанной его невестой? А ведь путь квиттинской войны только начат. Близятся всего лишь осенние жертвоприношения. А потом — середина зимы, начало похода. А что потом — знают только Один и норны.

И не отвяжется. Хоть греми мечом о щит с утра и до ночи — заглушить тихий голос собственного сердца не смог даже Светлый Фрейр.

В воротах застучали конские копыта. Бросив коня хирдманам, через двор к хозяйскому крыльцу прошел Хродмар сын Кари, на ходу отряхивая плетью пыль с сапог. До встречи с «гнилой смертью» он носил прозвище Щеголь, и по-прежнему обвязывал сапоги цветными ремешками. Заметив Эрнольва, Хродмар кивнул, но не остановился обменяться словом — спешит к конунгу. Сколько дворов он объехал на те три дня, что его не было? Десять? Тридцать? Может быть. Он был сердцем этой войны, как Торбранд конунг был ее умом. Хродмару не нужны были ни золото, ни хвалебные песни. Его упрямое сердце знало не только ненависть к квиттинским ведьмам и не только жажду мести. Слова Фрейра о страсти без надежды на согласие и счастье он мог приложить к себе с тем же успехом, что и Эрнольв. Почти те же чувства, что тянули Эрнольва домой, толкали Хродмара на Квиттинг. Эрнольв его понимал и даже в глубине души сочувствовал. Но вот Хродмар его понимать никак не желал.

— Хродмар! — Увидев в дверях своего любимца, Торбранд конунг встал с места и сделал несколько торопливых шагов вперед. Набитая людьми душная гридница казалась ему пустой, если в ней не было Хродмара сына Кари. — Где ты пропадал так долго? Тут некоторые люди уже подумали, что ты собрал свое собственное войско и пошел на Квиттинг без нас.

Хродмар бросил взгляд на Кольбейна ярла и его сына Асвальда — тот ехидно сощурил свои зеленые глаза. Не требуется уточнять, кто именно так подумал.

— Тем, кто об этом беспокоится, нужно было не сидеть возле очага, а поехать в другую сторону и тоже собрать свое собственное войско, — с подчеркнуто небрежным презрением ответил Хродмар. — Мы объехали четырнадцать усадеб и дворов. Завтра все их хозяева будут здесь, конунг.

— Я рад это слышать. И не менее я рад, что ты наконец вернулся. Пойдем, расскажешь мне подробно.

Положив руку на плечо Хродмару, Торбранд увел его к своему месту и усадил рядом с собой.

— Всех, кого я видел, ты увидишь сегодня сам, — негромко заговорил Хродмар. — А я хочу у тебя спросить: ты не забыл о том, о чем я тебя предупреждал?

— Нет, я не забыл, — ответил Торбранд и наклонился к столу в поисках новой соломинки взамен окончательно изжеванной. Вставив ее в угол рта, он продолжал: — За ним присматривали. Ты был прав. Вчера вечером к нему опять подходили какие-то бонды и беседовали вполголоса.

— Это уже в третий раз, не меньше! — негромко, но возмущенно ответил Хродмар. — Я не ясновидец, но самый глупый великан догадается, о чем у них может идти речь. Бонды не хотят бросать свои свиные корыта, а Эрнольв — твой родич по отцу. Надо полагать, он знает, как его дед с бабкой хотели захватить власть твоего отца.

— Но он также знает, чем это кончилось, — без лишнего волнения ответил Торбранд. — Он ничего не сможет сделать с этим пастушеским войском. Мои люди меня не предадут, а его собственных людей здесь всего восемь человек. Остальные остались в Пологом Холме.

— А там…

— А там и в Ясеневом Дворе тоже не пусто. И твой отец, я думаю, не дремлет.

— Надо полагать, да. — Хродмар впервые усмехнулся. В бдительности и верности его отца, Кари ярла, сомневаться было глупо.

— Ну, вот… — Торбранд повел соломинкой, как будто все вопросы оказались решены. — Мне нечего бояться. Надо полагать?

Конунг насмешливо покосился на Хродмара, ожидая в ответ привычное «да». Хродмар улыбнулся: конунг любил поддразнивать его неизменным присловьем.

— Но так не может продолжаться, — вдруг сказал Хродмар, снова став серьезным. — Я не хочу, чтобы эти свинопасы и дальше на каждой усадьбе бегали к нему шептаться по углам. Нужно заставить его быть на нашей стороне или… или вовсе убрать с глаз.

— Я подумал и об этом. — Торбранд кивнул и опять вставил соломинку в рот. — Он упрям, он молчит, но думает по-своему. Я знаю, как убрать его с глаз, но так, что он будет приносить нам пользу.

— Надо полагать, это очень хорошая мысль, если она осуществима.

— Вполне. Скажи мне, Дважды Славный[24], что мы будем делать, когда войско окажется собрано?

Хродмар с удивлением посмотрел на конунга, не поняв, какого ответа он ждет.

— Что-то я не пойму тебя, о Пламень Губителя Турсов[25]. А какие есть возможности? Распустим по домам? Побросаем в море? Засолим в сельдяной бочке?

— Нет, мы поведем его на квиттов, — спокойно и деловито пояснил Торбранд. — Но каким путем? Мы ведь не собирались больше плыть по морю. Хватит поживы с этого чудовища. Мы пойдем по суше, если уж на море удача квиттов оказалась сильнее нашей. А на суше, как ты помнишь, у нас нет с квиттами общих границ. Между нами лежат земли раудов.

— Ну, в этом едва ли кроется большая трудность. Едва ли Бьяртмар конунг позабыл, что твоя мать, кюна Мальвейг, была его сестрой. Бьяртмар пропустит нас через свои земли. И надо полагать, что среди «рыжих»[26] найдутся желающие присоединиться к нам.

— Надо полагать, да, — без улыбки, незаметно для самого себя повторил Торбранд. — Но мне хотелось бы знать, много ли будет этих желающих и не возглавит ли их, например, Ульвхедин ярл? Или Ингимунд Рысь?

— Фру Ульврунн не упустит случая погнать мужа в поход, — почтительно усмехнулся Хродмар. — Рауды ведь думают, что любая дочь конунга обязательно должна быть валькирией.

— У каждого племени свои предания, — отмахнулся Торбранд. — Так вот, я думаю, что будет нелишним послать к раудам верного человека поговорить обо всем об этом. Но не тебя. Ты мне нужен здесь. Кари ярл мне нужен в Аскрфьорде, Модольв ярл слишком добродушен и не умеет быть настойчивым… Не обижайся за любимого родича, храбрость в битве и настойчивость в споре — разные вещи. Кольбейн ярл хорошо поет, но ума у него маловато, а его сын умен, но слишком ядовит — он там всех настроит против себя. Так что лучше всего поехать Эрнольву.

Хродмар ответил немым взглядом изумления, хотя именно к этому Торбранд конунг подводил его все время разговора.

— Ты же говорил, что пошлешь верного человека? — наконец выговорил Хродмар. — При чем здесь Эрнольв и вообще усадьба Пологий Холм?

— А чем тебе не нравится Эрнольв? — Торбранд развеселился, как от хорошей шутки. — Он знатного рода, его все будут слушать с уважением. Он умен, учтив, дружелюбен. Не слишком хорош собой, правда, но я ведь не свататься его посылаю. Он беспокоится, достаточно ли мы готовы к такой большой войне — так пусть постарается всемерно увеличить наши силы и привлечь раудов на помощь. И он может быть настойчивым. Мы с тобой уже в этом убедились, верно?

Хродмар помолчал. Он видел, что Торбранд не шутит, а значит, у того есть в запасе еще какое-то важное соображение.

— И повод для поездки есть отличный, — продолжал конунг. — Моя воспитанница… То есть, воспитанница Хравна и моя родственница Ингирид уже подросла и годится в жены.

— Вот уж это верно! — отвлекаясь, насмешливо и немного презрительно фыркнул в ответ Хродмар. Пока он был самым красивым парнем в Аскрфьорде, Ингирид не раз пыталась с ним заигрывать. И болезнь своевременно избавила его от Ингирид как раз в то время, когда все другие женщины, кроме единственной, желанной и недоступной, стали ему не нужны.

— А по нашему уговору выдавать ее замуж должен сам Бьяртмар конунг. Вот пусть Эрнольв и везет ее к отцу. А заодно…

— А ты уверен, что он тебя не предаст? — все-таки спросил Хродмар.

— Уверен, — твердо, уже без улыбки ответил конунг. — Он не сможет предать меня среди людей, которые в родстве со мной, но не с ним. Он умен, честолюбив по-своему, но кроме ума у него есть еще и сердце, и его сердце влечет его в Аскрфьорд. Тебе разъяснить, насколько это важно, или ты сам понимаешь?

Торбранд хотел заглянуть в глаза своему любимцу, но Хродмар отвернулся. Он носил в сердце открытую рану и даже конунгу, лучшему своему другу, не позволял прикасаться к ней.

— Так я прав? — мягко спросил Торбранд.

И услышал в ответ то самое, на что и рассчитывал:

— Надо полагать, да.

Каждый год перед отъездом на осенний тинг Стролинги приносили жертвы. Усадьбу Оленья Роща отделял от святилища почти полный день пути; Стролинги выехали на заре и, постепенно обрастая попутчиками, незадолго до заката были на месте.

Святилище Гранитный Круг лежало в глубокой долине, и с перевала между двух пригорков взгляду открылось сразу все: и огромное кольцо, огражденное высокими серыми валунами, с жертвенником в самой сердцевине, и три деревянных идола — Один, Тор, Фрейр, и один каменный — Тюр Однорукий впереди тех трех.

Снаружи растянулось еще одно кольцо, неровное и пестрое, составленное из землянок. Половина из них уже была покрыта, возле некоторых суетились люди, остальные еще зияли тенистыми провалами. Святилище Гранитный Круг служило местом сбора всех тех, кто хотел ехать на Острый мыс вместе со Стролингами, и здесь же родичи и друзья в последний раз пытались помирить тех, кто намеревался обратиться со своей тяжбой к самому конунгу на большом тинге всех квиттов. Здесь же при надобности Квиттинский Север избирал нового хёвдинга, так что постепенно осеннее жертвоприношение в святилище Гранитный Круг стало своеобразным малым тингом северной четверти, и всякий хёльд, всякий бонд побогаче считал делом чести явиться сюда в лучших одеждах и со всеми людьми, кого удавалось собрать.

Меж землянок шевелились люди, ржали кони, но внутри гранитного круга было пусто и тихо. Это была особая земля — земля богов. При виде ее в груди Рагны-Гейды теснились разом восторг и тревога, как будто через промежутки гранитных валунов она бросала взгляд в иной мир — мир богов и духов. Отряд спускался в долину, святилище становилось все ближе, сероватые глыбы камня надвигались; багровые отблески заходящего солнца мешали взглянуть выше, и оттого казалось, что валуны тянутся до самого неба. Возле них Рагне-Гейде всегда приходили на память строки из древних священных песен:

Просторная землянка Стролингов, покрытая старым сине-красным парусом, сразу бросалась в глаза: высланные вперед рабы успели ее подготовить. Пока мужчины ходили приветствовать Гро-Орма, здешнего жреца, Арнхильд хозяйка с дочерью и служанками разложили огонь в очаге и принялись разбирать съестные припасы. Бык, приведенный из усадьбы, понуро стоял, привязанный позади землянки. Рабыни пересмеивались шепотом, с любопытством оглядывались на всякого проходящего — когда еще увидишь столько новых людей? Рагна-Гейда не отставала от них: то и дело она находила предлог выскочить из землянки и поглядеть по сторонам. Она была уверена, что Вигмар уже где-то здесь, возле святилища, и ждала его появления каждый миг. Не так уж часто им выпадает случай увидеться, а теперь целый день, два дня — настоящий подарок судьбы! Целых два дня он будет где-то поблизости, и постоянное ожидание случайной или якобы случайной встречи делало Рагну-Гейду счастливой, будило радостную и беспокойную дрожь, от который хотелось то прыгать, то петь, то хохотать. Ах, не так девушка из рода Старого Строля должна ждать встреч с мужчиной, избранным ею среди всех! Вдали от Вигмара Рагна-Гейда терзалась и тревожилась, чувствуя себя настоящей преступницей, но здесь угрызения совести отступили перед радостью и растворились в ней без остатка.

Покончив с делами, Рагна-Гейда вышла постоять возле дверей. Здесь она застала Гейра и еще кое-кого из родни; поглядывая на проходящих, хозяева землянок кланялись, обменивались приветствиями, потом посмеивались между собой — все как обычно.

— Сдается мне, что Модвид не для богов и не для Гро-Орма так вырядился, — заметил Гейр. После истории с мертвым оборотнем он вообще заметно повзрослел, стал внимательнее, осторожнее и даже проницательнее. — С чего бы это он напялил крашеную рубаху и синий плащ, в которых впору являться к самому конунгу?

Проследив за его взглядом, Рагна-Гейда заметила Модвида Весло, шедшего во главе разряженной толпы прямо к землянке Стролингов.

— Скоро про нашу округу скажут, что у нас самые нарядные щеголи на всем Квиттинге! — насмешливо заметила она. — Но вот скажут ли о нас, что мы самые доблестные — это еще вопрос.

Модвид тем временем приблизился настолько, что мог поздороваться. С собой он привел своего воспитателя и нескольких родичей, разодетых в лучшее платье. Сам Модвид прибавил к роскошному наряду вышитую золотом повязку на лоб и приобрел еще более самодовольный вид, чем стал еще более противен Рагне-Гейде. «О гордый клен корабля! — ехидно сузив глаза и нарочито пристально рассматривая гостя, думала она, надеясь смутить его взглядом, но напрасно. — Как величаво расправил ты парус спины! И высоко вознес ты вершину волос, увитую… омытую слезами Фрейи!»

Этот ядовитый кеннинг, обозначавший всего-навсего золотую повязку на лбу Модвида, так насмешил саму деву-скальда, что она едва сумела сохранить лицо спокойным. Модвид успел увидеть лишь проблеск улыбки и сделал вывод, что наконец-то снискал одобрение самой завидной невесты в округе. Впрочем, он уже решился.

— Ты так хороша, йомфру, что ради встречи с тобой уже стоит покинуть дом и съездить в Гранитный Круг! — сказал он, пристально глядя на Рагну-Гейду.

Некоторые мужчины думают, что женщине приятны всякие льстивые слова. Увы: в устах неугодного они производят обратное действие и увеличивают неприязнь.

— Всякой девушке приятно побывать в таком людном месте! — с игривым смущением ответила Рагна-Гейда, опуская глаза и как-то нелепо приподнимая плечо, словно думала спрятать за ним лицо. На самом деле ей было нестерпимо смешно. — Посмотреть на таких доблестных людей… Послушать их рассказы…

Кольбьёрн и Фридмунд повели гостей внутрь землянки, и Рагна-Гейда наконец-то дала себе волю.

— В этом плаще он похож на петуха! — восхищенно восклицала она. — О Фрейр багряного паруса плеч! А застежка-то как блестит! Сама Суль плачет от зависти! Наверное, это гораздо лучше всех ваших сокровищ!

— Послушай! — страшным шепотом воскликнул Гейр и схватил сестру за руку. Рагна-Гейда прервала «хвалебную песнь» и улыбнулась: в недалеком еще детстве брат вот таким же образом сообщал ей, что видел тролля вон у того камня. — Послушай! Это наша застежка!

— Как — наша?

— Да это мы вытащили ее из-под земли!

— Не может быть! — по первому побуждению ответила Рагна-Гейда. Она просто еще не поняла, как это могло случиться.

— Когда Скъёльд набрал первый мешок и мы его вытащили, он был жутко тяжелый! — не слишком складно объяснил Гейр. — Я его нес к лошади и уронил. Потом стал собирать — там эта застежка сверху лежала. Я ее запомнил — никогда такого страшилища не видал. Видела, какой там узор? Вроде женщина, только вместо ног — змея, вместо рук — крылья, а на голове рога! Наверное, тоже великанша, дочь Локи! Похуже Хель! А он ее нацепил!

— Да как же она к нему попала? — не понимала Рагна-Гейда.

— А тот мешок разрезал мертвец! Наверное, Модвид просто подобрал потом в долине.

— Какой мертвец? Тот, что нападал на тебя или на Ярнира? Или на отца?

— По-моему, это была лошадь Ярнира… — принялся соображать Гейр. — Какая разница? Он на нас кинулся одновременно.

— Один — на четверых? — Рагна-Гейда вскинула брови в показном изумлении.

— Ну, да. — Гейр удивился ее удивлению. — А что?

Вместо ответа Рагна-Гейда постучала себя по лбу, с выразительным укором глядя на брата. Она и раньше догадывалась, что уродилась самой сообразительной в семье, но надеялась, что хотя бы в таких важных случаях доблестные братья сделают над собой усилие.

— Он — один! — принялась она втолковывать Гейру. — А вас — четверо. Четверо могут броситься на одного. Вы же на него не бросались?

— Нет. Зачем нам?

— А один броситься на четверых не может. Вы же скакали в разные стороны? И никто из вас не бился с ним на пару, каждый был один?

— Ну, да. Мы же рассказывали.

— О богиня Фригг! Как же я тогда не сообразила! Раз мертвеца хватило на четверых, значит, его тоже было четыре!

Нельзя сказать, что эта речь уважала законы родного языка, но до Гейра так лучше дошло. Четыре одинаковых мертвеца представились ему как наяву. Живые до жути, если так вообще может быть.

— Но он же был один, — вымолвил Гейр, морщась и чувствуя, что вот-вот поймет.

— Это Гаммаль-Хьёрт был один! Ну, сообразил?

Гейр мотнул головой.

— Значит, с вами бился вовсе не Гаммаль-Хьёрт! — победно докончила Рагна-Гейда. — Вы испугались Модвида! А он воспользовался вашим золотом!

— Ты с ума сошла! — Гейр не в силах был поверить в подобную низость. — Он не мог так поступить!

— Надо рассказать всем об этом!

— Никто не поверит. Нас засмеют!

— Ну, как хочешь. Пойдем, послушаем, что он там поет о своей славе.

Рагна-Гейда и Гейр тихонько проскользнули в землянку и пристроились возле двери.

— Никто из смертных не знает, добрые или злые норны наделили его судьбой! — говорил в это время Агнар Сэг-Гельмир, один из самых уважаемых родичей Модвида. Это был рослый, очень искусный в битве человек лет пятидесяти, благодаря длинным темным волосам и широкой бороде почти до пояса похожий на морского великана. Голос у него был звучный и громкий, за что он и получил свое прозвище — Ревущий-Как-Море. — Может быть, все мы доживаем сейчас последние спокойные дни. Может быть, уже вскоре на тинге Острого Мыса Стюрмир конунг провозгласит поход против фьяллей.

— Ты прав, Сэг-Гельмир! — воскликнул Кольбьёрн хёльд. — Я сам посоветовал бы конунгу то же самое! Война с фьяллями так же верна, как близкая зима. Так лучше не ждать, пока они нападут на нас первыми!

— Я рад, что ты согласен со мной, — ответил Агнар, окинув взглядом лица родичей и сыновей Кольбьёрна. В землянке было не слишком светло, но все сидели тесно, и в отблесках пламени на лицах Стролингов нетрудно было прочитать полное согласие с главой рода. — Надеюсь, что ты согласишься со мною и в другом. Всем людям Квиттинского Севера в такое время лучше держаться поближе друг к другу и позабыть старые обиды, которые раньше, быть может, разъединяли кое-кого.

При этих словах Сэг-Гельмир быстрым взглядом соединил Модвида Весло с Эггбрандом. Он имел в виду не столько самого Эггбранда, сколько Ингстейна хёвдинга, в дружине которого тот состоял. И все Стролинги, кроме разве не слишком мудрого Ярнира, поняли значение этого взгляда. А Рагна-Гейда сообразила еще больше других и беспокойно сжала руки на коленях. Слова о войне встревожили ее меньше, чем этот намек на возможное примирение.

— Только глупый стал бы спорить с тобой, Агнар, а наш род не славится глупцами, — с некоторой осторожностью ответил Хальм Длинная Голова. Прочие Стролинги молчали, предоставив говорить тому, кто действительно признавался из них умнейшим. — Но, как говорится, норн приговор у мыса узнаешь. Человек всегда рад примириться, если уверен, что сегодняшнее примирение не приведет к еще худшим раздорам завтра.

— Иные люди говорят, что от судьбы не уйдешь, а другие думают, что каждый сам растит свою судьбу, — продолжал Сэг-Гельмир. — И каждый, как водится, для себя оказывается прав. У кого есть силы — тот растит судьбу, у кого нет — повинуется. Ваш род, потомки Старого Строля, доказал свою силу. И род Модвида сына Сэорма не уступит ему. Если вы будете вместе — никакой враг не одолеет вас.

— Разве мы ссорились? — воскликнул Кольбьёрн, чуть сильнее, чем нужно, изображая удивление.

— Хвала Высокому, нет. Но что бы ты сказал, если бы мой родич Модвид предложил тебе породниться?

Кольбьёрн в первые мгновения промолчал, и все Стролинги молчали, ожидая его ответа. Кто украдкой переглядывался, кто изображал невозмутимость. Согласиться — навлечь на весь род неудовольствие хёвдинга, а отказать — поссориться с Модвидом. И со всей его родней. А это немало!

Модвид, как ни старался остаться спокойным, все же вспотел и перебрасывал быстрый взгляд с Кольбьёрна на Хальма и на Фридмунда Сказителя. Смелый и решительный в битве, в отношениях между людьми он был неуверен в себе и мнителен: ему все время казалось, что его не любят, над ним смеются за спиной. Молчание показалось ему верным знаком отказа, мгновения тянулись нестерпимо долго.

Лицо Эггбранда стало злым: его это молчание возмутило, поскольку он еще несколько дней назад, поняв, какие события ожидаются отцом и еще более матерью, прямо высказал им волю Ингстейна хёвдинга: никакой поддержки и никакого родства с Модвидом. Чего же они ждут?

— Ты хорошо сделал, Сэг-Гельмир, что завел этот разговор здесь, возле святилища, — среди общей тишины произнес Хальм. По длинной землянке полетел ясно слышный вздох облегчения, вылетевший разом из десятка грудей. Стролинги были очень рады, что кто-то заговорил! — В таком важном деле нельзя полагаться на разумение людей. Требуется спросить совета у богов. Мы принесем жертву в Гранитный Круг и попросим Гро-Орма спросить у богов, желают ли они этого брака. А умный никогда не ропщет на приговор богов. Ибо от этого ни единому еще не делалось легче, — добавил умный кузнец, и на это никто не нашел возражений.

Эггбранд предпочел бы дождаться приезда хёвдинга, но старшие рассудили, что гораздо лучше будет встретить Ингстейна с уже готовым решением. Выбрав подходящего барана, все вместе отправились к Гранитному Кругу. Прослышав о сватовстве и жертвоприношении, все съехавшиеся к святилищу пробежали за Стролингами, и уже вскоре за спинами гранитных валунов волновалась толпа.

Стоя позади братьев, Рагна-Гейда нетерпеливо скользила взглядом по лицам в толпе. Где Вигмар? Почему его до сих пор нет? Едва ли он сможет чем-то помочь, но сейчас, когда решалась ее судьба, Рагне-Гейде страстно хотелось видеть его рядом, знать, что все происходящее ему известно. А что если он приедет только завтра и попадет прямо на сговор? Тогда у них даже не останется времени подумать!

Сейчас Рагна-Гейда жестоко каялась в прежнем легкомыслии: вопрос «что делать?» нужно было задать себе и ему давным-давно. А она, которую все считали такой разумной, просто закрывала глаза и не смотрела в будущее. Они с Вигмаром были слишком счастливы, что договорились между собой, и не хотели даже думать о том, как договориться с другими. А об этом очень даже стоило подумать! Сватается другой, и все их неверное счастье исчезает стремительно и неотвратимо, как роса под солнцем. Порядок, освященный богами и предками, идет своим путем и не смотрит под ноги; неудержимая волна накрывает двух маленьких безумцев, желающих жить как-то по другому, и даже пены на воде не останется от их мечтаний. А что она сможет одна, девушка против родичей, богов и даже собственной совести?

Терзаемая лихорадочный волнением, Рагна-Гейда едва заметила, как шагнула вслед за отцом внутрь священного круга. Шум толпы отдалился, она ступала по плотно утоптанной, серой и твердой земле, принадлежащей богам. Гранитные валуны в два человеческих роста стояли вокруг зоркой стражей, вересковая равнина с осиновыми перелесками вдали растаяла в надвигающихся сумерках, словно осталась в другом мире. Рагна-Гейда вздрогнула, вдруг очнувшись и ощутив на себе сотни тяжелых взглядов. Боги, духи и прежние поколения взглянули на нее с серой зернистой поверхности валунов, и она невольно сжалась. Ей казалось, что вот-вот ее тайна станет известна людям, как известна она Отцу Богов, которому открыты поступки каждого из людей и тайная суть всех вещей.

Гро-Орм тем временем подвел жирного черного барана к жертвеннику, где уже лежал старинный бронзовый нож с рунами на рукоятке и на клинке. Расположившись полукругом у него за спиной, Стролинги затаили дыхание. Жрец поднял руки вверх и протяжно запел, обращаясь к идолу Одина:

Кольбьёрн взял барана за голову, Сэг-Гельмир — за ноги, и вдвоем они опрокинули животное на жертвенник. Гро-Орм одним привычным ударом перерезал ему горло и вслед за тем рассек брюхо, открыв внутренности, по трепету которых знающие люди читают волю богов. Выпрямившись, жрец снова запел:

Жрец умолк, но последние отзвуки его голоса еще бились о вершины священных камней; люди замерли, слухом души напряженно ловя ответ божества. Гро-Орм нагнулся к барану.

Словно чья-то железная рука стиснула сердце Рагны-Гейды: в один миг она увидела всю свою прошедшую жизнь, все свои нынешние мечты и опасения. Жажда счастья вскипела отчаянной волной; каждый миг казался последним в жизни, надежда мешалась с отчаянием. Она не хотела, не могла мириться с ненавистным жребием; норны, боги или люди должны ей помочь! Хоть кто-нибудь!

И какая-то сила, побуждение из самой глубины души толкнуло ее вперед; застывшим взором глядя в кровавое брюхо барана, Рагна-Гейда вдруг заговорила.

— Внимайте словам… — произнесла она, судорожно вздохнула, словно ей не хватало воздуха. Голос ее звучал безжизненно и хрипло, родичам он показался незнакомым, новым, как будто говорила не она, а чья-то иная воля внутри нее. Судорога ужаса мелькнула в лице Рагны-Гейды, ресницы трепетали, в глазах отражалось мучение. Что-то толкало ее, и она произносила одно слово за другим, словно шаг за шагом ступая по пламенному мосту Биврёст: каждый шаг грозит смертью, но остановиться — еще хуже.

— говорила она, задыхаясь, всем телом устремившись вперед, к идолу Одина, —

Последние слова Рагна-Гейда произнесла хриплым шепотом, как будто это невольное прорицание истощило все ее силы. Окончив, она еще несколько мгновений не отрывала взгляда от жертвы, а потом закрыла лицо руками. Родичи, Сэг-Гельмир и Модвид смотрели на нее с ужасом, потрясенные услышанным, а она ждала, что вот сейчас Один поразит ее молнией или Тор ударит огненным молотом. Вот-вот сейчас разверзнется земля и она провалится прямо в ледяной поток, стремящийся к пасти дракона Нидхёгга. Родичей она уже обманула — так не хочет ли безумная обмануть и богов? Рагна-Гейда почти считала себя мертвой, и надежду ей давало лишь удивление: как она смогла на такое решиться? Собственная дерзость казалась ей настолько невероятной, что невольно приходила мысль: нет, это невозможно, боги подсказали ей эти слова! Но в самом дальнем, самом укромном уголке разума жило упрямое: нет. Боги тут ни при чем.

— О чем… о чем она говорила? — первым подал голос Сэг-Гельмир, глядя то на Стролингов, то на Модвида.

— Это не она. Сам Отец Ратей говорит ее устами! — пробормотал Гро-Орм. Жрец ощущал некую растерянность: почему на сей раз Один не его устами изъявил свою волю? Разве он, Гро-Орм, чем-то прогневал Отца Колдовства?

Модвид был бледен, на лбу его выступили крупные капли пота. Холодная змейка ползла по спине под рубахой; нужно было сейчас же взять себя в руки и ответить хоть что-нибудь, но слова не находились, язык не повиновался. Что можно возразить? Можно обмануть людей, но не Всеотца, чей единственный глаз ясно видит в ночной тьме и проникает до самого дна человеческой души.

— Она говорит… Я знаю, про что она говорит! — крикнул Скъёльд, от потрясения забывший, что сначала надо бы послушать мнение старших. — Я давно об этом думал! На нас возле кургана напали какие-то люди! Мы думали, что это мертвец, но их было больше одного! Это был ты, Модвид! Сам Отец Ратей указал на тебя!

— Эта пряжка — она из нашего мешка! — подал голос и Гейр. После самого Одина ему было нечего стыдиться своих подозрений.

Все взглянули на пряжку на груди Модвида, и он с невольной поспешностью накрыл ее ладонью, как бы защищаясь. Под десятком изумленных и гневных взглядов Модвид снова стал самим собой: когда дело определялось и начинало пахнуть кровью, к нему возвращались и силы, и уверенность.

— Уж не хотите ли вы отнять у меня эту пряжку, если она ваша? — с вызовом спросил он, оглядывая лица Стролингов, и невесело усмехнулся. Как будто хотел показать крепкие зубы и предупредить, что будет кусаться. Рука его с пряжки соскользнула вниз — к рукояти меча. — Попробуйте, возьмите! — с издевкой предложил Модвид.

— Да уж конечно у нас это получится не хуже, чем получилось у тебя! — крикнул Кольбьёрн хёльд. Лицо его из удивленного стало жестким, и он шагнул к Модвиду. — Только мы не так трусливы, чтобы прятаться под пустым оленьим черепом! Ты сам натянул на себя шкуру мертвеца, и скоро ты убедишься, как она тебе пристала!

— Остановись, Кольбьёрн! — Гро-Орм шагнул вперед и встал перед Стролингами, спиной загородив от них Модвида. — Отец Ратей открыл нам истину, но не требовал человеческой жертвы! Здесь, на земле богов, ты можешь вызвать твоего врага на поединок. А ты, Модвид сын Сэорма, можешь снять с себя обвинение.

— Я не буду ничего с себя снимать! — с упрямой издевкой ответил Модвид, выглядывая из-за плеча высокого жреца, чтобы держать в поле зрения всех противников. — Чтобы владеть богатством, нужно не только взять его, но и удержать!

— Только трус нападает так, как ты напал на нас! — горячо воскликнул Скъёльд, надеясь все-таки раздразнить Модвида и подтолкнуть к поединку.

— А вы бежали от меня, как трусы! И кричали, как дети, увидавшие тролля в темном углу, — с вызывающей насмешкой отвечал Модвид. Он не снимал руки с рукояти меча и напряженно ждал выпада каждое мгновение. — Любопытно было бы расспросить ваших женщин, не в мокрых ли штанах вы приехали домой?

— Ах ты, сын козла и троллихи! — заревел Кольбьёрн, но Хальм крепко схватил его за руки и не дал броситься вперед.

— Не сейчас! — сурово отрезал он. — Мы не принесли жертв и не попросили благословения для поединка.

— Дождемся хёвдинга, — с неприкрытым злорадством поддержал родича Эггбранд. — Пусть он будет свидетелем… только вместо нашей сестры Модвид обручится с самой Хель!

— Я не буду дожидаться хёвдинга! — сказал Модвид, в упор глядя на Эггбранда. — Все равно я не поеду с вами на Острый Мыс: не очень-то вы надежные спутники, если вчетвером бегаете от четверых! По волосам и гребень, и едва ли хёвдинг окажется лучше своей дружины.

Не слушая ответов, Модвид пошел прочь из круга серых камней, за ним зашагали его родичи. Стролинги смотрели им вслед. Возле самых ворот святилища Модвид обернулся.

— Не знаю, кто из вас обручится в скором времени с Хель, — сказал он и уколол взглядом Эггбранда. — Но я возьму в жены ту, которую выбрал, даже если все ваши мертвецы встанут из могил, чтобы мне помешать.

Модвид ушел к своей землянке, а Стролинги все стояли перед жертвенником, как будто не решались покинуть священное место, где внезапно узнали и сделали так много. Много больше, чем собирались.

Рагна-Гейда была потрясена, пожалуй, больше всех. Успокаиваясь, она все яснее осознавала, что сама выдумала эти «речи Высокого». Породившее их чувство было схоже с вдохновением, помогавшим быстро и складно придумывать стихи; только этот душевный порыв был сильнее, острее, отчаяннее всех предыдущих. Кроме находчивости, для этого требовалась еще и смелость.

Как вовремя не ум, но душа ее вспомнила слова Сэг-Гельмира о том, что каждый сам выращивает свою судьбу! Этот благословенный росток, на котором так быстро вызрела ссора Стролингов с Модвидом и отказ в его сватовстве был выращен ее собственной рукой. И боги не наказали ее за лживое пророчество! Ни мать, ни сам Гро-Орм не сумели отличить правду от лжи! И пусть Модвид теперь грозит чем хочет. Рагна-Гейда хотела радоваться, но была слишком напугана и не решалась. Успех казался ей сложенным из кусочков тончайшего льда: одно неосторожное движение — и все рухнет.

И вдруг она увидела Вигмара. Он стоял в первом ряду толпы, меж двух серых валунов, похожий на тролля в каменных вратах, о которых говорили вёльвы. Скрестив руки на груди, он смотрел прямо на Рагну-Гейду, и на его лице не было того изумления и страха, как на лицах всех остальных. Он был спокоен, а его взгляд, пойманный Рагной-Гейдой, показался ей даже веселым. Он как будто знал, что не Один, а она сама разоблачила Модвида, и одобрял ее смелость. Да, если про кого и можно сказать, что он сам выращивает свою судьбу, так это про Вигмара сына Хроара. Он понимает в этом толк.

Под вечер измученная Рагна-Гейда готова была пожалеть и о том, что поехала на жертвоприношение в Гранитный Круг, и о том, что это жертвоприношение было назначено, и даже почти о том, что вообще родилась на свет. Надежды повидаться с Вигмаром уже казались ей глупыми. Как тут можно обменяться хоть словом, если она ни на мгновение не остается одна, если вокруг нее, задевая плечами и локтями, то и дело хватая за рукав, толкаются родичи, челядь, гости, Фригг знает какой знакомый и незнакомый народ. И некуда спрятаться на тесном пространстве долины, где между землянками бродит и сидит на бревнах, кажется, все взрослое население округи и даже часть детей. Уж скорее бы все это кончилось! Дома, на покое, скорее можно изыскать то или иное средство скрыться от бдительных глаз, как она уже несколько раз изыскивала. И к концу первого дня осенних жертвоприношений Рагна-Гейда так же нетерпеливо мечтала об отъезде домой, как еще вчера мечтала о приезде к святилищу.

В конце ужина к ней протолкался мальчишка лет двенадцати.

— А я сочинил для тебя стих! — заявил он, вытянувшись перед Рагной-Гейдой.

Она вгляделась в подвижную мордочку мальчишки и узнала Арне, младшего сына Грима Опушки. Все его лицо ходило ходуном от сдерживаемого смеха, и он старательно делал Рагне-Гейде какие-то знаки глазами. Его распирала важная тайна, но Рагна-Гейда так устала и переволновалась, что даже не была сейчас любопытной.

— Ты сочинил стих? — морща брови, повторила она. — Какой?

— А вот слушай! — радостно объявил мальчишка и проговорил, понизив голос, изображая чуть ли не песнь мертвеца из могилы:

Племя лесное у каменных врат

В темную полночь мудрости ищет!

«Ну и что?» — хотела спросить Рагна-Гейда. Но мальчишка с восторженной многозначительностью двинул бровями, как будто намекал на известную им двоим важную тайну, и Рагна-Гейда сообразила. Этот стих Арне сын Грима только передал, а не сочинил. Не так уж давно она сама звала Вигмара на свидание при помощи такого же стиха. Мудрость — это она сама, Рагна-Гейда[27]. Племя лесное — это Вигмар Лисица. И у каменных ворот святилища он будет ждать ее в полночь! Неизвестно, понял ли Арне смысл произнесенного стиха, но Рагна-Гейда поняла и обрадовалась. На душе мигом стало легче: Вигмар подставил плечо под ее груз.

Перед наступлением полночи ужин в землянке Стролингов еще продолжался: мужчины по-прежнему сидели за столами, неутомимо поедая уже четвертого по счету барана, пили пиво, пели нестройными голосами боевые песни, старики вспоминали победы, одержанные в прежние годы над глупыми и заносчивыми фьяллями, а заодно и над другими врагами, молодые обещали при случае проявить себя не хуже. Но женщины уже спали, лишь одна-две зевающих служанки ходили вокруг низких столов с ковшами пива. Никто не обратил внимания на то, как притворно сонная Рагна-Гейда вышла из-за занавески, где спала фру Арнхильд, и неслышно скользнула за дверь. Мало ли зачем понадобится человеку среди ночи выйти?

Прикрыв за собой дверь, Рагна-Гейда стряхнула напускную сонливость и немного постояла, прислушиваясь. После дымного сумрака землянки снаружи казалось холодно, но свежо, небо было ясным. Громады каменных столпов святилища были не видны, но Рагне-Гейде казалось, что их холодное дыхание гладит ветерком ее щеки.

Неслышно ступая по стылой земле, она торопливо направилась к святилищу. Еще в прошлом году она обмирала бы от страха при мысли, что идет к священному месту в полночь, в пору разгула злобных духов. Хорошо пугать маленьких детей троллями и темными альвами, когда сидишь в теплом доме, а ночью возле священных камней и взрослой девушке нетрудно вообразить: вот сейчас из-под земли выскочит темная фигурка ростом едва по пояс тебе, но вцепится в ноги с неодолимой силой, скрипуче рассмеется и потащит за собой под землю, в пещеры, куда не проникает луч солнца… Но Рагна-Гейда не думала об этом. Ее заботило одно: как бы кого не встретить! Что, спрашивается, знатной девушке, дочери Кольбьёрна хёльда, делать среди ночи возле святилища? Уже завтра начнут рассказывать, что видели ее едущей на волке со змеями вместо поводий![28] Особенно после сегодняшнего «пророчества»! Да ладно, пусть бы рассказывали так. Гораздо хуже, если кто-нибудь увидит ее в объятиях Вигмара сына Хроара. Вот тогда…

Темная фигура неслышно отделилась от высокого валуна — именно так выходят на землю каменные тролли. Но Рагна-Гейда не вздрогнула: она сразу узнала Вигмара. В темноте нельзя было разглядеть лицо или фигуру, но она узнала его по тому теплому, восторженному чувству, которое охватывало ее рядом с ним. Не говоря ни слова, Вигмар схватил ее за руку и потянул за собой, в промежуток между стоячими камнями.

— Куда ты..? — шепнула Рагна-Гейда, но продолжать не стала: они уже оказались за чертой камней, то есть внутри святилища.

— Здесь нас никто не увидит, — усмехнувшись шепотом, ответил Вигмар. — Разве что какой-нибудь пьяный тролль.

С этими словами он потянул ее к себе, и Рагна-Гейда только для порядка успела спросить:

— Почему пьяный?

— А ты видела здесь хоть кого-нибудь трезвого? — весело ответил Вигмар ей в самое ухо, обнимая ее. — Или человека, или тролля?

— Если ты так хотел меня видеть, то мог бы назначить время и пораньше! — сказала Рагна-Гейда чуть погодя. — Зачем было ждать до самой полуночи — ведь стемнело давным-давно! Я все время думала о тебе! Я так много хотела тебе сказать! Ты не знаешь, как я измучилась!

— Я очень рад, что ты измучилась! — ласково ответил Вигмар. — Я ведь только об этом и просил тебя — чтобы ты всегда думала обо мне!

— Это я обещала тебе давным-давно! — горячо отвечала она. — Еще там, у того камня.

— Это верно! Но ведь Высокий говорил: женское сердце слеплено на колесе! Оно легко забывает…

— Молчи! — Рагна-Гейда сердито закрыла ему рот ладонью. Вигмар накрыл ее руку своей и прижал к губам. — Ты мог сегодня видеть, как я думаю о тебе! — закончила она, вспомнив о «пророчестве».

— Да, я видел, — серьезно ответил Вигмар. — И я тоже думал о тебе. Я потому и не мог прийти раньше.

— Как же так?

— А вот так. Я был у Кетиля Ржанки.

— Зачем он тебе? — возмутилась Рагна-Гейда, не понимая, каким образом мысли о ней могут привести Вигмара к одному из богатых окрестных бондов.

— А вот зачем. Я весь вечер вел с ним учтивую беседу… Можешь смеяться, но я в самом деле был так учтив, что два-три тролля в Медном Лесу умерли от удивления! И все намекал ему на одно обстоятельство. На то, что если один из его сыновей посватается к Эльдис и согласится жить у нас в усадьбе, то после смерти моего отца весь Серый Кабан достанется им.

— Ну и что?

— Ну и то! — наставительно, как ребенку, пояснил Вигмар. — Я же не могу уехать Ньёрд знает куда и не вернуться, оставив усадьбу, отца и Эльдис безо всякой помощи и поддержки.

— Уехать… — тихо повторила Рагна-Гейда. Это было то самое, единственное возможное решение, и она понимала его неизбежность, но все же к мысли об этом надо было привыкнуть.

— Ну, да, — так же тихо отозвался Вигмар. Ему было отчасти стыдно, что он не может предложить ей ничего лучше. Не такой участи заслуживала прекраснейшая из известных ему женщин, благородная, умная, нежная, отважная. Но разве он виноват? Их судьбу определили не самые добрые норны. — Ты же понимаешь… Если я к тебе посватаюсь, меня ждет участь тех глупых великанов, которые в разное время сватались к Фрейе. То есть молотом по голове. А ждать, пока «горе забудется, Бальдр возвратится» не имеет смысла. Ты сама сегодня увидела, что будет, если ждать и ничего не делать.

— Да, — еле слышно выдохнула Рагна-Гейда.

Словно стараясь смягчить беду, она снова потянулась к Вигмару, обняла его за шею. Так Аскр и Эмбла когда-то стояли лицом к лицу с пустым миром соленых камней, в котором были единственными людьми. Рагна-Гейда хорошо понимала: Модвиду Весло отказали, но завтра явится Модвид Парус или Модвид Штевень, и когда-нибудь родичи ее просватают. Не за Вигмара. За кого угодно, но только не за него.

— Значит, нам придется бежать, — продолжал Вигмар. Прислонив голову Рагны-Гейды к своему плечу, он шептал ей в самое ухо: — У меня есть еще кое-что из того золота — не все успело уйти обратно в землю. Мы поедем к раудам. Я знаю там одного человека. И он мой должник. Он поможет нам найти и купить хорошую усадьбу, даст людей на первое время, пока я подберу подходящих… и поможет спрятаться, если будут искать…

Рагна-Гейда тяжко вздохнула, словно пыталась одним вздохом выбросить из груди казнящие сомнения, сожаления. Для нее это решение означало вечную разлуку с матерью и братьями, может быть, проклятие отца… Но она не возразила. Дом женщины там, где ее избранник.

— И что он ответил? — спросила она, имея в виду Кетиля Ржанку.

— Обещал дать ответ после того, как все вернутся с Острого мыса. Он так удивился, когда сообразил, что Эльдис уже невеста… Я и сам, признаться, не так давно это понял. Я все считал ее маленькой, а на том пиру — помнишь, у вас? — заметил, как на нее пару раз посмотрел Гейр… Ну, как на девушку. Ее уже можно сватать.

— А тебе не приходило в голову, что она тоже может иметь на этот счет свое мнение? — стараясь усмехнуться, спросила Рагна-Гейда. — Может, ей не очень-то по сердцу сыновья Кетиля Ржанки?

— Я очень надеюсь, что у нее нет своего мнения на этот счет! — благоговейно, словно молитву доброму богу, произнес Вигмар. — Она сделает все так, как я скажу. Не все же девушки такие… такие решительные, как ты! — Вигмар на миг прижался губами ко лбу Рагны-Гейды и продолжал: — Я не думаю, чтобы Кетиль отказался. Не очень приятно брать в род неведомо чью дочь, но когда у бонда пятеро сыновей, ему не приходится привередничать. Есть приданое — и ладно.

— Значит…

— Значит, не позже Середины Зимы. Ты только постарайся, чтобы до тех пор… Ну, притворись больной…

— Да, да! — поспешно, с решимостью отчаяния ответила Рагна-Гейда. — Я что-нибудь придумаю. Что мне стоит? Будет нужно — я устрою еще одно «пророчество». «Внимайте словам моим, боги и смертные!» — воскликнула она, подражая вещей вёльве, но голос ее прозвучал не величественно, а с болезненной тоской. Тяжело дается разрыв с родней, с обычаем и совестью — для тех, у кого есть обычаи и совесть.

— Тише! — с мучительной мольбой шепнул Вигмар, кривясь от злости на самого себя и обиды на судьбу.

Подняв к себе лицо Рагны-Гейды, он торопливо стал целовать ее, чтобы заставить ее замолчать, успокоить, утешить. Ему было отчаянно горько сознавать, что в этом нелегком деле Рагне-Гейде приходится труднее, чем ему, потому что ей предстоит потерять больше. И значит, любовь ее покажется сильнее его любви. Но это неправда, неправда! Вигмару было нечем ей пожертвовать, кроме жизни, сейчас он молча, без слов и без мыслей, одним стремлением души клялся отдать ей все — любовь, жизнь, честь.

— Из меня не выйдет Сигурда! — шепнул он. — Я не смог бы отдать тебя никому — ни другу, ни побратиму, ни даже богу.[29]

— Я ни к кому от тебя не пойду! — прерывисто шептала в ответ Рагна-Гейда. — Вот я бы пошла за тобой на костер, как Брюнхильд, даже если ты был бы чужим мужем!

Ей хотелось, чтобы уже сейчас перед ними встал тот погребальный костер, на который они когда-нибудь взойдут вместе. Чтобы все кончилось уже сейчас, чтобы не было впереди будущего, грозящего разлукой.

То, что они говорили еще, не нужно повторять. Из этого не выйдет героической саги, потому что род человеческий со времен Сигурда и Брюнхильд, по мнению сказителей, заметно измельчал. И вместо героев-полубогов на земле живут люди. Где тот дракон, вспоров брюхо которому разом станешь богаче всех на свете? Где та стена из огня, за которой ждет героя прекраснейшая в мире невеста? А впрочем, на восьмом веке после Ухода Асов находятся и такие, кто не завидует древним храбрецам. Верите ли — простые люди иногда бывают счастливы. А герои — никогда. Никогда, ни один. Это вам любой скальд подтвердит. Герои рождаются не для того, чтобы быть счастливыми.

Подойдя к двери землянки Стролингов, Рагна-Гейда помедлила, стараясь снова сделать лицо спокойным, сонным и отчасти озабоченным — это если кто-то спросит, где она пропадала так долго. Может ведь у девушки заболеть живот после такого обильного ужина? Но за дверью было что-то не так — слишком шумно для позднего часа. Шумнее, чем было раньше, когда она уходила. Уж не ищут ли ее? Рагна-Гейда торопливо толкнула дверь.

— А, вот и невеста! — услышала она хмельной и веселый голос отца. — Куда ты пропала?

Огонь в очаге горел ярко, освещая землянку до самых уголков; за столами плотно сидели зевающие, но веселые родичи и хирдманы.

— Что? — переспросила Рагна-Гейда, не сразу разглядев отца в хмельной толпе.

— Мы вовремя прогнали дурного жениха — сразу явился хороший! — радостно объявил ей Эггбранд. Поднявшись с крайнего сидения, он тяжело шагнул навстречу сестре, пошатываясь — теперь выпитое пиво бродило туда-сюда не в бочонке, а у него в животе. Рагна-Гейда редко видела старшего брата так сильно пьяным и в замешательстве шагнула назад, а он, напротив, был до краев полон родственной нежности и даже полез обнимать ее. — Хороший жених! — с пьяным воодушевлением твердил он.

— Да какой жених? — с досадой воскликнула Рагна-Гейда, уклоняясь от его объятий и пытаясь пройти вперед.

— Да вот какой! — Эггбранд сам взял ее за плечи и подтолкнул к очагу.

С почетного места напротив Кольбьёрна ей открыто и восторженно улыбался Атли сын Логмунда.

Жертвенный пир был в самом разгаре. Перед жертвенником ярко пылал костер, ветер рвал в клочки и жадно пожирал серый дым, полный запаха жареного и горелого мяса. Гости святилища расположились прямо на земле внутри гранитного круга, на охапках травы и веток, покрытых шкурами. Поблизости от идолов, перед жертвенником, помещался почетный «стол», где сидели наиболее знатные из гостей, в ближе к выходу находился женский стол. В середине круга сидел Фридмунд Сказитель и громко, с хмельным воодушевлением тянул древнюю песню-сказание о том, как боги делили земли для племен:

Сошлись совещаться великие боги,

Совет свой собрали святые властители,

Судили, кому племенами владеть,

Как фьорды и долы делить меж людьми?

Гости ели, пили, переговаривались, не слишком внимательно слушая песнь, едва ли не каждому известную наизусть. Вигмару тоже было не до песен: лицо Рагны-Гейды не давало ему покоя. Она ничего не ела, едва отвечала, если к ней обращались, и на ее лице лежала такая темная туча, что первая красавица в округе казалась чуть ли не дурнушкой. Забота никого не красит. Несколько раз она, не таясь, прямо взглянула на Вигмара, как будто хотела что-то сказать ему глазами. И без слов он понимал главное: стряслась беда. Но какая? Если бы кто-то подслушал их ночное свидание, то сейчас Стролинги не сидели бы так весело за мясом и пивом. Уж чего-чего, а лицемерить они не умели и еще ночью прибежали бы к нему всей толпой, потрясая оружием. Но они совсем не обращали внимания на Вигмара, а если поглядывали ненароком, то равнодушно, безо всяких задних мыслей. Лица их были такими веселыми и довольными, точно отнятый фьяллями «Олень» сам прибежал по воздуху прямо к ним в усадьбу.

— распевал Фридмунд, закатив глаза, словно обращался непосредственно к героям песни — к богам. Он так наслаждался собственным искусством, что во внимании слушателей особенно и не нуждался.

Дальше будет про то, как вепрь Золотая Щетина добежал до Медного озера, но Тюр своей единственной рукой взял его за загривок и швырнул обратно. Упав на землю, кабан превратился в камень, и каменным стоит до сих пор. Каждый год в День Высокого Солнца квитты приносят ему жертвы, чтобы он не ожил и не побежал снова на юг, отнимая у них землю в пользу раудов. Каким образом один и тот же кабан стоит каменным возле усадьбы Хроара и исправно служит скакуном прекрасной Фрейе, спрашивать как-то не принято.

— Вот я тебе и говорю: умный ты человек, Хаук, а дурак! — убежденно толковал возле Вигмара один бонд другому. Обняв друга за плечи, пьяный Бруни пытался разъяснить соседу Хауку, что он его очень любит, хоть он и дурак. — Ведь рауды тоже эту песню знают. У-у, эти рыжие — такой хитрый народ! Они спят и во сне видят отнять у нас землю до Медного озера. Открою тебе тайну: они эту песню и придумали, чтобы наврать, будто эта земля — ихняя! — громким страшным шепотом повествовал Бруни, склоняясь к самому уху товарища. Хаук увлеченно глодал кость и едва ли разбирал хоть слово за звуками собственного чавкания, но мудреца это не смущало. — Вот я и говорю: а если фьялли пойдут на нас войной, они ведь и раудов с собой позовут, так?

Хаук чавкал, а Вигмар удивленно обернулся к говорившему. Нелепо было слышать такие умные речи от пьяного, едва ворочающего языком, но и не признать их правоты было нелепо. Наверное, услышал от кого-нибудь из знатных и сведущих людей — не сам же придумал!

Но внезапная мудрость соседа не порадовала Вигмара, а лишь прибавила забот. Он и так пришел в святилище не слишком веселым. Особенно наряжаться ему было не во что: когда в усадьбу Серый Кабан заглянул торговец Хвидульв по прозвищу Навьюченный, последних свободных денег едва хватило на новый наряд для Эльдис. Раз уж решил сватать сестру, так придется наряжать ее как невесту! Все честь честью: рубаха из блестящего ярко-синего шелка, светло-коричневое платье с красно-синей тесьмой, золотое обручье (из кургана) и шитая золотом повязка на лоб (наследство матери). А лучшим украшением самого Вигмара стало его копье, Поющее Жало. Вигмар взял его с собой и, выходя, задел о притолоку низкой землянки. Копье отозвалось гулким звоном. Проходившие мимо оглянулись, даже Эльдис перестал вертеться, оглядывая себя со всех сторон, и восхищенно воскликнула:

— Вигмар, как красиво! Оно как будто поет!

Вигмар бездумно кивнул, не прислушиваясь к словам сестры. Нежданная песня копья его не порадовала: точно такую же он однажды слышал. Там, под землей, перед тем как Поющее Жало нанесло смертельный удар своему старому хозяину. Сейчас это казалось неуместным. Какая битва может быть возле святилища? Любое копье зазвенит, если бить им почем зря о твердые углы! Но, как ни старался Вигмар прогнать неприятное впечатление, оно не уходило, а быстро перерастало в дурное предчувствие.

— Послушайте меня, люди! — Кольбьёрн хёльд поднялся на ноги, держа в высоко поднятой руке золотой кубок — тот самый, из кургана. — Послушайте! Всех вас, и богов, и всех свободных людей, я приглашаю быть свидетелями на обручении!

Ого! Услышав это, Вигмар впился глазами в лицо Кольбьёрна, красное, потное и веселое. В уголке мозга билась надежда, что кто-то из сыновей Кольбьёрна собрался жениться — давно им пора, жеребцам. Не может быть, чтобы Стролинги помирились с Модвидом… Да нет, какое примирение, когда он уехал! Не успели же они с тех пор найти другого жениха!

Гости святилища притихли: про сговор и свадьбу всегда интересно послушать. Даже интереснее, чем про тризну и погребение. Тем более когда речь идет о таком знатном и богатом роде, как Стролинги! С кем они решили породниться?

— При свидетельстве богов, Светлых Асов, Отважных Ванов, небесных альвов Льёсальвхейма и подземных альвов Свартальвхейма, при свидетельстве всех свободных людей, бондов, хирдманов, хёльдов и Ингстейна хёвдинга, — словно сам Длиннобородый Браги, возглашал Кольбьёрн и помахивал кубком в лад. — Я, Кольбьёрн сын Гудбранда из усадьбы Хьёртлунд, объявляю мою единственную дочь Рагну-Гейду невестой Атли сына Логмунда из усадьбы Кротовое Поле!

Последние слова утонули в гуле радостных выкриков. Выбор жениха для Рагны-Гейды не обманул ожидания соседей. Сын Логмунда Лягушки — то, что надо, подходящая пара для дочери Кольбьёрна хёльда. Логмунд Лягушка в свою очередь призывал в свидетели людей и богов, женщины суетились вокруг Рагны-Гейды, заплетая ей косичку с правой стороны лица, пересаживая в середину женского стола, как положено невесте.

Среди радостно ревущих и смеющихся соседей Вигмар оставался неподвижен, как утес в бушующем море. И голоса вокруг казались ему шумом волн, не больше. Взгляд его не отрывался от Рагны-Гейды, но это не привлекало внимания, потому что на нее сейчас смотрели все. Но не с такими чувствами, как он. Нельзя сказать, что Вигмар был сильно потрясен — он ждал чего-то подобного. И выбор его не удивил: давно было ясно, что если не Модвид, то Атли. Вполне понятно, что Стролинги торопятся объявить Рагну-Гейду невестой, чтобы Модвид Весло или кто-то другой не искал больше ее руки. Как видно, прощальное обещание разозленного Модвида во что бы то ни стало получить ее не прошло мимо ушей Стролингов. Для вида они пренебрегли угрозой, но в глубине души учли и ее. И вот…

«Это знак богов!» — думал Вигмар, через разделяющее их пространство глядя в глаза Рагне-Гейде. Его спокойствие могло бы удивить ее, если бы она не видела в его желтых глазах решимость, которая не оставляла места колебаниям. Судьбу выращивают своими руками. Нельзя ждать до Середины Зимы. Видно, не придется повеселиться на свадьбе Эльдис и Торкиля, сына Кетиля Ржанки. Нужно решаться быстро…

— А ты что скажешь об этом деле, Вигмар хёльд? — с тайным беспокойством спросил Грим Опушка. Он-то понимал, что означает эта новость для Вигмара и тревожился, как бы общее торжество не оказалось омрачено ссорой.

— А я что скажу… — безразлично промолвил Вигмар, не отрывая глаз от невесты. — А я скажу вот что:

Несколько ближайших соседей рассмеялось при последней строке: конь Тора — это попросту козел. Это были не слишком-то искусные стихи, и пару месяцев назад Вигмар не решился бы произнести их при Рагне-Гейде: она непременно бы стала дразнить его несоблюдением правил. Но сейчас Вигмару было не до правил. Он предназначал свой стих Атли.

Но счастливый жених его не слышал. Зная, что не всякому сможет достойно ответить, он был довольно терпим к насмешкам. А слов Вигмара Лисицы он предпочитал не слышать никогда.

Позади жертвенника уже били в гулкий «поющий камень», мужчины поднимались и выстраивались в ряд, готовясь танцевать. Положив руки на плечи друг другу, они притоптывали на месте, делали два шага вперед и снова шаг на месте, и громко пели древние песни.

Те, кто не танцевал, отодвинулись поближе к гранитным валунам, столы смешались. Кто-то дергал Вигмара за рукав; обернувшись, он увидел Эльдис. Девушка была потрясена новостью гораздо больше брата — она ведь не готовилась к ней заранее. Эльдис была неглупа, в меру наблюдательна и проницательна во всем, что затрагивало брата. Она давно догадывалась, что Вигмар неравнодушен к дочери Кольбьёрна, и его серьезное лицо подтвердило Эльдис, как важна для него эта новость.

— Что же это такое, Вигмар? — бормотала она, глядя на него огромными испуганными глазами, и даже собственный, почти готовый сговор ее сейчас не занимал. — Как же это вышло? Ведь она… Ведь ты…

У Эльдис не поворачивался язык вслух произнести что-то об отношении Вигмара к Рагне-Гейде. Если она ошибается — это смешно, а если права — это страшно.

Не отвечая, Вигмар поверх головы Эльдис смотрел куда-то в ряд танцующих мужчин.

— Нечего ждать, пока еще какой-нибудь безумец вздумает набиваться к нам в родню! — доносился оттуда самодовольный голос Эггбранда, прорываясь сквозь выкрики боевой песни. — Хорошее родство — зачем искать другого? И хёвдинг будет доволен! Знатные люди должны держаться вместе…

«Это он! — с уверенностью, вызвавшей мгновенный и сильный прилив ненависти, подумал Вигмар, отыскав в ряду притоптывающих танцоров лицо Эггбранда. — И хёвдинг будет доволен! Это он их всех уговорил!»

— А, и ты здесь, Лисица-С-Границы! — закричал вдруг Эггбранд, заметивший настойчивый взгляд Вигмара. И ненависть к нему Вигмара была так велика, что даже вполне безобидное прозвище показалось смертельным оскорблением. — И ты! Выпей за удачу нашего рода — ты ведь неплохо разбогател на том, что мои братья открыли тебе дорогу в могилу… Ха, ха! — Собственное остроумие поразило Эггбранда настолько, что он даже вышел из ряда танцующих и шагнул к Вигмару, покачиваясь на неверных ногам и сгибаясь чуть не до пояса от хохота. — Дорогу в курган, к сокровищам Старого Оленя!

Вигмар попятился — а иначе трясущаяся от смеха голова Эггбранда упала бы ему на плечо. Тот наткнулся на Эльдис и остановился.

— А, и ты здесь, серенькая мышка! Какая ты стала красивая! — с пьяным удовольствием вопил Эггбранд. Его плывущему взору любая девушка показалась бы сейчас прекрасней валькирии. — Пора и тебе искать жениха! Но только на Атли ты не гляди — он наш, наш!

Протянув руку, Эггбранд хотел потрепать Эльдис по щеке; она отшатнулась, а Вигмар стиснул его запястье.

— Ну, ты, придержи свои лапы! — грубо сказал он и с силой толкнул Эггбранда прочь. — Проваливай!

В нем кипели ненависть и возмущение, и он с огромным трудом сдерживался, чтобы не затеять бессмысленную ссору. Кто-то из мужчин обнял Эггбранда за плечи и потащил прочь. Тот размахивал в воздухе свободной рукой и громко выкрикивал:

На Квиттинском Севере есть поверье, что во время жертвенного пира в святилище непременно будет произнесено пророчество. Только вот никто не знает, из чьих уст оно прозвучит и какие именно слова окажутся вещими.

Постепенно пиршество утихало: кто-то заснул прямо здесь, возле огня, кто-то пошел в землянки, и лишь кое-где в широком пространстве Гранитного Круга еще раздавались хмельные голоса и песни. Даже боги в чертогах Асгарда, должно быть, сыто дремали, довольные жертвой. Но знатные гости еще не расходились, и Вигмар не уходил, надеясь перекинуться хоть словом с Рагной-Гейдой или договориться о новом свидании. О премудрая Фригг, наведи ее на мысль снова прийти к каменным воротам, когда все разойдутся и заснут! Полночь уже миновала, но не будут же доблестные Стролинги веселиться до рассвета!

Но попробуй теперь к ней подойди! Счастливый Атли уже сидел рядом с невестой и все норовил взять за руку, обнять, шепнуть что-то на ухо. Вигмар чуть не до хруста сжимал зубы, глядя на это; Рагна-Гейда морщилась с откровенной неприязнью и уклонялась от знаков его любви. Но Атли, как видно, не мог допустить мысли, что не нравится ей, и приписывал сопротивление девичьей скромности и счастливому смущению.

Вдруг позади Вигмара, из густой тени под гранитным столпом, раздался пронзительный женский крик, быстро оборвавшийся. Как ни был Вигмар занят Рагной-Гейдой, он не мог не узнать голоса сестры. Как подброшенный, он вскочил, обернулся. Его острые глаза различили под боком валуна отчаянную возню; снова раздался крик Эльдис и неразборчивое низкое бормотание. Одним прыжком Вигмар оказался возле валуна, вцепился в горячее плечо мужчины и отбросил его от визжащей Эльдис. Тот отлетел спиной вперед, покачнулся, взмахнул длинными руками, как крыльями. У Вигмара перехватило дыхание: Эггбранд! Погань пьяная!

Все мучительные чувства, бродившие в душе Вигмара весь этот вечер, разом вскипели и хлынули через край. Неудержимый порыв ненависти наполнил нечеловеческой силой; не дожидаясь, пока Эггбранд утвердится на ногах, Вигмар метнулся к нему, схватил за рубаху на груди, рывком приподнял разболтанное тело и ударил в лицо, испытывая дикую радость, что имеет законный повод ударить. Эггбранд изумленно и яростно всхрапнул, как конь; рядом вскрикнуло несколько голосов. Вигмар отскочил; Эггбранд быстро трезвел, словно разбуженный ударом; его глаза засверкали диким и страшным пламенем, лицо из мутно-расслабленного стало свирепым.

— Рыжий тролль! — рявкнул он, уже не помня, с чего все началось, а понимая только одно: они «дождались» того, что давно уже заглазно обещали друг другу. Не тратя слов, Эггбранд подался к Вигмару, в руке его блеснул выхваченный с пояса нож. Поющее Жало перед началом драки лежавшее на земле, само прыгнуло в руку Вигмара — позднее, когда он вспоминал эти кипящие мгновения, ему казалось именно так. Опытный Эггбранд пригнулся, метнулся, норовя ударить в бок, пока Вигмар не развернул длинное копье. Но Поющее Жало само, как живое, со змеиным проворством метнулось навстречу добыче. Клинок сверкнул золотым узором в отблесках затухающего костра, острое жало вошло в грудь Эггбранда на длину ладони и разрезало пополам сердце.

Поющее Жало рванулось назад на свободу, так что Вигмар даже не успел ощутить тяжести обмякшего тела; из горла Эггбранда вырвалось хрипенье, с бульканьем хлынул кровавый поток. Черные подтеки змеились по длинному клинку Поющего Жала и срывались на землю.

Эггбранд согнулся, его колени подломились, и он упал. И только тут Эльдис закричала. Намертво прижавшись спиной к валуну, она наблюдала короткую хватку, но даже не успела осознать произошедшего: все случилось слишком быстро.

И сам Вигмар едва верил происходящему. Его ненависть к Эггбранду, воплотившему в себе худшие качества надменных Стролингов, его досада из-за нежданного обручения, не оставившего им с Рагной-Гейдой никакой возможности пристойно устроить свои дела, его ярость из-за приставания к Эльдис, слившись вместе, принесли быстрые и страшные плоды. Мгновение назад он и не помышлял ни о чем подобном, но вот — враг лежит мертвым у его ног. Торжества не было. Еще не осознав все целиком, Вигмар знал: этим ударом он погубил сам себя.

«Ну уж теперь Стролингам будет не до свадьбы!» — отрешенно подумал он, глядя на тело, в котором гасли последние судороги. И это была последняя мысль Вигмара в этой, предыдущей жизни.

Словно чужая воля взяла его в руки: перехватив копье поудобнее, Вигмар метнулся прочь из светлого круга, в густую тьму позади стоячих камней. Ноги сами сделали свое дело — быстрее мысли он мчался к крайней землянке, где стоял привязанный конь. А позади него зазвучали крики: хмельные гости святилища наконец-то сообразили, что совершилось у них на глазах.

— Убийство! Убийство! Убит сын Кольбьёрна! Держите убийцу! Держите! — кричали сзади.

Неоседланный конь пытался сбросить нежданного всадника, но еще ни одному скакуну не удавалось избавиться от Вигмара Лисицы, если он предпочитал оставаться на спине. Темная долина сама неслась навстречу, темнота грохотала ударами копыт. Следом неслись быстро слабеющие вдали крики, словно старались напоследок растолковать беглецу, что же он наделал:

— Убит Эггбранд сын Кольбьёрна!

Темная долина и полусонное святилище разом ожили и наполнились дико мятущимися огнями факелов. Между землянками и внутри Гранитного Круга суетились люди; в обрывках факельного света, среди плящущих теней, крадущих то ногу, то плечо, то голову, фигуры казались кривыми, уродливыми, нечеловеческими. Словно темное племя троллей вышло из каменных врат с наступлением ночи, чтобы отпраздновать час своей силы и принять назначенную им жертву.

Жертва лежала на том же месте, где настиг ее клинок. Тело Эггбранда не трогали — опытные глаза, какими здесь были едва ли не все, с первого взгляда видели, что он мертв и вернуть его к жизни не сможет даже богиня Эйр. Оружие было вынуто из тела самим убийцей, и от родичей требовалось только одно — месть.

— Месть! Месть! — ревела, казалось, сама темнота. — Он поплатится! Поплатиться своей головой, всем своим родом! Ему не уйти! Где он?

Кто-то уже держал оседланных коней, но Стролинги еще недостаточно опомнились, чтобы взять дело в свои руки.

— Едва ли он поскачет к себе в усадьбу! — приговаривали «сумеречные тролли», издалека посматривая на лежащее тело, но имея в виду убийцу. — Он не такой дурак. Он же понимает, что его будут там искать.

— Но куда же ему деваться? У него в наших краях нет такого сильного родича или друга, чтобы мог укрыть его от Стролингов!

— Пойдет в лес. Все равно его объявят вне закона. В Медном Лесу, говорят, живут целые шайки таких преступников.

— Любой морской конунг будет рад такому парню!

— А по мне так он всегда был преступник! Вот вспомните — я всегда говорила, что сын Хроара Безногого кончит чем-нибудь таким!

— Против злой судьбы не устоит никакая доблесть! — вздыхал про себя Грим Опушка. О, сколько славных, но несчастливых героев могло бы подтвердить эту горькую истину!

Один человек среди растревоженных свидетелей убийства мог бы, пожалуй, сказать, куда помчится убийца. Но он, точнее, она, не могла ничего сказать, потому что не вспомнила бы в эти страшные мгновения даже собственного имени. Рагна-Гейда стояла на коленях возле тела Эггбранда и рыдала взахлеб, задыхаясь и вскрикивая. Она потеряла не только Эггбранда. Она потеряла и Вигмара, и так же безвозвратно. Теперь он, даже если сумеет уйти от преследования, больше никогда не приблизится к ней. Их судьбы разорваны, как земля и небо, отделенные друг от друга раз и навсегда. Его имя будет проклято всей ее родней. И она, она сама, не имеет права желать его спасения, а должна просить богов о страшной каре для него.

Рагна-Гейда не чувствовала ненависти — она еще не привыкла к тому, что Вигмар, которого она звала своей любовью и своей судьбой, теперь ее враг, чужой, жестокий и страшный, как волк. У нее не было ни единой связной мысли, ни единого ясного чувства; горе двойной потери пригибало ее к земле. Есть поговорка: боги мстят не сразу. Она оскорбила богов вчерашним обманом, оскорбила уже тем, что отделила себя от рода и хотела жить по закону своего сердца. И боги недолго тянули с местью! Этот вечер разбил ее жизнь, как тяжелый камень бьет хрупкий прозрачный лед. И никому не сложить скользких, быстро тающих осколков, никогда ей больше не бывать счастливой.

Пока все хорошо, кажется, что счастья у тебя много, что оно поднимается до самого неба и обнимает весь мир. Но невидимая рука наносит один удар — и ты вмиг понимаешь, какое оно маленькое и хрупкое, какое беззащитное перед злом, не имеющим порою даже лица и имени. Творя мир, боги не слишком хорошо согласовали его части.

— Скорее за ним! — хрипел над головой Рагны-Гейды сдавленный голос кого-то из родичей, от яростной ненависти ставший не узнаваемым. — Он не уйдет далеко. Главное — не потерять времени! Один поможет нам — он справедлив! Все, кому дорога честь рода — за мной!

Стролинги привели к святилищу большую часть своей дружины, так что недостатка в людях не было. К ним присоединилось немало соседей: одни из желания подслужиться к могущественным Стролингам, другие из любопытства. Общее лихорадочное возбуждение требовало выхода, перед лицом смерти и преступления каждому хотелось ощущать с обеих сторон крепкие плечи; древнее чувство охотника толкало стаю в погоню за зверем. Сотней на одного выйти не страшно, будь он хоть берсерк, хоть оборотень! И скоро уже десятки факелов понеслись по долине в разные стороны — одни на север, куда ускакал Вигмар, другие к окрестным перелескам, третьи к усадьбе Серый Кабан.

После недавнего многолюдства святилище сразу показалось пустым. Оставшиеся не спали, ожидая вестей, боязливо жались к очагам в землянках. Внутри гранитного круга оставалось всего несколько человек, холодный ветер гулял по открытому пространству, и весь темный мир казался остывшим и безгласным, как мертвое тело. Убитого унесли, в ночной тишине раздавались звуки сдавленных рыданий Рагны-Гейды, сидящей на прежнем месте, где на земле чернела кровь. Ее пытались увести вслед за матерью в землянку, но она не трогалась с места, словно не могла расстаться с тем клочком холодной земли, где разбились ее надежды на счастье.

А вслед уносящейся погоне летела несвязная песня какого-то усердного почитателя богов, который орал, привалясь к одному из гранитных валунов, по причине сильнейшего опьянения так и не заметив, что произошло:

Крошечная, не больше локтя ростом, девочка в красном платье с развевающимися без ветра рыжими волосами прыгала по земле в темной долине, словно плясала какой-то особый танец.

— Вот так — слепни глаз! — припевала она, похлопывая в ладоши. Без малейшего усилия она совершала причудливые прыжки: то короткий слева направо, то длинный вперед и чуть вбок. — Хей-я, глохни слух!

Там, где она касалась земли, оставались тлеющие искры; бледное сияние ползло за ней, как густая стая огненных муравьев. И отпечатки конских копыт, тянущиеся через долину, исчезали, врастали в землю, прятались под чахлым вереском. Огненный дух Квиттинского Севера позаботился о своем любимце.

Грюла была весела и возбуждена, от малейшего ее движения вокруг разлетались снопы пламенеющих искр. Избранный среди смертных не обманул ее надежд, совершил славный подвиг: убил человека в святилище! Дух убитого достался богам, но и лисичке из рода великанов кое-что перепало. Вся смесь чувств, которые сопровождают всякое убийство, всякую насильственную смерть: страх, горе, отвращение, гаденькое любопытство, — тяжелой мутной волной ползла по земле. Лисица-великан ловила эту волну нюхом, слухом, впитывала каждой частичкой, и этот напиток пьянил ее, как человека опьяняет лучший хмельной мед. Дикие древние силы бурлили в ней, так что она с трудом сдерживала свое стихийное существо; ей хотелось расти, стать больше дерева, больше горы; в бесконечной памяти оживали давние века, когда мир был моложе и прозрачнее, когда род человеческий был слаб и жалок, а племя великанов правило этой обширной землей. Потом люди научились слагать песни богам и потеснили великанов; но в такие мгновения, как сейчас, всякая частичка древнего темного племени ликовала, возвращенная во времена своего могущества.

Вдруг Грюла остановилась, повернулась на юг. Погони не было ни видно, ни слышно, но огненная лисичка знала о ее передвижении, как человек знает, если по его руке ползет муравей.

— Идите сюда, идите! — словно приглашая друзей для веселой игры, задорно закричала она и с детской шаловливостью захлопала в маленькие ладошки. — Идите, вам здесь понравится!

Потом она еще немного постояла, прислушиваясь, и вдруг втянулась под землю. Красные искры в следах дотлели, на равнине стало темно.

— Вон он, я его вижу!

Услышав крик скакавшего впереди хирдмана, все подхлестнули лошадей и стали на скаку вглядываться в ту сторону, куда показывал плетью Ёкуль Кривоногий.

— Где? — захлебываясь встречным ветром, крикнул Ярнир. Вместе с Хальмом Длинной Головой он возглавлял этот отряд.

— Да вон же, вон!

— И я тоже вижу!

— Вон он, вон он!

Теперь почти все увидели впереди, перестрелах в двух, темную фигуру всадника. Сквозь облака сочился рассеянный свет. Всадник стремительно летел вверх по пологому длинному холму, и его было хорошо видно.

— Он загнал коня! — радостно кричали хирдманы, различая, что всадник движется не особенно быстро. — Мы его возьмем!

— Возьмем! Вперед! — орал Ярнир, безжалостно нахлестывая своего коня. Волна общего чувства гнала его вперед, не оставляя места даже малейшему проблеску сомнения. Родовой закон был голова, а он был только руки.

Просвистело несколько стрел, но догнать всадника они не смогли.

— Не стреляйте! — крикнул Хальм. — Живым!

С топотом и криком дружина неслась по долине, начала одолевать подъем, за гребнем которого скрылся беглец. А на другой стороне склона сидела маленькая огненная лисичка, широким полукругом разложив по земле пятнадцать пушистых хвостов. Грюла ничуть не устала, но из озорства глубоко дышала, высоко поднимая бока, свесив длинный язычок ниже плеча. Когда не находилось подходящих товарищей, она играла сама с собой. Но вот топот преследователей зазвучал над самой вершиной холма, и Грюла поднялась. Ее подмывало явиться перед ними в своем настоящем облике, да ростом с гору, хлебнуть их ужаса, когда дико заржут кони, а всадники кувырком покатятся с седел на землю… Грюла облизнулась и помотала головой: было рано веселиться, она заманила преследователей Вигмара недостаточно далеко.

Через мгновение темная фигура всадника на усталом коне уже мчалась вниз по склону, на полтора перестрела опережая дружину Стролингов.

К рассвету дружина Скъёльда была возле усадьбы Серый Кабан. Там было тихо, из-за ворот не долетало ни одного звука. Над низкой стеной не блестели копья, даже дыма не было видно над поросшими травой крышами.

Не сходя с коня, Скъёльд постучал в ворота обухом секиры. Гулкие удары разлетелись по пустому двору, в ответ тявкнула пара собак. «Словно зов судьбы!» — с мрачным удовлетворением подумал Скъёльд. В нем сейчас жили десятки злобных троллей, их мелкие острые зубы рвали изнутри каждую частичку тела, упорно грызли каждый сустав, и Скъёльд знал, что они не отпустят его, пока не получат жертву. Он еще не опомнился после первого потрясения, когда увидел брата убитым, а Вигмара Лисицу — с окровавленным копьем в руках. Ночь проходила, но в лице Скъёльда она задержалась: на молодом лбу прорезались морщины, уголки глаз опустились, возле рта показались злые складки. Он сразу стал казаться старше. Да и как иначе — ведь теперь именно он, Скъёльд, остался старшим сыном Кольбьёрна. Сдавленные, отчаянные рыдания Рагны-Гейды преследовали его, как будто все время погони ее дух летел за ними на крыльях тьмы. Скъёльд тоже любил брата, но плакать — дело женщин. Дело мужчины — отомстить, и Скъёльд старался не допускать в голову иных мыслей, а в душу иных стремлений, кроме мести, и тем самым невольно заграждал дорогу боли и отчаянию потери.

Ему пришлось постучать не один раз, прежде чем на дворе заскрипела дверь, послышались шаги, и голос пожилого мужчины спросил:

— Кто там? Ты, Вигмар хёльд?

Скъёльд не сразу ответил, стараясь проглотить судорогу в горле. Если здесь ждут Вигмара — значит его тут нет. А может, притворяются?

— Открывайте ворота, если не хотите погибнуть вместе с домом! — выкрикнул он наконец, и его сдавленный голос прозвучал нечеловеческим и страшным.

— Кто там? — повторил голос со двора, и теперь в нем слышались удивление и сильная тревога.

— Нам нужен Вигмар сын Хроара! — крикнул Гейр.

— И мы его возьмем! — на разные голоса добавили хирдманы.

— Его здесь нет, — с испугом и растерянностью ответили из-за ворот. — Он уехал в святилище. Еще позавчера.

— Откройте! — рявкнул Скъёльд, для которого нестерпимо было стоять в бездействии. Острые зубы троллей нещадно терзали его, требуя жертвы.

— Кто вы такие? — сурово, без боязни ответил первый голос. — Что за разбойники явились ломиться в чужой дом? Сначала назовите ваши имена.

— Я — Скъёльд сын Кольбьёрна! Я ищу Вигмара сына Хроара, убийцу моего брата!

Из-за ворот долетело несколько полных ужаса восклицаний.

— Неправда! — вскрикнул испуганный, дрожащий женский голос.

Скъёльд слышал и понимал, что удивление и испуг хозяев не поддельны, но тролли не желали ничего знать.

— Открывайте! — закричал он, бешено колотя в ворота обухом секиры, так что створки содрогались снизу доверху. — Сейчас я разобью ворота и всем вам переломаю шеи!

— Что тебе надо, Скъёльд сын Кольбьёрна, от беспомощного безногого старика? — дрожащим голосом спрашивала из-за ворот фру Хлода. — Хроар не может даже выйти, чтобы говорить с тобой. А Вигмара здесь нет, мы уже два дня не видели его, пусть будут свидетелями Светлые Асы!

В глазах ее выступили слезы ужаса и отчаяния: она понимала, что это — конец, Гибель Богов для тихой усадьбы Серый Кабан. Сбылись все ее самые дурные предчувствия! Пропали напрасно все предостережения! Она сразу поверила, что Вигмар совершил убийство, что он поднял руку на кого-то из Стролингов — о, это ее не удивило! И вот — расплата. Но где же он сам, рыжий безумец, почему враги пришли требовать ответа от его беспомощного старого отца, от нее, слабой женщины, от домочадцев, которых и близко не было в миг убийства?

— Она говорит правду! — с досадой сказал Гейр, взглянув в ожесточенное лицо брата. Усадьба Вигмара без него самого казалась пустой, как гнилой орех, поездка сюда превратилась в напрасную трату времени. Времени, которое дарило надежду убийце и крало ее у мстителей! — Я же тебе говорил, что он не поедет домой. Здесь некому биться, и он это знает лучше нас.

Младший из братьев Стролингов тоже выглядел повзрослевшим: познавший горе познает сразу очень много, лицо смерти открывает новые истины о живых. Гейр потерял не только брата. Подумать только: не так давно он готов был назвать Вигмара своим другом, если бы тот всего лишь воздержался от насмешек. Они вместе бились против фьяллей… Но эти мысли Гейр старался загнать подальше или вовсе выгнать вон. Память о неподвижном теле старшего брата, которым он восхищался, как доблестнейшим из воинов и достойнейшим из людей, побуждала его думать только о долге. Долге мести, который отныне несут все, в ком есть кровь Старого Строля.

Вот для чего существуют обычаи: они подсказывают правильный путь тогда, когда чувства в смятении, а разум молчит.

— Если Хроар не может выйти, так пусть его вынесут! — крикнул Скъёльд за ворота. — Я не буду долго ждать! Эй, раздобудьте бревно! Рубите ворота! Живее!

— Но битва с безногим не прибавит нам чести! — Эти нападки показались Гейру недостойными, и он даже решился возразить старшему брату. При мысли о мести ему мерещился какой-то страшный бой, а не избиение женщин и калек. — Я в лицо даже не знаю его отца, я его видел-то лет шесть назад! Он не выходит из дома, он и раньше никогда с нами не ссорился!

— А кто же, тролли его раздери, должен отвечать? — свирепо крикнул Скъёльд, готовый даже в родном брате видеть врага. Его ярости нужен был выход, он должен был сделать хоть что-нибудь, чтобы не сойти с ума, и обычай был на его стороне. Сейчас ему требовалась не истина, а кровь. — Ведь больше у них никого нет! Отвечает род, а у него в роду один старик! Так пусть у него не будет рода! Никакого!

Голос Скъёльда сорвался, как будто слезы преградили путь словам; но мужчина не плачет, его боль не облегчается слезами, а давит изнутри все сильнее и сильнее. Гейр больше не мог возражать. Это верно: если сам убийца недосягаем, он не должен иметь родни, которая стала бы за него молиться и помогать при случае. Он должен быть вне всех человеческих законов и привязанностей, и в одиночку бороться со злой судьбой. Злой судьбой, которую не одолеет никакая доблесть.

— Тащите сюда вон те бревна, разжигайте костер! — приказывал Скъёльд. — Мы сожжем его дом, чтобы ему некуда было вернуться! Пусть он знает — ему нет места на земле квиттов! Нигде!

Бросив рубить ворота, хирдманы стали разводить костер. Со двора начал доноситься женский плач.

— Выйди, поговори с ними! — на коленях умоляла мужа фру Хлода. — Я позову людей, тебя вынесут во двор. Или разреши открыть ворота, пусть они сами войдут. Хуже уже не будет! Иначе они сожгут нас всех в доме! Мы все погибнем, погибнем!

Хлода плакала, концом головного покрывала размазывала по щекам слезы, ловила руку мужа, но Хроар отворачивал от нее лицо.

— Прекрати! — прикрикнул он наконец, чувствуя, что в уголках его глаз проступили предательские слезы.

Нет ничего хуже для мужчины дожить до горького часа, когда в двери стучат секиры врагов, а у него нет сил даже подняться им навстречу. И втройне горьким этот час делает сознание, что беду навлек на дом сын, опора и надежда. Пришла ко мне беда, да с моего двора!

Сквозь неплотно прикрытые двери вместе с ожесточенными криками врагов и треском дерева уже вползал жуткий запах дыма — серый запах смерти.

— Или скажи им… скажи им, что ты отрекся от него! — сквозь рыдания умоляла Хлода, и ей плачем вторили служанки, от страха забившиеся в хозяйский дом. — Ведь ты всегда говорил, что это до добра не доведет! Ты же столько раз бранил его! Ты ведь сам говорил, что откажешься от него, если он ввяжется в настоящую беду! Ты так говорил, говорил! — настаивала бедная женщина, от страха ставшая решительной. — Почему мы должны погибать из-за его безумств! Скажи им, что он тебе не сын! Тогда нас не тронут!

— Уходи отсюда! — вдруг сорвавшись, бешено закричал Хроар и даже попытался топнуть неживыми ногами, но они не шевельнулись. — Уходи! — с искаженным яростью лицом кричал он, и глаза его горели, как не бывало уже много лет. Хлода в ужасе отшатнулась — она никогда не видала мужа таким. — Уходи, если так дрожишь за свою жизнь! А мне незачем уходить! Это мой сын! Мне послали его боги! Я сам вырастил его! И если он убил кого-то, значит, такова судьба! Мой сын не станет терпеть бесчестья! Я сам помог бы ему, если бы был там! Сам помог бы! Пусть мой род мал — но это род! И я не отступлюсь от своей крови! Никогда!

Фру Хлода, не ответив, поспешно выбежала из дома. В довершение всех несчастий муж ее обезумел!

На пороге она вскрикнула: крыши построек уже дымились, а через ворота летели снаружи горящие головни. Частью они падали на землю и гасли, часть успевали залить и затоптать домочадцы, но головни летели градом, часть из них попадала на постройки. Припасенная на утро вода быстро кончилась; одна головня подожгла крышу конюшни, лошади дико ржали и били копытами стены. Кто-то рубил крышу, стараясь потушить пожар, пока огонь не добрался до соломы и сена.

Возле порога Хлода столкнулась с Хамалем.

— Что хозяин? — крикнул он. — Что он говорит? Надо или впускать их, или пусть он прикажет мне взять людей и выйти. Мы разобьем их, если их не очень много!

Хлода отвечала только воплем отчаяния. Стена конюшни вдруг ярко вспыхнула, отбросив тех, кто еще пытался ее погасить; язык пламени взметнулся над стеной усадьбы, и снаружи донесся торжествующий вопль. Хамаль кинулся обратно к воротам. Сейчас, при безногом хозяине и причитающей хозяйке, он чувствовал себя старшим в усадьбе, отвечающим за все.

— Выпустите хотя бы женщин! — заорал он, обращаясь к дымящимся воротам, уже горящим с одной стороны. — Неужели Стролинги воюют с женщинами и рабами?

— Пусть все выходят! — тут же ответил ему Гейр, не дожидаясь решения Скъёльда. — Женщины, рабы, даже хирдманы! Даже старика можете вынести! Он нам не страшен! Ведь так? — Гейр все-таки обернулся к Скъёльду.

Тот не ответил. Его лицо исказилось мучением, словно огонь этот пылал у него внутри, в глазах блестели слезы от дыма. Отчаяние рождало в нем приливы и отливы чувств: то разорение усадьбы врага казалось делом первейшей важности, а то вдруг все становилось безразлично.

Хамаль кинулся обратно в дом.

— Все отсюда! — яростно ревел он, ударом кулака вынося двери из косяков и не замечая этого. — Хватайте детей… да брось ты узел, дура, выйти бы живой! Все вон отсюда! Открывайте ворота! Они вас не тронут!

Женщины гурьбой кинулись из хозяйского дома во двор; внутри уже было нечем дышать от дыма, с крыши давило душным жаром, углы трещали. На дворе топотали десятки ног, рабы гнали из ворот ревущую скотину, женщины тащили детей. Хамаль кинулся к Хроару и попытался приподнять его.

— Держись! — кашляя и прижимаясь лицом к плечу, прокричал он. — Держись за шею! Я тебя вынесу!

— Уйди! — Хроар оттолкнул хирдмана. — Не трогай меня! В этом доме я родился и вместе с этим домом умру!

Хамаль выпрямился, готовясь позвать кого-нибудь на помощь, но услышал слова хозяина и снова обернулся к нему. А Хроар продолжал, кривясь и кашляя от душащего дыма:

— Я слишком стар и немощен, чтобы отомстить разорителям моего дома, а жить подаянием и укрываться своим позором — не для меня! Мой род никогда не был богат, но нас не звали бесчестными людьми! И не назовут, пока я жив!

— Но хёльд… — только и пробормотал Хамаль, не находя, чем убедить хозяина. Он прожил у Хроара-С-Границы много лет и знал каменную твердость его решений.

— А ты хочешь, чтобы я под старость жил в чужом углу и благодарил за каждую сухую корку! — возмущенно, словно перед ним стоял виновник всех бед, крикнул ему Хроар. Покой уже было полон дыма, крыша угрожающе трещала, в углах бушевало пламя. — Я проклял бы каждого, кто предложит мне такую жизнь! — сипло кричал Хроар, задыхаясь и кашляя. — Уходи! Слышишь, что я говорю! Уходи!

Хамаль бросился вон из дома, всей кожей чувствуя, что остались считанные мгновения. С грохотом рухнула первая балка, волна жара окатила его спину, затрещали волосы.

Двор уже был пуст, на каждой стене метались рваные космы пламени, темный дым застилал небо. Горели рухнувшие ворота, гул пламени оглушал. Накинув на голову край плаща и держа наготове меч, Хамаль оленьим прыжком преодолел пылающие ворота и скрылся в дыму, за которым была жизнь.

Для Хроара больше не было ничего — ни жизни, ни дома. Едкий дым разрывал грудь изнутри, перед затуманенными удушьем глазами туда-сюда тянулись волны темноты, перемешанной с пламенными отблесками. Нестерпимый жар опалял кожу, трещали волосы и борода, все плыло в сознании, готовом погаснуть. «Нужна жертва взамен — она будет! — в полузабытьи мелькнуло в мыслях Хроара Безногого. — Хотя бы на это я еще гожусь!»

Немощный старик сделал то, за что прославляли героев: сам выбрал час своей смерти и встретил ее с мужеством, которое его врагов, молодых и сильных, наполнило мучительным чувством стыда. А Вигмар сын Хроара в это время был уже так далеко, что не мог видеть зарева пожара у себя за спиной.

Незадолго до рассвета Хальм и Ярнир со своими людьми потеряли беглеца из виду, но зато в проблесках света стали хорошо видны следы конских копыт, глубоко вдавленные во влажную землю. Лошади так устали, что отряд двигался чуть ли не шагом. Утешало одно: беглецу тоже было негде переменить коня.

След привел в широкую долину с обширной усадьбой на дне.

— Я так и думал! — крикнул Хальм племяннику. — Он с самого начала скакал в Ореховый Куст. Не слишком-то Модвид обрадуется таким гостям.

— А его мамаша еще того меньше! — добавил один из хирдманов. — Я бы лучше вломился какой-нибудь троллихе в Медном Лесу, чем к ней.

— Она и есть троллиха из Медного Леса, — хохотнул в ответ другой. — Думаешь, они не умеют притворяться людьми? Особенно если замуж захотят!

Пока хирдманы обсуждали брачные поползновния троллих, Хальм, придержав усталого коня на взгорье, не сводил глаз с усадьбы Модвида Весло.

— Поедем туда, родич! — нетерпеливо теребил его Ярнир. — Он там! Ему больше некуда деваться! Уже светло, мы бы его увидели! Да и конь едва ноги передвигал! Мы его возьмем!

Но Хальму вовсе не казалось, что все так просто.

— Мы его возьмем только при том условии, что Модвид захочет его отдать, — наконец вымолвил он.

— Как — если захочет? — изумился Ярнир и тут же осекся. Захваченный событиями ночи, он совсем забыл о событиях предыдущего дня. Великаны бы взяли все эти сложности, из-за которых шагу не ступишь прямо!

— Теперь Модвид — наш враг, — пояснил Хальм, который даже за время бешеной ночной скачки успел обдумать все обстоятельства. — И он будет только рад другому нашему врагу, тому, кто убил одного из нас. И тем более убийце Эггбранда. Если бы Лисица зарезал тебя или меня, Модвид, может быть, и решился бы его выдать, надеясь помириться с нашими. Хотя едва ли… Но убийцу Эггбранда он примет как брата. Он ведь не дурак и понимает, что именно Эггбранд первым был против того, чтобы отдать Рагну-Гейду ему.

— И верно… Однорукий Ас! — озадаченно протянул Ярнир.

— Поедем! — Хальм тронул коленями конские бока и стал шагом спускаться в долину. — Только тихо! — прикрикнул он на оживившуюся было дружину. — Без шума! Оружия не трогать! Говорить буду я! Если кто выстрелит без приказа — сам получит стрелу. Лично от меня.

Повторять Хальму не приходилось. Он был из тех, про кого говорят: «Бойся ярости спокойного человека!»

Челядь в усадьбе уже поднялась, и приближающийся отряд скоро заметили. Медленно съезжая с холма в долину, Стролинги видели, как по широкому двору усадьбы забегали люди, как из дружинных домов сыплются вооруженные хирдманы, на ходу затягивая пояса, как из оружейной тащут связки стрел. В тающих сумерках мелькали красные пятна щитов. Потом дорога спустилась на дно долины и двора усадьбы уже нельзя было разглядеть. Запертые ворота смотрели неприветливо. Шагах в пятнадцати перед ними на земле валялся издохший конь без седла.

В молчании Стролинги приблизились к воротам на расстояние голоса и остановились. Над стеной виднелись головы в шлемах и наконечники копий: дружина Орехового Куста была полностью готова отразить нападение.

— Что вам нужно? — долетел от ворот резкий голос Модвида.

Хальм едва узнал его голову в шлеме среди хирдманов. Хозяин усадьбы выглядел злым и встревоженным, что старался прикрыть напускной надменностью. И то, и другое, и третье было вполне понятно.

— Нам нужен наш враг, — спокойно, размеренно ответил ему Хальм, на всякий случай держа щит наготове.

— У вас везде враги! — презрительно отозвался Модвид. — И если вы хотите найти врага здесь, то вы его найдете!

— Быстро же они собрались! — бормотал рядом с Модвидом его воспитатель Рандвер. — Они ехали всю ночь — значит они вечером, во время пира, дали обет истребить тебя.

— Это мы еще посмотрим! Кто кого истребит! — отвечали хирдманы, бывшие с хёльдом в святилище и видевшие его ссору со Стролингами. — Пьяные обеты до добра не доводят!

— Это все та серебряная чашка, которую ты называл тем мерзким словом, что и повторить стыдно! — кричала снизу, со двора, фру Оддборг. Впопыхах повязанное покрывало сидело на ее голове криво и все сползало на один глаз. — Я же говорила, что в ней злое колдовство! А вы никогда не слушаете — подарили! Вот и додарились!

Модвиду захотелось метнуть копье не наружу, а внутрь двора. Эта ведьма уже забыла, что сама заставила его напасть на Стролингов возле кургана!

— Наш враг скрылся в твоем доме! — говорил тем временем Хальм. — Он еще не объявлен вне закона, но это будет сделано в первый же день тинга. И сейчас уже ни один разумный человек не даст ему приюта! Между нами были нелады, Модвид сын Сэорма, но не хочешь же ты стать врагом целому тингу!

Модвид не сразу нашел ответ. Речь Хальма привела его в недоумение и замешательство. О каком объявлении вне закона говорит брат Кольбьёрна? За нападение возле кургана его вне закона объявлять не станут — он ведь никого не убил и даже не ранил. А что до золота, то каждый должен сам защищать свое добро. В нападении вчетвером на четверых нет ничего бесчестного. Если рассказать об этом на тинге, то все будут смеяться над Стролингами, бежавшими от равного числа врагов. Нет, они не так глупы, чтобы самим себя позорить на весь Квиттинг и даже на весь Морской Путь!

— Что ты молчишь, хозяин? — снова закричал Хальм, не дождавшись ответа. — Или ты хочешь отрицать то, что убийца моего родича скрылся в твоем доме?

— Убийца твоего родича? — изумленно вскрикнул Модвид. Если он не ослышался, то выходит, что вооруженную дружину Стролингов привела к его стенам вовсе не вчерашняя ссора.

— Да! Вигмар сын Хроара, убивший моего родича Эггбранда! Он у тебя!

— У меня никого нет! — растерянно отозвался Модвид, и эта невольная растерянность почти убедила Хальма, что он говорит правду. У Модвида вполне хватило бы дерзости дать приют врагу своих врагов открыто, а вздумай он лицемерить, он и это делал бы дерзко и заносчиво.

— А это? — не в силах больше молчать, крикнул Ярнир и ткнул плетью в тушу дохлого коня перед воротами.

Модвид и все его люди дружно уставились на тушу. Ну, конь. Ну, издох вчера, надорвавшись с непосильным возом дров, но только хозяин был слишком занят другим, чтобы приказать снять с него шкуру, а падаль отдать собакам. Ну и что?

— Это его конь! — продолжал Ярнир, в молчании Хальма усмотрев разрешение взять переговоры на себя. — Мы шли по его следу от самого святилища до твоей усадьбы. И это его конь, которого он загнал. Отдай нам убийцу моего брата!

— Этот конь подох у нас вчера, а до того он ездил за дровами и никогда не служил никаким убийцам! — крикнул Рандвер, разобравшись наконец, что случилось и чего хотят эти Стролинги. — Мы не видали ни Эггбранда, ни Вигмара с тех пор как уехали из святилища. С тех пор в наши ворота никто не стучался, и на усадьбе нет ни единого чужого человека.

— И вы можете в этом поклясться? — с подчеркнутым недоверием спросил Хальм.

— Клянусь Отцом Побед! — отрезал Модвид. На его низколобом лице была угрюмая озадаченность.

— Он врет, родич, врет! — вполголоса убеждал Хальма Ярнир. Хирдманы тоже роптали, не веря.

— Ну, что же! — не слушая их, громко сказал Хальм. — Значит, мы ошиблись. Должно быть, тролли заморочили нас и привели к тебе. Придется нам поискать нашего врага в другом месте. Но рано или поздно мы его найдем!

Небрежным кивком позвав за собой дружину, Хальм стал поворачивать коня. Не смея ослушаться, хирдманы потянулись за ним, то и дело оборачиваясь и бросая на усадьбу озлобленные взгляды. Было слишком обидно всю ночь скакать по следу врага и уйти ни с чем, оставив Модвида и Вигмара смеяться себе в спину. Мало ли чего они там болтают про коня и дрова!

Но Хальм Длинная Голова не оборачивался. Он тоже не слишком поверил клятве Модвида. Сам Отец Побед бывал лжив и коварен — его имя не служит слишком надежным залогом. Но уж если Модвид решил не выдавать убийцу, то остается только уйти. У них маловато сил для того, чтобы сражаться и пробовать взять усадьбу. Это будет означать начало еще одной кровавой распри, а Хальм и Ярнир не вправе вдвоем принимать такое решение за целый род.

Модвид снял шлем и долго смотрел со стены вслед уезжающим Стролингам.

— Это им в наказанье от богов. За лишнюю дерзость и гордость! — утешал его Рандвер, знавший, как больно задел самолюбие Модвида отказ в руке Рагны-Гейды. — Знаешь, как говорят: краток век у гордыни!

— Хотелось бы мне знать… — бормотал себе под нос Модвид. — Вигмар сын Хроара… Да, он на такое способен. Очень даже.

— Что там? — суетилась внизу фру Оддборг, досадливо поправляя сползающее головное покрывало. — Они уезжают?

— Хотелось бы мне знать… — бормотал ее сын. — Куда же он все-таки делся?

Нежданный приезд Эрнольва домой обрадовал всю усадьбу. Родичи и домочадцы были счастливы, что могут повидать его перед дальним и опасным походом, и Эрнольв после недолгой, но нелегкой разлуки с такой силой ощущал тепло своего родного очага, что с трудом представлял, как же уедет отсюда. Каждое домашнее лицо казалось ему милее прежнего, каждую корову хотелось обнять за шею, потому что и в ней была часть дома и всего того, что с самых древних пор почитается священным.

— Нет худа без добра! — приговаривала фру Ванбьёрг, собирая рубахи и платья Ингирид в дальнюю дорогу. — Конечно, лучше бы Эрнольву не ездить так далеко, но зато мы навек избавимся от этой девчонки.

— Я рад, что Торбранд конунг все-таки верит нам! — приговаривал Хравн хёльд. — Ты понимаешь, сын, какое важное поручение он тебе дал? Отвезти Ингирид к отцу — это только предлог. По правде сказать, я думал, что Торбранд попытается просватать ее за кого-нибудь из здешних. Бьяртмар конунг, как говорят, человек ненадежный, и иметь от него прочный залог неплохо.

— Нет уж, пусть она уезжает подальше! — решительно отвечала фру Ванбьёрг. — Если кто-то в Аскрфьорде приносит неудачу — то только она!

Но Эрнольву сейчас не хотелось впоминать о тех неприятностях, которые всем причинял нрав Ингирид. Ведь и она, бессовестная и бессердечная девчонка, уже восемь лет жила в их доме и тоже стала его частью. В последние годы, отчаявшись исправить ее нрав, Эрнольв и сам мечтал от нее избавиться, но теперь он предпочел бы оставить все как есть. После смерти Халльмунда все домашнее благополучие стало казаться еще более драгоценным, но и более хрупким. Она заново напомнила ту известную истину, что люди смертны все без исключения, даже самые любимые. Обводя взглядом знакомые стены, знакомые камни очага, Эрнольв готов был принести богам любую жертву, только бы они больше ничего не отняли у этого дома. Чтобы все замерло и навсегда осталось так, как есть. Ему хотелось этого с такой небывалой мучительной силой, что он сам не находил объяснения своим чувствам, томился, принимая их за предвестья будущих бед, и даже собрался было идти за помощью к Тордис, но времени до отъезда было мало, а тут еще Стуре-Одд пригласил их всех в гости — как же ему отказать?

Сама Ингирид была очень рада, что едет к отцу. Ее юному жадному честолюбию нечем было питаться в Пологом Холме, а в Ясеневый Двор ее звали нечасто. Сначала старая кюна Мальвейг, потом молодая кюна Бломменатт не жаловали ее и не давали себя показать, и она надеялась, что в доме родного отца ей больше повезет. Бывавшие там люди предупреждали, что ее сводная сестра Ульврунн — тоже не земляника, но рауды обладали слепящим обаянием новизны, а бояться неведомого было не в обычаях Ингирид. Поэтому она носилась по усадьбе, громко распевая боевые песни, и вслух мечтала о своих будущих подвигах.

— Все дочери конунгов в Рауденланде становятся валькириями! — ликующе кричала она. — И меня тоже возьмут на войну! И мы еще посмотрим, кто из нас убьет больше врагов!

Свангерда следила за ней с мягким недоумением и однажды спросила у Эрнольва:

— Ты уверен, что у Бьяртмара конунга ей обрадуются?

— Поначалу — да, — ответил он. — А когда разглядят ее, то, конечно, их радости поубавится. Но едва ли Бьяртмар конунг захочет вернуть ее нам. Тут мы ее больше не увидим.

— А когда мы теперь увидим тебя?

— А ты будешь меня ждать?

Эрнольв сам не знал, как у него вырвались эти простые слова: никогда раньше он не решился бы спросить об этом. Свангерда, до того смотревшая ему в лицо, вдруг опустила глаза.

— Прости, — Эрнольв смешался и покраснел бы, если бы краска смущения смогла пробиться через красные рубцы, оставшиеся после болезни. — Я понимаю… Ты еще… Но все же, я имел в виду… Мы же с тобой родня…

— Не надо ничего говорить, — тихо сказала Свангерда. Помедлив, она все же прикоснулась к руке Эрнольва и тут же отдернула руку. — Я все понимаю. Я знаю, что фру Ванбьёрг думает о нашей с тобой свадьбе. Но сейчас еще не время.

— Я понимаю, — торопливо заговорил Эрнольв. — Я не так славен и доблестен, как… — Он кашлянул, но почему-то имя любимого брата встало поперек горла и не выговорилось. — И лицом я теперь…

— Это все неважно. — Свангерда, не поднимая глаз, мягко покачала головой. — Просто я…

— Я же не прошу, чтобы ты полюбила меня прямо сейчас, — быстро продолжал Эрнольв, торопясь сказать все, что хотел, пока опять не смутился, не испугался и не замолчал. — Я вообще ничего не требую. Ну и пусть обычай — я же не по обычаю… Если ты не хочешь, то никто не будет тебя заставлять выходить за меня. Ты можешь жить у нас, как сейчас живешь, можешь даже вернуться домой на север, если хочешь, мы не будем тебе мешать… Но нам будет очень горько расстаться с тобой. Ты знаешь, что отец и мать любят тебя. И я… Я тоже тебя люблю, — закончил Эрнольв, и сам удивился, до чего легко эти слова слетели с его губ.

В этом не было ничего страшного. Напротив, ему вдруг стало легче, захотелось говорить еще и еще. Свангерда молчала, и он продолжал, чувствуя, что в нем самом возникает и растет какой-то новый, другой человек, сильный, уверенный, красноречивый, свободный, гордый. И даже красивый.

— Я любил и почитал моего брата больше всех людей на свете, как второго отца, — горячо говорил Эрнольв, не сводя взгляда с опущенного лица Свангерды. — Я был счастлив, что он нашел себе такую хорошую жену. Лучше тебя и быть не может. Если бы он остался жив, я, наверное, никогда бы не женился, потому что ты — как солнечный луч в темном доме, как ветер с моря, как ветка березы в свежих листочках. Другой не надо, другой не может быть. Я отдал бы жизнь за него и за тебя, я утонул бы вместо него, если бы боги позволили мне это. Но они нас не спросили. Этого я выбрать не мог. Но и другой жены я не выберу. Станешь ты моей женой или останешься вдовой моего брата — я буду всю жизнь любить и почитать только тебя. Если ты не уедешь от нас, то после матери здесь не будет другой хозяйки. Я хочу, чтобы ты это знала.

— Я много думала обо всем этом, — не сразу ответила Свангерда. — Я не очень хотела бы возвращаться домой… Я знаю, что есть такой обычай… Совсем неплохой обычай… Просто я так привыкла видеть в тебе брата… Но ты не думай — ты вовсе не хуже Халльмунда. — Она наконец подняла глаза, тихо улыбнулась, глядя в глаз Эрнольву, как будто сама не была уверена в правоте собственных слов, но хотела верить. — И Халльмунд, я уверена, этого бы желал.

Эрнольв не сразу понял, о каком желании Халльмунда она говорит. А потом до него дошло: если бы, скажем, Халльмунд умирал от тяжелой раны и имел время высказать брату свою волю, то он, конечно, поручил бы ему свою жену. Кому же еще? У них ведь все всегда было общее — кроме Свангерды. И рунный полумесяц…

По многолетней привычке Эрнольв прижал ладонь к амулету на груди. И тот показался ему удивительно теплым: теплее, чем он мог согреть его сам.

Последний вечер перед отъездом Эрнольва в Рауденланд вся семья Хравна провела в гостях у Стуре-Одда. Стуре-Одд владел совсем небольшим двором и не любил ходить по гостям, зато у себя ему случалось принимать даже конунга. Род его не считался слишком знатным, но он держался как равный с самыми знатными ярлами, и они уважали его, как равного. Стуре-Одд был искуснейшим кузнецом и знался, как говорили, с самим бергбуром из Дымной горы. И он был единственным человеком, кто находился в дружбе решительно со всеми обитателями Аскрфьорда, даже с теми, кто друг о друге не желали и слышать.

— Покажи-ка еще раз, что дал тебе конунг вместо своего знака? — спрашивал у Эрнольва Стуре-Одд. — Мне любопытно поглядеть такую искусную работу.

Эрнольв снова показывал ему две большие серебряные застежки с позолотой, из приданого кюны Мальвейг, которые велел ему выдать Торбранд конунг.

— Это самые странные верительные знаки, которые мне приходилось видеть! — качал головой Стуре-Одд, рассматривая застежки и длинную узорную цепь между ними. — Впрочем, если Бьяртмар конунг так любит золото, как про него рассказывают, то этот знак окажется самым надежным.

— Надеюсь, он подарит это мне! — заявила Ингирид, очень гордая богатством своей родни.

— Если не отдаст старшей дочери! — вставила фру Ванбьёрг. Весь ее вид говорил: я намучалась с этой девчонкой достаточно, теперь пусть кто-нибудь другой попытается ее исправить, если есть такие умельцы.

Свангерда мягко, немного виновато улыбалась Эрнольву со своего места за женским столом. Они так ничего и не решили тогда, но теперь у них как будто появилась общая тайна. Свангерда ничего не пообещала ему определенно, но в душе Эрнольва возникла счастливая вера, что он добьется со временем ее любви. Какая-то невидимая сила уже связала их, и богиня Вар* уже готовила ясеневую палочку, чтобы вырезать на ней их будущие обеты. Ах, как не вовремя Торбранду понадобилось посылать его к раудам! Общество Ингирид всегда было Эрнольву в тягость, а теперь, когда любовь к Свангерде парила в груди розовым теплым облаком, выносить шумную, упрямую и самовлюбленную девчонку будет и вовсе невозможно.

Стуре-Одд поманил к себе Сольвейг и что-то шепнул, показывая глазами на Эрнольва. Девочка кивнула, быстро наполнила рог медом и подошла к Эрнольву.

— Подними кубок Ньёрду! — предложила она, протягивая ему рог. — Он поможет тебе в пути.

Эрнольв принял рог и поднял его перед собой обеими руками.

— Тебе, Светлый Ван, кто движет огонь, ветры и волны, я поднимаю рог! — произнес он, чувствуя себя на перекрестке всех ветров. В небогатом доме Стуре-Одда почему-то всегда казалось ближе к богам, чем даже в конунговом святилище перед роскошно украшенными идолами. — Прими наше почтение, отец Фрейра и Фрейи, и храни наши пути, наши дома… и приведи нас домой невредимыми!

Все в гриднице подняли свои чаши, Эрнольв поднес к губам рог. Бог движения стихий услышал призыв: с каждым глотком меда Эрнольв ощущал, как в грудь его вливается огонь, ветер и волны, как огромная, нечеловеческая сила поднимает его из этого тесного дома и несет куда-то вдаль; он стремительно мчится под темным небом, где в недостижимой высоте горят белые огоньки звезд, а внизу, почти так же далеко, расстилается земля, блестит море, огромное, необозримое, прекрасное. Он летит, чувствуя себя владыкой всего земного, но взгляд его напряженно ищет только одно: небольшую усадьбу на берегу Аскрфьорда, там, где начинается длинный пологий холм, покрытый редким ельником первый отрог далеких гор…

— Тебе, я вижу, не очень хочется ехать, — сказала ему Сольвейг. Она уселась на скамью рядом с Эрнольвом и молча ждала, пока он допьет. Как видно, ей было что ему сказать.

— Да, я предпочел бы, чтобы конунг выбрал для этой поездки кого-нибудь другого, — честно ответил Эрнольв, усевшись на место и держа в руках опустевший рог. Он все еще не мог собраться с мыслями и не знал, что с ним делать.

Сольвейг забрала рог и отложила в сторону.

— Но ты ведь носишь амулет? — спросила она. — Твой рунный полумесяц? А ты не подумал, что эту поездку тебе доставил он?

— Кто — он? — Эрнольв не понял.

— Амулет. Полумесяц. Ведь половинки притягиваются друг к другу и сводят вместе разлученных братьев, верно? Должно быть, полумесяцы не хотят ждать, пока ты найдешь твоего невольного побратима. Они сами ведут вас друг к другу.

— Как ты сказала?

Изумленный Эрнольв даже вытащил из-под рубахи амулет, давным-давно известный на память до последней черточки, и принялся его рассматривать, как будто тот сам мог подсказать ответ.

— Невольный побратим?

— Ну, да, — подтвердила Сольвейг. — Чего здесь такого удивительного? Ведь это Манн. — Она прикоснулась тонким белым пальчиком к разрезанной пополам руне, пришедшейся на середину разъятой луны. Рисунок на полумесяце Эрнольва был очень похож на руну Винья, но Сольвейг знала, что это такое на самом деле. — Руна человеческого единения. Ваши полумесяцы столько поколений носили братья, что теперь они сами сделают братьями любых, кому достанутся.

— Но я вовсе не хочу быть его братом! — по привычке возмутился Эрнольв. В его памяти мелькнуло лицо Тордис, искаженное чьими-то чужими чертами, чуждое и страшное, похожее на морду тролля. — Он — мой враг! Он ограбил тело моего брата! Он квитт, а все квитты…

— Ай, помолчи! — Сольвейг поднесла маленькую ладонь к его губам, как будто хотела зажать ему рот. — Это все я слышала, когда конунг пировал, собираясь в поход. Ты не повторяй за ним, а подумай сам.

Эрнольв вздохнул. Повторять было бы гораздо легче, но ему невольно приходилось думать самому.

— Помнишь, как ты вдруг стал очень красноречивым? — продолжала Сольвейг. — Наверное, это он тебе помог. А потом тебе снился мертвец с рогами, которого у нас не видели — это он сражался с мертвецом. И, может быть, ты помог ему. Помнишь, — это я уже потом догадалась, — той ночью, когда мы видели Регинлейв, ты чувствовал себя нездоровым? Боялся, что начнется лихорадка? Я потом догадалась: так бывает, когда кто-то берет у тебя силу. Это ты ему, побратиму, одолжил. Через полумесяцы.

Эрнольв хотел возмутиться — с какой стати он будет дарить свои силы врагу? — но вдруг забыл о возмущении. Не только он помогает своему невольному побратиму, но и тот помогает ему. Смелости спорить с конунгом было больше не у кого взять, только у него. И еще… Эрнольв посмотрел на Свангерду. Она о чем-то беседовала с фру Стейнвёр, женой Кари ярла и матерью Хродмара, улыбалась, кивала, слушая разговорчивую собеседницу. Раньше ему не удавалось находить таких слов, как он нашел теперь. Конечно, раньше Свангерда была женой брата, а не вдовой, но и тот новый, красивый и уверенный человек возник в нем только сейчас. Может быть, не без помощи побратима. Может быть, неведомый квитт научил его тому, что сам хорошо умел?

— Ой, слушай! — Сольвейг вдруг схватила его за руку. — Он вышел!

— Кто? — очнувшись от раздумий, Эрнольв прислушался, но не услышал ничего, кроме говора гостей.

— Бергбур из Дымной горы! Уже полночь! Я пойду послушаю!

Сольвейг сорвалась с места и ловко проскользнула между гостями к дверям. Как солнечный зайчик. Слушать бергбура. Непонятное, но мощное предчувствие подняло Эрнольва с места и понесло за ней.

Захлопнув за собой дверь дома, он сразу оказался один на один с прохладной осенней ночью. Вокруг царила глухая темнота, какая бывает только осенью — мягкая и непроглядная, гасящая звуки, заставляющая даже сильного мужчину вновь ощутить себя маленьким беспомощным ребенком. Зимой светлее от снега, летом тьма прозрачна, и только осень, ехидная гостья, нарочно пугает будущей гибелью мира, которая наступит вовсе не сейчас.

— Слушай! — шепнул голос Сольвейг, и ее маленькая крепкая рука вцепилась в руку Эрнольва. — Молчи. Иди за мной, только осторожно.

Не спотыкаясь, Сольвейг шла впереди, как маленький и отважный светлый альв, а Эрнольв послушно следовал за ней. Они вышли за ворота усадьбы, и здесь Эрнольву стало по-настоящему страшно. Много лет он не испытывал такого страха — здесь был совсем другой мир. В глухой темноте он не мог разглядеть знакомых очертаний местности, даже вершину фьорда загораживал от них ельник, и он не знал, где находится — исчезни сейчас Сольвейг, он не нашел бы дороги назад в усадьбу. Даже днем тут было жутковато, а сейчас здесь властвовали тролли — таинственные лесные существа, которых даже мужчинам не стыдно бояться. Потому что люди не знают и не понимают троллей и не поймут никогда.

— Вот здесь я всегда слушаю, — шепнула Сольвейг.

Ее золотистые волосы были единственным светлым пятном, которое Эрнольв мог разглядеть. Прямо за спиной у них покачивал широкими лапами ельник, а впереди было какое-то темное пространство. Эрнольв ничего не видел и не слышал, но в нем вдруг пробудились новые, доселе неведомые чувства, говорившие, что перед ним — небольшая долина, а за ней — гора. Дымная гора.

Сначала Эрнольв расслышал низкое тихое гуденье. Это не было похоже ни на один известный ему звук — ни на голос человека или зверя, ни на шум морских волн. Это гудение шло из каких-то глубин, медленно приближаясь. Звук наливался силой, густел, и в какой-то миг Эрнольв понял, что это голос живого существа. И что оно поет.

Волосы шевельнулись у Эрнольва на голове, и он, взрослый сильный мужчина, в неудержимом ужасе сжал маленькую ручку четырнадцатилетней девочки, приведшей его сюда. Сольвейг в ответ накрыла его руку второй ладонью и ободряюще похлопала: ничего, все будет хорошо.

Звук возле горы изменился: к гудению прибавился гулкий топот. Сначала он приближался, и Эрнольв, чувствуя, как струйка холодного пота змейкой ползет по спине, не имел силы даже двинуться. Потом звук стал отдаляться.

— Это он ходит вокруг горы, — шепнула Сольвейг. — Не бойся, он сюда не подойдет.

Утешила! Эрнольв с трудом сглотнул и опять прислушался. Гудящее пение продолжалось, звук то понижался и усиливался, то повышался и мутнел, как будто растворялся в темноте. И вдруг из него стали возникать слова. А может быть, слух Эрнольва только сейчас научился их различать. Слушать троллей — это тоже надо уметь.

— с трудом разбирал Эрнольв, даже не надеясь запомнить хоть что-нибудь.

— О чем это он? — не выдержав, шепнул Эрнольв Сольвейг.

— Он поет о войне, — шепнула она в ответ. — Я давно знала: все боги и тролли хотят этой войны. Боги возьмут себе духи павших, а тролли и великаны будут питаться слезами и горем живых. Наш тролль плетет сеть, чтобы собирать наши слезы и вздохи. Погоди, может быть, он еще будет называть тех, кому предстоит погибнуть.

— Уйдем отсюда! — шепотом взмолился Эрнольв.

Всего этого было слишком много для него, он задыхался, словно его бегом гнали в гору с мешком зерна на спине. Хотелось бежать отсюда, от этого обиталища мерзкого тролля, потому что страшнее страшного, невообразимо жутко было ждать, а не услышишь ли свое собственное имя.

— Пойдем, — согласилась Сольвейг. — Знание ничего не переменит. И Сигурд знал обо всем, что ему суждено, и сами боги знают, как они погибнут. От этого ничего не изменится. Легче не знать.

Так же безошибочно находя дорогу, она повела Эрнольва прочь от ельника. Вдруг девочка остановилась, и Эрнольв наткнулся на нее. Глаз его попривык к темноте, и он видел, что Сольвейг стоит, обернувшись к горе, и прислушивается.

— Эггбранд сын Кольбьёрна! — прогудело позади.

Вот оно — началось! Эрнольв слушал так напряженно, что, казалось, даже уши шевелятся, но больше ничего не слышал. Тролль гудел что-то неразборчивое, топотал вокруг горы, но больше не назвал ни одного имени.

— Кто это — Эггбранд сын Кольбьёрна? — спросила Сольвейг.

— Я не знаю. — Эрнольв пожал плечами. — Вроде бы у нас во фьорде такого нет.

— А с чего бы тролль стал называть чужих?

— Может, в конунговой дружине новый человек?

— И погибнет он один? Нет, это что-то странное.

Сольвейг недоуменно покачала головой, но Эрнольв не мог ей предложить никакого объяснения.

— Я знаю только одно, — наконец сказала она. — Ни разу еще наш тролль не называл имя живого. Только мертвого или того, кому судьба скоро погибнуть. Но, ты знаешь, я очень рада, что он назвал незнакомое имя. Я бы не хотела, чтобы он назвал тебя, моих братьев, Хродмара, Асвальда, Арнвида, Снеколля, Хьёрлейва…

Эрнольв улыбнулся в темноте, забывая пережитый страх. Сольвейг могла перечислять очень долго: Стуре-Одд жил в мире и дружбе решительно со всем Аскрфьордом и не было ни одного человека, чью гибель его дочь могла бы встретить без огорчения.

Поминальный пир был в разгаре, но Рагна-Гейда сидела за женским столом равнодушная и безучастная, не замечая людей, не слыша шума вокруг, как если бы находилась в лесу среди шелестящих осин и молчаливых елей. Смерть Эггбранда подменила ее: жизнерадостность, участие, задор и любознательность исчезли, казалось, безвозвратно. Родичи боялись, как бы она не повредилась рассудком от горя; даже Кольбьёрн попытался как-то утешить ее намеком, что у нее осталось еще целых три брата, но Рагна-Гейда ответила ему новым потоком слез.

— пел Фридмунд Сказитель. За прошедшие дни он немало времени отдал на то, чтобы сложить поминальные песни. Эти песни люди запомнят и разнесут по дальним усадьбам, по этим песням будут судить умершего потомки. Своим умением Фридмунд Сказитель отдал часть долга умершему родичу, не менее важную часть, чем месть убийце.

Рагна-Гейда слушала и все пыталась, уже в который раз, смириться с мыслью о смерти брата. Эта смерть изменила ее мир, вырвала из него часть, и теперь рядом с живыми образовалась пустота, как сквозная рана, провал в Ничто, и оттуда упорно дули стылые ветры. Рагна-Гейда ёжилась под этим холодным дыханием иных миров и ни на миг не находила покоя. Ей казалось, что Эггбранд где-то рядом, что он смотрит на них откуда-то сверху и знает о них все, чего не знал раньше. При жизни он был, как и всякий, весь в одном месте и видел только внешнюю сторону вещей. Теперь он был везде, и его невидимый взгляд проникал до дна помыслов и различал потаенные изгибы душевных движений. Теперь он все знает! Знает и о ее любви к Вигмару, и о лживом предсказании, и о замысленном побеге. Рагна-Гейда низко клонила голову, ощущая давящую тяжесть вины. Она хотела любить и строить свою судьбу отдельно от судьбы рода. Боги указали ей путь, с жестокостью, доступной только небесным властителям. Сами помыслы, мечты о Вигмаре были преступными, если в наказание боги лишили ее не только возлюбленного, но и брата. Две силы рвали ее пополам: она думала об Эггбранде и думала о Вигмаре. Если бы она могла возненавидеть его, то это чувство снова объединило бы ее с родом, надежда на месть принесла бы облегчение. Но она была одинока в своем двойном горе, и ничто не могло облегчить его.

«Я не хотела, не хотела!» — неведомо кому твердила в мыслях Рагна-Гейда, ничего не видя и не слыша вокруг. В дыму очага ей представлялась темная бескрайняя равнина, устланная телами убитых, над которыми стоит женская фигуры с поднятыми руками, как черный лебедь — Хильд дочь Хёгни. У ног ее лежат ее отец и ее возлюбленный, пронзившие друг друга мечами, а она вздымает руки к небесам, словно призывает богов принять славную жертву. На равнине тьма, и в небесах тоже тьма, но вдали, за комковатыми густо-серыми тучами, загорается прядка бледно-желтого призрачного рассвета, за которым придет новый день, новая битва и новая гибель. Бесконечная гибель, бесконечные жертвы! «Я не хотела, не хотела!» — бессмысленно твердила Рагна-Гейда, словно вымаливала прощение у злой судьбы. Она действительно не хотела, но от этого было только тяжелее.

— Нам осталось исполнить последний долг погребения! — произнес Кольбьёрн хёльд, когда пиво было выпито и песни спеты. — Никто и никогда не скажет о Стролингах, что они не чтут заветы предков.

Мужчины зашевелились, стали выбираться из-за столов. Гейр оглянулся на сестру, но она ничего не замечала, а сидела неподвижно, глядя куда-то в стену. Она даже не помнила, что это за «последний долг погребения». Но Гейр об этом помнил.

Кольбьёрн с сыновьями и несколькими хирдманами вышел из-за стола, оставив гостей на попечении фру Арнхильд и Фридмунда. Их ждало Поле Павших, как называли Стролинги долину, давным-давно избранную для погребений. Самым древним там был курган Старого Строля.

— Ведите ее! — велел Кольбьёрн хёльд и отдал старшему сыну большой железный ключ.

Скъёльд ушел и вскоре вернулся с двумя хирдманами. Между ними виднелась маленькая женская фигурка, одетая в красно-коричневое платье и синюю шелковую рубаху. Эльдис шла, едва переставляя ноги, и лишь изредка оглядывая лица мужчин вокруг огромными глазами, в которых неподвижно застыли ужас и изумление. Еще там, в святилище, когда Грим Опушка хотел забрать ее с собой, Кольбьёрн хёльд не позволил этого сделать. «Мы заберем ее! — сказал он. — Это из-за нее началось».

На усадьбе Стролингов Эльдис сразу заперли в чулан и не выпускали все то время, пока готовились похороны. Она не понимала, сколько дней повела там, и ничего не знала: ни где ее брат, ни как принял все случившееся Хроар Безногий, ни какая судьба уготована ей самой. И вот судьба пришла за ней.

Десяток мужчин молча шагал к Полю Павших, и только вереск шуршал по сапогам. Между двух старых курганов открылся новый — курган Эггбранда. От старых его отличала свежая земля и отсутствие черного продолговатого камня на вершине. Заметив это отличие, Эльдис ощутила холод возле сердца. В груди вдруг что-то оборвалось. Ей смутно вспомнились рассказы матери: с этими черными камнями на вершинах курганов Стролингов связано какое-то страшное предание… Какой-то древний и пугающий обычай…

Ее подвели к самому подножию кургана. Все остановились, Кольбьёрн хёльд вышел вперед. Стало тихо, только вереск чуть слышно шуршал под стылым вечерним ветерком, и от этого все хотелось оглянуться: казалось, что невидимый дух подкрадывается сзади. Кольбьёрн постоял, сосредоточенно глядя в землю, словно вспоминал нужные слова или прислушивался к шепоту вереска, а потом медленно заговорил:

— О дети Модсогнира, темные альвы! Властители Свартальвхейма, я, Кольбьёрн сын Гудбранда из рода Старого Строля, обращаюсь к вам! Придите в это жилище, назначенное сыну моему Эггбранду, возьмите то, что предназначено вам, и храните его посмертный дом, как вы храните дома наших предков и прародителя нашего, славного Старого Строля!

И тут Эльдис все вспомнила. Каждый раз, когда умирает кто-то из Стролингов, над его свежей могилой оставляют человеческую жертву. Ровно в полночь курган раскрывается, из него выходят темные альвы и забирают жертву, а взамен оставляют одного из своих. Утром, когда его коснется солнечный луч, темный альв превращается в черный камень. И с тех пор курган под защитой: подземное племя не позволит мертвецу выйти из могилы и не подпустит к его богатствам никаких грабителей. Ни сейчас, ни через пять веков.

На руки и ноги Эльдис накинули ремни; она слабо ахнула, дернулась, но хирдманы держали ее крепко.

— Что вы делаете? — испуганно вскрикнула она, не веря, что с ней может случиться что-то настолько страшное. — Ведь я ни в чем не виновата! Пустите меня!

В душе ее летел с завыванием холодный вихрь ужаса и недоверия: все происходящее казалось страшным сном. Чем она провинилась перед этими Стролингами? Она ведь тоже потеряла брата, а теперь ее же хотят послать в подземный Свартальвхейм! Ужас сковал ее крепче ремней, растерянность мешала говорить. Почти не пытаясь сопротивляться, Эльдис только оглядывала лица мужчин вокруг себя, словно ждала, что они опомнятся, сами поймут, какое дикое и ужасное дело задумали.

— Нет, нет! — твердила Эльдис сквозь льющиеся слезы. — Пустите меня! Я вам ничего не сделала! Пустите!

Хирдманы внесли ее на самую вершину кургана и положила на холодную землю. Чьи-то руки нацепили ей на локти по тяжелому золотому браслету, на шею повесили золотое ожерелье, все из того же золота Гаммаль-Хьёрта. Вокруг Эльдис на земле разложили какие-то свернутые шкуры, поставили бочонок пива, широкую серебряную чашу меда. Это все было ее приданым — женщина-жертва считается невестой темных альвов. Эльдис уже ни о чем не просила, а только плакала, взглядом затравленного зверька скользя по суровым лицам хирдманов. Все они, освещенные отблесками факелов, казались ей одинаковыми и чужими, как племя великанов, не понимающих человеческой речи.

Кольбьёрн хёльд неподвижно стоял у подножия кургана, держась обеими руками за пояс. Родичи отдавали убитому Эггбранду один долг за другим. Оставался последний.

На небе не было луны, но Эльдис внутренним, почти звериным, обостряющимся в опасности чувством ощущала приближение полуночи. Кольбьёрн и его хирдманы давно ушли, она осталась одна в Поле Павших, единственная искорка жизни в мертвой долине. Невидимый за темными осенними тучами брат Суль отсчитывал колесами своей повозки последние мгновения ее жизни. Земля была ледяной, Эльдис дрожала, не чувствуя рук и ног, онемевших от холода и безжалостно затянутых ремней. То она принималась биться, бездумно и бесполезно, как попавший в ловушку зверек, то просто лежала на спине, как ее положили, и рыдала от отчаяния, холода и режущего чувства близкой гибели. Не верилось, что никто не придет — ни Вигмар, на которого она привыкла полагаться, ни Хроар хёльд, не признававший ее своей дочерью, ни Хлода хозяйка, ни Гюда или Грим Опушка. Никто, ни один из живых. Отныне она отдана миру мертвых.

Темные альвы! Никогда раньше Эльдис не приходилось думать о них, и в памяти мелькали беспорядочные обрывки древних стихов. Стонет род карлов… Или встанет род карлов у каменных врат… Племя лесное у каменных врат… Эти каменные врата не давали Эльдис покоя: в тишине, за звоном в ушах, порожденным дрожью холода и собственными рыданиями, она невольно слышала тяжелый подземный гул. Они идут! Открываются каменные врата, а за ними — темнота! Темнота валит неудержимым потоком, оглушает, ослепляет, душит!

Временами Эльдис впадала в забытье, потом, вздрогнув, снова приходила в себя и не знала, долго ли пролежала без чувств. Но полуночи еще не было — значит тьма заволакивала ее сознание лишь на несколько мгновений. Ночные духи мучили ее этими перепадами из сна в явь, страшную явь, ужаснее всякого сна! И снова Эльдис ощущала под собой ледяную землю, мучительную боль в связанных, отекших и застывших в ледышки руках, судороги в пересохшем горле. Но больнее всего был новый прилив отчаяния и сознания, что она упускает последние мгновения своей жизни. Каким прекрасным теперь казался мир, бывший прежде таким скучным; какой милой и уютной была усадьба Серый Кабан, какой спокойной и радостной жизнь там — среди близких людей, пока все еще были живы! Где же теперь та жизнь, казавшаяся незыблемой и вечной, как столпы Гранитного Круга? Чья злая воля ее разрушила? От дикого желания вернуться в прошлое сознание мутилось, и Эльдис уже хотела, чтобы за ней пришли скорее, чтобы кончилось это мучение!

Где-то у подножия кургана раздался шорох. Эльдис вздрогнула и снова очнулась. Нет, это не ветер. Это кто-то большой и тяжелый. Захлебнувшись ужасом, Эльдис на миг перестала дышать. Это они! Маленькие темные фигурки, похожие на червей, ползут по склону, подбираясь к ней; вот сейчас они схватят ее ледяными лапами и потащут за собой под землю, в холодное тесное пространство, где никогда не наступает утро, никогда не светит солнце. Вздохнуть не удавалось, словно груды холодной земли уже сдавили грудь. Из последних сил, порожденных отчаянием, Эльдис пыталась биться, напрячь онемевшие руки, сбросить ремни, хоть как-нибудь сползти с кургана… А они были уже близко, чья-то огромная тень мелькнула над головой Эльдис, и это был не карлик-альв — скорее, великан!

— Эльдис! — шепнул голос. — Эльдис, где ты? Ты жива?

Эльдис, не разбирая и не осознавая слов, могла ответить только слабым щенячьим поскуливанием. Ей хотелось кричать, но крик застрял в груди ледяным колом, горло стиснула судорога, так что Эльдис закашлялась, давясь и хрипя. Чьи-то огромные руки задели ее голову, коснулись ледяной мокрой щеки, кто-то коротко охнул.

— Однорукий Ас!

Широкие ладони зашарили по телу Эльдис, и она замолчала: это был не темный альв. Ночной пришелец был большим и дышал теплом, как человек. Он коснулся ее шеи, глубоко вздохнул и стал нашаривать ремни на ее руках.

— Жива, слава Фригг и Хлин! Сейчас, не бойся! Не бойся меня, я тебя освобожу!

— Ты… ты кто? — хотела выговорить Эльдис, но не смогла: она дрожала так, что стучащие зубы прикусили одеревеневший язык.

— Не бойся, я тебя уведу отсюда! Тебя не тронут! — шептал великан, кончиком ножа осторожно поддевая ремни, стараясь не порезать в темноте кожу Эльдис. Как видно, называть своего имени ему не очень хотелось, но Эльдис уголком сознания угадывала кого-то знакомого.

— Ты можешь идти?

Покончив с ремнями, великан приподнял Эльдис, помог ей сесть, но у нее так жестоко болела и кружилась голова, что даже сидеть она не могла и сразу упала опять. Тогда великан взял ее на руки и снес с кургана. С каждым его шагом Эльдис приходила в себя, ощущая, что возвращается в прежний мир. Мир живых людей, где каждое утро появляется солнце.

— Сейчас, сейчас! — бормотал великан, усаживая ее снова на землю возле темного, огромного коня. — Надо бы разжечь костер, но нельзя — увидят. Сейчас поедем. Подожди еще немножко.

Эльдис не отвечала. Великан исчез, и она слышала, как он возится с чем-то на кургане. Потом он вернулся, стал шарить по седельным сумкам своего коня. Вытирая лицо рукавами и подолом когда-то праздничной, а сейчас грязной и насквозь холодной одежды, Эльдис скорее с изумлением, чем с радостью, осознала наконец, что случилось: она спасена, темные альвы остались без жертвы, ее ранняя гибель отменяется.

— Ты кто? — наконец сумела выговорить Эльдис.

— Ох, ты же замерзла! — сообразил великан и шепотом выбранил сам себя. — Сейчас.

Плечи и голову Эльдис накрыла большая пушистая шкура.

— Можешь встать? — спросил великан, но тут же махнул рукой. — Держись за меня!

Он взял Эльдис на руки и посадил на коня перед седлом. Во всей его фигуре, в каждом движении длинных рук и ног ощущалось что-то знакомое, но Эльдис не могла собраться с мыслями. Главным потрясением для нее было то, что ее все-таки спасли, а кто это сделал, казалось не слишком важным. Главное — за ней пришел живой человек!

— Держись за гриву! — велел он, и Эльдис, послушно вцепилась окоченевшими пальцами в густую гриву коня. Без указаний великана она едва ли догадалась бы это сделать. Все же она еще плохо понимала, на каком свете находится — вокруг была та же холодная тьма.

Великан тем временем сам вскочил в седло и дал новое указание:

— Держись за меня! Крепче держись, сейчас быстро поскачем!

Эльдис выпустила гриву, прислонилась к груди великана и обхватила его за пояс. Толстая шерстяная ткань его плаща показалась ей очень теплой на ощупь, и она поспешно приникла к своему спасителю, надеясь согреться.

— Ухватилась? — шепнул он, подбирая поводья. — Поехали!

Конь тронулся с места. Эльдис прижималась к груди великана, и от движения, от близости живого человека кровь быстрее побежала по ее жилам, тепло понемножку стало проникать в застывшие члены, дрожь унялась, дышать стало легче. Эльдис положила голову на плечо великана и закрыла глаза. Конь мчался через темноту, но Эльдис уже не было страшно: она была не одна. Чувства и память возвращались к ней. И вдруг она сообразила, чей голос разговаривал с ней и чья светловолосая, в тонких кудряшках голова мелькает во тьме. Это же Гейр сын Кольбьёрна!

Если бы Гейру еще вчера предсказали, что он пойдет наперекор обычаям и желаниям всего рода, помешает отдать брату последний погребальный долг, он ни за что не поверил бы. Он и сейчас, мчась по темным долинам с дрожащей девчонкой перед седлом, не верил, что сделал это. И ведь как хорошо, как ловко, как умело сделал! Такое бы умение, дерзость, решительность да на что-нибудь другое! И ремни собрал, и все «приданое» затолкал в седельные сумки, как будто его забрали альвы, и мед с пивом вылил в землю. И даже черный камень размером с конскую голову из ручья притащил! Мысленно оглядываясь, Гейр придирчиво проверял, не упустил ли чего-нибудь, и все равно остатком здравомыслия не верил, что сделал это. Вроде все в порядке: следов не останется, поскольку свежая земля на кургане ночью подмерзла и не проминалась под ногами, ремни он нарочно резал только в одном месте, чтобы не потерять в темноте ни одного обрывка… А камень что — он камень и есть. Он будет молчать, и теперь ни один колдун не определит, был ли он когда-нибудь темным альвом или так и лежал камнем с тех пор, как Светлые Асы разбрасывали Имировы* кости…

И как такое только в голову могло прийти! Если бы Гейру рассказали про другого парня, который пожалел девчонку, сестру кровного врага, и из-за нее лишил родного, бесчестно убитого брата посмертной охраны подземных владык, он посчитал бы такого парня бессовестным безумцем с трепетным сердцем кобылы и глиняной головой. Но вот она, сокровище с сопливым носом, прижимается к его груди, как младенец к матери. И сейчас Гейру было все же спокойнее, чем на поминальном пиру, когда все люди сидели в теплом доме, пили пиво и ели горячее мясо, а маленькая, глупенькая, ни в чем не повинная девушка лежала связанная на холодной земле и ждала, когда за ней придут. Ее жалобные крики, ее плач стояли в ушах у Гейра, от них кусок застревал в горле. Он старался гнать прочь неуместную, глупую жалость, но вдруг подавился, да так, что слезы текли градом и дядька Хальм долго колотил его по спине, пока Гейр не смог снова вздохнуть. И тогда он поднялся, рукавом вытер слезы, кивком поблагодарил родича и вышел. Это знак богов.

Когда человек чего-то хочет, любая мелочь сойдет за знак богов.

Почему-то Эльдис никак не связывалась в сознании Гейра с Вигмаром сыном Хроара. Он просто привык видеть ее рядом с Лисицей, но между ними не было никакого сходства, да и дочерью Хроара ее не называли, и Гейр считал ее чем-то вроде воспитанницы Хроара и Хлоды. Да, отныне ненависть и месть Вигмару Лисице станут целью жизни всякого, в ком течет кровь Стролингов. Но трудность для Гейра была в том, что Эльдис тут как бы ни при чем.

— Ты там жива? — шевельнув плечом, вслух спросил он, когда Поле Павших осталось далеко позади. — Эй! Невеста свартальвов!

— А? — Тяжелая голова Эльдис приподнялась, и в хриплом голосе было столько растерянности, что Гейр пожалел, что разбудил ее.

— Ничего! — Гейр передумал разговаривать. Внезапно ему стало стыдно перед ней самой за свой непонятный поступок. — Спи давай. Еще нескоро приедем.

— А куда мы едем? — наконец догадалась спросить Эльдис.

— К Гриму Опушке. Он ведь с вами дружил? Он тебя примет и спрячет. Отдашь ему это все золото и все прочее.

— Да. Он меня примет. И Гюда, и Асдис… — забормотала Эльдис, вспоминая хорошо знакомую семью. Ощущение жизни и память вернулись к ней во всей полноте, и она разом вспомнила все, что предшествовало ее спасению от каменных врат Свартальвхейма. — Ой! — вскрикнула она. — А как же… А где…

Гейр невольно напрягся; Эльдис почувствовала это и осеклась, не решилась произнести имя Вигмара.

— А как же Хроар? И Хлода? — спросила она чуть погодя. — Они же ищут меня.

— Хроар уже никого не ищет! — зло ответил Гейр. Но тут же ему стало жаль Эльдис, которой предстоял такой тяжелый удар, и он добавил помягче: — Его уже нет. Он…

Эльдис вскрикнула. Конечно! Почему-то сидя в чулане усадьбы Оленья Роща, она беспокоилась о себе и о Вигмаре, но побеспокоиться о Хроаре и родной усадьбе ей не приходило в голову. Безногий хозяин ей тоже казался «ни при чем». Но ведь Стролинги думали иначе!

В испуге она отстранилась от человека, причастного к смерти ее названного отца, но порыв ветра показался таким нестерпимо холодным, что Эльдис, не думая, снова прижалась к груди Гейра и только потом спросила:

— Вы… вы убили его?

В голосе ее густо дрожали слезы; Гейр уже предчувствовал, как их холодный поток льется ему за ворот и ползет по груди.

— Мы предлагали ему выйти вместе со всеми, — сдержанно, стараясь подавить чувство вины, ответил он. — Мы всех выпустили: и женщин, и челядь, и даже хирдманов. И ему предлагали выйти. А он не захотел. Ваш один хирдман, такой… с обгорелой бородой… Не знаю, как его зовут. Он сказал, что Хроар отказался выходить и сам выбрал сгореть вместе с домом.

Ответом послужили всхлипы. Эльдис плакала по Хроару, по дому, по Вигмару — по всему, из чего складывалась ее прежняя жизнь и что было утрачено безвозвратно. И Гейр не утешал ее: так и нужно. Прошлое должно быть оплакано.

Но мысли обо всем этом были слишком мучительны для самого Гейра, и он подхлестнул коня, стремясь скорее довезти Эльдис до Грима Опушки, сбыть с рук и постараться забыть о ней и о своем безрассудстве. Его терзало чувство вины перед родичами и чувство вины перед Хроаром и Эльдис — с такой непримиримой яростью, как это бывает в восемнадцать лет, когда человек взрослеет, и поначалу кажется, что ты отвечаешь в этом сложном мире решительно за все. Ты и никто другой. Но на самом деле отвечает род! Отвечают отец и дядьки, братья и деды, умершие предки, и среди их множества твое мнение ценно только тогда, когда служит общему благу. И твоя собственная ответственность не больше твоей доли за общим столом. Но вот почему-то предки и родичи могли пить пиво возле горящего очага, зная, что в ночной темноте молоденькая девушка, почти ребенок, рыдает от ужаса и чувства обреченности, лежа на стылой земле. А он, Гейр из рода Стролингов, четвертый сын Кольбьёрна, — не мог. Здесь кончился род и начался он сам.

На стук Гейра довольно быстро выскочила старая Боргтруд. Она даже не удивилась, как будто заранее знала, что среди ночи к ней приедет девушка, которой уже полагается быть в нижних мирах, и привезет ее парень, которому полагается желать ей беспрепятственного путешествия в Свартальвхейм.

— Давай сюда! — сказала старуха, снимая обессиленную Эльдис с коня. — У меня и огонь горит, и вода теплая есть. Я ее медвежьим салом разотру — и не чихнет завтра.

— Возьми там у нее! — крикнул Гейр вслед старухе. — Там ожерелье и два браслета…

Но Боргтруд уже ушла с Эльдис в дом, за порогом слышались изумленные восклицания домочадцев. Гейр постоял, потом снова сел в седло и медленно поехал прочь. Что-то подсказывало ему, что просить старуху о сохранении тайны нет надобности — она и так никому ничего не скажет. И ему надо ехать назад, домой, чтобы там с решительным лицом слушать разговоры о будущей мести. И стараться не вспоминать о собственном безумстве, потому что внятно объяснить свой поступок Гейр все равно не смог бы. Ему вспомнилось залитое слезами, искаженное горем, но все равно прекрасное и горячо любимое лицо Рагны-Гейды, и Гейр устыдился только что сделанного. Он чувствовал себя преступником, предавшим и брата, и ее, сестру, которая не осушает слез и ждет от родичей достойной мести. А он? Проявленная слабость казалась глупой и детской, но опомниться — поздно.

Ударив коня плетью, Гейр поскакал быстрее, прикидывая, успеет ли домой до рассвета. Ночи заметно удлинились — может быть, и успеет. Гейр все погонял и погонял коня, надеясь оставить позади глупую растерянность и стыд, и сжимал зубы, стараясь таким образом укрепить свой дух. Он еще не знал, что от себя не убежишь.

На рассвете Эльдис проснулась на лежанке возле Гюды, большой и теплой, как корова. Спину ломило, горло болело, голова казалась неподъемно тяжелой. Нос щекотал длинноволосый мех волчьей шкуры. Эта шкура почему-то казалась драгоценностью. И Эльдис вспомнила. Вспомнила, что эта шкура, оставленная ночным великаном по имени Гейр сын Кольбьёрна, теперь составляет почти все ее земное достояние. У нее больше нет ничего — ни дома, ни родных. Кости Хроара погребены под обломками пожарища, Хлода и Хамаль нашли, должно быть, приют в чужом доме, подальше от Стролингов. А Вигмар…

Эльдис не знала, где он теперь, ее брат, ее друг и главный защитник. Одно было ясно: сюда, на Квиттинский Север, Вигмару закрыт путь так же прочно, как если бы их и правда разделили каменные врата подземного мира.