"Спящее золото" - читать интересную книгу автора (Дворецкая Елизавета)

Часть третья «Дочь конунга была валькирия…»

Кто больше всех выиграл от истории с жертвоприношениями в святилище Гранитный Круг, так это Бальдвиг Окольничий, хёльд из Рауденланда. Его дружина насчитывала всего двенадцать человек, а теперь в ней стало пятнадцать: по крайней мере, сам Бальдвиг утверждал, что Вигмар Лисица стоит троих.

Конь не дотянул до усадьбы Бальдвига совсем немного — Вигмар прошел пешком только одну короткую долину и низкий перевал. И успел в последний миг, когда еще можно было успеть: дружина Бальдвига уже поднялась и седлала коней.

— Вигмар! Вот так гость! — Увидев в воротах знакомую фигуру с копьем на плече, Бальдвиг изумленно хлопнул себя по бокам и схватился за морду вырезанного на столбе деревянного змея, оберегаясь от наваждения. — Вигмар сын Хроара, это ты? Или тролли… Или ваша таинственная лисица-великан морочит меня?

Хирдманы, домочадцы, женщины несколько умерили суету и принялись с любопытством разглядывать Вигмара. За спиной хозяина мелькнуло молодое женское лицо в обрамлении серого вдовьего покрывала и снова скрылось.

— А разве ты приглашал в гости троллей или даже Грюлу? — устало спросил Вигмар. Сейчас ему не хотелось шутить.

Собственный голос отдавался в ушах гулким звоном, и казалось, что он говорит слишком громко. Остановившись перед входом в дом, Вигмар оперся на длинное древко Поющего Жала, чтобы не шататься: в ногах ощущалась слабость, а ум отказывался решать, во сне все это происходит или наяву. Нечто подобное бывает, если без сна пройдешь через ночь от зари до зари. И особенно — если стараешься не вспоминать оставленное за спиной. Длинную пустынную ночь, навек отделившую тебя от прежней жизни…

— Нет, я приглашал тебя. Но на достойную встречу у меня едва ли достанет времени — мы совсем собрались ехать. Впрочем, заходи в дом, — внезапно добавил Бальдвиг другим голосом.

К этому времени он разглядел необычный вид гостя и понял, что тот неспроста явился к нему на заре. Бальдвиг Окольничий не умел удивляться, а вместо этого стремился дойти до сути каждого странного явления.

Вигмар вошел в дом, сел на указанное ему место, выпил предложенную чашу со слабым светлым пивом и повертел ее в руках, словно впервые видел подобный предмет.

— Не сочти меня неучтивым, если я сразу спрошу, что привело тебя в мой дом, — осторожно начал Бальдвиг, сбоку разглядывая лицо гостя — такое знакомое, но странно потемневшее, утомленное, с полуопущенными веками, отмеченное печатью тяжелого внутреннего чувства. — Я не стал бы никого торопить, но если мы не отправимся сегодня, то не успеем к сроку на тинг, и тогда все пойдет прахом… А нет ли у вас каких-нибудь новостей?

— Да так, безделица, — бросил Вигмар, не отводя глаз от узора на бронзовой чаше. Ему казалось, что он все еще скачет, в голове был звонкий туман, язык сам метал слова, не советуясь с рассудком. — Один человек хотел получше рассмотреть мое копье, но поскользнулся и упал. Да так неудачно, что наконечник было видно со спины.

Бальдвиг по первому побуждению открыл было рот, но тут же закрыл его снова. Что тут сказать? «Да что ты говоришь!» — сам не глухой, слышал. «Не может быть!» — еще как может. «Вот так беда!» — это смотря для кого.

— Ну, что ж… — рассудительно выговорил наконец Бальдвиг, не удивляясь и не ужасаясь, а лишь вглядываясь в лицо гостя и стараясь понять его нынешнее настроение. А вот это сделать по замкнутому и застывшему лицу Вигмара было нелегко. — Я всегда знал, что ты не трус. Видно, тот неудачливый человек в это не верил и хотел сам убедиться.

— Да, — деревянным голосом ответил Вигмар и поднял глаза, но посмотрел не на хозяина, а на стену перед собой, словно разговаривал с ней. Он еще не привык к своему новому положению среди людей и разговаривать с чашей или стеной ему было легче. — Тот человек все время бранил мои стихи. Ты же понимаешь, такого ни один скальд не потерпит.

— Ну, мы не так привередливы! — вынес решение Бальдвиг и бодро хлопнул себя по коленям. — Можешь быть уверен — у меня твои стихи понравятся всем. Я рад твоему приезду. Мне нужны решительные люди… и хорошие скальды, кстати, тоже. Мне предстоят такие дела, что ни меч, ни складный стих не будут лишними.

Так и получилось, что вечер этого дня Вигмар сын Хроара встретил уже довольно далеко, в дневном переходе на север от каменного кабана, на земле раудов. С каждым шагом он чувствовал, как все дальше и дальше уплывает назад земля квиттов и с ней вся его прежняя жизнь. Больше ему не видать родных долин, не слышать знакомых голосов.

Сначала Бальдвиг Окольничий поехал к одному из своих братьев, Старкаду, жившему дальше на северо-востоке. Старкад был старшим, но, как успел в первый же день заметить Вигмар, во всем полагался на Бальдвига и не делал ни шагу без его совета. Его года уже перевалили за пятьдесят, он был толстым, ленивым, и все существо его, как казалось, стремилось к земле: поросшие светлой бородкой обвислые щеки, покатые жирные плечи, огромное брюхо. Даже внешние уголки глаз у него скашивались книзу, отчего Старкад казался вечно дремлющим, даже когда сидел в седле. На Вигмара он сразу посмотрел с подозрением, не ожидая ничего хорошего от человека, который убил кого-то у себя на родине. Но Бальдвиг сказал ему, что так надо, и Старкад успокоился.

Потом они вместе направились еще к каким-то родичам. Вигмар не слишком разбирался, каким путем они едут, а понял только, что перед тяжбой Бальдвиг собирает родню, чтобы приехать на тинг во всей силе.

— Помнишь, я говорил тебе о тяжбе с Оддульвом Весенней Шкурой? — сказал ему Бальдвиг еще в первый день пути. — Оддульв, как слышно, приболел и ему трудно сидеть в седле, а все Дьярвинги горазды только кричать. Без Оддульва они все равно что без головы. В прошлый раз они начали заговаривать о выкупе за спорную землю. Если конунг нас поддержит, то Оддульв заплатит нам. У нас назначена с ними встреча на тинге.

— И я не удивлюсь, если нас ждет предательство! — предрек Старкад с мрачной решимостью героя, привыкшего стойко встречать многочисленные удары судьбы.

Бальдвиг покосился на брата:

— Ну, это едва ли. Но, сказать по чести, ни один меч не покажется лишним. Поэтому я рад, Вигмар, что ты поедешь с нами. Главное — чтобы нас поддержал конунг. А с нашим конунгом никогда не знаешь, чего ждать сегодня или завтра. Он ни с кем не хочет ссориться. Его прозвали Бьяртмар Миролюбивый. Но уж про его старшую дочь и про сына этого не скажешь. Прямо сказать, никогда не знаешь, кого он послушается завтра. Поэтому у нас каждый должен сам позаботиться о себе. Его старшая дочь, йомфру Ульврунн, та, что замужем за Ингимундом Рысью…

Вигмар кивал, как будто слушает, но слова Бальдвига большей частью зависали в воздухе и растворялись, не достигая его ушей. На душе у Вигмара было так тяжело и пусто, словно его собственное сердце было пробито копьем. Он убил самого себя. Шагая пешком или покачиваясь в седле, на лежанке в чужом доме, перед чужим очагом — везде ему мерещилась где-то рядом огромная дыра, из которой тянуло холодом потусторонних миров. Ударом копья он пробил эту дыру и толкнул в нее своего врага — и теперь она грозила затянуть и его самого. Ей мало было одной жертвы. Смерти только покажи дорогу… Вигмар ворочался без сна ночью, а днем ехал, задумавшись и не в силах охватить умом ни одной стоящей мысли. И вокруг него, и внутри него все было чужим и неприветливым.

На третий день отряд приблизился к истокам реки Бликэльвен. Плоская равнины с густым лесом нагоняла на Вигмара тоску. Доблестный зять Старкада, из-за которого Бальдвигу пришлось ездить занимать серебро (можете смеяться, но его тоже звали Атли) увлеченно насвистывал песню. Она показалась Вигмару знакомой; перехватив его взгляд, Атли запел, задорно поглядывая на молчаливого угрюмого квитта:

А, вот это что! В памяти Вигмара с обжигающей ясностью вспыхнул вечер в святилище, серые бока гранитных валунов, освещенные пламенными отблесками, вдохновенно поющий Фридмунд Сказитель, насупленное лицо Рагны-Гейды с плотно сжатыми губами… А молодой рауд с длинными волосами, зачесанными ото лба назад, с заплетенной на затылке тонкой косой, весело продолжал, посматривая, не рассердился ли квитт. Рауды почему-то думали, что квитты злятся, если слышат песню о том, как Фрейр и Фрейя едва не отняли у них четверть страны.

«А у нас по-другому, — равнодушно отметил про себя Вигмар. — Фрейя прекрасная рано смеялась — Тюр ее вепря забросил обратно… Или как-то так».

Рауды вопросительно посматривали на квитта, дивясь его безразличию. Вигмар замечал и понимал их взгляды, но они не шевелили в его душе ни возмущения, ни гнева. Да пусть они поют чего хотят! Оскорбить нас может только тот, чье мнение для нас что-то значит. А рауды для Вигмара не значили ничего. Умом он понимал, что среди раудов ему, скорее всего, предстоит прожить всю оставшуюся жизнь, но для сердца существовали только квитты. Его родное племя, для которого он умер. Как только Стролинги доберутся до Острого мыса, он немедленно будет объявлен вне закона.

Но о Стролингах Вигмар старался не думать и со злостью гнал прочь мысли о них и о своем «подвиге». При этом имени на память ему приходила Рагна-Гейда, и это было как удар. Вместе с Эггбрандом он убил для себя и ее. Им больше никогда не увидеться. Она возненавидит его. А как же иначе?

Был отличный осенний день, желтые листья шуршали под копытами, переливались всевозможными оттенками на ветвях прибрежной рощицы, при каждом порыве ветра дождем летели с деревьев. Голубизна неба подчеркивала яркие краски листвы, в свежей прохладе струился острый, многогранный, чарующий запах увядания. Снова умер добрый Бальдр, снова ушел в подземелья Хель. И плачет о нем все живое, всякая веточка и травинка, кроме одной великанши со странным именем Тёкк, что значит Благодарность… Правда, некоторые говорят, что этой великаншей обернулся коварный Локи, но зачем? Что он имел против Доброго Бальдра? И если даже светлые мудрые асы не могут жить в согласии, то чего же ждать от людей? Непонятно.

В мире вообще очень много непонятного. Но Вигмар к двадцати пяти годам достаточно примирился со странностями земного, единственного известного ему мира, и научился находить в нем немало прелести. Разве это не замечательно: он изгнан с родины, лишен рода, любимая девушка возненавидела его, и он вынужден бродить в чужом племени, участвовать в чужих запутанных тяжбах, до которых ему столько же дела, сколько Тору до селедочного хвоста. Но вот — желтые листья летят прямо с голубого неба, стылый запах увядания разливается в груди и бодрит, кровь бежит быстрее, и несмотря на все хочется жить — сам запах осени внушает веру в новую весну. Пока есть движение, есть и жизнь.

Поглядывая по сторонам, Вигмар старался привести свои мысли в согласие с окружающим покоем, но те, как своенравные кони, исподволь сворачивали туда, куда он не хотел их пускать. Вон желтый лист слетел с березы, красиво кружась вокруг себя, и упал на воду, как маленький кораблик… Теперь Бликэльвен понесет его вниз по течению, к далекому Медному озеру. Между прочим, этот лист будет проплывать и мимо Оленьей Рощи. А Рагна-Гейда, быть может, будет сидеть на своем любимом пригорке и смотреть в воду — и увидит его… Но едва ли она при этом будет думать о Вигмаре с теми же чувствами, что он о ней: с той же мучительной нежностью и жгучей тоской, обличающей неумершую любовь, которая теперь тоже — вне закона… Только там, где она, и светит настоящее солнце. «В небе Суль напрасно скачет — свет лишь там, где Рандгрид гривен…» Еще не здорово, но уже легче. Томящее чувство любви так же можно зачаровать стихами, как и любое другое. Покачиваясь в седле и глядя на желтый ливень, Вигмар подбирал строчки, словно нанизывал свою тоску в связки и выбрасывал вон. А внутри него оставалось только вот это все: ясное голубое небо, золотистые переливы листвы, пронзительный, тонкий, обаятельный и томительный запах увядания. Это был покой, и Вигмар себя самого ощущал беспечальным листком, который река несет куда-то вдаль. От него самого ничего не зависело, и в этом была новая, неожиданная для Вигмара отрада.

По дороге к Островному проливу Эрнольв много думал о своем последнем вечере в Аскрфьорде. Утром, когда он во главе дружины выезжал из ворот усадьбы Пологий Холм, ему явилось чудное видение: сквозь рассветный туман, густой и белесый, к нему мчалась через невидимую долину маленькая золотоволосая валькирия верхом на маленькой вороной лошадке. «Эрнольв, подожди! — кричала она. — Я догадалась! Я потом догадалась! Это он назвал то самое имя! Назвал того, кто тебе нужен! Это твой квиттинский побратим!» Эрнольв замахал рукой. Поняв, что он ее услышал, валькирия придержала лошадь и тоже помахала ему на прощание.

— Про кого это она? Кто кого назвал? — весь день приставала к нему Ингирид, но Эрнольв только отмахивался. Уж кому он не собирался рассказывать о своей встрече с троллем из Дымной горы, так это Ингирид. И чем больше он думал, тем яснее ему делалась правота Сольвейг. В самом деле — зачем бы бергбуру понадобилось называть совсем чужого человека, до которого обитателям Аскрфьорда нет никакого дела? Старый хитрец знал, какой вопрос мучит Эрнольва: не имена будущих эйнхериев* хотел он услышать той жутковатой и таинственной ночью. Ему нужно было имя человека, о котором он постоянно думал. Конечно, когда не думал о Свангерде.

Со всеми этими размышлениями путь до Островного пролива показался Эрнольву совсем не долгим. Гораздо больше истомилась Ингирид: она твердила, что они едут целых полгода и приедут никак не раньше Середины Зимы; она осыпала упреками Эрнольва, который, по ее мнению, вез ее самой долгой дорогой, чуть ли не через дикие леса бьярров, а потом принялась проклинать ведьм и троллей, которые запутали и вовсе украли дорогу. В другое время ее жалобы и брань сильно досаждали бы миролюбивому Эрнольву, но сейчас ему было не до того. Да и мысль, что все это он слышит в последний раз, значительно поднимала ему настроение.

Вопреки предсказаниям Ингирид и к большому ее удивлению, они приехали к Островному проливу без каких-либо неприятностей в пути и поспели еще до начала тинга. Но в конунговой усадьбе уже было столько народу, что Эрнольв едва сумел протолкаться к высокому почетному сидению Бьяртмара Миролюбивого, чтобы предъявить тому его повзрослевшую дочь.

— Торбранд сын Тородда, конунг Фьялленланда и мой родич, а также мой отец Хравн сын Халльварда передают тебе пожелания здоровья, достатка и благополучия! — приветствовал он Бьяртмара конунга. — Торбранд конунг и мой отец рассудили, что твоя дочь йомфру Ингирид уже достаточно взрослая и больше не нуждается в заботах воспитателя.

Сама Ингирид с обычной своей самоуверенностью оглядывалась, обшаривала настырным взглядом все, что ей попадалось: от резных столбов у почетных сидений до лиц своих ближайших родичей, которых до сих пор почти не знала. На отца она лишь бросила короткий взгляд и сразу отвернулась: Бьяртмар конунг был не из тех людей, которыми хочется любоваться. Его вид мог бы разочаровать незнакомую дочь, но он ведь был конунгом, и Эрнольв знал, что ради ожидаемых почестей Ингирид смирится и с худшим. А в гриднице, увешанной ткаными коврами и дорогим оружием, заполненной нарядными гостями, было на что посмотреть и помимо хозяина. Ни следа смущения или робости не было на свеженьком личике Ингирид, и она была откровенно довольна, что столько глаз приковано к ней: такой юной, длинноногой, нарядной.

— Вот уж это они рассудили неверно, хотя люди все на редкость умные! — захихикал Бьяртмар конунг, осматривая Ингирид с отстраненным любопытством, как будто и не подозревал, что это его собственное порождение. — Как раз теперь ей и нужен строгий присмотр!

— Ты мудр, Бьяртмар конунг! — Эрнольв поклонился со счастливым чувством избавления. — Но за девушкой, годящейся в жены, должен присматривать ее отец, не так ли?

— Пожалуй, да. — Бьяртмар задумчиво кивнул, потер тонкими пальцами вялый подбородок, покрытый седым пухом, потом опять оживился. — А ведь если бы ты не назвал себя, Эрнольв сын Хравна, я едва ли узнал бы тебя! Ты так переменился…

Бьяртмар с лукавым сочувствием повел рукой, точно не находил слов. Краем глаза он посматривал, насколько сильно его слова заденут гостя. Но Эрнольв уже привык к подобным намекам.

— Теперь ты понимаешь, конунг, как сильно мне хотелось вернуться домой! — заявила Ингирид. — Там в Аскрфьорде все такие!

Бьяртмар конунг захохотал, передергивая костлявыми плечами. Кое-кто вокруг него засмеялся тоже. Эрнольву бросились в глаза лица двух давних знакомых: Ульвхедина ярла и Ульврунн, старших детей Бьяртмара конунга. Лица эти выражали немного сочувствия ему и очень много беспокойства. «О светлая Фрейя! — легко читалось в глазах йомфру Ульврунн. — Неужели эта маленькая троллиха теперь поселится у нас?» И тогда Эрнольв сам им посочувствовал.

Дружина Бальдвига Окольничьего подъезжала к Островному проливу под вечер. Последняя часть пути пролегала по берегу моря, и часто глазам открывалось серо-голубоватое пространство владений великана Эгира. Дорога шла мимо вершин фьордов, вода то скрывалась за прибрежными горками, то снова показывалась, но море не давало забыть о себе ни на миг: до слуха долетал глуховатый далекий гул, ветер нес острый запах морской солоноватой свежести, особенно заметный для Вигмара, привыкшего жить в глубине полуострова и бывавшего у моря не чаще одного раза в год.

На берегах фьордов то и дело попадались земельные и промысловые знаки: высокие камни с выбитой руной Одаль — «наследство». Пониже нее виднелись несколько рун, обозначавших имя местного хёльда. Вигмар оглядывался вокруг, посвистывая от удивления.

— Никогда в жизни не видел столько «наследств»! — делился он с Атли (зятем Старкада) в ответ на вопросительный взгляд. — У вас что, нет ни одного свободного фьорда?

— Здесь, пожалуй, нет. Тут хорошая земля, богатые рыбой фьорды, и тюленей много. И к конунгу, опять же, близко, — рассудительно отвечал Атли.

Приглядевшись к квитту, он стал держаться поближе, решив, что два таких героя должны стать друзьями. Отчасти Атли завидовал Вигмару, убившему знатного человека, а не какого-то там хирдмана, отчасти гордился своей сильной родней: ему-то не пришлось после свершения подвига бежать, как зайцу, бросив дом и родичей.

— А это хорошо — близко к конунгу? — недоверчиво спросил Вигмар.

Он сильно сомневался, что близость к конунгам, хёвдингам и прочим знатным людям может принести хоть что-то хорошее. По крайней мере, его собственный опыт говорил об обратном.

— Как сказать. — Атли пожал плечами. — Приходится подати платить каждый год, зато больше никто не грабит.

Местность становилась все более оживленной: домики, усадьбы, клочки пашен, каменные изгороди пастбищ тянулись сплошной полосой, по сторонам дороги толпились дети и пастухи, разглядывая проезжающих. То и дело на берегу попадались сушилки для рыбы, сколоченные из потемневших жердей, и над каждой возвышался вырезанный на доске знак Одаль, похожий на неусыпно стерегущий лик.

Стали встречаться землянки, обитаемые во время тинга, и многие из них уже были покрыты. Вооруженные и нарядные мужчины расхаживали по берегу и вдоль дороги, криками приветствовали друг друга, разговаривали стоя, сидели у костров и на порогах землянок. Вигмару вспомнился квиттинский тинг Острого мыса, где он не раз бывал, еще пока сохранял хорошие отношения со Стролингами и Ингстейном хёвдингом. Скоро съедется и тинг Острого мыса. И он, Вигмар сын Хроара, скоро уже будет не… Его, так сказать, совсем не будет. Потому что человек вне закона — это не человек.

— Нам ехать подальше, наша землянка за усадьбой, — прервал его мысли Атли. — Возле самого Поля Тинга. Правда, скорее всего конунг нас всех пригласит к себе в дом. Тесновато, зато почетно!

— Я предпочел бы простор, — отозвался Вигмар. После жертвоприношения в Гранитном Круге ему не казалось большим счастьем опять оказаться в тесной толпе.

Почти все удобные для стоянки места на берегу были заняты кораблями. Из любопытства Вигмар скользил взглядом по высоким штевням, резным бортам, бочкам и мешкам, сложенным возле мачты. Кое-где возле товаров уже спорили продавцы и покупатели. Вигмару вспомнился «Олень» с его железом, так глупо и не вовремя потерянный. Если бы конунгу фьяллей не понадобился чужой корабль, то, возможно, ничего бы не было: ни раскапывания кургана, ни копья, ни стихов… Ничего. И не ехал бы он сейчас среди чужих людей на суд чужого конунга. А впрочем… Вигмар подумал и решительно затряс головой. Его любовь к Рагне-Гейде все равно была бы, потому что она началась гораздо раньше, и началась бы при любых условиях, лишь бы были они двое: он и она. И все равно он оказался бы оторван от нее безнадежным раздором, и ехал бы сейчас среди чужих людей по чужой земле, сберегая в глубине души надежду когда-нибудь вернуться…

Усадьба Островной Пролив даже стойкого Вигмара поразила шумом и многолюдством. Хозяйский дом под высокой дерновой крышей, где на углу прилепилась даже небольшая стройная березка, дрожащая на верховом ветру золотыми листочками, был едва виден из-за множества пристроек, спальных покоев, кладовок и погребов. Двери четырех или пяти гостевых домов стояли нараспашку, везде ходили, говорили, бранились и смеялись люди. С заднего двора несло густым свиным духом — рауды почитали свиней как священных животных Фрейра и Фрейи и попутно обожали свинину.

Кто-то из конунговых гестов узнал приехавших и вскоре вынес им приглашение зайти в дом. Бьяртмар конунг сидел со своими людьми за столом; впрочем, во время тинга и больших годовых праздников это обычное занятие конунга, чтобы всякий приходящий мог сразу выяснить меру его милости к себе, получить свою награду или свое наказание, глядя по заслугам. Дальний конец длинной гридницы терялся в полумраке, хотя там горел свой очаг, блестело на стенах оружие, а судя по долетавшему гулу, там тоже пировали, не обращая внимание на происходящее впереди. В той половине, что ближе к дверям, было относительно просторно.

— Идите сюда, мои друзья, я рад вас видеть! — раздался голос из середины палаты.

Бальдвиг первым приблизился к почетному сидению конунга, за ним шли остальные. Вигмар глянул — и прикусил губу, чтобы не оскорбить конунга непочтительно-изумленным свистом. Не такого он ждал! До сих пор ему приходилось видеть только квиттинского конунга Стюрмира — вот это конунг так конунг! Могучий, рослый, суровый, брови нахмурены, в лице строгость, полуседые волосы ниже плеч! Метельный Великан! Словом, загляденье. А этот… Бьяртмару больше подошло бы быть конунгом в каком-нибудь из троллиных племен — ведь и троллям полагаются свои конунги. Ростом он, правда, был довольно высок, но худощав и узок в плечах, да еще и сутулился. Сколько ему лет, сказать было трудно: от пятидесяти до шестидесяти. Седые волосы с легким налетом заблудившихся в снегу темных волосков были нечесаны много дней, косичка на затылке расползлась и свалялась. Неужели нет во всей усадьбе ни одной женщины, которой он доверил бы себя расчесать? Но самым странным было лицо. Длинный и прямой нос конунга сильно выдавался вперед и первым наводил на мысль о троллях; оплывшие, отвислые щеки покрывала густая сеть красных прожилок. Кожа на нем была дряблая, нездоровая, под глазами темнели серые полукружья с тонкими густыми морщинками. Широкая верхняя губа совсем прикрывала тонкую нижнюю. Подбородок был покрыт седым пухом, заменявшим, увы, не растущую бороду. Бьяртмар конунг не выглядел жестоким или зловредным, но Вигмар внутренне содрогнулся: так сильно не хотелось ему иметь дело с этим человеком.

— А это кто с тобой? — вдруг услышал Вигмар голос Бьяртмара конунга и сразу почувствовал на себе внимательный взгляд. — Я вижу, что родом он из твоих соседей, Бальдвиг, из квиттов. Пусть он подойдет поближе, а то тут темно, я не вижу, — дряблым и слащаво-вежливым голосом попросил Бьяртмар конунг.

Вигмар сделал несколько шагов к почетному сидению.

— Да будет достаток в твоем доме, конунг, и счастье всем твоим делам! — сказал он.

Бьяртмар закивал в ответ на приветствие, склоняясь с высокого сидения и подслеповато щурясь, отчего его лицо стало еще гаже, и Вигмар с трудом удержался, чтобы не сделать шаг назад. Троллячий хвост, как же люди с ним годами живут в одном доме?

Конунг разглядывал его долго, а это служило хорошим знаком, и Бальдвиг приободрился. Зная о собственном уродстве, Бьяртмар любил окружать себя красивыми людьми. Вигмара не всякий назвал бы красавцем, но опытный Бальдвиг видел, что Вигмар приглянулся конунгу. Жизненная сила, здоровье, уверенность в себе, видные в каждом его движении и в каждой черте, любого человека сделают привлекательным.

— Лицо у него решительное, а глаза такие, что я не хотел бы сойтись с ним на узкой тропинке! — сказал наконец Бьяртмар, и его широкая верхняя губа зашлепала, как будто он хотел прожевать усмешку. — Это отличный боец по виду, но все же я бы не сказал, что он человек удачливый.

Бьяртмар конунг произнес последние слова с оттенком сожаления, но все же Вигмар не почувствовал благодарности за похвалу. Прошло совсем немного времени, а он уже хорошо понимал, почему Бальдвиг считал необходимость обращаться за помощью к собственному конунгу несчастьем.

— Ты многое подметил верно! — спокойно ответил Бальдвиг, взглядом призывая Вигмара к молчанию, хотя тот и сам не разомкнул губ. В чужом месте следует сначала оглядеться. — Этот человек действительно из квиттов, его зовут Вигмар сын Хроара. И про него не скажешь, что он боится испытывать свою удачу.

Вигмар оставался внешне спокойным, но все же слова Бьяртмара сильно задели его. «Не кажется удачливым человеком!» В последние дни Вигмар и сам сильно усомнился в своей удаче. Всю жизнь он в нее верил — однако, норн приговор у мыса узнаешь, как когда-то сказала ему шаловливая лисичка Грюла, и погибнуть в волнах можно в виду безопасного берега. Да, не каждый мог уйти живым от полчища фьяллей с племянником Торбранда Тролля во главе, не каждый добывал драгоценное копье из рук мертвого оборотня. Не каждый добивался любви лучшей невесты в округе и терял ее так нелепо и страшно! Сжав зубы, задержав дыхание, Вигмар старался пересилить душевную боль, как пережидают боль телесную, если уж с ней ничего нельзя поделать. Рука нашла и крепко сжала амулет, висевший на шее под одеждой — золотой полумесяц с пятью рунами. «Это принесет тебе удачу!» — убежденно обещала Рагна-Гейда. И вот…

— Пусть это не покажется вам праздным любопытством, — продолжал Бьяртмар, словно угадав, что Вигмару именно так и показалось. — Ведь есть поверье, что знамение богов раудам чаще всего приносят чужеземцы. Вот и мне хотелось бы знать: не несет ли приезд твоего друга какого-нибудь пророчества нам?

— На это, конунг, я могу дать тебе только один ответ, — спокойно сказал умный Бальдвиг. — Так говорили наши предки еще в Века Асов: поживем — увидим.

Большую часть приехавших с Бальдвигом конунг велел разместить в одном из отдельно стоящих гостевых домов. Но для самого Бальдвига и некоторых его людей хозяин нашел место в спальном покое хозяйского дома, где уже жили разные съехавшиеся на тинг гости. Похоже, конунга так забавляли суета и теснота в собственном жилище, что ради этого он готов был терпеть неудобства. Вернее, подвергать им других.

Ранним утром Вигмар прошелся на задний двор, а вернувшись, застал в сенях неожиданных гостей. Вернее, гостий. Две девушки увлеченно спорили о чем-то шепотом возле самых дверей покоя, подталкивая одна другую локтем. При этом они силились разглядеть что-то через щелку приоткрытой двери, и не расслышали тихих шагов Вигмара.

— Да его тут нет, тут один Бочка! — разобрал он возбужденный шепот какой-то из них. — Где он, там другим не хватит места!

— Молчи, гусыня, ты ничего не понимаешь! Я сама видела, как Глюм повел его сюда вместе с другими! Он здесь, вместе с Окольничим! Иди, зайди!

— Я боюсь! Сама зайди, если так хочешь! Тебе за это ничего не будет, а вот мне…

— Ну, хоть загляни! Надо же знать, где он!

— А я не подойду? — спросил Вигмар, которому надоело стоять и ждать, пока ему дадут пройти.

Обе девушки сильно вздрогнули и обернулись. Одна, пониже ростом и покруглее сложенная, присела в испуге, как курица, охнула и метнулась в бревенчатый переход, ведущий к девичьей. Вторая прижалась спиной к стене, как будто на нее лаяла собака, и замерла. В первые мгновения на ее лице бился такой сильный испуг, что Вигмар даже удивился: квиттинские девушки при виде него не обращались в бегство. У него же нет шести рук и кабаньих клыков, как у Старкада. Не этого, конечно, сонноглазого Бальдвигова брата, а того, что жил в Века Асов и однажды пытался обмануть ложной жертвой самого Одина.

Вигмар не знал, что его лицо с резкими чертами, истомленное бессонницей и мучительными раздумьями, темные тени под пронзительными желтыми глазами делают его больше похожим на оборотня, чем на простого человека.

— Кого ищешь, йомфру? — снова спросил Вигмар, подойдя к девушке вплотную, чтобы не убежала.

Девушка молча смотрела ему в глаза. Она уже справилась с первым испугом, на ее лице застыло надменное упрямство: хоть режьте меня на части, а ни слова не добьетесь. В санях было темно, однако Вигмар разглядел, что девушка совсем молода, лет пятнадцати, но уже достигла расцвета: она была высока ростом, лишь на несколько пальцев ниже самого Вигмара, стройна, румяна. Трудно было решить, красива ли она, но живость, какая-то тайная страстность, тлевшая в чертах ее лица даже сквозь натянутую личину надменности, делала красоту лишней.

— Вот уж не думал, что у раудов такие красивые девушки вынуждены толкаться под дверью, если им нужен кто-то из мужчин, — продолжал Вигмар, не дождавшись ответа. — У нас таким не дают скучать. У нас от тебя хозяйка гоняла бы хирдманов метлой.

— А у вас в квиттах все такие смелые? — язвительно спросила девушка.

— У нас в квиттах все смелые, но я пока не вижу, чего такого смелого я совершил, — честно ответил Вигмар. Его не удивило, что незнакомая девушка его знает: квиттинский выговор было легко отличить от речи раудов, а других квиттов на конунговой усадьбе он пока не приметил.

— А того… — медленно проговорила девушка, сузив глаза, отчего ее лицо вдруг напомнило Вигмару настороженную и хитроватую мордочку куницы. — А того… что никто из раудов не станет подходить ко мне так близко, если он в своем уме! — вдруг быстро выкрикнула она, как кошка лапой, стремительно царапнула по лицу Вигмара ногтями всех пяти пальцев правой руки и со змеиным проворством кинулась прочь.

Но она не знала, что змеи и кошки разом маловато для того, чтобы одержать верх над любимцем пятнадцатихвостой Грюлы. Неуловимо быстрым движением Вигмар поймал ее за взметнувшиеся пряди волос, сильно дернул назад, перехватил за плечо и обеими руками припечатал к прежнему месту. Девушка вскрикнула от боли, лицо ее исказилось страданием, гневом и удивлением, она забилась, силясь освободиться, но Вигмар крепко держал ее за плечи и не давал двинуться. Через несколько мгновений девушка умерила яростные порывы, поняв, в какие железные руки попала, и только из упрямства продолжала дергаться. Вигмар наклонился, приблизив лицо к самому ее лицу, и тихо сказал:

— Не так быстро, кошечка. Плохи ваши дела, если мужчины раудов позволяют так с собой обращаться. А у нас девушки, которые не хотят никого подпускать к себе близко, сидят в девичьей возле хозяйки и не толкаются на рассвете возле дверей мужских покоев. И если я тебя еще раз тут встречу, то так просто ты от меня не уйдешь. Все понятно?

Девушка молчала и только дышала порывисто и глубоко, словно сотни порывов разом терзают ее грудь и не позволяют вырваться ни одному слову. Вигмар склонился к самым ее губам, на миг замер, чувствуя, как она трепещет и прямо-таки излучает странную смесь гнева, волнения и растерянности, а потом резко отстранился и убрал руки. Девушка еще несколько мгновений стояла, как будто не веря, что вновь свободна, а потом резко метнулась в переход к девичьей и исчезла.

Вернувшись в покой, Вигмар лег на свое место. Вокруг раздавалось разнообразное сопение спящих, а торопиться ему было некуда. Вот так теперь ему и предстоит жить: ни хозяйских забот по усадьбе, ни гостей, ни свиданий, к которым он не успел привыкнуть и потому воспринимал каждое как подарок. Теперь он всем чужой и от всех забот свободен. И радости у него теперь маленькие: хотя бы то, что сегодня дружина Бальдвига никуда не едет и можно дремать, не торопясь перебираться из-под теплой овчины в жесткое седло.

Его руки еще помнили дрожь бессовестной девчонки с мордочкой куницы. Он сам не знал хорошенько, зачем ему понадобилось связываться с ней и почему он не ограничился тем, что просто прогнал бы ее от дверей. Почему бы не развлечься немного простому хирдману? Слишком тяжело жить, замкнувшись на мыслях о своих бедах.

— Что там такое? — услышал он шепот Бальдвига. Обернувшись, Вигмар увидел своего нового вожака, приподнявшегося на локте и с тревогой глядящего на него сквозь темные пряди, упавшие на лоб. — Ты с кем-то там говорил?

— Ерунда, — шепнул в ответ Вигмар. — Меня никто не трогал. Это женщина.

— Женщина?

— Ну, да. Какая-то девчонка из здешних. Сначала их было две и они кого-то здесь искали. Не знаю, кто им был нужен. Поищут, когда все поднимутся. Больше, мне думается, они не станут нас тревожить.

Бальдвиг с облегчением усмехнулся и улегся снова. Пока ему тоже было некуда спешить.

Весь день Бальдвиг ходил по Долине Тинга, искал и навещал знакомых, обменивался новостями за весь прошедший год. А зачем еще, спрашивается, люди ездят на тинг? Когда они вернулись в усадьбу конунга, там уже готовился вечерний пир.

— Конунг просил тебя прийти со всеми твоими людьми, Бальдвиг, — сказал Окольничьему один из гестов. — И с твоим рыжим квиттом тоже.

— За что мне такая честь? — быстро спросил Вигмар.

— За то, что ты не очень-то похож на других, — ответил Бальдвиг. — А наш конунг любит все необычное. Это его забавляет. Ты еще увидишь.

— А я уже увидел, — ответил Вигмар.

Но оказалось, что он увидел еще не все. В самом начале пира Вигмара поджидала неожиданность. Гридница конунга была уже полна людьми, столы были внесены, гости ели, поглядывая на конунга в ожидании кубков богам. В середине женского стола, между двумя важными женщинами с шитыми золотом покрывалами на головах, он увидел ту утреннюю девчонку. На ней была голубая шелковая рубаха с желтыми рукавами, синее платье, обшитое цветной тесьмой, скрепленное на плечах двумя серебряными застежками с позолоченным узором, огромными, с кулаки самой девчонки. Удивленный Вигмар пытался припомнить, как она была одета утром, и ему мерещились какие-то расплывчатые пятна обыкновенной серой рубахи и некрашеного шерстяного платья, в каких ходят служанки. А теперь при каждом движении ее рук звенели золотые браслеты, тонкие и витые, какие делают в землях уладов. До вскрытия кургана Гаммаль-Хьёрта даже Рагна-Гейда не имела ничего подобного…

Вигмар задержал дыхание: железная рука стиснула сердце и не давала биться. В уме мелькнула отчаянная мысль: неужели это никогда не пройдет? Поселившаяся боль обещала стать вечной. Умом Вигмар понимал, что больше никогда не увидит Рагну-Гейду, но душа отказывалась в это верить. С такой мыслью невозможно было бы жить.

Вдруг девушка с золотыми браслетами подняла глаза и скользнула по лицу Вигмара надменным, подчеркнуто небрежным взглядом.

— Кто это? — не отводя от нее глаз, Вигмар подтолкнул локтем сидящего рядом Старкада. — Вон та, в середине?

Оскорбленная таким явным любопытством девушка отвернулась, всем видом выражая равнодушную надменность, которая и служит отличным признаком внимания и обиды.

— Какая? — Старкад лениво поднял глаза и вдруг охнул: — Что ты! На нее нельзя так пялиться!

— Я тебя не спрашиваю, что можно, а что нельзя. Ты мне можешь сказать, за какие заслуги ее посадили на лучшее место?

— А куда же ее еще сажать? Ведь это йомфру Ингирид, дочь Бьяртмара конунга. Она воспитывалась у фьяллей, а теперь ее привезли домой, чтобы конунг выдал ее замуж.

— Это правильно! — протянул Вигмар, снова поглядев на девушку и посмеиваясь над нелепостью утреннего происшествия. — Ей действительно нужен муж!

Ингирид дочь Бьяртмара снова посмотрела на Вигмара. Без труда угадав суть его короткой беседы с соседом, она ожидала увидеть на лице квиттинского нахала ужас и раскаяние. Но напрасно. Он бестрепетно встретил ее взгляд, и в его желтых глазах светилась откровенная насмешка. Похоже, он думал, что утренняя встреча повредила чести йомфру гораздо сильнее, чем его собственной. То, что он сказал о скромных девушках, которые не толкаются под дверями мужских покоев, в десятикратной мере относилось и к дочерям конунгов. Вот уж кому там было нечего делать!

— Не слишком-то пяль на нее глаза, иначе это плохо кончится, — предостерег Старкад. — Вон сидит сын ее воспитателя. Не знаю, как его зовут.

Проследив за его взглядом, Вигмар охнул, а потом протяжно присвистнул. «Видал уродов! — так и отпечаталось в его мыслях. — Но таких!..» Неподалеку от конунга сидел рослый, широкоплечий мужчина с двумя светло-русыми косами над ушами, что указывало на племя фьяллей. Его лицо было покрыто сеткой мелких багровых шрамиков, какие остаются после «гнилой смерти». Один глаз был прикрыт, а второй смотрел из-под густой широкой брови так внимательно и настороженно, что становилось неуютно.

Эрнольву Одноглазому досталось место рядом со старшим (и единственным) сыном Бьяртмара конунга, Ульвхедином ярлом. Тому было лет тридцать, и ему больше подошло бы имя Бьёрнхедин[32] — он был рослым, широкоплечим, не в пример собственному отцу, с красивыми русыми волосами и бородой. Кроме того, Ульвхедин ярл был неглупым человеком и хорошим собеседником. И эту славу он подтвердил, почти сразу же заговорив о том, что больше всего занимало гостя.

— Я понимаю, что все вы рады были избавиться от Ингирид, но ведь ты приехал не только из-за нее? — начал он. — Мы живем в оживленном месте, мимо усадьбы чуть не каждый день плавают торговые корабли. А все торговцы — болтливые люди. Говорят, нашему родичу Торбранду конунгу не повезло у квиттинских берегов?

— Да, пожалуй, — несколько рассеянно отозвался Эрнольв.

Взгляд его был устремлен на рыжего квитта, который с самого начала пира обменивался с Ингирид многозначительными взглядами. Квитт был молод, но вид имел самоуверенный и даже нахальный, как раз под пару к Ингирид. Девчонка старательно притворялась, что не замечает его, но Эрнольв слишком хорошо ее знал, чтобы обмануться. Рыжий квитт со множеством длинных кос, связанных сзади в хвост, очень и очень занимал ее.

Однако, не меньше он занимал и самого Эрнольва. Едва лишь услышав вчера вечером в гриднице первые слова, произнесенные с быстрым квиттинским выговором, он внутренне вздрогнул. Квитт! Сын того самого племени, с которым у него было связано так много! Мало ли что могло привести того к Островному проливу? Но Эрнольв почему-то взволновался и рассматривал рыжего с внутренним трепетом, как подросток рассматривает девушку, впервые поразившую его воображение.

— Но не настолько же вы пострадали, чтобы есть глазами всякого квитта, какой тебе попадется! — усмехнулся Ульвхедин ярл, перехватив его взгляд. — Правда, что какое-то морское чудовище разбило у вас двадцать пять кораблей?

— Шестнадцать, — поправил Эрнольв, оторвавшись наконец от квитта. Что толку разглядывать? Тот ведь был назван по имени еще вчера — Вигмар сын Хроара. А бергбур из Дымной горы сказал: Эггбранд сын Кольбьёрна. Не он. А впрочем… Может, он хоть что-то знает? Может, он из тех же мест?

— И насколько я знаю моего родича Торбранда, он не сможет проглотить такую обиду, — продолжал Ульвхедин ярл. — Прости мою неучтивость, может быть, я слишком рано заговорил о таких важных вещах. Но что-то мне подсказывает, что ты не собираешься у нас зимовать.

— Ты во всем прав, ярл, — отозвался Эрнольв. — Торбранд конунг поклялся не знать покоя, пока не рассчитается с квиттами за все. Но больше он не хочет испытывать удачу на море. Как ты думаешь: твой отец не откажется пропустить наше войско через ваши земли?

— Наши земли! — Ульвхедин ярл усмехнулся со скрытой горечью. — Знаешь, один купец из слэттов сказал недавно: раудов теперь стоит называть трэнгами — «живущими в тесноте». Многие у нас были бы рады, если бы кабан Золотая Щетина забежал и подальше на юг… Или чтобы Тюр закинул его обратно не так далеко…

— Но ведь кабан может пробежаться и еще раз… — начал Эрнольв, но Ульвхедин ярл вдруг схватил его за руку:

— Тише! Посмотри-ка!

— О, Бальдвиг, я вижу, ты приобрел немалые сокровища, пока мы с тобой не виделись! — раздался в гриднице в это время скрипучий голос Бьяртмара конунга. — Какое красивое золотое обручье ты носишь!

— Да, пожалуй, оно неплохо смотрится, — не горделиво, а скорее кисло отозвался Бальдвиг. Потянувшись за мясом, он случайно приоткрыл взорам золотое обручье немалого веса и хорошей работы под задравшимся рукавом. Одно из тех двух, что Вигмар когда-то снял для него с заячьих лап.

Рауды мигом обернулись к нему. Здесь, как и везде, любили блеск сокровищ — хотя бы воображаемых.

— Где же ты взял такое богатство? — расспрашивал Бьяртмар, перестав жевать и перегнувшись через подлокотники поближе к Бальдвигу.

— Мне подарил его Вигмар. — Бальдвиг кивнул в сторону своего квиттинского друга. — А он достал его из кургана.

— Из кургана? — Полный любопытства Бьяртмар потер коленки одна об другую, а Вигмар чуть не завыл от тоскливого предчувствия, что ему придется рассказывать заново всю сагу о Старом Олене. — Должно быть, это был богатый курган?

— Если кто-то скажет тебе, конунг, что в этом кургане слои земли перемежались со слоями золота… — начал Вигмар, чувствуя на себе сотню горящих взглядов и понимая, что отвечать придется. Рауды застыли с приоткрытыми ртами, и Вигмар решительно закончил: — То не верь ему!

— А правда, что у вас в Медном Лесу есть золото? — спросил кто-то из ярлов Бьяртмара.

— Да, целые ручьи, в которых вместо простых камней лежат золотые самородки? — подхватило еще несколько голосов.

— Если там и есть золото, то лишь в таких местах, где его добывают свартальвы, — твердо ответил Вигмар, стараясь скорее покончить с этим глупым разговором, тем более что это была правда. — А людям приходится довольствоваться железом.

— Это хорошо… Очень хорошо для нашего дела, Эрнольв ярл, — сказал тем временем Ульвхедин, наблюдая за отцом и за его собеседниками. — Это очень хорошо, что ему показали это обручье. В нашем конунге очень полезно будить жадность и зависть. Именно эти два чувства еще в ранней юности делали его очень отважным.

Эрнольву эти слова показались неприятны: он никогда не смог бы сказать такого о собственном отце, даже если бы это было правдой.

— Так вот что я тебе скажу, Эрнольв, — негромко заговорил Ульвхедин, повернувшись и заглянув в единственный глаз своего собеседника. — Если таким обручьем… или чем-нибудь вроде того Бьяртмара конунга поманит сам Торбранд конунг… То наш старый кабан может забежать очень далеко!

Гости были уже сыты и пьяны, но пиво продолжали разносить; пир утратил всякий порядок, уже никто никого не слушал, на одном конце стола ссорились, на другом целовались, и все делалось с пьяным шумом и воодушевлением.

Весь вечер Вигмар, не скрываясь, наблюдал за йомфру Ингирид. Она обходила его взглядом с тем подчеркнутым безразличием, которое говорит о скрытом пристальном внимании и слегка нечистой совести. Вигмар забавлялся. Удовольствие ему слегка портили только взгляды того фьялльского урода, настороженно наблюдавшего за ним и Ингирид. Заметив это, Вигмар сразу подумал, что между ними что-то есть. Светлая Фрейя, да уж не влюблен ли в нее этот одноглазый тролль? «Если у фьяллей все мужчины такие, то неудивительно, что бедная девушка толкается под дверями мужских покоев, выискивая хоть кого-нибудь попригляднее! — весело подумал Вигмар. — В таком случае даже и я сойду!»

Но вскоре йомфру Ингирид наскучило сидеть среди женщин. За ней это наблюдалось и раньше: еще в Пологом Холме она предпочитала проводить время не в девичьей, а в гриднице среди хирдманов. «Бабская болтовня», по собственному выражению, ее раздражала, тем более что она мало понимала в рукоделии и хозяйстве.

Поднявшись с места, Ингирид стала прохаживаться между столами, рассматривая гостей и развлекаясь пьяной болтовней и выходками. Кроме того, у нее была еще одна тайная цель. Через некоторое время она подошла довольно близко к тому месту, где сидел Вигмар. Видя, что надменными взглядами наглого квитта не проймешь, она решила зайти с другой стороны. Тем более, что и ей самой так было гораздо интереснее.

— Да ты, оказывается, великий герой! — с ядовитым восхищением произнесла она, когда Вигмар соизволил заметить ее возле себя. — Одолел даже какого-то мертвеца. Он, должно быть, отчаянно бился, защищая свои сокровища?

— Ты права как никогда, о Фрейя весла леса опоры шлема![33] — почтительно ответил Вигмар.

На миг Ингирид была озадачена, не поняв кеннинга; но тут же лицо ее прояснилось: она просто выкинула загадку из головы. Она пришла не столько слушать, сколько говорить.

— Ну, еще бы! — воскликнула она, метнув на Вигмара новый вызывающий взгляд. — Ты же великий славный воин, и сам Сигурд Убийца Фафнира перед тобой не больше чем котенок! Наверное, на Квиттинге ты уже победил всех, кого мог, и теперь пришел к нам искать новых побед!

Вигмар покосился на нее, не скрывая усмешки. Его забавляла ее вызывающая заносчивость и желание походить на взрослую умную женщину. Сквозь желание показать, какое он, квиттинский наглец, ничтожество перед ней, дочерью конунга, просвечивало тщательно скрываемое любопытство. Вигмар достаточно знал женщин, чтобы его заметить, и потому не ломал голову над вопросом, чего она к нему привязалась.

Поэтому он просто взял ее за руку, подтянул к себе и посадил на скамью. Ингирид сопротивлялась, но больше для вида: когда Вигмар выпустил ее руку, она надменно выпрямилась, но осталась сидеть на месте.

— Послушай, рябина застежек, если ты пришла сюда просить меня помолчать об утреннем… — начал Вигмар, доверительно склонившись к ней. Ингирид вскинула руку, ее губы сложились для негодующего «нет», но Вигмар не сделал остановки, и она промолчала. — То напрасно: я и так не из болтливых.

— Вот как! А я думала, что все квитты — болтуны! — язвительно вставила Ингирид. — Разве нет? Почему же вас так прозвали?[34]

— А если ты пришла просто для того, чтобы позлить меня, — продолжал Вигмар, пропустив выпад мимо ушей, и на этот раз Ингирид даже не пыталась возразить, — то опять-таки напрасно трудилась. Мне не пятнадцать зим, а на десять больше, и я успел повидать довольно всякого, чтобы не переживать из-за болтовни любопытной девчонки, какого бы высокого рода она ни была.

— Так ты и правда берсерк? — быстро спросила Ингирид, не обидевшись на «болтовню любопытной девчонки». Она поняла, что напускной надменностью и колкостями его не пронять, и отчасти смирилась с тем, что он ее раскусил.

— Нет, — спокойно ответил Вигмар. — Никакой я не берсерк.

Глядя в задорно блестящие газа Ингирид, он вдруг вспомнил Рагну-Гейду. И сейчас почему-то мысль о ней принесла Вигмару не боль, а отраду: в чужом доме на него повеяло чем-то родным, как будто приоткрылся тот кусочек родины, который он принес в своем сердце. В его памяти ожил один осенний пир трехлетней давности, где хозяин рассаживал гостей по жребию, и ему выпало сидеть с Рагной-Гейдой. Ей тогда было шестнадцать лет, и Вигмар впервые признал, что у этих Стролингов есть кое-что хорошее. Вернее, кое-кто. Никакой другой пир не показался ему таким приятным и таким коротким. С того все и началось: если он видел Рагну-Гейду, то день становился светлее; если она слышала где-то его голос, то оборачивалась и бросала ему лукавую и загадочную улыбку, словно у них есть общая тайна. А потом…

— Но все же для этого места ты недостаточно знатен! — вырвал его из воспоминаний голос Ингирид. — Днем здесь сидела я. Какие еще подвиги ты совершил, чтобы сидеть на моем месте?

Стряхнув задумчивость, Вигмар снова ощутил себя на пиру, среди жующих и говорящих без умолку раудов, за много дневных переходов от всего того, что заполняло его мысли.

— Какие? Так, безделицу, — Вигмар махнул рукой. Возвращаться от Рагны-Гейды к Ингирид оказалось так неприятно, что захотелось уйти отсюда и попросту лечь спать. Может, приснится…

— Расскажи, расскажи! — потребовал сам Бьяртмар конунг. Вигмар обернулся: конунг раудов, оказывется, уже довольно давно наблюдал за ними, обгрызая гусиную ножку. — Почему же ты ушел из своих родных мест, если там столько золота?

«И этому нужно золото!» — с оттенком печали о глупости человеческого рода подумал Вигмар. Хорошо, что у него был достойный ответ. Равнодушно глядя через полутемную гридницу прямо в близоруко сощуренные глаза Бьяртмара, он произнес, с полузабытым удовольствием чувствуя устремленное на него внимание притихших гостей:

В гриднице даже стало потише. Виса была очень хороша, а рауды были еще не настолько пьяны, чтобы ее не оценить. Да и что Вигмару оставалось делать, кроме как сочинять висы? Складывая строчки и строфы, Вигмар стремился зачаровать, связать свою боль и вывести ее наружу. Это удавалось — не зря драгоценный дар поэзии подарил богам и людям сам всемогущий Отец Колдовства.

— Да он еще и скальд! — протянул Бьяртмар. — Только с хендингами плохо, но зато сколько силы!

Конунг старался говорить с преувеличенным восхищением, чтобы превратить похвалу в насмешку, но в последнем не преуспел: виса и в самом деле была довольно хороша. Чтобы над ней смеяться, следовало сначала сказать другую вису. Получше.

И опять Вигмар вспомнил, что это уже с ним бывало. Ему уже случалось произносить стихи и с торжеством сознавать, что противникам нечем ответить. И ждать с тревожной и сладкой надеждой, глазами вызывать на поединок ее — Рагну-Гейду. Которой больше нет.

— Если он и дерется так хорошо, как складывает стихи, то он один стоит троих! — одобрительно и даже с притворной завистью сказал конунг Бальдвигу. — Или даже пятерых! — расщедрившись, добавил он.

Бальдвиг наклонил голову в знак согласия. А Вигмар незаметно нашарил под рубахой золотой амулет. «В нем руны победы!» — в самое ухо шепнул ему голос Рагны-Гейды, сладкий и мучительный разом. Но что ему победа над раудскими болтунами? Ему нужна была победа над собственной злой судьбой, а до нее было еще очень далеко.

Рагна-Гейда второй раз в жизни попала на большой тинг Острого мыса и уже готова была пожалеть, что вообще решилась на эту поездку. После всех событий начала осени ей было бы слишком страшно оставаться дома одной, но и средство избежать одиночества оказалось не лучшим. Дорога к побережью, потом плавание вдоль всего западного берега с севера на юг не развлекли, а только измучили ее, а обилие народа в Долине Тинга — потрясло и утомило. Привыкшей к относительному безлюдью Квиттинского Севера Рагне-Гейде казалось, что на Остром мысу собрались все квитты, сколько их ни есть, и не верилось, что хоть кто-то на всем полуострове остался дома.

Единственными знакомыми ей людьми поначалу были Ингстейн хёвдинг и его дружина. В первый же их вечер на Остром мысу Ингстейн хёвдинг посвятил Кольбьёрна в свой замысел выдать Рагну-Гейду за кого-нибудь из знатных людей Квиттинского Юга или побережий.

— Но ведь… — начал было Кольбьёрн.

— У меня не отшибло память, я все помню про ее сговор с Сигурдом… или Атли, как его там? Но, по-моему, вы получили не слишком доброе знамение, вам не кажется? Когда на сговоре льется кровь, да еще и кровь ближайшей родни, это не обещает ничего хорошего.

— Но ведь…

— Я помню, что Вигмар сын Хроара не родня Атли. — Ингстейн решительно пресекал все попытки возразить. — Но любая смерть знаменует, что затеяно не слишком счастливое дело. Поэтому вам лучше это бросить. Если Атли возмутится, положитесь на меня. А обзавестись сильной родней в других частях страны будет очень полезно. Вы помните, что если фьялли все-таки пойдут на Квиттинг, то первыми на их пути окажемся мы? Вот тут нам очень не повредит родство с Лейрингами, с Адильсом из усадьбы Железный Пирог, с Брюньольвом Бузинным, даже с Фрейвидом или Хельги хёвдингом… Нет, у Хельги, помнится, сын еще слишком молод, а у Фрейвида и вовсе нет сына, только дочь… Если бы дочь была у меня самого, я непременно устроил бы такой брак. Но у меня нет ни дочери, ни другой молодой родственницы. А моим сыновьям восемь и десять лет, с ними даже обручить дочь никто не захочет — рановато. Но разве мы с вами не все равно что родня? Разве не служил мне твой сын и не будут служить другие? Твои предки, Кольбьёрн сын Гудбранда, ждут от тебя такого мудрого решения.

Ингстейн сын Сёрквира, подвижный и настойчивый человек лет сорока, умел убеждать. Его светлые, с легким налетом рыжины волосы, одного цвета с бородой, всегда стояли дыбом над высоким залысым лбом, а в трех или четырех резких продольных морщинах на лбу хранились ответы на все вопросы и выходы из всех затруднений. Прямой нос так решительно устремлялся вперед, как будто искал, в какую бы битву броситься. При этом Ингстейн хёвдинг был по-настоящему умен и не тратил сил зря, но зато не жалел их на настоящее дело.

— Ваша дочь — красавица! — убеждал он Кольбьёрна и Арнхильд, бросая на саму Рагну-Гейду значительные взгляды. — Будь вы чуть познатнее, вы могли бы выдать ее хоть за молодого Вильмунда конунга… Ха! Уж вот кому не приходится искать невест! Так и везут со всех сторон! — с оттенком зависти добавил хёвдинг. — Но для Лейрингов вы очень даже подходящая родня. Я сам поговорю с ними.

Тем же вечером Ингстейн хёвдинг и Кольбьёрн побывали у Лейрингов. Глава рода, Гримкель Черная Борода, не дал твердого ответа, а его мать, фру Йорунн, подробно и дотошно расспрашивала о приданом Рагны-Гейды, не изъявляя большого желания породниться. На другой день все встретились на пиру у Брюньольва Бузинного, и Рагна-Гейда впервые увидела Аслака Облако, которого ей предлагали в женихи. Аслак оказался шумным, самодовольным бахвалом, таким же крикливым и неумным, как и все Лейринги. В его голубых глазах, не замутненных размышлениями о жизни, отражалось такое полное, такое неоспоримое чувство собственного превосходства, что Рагне-Гейде по закону возмещения сразу же стало противно на него смотреть.

Впрочем, Рагна-Гейда не ждала, что ей теперь понравится хоть кто-нибудь. Ее мыслями безраздельно владел только один человек: Вигмар сын Хроара. «Он умер, умер!» — твердила она сама себе, и каждое слово было точно гвоздь, загоняемый в живую душу. Никакие усилия рассудка не могли заставить ее вообразить Вигмара умершим. Он был живым. Она видела его рыжие косы в пламени любого очага, ей слышался его голос, как будто он стоял где-то за плечом…

— Опомнись, Тюрвинд! Да такого приданого не видали от самых Веков Асов! — долетали до нее возмущенные голоса Кольбьёрна и Арнхильд. — Может, еще попросите меч Грам и Сигурдов шлем Страшило в придачу?

— Мы дали столько, когда выдавали мою дочь Даллу за конунга! — непреклонно отвечала фру Йорунн, неглупая, но неучтивая и упрямая старуха. Рагна-Гейда уже понимала, что ей не бывать невесткой Йорунн, и не могла этому огорчаться.

— Но то за конунга! А твой родич Аслак пока еще…

— Зато ваш род не хуже и не беднее нашего! Говорят, вы раскопали у себя на севере целый курган, где слой земли перемежался со слоем золота! Что вам стоит…

Молва сильно преувеличила богатства Стролингов, добытые из кургана, но слухи о вздорной жадности Лейрингов оказались верны. Стролинги ушли в свою землянку, ни о чем не договорившись. Ингстейн хёвдинг всю дорогу бранился.

— Они не мудрецы, но хитрости им не занимать! — приговаривал он. — Да возьмут их всех великаны! Знают, чем пахнет война, и не хотят связываться с Севером! Или, скорее, прослышали, что Фрейвид Огниво разорвал помолвку своей дочери и она опять свободна. Хотят сосватать ее! Да, вот что! Фрейвид со своими людьми приехал сегодня. Я у него уже был. У него ведь тоже есть сын.

— А ты же говорил, что нет? — напомнил Хальм.

— Я про него забыл, потому что он побочный.

— А раз так, то и нечего про него вспоминать! — досадливо отрезала Арнхильд. — Побочных нам не надо!

— Подумай! Фрейвид Огниво — один из самых могущественных людей на Квиттинге! Под его властью все западное побережье, а это как раз та сторона, откуда на нас пойдут фьялли! Иметь его своим родичем совсем не плохо! Законных сыновей у него нет, так что побочного он рано или поздно узаконит!

Но Стролинги не хотели и слушать, видя в подобном браке одно бесчестье и себе, и дочери. Раздосадованный Ингстейн не сдержался и плюнул под ноги.

— Спесь никого не доводит до добра! — с негодованием бросил он. — Из-за одной спеси Лейринги отказываются от вас, а вы от сына Фрейвида! А когда фьялли пойдут на нас и нам понадобится собирать войско — тогда будет поздно мириться!

— Я не хочу, чтобы мою дочь предлагали всем подряд, как паршивую козу! — раздраженно ответила фру Арнхильд. Ей, привыкшей у себя на Севере быть лучше всех, пренебрежение южной знати причиняло много тайных страданий. — Лучше ей уехать домой, как приехала! Но никто не посмеет сказать, что Стролинги дешево себя ценят!

Саму Рагну-Гейду уже никто не спрашивал. Но она, несомненно, предпочла бы уехать домой, как приехала, безо всяких новых сговоров.

— Я, Кольбьёрн сын Гудбранда из усадьбы Оленья Роща, что на Квиттинском Севере, перед людьми и богами объявляю! — громко и отчетливо говорил Кольбьёрн, стоя на средней ступени Престола Закона и высоко подняв правую руку с краснеющей на ладони жертвенной кровью. — Я объявляю, что Вигмар Лисица, сын Хроара Безногого из усадьбы Серый Кабан, беззаконно напал на моего сына Эггбранда и нанес ему рану копьем в грудь, от которой он умер. Я требую, чтобы за это Вигмар сын Хроара был объявлен вне закона по всей земле квиттов, чтобы никто не смел давать ему приют, помогать пищей и одеждой, указывать путь или предоставлять еще какую-либо помощь. Свидетелями убийства я называю Ингстейна сына Сёрквира, Логмунда сына Торвёрка, Вальгарда сына Ульвхалля…

Кольбьёрн долго перечислял свидетелей, но Рагна-Гейда больше не слушала. Главное уже было сказано. Нет сомнения, что едва отец доскажет последнее слово, весь тинг дружно ударит мечами о щиты. Во всей Долине Тинга нет ни единого человека, который желал бы заступиться за никому неведомого Вигмара Лисицу. До последнего мгновения Рагна-Гейда таила в душе нелепую надежду на какое-то чудо, которое помешает обвинению и объявлению вне закона, на какое угодно, хотя бы на то, что у всех родичей внезапно отобьет память и Вигмар сохранит простое, самое естественное человеческое право — право остаться в живых, право свободно ходить по родной земле, пользоваться дружбой и гостеприимством людей. Но ничего этого больше не будет. Его больше нет…

Прошло то время, когда Рагна-Гейда бесплодно пыталась ненавидеть Вигмара. Все произошедшее оставило в ней чувство огромной потери и глубокого горя — а ненависти не было. Гибель Эггбранда представлялась ей делом какой-то слепой стихии, внешней силы, как если бы Вигмар и Эггбранд вдвоем попали в морскую бурю и Вигмар выплыл, а Эггбранд утонул. Разве чья-то злая воля породила эту глупую вражду? Разве Вигмар хотел убить брата своей любимой? Сама судьба вмешалась и не дала ей быть счастливой; сама судьба пожелала наградить ее муками совести, сознанием своей преступности. Муки совести все более отдаляли ее от родичей; обхождение Рагны-Гейды с родными не изменилось, но она ощущала между ними и собой какую-то невидимую стену. Она жила своей отдельной жизнью, и по эту сторону стены с ней был только один человек — Вигмар. Отнять любовь даже три великанши-норны оказались не в силах. Даже если сам Вигмар возненавидит ее, когда узнает о смерти своего отца, сгоревшего в доме… Нет, Рагна-Гейда не могла вообразить Вигмара ненавидящим ее. Эту любовь или это безумие они делили ровно пополам.

Гром оружия обрушился на голову Рагны-Гейды, словно каменная лавина; она вздрогнула и опомнилась. Свершилось; Кольбьёрн спускался с Престола Закона. Он добился своего: его кровный враг изгнан из мира живых и никто не спросит ответа с того, кто его убьет. Рагна-Гейда опустила глаза, боясь встретиться взглядом с кем-нибудь из родни. Она твердо знала: из одного места на земле Вигмар сын Хроара никогда не будет изгнан. Из ее сердца.

Утром после пира Бальдвиг Окольничий и Оддульв Весенняя Шкура сели разбирать свою тяжбу. Сам Бьяртмар конунг пожелал быть при этом, и давние противники встретились снова в гриднице, где еще валялись плохо выметенные объедки вчерашнего пира, а из углов и с мокрых пятен на дощатых помостах пахло не слишком-то приятно. «Гостей надо поить пивом и брагой в меру! — мысленно посоветовал Вигмар Бьяртмару конунгу. — Безграничное радушие порождает неблагодарность: гости загадят тебе весь дом».

Узнать Оддульва было нетрудно. Возле очага сидел крупный мужчина, когда-то статный и, должно быть, сильный, но теперь выглядевший болезненно и не слишком грозно. Его красивое, с прямым носом лицо было все в морщинах, которые казались преждевременными и оттого производили еще более жалкое впечатление. Пышные длинные волосы Оддульва были седыми, поседела и борода, лишь на подбородке сохранилось несколько запоздалых темных прядей.

— Я благословляю богов, благодарю Одина, Фрейра и Ньёрда, что привели тебя, Бальдвиг сын Свартхедина, невредимым и в срок! — заговорил Оддульв и зашевелился на скамье, словно хотел подвинуться поближе, но почему-то остался на месте. Голос его, как и внешность, отражал и прежнее величие, и нынешний упадок: в нем была то гордая звучность, то надтреснутое старческое дребезжание. — Я разболелся и едва смог приехать на тинг. Я уже боялся, что ты задержишься и мы не встретимся. А это было бы так прискорбно! Я всем сердцем желаю прекращения нашей злосчастной распри!

«Лукавит!» — сразу подумал Вигмар. Если соперники при свидетелях назначают встречу на тинге, а один из них не является, то его и считают проигравшим. Зародившееся было чувство недоверчивой жалости к Оддульву сразу угасло. Нет, не так прост этот немощный старец, и не зря умный Бальдвиг считает его грозным противником. Однако, и деньги за спорную землю он стал предлагать не зря. Больным он не притворяется, а без него, как видно, возглавить Дьярвингов некому.

Обменявшись любезными, но не слишком искренними приветствиями, Оддульв и Бальдвиг принялись наконец за разбор тяжбы. Каждого окружали родичи, помнящие больше поколений предков, чем сама великанша Хюндла с целым котлом знаменитого пива памяти, всевозможные знакомцы, привезенные в качестве свидетелей. Возле Оддульва сидела его жена, Уннгерд хозяйка — высокая женщина со строгим лицом, на котором морщины не спрятали следов красоты. С первого же взгляда она казалась неуловимо похожей на самого Оддульва: должно быть, тридцать совместно прожитых лет сроднили их и научили смотреть на жизнь одними и теми же глазами. По тем обрывочным словам, которыми они обменивались, легко было заметить, что муж и жена понимают друг друга с полуслова.

На концах длинных скамей и на полу расселись хирдманы. Вигмар устроился возле самых дверей и слушал речи одним ухом, то думая о своем, то стараясь отвлечься чужой беседой.

— Ты забыл, Оддульв! — долетали до него голоса. — Когда Торхалла выходила замуж за Торгейра, то было условлено, что если у них не будет детей или если эти дети умрут, не достигнув совершеннолетия, то двор Кремневый Родник достанется Халлю сыну Флоси, тому, что с побережья. И тому уговору были свидетелями Торд с Выдрьего Омута, Торир с Двух Ручьев…

Вигмару вспоминался отец. Подобные речи о тяжбах, условиях свадеб, праве на наследство велись у них дома нередко — к Хроару Безногому, слывшему знатоком законов, люди приезжали за советом издалека. Уж Хроар-то быстро разобрался бы, в чем неведомый Халль с побережья был прав или виноват перед родичами столь же неведомого Торгейра, мужа Торхаллы. Но сейчас Вигмар думал о другом. Как наяву, в его памяти звучали слова: «Запомни, Вигмар сын Хроара! Если твои стихи доведут тебя до беды, я не стану вмешиваться! Род не должен отвечать за глупости одного, которые во вред всем. И если ты натворишь что-нибудь такое, что обесчестит нас — я откажусь от тебя и выбирайся сам, как знаешь!»

Тогда, после памятного пира у Стролингов, Вигмара больно задели эти слова. Мог ли он знать, какое облегчение они принесут ему впоследствии? Как бы он жил, как бы он смел дышать сейчас, если бы думал, что немощному отцу придется отвечать за его дела перед разгневанными, слепыми и глухими от ярости Стролингами? Но им не придется требовать ответа от Хроара Безногого. Он сдержит слово — крепость его воли намного превосходит крепость обездвиженного тела. Он откажется от сына, объявив его вне закона внутри рода, как чуть позже его объявят вне закона по всему племени. Но в этом отречении было благо: отныне Вигмар знал, что он один на свете и отвечает только за себя. И тень его поступков, добрых или дурных, не падет ни на чью чужую голову. Для человека, несущего на плечах режущую тяжесть кровной мести, это и есть наивысшее счастье.

— Но ведь еще на позапрошлом тинге было объявлено, что Хрут Косой отпущен на волю, — долетали до Вигмара обрывки ответной речи, которую держал теперь один из Дьярвингов, тот самый, что носил прозвище Бочка. Его Вигмар отличал по объемистому брюху, а все остальные Дьярвинги, низкорослые, коренастые и русобородые, для него были на одно лицо. — Он стал свободным, а значит, что и виру за него надо было платить как за свободного. А твой родич Гилли предложил всего двенадцать эйриров, как за раба!

— Но Гилли не был на том тинге! — возмущенно крикнул Старкад, как будто и в неявке родича на тинг тоже были виноваты Дьярвинги.

— Но ведь за управителя Гилли, за Торкеля Беспалого, тоже было предложено двенадцать эйриров, — поспешно вмешался Бальдвиг, чтобы не дать спору отклониться в сторону. — Твои родичи, Гуннар, почему-то сочли его рабом, а он рабом не был никогда. И потом еще…

Вигмар поднял руку ко рту и двинул челюстями, с силой подавляя зевок. В чужом месте он плохо спал и не высыпался. Да, мало ему случалось знавать тяжб, запутанных так давно и безнадежно, объединенными усилиями десятков людей, мужчин и женщин, богатых и бедных. Прямо как в древнем кличе по поводу сбора ополчения: «тэн о трелль» — «свободные и рабы».

Из женских покоев выскользнула знакомая фигура йомфру Ингирид, наряженная в новое платье: ярко-синее с двумя красными полосами на подоле. На груди звенели серебряными цепями те самые застежки из приданого кюны Мальвейг, которые Эрнольв привез Бьяртмару. Йомфру Ульврунн тоже была непрочь получить их, но Бьяртмар предпочел отдать их младшей дочери: она тоже обладала в глазах отца обаянием новизны, а кроме того, он собирался позабавиться досадой старшей дочери. В чем вполне преуспел.

Заметив конунгову дочь, Вигмар перестал зевать: ее появление обещало ему что-нибудь забавное. Она устроилась возле почетного сидения, занятого Бьяртмаром конунгом, и сидела поначалу смирно, время от времени бросая на Вигмара загадочные взгляды.

— И вот на этом месте наш корабль безнадежно сел на мель, — сказал Бальдвиг, обернувшись к Бьяртмару конунгу. — И если ты, конунг, не поможешь нам сдвинуться, тут мы и встретим Гибель Богов.

Старый хитрец, похоже, успел задремать за время долгого разбора, поскольку до высоты его почетного сидения долетали лишь обрывки речей, смешанные с дымом очага. Услышав слова Бальдвига, он сильно вздрогнул, выпрямился и глупо заморгал. И Вигмар решил, что конунг все-таки притворяется. Да, это не Метельный Великан.

— А если ты, конунг, увидишь истинную правду в этой длинной саге, то я буду спокоен за будущее своего рода, — продолжал Бальдвиг, голосом выделяя слова «истинную правду» и подразумевая правду свою собственную. — И тогда лишние сокровища станут мне ни к чему. И я спокойно смогу подарить некую золотую вещь, известную тебе, одному хорошему, мудрому человеку, который, надеюсь, навсегда останется в дружбе со мной. И пусть богиня Вар слышит мои слова!

Бальдвиг поднял глаза к небу, словно желая обменяться взглядом с Хранящей Клятвы, а левая рука его скользнула по запястью правой. Оддульв раскрыл рот, Дьярвинги онемели от такой прямоты, но увы — ни у одного из них не было при себе столь же прекрасного золотого обручья, чтобы бросить его на неустойчивые весы конунговой благосклонности.

Вигмар усмехнулся про себя. «О тролли и турсы, теперь придется подарить ему обручье! — бранился Бальдвиг вечером после пира, на котором конунг некстати заметил у него украшение. — А то ведь обидится, и тогда все — заказывай поминальный камень». — «Зато тогда он решит тяжбу в твою пользу!» — старался подбодрить его Вигмар. — «Ха! — отвечал мало утешенный Бальдвиг. — Да это обручье стоит половину той земли! А если еще вычесть все виры… Впрочем, они уже превысили стоимость того дрянного хутора. Его и усадьбой-то не назовешь». — «А как же честь?» — подзадорил Вигмар, чтобы его друг не посчитал последние годы потраченными зря. Но Бальдвиг в ответ лишь вздохнул.

— Мне думается, конунг, что в словах Бальдвига оч-чень много правды! — неожиданно подала голос Ингирид. Изумленные мужчины со всех сторон обернулись к ней, а она продолжала, стараясь сохранять важную невозмутимость, сквозь которую пробивалось шальное ликование. — Ты сам знаешь, что племени раудов приносят вести чужеземцы. И на разбор этой тяжбы боги послали чужеземца. Ведь Вигмар сын Хроара — чужеземец, не так ли? И он — не простой человек. Он славный воин, одолевший мертвого оборотня. Даже я, дочь могущественного конунга, была бы рада видеть его в своей дружине. Он по доброй воле пристал к дружине Бальдвига и стал его человеком — значит боги хотят показать правоту Бальдвига. Не так ли?

Девчонка забавлялась как умела, и в этом она очень походила на своего родителя. В первые мгновения после ее уверенной речи стояла тишина: Дьярвинги не находили слов, чтобы опровергнуть такое неожиданное и остроумное заявление.

— Ну, если уж на тяжбах можно говорить девчонкам, то и я тоже скажу! — рявкнул вдруг голос Ульвхедина ярла.

Никто не заметил, как он появился, но старший сын Бьяртмара стоял на пороге уже некоторое время и слышал речь Ингирид. Его лицо выражало тихое бешенство. Взгляды Оддульва и Уннгерд, брошенные на него, ясно говорили о том, что они-то, как люди разумные и состоятельные, заранее заручились поддержкой Ульвхедина ярла. Глупые, не догадались попросить помощи у его младшей сестры!

— У нас, слава Ньёрду, не один чужеземный гость! — продолжал Ульвхедин, метнув короткий уничижительный взгляд на Ингирид и свирепо глядя на Бьяртмара. И славный конунг поёжился: от всей фигуры наследника исходила такая мощь, что дрогнул бы и камень. — К нам прибыл чужеземец и с другой стороны — Эрнольв сын Хравна! И он предлагает нам от имени Торбранда конунга очень неплохое дело! Наши люди не торговались бы и не убивали родичей друг у друга, если бы земли хватало на всех! Если бы все наше принадлежало нам! Наша земля — на юге! Хватит вам торговаться, как купцы на летнем торгу Эльвенэса! Если вам нужна земля — так возьмитесь за оружие и достаньте себе земли!

Все в гриднице молчали, потрясенные этой речью не меньше, чем предыдущей. И только Бьяртмар конунг ответил сразу — он вовсе не был потрясен.

— Ты, Ульвхедин ярл, сказал слишком много! — проскрипел он со своего почетного сидения, и его лицо, нарочито глуповатое, сразу стало жестким, даже морщины будто бы подтянулись. — Но не маловато ли ты подумал перед этим? Такие дела не решаются одним махом! Чтобы распороть брюхо этому дракону, мало вырыть одну яму![36]

— Эту яму уже давно роют другие! — непримиримо ответил Ульвхедин, глядя в глаза отцу. Он напоминал быка, вздумавшего бодать туман. — Торбранд конунг собирает войско всю осень. В середине зимы он начнет поход, и если мы не присоединимся к нему вовремя, мы не получим ничего! И наши люди всю жизнь будут вспарывать животы друг другу из-за чахлого клочка земли размером с бычью шкуру! Я намерен на этом тинге позвать со мной тех, кто не побоится добыть себе богатства мечом, а не перечнем родичей! И вы присоединяйтесь, — добавил он, бросив взгляд на Дьярвингов и на Бальдвига. — Вам это нужнее всех!

С этими словами Ульвхедин ярл вышел. Оставшиеся слушали, как затихают его тяжелые быстрые шаги, и неуверенно переглядывались.

— Сейчас мы не будем выносить никакого решения, — мудро заметил Бьяртмар конунг. — Нужно будет спросить совета у людей… и у богов, если уж люди не придумают ничего хорошего!

— Наверное, мне уже пора рассказать вашим людям, зачем я приехал! — сказал Эрнольв на вечернем пиру Ульвхедину ярлу. — Я здесь уже несколько дней — достаточно для вежливости, а зимовать здесь, как ты верно заметил, мне некогда. Торбранд конунг ждет меня назад, и мне лучше не задерживаться.

«А не то Хродмар сын Кари убедит его, что я все-таки задумал предательство!» — хотел он добавить, но вовремя смолчал. Раудам вовсе незачем знать, какие сложности ждут его дома.

— По крайней мере, сегодня тебе торопиться некуда, — усмехаясь с тайной горечью, ответил Ульвхедин ярл. — Я уже все сказал за тебя. Правда, не всему тингу, а только конунгу и еще некоторым людям. Но пока этого достаточно. Теперь по тингу поползут слухи. У нас тут долго приходится тянуть сети, прежде чем вытащишь хоть какую-нибудь рыбу. Если сказать им сразу, они испугаются и на всякий случай откажутся. Здесь ведь не Аскрфьорд… Нас давненько не посещали валькирии…

— А когда посещали? — немного рассеянно спросил Эрнольв. Он уже не раз в подробностях обсуждал предстоящий поход с Ульвхедином и Ульврунн, слышал от них и о том, что от Бьяртмара конунга можно чего-то добиться лишь постепенно, но все же не был готов к тому, что Ульвхедин сам начнет дело вместо него.

— Да рассказывают у нас, что лет пятьсот назад одна дочка тогдашнего конунга стала валькирией… или тогдашнего конунга угораздило удочерить валькирию, — хмуро, с оттенком пренебрежения ответил Ульвхедин, словно сам ни капли в это не верит. — И она столько подвигов насовершала… столько дел наворотила, что на пять веков хватило рассказывать. С тех пор все дочери наших конунгов воображают себя валькириями. Даже и Ульврунн вечно лезет не в свое дело, а ведь она, скажу тебе честно, гораздо умнее большинства женщин.

Ульвхедин ярл покосился на свою сестру, сидевшую в середине женского стола, и на его суровом лице впервые за весь вечер промелькнуло что-то похожее на одобрение. А Эрнольв, тоже впервые за вечер, улыбнулся, вспоминая, как Ингирид однажды пыталась «пойти по стопам предков». Еще в прошлом году она как-то заявила, что дочери конунгов Рауденланда становятся валькириями, и потребовала, чтобы ее научили обращаться с оружием. Пока остальные охали и пытались ее вразумить, Халльмунд попросту взял и вручил ей свою лучшую секиру, самую тяжелую. Ингирид тут же попыталась ее поднять в замахе, уронила чуть-чуть мимо своей головы и сразу унялась.

— Эй, Видкунн! — крикнул тем временем Ульвхедин ярл, и его голос пролетел над беспорядочным гулом пиршества, как рев боевого рога над шумом битвы. — Видкунн, бросай пить и спой нам «Песнь о Неистовой»! Эрнольв ярл хочет узнать о нашей древней славе!

Видкунн Сказитель оказался худощавым и длинноволосым стариком. Немедленно выбравшись из-за стола на свободное пространство перед очагом, он тут же принялся за древнее сказание, которое почти все его слушатели знали с детства, но с удовольствием слушали снова.

Один из немногих, кому «Песнь о Неистовой» не доставляла ни малейшего удовольствия, был Вигмар. После дневного разбора тяжбы его вообще не тянуло веселиться. Сидя на пиру, он почти не сводил глаз с Ульвхедина ярла и его соседа-фьялля, уродливого, как тролль. Как восемь троллей, у которых на всех лишь один глаз. Да сожрут его великаны! Земли им захотелось! Давно Вигмару не случалось испытывать такой дикой злости, которую никак не мог усмирить. «Что тебе-то за дело, рыжий? — обращался он с гневными речами сам к себе. — Ты ведь там вне закона! Ты для квиттов — не человек! Какая тебе разница, отберут у них фьялли и рауды землю до Медного озера или не отберут? Тебе там больше не принадлежит ни единого камешка! Это не твое племя. Чужое! А твои теперь — как раз рауды! Чего тебе еще надо? Дочь конунга в дружину зовет! Соглашайся, и еще будешь человеком! И не из последних!»

Вигмар уже понял, что от йомфру Ингирид он сможет добиться всего, чего ему только будет угодно, вплоть до рубашки, сшитой ее собственными, не слишком умелыми руками[37]. Но это его совсем не радовало. Как ему не удавалось, вопреки всем доводам разума, вообразить Рагну-Гейду навек для себя потерянной, так не получалось представить племя квиттов чужим. Он стал чужим для них, но не они для него. Рассудок был бессилен опровергнуть это чувство, оно жило само по себе, как течет вода подо льдом, как бьет ключ на дне озера. Невидимо, но упрямо.

— А дочь того конунга была валькирией, — долетали до Вигмара неспешно льющиеся слова, заглядывали в уши и тут же улетали прочь. — Ее звали Альвкара, и она носилась в битвах над землею и над морем. И вот однажды она увидела с неба, как на высоком кургане сидит…

— Я уже знаю эту сагу, — вдруг сказал над самым ухом Вигмара знакомый девичий голос. — Они все про одно и то же. Сейчас она увидит героя, полюбит его, будет помогать ему в битвах, даже вышьет ему стяг, который приносит победу и смерть, а потом его убьют и она заберет его в Валхаллу. Вот там им наконец-то никто не помешает!

Вигмар не ответил, но поднял глаза, и в них явственно читалась просьба: не будет ли высокородная госпожа так добра, чтобы уйти и не мешать ему слушать сагу?

Но Ингирид не пожелала внять немой просьбе и села на скамью рядом с ним. На ней было все то же нарядное платье, а в лице скользило игривое лукавство: она как будто намекала Вигмару на некий заговор между ними.

— У вас тоже такие рассказывают? — спросила Ингирид, бодрым видом показывая решимость во что бы то ни стало завязать разговор.

— Саги о богах и героях везде одинаковы, — неохотно ответил Вигмар.

Ингирид немного помолчала, потеребила витые золотые браслеты на запястье.

— Впрочем, тебе можно забыть, что там рассказывают у квиттов, — сказала она, придвинувшись ближе к Вигмару и заглядывая ему в глаза. — Ведь ты там убил кого-то, и если ты вернешься, то убьют тебя.

Вигмар промолчал. Высокородная йомфру потрудилась расспросить кого-то о смысле его висы. Может быть, и не только об этом.

— А еще я слышала, что ты женишься на какой-то вдове из рода Окольничьего, — добавила Ингирид.

Вигмар отметил перемену в ее речах: убедившись, что длинных разъяснений от него не добьешься, она перешла к утверждениям, для ответа на которые хватило бы «да» или «нет».

— От меня ты этого слышать не могла, — неохотно отозвался Вигмар. Как ни мало ему хотелось поддерживать этот разговор, он все же не мог смириться с несправедливым утверждением.

— Так это неправда? — с живостью воскликнула Ингирид и повернулась к нему, оперлась ладонью о скамью и подвинулась ближе, как будто намеревалась сесть к нему на колени. Краем глаза она приглядывала, какое впечатление это на него производит, так что неосторожная пылкость вовсе не была случайным следствием увлечения.

Вигмар отодвинулся.

— Никогда не знаешь, где попадешься, — ответил он. — Сегодня ты жених Альвтруд или Хертруд, а завтра тебя обнимет сама Хель.

— Или валькирия! — игриво заметила Ингирид.

— Это, конечно, гораздо приятнее, — обронил Вигмар, глядя на сказителя.

Тот вдохновенно вещал с закрытыми глазами, чтобы вид полупьяных лиц и черных очажных камней не мешал ему смотреть в Широкосинее небо. «Они обручились и любили друг друга очень сильно…»

Ингирид помолчала. Но выдумывать новый повод для разговора ей пришлось недолго.

— Ты хороший скальд, — сказала она.

— Это верно, — спокойно согласился Вигмар. Еще Рагна-Гейда как-то заметила, что ему не носить прозвища Скромный. Зачем отказываться от достоинств, если они действительно есть?

— А ты мог бы сложить стихи обо мне?

Наконец-то йомфру Ингирид добилась своего: Вигмар повернул голову и посмотрел прямо ей в лицо, так пристально и долго, как будто сказанное ею решительным образом переменило его мнение о ней.

— Ты мог бы потрудиться ради меня! — продолжала Ингирид, отлично понимавшая цену своей просьбы. — Я так старалась, чтобы конунг решил эту дурацкую тяжбу в пользу твоего Бальдвига. Он отдаст конунгу золотое обручье, а что достанется мне? Разве моя помощь не стоит награды?

Вигмар вглядывался в ее лицо, стараясь понять, неужели все это говорится всерьез, но в светло-серых глазах йомфру Ингирид отражалась бессовестная, безмятежная самоуверенность. Неужели она и правда не видит ничего дальше своего короткого точеного носика и даже не слышала речи своего сводного брата Ульвхедина? Не слышала, что вслед за ее заступничеством (может быть, как раз из-за него) Ульвхедин ярл призвал раудов к походу на землю квиттов? На землю, которая остается родиной Вигмара, что бы ни случилось.

— Может быть, когда-то я бывал безрассудным, — наконец сказал Вигмар, понимая, что объяснять ей что-либо не имеет смысла. — Но дураком я не был никогда. А только дурак станет сочинять стихи о дочери конунга!

«Не любя ее», — добавил он мысленно, отвернувшись от Ингирид. Конечно, дело не в рождении. Если бы Рагна-Гейда была дочерью конунга, разве бы это его остановило?

— Ингирид! — неожиданно раздался рядом с ними незнакомый низкий голос.

Вскинув глаза, Вигмар обнаружил плечистого одноглазого фьялля совсем рядом и даже разозлился на самого себя: раньше ему не случалось подпускать к себе разных троллей незамеченными. Вспомнить хотя бы тот вечер, когда они потеряли «Оленя»! Острый укол тревоги, точно как тогда, мгновенно поднял Вигмара на ноги. Но фьялля занимал не он, а Ингирид.

— Иди к женщинам, — мягко, но уверенно посоветовал он. — Там Ульврунн сидит в женском покое. Они будут искать тебя.

Голос у него был низковатый, но звучный, и Вигмар даже удивился: он ожидал деревянного скрипения, более подходящего существу с лицом тролля. А этот голос казался красивым и даже молодым. Пожалуй, фьялль был не старше самого Вигмара.

— Ну и пусть ищут! — отмахнулась Ингирид, раздосадованная, что несносный урод помешал такой увлекательной беседе. — Тебе-то что за дело? Иди своей дорогой. Ведь я больше не воспитанница твоего отца, Эрнольв сын Хравна, и твоей обожаемой Свангерде больше не засаживать меня за прялку и за шитье, как рабыню!

В единственному глазу фьялля что-то дрогнуло, но он сдержался и негромко повторил:

— Иди к женщинам, Ингирид. Теперь ты больше не воспитанница моего отца, и своим недостойным поведением позоришь не нас, а Бьяртмара конунга.

Ингирид хотела что-то ответить, резко вдохнула, но запнулась. Похоже, она все-таки растерялась, несмотря на свою самоуверенность. Сейчас она ощущала себя одинокой перед двумя мужчинами, которые оба ей не сочувствовали. Стремительно поднявшись, она метнулась прочь и выбежала из гридницы.

Эрнольв сын Хравна проводил ее глазами, а потом посмотрел на Вигмара. Тот все так же стоял возле скамьи. Фьялль помедлил, точно в нерешительности, потом слегка повел рукой, приглашая Вигмара снова сесть. Взгляд его был пристальным и каким-то выжидающим, как будто он не мог решить, на каком языке обратиться к собеседнику.

— Я вижу, ты не слишком мне рад, — наконец произнес фьялль.

— А почему я должен тебе радоваться? — со скрытым вызовом ответил Вигмар. Конечно, он готов был сказать одноглазому троллю спасибо за избавление от Ингирид, но тот мог бы продлить свою доброту и избавить Вигмара также и от себя самого. — Когда я в последний раз встречался с племенем Рыжебородого, один Тор меча пытался меня убить. Он был похож на тебя как родной брат…

Фьялль вздрогнул и впился единственным глазом ему в лицо.

— Только у него было два глаза, — окончил Вигмар.

Эрнольв перевел дух, поняв, какое сходство тот имеет в виду. При этом он испытал разом облегчение и разочарование. Ему тоже не слишком хотелось разговаривать с неприветливым рыжим квиттом, но смутное чувство толкало к нему, и Эрнольв буквально лелеял надежду узнать хоть что-нибудь о своем «побратиме», имя которого назвал ему тролль из Дымной Горы. Рунный полумесяц был теплым, подсказывая, что он на верном пути.

— Теперь у нас таких много, — сказал Эрнольв, криво улыбаясь уголком рта. — И все это, между прочим, дело рук вашей, квиттинской ведьмы.

— Давай не будем, а? — с ленивой досадой предложил Вигмар. — Вот если опять сойдемся дружина на дружину, тогда и посчитаемся, кто кому и чего должен. А здесь ты один и я один, и мне с тобой делить совершенно нечего. Пусть конунги и ярлы считают обиды… Ах, да! Я забыл. Ты ведь тоже ярл, да еще и родич Торбранда конунга. Не то что я, бедный изгнанник. Если меня не объявили на Остром мысу вне закона, то это случится в ближайшие дни. Так что ты подумай, о смелый ясень секиры: стоит ли тебе сидеть рядом с убийцей?

— Я слышал, что ты там у вас кого-то убил, но мне нет дела до ваших раздоров, — сказал фьялль и сел на то место, которое только что занимала Ингирид. Вигмар уселся рядом. — Не думай, что я хочу причинить тебе какой-то вред. Ничего подобного.

Он помолчал. Вигмар ждал продолжения.

— Я хочу только одного… — снова заговорил фьялль, глядя то на Вигмара, то куда-то в стену. — Скажи, а не знаешь ли ты такого человека — Эггбранда сына Кольбьёрна?

От неожиданности Вигмар вздрогнул и чуть не свалился со скамьи. Раздайся над ним гром небесный, явись сам Один с двумя воронами на плечах — он и то не был бы так потрясен. И потрясение было не из приятных. Откуда фьялль может знать об Эггбранде?

— Почему ты спрашиваешь меня об этом? — резко спросил Вигмар. При этом он невольно впивался взглядом в глаз фьялля с такой силой, как будто хотел выколоть и его тоже.

— Я вижу, это имя тебе знакомо. — Фьялль, похоже, не удивился потрясению своего собеседника.

— Возможно, — холодно ответил Вигмар, отчаянным усилием взяв себя в руки. — Но откуда оно может быть знакомо тебе?

Фьялль помедлил, потом повел широкими плечами.

— Мне думается, это этот человек — квитт, — ответил он наконец. — И так сложилось, что мне очень нужно встретиться с ним. Я подумал, что ты… Ты ведь тоже из квиттов…

Вигмар перевел дух: фьялль, похоже, знал гораздо меньше, чем показалось сначала.

— Возможно, что он из квиттов, — почти спокойно ответил Вигмар. — Но ведь не все квитты знакомы между собой. В этом ты можешь мне спокойно поверить.

— И все же мне сдается, что я не ошибся и ты знаешь того человека, — не слишком напористо, но упрямо настаивал фьялль. — Эггбранда сына Кольбьёрна. Мне думается, что ты мог бы помочь мне его найти. Если захочешь, конечно. А я мог бы тебя отблагодарить… как ты захочешь.

Вигмар видел, что его собеседник не славится красноречием и подбирает слова с определенным трудом. Он как будто сам не знал, что именно хочет сказать.

— Квиттов довольно-таки много, — наконец ответил Вигмар. Тролли их знают, что могло связать фьялля с Эггбрандом, но, в конце концов, в этом нет ничего невероятного. Доблестный сын Кольбьёрна успел прожить на свете целых тридцать лет и повидать множество разных людей. — И далеко не все квитты знакомы друг с другом. С чего ты взял, что я знаю твоего приятеля?

— Он мне не приятель! — резко ответил фьялль, и его единственный глаз так свирепо сверкнул, что Вигмару стало любопытно. Вот кого ему сейчас не хватало, так это Эггбрандова кровного врага. Очень было бы кстати! — Но я очень хочу найти его, — тихо и убежденно добавил Эрнольв, опираясь локтями о колени и глядя в пол. — Очень хочу. И мне почему-то кажется, что ты можешь мне в этом помочь.

— Может быть, — задумчиво протянул Вигмар. — Может быть, ты и сможешь его найти.

Фьялль поднял голову и посмотрел на него. Его глаз был полон такого тревожного, серьезного ожидания, что Вигмару стало жаль его разочаровывать. Но что поделать?

— Для этого тебе придется всего лишь спуститься в Хель, — продолжал Вигмар и для ясности указал пальцем в пол. — Думаю, та великанша у моста пропустит тебя без вопросов.[38]

Но фьялль не обратил внимания на колючку, торчащую из этих слов. Он продолжал смотреть на Вигмара, как будто ждал еще каких-то разъяснений.

— Он умер? — повторил Эрнольв, хотя слова Вигмара могли иметь только один смысл. А Вигмар удивился: это известие не вызвало у фьялля ни горя, ни радости, а только изумление. Можно подумать, что Эггбранд сын Кольбьёрна считался бессмертным. — Ты был при этом? Ты видел своими глазами?

— Более чем, — мягко заверил Вигмар. — Не будет даже преувеличением сказать… Видишь ли, я как раз держал в руке копье, а Эггбранд поскользнулся и упал. Он, видишь ли, очень спешил обнять мою сестру, не спросив, насколько ей это понравится. Так что я совершенно уверен в его смерти. Наконечник было видно со спины. Вот только на погребении его мне побывать не пришлось. Сам понимаешь почему. Не маленький.

Это было вполне исчерпывающее объяснение, но фьялль все еще смотрел на Вигмара, как будто тот был вещей вёльвой и повествовал ему о новом порядке будущей гибели мира. Вигмар даже усомнился, а не оглох ли внезапно его собеседник.

— Не может быть… — вдруг сказал Эрнольв. — Я бы знал…

При этом он схватился за грудь, и Вигмар посочувствовал: такой молодой, сильный на вид, а сердце уже больное. Впрочем, «гнилая смерть» оставляет свои гибельные следы не только на коже.

Фьялль поднялся и пошел прочь. Через несколько шагов он обернулся, благодарно кивнул Вигмару и вышел из гридницы. И Вигмар проводил его глазами гораздо внимательнее, чем недавно Ингирид. Он понимал, что не понимает чего-то очень важного. Смерть Эггбранда сына Кольбьёрна не могла иметь никакого отношения к войне фьяллей и квиттов… А что еще может так волновать родича Торбранда конунга?

От изумления Вигмар забыл почти обо всем: и об утренних происшествиях, и об Ингирид. Почему-то было жаль уродливого фьялля, убитого известием больше, чем он хотел показать. И еще больше было жаль себя. До сих пор Вигмар старался не поддаваться гнусному чувству жалости к самому себе, потому что от нее человек раскисает и расползается, как краюха хлеба под сильным дождем. Но сейчас ему нестерпимо постылы сделались эти рауды со своим дурацкими косами на затылке, и их мерзостный конунг, и его дочь, словно странная беседа с фьяллем освободила чувства, которые он все эти долгие дни загонял в самую глубину души. Фьяллю, по крайней мере, есть куда вернуться, и дома его хоть кто-то ждет. Вигмару нестерпимо хотелось оказаться дома, увидеть Рагну-Гейду, услышать ее голос. Однажды так уже было, прошлой зимой. Тогда он не выдержал, придумал какое-то пустяковое дело к кузнецу Хальму и отправился в Оленью Рощу. Сейчас ничего такого не придумал бы и сам Отец Колдовства…

К счастью, долго размышлять в одиночестве Вигмару не дали. Бальдвиг, окончив игру и уступив место у тавлейной доски другому, подошел к Вигмару и уселся рядом. Лицо его выражало явное любопытство.

— Я вижу, тебе не грозит заскучать! — проговорил он. — На какой день назначен ваш поединок?

— Какой еще поединок? — Вигмар к такому вопросу не был готов.

— Как — какой? Разве он не собирается отомстить тебе за обиду? Ты, как я видел, не слишком почтительно обходился с Ингирид.

— А! — Вигмар усмехнулся. Он уже успел позабыть, с чего началась его беседа с этим более чем странным фьяллем. — Нет. Мы говорили о другом.

— А о чем же ты говорил с самой Ингирид? Уж не звала ли к себе в дружину? Вся усадьба об этом толкует.

— Нет, не звала. Она предложила мне еще более потрясающий подвиг. Она хотела, чтобы я сложил о ней стихи.

Бальдвиг тихо просвистел.

— Да она сумасшедшая! Но ты ее не слушай! — вдруг с тревогой попросил он, перестав улыбаться. — Я знаю, что умелый скальд всегда рад показать свое искусство, но поверь моему опыту — это не тот случай.

— А я и не собираюсь, — равнодушно обронил Вигмар.

— А ведь, наверное, складывать стихи о женщине трудно? — Бальдвиг покосился на него с тайным лукавством.

Вигмар пожал плечами:

— Не намного труднее, чем о морских походах и сражениях. Здесь дело в другом. Можно выучить наизусть сто кеннингов и сто хендингов, но стихов не будет, если не будет… Если ты не будешь на самом деле верить, что эта женщина достойна стихов.

— А ты, я полагаю, такую женщину знаешь? — Бальдвиг вздохнул. — Наверное, мне не стоит думать о твоей свадьбе с Альвтруд?

Вигмар покачал головой. Он даже не помнил сейчас, кто такая Альвтруд. Через всю гридницу глядя на далекий огонь очага, Вигмар видел совсем другое: тот черный камень, возле которого они стояли с Рагной-Гейдой, ее изумленный, восхищенный взгляд на пиру, поймав который он чуть не задохнулся от счастья, впервые отчетливо поверив, что сможет быть наяву, не в мечтах, любим этот девушкой. Ему не требовалось складывать стихов, чтобы приворожить ее: стихи сплела сама Фрейя и шептала по ночам, навевая им сны друг о друге. Только теперь, потеряв надежду на счастье, Вигмар сложил эти стихи, надеясь выбросить боль и любовь из души. Напрасно — он лишь убедился, что они срослись с сердцем и умрут только вместе с ним.

— негромко произнес Вигмар, обращаясь не столько к Бальдвигу, сколько к собственной памяти, которая, как Старый Олень в своем закрытом от света кургане, все перебирала свои сокровища и не могла насытиться их драгоценным блеском. Он сам наслаждался звучанием собственного стиха, и каждое слово казалось весомым, как молитва к божеству, которое слышит тебя.

Вигмар замолчал, продолжая смотреть на пламя очага. Что-то сдвинулось в его душе, ему даже стало легче дышать. В нем самом обновилось что-то важное. Не зря говорят, что искусно сплетенные стихи обладают волшебной силой. Но чтобы жить, стихи должны быть произнесены вслух. Им мало быть просто сложенными в тайных мыслях. Какой плод принесет росток, еще не проклюнувшийся из-под земли? Стихи должны расцвести в устах, их должны слышать если не люди, то хотя бы земля, море, небо. И это уже очень много.

Шумный пир в гриднице Лейрингов был в разгаре. Племя квиттов веселилось на обручении молодого Вильмунда конунга и йомфру Ингвильды, дочери Фрейвида хёвдинга. Напрасно надеялись Лейринги выдать свою Мальфрид за наследника Стюрмира конунга, а богатую наследницу Ингвильду сосватать для Аслака. Арнхильд и Кольбьёрн злорадствовали в душе, радуясь посрамлению Лейрингов, которых успели невзлюбить. А Рагна-Гейда то и дело посматривала на невесту. Конечно, высокородной девице не пристало выставлять свои чувства напоказ и хохотать, как рабыня, которой хозяйка подарила свою старую рубаху, но уж слишком невеселой выглядела Ингвильда дочь Фрейвида. Красивая, стройная девушка с мягкими светлыми волосами, богатством наряда уступающая разве что кюне Далле, сидела молча и почти неподвижно, а на ее миловидном лице застыло строгое выражение, в котором Рагне-Гейде мерещилась тайная решимость.

— Видишь, какая она гордячка? — шептала Рагне-Гейде на ухо обиженная Мальфрид. — Я ее терпеть не могу: никогда даже слова не скажет! Фрейвид еще четыре года назад хотел выдать ее за конунга, когда тот овдовел, а ведь ей всего-то было тогда четырнадцать зим! Этот Фрейвид — такой пройдоха! Но она-то своего добилась! Женихов меняет, как ремешки с башмаков! У нее был какой-то фьялль, а он переболел «гнилой смертью» и стал страшнее тролля! Но такие люди своего не упустят! Не успел конунг решиться на войну с фьяллями — она уже прежнее забыла и поймала Вильмунда!

Рагна-Гейда усмехнулась: до чего нелепой она стала! Целыми днями думая только о себе и Вигмаре, она почти пропустила объявление войны. Со скалы Престол Закона было объявлено, что фьялли приплывали разорять западное побережье и наверняка пойдут снова, а Стюрмир конунг прямо с тинга отправляется к слэттам, чтобы просить помощи и поддержки у Хильмира конунга. Обо всем этом очень много говорилось на тинге, но Рагне-Гейде даже захватывающие разговоры о набеге фьяллей на западное побережье напомнили только рассказы о том, как Вигмар и Гейр потеряли «Оленя». Для нее не существовало ничего, кроме Вигмара.

Не слушала Мальфрид, Рагна-Гейда смотрела в огонь, пылающий в ближайшем к женскому столу очаге, и пляска пламени увлекала ее, заставляла забыть о шумной гриднице, о толпе незнакомого народа, которая в первые дни так утомляла, даже о близкой войне, которая начнется не где-нибудь, а в ее родных местах на Квиттинском Севере. Огонь смывал с ее души тоску и горечь; в биении пламенных языков она видела рыжие косы Вигмара, блеск его желтых глаз. Живящее тепло сильным потоком стремилось к Рагне-Гейде, овевало ее лицо, проникало в каждую частичку тела, и она уже ощущала себя такой же легкой, свободной, вездесущей, как само пламя. Горячие ветры летели сквозь нее, и она летела с ними над миром; сотни голосов шептали ей что-то таинственное, важное, утешающее; голос Вигмара, живой и теплый, приблизился откуда-то издалека и шептал что-то ласковое, убеждая, что вражда и горе сгорят, что все еще будет хорошо… Рагна-Гейда разбирала лишь отдельные слова, но они были так прекрасны, правдивы и близки, что она не могла счесть их пустым обманом мечты.

— Ты чего? — голос Мальфрид вдруг вырвал Рагну-Гейду из упоительного пламенного облака, и она очнулась, сильно вздрогнув. Шум, краски и суета пира обрушились на нее, и она глубоко вздохнула, с трудом приходя в себя. — Ты на что там засмотрелась? — продолжала любопытная Мальфрид. — На обручье? Да, второго такого на свете нет. Должно быть, его ковали темные альвы. Или ты смотришь на самого Вильмунда? Правда ведь, он очень хорош?

Мальфрид без особого стеснения заглянула в лицо Рагне-Гейде, но та лишь попыталась улыбнуться, не находя слов. Ни молодой Вильмунд конунг, ни золотое обручье чудной работы, которое ему от имени дочери преподнес Фрейвид хёвдинг, не привлекли ее внимания. Она просто не замечала их.

Взгляд ее упал на лицо Ингвильды дочери Фрейвида, сидевшей все так же спокойно и безучастно, словно и не ее обручение так шумно и радостно, с обилием кубков богам и пенящимся бахвальством, с каким-то лихорадочным весельем, как в предчувствии конца, празднует сейчас племя квиттов. Ее жених был молод, красив, знатен, доблестен, но Ингвильда тоже смотрела в огонь. И ее замкнутое лицо вдруг показалось Рагне-Гейде близким, потому что было понятным. В нем она увидела отражение своих собственных чувств и догадалась: невеста конунгова сына не больше радуется сговору, чем сама Рагна-Гейда радовалась обручению с Атли. Ингвильда дочь Фрейвида предпочитала того фьялля, который после «гнилой смерти» стал уродливее тролля. И от этой догадке Рагне-Гейде стало легче. Все-таки не она одна такая… такая нелепая, неразумная, бессовестная, способная хотя бы в сердце своем идти наперекор роду и целому племени, любить того, кого любить нельзя.

И разве эти две девушки были виноваты в том, что человеческое сердце переросло тесную одежду родовых законов и человеческая душа набралась достаточно сил для того, чтобы встать с огромным и сложным миром лицом к лицу, не прячась за спинами родичей и предков? Встать — да. Но выстоять ли?

Ночью, когда все в женском покое кюн-флинны Ульврунн уже спали, Катла, служанка, осторожно разбудила Ингирид.

— Проснись, кюн-флинна! — шептала она в самое ухо своей грозной повелительницы. — Я должна тебе кое-что рассказать.

— Чего ты хочешь? — гулким со сна голосом пробурчала недовольная Ингирид. — Дурища, не можешь до утра подождать?

— Послушай… Только тише! — взмолилась Катла. — А не то кто-нибудь услышит!

— Да что такое? Ты что-то видела? Ты выходила? — опомнившись, прошептала Ингирид. Сквозь бревенчатую стену до женского покоя долетал шум пира, который продолжался в гриднице, и любопытство одолело сонливость. — Ну, рассказывай!

— Я слышала, о чем Окольничий говорил с квиттом, когда ты от них ушла!

— Ну! О чем? Говори скорее, не тяни! — загоревшись, Ингирид тряхнула служанку за плечо. Любая мелочь, касавшаяся рыжего квитта, стоила того, чтобы проснуться среди ночи.

— Они говорили… Квитт рассказал стихи, которые он сложил о тебе!

— Не может быть! — восторженно ахнула Ингирид и помолчала, прижав кулак к забившемуся сердцу.

По телу побежала дрожь, ей стало страшно и весело, как будто она увидела дух. Стихами не столько воспевают, сколько привораживают. Ах, как хотела бы она сама уметь складывать стихи, чтобы приворожить его, этого наглеца! Тогда-то он не посмел бы смотреть на нее так, как будто она старая надоедливая троллиха! Но, если он все-таки это сделал, значит, он не так к ней равнодушен, как хочет показать! Ингирид очень хотелось, чтобы кто-нибудь полюбил ее сильно-сильно, совершал ради нее подвиги, убивал десятки и сотни врагов, захватывал много добычи и присылал ей в подарок целые сундуки серебра, связки мехов, толпы рабов, и еще много-много всякого. Она села бы, как Брюнхильд, в середину огненного кольца, если бы ждать там великого героя не было слишком скучно. Никто не превзойдет жадным тщеславием юную деву знатного рода, которая одарена приятной внешностью и живым нравом. Осознав себя женщиной, она хочет видеть у своих ног целый свет. И особенно тех, кто по глупости и упрямству не хочет признать ее несравненных достоинств.

— Расскажи скорее! — с нетерпеливой горячностью шепнула Ингирид и опять тряхнула Катлу за плечо. — Что было в этих стихах?

— Я плохо помню, — смущенно шепнула служанка. — Там было много про тебя, он тебя называл Труд обручий еще Суль… Нет, про Суль не то, не про Суль, а то, что без тебя ему нет света от солнца или звезд, я так поняла. А еще что ему не жаль жизни отдать за тебя. Это я запомнила: жизнь отдать не жаль за деву. Так хорошо, так складно!

— Ну, а еще что?

— А больше я не помню, — разочарованно доложила Катла. — Там было много, целых две висы, и все так складно! Пока я слушала, было так красиво, а теперь — не помню…

— И ты молчала, негодяйка! — вдруг яростно прошипел с соседней лежанки голос Уннгерд, жены Оддульва, и обе девушки разом вздрогнули.

Уннгерд проснулась еще от первых восклицаний Ингирид и все это время лежала, потрясенная и разгневанная. Вот до чего дошел этот негодный квитт, привезенный сюда этим негодным Бальдвигом! А может, Бальдвиг и привез его для мерзкого колдовства — чтобы приворожить конунгову дочь, насочинять хулительных стихов про весь род конунга и про всех добрых людей заодно! Недаром же у него глаза как у оборотня! Уннгерд с трудом сдерживалась, понимая, что если подаст голос слишком рано, то гусыня Катла от страха онемеет и узнать что-то толком будет гораздо труднее.

— У, родня великанов! — досадливо шепнула Ингирид. Она старалась сохранить самообладание, но была напугана. При всем своем легкомыслии она понимала, как много неприятностей принесет ей огласка Вигмаровых стихов.

— Глупая, негодная курица! — возмущалась Уннгерд, откинув одеяло и спуская ноги с лежанки. — И ты молчала до самой ночи! Нужно было сразу, как только он сказал свои троллиные стихи, кричать и звать людей в свидетели! А ты и рада, что твою госпожу заворожил какой-то квиттинский оборотень! Чтоб тебя тролли взяли с ним заодно!

Женщины, разбуженные голосами, поднимали головы, ничего не видя в потемках и не понимая спросонья, что случилось и за что жена Оддульва бранит служанку. Кто-то на всякий случай кинулся будить кюн-флинну Ульврунн, спавшую с мужем в отдельном маленьком покое. А Уннгерд уже натянула верхнюю рубаху и шарила по скамье в поисках платья.

— Давай скорее одеваться, ведьмино отродье! — покрикивала она на растерявшуюся Катлу. — Где мои застежки! Давай покрывало! Я всю усадьбу на ноги подниму! Конунг все узнает!

— Ах, Уннгерд, не надо! — вскрикнула Ингирид. Чем лучше она осознавала смысл происходящего, тем крупнее и грознее делались ожидаемые неприятности. — Не надо! Он ничего плохого не сказал! Я сама его просила сочинить стихи обо мне!

— Молчи, глупая! — оборвала ее Уннгерд. — Ты сама не знаешь, какое зло зовешь на свою голову! Ты-то, может, и просила, с тебя станется! А он и рад! Ты хочешь потерять красоту и разум и совсем пропасть? Хорошо же воспитали тебя эти фьялли! Ты хочешь опозорить и себя, и весь свой род заодно!

На этом дрожащие руки Катлы кончили закалывать ей платье и головное покрывало. Оборвав речь на полуслове, Уннгерд выбежала из девичьей. И Ингирид тут же вскочила.

— Одеваться! — крикнула она Катле. Служанка готова была плакать от растерянности и страха, но Ингирид дочери Бьяртмара эти презренные чувства были неведомы. — Скорее!

Вигмар уже казался Ингирид ее законной собственностью, которую злые люди по вредности хотят у нее отнять. Но Ингирид не зря мечтала стать валькирией — не в ее обычае было сдаваться без борьбы. Отвоевала же она себе золоченые застежки кюны Мальвейг! Ингирид не имела привычки раздумывать, но и глупой не была: в ее голове мелькали обрывочные, но довольно верные мысли о том, что Бьяртмар конунг любит забавляться и забавой ему может послужить не обязательно смерть Вигмара. Главное — направить его в нужную сторону. При всем внешнем несходстве Ингирид все же была родной дочерью Бьяртмара и сумела за несколько дней неплохо разобраться в его нраве.

Пир в усадьбе конунга еще продолжался, везде горели огни, звучали хмельные голоса, в сенях уже кто-то боролся, а в углу несчастный, не в меру угостившийся брагой, маялся, извергая все съеденное обратно. В шуме и беспорядочном движении далеко не все быстро поняли, что случилось. Ворвавшись в гридницу, даже Уннгерд на миг растерялась: здесь едва ли был хоть один трезвый. Ульвхедин ярл спал прямо на полу возле очага, но Бьяртмар конунг сидел на своем месте так же прочно, как всегда. Он-то не слишком усердствовал в битве с пивом и брагой — гораздо веселее ему было сохранять трезвую голову и потешаться пьяными выходками верной дружины.

— Конунг! — Уннгерд устремилась к нему. — Конунг, открылось страшное дело!

— Ну, ну? — Бьяртмар, ничуть не удивленный, заинтересованно наклонился к женщине. Он даже обрадовался ее появлению, поскольку от дружины уже было мало толку, а спать еще не хотелось.

— Твоей дочери и твоей чести грозит опасность! — взволнованно восклицала Уннгерд.

— Ой! — От удовольствия Бьяртмар передернул костлявыми плечами, потер коленки одну об другую, но тут же постарался принять величественный вид. — Которой дочери? Кто питает к ним преступную любовь?

— Кюн-флинне Ингирид!

— Не слушайте ее! — раздался вопль от порога, и в гридницу влетела сама упомянутая дева. В полутьме она споткнулась о чье-то бесчувственное тело, врезалась в стол, но удержалась на ногах и подскочила к почетному сидению конунга. — Все это неправда! — пылко заявила она, сверкающими глазами глядя в лицо Бьяртмару.

— Что именно неправда? — похихикивая, спросил конунг, знаком велев Уннгерд молчать.

— Все, что сказала эта женщина! — не задумавшись, отрезала Ингирид.

— А она еще ничего не сказала! — подал голос кто-то из наименее пьяных гостей.

— Но я скажу! — Уннгерд упрямо тряхнула головой. — Твои гости, конунг, плоховато благодарят тебя за гостеприимство! Бальдвиг Окольничий не такой уж хороший друг тебе, как хочет показать!

— Что такое? — Между сидящими и лежащими гостями пролез Бальдвиг. Весь этот вечер он провел, скорбя о вечной разлуке с золотым обручьем, и уже собрался пойти спать, а тут вдруг… Бальдвиг недоуменно оглянулся на Вигмара, который тоже не ложился, прислушиваясь, не скажут ли еще чего интересного о квиттинской войне.

— Вот он! — Уннгерд возмущенно ткнула пальцем в Вигмара, как будто надеялась проколоть в нем дыру. — Вот этот гнусный человек!

— Послушай, ива застежек… — негодующе начал Бальдвиг, но Уннгерд не дала ему продолжить.

— Пусть все люди послушают! И конунг пусть послушает! А ты, Бальдвиг, расскажи, как сегодня вечером твой квитт говорил стихи о кюн-флинне Ингирид, а ты слушал!

Те из гостей, кто еще что-то соображал, изумленно охнули. На пороге гридницы показались Ульврунн и ее муж Ингимунд Рысь.

— Я? — Бальдвиг был так изумлен, что не сразу сообразил, о чем шла речь. Недавний разговор с Вигмаром уже порядком выветрился из его памяти, как не стоящий особого внимания. — Какие стихи об Ингирид? Женщина, ты с ума сошла!

— Я как раз в здравом уме! А вот ты! Ты смеешь называть себя другом конунга, просить у него помощи в тяжбах, а сам сочиняешь стихи о его дочери!

— Я в жизни не сложил двух толковых строчек! — изумленно отозвался Бальдвиг, в многочисленные умения которого стихосложение не входило. — Вигмар, ты…

«Ты что-нибудь понимаешь?» — хотел он спросить и не спросил. Едва лишь бросив взгляд на напряженное лицо квитта, Бальдвиг понял: Вигмар знает, о чем идет речь. И тут же вспомнил сам. «Наверное, сочинять стихи о женщинах трудно?» — «Не труднее, чем о морских походах и битвах». И какой тролль их обоих потянул за язык! Ведь и пьяными не были!

— Это неправда! — поспешно повторил Бальдвиг. Он старался сохранять спокойствие, но все же не мог подавить тревожного волнения, его черные брови дергались. — Вигмар вовсе не сочинял стихов о кюн-флинне!

— Сам Локи позавидует твоему лицемерию и коварству! — с негодованием воскликнул Оддульв, которому жена наконец-то дала вставить слово. И теперь он был возмущен не меньше нее, учуяв случай перетянуть благосклонность конунга на свою сторону и тем поправить дело о спорной земле. — Я сразу угадал, зачем ты притащил сюда этого квитта, этого убийцу! Я думал, что тебе нужна моя жизнь и мое добро, но ты метил еще дальше! Окольничий! Ты задумал поохотиться на птицу, которой нет дороже в земле раудов! Ты привез этого колдуна, чтобы он приворожил дочь конунга! Но это вам так не пройдет! Вас заставят расплатиться за все!

Толпа шумела изумленно и грозно; еще не разобравшись, многие в пьяной удали уже тянулись к оружию. Решительно раздвигая людей, к сидению конунга пробралась кюн-флинна Ульврунн.

— Да расскажите наконец, что случилось! — потребовала она. — Что вы мечетесь и бранитесь, как стая троллей в полнолуние!

Оддульв открыл было рот, но задохнулся: гневные крики истощили его силы, ему требовалась передышка. Бьяртмар конунг захихикал. Этим вечером он уже и не надеялся так повеселиться. Ульвхедин ярл, разбуженный наконец кем-то из своих хирдманов, с трудом сел и мотал головой, постепенно приходя в себя.

Теперь гридница была светла от множества факелов и полна людей: разбуженное шумом, сюда собралось чуть ли не все население усадьбы, кое-как одетое и растрепанное. В задних рядах, которым было плохо слышно, строились предположения одно удивительнее другого: от неожиданного обручения кюн-флинны Ингирид до очередного набега кваргов, с которыми у раудов были такие же нехорошие отношения, как между фьяллями и квиттами.

— Говори ты! — велела Ульврунн жене Оддульва. — Ведь это ты первой подняла шум?

— Я, Уннгерд дочь Хьяльти, утверждаю, — строго и отчетливо начала та, как будто говорила речь перед всем тингом. — Утверждаю, что Вигмар из племени квиттов, человек Бальдвига Окольничьего, сложил стихи об Ингирид, дочери Бьяртмара конунга, чтобы колдовскими чарами привлечь к себе ее любовь и погубить ее. Отвечай, что это не так, Бальдвиг Окольничий, если можешь!

Стоявшие поближе возбужденно загудели. Ладно бы, если бы открылся умысел об убийстве, этим мало кого можно удивить. Но при разговорах о колдовских чарах, да еще и чарах любовных, у всякого, если он не каменный великан, холодной жутью сожмется сердце. Люди попятились от Вигмара. Его лицо с жестко сомкнутым ртом и блестящими желтыми глазами вдруг показалось страшным не по-человечески. Его звали оборотнем… А может, и в самом деле?

— Откуда ты взяла это, Уннгерд дочь Хьяльти, и кто может подтвердить твои слова? — сурово спросил Бальдвиг. Он уже взял себя в руки и готов был защищаться всеми доступными средствами.

— Мои слова может подтвердить Катла, — ответила Уннгерд уже чуть тише, не с таким гневным напором в голосе. Слов служанки маловато для такого серьезного обвинения, тем более что она запомнила всего один кеннинг и одну полную строчку.

— Служанка! — со всем возможным презрением повторил Бальдвиг. — Зато я сам утверждаю, что в этих стихах не было ни единого намека на кюн-флинну Ингирид. Они были сложены совсем о другой женщине. О невесте Вигмара, которая осталась на Квиттинге.

— А кто может подтвердить это? — воскликнул Оддульв. — Где эта женщина и где ее родня, которая нам подтвердит, что квитт имеет право складывать о ней стихи? Где они? Пусть они придут и подтвердят твои слова при свидетелях!

— Ты сам знаешь, Оддульв, что просишь невозможного! — ответил ему Бальдвиг. — Но разве служанка может подтвердить иное? Разве в тех стихах были слова, указывающие на кюн-флинну Ингирид?

— Может быть, ты повторишь нам эти стихи? — Уннгерд ужалила его ядовитым взглядом

— М-м… Я не помню всего… — признался Бальдвиг. — У меня не слишком-то хорошая память на стихи. Но ведь можно спросить… Пусть сам Вигмар повторит их.

Все опять посмотрели на Вигмара. Он был внешне спокоен, но в душе его кипело негодование на самого себя — не мог промолчать со своими стихами! Дома, поблизости от Рагны-Гейды, ему и то удавалось сохранить побольше здравого рассудка! Нет бы ему отказать Ингирид и на этом успокоиться! Дочь Бьяртмара все же принесла ему несчастье своей дурацкой просьбой, хотя он и не думал ее выполнять.

— Я слышал, как Ингирид просила его сложить о ней стихи, — подал голос один из Дьярвингов. Вигмар не помнил, Стейн его зовут или Амунди, поскольку все Дьярвинги для него были на одно лицо. — Я только раньше не хотел говорить, поскольку просьба не из самых подходящих…

— И что он ей ответил? — спросило сразу несколько голосов.

— Что он не такой дурак, — с некоторым смущением доложил Стейн.

Кое-кто в задних рядах засмеялся. Но большинство понимало, что тут не до смеха.

— Ну, Вигмар, ответь же им! — воскликнул Бальдвиг. — Повтори им эти стихи, и они поймут, что это о ком угодно, но не об Ингирид!

— Если люди очень хотят враждовать, то их не убедят никакие слова, обладай ты хоть красноречием самого Одина! — ответил Вигмар. — Мои стихи были сложены о другой женщине. Она осталась далеко отсюда. А складывать висы для Ингирид дочери Бьяртмар я даже не помышлял. Пусть богиня Вар слышит меня.

— Может быть, он складывал висы и о другой женщине! — не сдавалась Уннгерд. — Но кто, кроме него самого, нам поручится, что он не складывал висы об Ингирид?

— Ха! — с негодованием воскликнул Бальдвиг и хлопнул себя по бедрам. — Это уже неразумно! Гнев — плохой советчик! Если так рассуждать, то кто поручится, что ты и твой муж не складывали хулительных стихов про меня или про самого конунга?

— Конунг! — воззвали разом Оддульв и Уннгерд. — Долго ли ты будешь слушать эти позорные речи!

— В самом деле, отец! — повысив голос и грозно хмуря брови, сказала кюн-флинна Ульврунн. Она достаточно хорошо знала своего отца, чтобы обращаться к нему лишь в крайних случаях, а сейчас был именно такой случай. — Люди хотят услышать твое решение.

— Это правда? — спросил Бьяртмар у самого Вигмара.

Удивительное дело: голос конунга звучал не грозно, буднично и даже мягко, но Вигмар вдруг почувствовал странное оцепенение в душе и в теле. У него просто не хватило бы воли солгать: голос конунга проникал в самую душу и наполнял уверенностью, что и взгляд его проникает так же свободно. К счастью, Вигмару ничего не приходилось скрывать.

— Нет, это неправда! — уверенно ответил он. — Мне случалось сочинять стихи о женщине, но не о твоей дочери и вообще ни об одной женщине из племени раудов.

— Так значит, это почтенные люди лгут? — невинно спросил конунг и повел бледной длиннопалой рукой в сторону Оддульва и Уннгерд.

Вигмар ощутил себя в ловушке, но сдаваться не собирался.

— Эти почтенные люди не поняли, — твердо сказал он и бросил взгляд на Оддульва. — Служанка не смогла запомнить ни одной строчки, но почему-то решила, что это — о ее госпоже. Но это не так.

— И со слов рабыни Оддульв обвиняет свободного человека! — с негодованием подхватил Бальдвиг. — Они требуют доказательств, что Вигмар не сочинял стихов о твоей дочери! Почему бы им не потребовать того же от всех людей, сколько ни есть на свете? Мало ли у кого мог возникнуть злодейский замысел!

— Наверное, это были искусные и красивые стихи, раз уж рабыня ничего не смогла запомнить! — мягко и мечтательно протянул Бьяртмар, ласково заглядывая в лицо Вигмару. Он как будто не слышал речей Бальдвига, и Вигмара еще больше насторожила эта нежданная ласковость. — Почему бы тебе не сказать нам те стихи еще раз? Мы сможем судить, есть ли в них твоя вина передо мной и моей дочерью.

Ингирид встрепенулась и вскинула голову: ей очень хотелось послушать. Люди в гриднице опять загудели: всем тоже хотелось. Вигмар помедлил. Да, это был самый простой выход. В тех двух висах была достаточно ясно рассказана вся немудреная сага о том, как он полюбил девушку, поссорился с ее родней и был вынужден бежать. Самый глупый великан поймет, что к Ингирид дочери Бьяртмара это и близко не подходило. Но… Какое-то внутреннее чувство мешало Вигмару ответить согласием. В этих двух висах была его душа, его любовь, была Рагна-Гейда. Страшно, гадко, немыслимо было раскрыть сердце перед этими чужими людьми, перед этим безбородым конунгом.

— Нет. — Вигмар почтительно, но твердо мотнул головой и, пересилив себя, взглянул в прищуренные глаза конунга. — Эти висы — ее и мои. Больше ничьи. Я не могу их повторить.

— Вот, теперь ты веришь нам? — воскликнули разом Оддульв и Уннгерд. — Он и не запирается! Его надо вывести во двор и обезглавить!

— Не сейчас! — хрипло вставил Ульвхедин ярл. Он еще плохо соображал, о чем идет речь, но обычаев не забывал даже в самом тяжком опьянении. — Ночное убийство опозорит нас!

— Послушай, конунг, послушай! — заторопился Бальдвиг, встревоженный молчанием Бьяртмара. — Ты знаешь меня много лет, я верно служил тебе! Я много лет знаю этого человека и его отца, он не мог… Ты должен дать ему оправдаться!

— Да, несомненно! — Бьяртмар кивнул. — Обезглавить человека может даже раб, но вот приставить голову обратно не может ни один конунг. Я не хочу, чтобы меня прозвали Бьяртмаром Несправедливым. Конечно, мы дадим ему оправдаться.

— Пусть он понесет каленое железо! — крикнул Оддульв, и облегченный вздох застрял у Бальдвига в груди. — Богов нельзя обмануть!

— Он не вор, чтобы носить железо! — возмутился Бальдвиг. — Позволь ему, конунг, оправдаться с оружием в руках, как подобает высокородному человеку!

— Да где его высокий род! — с недоверием и презрением выкрикнула Уннгерд. — Кто его видел? Эти квитты…

— Тише, добрая женщина, я не хочу, чтобы про меня говорили, что у меня плохо встречают чужеземцев, и прозвали Бьяртмаром Негостеприимным! — остановил ее конунг. Вигмар некстати подумал, что конунга уж слишком явно заботит, что о нем скажут. — Он имеет право оправдаться с оружием в руках, и богов не обманешь мечом точно так же, как и каленым железом. Вот только кто же будет ему достойным противником? Может быть, Ульвхедин ярл?

Бьяртмар постучал себя пальцем по дряблой щеке и покосился в сторону сына. Вигмар проследил за его взглядом, и у него нехорошо ёкнуло что-то в животе. Нет, он не испугался: просто впервые в жизни ясно осознал, что вероятность его победы меньше мышиного хвостика.

— Я готов, отец! — прохрипел Ульвхедин. — Но до утра-то можно подождать? Я тебе всегда говорил, что от этой девки хорошего не будет, но раз уж она так вляпалась, кто-то же должен постоять за честь рода. Я готов.

— Нет, пожалуй, не надо, Ульвхедин. — Бьяртмар внимательно изучил лицо Вигмара, которое все же осталось вполне спокойным, и передумал. — Ведь его вина — не в нападении с оружием. Он нападал стихами, так пусть его противником будет скальд. Я о тебе говорю, Сторвальд.

Бьяртмар посмотрел куда-то поверх головы Вигмара, и все обернулись. Вигмар тоже обернулся. Он и раньше замечал, что на всех пирах второе почетное место в гриднице, напротив конунга, занимает вовсе не Ульвхедин ярл, а высокий человек лет тридцати, одетый богато и вид имеющий довольно гордый. Говорили, что это Сторвальд по прозвищу Скальд, и Вигмар отметил про себя: чтобы приобрести такое прозвище, надо быть скальдом на две головы искуснее остальных.

Во время всего этого переполоха Сторвальд молчал (он вообще был довольно молчалив, не открывал рта, пока к нему не обратятся, и по своей воле ни во что не вмешивался, что, безусловно, обличало в нем человека неглупого). Бьяртмар глядел на него с восторженной ласковостью, как мать на любимого сына, который вырос молодцом. Сторвальд и в самом деле был редкостным красавцем. «Вот в кого надо было влюбиться Ингирид!» — с оттенком обиды на бестолковых норн подумал Вигмар. У Сторвальда были прямые черты лица, легчайшая горбинка на прямом носу удивительно хорошо сочеталась с внутренним углом густых бровей, а светлые и блестящие, как сталь, глаза смотрели умно и остро. Только левый глаз чуть-чуть косил наружу, но это было почти незаметно. Золотистые волосы Сторвальда были тщательно расчесаны и заправлены за пояс. Никаких кос или хвостов, по которым можно было бы определить его племя. А за его спиной на стене висел меч в богатых ножнах, и широкие плечи и сильные руки Сторвальда наводили на мысль, что меч ему служит не для украшения.

— Вот это подходящий противник для тебя! — сказал Бьяртмар, мельком глянув на Вигмара, и обратился к красавцу: — Я думаю, Сторвальд, тебя не испугает такое состязание. Ведь боги рассудят, кто прав.

— Разве я когда-нибудь отказывался исполнить твои просьбы? — спокойно, без заискивания, а даже отчасти небрежно ответил Сторвальд. — Пусть все будет по твоему желанию, конунг.

— Вот и очень хорошо! — Бьяртмар был доволен ответом и радостно потер одна об другую свои узкие бледные ручки, которым, как казалось, никогда не приходилось держать меча или весла. — Значит, мы дадим каждому из вас одну ночь, чтобы вы могли сложить по хорошей хвалебной песне…

— Как? — изумленно закричали Дьярвинги и даже кое-кто из гостей в гриднице. — Песни? Хвалебные песни? Ты же сказал: с оружием в руках! Да разве это божий суд! Такого не бывало!

— Даже самые простые вещи когда-нибудь произошли в первый раз, и люди вот так же ахали и изумлялись! — хихикая от удовольствия, отвечал Бьяртмар, довольный впечатлением. — Но, по правде сказать, я не думаю, что раньше нас никто не додумался… Это же так просто! А вы что думали? — вдруг напустился он на Дьярвингов, вцепившись птичьими пальцами в подлокотники кресла и склоняясь вперед. — Вы думали, что я позволю двум хорошим скальдам зарубить друг друга! Как бы не так! Хорошие скальды слишком редки! Хороших воинов у меня двенадцать десятков только в этой усадьбе, а скальд — один! Один, хотя всякому порядочному конунгу полагается иметь хотя бы пару, не говоря уж о четырех или шести! Скальд сражается стихами — вот пусть они и сражаются своим оружием!

Народ гудел, Уннгерд что-то шипела на ухо Оддульву, Бальдвиг утирал рукавом промокший лоб, а Ингирид, снова оживившись, переводила блестящий взгляд с Вигмара на Сторвальда, словно сравнивала их. «О прекрасная Фрейя, надоумь ее перенести свою страсть на этого красавца и оставить меня в покое! — мысленно молился Вигмар. — Ее равнодушие мне принесет гораздо больше пользы, чем любовь! О Всадница Кошек, подательница самых сладких снов! Ты и так одарила меня в меру самых жадных желаний, оставь же что-нибудь и другим! Мне много не надо…»

— Итак, мы дадим им сегодняшнюю ночь! — продолжал Бьяртмар конунг, выпрямившись на сидении и приняв величественный вид. — Пусть каждого из них отведут в отдельные покои и поставят стражу, чтобы никто не мог ни помочь, ни помешать им. Завтра за утренней едой мы послушаем их. Если выиграет квитт — значит боги оправдали его. А пока идите все спать, чтобы ваши пьяные вопли не мешали моим скальдам!

Толпа задвигалась и стала рассыпаться. Ульврунн увела Ингирид, которая все оглядывалась на ходу. Сторвальд спустился со своего сидения. При этом он бросил на Вигмара только один взгляд, в котором светился скрытый интерес. Этот красавец, чуть косящий на левый глаз, был вполне уверен в своих силах, но не спешил засчитывать своего соперника в проигравшие, пока тот себя не показал.

Удивительно быстро усадьба конунга затихла. Злая и рассерженная Ингирид долго лежала без сна и не смотрела в сторону Уннгерд. Именно себя она считала наиболее пострадавшей от ночного переполоха. Ингирид не могла решить, бояться ли ей за свою честь или обижаться, что ее считают недостойной стихов, но чувствовала себя ограбленной и оскорбленной. Она не желала верить, что стихи Вигмара предназначались какой-то другой женщине. Да разве на свете существуют другие? Что они такое по сравнению с ней? «Жизнь отдать не жаль за деву!» — вспоминалась ей та единственная строчка, зажегшая этот пожар. Как красиво, как сильно! Этой строчкой хотелось любоваться, как драгоценным обручьем, и Ингирид без конца повторяла ее, чувствуя, как золотой звон стиха отдается в самых дальних уголках сердца. Ей самой не грозила смерть, а переживать за других она не умела. Сладкое и тревожное ощущение любви, пусть воображаемой, скоро прогнало обиды, и Ингирид наслаждаясь своим волнением, как новой, еще не испытанной радостью жизни.

Так получилось, что Вигмар сын Хроара удостоился от Бьяртмара конунга немалых почестей: ему достался отдельный спальный покой. Маленькая клетушка была не шире трех шагов в длину и ширину, и почти всю ее занимала лежанка. Должно быть, раньше она служила спальней какой-то супружеской чете, возможно даже самому конунгу, пока он не овдовел. Кроме лежанки, тут был большой ларь, а на нем глиняный светильник с тресковым жиром. Зато двери выходили в гридницу, где устроилось на ночь множество людей.

Где поместили Сторвальда, Вигмар не знал, но не сомневался, что у того есть в этом доме свой покойчик. По лицу красавца нетрудно было понять, что он не из тех, кто согласится спать вповалку в общем дружинном покое. А уж заслужить себе отличия он сумеет.

В придачу к светильнику Вигмару оставили, по приказу доброго конунга, большой кусок хлеба, несколько вареных рыбин на бронзовом блюде и большой ковшик пива из кованого говорлинского серебра.

— Конечно, не поэтический мёд, но тоже сгодится! — проворчал пожилой гест, расставлявший угощенье на ларе. — Если еще чего, или на двор выйти — ты стукни в дверь, мы тут до утра будем.

Высказав это предложение и одновременно предостережение, гест ушел, плотно прикрыв дверь. Железного стука засова Вигмар не слышал, но, судя по близким голосам, тот гест с тремя-четырьмя товарищами расположился на скамьях и на полу прямо под дверью. Вигмар прислушался: одни играли в кости, другие спорили, чей жеребец победит на ожидавшемся завтра бое коней. Пожилой благодетель Вигмара ставил на Бурую Гриву какого-то Бримира Полосатого Щита из Логинфьорда. Серебряную пряжку в полмарки весом ставил против ножа с костяной ручкой. Значит, уж очень верил в победу. Может, так и надо?

Отойдя от двери, Вигмар бросился на широкую лежанку, вытянулся и задумался, глядя в темный бревенчатый потолок. Хвалебная песнь! Едучи к Бьяртмару конунгу и вообще к раудам, он меньше всего думал в хвалебных песнях. Норн приговор у мыса узнаешь, как говорила Грюла. Вообще-то сочинять хвалебные песни не намного труднее, чем другие. Даже легче: кто под небосклоном Бьяртмару подобен? Волки рвали трупы, храбро дрались квитты… Нет, рауды. Только вот что: надо ведь знать, с кем дрались. Что победоносно — это и так ясно, но вот как дело было?

Вигмар сел, без почтения подтянув ноги прямо в сапогах на одеяло из облезлой медвежьей шкуры. Так не честно. Хорошо этому Сторвальду. Выговор у него не раудский, он тут тоже пришлый, но живет, как видно, давно и все про Бьяртмара знает. С кем он сражался, когда сражался, как… А Вигмар не знал ничего. Сочинять подвиги — засмеют, потому что даже самая пышная похвала должна быть в основе правдива, иначе ей и цены никакой не будет. А как сочинять о том, чего не знаешь и о чем не слышал?

Прыжком соскочив с лежанки, Вигмар мягко и стремительно прошелся два шага до стены и обратно. Вот он каков, тролль безбородый! Или он думает, что слава о его подвигах гремит по всему Морскому Пути и любой квитт знает их не хуже, чем собственный род в семи поколениях? Или он нарочно втолкнул его в эту ловушку? Заставит опозориться и спокойно снесет голову. Прямо за завтраком, поскольку убийство утром уже не ставится в укор. И никакой опасности нет ни для его обожаемого Сторвальда, ни для кого другого. И все довольны. А рыжий квитт с наглыми глазами — кому он нужен?

«Мудрый Один, Отец Поэзии, подскажи же мне что-нибудь! — воззвал Вигмар, напряженно глядя в темный потолок, точно ожидая, что закопченные бревна сейчас разойдутся и в просвете покажется престол Одина, с самим Властелином, с двумя воронами у него на плечах и двумя волками у ног. — Не зря же ты получил от меня такую славную жертву — Эггбранда сына Кольбьёрна. Я думаю, тебе понравилось все то, что я натворил. Помоги же мне!»

Но темный потолок молчал и не шевелился. Вигмар прошелся еще пару раз и снова сел. Сосредоточившись, он пытался вспомнить, не слышал ли когда-нибудь, хоть в детстве, хоть чего-нибудь о подвигах Бьяртмара Миролюбивого. Впрочем, тому под шестьдесят, а значит, во времена его подвигов Вигмар был ребенком. Если вообще уже родился на свет.

«Может, постучать? — Вигмар задумчиво покосился на дверь. — Позвать какого-нибудь славного воина, отмеченного сединой и шрамами, пусть расскажет. Едва ли конунг догадался это запретить. И на помощь это не похоже. А вдруг…»

Принять никакого решения он не успел — дверь тихо отворилась сама собой. Вигмар успел заметить отблеск огненного света в гриднице, и на пороге встала высокая темная фигура, похожая по первому впечатлению на женскую. В тесный покойчик влетел свежий запах летней грозы, неожиданный и радостный в продымленном доме. Тут же дверь опять закрылась, и Вигмар оказался лицом к лицу с незнакомой девушкой.

Явись к нему мужчина, он схватился бы за оружие. Но при виде девушки он просто шагнул назад, наткнулся на край лежанки и остановился, разглядывая свою гостью.

Он видел ее впервые, и в то же время испытывал смутное ощущение, что когда-то очень давно был уже с ней знаком. Так давно, что и не вспомнить — словно в детстве. Но его детство было пятнадцать лет назад — не могла же она не измениться за это время. Девушка была очень высока ростом, даже выше самого Вигмара, но так чудно сложена, так стройна и величава, что не казалась долговязой. Пышнейшая грива ярко-рыжих, огненных волос окутывала девушку до колен, и среди них тонкое и подвижное лицо казалось особенно белым. Ее черты не отличались строгой правильностью: нос у нее был длинноват, а рот широковат, но это же придавало лицу неповторимость и живость, а одухотворенность в чертах делала это лицо ослепительно прекрасным. Вигмару подумалось: это не человек. Обыкновенные смертные девушки такими не бывают. Мелькнула было мысль, что это к нему явилась в новом обличии Грюла, но растаяла сама, по собственной нелепости. Грюла — дух Квиттинского Севера, как она попадет к Островному проливу, в самое сердце земли раудов? И у Грюлы были золотые глаза, а глаза ночной гостьи даже в полутьме тесного покойчика светились своим собственным, ярко-голубым светом.

— Ты всегда так неучтив? — тихо спросила девушка, и в голосе ее звучала легкая ласковая насмешка, на которую нельзя было обидеться. — За что же тебя любят женщины, если ты даже не поздороваешься и не попросишь войти?

Ее голос был глубок и звучен, в нем таилась веселость, готовая прорваться искрами смеха; Вигмару подумалось, что она очень хорошо поет.

— Так ты же уже вошла, — как дурак, ответил Вигмар, и попытался сделать шаг назад, но опять наткнулся на край лежанки и чуть не опрокинулся на спину.

Девушка усмехнулась, и ему тоже стало смешно: хорош бы он был!

— Войди, о липа льда ладони! — ответил он, улыбаясь углом рта и смущенно потирая щеку. — Правда, у меня сегодня тесный покой и войти-то особенно некуда. Ты можешь сесть на это ложе, если оно не слишком недостойно тебя.

— Я и не на таких сидела и, как видишь, жива! — Девушка неслышно шагнула к лежанке и уселась. Она двигалась так легко, что Вигмару вспомнился плящущий язык пламени.

Он сел там, где стоял, и повернулся к гостье.

— Как ты прошла? — спросил он. — Мне как-то не думается, что милостивый Бьяртмар конунг прислал тебя рассказать мне о его подвигах. Хотя именно это, по правде сказать, мне и нужно больше всего.

— Нет, меня прислал другой конунг. — Девушка мягко качнула головой. Волна ее волос шевельнулась, на Вигмара повеяло приятным теплом, смешанным с бодрящим запахом летней грозы. Сейчас он осознал всю невозможность этого запаха в пасмурную осеннюю ночь, но он был частью самой гостьи, а она вся была — чудо. — Другой конунг, гораздо более могущественный, но и еще более прихотливый, — продолжала она. — Никогда не знаешь, что ему понравится, кого и за что он полюбит и захочет наградить сегодня или завтра.

— А меня он, значит, полюбил? — спросил Вигмар, не представляя, о чем идет речь, но смутно ощущая рядом с собой что-то неоглядно огромное.

— Нет, я бы так не сказала! — Девушка лукаво усмехнулась, склонила голову к плечу.

Взгляд ее ярко-голубых глаз обжег Вигмара и одновременно окатил ледяной прохладой. Горячий лед или раскаленное небо — он не знал, что так бывает. Но это не пугало, а было приятно; странное ощущение как будто поднимало над землей и уносило прочь от мира. Вигмар одновременно и сидел на убогой лежанке в тесной темной клетушке, и поднимался в какие-то небесные дали, сам становился огромным и величественным, полным каких-то новых сил и новых целей, смотрел с небес сам на себя со снисходительностью и даже не особо заботился, что будет дальше с тем, земным маленьким Вигмаром.

— Он не отпустил меня, — с каким-то скрытым намеком продолжала девушка. — Он просто сделал вид, что отвернулся… О, по лукавству с ним никто не сравнится! Но раз уж он позволил мне отлучиться, я должна поспешить и сделать то, зачем пришла.

— А зачем ты пришла?

— Затем, что ты просил. Я расскажу тебе о подвигах Бьяртмара!

Девушка усмехнулась, по тонким чертам ее лица пробежала мгновенная нервная дрожь, словно в самих этих словах заключалось что-то очень смешное. Вигмар, с каждым мгновением изумляясь все больше и больше, криво, как через силу, усмехнулся в ответ. Все, что она делала, заражало и завораживало, и он с трудом помнил, где находится и как сюда попал.

— Так он нарочно… — начал Вигмар, но не мог подобрать слов для вопроса.

— Нет! — Девушка качнула головой, волна ее волос снова обдала Вигмара потоком мягкого жара. Казалось, что сейчас его одежда загорится там, где ее коснулись пламенеющие кудри. Ну и пусть… — Бьяртмар конунг не зол. Он просто ехиден и любопытен. Он просто хотел посмотреть, как ты будешь выпутываться. Нетрудно понять, что ты из тех, кто из любой беды выпутывается упрямо и отчаянно. На это очень любопытно смотреть! Он не так уж любит свою дочь и не так уж опасается за свою честь, как хочет показать. Поэтому и к тебе он и не добр, и не зол. Ему просто любопытно.

— Ему все равно? — проговорил Вигмар, с отвращением вспоминая дряблые щеки и прищуренные глаза Бьяртмара.

— Да, ему все равно. Он просто посмотрит, как вы со Сторвальдом его позабавите. Ты лучше слушай меня.

— Подожди. Как тебя зовут?

— Ну, Альвкара. Это неважно. Не теряй времени. Тебе ведь еще складывать висы, а ночи осенью не те, что зимой.

Вигмар кивнул, думая вовсе не о протяженности осенних ночей. Альвкара — «Неистовая из рода альвов»! Хорошее имя. Очень ей подходит. Другого и не подберешь. Имя не показалось совсем уж незнакомым — когда-то и где-то он его слышал. И даже недавно и недалеко. Но вспомнить не удавалось, да это и не казалось важным.

— Первый подвиг Бьяртмар совершил, когда ему было шестнадцать лет, — начала рассказывать Альвкара. — Да ты слушай, не любуйся на меня! — с дружеской досадой прикрикнула она на Вигмара, заметив, что его мысли ближе к ней, чем к подвигам Бьяртмара конунга. — Завтра утром тебе предстоит любоваться Бьяртмаром, а старый безбородый тролль далеко не так приятен на вид, как я.

— Это верно! — Вигмар не мог не согласиться и улыбнулся.

— Так вот, слушай дальше. Когда Бьяртмару было шестнадцать лет, его отец решил, что ему уже пора совершить какие-нибудь подвиги. А в те годы особенно славились наглостью два херсира из вандров — Фасти и Хьёртинг. У них обоих были большие боевые корабли и много дружины. Здешний конунг Хардмунд, отец Бьяртмара, снарядил пять больших кораблей и самый большой отдал под начало Бьяртмару. А с ним послал его воспитателя Торкеля. Распоряжался и сражался по большей части Торкель, но слава, конечно, досталась Бьяртмару. Фасти сбросили в море, и он утонул, а Хьёртинга взяли в плен, вывели на берег и там отрубили голову. Это первый подвиг. Второй Бьяртмар придумал уже сам. Сорок лет назад было много разговоров о Гуннтруд дочери Сварторма, конунга граннов. Ее просватали за Скъяльга конунга, из барскугов. Правда, у них тогда было целых три конунга зараз, так получилось, но у Сварторма было девять дочерей, как у Эгира, так что он не слишком привередничал. Говорили, что она красива, во всем искусна… но ты знаешь, мало о какой невесте до свадьбы так не скажут!

Альвкара улыбнулась Вигмару, глазами намекая на что-то известное им обоим, но он едва сумел выжать кривую улыбку в ответ. При слове «невеста» ему сразу пришла на ум Рагна-Гейда, а это не располагало к веселью.

— Бьяртмар решил, что ему пора жениться, а чем искать свою невесту, показалось и проще, и почетнее отбить чужую.

— И забавнее, — деревянным голосом вставил Вигмар. Его неприязнь к прославляемому конунгу с каждым словом становилась сильнее.

— Да, и забавнее. Ты, я вижу, уже стал разбираться в его нраве. Ну, не хмурься! — Альвкара улыбнулась и слегка коснулась руки Вигмара. — Не надо его за это осуждать. Разве ты сам никогда не думал отбить чужую невесту?

— Так это же совсем другое дело… — в задумчивости начал Вигмар и вдруг спохватился: — А ты откуда знаешь?

Но Альвкара лишь загадочно повела глазами и продолжала рассказывать:

— Короче, Бьяртмар подстерег корабли граннов возле Островного Пролива и предложил всем людям Сварторма сойти на берег, оставив ему невесту и все ее приданое. Людей у него было больше, до берега раудов гораздо ближе, и те согласились. Сказали, что, мол, если Скъяльг посчитает себя обиженным, то пусть сам и отбивает ее назад. Скъяльг пробовал, но неудачно.

— А чего хотела сама невеста?

— Она до той поры не видала ни того, ни другого, так что ей было все равно. Ульвхедин ярл — ее сын. Она умерла лет через шесть. Третий подвиг: здешние берега пару раз приходили грабить молодые конунги кваргов, но Бьяртмар прогнал их обратно и перебил больше половины. И взял себе всю добычу, которую они успели награбить. Они так и не поняли, как это он сумел узнать места их стоянок. И совсем недавно, лет десять или двенадцать назад, сюда однажды явился ваш, квиттингский великан из Медного Леса. То ли Свальнир, то ли кто-то из его родни. Похватал скотину на южных пастбищах, но свинина ему не понравилась, и он ушел. А Бьяртмар к тому времени успел собрать войско и долго гордился, что прогнал великана. Вот тебе четыре подвига. Бьяртмар конунг очень любит, когда о них упоминают. Так что он будет доволен, если ты сложишь песнь именно об этом.

— Подвиги славные, что и говорить! — протянул Вигмар. — Один лучше другого! То чужая невеста, то великан… Куда там Сигурду и Хельги!

— Я вижу, ты все понял, — весело сказала Альвкара и встала. — У тебя еще есть время, до утра ты сочинишь песнь хоть из двадцати вис с припевом.

— Еще и с припевом! — Вигмар фыркнул. — Многовато будет!

— Думаешь, за твою голову это слишком роскошный выкуп? — Девушка насмешливо прищурилась, глядя на Вигмара сверху вниз.

— Послушай, да кто ты все-таки такая? — Вигмар шагнул к двери, словно хотел помешать Альвкаре уйти.

— Если тебя кто-нибудь спросит, кто тебе рассказал об этих подвигах, назови меня! — лукаво посоветовала она. — И ты все узнаешь. Но только если спросят! А пока прощай. Помогать тебе сочинять стихи я не буду. Я не умею этого делать!

Альвкара шутливо вздохнула, улыбнулась, положила белую руку на дверное кольцо. Вигмар не успел заметить, как она ушла: дверь чуть скрипнула, на миг блеснул трепетный свет огня из гридницы, а потом дверь снова оказалась закрытой, а девушки на пороге не было.

«Все-таки это Грюла!» — решил Вигмар, вернувшись к своей лежанке и опять вытянувшись на спине. Непонятно, каким образом дух Квиттинского Севера оказался в самом сердце Рауденланда, но еще невероятнее было причислить эту девушку к обыкновенным земным созданиям. Вигмар понимал это по тем чувствам, которые в нем возбудила ночная гостья. Она была прекрасна так, что захватывало дух, но ему и на миг не пришло в голову, что она лучше Рагны-Гейды. Их невозможно было сравнивать. Они просто разных кровей.

Да, но хвалебная песнь! Двадцать вис, не двадцать, но хотя бы по четверостишию на каждый подвиг надо сложить. Хотя бы и без припева. Не он первый выкупает свою драгоценную и беспутную голову таким образом, и не он последний. Эта братия, которая зачем-то тщится складывать стихи получше других, вечно ввязывается в неприятности. Про одного такого рассказывали, что у него всю ночь сидела на окне кукушка и куковала без перерыва, так что он двух слов связать не мог. Это была колдунья, которая очень хотела, чтобы он проиграл свою голову. Хорошо хоть без кукушки обошлось. Правда, здесь и окон-то нет…

Ты о чем думаешь, Лисица-С-Границы? — спросил где-то в глубине души суровый голос, похожий то ли на отцовский, то ли на голос самого Вигмара в дурном расположении духа. — Ночь-то проходит! Для дочки Кольбьёрна, помнится, только так стихами и сыпал! Как горох из мешка! А собственная голова что, не дорога?

Скальду, сочиняющему «Выкуп головы» следует начать с того, как его угораздило попасться. Один по морю не туда заплыл, другой в битву пошел не на той стороне… Перепутал. А тут попросту: никогда не знаешь, где и на чем попадешься злой судьбе. Норн приговор у мыса узнаешь.

Вигмар сел, обхватил руками колени и принялся подбирать слова. Размер сам собой получался дротткветт — шестисложник с тремя ударениями. Вигмар и раньше предпочитал этот размер, кроме последних «Вис Рагны-Гейды», которые получились восьмисложными. Стало быть, никогда не знаешь, где и на чем попадешься. Скальд судьбы не ведал…

Утром пожилой гест, довольно бодрый и полный надежд на победу жеребца Бурой Гривы, явился в клетушку и долго не мог добудиться рыжего квитта.

— Ну, ты, пятнадцатихвостый! — покрикивал он, теребя Вигмара за плечо. — Вставай! Успеешь еще отоспаться. Не на этом свете, так на том! Конунг уже сидит за столом!

— Так рано? — зевая, промычал Вигмар.

— А чего ждать? — Гест хмыкнул. — Когда в доме много еды, то чего же не сесть за столы пораньше? Не умеете вы жить, квитты! Да, правда, какая у вас там еда! У вас там хоть чего-нибудь растет, кроме мха и железа?

— Нет, — гордо ответил Вигмар. — Копаем болотную руду и из нее печем хлеб. Так что зубы у нас у всех — любой тролль позавидует!

— Пойдем, пополоскайся! — Довольный веселым собеседником гест кивнул ему в сторону двора. — Не пойдешь же к конунгу с такой заспанной мордой! А покормят тебя уж там, если понравишься. А нет — так жить недолго, не проголодаешься!

— Умный правду без подсказки скажет! — одобрил Вигмар и пошел за гестом умываться.

Когда он вошел в гридницу, Бьяртмар конунг уже сидел на своем обычном месте в окружении бесчисленных гостей, а второе почетное место оставалось пустым.

— Ты уже здесь! — обрадовался Бьяртмар конунг, увидев Вигмара. — Эй, сходите за Сторвальдом! — крикнул он гестам. — Пора нам начинать!

Бьяртмар конунг довольно хихикал и потирал ручки. Вигмар смотрел на него, с трудом скрывая омерзение. И такому-то человеку, вот этим самым ручкам, больше похожим на троллиные лапки, он сочинил хвалебную песнь! Может, не самую лучшую из тех, что пелись под луной за все прошедшие века, но достаточно хорошую, чтобы она сделала свое дело: закрепила удачу конунга и призвала на него новые дары судьбы.

Посланные за Сторвальдом не возвращались довольно долго, и гости удивленно гудели.

— Неужели не успел за ночь? — бормотали люди. — Нет, он сочинил такую длинную песнь, с такими сложными припевами, что сам в ней запутался и теперь не может дойти! Никак не донесет! Нет, он расчесывает свои роскошные волосы!

— А вот это вернее всего! — тихо сказал Вигмару Бальдвиг, сразу вставший возле него. — Сторвальд говорит, что его поэтическое мастерство — в волосах. Он всегда их вытаскивает из-за пояса, когда сочиняет или рассказывает свои стихи.

Из женских покоев показалась Ульврунн, за ней шли Уннгерд и Ингирид. Ингирид сразу впилась глазами в лицо Вигмара, как будто хотела сказать ему что-то очень важное, и его передернуло: весь ее вид говорил, что она задумала что-то новое. И ужасное, как бурные валы возле крутых скалистых берегов. Вигмар мысленно воззвал к богам о помощи. И гнев, и любовь Ингирид дочери Бьяртмара были опаснее буйства пьяного Эгира, и последняя Вигмара ожидала, как видно, во всей полноте.

Наконец в переходе зазвучали шаги, раздались изумленные крики. Ингирид поджала губы и приняла вид гордой неприступности. Вигмар смотрел на дверь, ожидая появления своего противника. Сторвальд ступил на порог, и его встретил общий крик изумления. Даже Вигмар не удержался.

Где же они, краса и гордость конунгова скальда? Роскошные волосы Сторвальда были обрезаны, притом так неровно и нелепо — одни пряди висели ниже, другие выше, одни были срезаны прямо, другие косо… Даже конунг привстал на своем месте, охнул и рассмеялся: скрипучий и довольно мерзкий, этот смех все же звучал приятнее вчерашнего, потому что в нем была искренняя непосредственность. Бьяртмар конунг не умел любить или ненавидеть, беспокоиться или сочувствовать, но он умел забавляться. И сейчас он забавлялся от души, уже зная, что не зря затеял это состязание.

Впрочем, очень быстро он взял себя в руки и сел.

— Что с тобой случилось, Сторвальд? — приторно-участливым голосом спросил он. — Уж не отъели ли крысы за ночь твои прекрасные волосы? Ты, кажется, так часто мыл голову! Уж не повыдергала ли их мара?

— Как видно, без мары тут не обошлось, — спокойно ответил Сторвальд, держа изуродованную голову так же высоко и гордо, как и вчера. — Кто-то обрезал мне волосы, пока я спал.

Было видно, что он с трудом сдерживает дикую ярость, досаду и обиду на незаслуженное окорбление, но не знает, кого именно в нем обвинить. И, по мнению Вигмара, он держался просто отлично.

— Это очень опасно! — с преувеличенно заботливой тревогой сказал Бьяртмар, качая головой. — Очень опасно! Наверное, тебя хотят сглазить. Хотят навести на тебя порчу через твои волосы!

Больше никто в гриднице не смеялся: ворожбой через волосы человека легко свести в могилу, и это вовсе не смешно.

— Не думаю! — Сторвальд качнул головой, но тут же скривился от бессильной горькой досады, поскольку это легкое движение опять дало ему ощутить потерю. — Все обрезанные пряди лежали там же, на подушке. Не похоже, что этот ночной гость забрал с собой хоть что-то. Я думаю, что просто кто-то хотел помешать мне складывать стихи. Но он опоздал: когда я заснул, песнь уже была сложена.

При этом он не сводил глаз с лица самого Бьяртмара, а в сторону Вигмара даже не посмотрел. Зато посмотрел кто-то другой.

— Я знаю человека, который мог желать помешать тебе! — отчеканила дочь конунга Ульврунн, переглянувшись с Уннгерд.

Все посмотрели на Вигмара.

— Спроси у твоих людей, конунг, выходил ли я ночью хоть куда-нибудь? — невозмутимо произнес он, но тут же испугался: а что если эти добродушные рауды скажут, что выходил? После увиденного ни на что нельзя положиться.

— Он никуда не выходил! — отрезал Бальдвиг. — Я сам сидел всю ночь возле дверей и могу поклясться богами: он не выходил ни на миг, и никто к нему не входил!

«Ах, вот как!» — отметил Вигмар. Он был благодарен верному другу, который, оказывается, всю ночь охранял его от возможных покушений. Но как же он не заметил Альвкару? Разве такую красавицу можно не заметить? Стой! А была ли она на самом деле?

— Значит, это сделал кто-то из его тайных друзей! — непримиримо подхватила Уннгерд.

Она не знала, что один такой «тайный друг» стоит с ней плечом к плечу. Вигмар перехватил взгляд Ингирид: он просто жег и резал, его было нельзя не заметить. Она подавала ему такие откровенно-ликующие знаки глазами, что не заметить мог только слепой. Однако, к счастью, на нее-то сейчас никто не смотрел. И Вигмар торопливо отвел глаза. Пропали его вчерашние мольбы к Фрейе! Ему было стыдно, что ради него девчонка придумала такую подлость. Так опозорить человека! Если бы кто-нибудь покусился на его собственные пятнадцать кос, Вигмар готов бы был в бешенстве задушить святотатца. Нет, вот ведь придумала! А вдруг кто-нибудь решит, что он с ней в сговоре! Вот сраму-то!

Сейчас Вигмар так сочувствовал своему противнику, что готов был пожелать ему победы в состязании. Он-то знал, что сила скальда не в волосах, как сила воина не в мече. Либо ты хороший скальд — либо нет. Учить-то всех учат, но о путешествии Одина за поэтическим мёдом тоже не зря рассказывают.

— Бедный Сторвальд! Ты лишился своего главного амулета! — жалостливо приговаривал Бьяртмар, качая головой.

— Довольно разговоров! — поморщившись, ответил Сторвальд. — Мы пришли сюда не для этого. Я думаю, что квитту стоит начать первым. Он — гость.

Вигмар кивнул в знак согласия. По тому, как спокойно и уверенно держался конунгов скальд, Вигмар был почти уверен, что песнь того претендует называться лучшей из всех сложенных если не под луной, то на этом берегу Островного Пролива точно. О своей же он того сказать не мог. Поэтический мёд — самый капризный напиток на свете. Он приходит когда хочет. А не хочет — хоть бейся головой о стену и кричи, что от этого зависит твоя жизнь — его не дозовешься. И та песня, которая у Вигмара получилась, очень слабо пахла мёдом. А Сторвальду что — он давно при конунге и привык. Он знает здешние вкусы. И мастерства у него достаточно, чтобы скрыть недостаток вдохновения. Поверить в то, что подвиги Бьяртмара вдохновят этого сдержанного и умного человека, Вигмар никак не мог.

Бьяртмар конунг милостивым кивком позволил ему начинать. Вигмар сделал шаг вперед и начал, старясь выговаривать слова просто и спокойно, чтобы не выдать лжи:

Бьяртмар конунг откинулся на спинку кресла, закрыл глаза, и меж его оплывших щек блуждала скользкая улыбка удовольствия. Он так явно наслаждался стихами Вигмара, что тот тревожился вместо того, чтобы радоваться: это было не к добру и обещало какой-то подвох.

Только вот кому?! — внезапно осенило Вигмара, так что он едва не забыл, что там дальше в собственной висе. Ему ли это подвох? А что если Бьяртмар за что-то затаил злобу на собственного обожаемого скальда и хочет его унизить, предпочтя ему квиттинского пришельца? Троллячьи уши! Да не он ли и приказал остричь Сторвальда? Но нужно было продолжать, на раздумья пока не было времени.

Вигмар умолк, и в гриднице некоторое время шуршал нерешительный шепот. Песнь была как песнь, две висы дротткветтом по всем правилам. Не хуже и не лучше других.

— Хорошо, очень хорошо! — бормотал конунг, не открывая глаз. — Я уже чувствую, как мне прибавилось удачи! Она так и вливается в мою кровь! Но послушаем, что приготовил Сторвальд, — неожиданно трезвым голосом закончил он, открыв глаза и выпрямившись.

Вигмар сделал шаг назад, Сторвальд встал на его место и гордо поднял голову. К Вигмару был обращен его косящий левый глаз, и в этом глазу, как в более верном окне в душу, Вигмар заметил искры злобной решимости. Сторвальд, как видно, тоже подозревал, что конунг желает его проигрыша, но не собирался позволить этого.

— заговорил Сторвальд, и с первой же строфы Вигмар понял, что проиграл поединок. Хрюнхент — восьмисложник, более просторный размер, больше подходящий для хвалебной песни. Строчки были переплетены так ловко, что слова как будто шли друг за другом по кругу. А имена вандров-разбойников! Фасти назван Брандом — и то, и другое означает «огонь», а вместо «Хьёртинг» поставлено «Свертинг», но тоже — «тинг мечей». Такие замены имен делали самые лучшие скальды всех времен! А в начало вплетена пословица, а в конце припев, наверняка он повторится… Так и оказалось.

«Ах, Фригг и Фрейя, про невесту-то я забыл!» — почти с ужасом сообразил Вигмар, отразивший в своей песни лишь три подвига. Правда, забыл не совсем случайно: ему претило восхвалять похищение чужой невесты и тем отчасти равнять Бьяртмара с собой. Тогда, ночью, казалось, что обойдется, достанет с этого безбородого и трех подвигов. Сейчас же Вигмар остро осознал тяжесть упущения. Не исключено, что именно похищением чужой невесты Бьяртмар конунг особенно гордится. Как раз по причине отсутствия бороды.

Да, это еще Сигурд Убийца Фафнира говорил, что смелый добьется победы и неточеным мечом. Ах, Отец Поэзии, все мы черпаем из одного источника, все сочиняем про одно и то же. Но, да возьмут меня великаны, как же по-разному у нас получается! Вигмара терзали самые противоречивые чувства: он понимал, что проиграл безнадежно, что проиграл свою голову, и впервые в жизни охотно признавал чужие стихи лучше своих, и страдал из-за этого, и просто радовался прекрасным стихам. Да этого Сторвальда и сам Один посадит напротив себя! Даже такого вот, остриженного!

Сторвальд кончил, и вместо шепота раздался оживленный гул. Лица раудов прояснились: теперь уже никто не сомневался, что конунгов скальд одолел чужака. Звонкие строчки звучали в памяти Вигмара, как будто перед ним пересыпались груды серебра. По вплетенной пословице в каждой висе, и общий припев! Только кеннингов маловато, но зато все по делу: ни один завистник не скажет, что Сторвальд перепевает чужие стихи о подвигах чужих конунгов. Эта песнь — про Бьяртмара и только про него!

Сам восхваляемый конунг сидел на своем месте грустный и задумчивый. Чувствуя, что сотня ожидающих взглядов подталкивает его со всех сторон и молчать больше невозможно, Бьяртмар испустил глубокий вздох.

— Да, песнь отменная… — промолвил он. — Но мне самому не годится решать, которая лучше. По-моему, они обе чудо как хороши! Ответьте нам, люди, кто же из них победил?

— Сторвальд! Сторвальд! — закричали со всех сторон десятки голосов. Рауды орали изо всех сил, очень довольные, что конунг предоставил решение им и не обидел своего скальда предпочтением чужака.

А Вигмар, именно этого и ждавший, оглядывал ликующие лица и непочтительно посвистывал. Вот сейчас Бьяртмар спросит, кто из них хочет исполнить приговор богов и отсечь квитту голову — и эти же десятки голосов так же радостно и дружно закричат: «Я, я!» Почему-то потрясения и ужаса не было, Вигмар смотрел на происходящее как бы со стороны и сам себя не понимал. Обидно уходить из мира, не осознав своего ухода, закрыть глаза, как будто через мгновение откроешь их снова, и толком не попрощаться — не словами, а душой. Как там сказал вчера Бьяртмар: если квитт победит, значит, он невиновен. А если… Постой… А дальше он вообще ничего не сказал!

— Боги обвинили его! — с торжеством воскликнул Оддульв, указывая на Вигмара. — Конунг, он должен быть обезглавлен!

Толпа притихла, ожидая приказа.

— Боги обвинили его? — переспросил Бьяртмар. — Боги показали, что он плохой скальд? Его висы были так плохи?

— Хуже некуда! — с торжествующим презрением ответила Уннгерд. И гридница подтвердила ее слова тихим согласным гулом. После песни Сторвальда любые другие стихи казались детским лепетом.

— Не думал я, что вы так низко оцените его мастерство… — Бьяртмар грустно покачал опущенной головой. — Но про меня не скажут, что я люблю спорить со своей дружиной и никогда не слушаю ее мнения. Пусть будет по-вашему. Признаем квитта плохим скальдом. А раз он плохой скальд, то, значит, и вреда его стихи причинить никакого не могли. Так что и наказывать мне его не за что, — неожиданно закончил он бодрым голосом. И с лукавым торжеством добавил:

— Меня не назовут Бьяртмаром Несправедливым.

Гридница молчала, как пораженная громом. Даже рауды, привыкшие к неожиданным выходкам своего конунга, к такому окончанию необычного божьего суда не были готовы. Оддульв дрогнул и привалился к стене, Уннгерд открыла рот, как рыба на берегу, и судорожно пыталась вдохнуть. Ингирид, первой сообразив, что смертный приговор отменяется, подпрыгнула на месте и ликующе взвизгнула.

А Сторвальд скальд вдруг расхохотался. Стоя на том же месте, где произносил строфы своей песни, он запрокинул голову, красивую и гордую даже в обрамлении безобразных беспорядочных прядей, и хохотал раскатисто и звонко, от всей души, всей грудью — как, возможно, умел во всей этой усадьбе он один.

Утром Вигмара разбудило гудение голосов во дворе.

— Вставай и расчесывай свои косы! — сказал ему Бальдвиг, уже одетый и совсем было собравшийся его будить. — Сегодня жертвоприношение, ты не забыл? А на твои косы нужно много времени — ты же не хочешь предстать перед богами лохматым, как тролль?

— Я и так всегда перед богами! — проворчал Вигмар, лениво разворачивая вынутую из-под головы рубаху.

— Но святилище — это особое место!

— Да уж я помню! В последний раз, когда я там был, я так порадовал богов жертвой, что они меня не забудут!

Бальдвиг подошел поближе, подождал, когда голова Вигмара покажется из ворота надеваемой рубахи, и серьезно попросил:

— Ради нашей дружбы — не делай так больше! Или хотя бы не сейчас!

— Думается, это я могу тебе пообещать! — весело ответил Вигмар.

Расплетание, расчесывание и новое заплетание кос заняло немало времени. Судя по голосам во дворе, Бьяртмар конунг с родичами и домочадцами уже готов был отправиться в святилище; Бальдвиг, не желая опоздать и прослыть непочтительным, ушел вслед за ним. Когда Вигмар наконец вышел из покоя, на широком дворе уже было почти пусто.

— Эй, квитт! — вдруг окликнул Вигмара смутно знакомый голос. — Ты, наверное, не знаешь, где тут святилище? Идем со мной.

Обернувшись, Вигмар увидел Сторвальда Скальда. Золотистые волосы того были аккуратно подрезаны со всех сторон и выглядели теперь вполне пристойно, хотя и не так роскошно, как прежде. Ярко-синий плащ с красными шелковыми полосами на груди, большая золоченая застежка и шитая золотом повязка на лбу смотрелись богато и нарядно. А главное — Сторвальд Скальд держал голову так же высоко и гордо, как и до злодейского нападения «мары».

— И ты, стало быть, собрался со всеми! — недоверчиво усмехаясь, ответил Вигмар. — Я на твоем месте посидел бы дома!

— Многие на моем месте посидели бы дома! — ответил Сторвальд, не скрывая, что отлично понял намек. — Именно поэтому я иду в святилище. Ты идешь со мной?

— Рядом с таким красавцем идти обидно — кто же на меня посмотрит? — с несчастным видом ответил Вигмар. — Впрочем, мне не привыкать. Со мной бывало и похуже.

— Я заметил. — Сторвальд кивнул. — Мне понравилось, как ты держался, когда два десятка славных воинов щупали рукояти секир. А теперь все они думают, что мы с тобой терпеть друг друга не можем. Особенно я тебя.

— Ах, вот почему ты пожелал пройтись со мной по тингу! — догадался Вигмар.

— А ты соображаешь, как я погляжу! — одобрил Сторвальд.

И они дружно рассмеялись, к большому удивлению опаздывающих в святилище, у кого хватало времени обернуться на бегу.

Даже не будь у него провожатого, Вигмар едва ли смог бы заблудиться. Не найти святилище было невозможно — туда спешили десятки людей, туда сбегались, как ручейки в море, многочисленные дорожки и тропинки. На высокой прибрежной скале, открытой всем ветрам, стояли высокие резные идолы Одина, Фрейра и Ньёрда, богато украшенные по случаю праздника серебряными цепями и золоченым оружием.

— А где острова? — поинтересовался Вигмар, впервые видевший Островной Пролив, это знаменитое среди хирдманов и торговых людей место.

— А вон первый! — Сторвальд прищурил свой чуть косящий левый глаз и показал на север, в сторону моря. — Это Бримирсей — Огненный Остров. Когда-то на нем зажигали огонь для раудов, если плыли враги. Правда, оказывалось уже поздно. А следом за ним лежит Виндсей — Остров Противного Ветра. На нем ночуют те, кому ветер мешает плыть через пролив. А такое случается нередко, особенно осенью.

Перед святилищем волновалась пестрая толпа и билась о края Скалы Богов, как другое, живое море.

— Не пойдем дальше, — решил Сторвальд, выбрав удобное место на пригорке и усевшись на серый округлый валун. — На этом отличном мягком камне нам будет гораздо удобнее, чем самому конунгу. Если боги в самом деле подадут Бьяртмару какой-то знак, то мы его увидим и отсюда. А слушать еще раз громкие вчерашние речи нет надобности. Верно?

— Куда уж вернее, — хмуро согласился Вигмар.

Вчерашних речей ему хватило с избытком. Тот рябой одноглазый тролль, то есть фьялль, который привез в Островной Пролив «губительницу кудрей Сторвальда» и задавал Вигмару странные вопросы об Эггбранде, вчера на вечернем пире произнес целую речь перед Бьяртмаром конунгом и его дружиной. Ее примерную суть Вигмар уже знал, и от повторения она не стала лучше. Глаза раудов сверкали от жадности, а кулаки сжимались, как будто все действительные и воображаемые богатства Квиттинга уже были в их руках. Но Бьяртмар конунг не был храбрецом, который бросается в битву ради самой битвы. Даже жадность не могла на сей раз сделать его достаточно отважным, и Ульвхедин ярл, горячо поддержавший речь Эрнольва, не смог добиться от него твердого решения.

— Мы спросим совета у богов! — нашелся Бьяртмар конунг. Он понимал, что новых богатств жаждут многие, а совместный поход с фьяллями обещает немалый успех. Другого такого случая может не представиться никогда.

— Фьялли все равно пойдут! — сказал Ульвхедин ярл. — И я не понимаю, что может помешать нам пойти с ними и взять свою долю.

«Свою! — с возмущением подумал Вигмар. — Если бы свою. Но ведь это наше!»

«Молчи! — сказал ему неслышный суровый голос, похожий на голос отца, но звучавший глухо, как из-под земли. — Это больше не твое. Ты для квиттов — вне закона. Это не твоя земля, и пусть ее берет кто хочет!»

«А Рагна-Гейда? — мысленно огрызнулся Вигмар. — Ее тоже пусть берет кто хочет? Например, этот одноглазый? Нет уж!»

На это суровый голос не нашел ответа.

«О великий Отец Побед, Повелитель Ратей, Властелин Битв! — молился по себя Эрнольв сын Хравна, стоявший среди конунговых родичей на самой площадке святилища возле жертвенника. — Помоги нам! Вели раудам согласиться на этот поход! Войны все равно не миновать, так пусть же на нашей стороне будет больше! Сколько воинов присоединится к твоей дружине, сколько вражеских трупов останется волкам и воронам! Ты будешь доволен жертвами, Отец Павших! Помоги Торбранду конунгу!»

— О великий Отец Побед! — словно повторяя мысленную мольбу Эрнольва, взывал перед тремя идолами Ульвхедин ярл. Раскаты его мощного голоса долетали до самых отдаленных рядов толпы, и даже Сторвальд с Вигмаром могли разобрать все до последнего слова. — Много лет племя раудов живет в мире с соседями, наши воины добывают богатство и славу в далеких землях. Но пришло время вернуть те земли, которые Фрейя отмерила для нас, а Тюр отнял. Дай знак племени раудов — идти ли нам в поход вместе с фьяллями? Поможешь ли ты нам вернуть утраченное, даруешь ли нам добычу и славу в веках?

Перед идолами богов был сложен большой костер, на котором уже лежал белый конь с перерезанным горлом. Ульвхедин ярл принял из рук жреца горящий факел и шагнул к жертвенному костру. Но едва лишь он сделал шаг, как сильный порыв морского ветра пригнул пламя, словно прихлопнул невидимой ладонью, и погасил. Толпа вздохнула тысячей грудей: боги отказались от жертвы. Даже Вигмар не сдержал крика и вскочил на ноги. Боги запрещают раудам поход!

Но в следующее мгновение толпа ахнула снова, еще громче, потрясенно, изумленно и недоумевающе. Сильнейший ветер стремился к земле прямо с неба, шевелили волосы, трепал одежду, хлопал полами плащей, как крыльями, и в то же время завораживал неведомой силой — этот ветер был дыханием небесных миров. Где-то в вышине, среди мягких серых облаков, вдруг родился пронзительный свет; с каждым мгновением он усиливался, словно прорастало зерно небесного пламени. Ожидание чуда, вера во встречу с божеством полнила людей чувством священного ужаса и одновременно восторга. Боги услышали призыв и не оставили его без ответа.

Вместе со всей толпой Вигмар завороженно смотрел в небо. Облака расходились в стороны, как будто открывались ворота. От их движения раскатывались и замирали вдали отзвуки грома. В просвете показалась человеческая фигура, сначала неясная, окутанная прозрачной огненной дымкой. Но с каждым мгновением она делалась яснее и росла, приближаясь к земле. Уже можно было рассмотреть, что это женщина, словно сотканная из чистейших мягких облаков и грозной грозовой тучи. Длинная, белее лебединого оперения рубаха скрывала ее ноги, а поверх нее блестела черными колечками кольчуга. А волосы, как пламя, широкими волнами бились над плечами валькирии и простирались, как казалось, на половину небесного пространства.

Не чувствуя собственного тела, забыв, кто он и где он, Вигмар смотрел на небо и видел на прекрасном, сияющим неземным светом лице знакомые черты, видел те же огромные ярко-голубые глаза, полные небесного огня. Альвкара! Неистовая из рода альвов!

Яркий свет бил из открытых ворот у нее за спиной, там мелькали видения: казалось, в эти чудесные мгновения взорам смертных открылось небо, можно рассмотреть Асгард с его стеной, палатами и рощами, дрожание листвы на ветвях Иггдрасиля, чистейший поток источника Урд, радужный мост… Но вьющиеся медленно волной волосы валькирии, блестящие пламенным золотом и красноватыми отблесками рассвета, мешали смотреть туда, ее лицо властно притягивало все взоры.

Посланница Одина встала над Скалой Богов, возвышаясь, как Мировой Ясень, растущий из земли и поднимающийся к самым небесам. Валькирия медленно подняла руку, и от руки протянулся длинный светлый луч; еще миг — и все увидели в руке Альвкары сверкающий меч с огненной рукоятью. Плавно опустив меч над головами толпы, затаившей дыхание от ужаса и восторга, Альвкара коснулась сияющим острием жертвенного костра. Мгновенно вся груда дров оказалась охвачена ослепительным белым светом; еще миг — и вспыхнуло пламя. С ревом и гулом пламя охватило весь костер, туша белого коня исчезла среди пляшущих языков.

Валькирия подняла меч и вытянула его перед собой, указывая острием на юг. Ее сияющие ярко-голубые глаза скользнули по толпе, и у каждого словно оборвалось сердце: каждого окатила волна ледяного жара или палящего холода. И только Вигмар вспомнил, что с ним такое уже было. И разом все оцепенение пропало: в мыслях у него прояснилось, и он понял, что сделала прекрасная Всадница Бури, не давшая ему опозориться с хвалебной песней. Да она же послала раудов в поход! Теперь-то ни Бьяртмар конунг, ни кто-то другой не сможет отрицать: Один желает, чтобы рауды вступили в войну. Отец Колдовства хитер и любит загадывать загадки, но сейчас он выразил свою волю яснее некуда.

Фигура валькирии с пламенеющим мечом растаяла, облака сомкнулись. Только жертвенный костер пылал, огонь жадно пожирал свою пищу. Опомнившись, все заговорили и закричали разом. Никто из ныне живущих не видел валькирии наяву, и свидетелям сегодняшнего чуда предстояло рассказывать о ней детям и внукам.

— Ну, вот! — удовлетворенно сказал Сторвальд. — Если бы мы были там, нас бы просто оглушило. И мы бы никогда больше не слышали хвалебных песен — ни чужих, что даже к лучшему, но своих, что уже обидно.

— Кто… что это было? — не слушая, воскликнул Вигмар. Он все еще не мог отвести глаз от сомкнувшихся туч, словно надеялся, что Один передумает и распорядится по-другому.

— Это была Альвкара, — без заметного волнения ответил Сторвальд, словно его спросили о служанке, прошедшей через двор. — Про нее недавно рассказывал Видкунн… Я не помню, ты при этом был? Она была дочерью Хлодмунда конунга пятьсот лет назад. И с тех пор рауды считают ее своей покровительницей. Она появляется перед большими событиями — перед набегом, мором… Или перед войной.

— А какая она? — спросил Вигмар, наконец оторвав взгляд от неба.

— Какая? — Сторвальд удивился его вопросу. — Ты что, внезапно ослеп? Ее же все видели.

— Когда? — глупо спросил Вигмар.

— Сейчас. — Невозмутимый Сторвальд даже встал со своего «мягкого» камня и подошел к нему. — Только не рассказывай мне, что ты ее не видел.

— Я видел, — согласился Вигмар. — И еще не сейчас. То есть… Короче, она приходила ко мне ночью перед нашим с тобой… Когда надо было сочинять песни.

— Да ну! — Вот тут Сторвальд изумился по-настоящему и положил руку на плечо Вигмару. — Ну, расскажи! — с самым искренним интересом потребовал он. — Я ее видел раз-другой… Не здесь, а в других местах, но меня она не посещала по ночам!

— Отстань! — Вигмар отмахнулся. — Она мне рассказывала про подвиги вашего… «дуба стрел». Я без нее двух строчек не связал бы!

— А я думал, тебе рассказала Ингирид, — отозвался Сторвальд. Похоже, ответ Вигмара его несколько разочаровал: ему бы больше понравилась краткая песнь о новой любви Альвкары. — Она тоже в своем роде валькирия.

— Да уж! — совсем придя в себя, Вигмар откровенно окинул взглядом обрезанные волосы Сторвальда и усмехнулся. — Не хотел бы я встать у нее на дороге.

— Я ей отомщу, — спокойно и уверенно пообещал Сторвальд. — Но я не знаю, кто из нас должен другого жалеть. Что страшнее: ее вражда или ее любовь? Тут призадумаешься, что выбрать. В ней ведь есть троллиная кровь. Я ее чую. А на мое чутье в таком деле можно положиться. У нас в Эльденланде много таких.

— Вот оно что! — Вигмар присвистнул и дернул себя за одну из кос.

Теперь многое стало понятно. Про полуостров Эльденланд рассказывают разные вещи: что северным концом он упирается в ледяную стену Йотунхейма, что прямо под ним располагается Муспелльсхейм, потому-то в ключах Эльденланда кипит горячая вода, а из расселин в скалах поднимается горячий пар. Ни одно порядочное племя не хотело жить в такой стране, и полуостров заселили беглецы из разных мест, объявленные вне закона у себя на родине. А поскольку невест им не хватало, они брали в жены троллих. Короче, к восьмому веку после Ухода Асов Эльденланд оброс такими слухами, что признаться в происхождении оттуда означало проявить немалое мужество. И, как в насмешку, именно из Эльденланда происходили все лучшие скальды всех времен.

— Надеюсь, ты не побежишь от меня прочь с криком ужаса? — насмешливо поинтересовался Сторвальд.

— Ноги от страха отнялись, — пожаловался Вигмар. — Не ешь меня, дяденька тролль, я сейчас невкусный!

— Я сегодня не голоден! — благодушно утешил его Сторвальд и посоветовал: — Не бойся, подумай о чем-нибудь приятном. Если я хоть что-нибудь понимаю, скоро твои ноги тебе понадобятся. И руки тоже.

— А голова? — на всякий случай уточнил Вигмар.

— А когда это ты с ней советовался? — Сторвальд удивленно поднял брови, отчего уголок косящего глаза съехал еще ниже и мягкое, трудноуловимое несходство с простыми людьми на миг усилилось. — Если бы ты думал головой, а не сердцем, то был бы не здесь.

Вигмар промолчал. Отдаленный потомок троллих был прав, как сам мудрый Один.

На следующее утро после жертвоприношений Ульвхедин ярл и кюн-флинна Ульврунн позвали Эрнольва на соколиную охоту. Больше никого из знатных людей не приглашали, и Эрнольв, хотя и не был привержен к этой забаве, почти не принятой во Фьялленланде, согласился. Весь вчерашний вечер Ульвхедин, Ульврунн и Ингимунд Рысь о чем-то жарко спорили, запершись в маленьком спальном покое, а теперь, как видно, собирались поделиться с ним своими решениями.

— Тут неподалеку есть отличное место для соколиной охоты, — рассказывал Эрнольву Ульвхедин ярл, когда небольшая дружина выехала за пределы полей тинга. — Фогельсей — Птичий Остров. Там можно зараз набить столько уток, гусей… Сам увидишь.

— Сколько бы их ни было, я благодарен тебе и твоей сестре за приглашение, — ответил Эрнольв. Ему и правда хотелось развеяться, отдохнуть на просторе от толкотни и тесноты усадьбы, где даже в отхожем месте народ толпился с утра и до ночи. — Ваша дружба — большая удача для меня.

— Да? — Ульвхедин ярл посмотрел на него как-то неоднозначно: то ли обрадованно, то ли настороженно. — Я надеюсь, мы с тобой всегда останемся в дружбе.

Эрнольв наклонил голову в знак согласия. В племени раудов слово Ульвхедина ярла имело не меньший вес, чем слово самого Бьяртмара конунга, особенно когда речь шла о военном походе. Весь успех того дела, ради которого Эрнольв приехал, зависел от Ульвхедина.

Впрочем, теперь рауды не смогут отказаться от похода. Эрнольву вспомнилась величественная фигура валькирии, головой достающая до неба, волны ее волос, похожих на закатный свет. «Боги и духи хотят этой войны! — говорила ему когда-то Сольвейг. — Боги возьмут себе духи погибших…» Боги хотят этой войны, потому-то фьялли пылают жаждой мести, а рауды считают будущую добычу. И уже никто не остановит эту лавину, рожденную разом в тысячах человеческих душ. Вставать на ее пути — глупо и бессмысленно. Эрнольв по-прежнему не хотел этого похода, но смирился с ним и всей душой желал, чтобы рауды присоединились к нему и тем облегчили участь фьяллей. Весла ударят по воде, мечи загрохочут о щиты, копье столкнется с копьем в полете, и каждый день будет днем гибели десятков и сотен людей…

Эрнольв был отважным человеком, но при мысли об этой грандиозной, губительной, всесокрушающей лавине у него сжималось сердце. Словно в поисках спасения, мысль его метнулась к дому, к Аскрфьорду. Свангерда… Ждет ли она его, думает ли о нем? Эрнольва тянуло домой, но путь туда преграждала неразрешимая загадка: рунный амулет по-прежнему был теплым. Все-таки он не зря привел его сюда, в Рауденланд, и Эрнольв не торопился назад, пока не получил ответа. Он не мог поверить, что связан с мертвым: когда холодный плеск волны оборвал жизнь Халльмунда, он это почувствовал. И теперь тайное чувство твердило ему, что второй полумесяц слышит биение живого сердца. Но ведь Эггбранд сын Кольбьёрна убит! Тот рыжий квитт, Вигмар сын Хроара, не похож на лжеца. Значит, после смерти Эггбранда кто-то другой снял золотой амулет с его груди. И у Эрнольва появился где-то уже второй невольный побратим. Но кто? Где теперь искать его?

«У Эггбранда, вероятно, были родичи, — рассуждал Эрнольв, стараясь нащупать хоть какую-то тропинку в этом тумане. — Полумесяц мог взять кто-то из его братьев, сыновей, любой из родичей. Наверное, Вигмар знает, где они живут. Можно его расспросить…»

— Вон он, Фогельсей! — прервал его мысли голос Ульвхедина ярла. — Видишь, сколько там птицы!

Эрнольв повернул голову к морю: поблизости от берега из воды поднимался скалистый, довольно высокий остров. Все склоны его были усеяны сидящими дикими гусями.

— Странно, что здесь больше никто не охотится, — сказал Эрнольв. — На тинге, наверное, немало людей, кто уже прикончил свои запасы.

— Поглядел бы я на того, кто посмеет здесь охотиться! — Ульвхедин ярл усмехнулся. — Взгляни вон туда!

Эрнольв проследил за движением его вытянутой плети и увидел на скалистом выступе острова две руны, глубоко выбитые в камне и окрашенные в красный цвет. «Одаль» — «Инг». Имущество самого конунга. Эрнольв помолчал: ни в Аскрфьорде, ни вообще где-нибудь во Фьялленланде людям не приходило в голову пятнать землю, тело богини Йорд, знаками собственности, как какого-нибудь бычка или жеребца. Ему было неприятно это видеть, но только глупец станет в гостях бранить обычаи хозяев.

— У вас такого не бывает? — проницательно заметила Ульврунн. — Значит, ваш конунг намного богаче нашего и может раздавать свое добро всем желающим.

— У фьяллей много земли, — неохотно ответил Эрнольв. — У нас много таких мест, где никто не живет. И, конечно, не платит податей, не строит кораблей и не дает людей в войско. Поэтому я не назвал бы нашего конунга слишком богатыми. А дичь… Она богатство только на столе. Чтобы она туда попала — нужны человеческие руки.

Эрнольву не слишком хотелось разговаривать со старшей дочерью Бьяртмара. Она была так же неугомонна и упряма, как Ингирид, но отличалась значительно большим умом, а значит, могла быть гораздо опаснее. Эрнольв не любил подобных качеств в женщинах и опять с тайной тоской вспомнил Свангерду.

Позже, когда набитые ловчими соколами гуси уже лежали на прибрежной траве, Ульвхедин ярл велел хирдманам развести костер и поджарить несколько штук. Отойдя подальше, куда не доставал дым от костра, он сел на камень и знаком пригласил Эрнольва сесть рядом с собой. Ульврунн и Ингимунд, молчаливый человек с умными серыми глазами и рыжеватой маленькой бородкой, с готовностью сели по бокам Ульвхедина и выжидательно посмотрели на Эрнольва.

— Это была хорошая добыча, — сказал Эрнольв, чтобы сделать приятное устроителям охоты. Тем более что сам он не слишком отличился, и даже Ульврунн повезло гораздо больше него.

— Но это мелочь по сравнению с тем, что ждет нас на Квиттинге, не правда ли? — спросила Ульврунн. Гуси не слишком ее занимали, она торопилась покончить с обычаями учтивости и перейти к делу.

— Нам приятно видеть, что наша совместная охота вышла удачной, — заговорил Ульвхедин. — Это нам знамение от богов, что и вторая охота, на Квиттинге, будет не менее удачной. Ты согласен с нами?

Эрнольв кивнул. Можно подумать, что это они приехали уговаривать его воевать вместе, а не наоборот.

— Мы посоветовались и решили, — Ульвхедин бросил по быстрому взгляду на сестру и зятя, и те дружно кивнули, — что нам было бы неплохо еще раз породниться с Торбрандом конунгом.

Эрнольв вскинул брови: надежды Торбранда на успех строились в основном на его родстве с Бьяртмаром.

— Да, мы не забыли, что Торбранд конунг приходится нам с Ульврунн двоюродным братом, — ответил Ульвхедин на его немой вопрос. — Но в бурю никакая веревка не окажется лишней. Мы тут не в гриднице с дружиной и не на тинге. Чем крепче мы будем пристегнуты друг к другу, тем дружнее будем воевать, верно?

— Это все верно, — сказал Эрнольв. — А поскольку мы действительно не в гриднице, скажи попроще, чего вы от меня хотите? У вас есть подходящая девушка в жены Торбранду конунгу? Решать, конечно, будет он, но я не замечал в нем желания снова жениться. И уговорить его на такое дело я не смогу — разве что Хродмар сын Кари. Он-то сможет уговорить его на что угодно…

— Нет, у нас есть невеста не для Торбранда, а для тебя! — сказала Ульврунн, едва дав ему закончить.

Эрнольв замер с приоткрытым ртом: ему показалось, что он ослышался.

— Ведь ты — родич Торбранда с отцовской стороны? — продолжала Ульврунн. — Между тобой и нами нет кровного родства. А мы бы хотели, чтобы оно появилось. Тогда мы поведем свои войска вместе: ты и мы… То есть, ты и Ульвхедин.

— Сам понимаешь, на войне и между лучшими друзьями могут возникнуть раздоры из-за добычи, — подхватил Ульвхедин. — Я не желал бы иметь дело с вашим Кольбейном ярлом или с Кари ярлом. А с тобой мы неплохо столковались, и у нас не будет случаев обвинить друг друга в нечестном дележе. Мы с тобой сможем не опасаться предательства, верно? Поэтому мы хотим породниться с тобой и предлагаем тебе в жены нашу сестру Ингирид.

Эрнольву показалось, что камень, на котором он сидел, тихо тронулся с места и плавно двинулся то ли вверх, то ли вниз, то ли уже скользнул в море и весело качается на волнах. Он не мог взять в толк, что ему предлагают в жены Ингирид, на которую он столько лет привыкал смотреть как на сестру. Она и так была как бы своя… И все же она — дочь конунга раудов. И посторонние люди, которые никого из них не знают, посчитают такой брак разумным и оправданным.

— Подождите, — едва переведя дух, ответил Эрнольв. — Я должен подумать.

Он без особой вежливости развернулся и сел на камне спиной к собеседникам. Ульвхедин и Ульврунн переглянулись, кюн-флинна быстро задвигала бровями, намекая брату на какие-то ранее высказанные соображения. Ульвхедин в ответ свирепо двинул челюстью, как будто перекусил кого-то пополам. Оба они знали, что Эрнольв не хуже них понимает цену этого решения.

А Эрнольв смотрел на море и думал. В словах Ульвхедина много правды: так много, что кто-нибудь разумный, вроде Асвальда сына Кольбейна, без колебаний ответил бы ему «да». Но мысль о женитьбе на Ингирид была так горька, что кто-нибудь решительный, вроде Хродмара сына Кари, так же быстро ответил бы «нет». Эрнольва тянуло в две стороны, и он сжимал зубы, как будто боялся разорваться пополам. Ингирид! Ингирид, которую он столько лет с трудом терпел в доме, разлуки с которой вся семья ожидала как величайшего блаженства, придется везти назад в Аскрфьорд, теперь уже навсегда, и назвать своей женой! А Свангерда? Не он ли обещал любить ее одну и не брать другой жены… да что там обещания! Эрнольв действительно любил ее одну и знал, что будет любить всегда. Отказать! Отказаться от этого «подарка», и пусть Ульвхедин…

Стой. Ульвхедин рассчитывает на его согласие и прямо объяснил, зачем оно ему нужно. Отказать ему — значит обидеть. А Ульвхедин и Ульврунн не из тех, кто прощает обиды. На Квиттинг они пойдут, им некуда отступать, но воевать тоже можно по-разному. И все те беды станут вероятными: и раздоры из-за добычи, и предательство. А если они предложат отвергнутую им Ингирид сыну квиттинского конунга Стюрмира и все вместе двинутся на фьяллей?

Эрнольв смотрел в море. Островной пролив так широк, что берега слэттов отсюда увидеть невозможно. Но где-то там он есть. Морской Путь велик, и только Один со своего небесного престола может охватить взглядом его весь. А человек мал и слаб перед необъятным пространством земного мира. Эрнольв, тоскующий о Свангерде, был ничтожен и беспомощен. Но Эрнольв, посланец Торбранда конунга, облеченный доверием целого племени, был сильнее. Он не слишком долго разбирал и раскладывал по местам свои сумбурные мысли. Знание, как следует поступить, явилось само собой. Зажав в кулаке маленького Эрнольва, готового выть от тоски, другой Эрнольв повернулся к Ульвхедину и просто сказал:

— Я согласен.

— Слава Асам! — воскликнула Ульврунн, и у обоих мужчин вырвался вздох облегчения. — Ты поступил как очень умный человек, Эрнольв ярл! — продолжала кюн-флинна, стараясь похвалами укрепить его решение. — Ты, конечно, знаешь Ингирид, но поэтому ты и справишься с ней лучше, чем кто-нибудь другой. А о приданом не беспокойся, мы не поскупимся. Да она и сама не упустит своего!

Последние слова Ульврунн произнесла сердито: с первого же дня она так невзлюбила сводную сестру, что готова была отдать немалые сокровища, лишь бы от нее избавиться. Пусть Эрнольв везет ее назад, откуда привез, во Фьялленланд, где облака спускаются к вершинам гор, а в горах бродят то ли великаны-недомерки, то ли тролли-переростки, а вернее, смесь той и другой породы, злобные и угрюмые существа самого мерзкого вида. Пусть эта негодная девчонка им и показывает свой нрав!

— Да, — безразлично ответил Эрнольв. — Если не моя мать, то уж Торбранд конунг, я думаю, будет доволен.

«И те бонды, которые не хотели бросать хозяйства и идти воевать, наверное, смогут спокойно остаться дома!» — подумал он, уже не слушая повеселевшего Ульвхедина.

Да, у Эрнольва было сейчас достаточно много причин для радости. Но почему-то он чувствовал себя так, как будто солнце погасло, море высохло, и короткая тропка перед ним ведет прямо в готовый курган.

— А как к моему сватовству отнесется Бьяртмар конунг? — спросил Эрнольв по пути назад.

— Похихикает, пожмется, а потом согласится, — уверенно, с тайным презрением ответила Ульврунн. Эрнольв уже заметил, что Бьяртмар конунг не пользовался любовью или хотя бы почтением своих детей. — Он боится войны, а Ингирид ему уже надоела. Она из тех забав, которые хороши лишь поначалу. На короткое время. Пусть она едет с тобой назад, он еще пятнадцать лет отлично без нее обойдется. Вот сама она будет не так довольна!

Ульвхедин ярл ухмыльнулся, и Эрнольв улыбнулся углом рта. Да, Ингирид будет в ярости. Она хотела совсем не того, и Эрнольв лучше всех знал, что Ингирид любит его не больше, чем он ее. Сколько раз она дразнила его безобразием лица, одним глазом, сколько раз притворно жалела его будущую жену! Посылала его свататься к троллихам в Дымную Гору! «Голове враг — язык», — говорил мудрый Один. Может быть, Ингирид сама накликала судьбу своим злоязычием. И Эрнольв мог бы пожалеть ее — если бы это несчастье было только ее. Он-то чем прогневал вещих норн? Одно слово — великанши.

Въехав во двор конунговой усадьбы, Эрнольв сразу увидел рыжего квитта, сидевшего на ступеньке крыльца гостевого дома. Взгляды их встретились, и в желтых глазах квитта явственно читался вопрос: ты не хочешь еще о чем-нибудь меня спросить, о Тор щита? Эрнольв соскочил с коня и подошел к гостевому дому. Он хотел спросить довольно-таки о многом.

— Я так понимаю, у себя дома ты сидишь поблизости от конунга, — вместо приветствия сказал Вигмар, снизу вверх глядя на подходящего Эрнольва. — Это место не слишком тебе подходит.

— Я не задержусь на нем долго, — успокоил его Эрнольв и сел рядом. — Я хочу спросить тебя только об одном: кто стал наследниками Эггбранда сына Кольбьёрна?

Теперь Вигмар был готов ко всему и не слишком удивился.

— У него столько родни, что «Перечень Стролингов» потянет на отдельную песнь, — сказал он. — А я не настолько хороший скальд, чтобы длиннющая песнь получилась не слишком скучной. Может быть, ты скажешь попроще: о ком ты хочешь знать?

— Я сам не знаю, — вдруг признался Эрнольв.

Ему совсем не хотелось рассказывать обо всем деле этому квитту, но тот держался так спокойно, равнодушно-терпимо, словно не на его племя собралось идти войной племя Эрнольва. Как видно, он и думал так, как говорил: пусть ярлы и конунги считают обиды, а ты здесь один, и я один, и мне нечего с тобой делить. Эрнольв мог понять его с трудом: не зря же он сумел забыть о себе и Свангерде и принять решение, нужное всему племени фьяллей. Он не умел отделять себя от племени. А квитт, похоже, только так и умел жить.

— Просто мне нужно знать, кто возьмет вещи, принадлежавшие Эггбранду, — после недолгого молчания сказал Эрнольв. — Оружие, перстни, гривны… Амулеты.

— То, что не похоронили с ним, возьмут братья, — ответил Вигмар, стараясь, чтобы при слове «братья» на его лице отражалось не больше четверти тех чувств, которые он питал к сыновьям Кольбьёрна. — Их целых трое… Или даже больше, но сыновьям рабынь не приходится рассчитывать на наследство.

— Ты можешь назвать мне их имена? — не отставал фьялль. Его глаз смотрел на Вигмара с таким серьезным ожиданием, как будто от этого зависела вся его судьба.

— Это не составляет тайны. — Вигмар пожал плечами. Он не был любопытен, но на его месте и камень ёрзал бы от любопытства, зачем все это фьяллю и какое отношение он может иметь к Стролингам. — Если бы я был уверен, что тебе это действительно нужно…

— Я клянусь тебе Тором и Мьёльниром, что для меня это важнее всего на свете! — с неожиданной пылкостью заверил фьялль и прижал руку к груди. В разрезе рубахи на миг мелькнуло что-то золотое, висящее на тонком ремешке. Вигмар ощущал волнение фьялля, как свое, и чувствовал странное желание помочь ему.

— Старшим остался Скъёльд, — принялся перечислять Вигмар. — Потом идет Гейр, потом Ярнир… Или нет, Ярнир старше на пару лет, но он побочный сын. Еще есть Книв-Из-Под-Хвороста, но он сын рабыни. Надеюсь, это все.

— Где они живут?

— В усадьбе Оленья Роща. Это неподалеку от границы с раудами.

— А побратимы?

— В нашей округе нет, а у хёвдинга… Я ничего не слышал, чтобы Эггбранд успел обзавестись побратимами в дружине Ингстейна.

— А сестер у них нет? — как нарочно, вспомнил фьялль. Вигмар молча смотрел ему в лицо. Под его тяжелым взглядом Эрнольв смутился, но закончил: — Ведь если амулет… ну, что-нибудь золотое или серебряное скорее возьмет женщина.

— Сестра у них есть, — медленно и четко выговорил Вигмар. — Но я сомневаюсь, чтобы она взяла у него хоть что-нибудь.

Эрнольв удивленно посмотрел ему в лицо и вдруг сообразил. Словно кто-то шепнул ему, словно он сам на миг стал квиттом: он понял всю эту сагу и даже устыдился своих расспросов, которые были очень неприятны его собеседнику.

— Так это… это о ней ты складывал те злосчастные стихи? — спросил он.

Вигмар криво усмехнулся и кивнул. Это тоже не составляло тайны.

— Так что ты можешь быть уверен: чести кюн-флинны Ингирид мои стихи ничем не грозят! — добавил он. — Передай это ее будущему мужу, если вести о нашем состязании дойдут и до него.

— Не нужно. — Эрнольв неопределенно махнул рукой. — Ее будущий муж — это я.

Он поднялся и медленно побрел в хозяйский дом. Вигмар молча провожал его глазами. Этот одноглазый каждый раз находил, чем его удивить.

Тем временем Ульвхедин ярл прошел в гридницу, где Бьяртмар конунг скучал в ожидании вечернего пира. Рядом с ним пристроилась Ингирид, обиженная, что старшие не взяли ее на соколиную охоту. Появление сводного брата она встретила только хмурым взглядом. Зато Бьяртмар конунг оживился.

— Вот ты и вернулся, Ульвхедин! — радостно воскликнул он, выпрямившись на подушке сидения и потирая бледные ручки. — Кто из вас набил больше гусей: ты или Эрнольв? Или Ульврунн? Она ведь не так легко дает себя обскакать, верно? Будет у нас сегодня гусиный пир!

— У нас были заботы поважнее, чем считать гусей, — сурово ответил Ульвхедин, остановившись перед сидением конунга. — Наш союз с фьяллями, указанный богами, находится под угрозой!

Бьяртмар конунг изменился в лице, люди вокруг него тревожно загудели.

— Сами боги указали нам путь, и если мы теперь откажемся от войны, гнев Асов обрушится на нас! — грозно продолжал Ульвхедин.

— Но что случилось? — Бьяртмар конунг был так встревожен, что не нашел в этом ничего забавного. Ингирид, с горящими любопытством бессовестными глазами, придвинулась поближе, чтобы ничего не пропустить. — Что может помешать нашему союзу?

— Мои люди видели в дальнем конце пролива, напротив Виндсея, корабль с рогатой волчьей головой на штевне, — сказал Ульвхедин, приберегавший эту новость для важного случая. — Это корабль Стюрмира Метельного Великана, конунга квиттов.

— Стюрмир конунг здесь? — воскликнуло разом несколько голосов. — Как он сюда попал? Зачем?

— Нетрудно догадаться. У квиттов тоже был тинг. И они тоже знают, что скоро их ждет война. Наверняка Стюрмир собирается просить помощи у слэттов.

Бьяртмар конунг охнул и переменился в лице. Фьялли и рауды против квиттов — это одно дело, а квитты и слэтты против фьяллей и раудов — совсем другое. Да Стюрмир конунг и Хильмир конунг, если боги позволят им заключить союз, зажмут несчастных раудов, как в клещах, и перебьют всех до одного!

— Боги не простят нам, если мы закроем глаза на знамение, нарушим их волю! — решительно и грозно продолжал Ульвхедин, отлично знавший те мысли, которые должны прийти в голову отца при этом известии. — Они пошлют на нас напасть похуже разбойных морских конунгов или даже великана! Поход должен состояться, но Эрнольв ярл и с ним Торбранд конунг не слишком-то поверят нашей дружбе, если узнают, что мы принимаем у себя конунга квиттов!

— Но мы и не думаем его принимать! — воскликнул Бьяртмар, как будто уже оправдывался перед богами. — Я даже не знаю, где стоит его корабль!

— Он пережидает противный ветер, чтобы плыть через пролив. Он не хочет, чтобы мы о нем знали. А чтобы Торбранд конунг и все фьялли верили, что мы действительно верны им, нужно отдать в жены Эрнольву ярлу твою дочь Ингирид!

Люди в гриднице охнули, и громче всех сама Ингирид.

— Да ты что? — завопила она, мигом вскочив с места. — Мне выходить замуж за этого одноглазого урода! Ты рехнулся! Да он… Да я…

Задыхаясь от возмущения, Ингирид не находила слов, но все ее чувства были написаны на покрасневшем лице.

— Так нужно! — отчеканила Ульврунн, глядя не на сестру, а на Бьяртмара. — Подумай, конунг, что будет, если на нас двинутся разом квитты и слэтты, а у нас не будет надежной поддержки!

— Я на это никогда не соглашусь! Никогда! Вот еще выдумали! Сами за него выходите, если он вам так нравится! — кричала Ингирид, но ее никто не слушал.

— Надо подумать! — бормотал Бьяртмар конунг, озабоченно шлепая верхней губой, словно пробуя каждое слово на вкус. — Это слишком сложное дело! Слишком…

— А пока мы будем думать, остальные пусть молчат о том, что узнали! — Ульвхедин ярл обвел всех грозным взглядом. — Мы должны принять решение как можно быстрее и справить свадьбу в ближайшие дни.

Ингирид хотела еще что-то сказать, но молча выбежала из гридницы. Она уже поняла, что ее желания здесь никого не интересуют.

Ночью, когда все в конунговой усадьбе уже спали, кто-то тронул Вигмара за плечо.

— Там какая-то девчонка просит тебя выйти в сени, — зевая, сообщил ему хирдман из тех, что стояли на страже в эту ночь. — Говорит, что очень важное дело.

Хирдман хотел ухмыльнуться, но ухмылку поглотил зевок.

— Что еще за дрянь? — пробормотал недовольный спросонья Вигмар. — Я никого не звал.

— Иди, иди. — Хирдман, как видно, получил что-то в уплату за настойчивость. — Выйди к девушке, что тебе, трудно? Меня бы позвали, я бы…

Вигмар стал на ощупь одеваться. Сонливость проходила, пробуждалось удивление. Он догадывался, что это как-то связано с Ингирид. Потомок эльденландских троллих был прав: ее любовь опаснее ее вражды. Но в любом случае лучше знать, что именно она задумала.

Одевшись и подойдя к дверям, Вигмар ненадолго замер и прислушался. Вроде бы он не успел приобрести здесь врагов, но ожидать можно всего. От того же Оддульва, например. Но врагами не пахло. Вигмар сам не знал, какого из чувств здесь заслуга, но был уверен: ожидай его в сенях пара мужчин с мечами наготове, он бы их услышал.

Он толкнул заскрипевшую дверь и оказался в темных сенях. Тут же к нему скользнула чья-то стройная фигурка: Вигмар мгновенно перехватил ее, взял за плечи и отодвинул от себя.

— Кто здесь? — шепотом спросил он, уже узнав Ингирид.

— Это я! — ответил знакомый голос, сердитый и обиженный. — Пусти.

Вигмар отпустил ее. Ингирид помолчала.

— Ты позвала меня молчать? — Вигмар не стал ждать слишком долго. — Сейчас не лучшее время для этого. Молчать мы могли бы и во сне. Каждый у себя.

— Ты знаешь о том, что меня хотят выдать замуж? — враждебно спросила Ингирид.

— Не… — начал Вигмар, но вспомнил последние слова фьялля. — Знаю. За одноглазого…

— Вот именно! — пылко, как обвинение, шепотом выкрикнула Ингирид. — За одноглазого рябого урода! Которому годится в жены только троллиха! А выдают меня! Это ты виноват!

— Я?! — от изумления Вигмар выкрикнул это в полный голос, но тут же опомнился и продолжал шепотом. — При чем здесь я? Ты, липа застежек, говоришь загадками. И мне твои загадки совсем не нравятся!

— А сочинять стихи тебе нравилось? — возмущенно отозвалась Ингирид. — Из-за твоих стихов мой отец конунг подумал тролли знают что и теперь торопится выдать меня замуж. За первого встречного, как будто я рабыня из свинарника!

В голосе Ингирид дрожали слезы благородного негодования. Она была преисполнена обиды и жалости к себе.

— Ну, не так все страшно! — подбодрил ее Вигмар. — Твой жених уже знает всю правду — я сам ему рассказал. И он не попрекнет тебя моими стихами, можешь не бояться. И никакой он не первый встречный. Он родич конунга, да и ты знакома с ним десять лет. Тебе сотни девушек позавидуют. А что он не слишком хорош — не беда. Для мужчины красота не главное. Я вон тоже — не светлый Бальдр…

— Пусть другие девушки подавятся! — решительно перебила его Ингирид, которая и во время этой недолгой речи молчала с трудом. — Я не хочу за него выходить и не выйду. Ты виноват в этом, и ты должен меня избавить от такого жениха.

— Как это? — Вигмар принял бы это все за глупую шутку, если бы не знал, что Ингирид не умеет шутить.

— Ты должен увезти меня отсюда! — гордо заявила Ингирид.

— Куда? — спросил Вигмар, даже не пытаясь принять умный вид.

— Куда хочешь! — отрезала отважная девица. — Я уж лучше стану твоей женой, чем выйду за этого тролля!

Вигмар прислонился к стене и прикусил губу, чтобы не рассмеяться. Весь этот ночной разговор был нелеп до крайности. Вот он опять оказался тем, кого нареченная невеста предпочитает своему жениху, но разница между первым случаем и нынешним была больше, чем между небом и землей. Рагна-Гейда любила его, и было бы оскорбительно даже ставить ее любовь рядом с упрямым тщеславием Ингирид и ее бездумной жаждой приключений.

— Нет, кюн-флинна, ничего не выйдет! — стараясь говорить серьезно и не смеяться, ответил наконец Вигмар. — Мне некуда тебя везти. У себя дома я — вне закона. Я не хочу оказаться вне закона еще и здесь, где есть единственные люди, давшие мне приют. Получить мою голову отдельно от тела уже мечтает довольно много могущественных людей, и я не хочу, чтобы к ним присоединились Ульвхедин ярл и Бьяртмар конунг. Вот-вот начнется война, я сам не знаю, где я буду. Тащить с собой еще и тебя — прости, но я не Хедин, а ты не Хильд. Едва ли ты умеешь оживлять убитых, так что бросим этот глупый разговор и пойдем спать.

— Глупый? — возмущенно ответила Ингирид. — Сам ты глупый!

— Это верно, — быстро согласился Вигмар, пока она не передумала, и незаметно отступил к двери спального покоя. — Я очень глупый. Мне и родичи говорили…

— Дочь конунга предлагает тебе свою руку, а ты боишься… Ты боишься! — напав на новую мысль, воодушевленно воскликнула Ингирид. — Боишься, что тебя опять будут гнать, как зайца! Наверное, до сих пор не опомнишься от страха, как убегал с Квиттинга! Наверное, ту женщину ты был непрочь прихватить с собой! Она была для тебя достаточно хороша! Настоящая Хильд! А я, значит, нет!

— Перестань, кюн-флинна! — устало сказал Вигмар. При всех воспоминаниях о Стролингах он теперь ощущал усталость: слишком долго и напряженно он о них думал и слишком мало полезного надумал в итоге. — Иди спать. У тебя будет хороший муж. А вне закона проще жить одному.

— Мне все равно! — воскликнула Ингирид. Метнувшись к Вигмару, она положила руки ему на плечи и прижалась к нему, стараясь разглядеть в темноте сеней его лицо. — Я люблю тебя! Я хочу быть с с тобой!

В голосе ее было что-то такое, что даже Вигмар… не то чтобы дрогнул, но усомнился. В этот миг Ингирид верила в то, о чем говорила. Любовь дочери конунга к чужеземному изгнаннику накануне войны была бы достойна одной из самых ужасных и впечатляющих песен, а Ингирид очень хотела попасть в песнь. И песнь эта так хорошо складывалась в ее воображении, что она сама поверила в нее. Она просто не умела понять, какая суровая жизненная основа лежит под звонкими строчками.

Но Вигмар умел. Он уже примерил на свои плечи кольчугу древнего героя и убедился, что для нынешних людей она тяжеловата. И ему даже не было за это стыдно: времена меняются, и человеческая доблесть меняется тоже. Он не хотел быть прославляем за неимоверное количество бед, которые его «высокий дух» принесет окружеющим. Поэтому он аккуратно снял руки Ингирид со своих плеч и отступил на шаг.

— Не зови любовь, кюн-флинна, — тихо и серьезно ответил он. — Боги задумали ее как проклятье — для тех, кто способен ее испытывать, не находится места на земле. Я знаю. Без нее проще жить. Делай то, что велит тебе отец, и ты еще будешь счастливой. А моего счастья здесь нет, и я буду искать его один.

Не дожидаясь ответа, он шагнул в спальный покой и опустил засов. Не то чтобы он ждал, что отважная дева примется колотить кулаками в дверь, но ему хотелось положить между ней и собой какую-то более прочную преграду. Он тоже верил в то, что сказал. Их с Рагной-Гейдой любовь — проклятие. Им с этой любовью нет места на земле, потому что понимают ее только они двое. Боги уже не раз указали ему на это: в своих родных местах любовь к Рагне-Гейде сделала его убийцей, а здесь, у раудов, одно воспоминание об этой любви чуть не подставило его голову под секиры.

Ингирид осталась одна в темных сенях. Ее возмущение угасло, а душой вновь овладели обида и жалость к себе. В силу своей необычности Вигмар был для нее интереснее и привлекательнее всех остальных, и его отказ связать с ней судьбу казался изменой. Но и гневаться на него она почему-то не могла. В тех словах, которые он сказал ей о любви, была недосказанная тайна: он предостерегал ее от любви, а ей казалось, что какая-то прекрасная дорога к счастью закрыта для нее, как закрыта эта темная дверь. Вне закона! Дочь конунга — и чужеземный беглец-убийца… «Мне некуда тебя увезти»… По щекам Ингирид текли слезы, а перед глазами сиял пламенный меч валькирии. Если бы взмахнуть этим мечом и снести сразу все, весь этот глупый мир, полный дурацких запретов, обстоятельств, заставляющих отказывать себе в самых простых желаниях! Стать валькирией, для которой нет никаких запретов и которая сама выбирает себе возлюбленных, никого не спрашивая… Как Альвкара, которая увидела героя, сидящего на кургане, и полюбила его. Увидела — и полюбила. Это же так просто! Ну, и он ее, конечно, полюбил. Куда же деваться от судьбы?

Ингирид неслышно всхлипнула и вытерла глаза рукавом. Образ пламенного меча помог: она взяла себя в руки и ощутила прилив злости на всех вокруг. И это было гораздо лучше печали, потому что печаль ослабляет, а злость делает сильнее. Гораздо сильнее! «Еще посмотрим, не выйдет ли из меня Хильд!» — с каким-то злым азартом подумала Ингирид, погрозила кулаком темной двери и пошла в женский покой. Она уже знала, кому первому снесет голову ее сияющий меч.

Утро Бальдвига Окольничьего началось с неожиданности: когда он проснулся, Вигмар уже сидел на краю лежанки, одетый и задумчивый.

— Не думается ли тебе, что нам пора прощаться со всеми этими достойными людьми и ехать домой? — сказал он Бальдвигу, встретив его удивленный взгляд.

— А за ночь ты успел с кем-нибудь подраться? — хрипло спросил Бальдвиг.

Вигмар покачал головой. Его ночное свидание с Ингирид нельзя было назвать дракой, но оно навело на мысль, которая давно уже зрела: что ему совершенно нечего делать на тинге раудов.

— Я не думал, что тебе скоро захочется домой. Поближе к родным местам, — с намеком сказал Бальдвиг. — Как там было в твоей замечательной висе: плеском стали встретят скальда братья Бранда? Так?

— Так. — Вигмар кивнул. — Но разве перед началом войны ты знаешь какие-то места получше, чем родные?

Бальдвиг сел на лежанке и внимательно посмотрел на Вигмара.

— Знаешь, многие люди на твоем месте нанялись бы на службу к Ульвхедину ярлу, — осторожно начал он, словно шаг за шагом ступал по тонкому льду. — С таким вождем можно вернуться туда, где ты убил десять человек и ни за одного не заплатил виры. Ты смог бы отличиться… По правде сказать, многие люди боятся идти на Квиттинг. Многие помнят того великана, который сюда однажды приходил. Человек вроде тебя был бы очень полезен Ульвхедину ярлу. А он умеет платить за службу. Ты мог бы получить… твою Фрейю запястий ты точно смог бы получить. А может быть, и усадьбу ее отца в придачу.

Вигмар усмехнулся. Почему-то это рассуждение показалось ему забавным. Даже Бальдвиг, его лучший друг на сегодняшний день, надежный и умный человек, совершенно не понимал его.

— Это был бы хороший способ отомстить, если бы я посватался, а мне отказали, — сказал он, не зная, как это объяснить. — Если не дают добром — бери силой, и прославишься как герой. Но мне не нужна усадьба ее отца, мне нужна ее любовь. А если бы я явился с чужим ярлом разорять родные места, то получил бы усадьбу, но с надеждами на любовь пришлось бы распрощаться навсегда.

Не желая продолжать разговор об этом, Вигмар поднялся и вышел из спального покоя. Бальдвиг смотрел ему вслед и чувствовал, что мало чего понимает.

Когда Эрнольв шел от колодца назад в дом, на ходу вытирая лицо рукавами рубахи (о полотенце он и дома вечно забывал, привыкнув, что мать или Свангерда держат его наготове), кто-то вдруг тронул его за локоть. Отняв рукав от лица, Эрнольв увидел Ингирид.

— Пойдем. — Она повелительно кивнула ему в сторону. — Поговорим.

Удивленный Эрнольв послушно пошел за ней. Он ждал криков, бури возмущения, но Ингирид держалась спокойно и даже величественно. Как видно, известие о собственном обручении так на нее подействовало, что она разом повзрослела. Но это были перемены к лучшему, и Эрнольв заинтересованно ждал продолжения.

— Я согласна выйти за тебя, — объявила Ингирид, отведя его к углу конюшни, где сейчас никого не было и никто их не слышал. — Но только при одном условии.

Эрнольв двинул бровями, стараясь уяснить себе ее слова. Она говорила так, как будто он вчера весь день стоял на коленях, умоляя ее о любви. Вот уж чего не было! Раньше, дома, Ингирид любила его поддразнивать влюбленностью в разных женщин: в Свангерду, в Эренгерду дочь Кольбейна, самую красивую девушку в Аскрфьорде, даже в маленькую Сольвейг, но не в себя саму. Молчаливо подразумевалось, что о ней Эрнольв и мечтать не смеет.

— Чего же ты хочешь? — спросил Эрнольв, поскольку Ингирид неприступно молчала и ждала его вопроса.

— Я требую необычный свадебный дар, — гордо отчеканила Ингирид. — Такой, что о нем будут долго рассказывать! Я хочу получить голову Стюрмира конунга!

— Конунга квиттов! — Эрнольв по старой привычке протер глаза, хотя левый все равно ничего не видел. Ему тоже казалось, что это нелепый сон — как видно, Ингирид владела способностью превращать самый будничный день в самую захватывающую сагу. — Это может быть не так уж и скоро! А твои родичи желают справить нашу свадьбу в ближайшие дни. Я бы предпочел не торопиться… — добавил он, умолчав о надежде, что со временем боги пошлют для Ингирид другого жениха.

— Это можно сделать сегодня! — надменно заявила она. — За ним не надо далеко ходить. Его корабль стоит на берегу, и я знаю где.

— Корабль Стюрмира конунга?

— Ну, да! — Ингирид отлично разыгрывала невозмутимость. Можно было подумать, что в Островном Проливе каждый день стоят корабли двух-трех чужеземных конунгов. — Его корабль носит на штевне рогатую волчью голову и называется «Рогатый Волк», не так ли?

Эрнольв потрясенно кивнул. Лучший корабль Стюрмира, как и вообще все изделия знаменитого мастера Эгиля Угрюмого, были известны по всему Морскому Пути.

— Возьми своих людей, отправляйся туда и привези мне его голову! — уверенно приказала Ингирид. Куда девалась легкомысленная девчонка — в нее словно вселился дух Гудрун дочь Гьюки, той самой, что погубила всю свою родню.

— Послушай, Ингирид! — справившись с удивлением, Эрнольв взял ее за плечи. Ингирид оскорбленно дернулась, но он держал крепко. — Если это опять твои выдумки…

— Это никакие не выдумки! — враждебно ответила Ингирид, подняв голову и глядя прямо ему в глаз. — Никакая не шуточка! Он действительно там стоит и ждет, пока спадет противный ветер! Сама судьба привела его! И я не выйду за тебя, если ты мне не привезешь его голову! Прямо сейчас!

Ингирид снова дернулась, и Эрнольв отпустил ее. Голова у него шла кругом, как бывало уже не раз за последние дни. Стюрмир конунг! Впервые в жизни Ингирид подала правильную мысль — если все это правда, конечно. Едва ли у Стюрмира с собой большая дружина. Убить его — и без головы окажутся все квитты. Тут даже непримиримый Хродмар сын Кари не сможет обвинить его в недостатке верности и мужества. Да ну его к троллям — тогда вся война сложится для фьяллей гораздо легче, потому что как же квитты будут воевать без конунга? Тут и без раудов можно обойтись… Но только они от войны никуда не денутся, потому что конунг квиттов будет убит на их земле! Тогда и жениться необязательно!

И едва сумбурный вихрь, гудящий в голове Эрнольва, достиг этой мысли, как он сорвался с места и бросился к хозяйскому дому.

— Стой! — Ингирид догнала его и вцепилась в локоть. — Никто из них не должен знать об этом! И поклянись, что не поедешь без меня! Я хочу сама все видеть!

— Ладно, ладно! — Эрнольву было не до клятв. Отодрав от рукава пальцы Ингирид, он со всех ног кинулся одеваться.

Войдя в сени большого дома, Ингирид успела заметить мелькнувший в переходе знакомый рыжий хвост из тринадцати косичек. И какая-то сила толкнула ее следом: ее распирало желание немедленно объяснить Вигмару, как он в ней ошибался.

— Вигмар! — окликнула она.

Вигмар услышал, но не подал вида, надеясь, что кюн-флинна не побежит догонять. После ночной беседы ему хотелось видеть Ингирид еще меньше, чем обычно. Потянув за бронзовое кольцо, он открыл дверь одного из многочисленных малых покойчиков в доме Бьяртмара и уже шагнул за порог, как знакомые тонкие пальцы крепко вцепились в его локоть.

— А, дошел все-таки! — При виде Вигмара Сторвальд, хозяин покойчика, шагнул ему навстречу. — А я думал, без меня ты заблудишься… Э, да ты не один!

— Я один! — поспешно успокоил его Вигмар и обернулся к Ингирид: — О ветвь огня волны, чего ты еще от меня хочешь? Если нас увидят вместе, я не знаю, как буду оправдываться перед твоим женихом!

— Нас никто не увидит! — Ингирид решительно втолкнула его в покойчик и шагнула следом. — А если у кого-то окажется слишком длинный язык, то он лишится не только волос! — ядовито добавила она, заметив Сторвальда.

Но его присутствие ее не смутило: из всего рода человеческого для нее существовал только Вигмар, а все остальные были что деревья в лесу.

— Скоро ты узнаешь, как сильно ошибся! — горячо сказала Ингирид не без тайной мысли, что у него еще есть время передумать. — Я сумею отомстить за тебя получше, чем это сделал ты сам!

— Отомстить, за меня? — Напрасно Вигмар думал, что ей уже нечем его удивить. — Меня никто не обижал!

— А как же объявление вне закона? Не ты ли вчера жалел об этом? Так вот знай же: того, кто объявил тебя вне закона, сегодня к вечеру не будет в живых!

— Кого? — Вигмар совершенно ничего не понимал.

— Стюрмира конунга! Сегодня вечером мне подарят его голову!

— Да где же ее возьмут?

— Он не так уж далеко — напротив Виндсея, на берегу! Я потребовала его голову от Эрнольва, и он мне ее принесет! Будь спокоен! И тогда никто не скажет, что я — не Хильд! — с торжеством закончила Ингирид, напоминая его вчерашние слова. — И я поеду с ним и покажу ему дорогу! Я сама хочу видеть, как свершится моя месть за тебя!

На миг Вигмару показалось, что у него остановилось сердце. А потом силы вскипели ключом — откуда что взялось! Кто-то другой, не думая, не прикидывая и не рассуждая, приказал ему, крикнул в ухо: скорей!

Одной рукой прихлопнув дверь покоя, другой он мгновенно зажал рот Ингирид и кивнул Сторвальду. Тот с проворством и готовностью, как будто они заранее обговорили все до мелочей, бросил ему какое-то полотенце, а сам откинул крышку сундука и выхватил целый ворох разноцветных ремней: узких и широких, с серебряными бляшками и бронзовыми цепочками. Ингирид пыталась визжать и вырываться, обнаружив удивительную для девушки силу, но против квиттинского оборотня и потомка эльденландских троллих ей было невозможно выстоять. Через считанные мгновения она уже простерлась на лежанке Сторвальда, с концом полотенца во рту, опутанная ремнями по рукам и ногам.

Затягивая поясной ремень, Эрнольв вдруг судорожно вздохнул и привалился к стене. Его охватила слабость, все силы из него ушли куда-то, как вода из разбитого кувшина. Даже голова закружилась, перед глазами вспыхнули огненные пятна.

— Что с тобой? — Хрольв, один из его хирдманов, озабоченно тронул его за плечо. — Ты здоров?

— Да, — с трудом разжав зубы, упрямо выдохнул Эрнольв. — Это так… Сейчас… Уже все.

Действительно, внезапное нездоровье прошло, он был вполне способен идти. Решительно затянув ремень, он набросил на плечи плащ и устремился к дверям, на ходу возясь с застежкой. У него было странное ощущение: как будто он тянет сеть, за второй конец которой держится кто-то другой. Не менее сильный.

— И что теперь? — заинтересованно спросил Сторвальд, когда последний ремень был завязан.

— Ты же хотел ей отомстить? — напомнил Вигмар. — Вот тебе отличный случай. Она очень хочет получить голову моего конунга, а я хочу, чтобы эта голова осталась у него на плечах. Решай быстро, с кем ты

— С тобой, — очень быстро решил Сторвальд. — Она меня опозорила, а ты дал возможность оправдаться… когда сложил песнь похуже моей, — с ехидным удовольствием окончил он.

Но Вигмару было не до обид.

— Вот и славно. Тогда пошли. Ты знаешь, где этот троллиный Виндсей?

— Вот я и говорю: без меня ты заблудишься!

Держа на поводу оседланного коня, Эрнольв нетерпеливо оглядывался. Ингирид должна была ждать его во дворе, но ее не было.

— Хрольв, сходи к женскому покою, посмотри, не там ли она, — попросил он хирдмана.

— Я схожу. — Тот кивнул. — Не беспокойся, ярл, ветер не даст им отплыть еще пару дней. Мы не упустим их, даже если пойдем пешком.

Хирдман ушел, а Эрнольв остался ждать, нервно вертя головой. Спешить следовало хотя бы потому, что его дружина (сорок человек), с которой он приехал из Аскрфьорда, уже вся была готова к отъезду, и вид вызывал у раудов любопытство. Вот-вот кто-нибудь спросит: «Куда это ты собрался, Эрнольв ярл? Не хочешь ли убежать со свадебного пира? Ха-ха!» Эрнольв переминался с ноги на ногу, как будто у него в каждом сапоге было по горсти иголок, и старался взять себя в руки. Напрасно. В душе его гудел сквозной ветер, и каждое мгновение он ждал, что головокружение вернется.

Вигмар сын Хроара и конунгов скальд Сторвальд неспешно выехали за ворота, негромко беседуя и посмеиваясь.

— Нет, Хильд нельзя назвать «кормилицей воронов»! — долетел до Эрнольва обрывок речи Сторвальда. — Она ведь каждую ночь оживляет убитых, так что воронам и волкам ничего не достается!

Хорошо им — только и забот, какой кеннинг выбрать. Эрнольв не увлекался сочинением стихов, а кеннинги надоели ему еще в Аскрфьорде, где Хродмар, бывало, только ими и сыпал. Правда, это было давно. Да куда же она делась? Эрнольв оглянулся к дверям хозяйского дома, потом к отхожему месту, куда была протоптана тропинка, огибающая угол. Может, у Ингирид от волнения схватило живот?

Напротив Виндсея виднелось несколько вытащенных на берег кораблей, но Вигмару не пришлось колебаться: он однажды видел «Рогатого Волка» на Остром Мысу и не мог его спутать ни с каким другим кораблем. На каменистой площадке горел костер под большим железным котлом, порывами морского ветра дым бросало из стороны в сторону. Возле костра сидело и прохаживалось человек десять, столько же лежало на охапках веток и мха. Все свободное пространство корабля, насколько можно было разглядеть издалека, было устлано телами спящих или дремлющих — все-таки еще было довольно рано, а этим гостям Островного Пролива было нечего делать, кроме как спать.

Заметив двух всадников, пять или шесть человек двинулось им навстречу, держа наготове щиты. Вигмар и Сторвальд остановили коней, не доезжая до костра шагов десять.

— Чего вам нужно? — спросил один из квиттов.

Вигмар напряженно скользнул глазами по лицам: слава Одину, никого знакомого. Нарваться на знакомого, знающего, что он сейчас вне закона, было бы последним делом.

— Мне нужно видеть Стюрмира конунга, — ответил Вигмар. — Он здесь?

Ответом ему послужило настороженное молчание. Хорошо хоть, не смеются, — значит правда.

— Кто ты такой и зачем тебе его видеть? — повторил квитт, стоящий впереди всех. Выговор утреннего гостя и тонкие косички за ушами уже сказали ему, что это соплеменник.

Еще несколько человек спустилось с корабля и присоединилось к квиттам. По лицам их было видно, что ничего хорошего они не ждут.

— Мое имя вам дорого обойдется — дороже, чем стоит на самом деле, — ответил Вигмар. Называть свое имя сразу после того, как оно было провозглашено с Престола Закона — очень глупо. Допустим, дружине конунга нет дела до его отношений со Стролингами, но зачем зря дразнить волков? — Мне нужно сказать два слова Стюрмиру конунгу. При вас при всех.

— Так и говори, если при всех, — сказал один из подошедших.

Вигмар обернулся к нему. Красноватое, обветренное лицо, пышные полуседые волосы, развеваемые ветром, суровые серые глаза — Метельный Великан, одним словом.

— Да пошлют боги тебе побольше удачи, конунг! — ответил ему Вигмар. — Сегодня хороший день для тебя, если ты желаешь пасть в неравном бою прямо сейчас.

— С кем? — быстро спросил Стюрмир конунг. Обликом он был похож на великанов, но соображал значительно быстрее, чем племя камней.

— Эрнольв ярл, родич Торбранда конунга, знает, что ты здесь. Он очень хочет добыть твою голову. И Ульвхедин ярл охотно ему поможет, если он не справится один. Вот и все, что я хотел тебе сказать. Дальше ты сам решишь, что тебе делать.

— Погибнуть в битве — честь для всякого конунга, но я не хочу, чтобы это случилось сегодня, — сказал Стюрмир конунг. — Сталкивайте корабль! — крикнул он своим людям. — Через пролив нас не пускает Ньёрд, но мы может поплыть обратно. Или этот фьялль уже снарядил корабль?

— Корабля у него нет, но рауды найдут ему корабль, — ответил Вигмар, которому предназначался вопрос. — Однако, на море у вас больше надежды спастись. Вам ведь и раньше везло на море больше, чем фьяллям, верно?

— Верно, — без улыбки сказал Стюрмир. — Про нашего тюленя и здесь знают?

— Про него везде знают, — вступил в беседу Сторвальд. — И если кто-нибудь из твоих людей, конунг, расскажет мне подробности, я сложу об этом деле славную песню.

— Ты скальд? — Стюрмир удивился. — Вот только скальда у меня с собой и нет!

— Я поплыл бы с тобой, если бы ветер был попутный, — спокойно ответил Сторвальд. — Я еще не бывал в земле слэттов.

Пока они беседовали, Вигмар отошел в сторону и встал на край скалистого обрыва. В лицо ему дул южный ветер, а под ногами плескалось море. Небо было затянуто серыми тучами, а люди Стюрмира возились вокруг «Рогатого Волка» у него за спиной — так и казалось, что он остался один на один с Ньёрдом, богом движущихся стихий, почти во всех его воплощениях: ветром и волнами. Не хватало только огня…

И тогда Вигмар поднял голову к небу и громко позвал:

— Альвкара! Неистовая из рода альвов! Можешь смеяться, но я ничего не понимаю! Если ты покровительница раудов, зачем ты помогала мне? А если ты хочешь мне помочь, то сделай что-нибудь с этим ветром! Мне нужно не так уж много — только чтобы корабль перешел Островной Пролив, и побыстрее!

Вигмар не ждал от своей речи каких-то особых последствий. Просто когда у него выдавалось время вспомнить об Альвкаре, он действительно чувствовал недоумение. Почему она помогла ему? И не поможет ли еще?

Ветер стих. На миг стало совсем тихо, так что Вигмар ощутил себя оглохшим: гул и свист сменился тишиной, как будто заложило уши. А потом потянуло северо-западным ветром: тем самым, который несся через Островной пролив к берегам слэттов.

— Да ты еще и умеешь заклинать ветер! — сказал у него за спиной голос Стюрмира конунга. — Тебя, должно быть, послали боги!

— Это верно, — согласился Вигмар, обернувшись. — Только я не знаю, куда и зачем они меня послали.

— Ты здесь служишь кому-нибудь?

— Нет. Скорее, меня приютил один добрый человек, которому я недавно подарил три марки золота.

— Ты поплывешь со мной? — полуутвердительно произнес Стюрмир.

— Я бы сказал, что это мудрое решение, — вмешался Сторвальд. — Я вот собираюсь плыть с могучим Стюрмиром конунгом. И ему, и Хильмиру мои песни понравятся.

— Ты поплывешь прямо отсюда? — даже Вигмара удивило это неожиданное решение. — Прямо так, в чем есть? Мне думалось, у тебя немало добра осталось в конунговой усадьбе… В том сундуке были не только цветные пояса?

— Это неважно! — Сторвальд небрежно махнул рукой. — Думаю, твои добрые соплеменники дадут мне какую-нибудь рубашку, а я за это сочиню каждому из них хвалебную песнь. Это очень легко, надо только иметь сноровку. Как и во всем остальном! — Сторвальд подмигнул Вигмару косящим левым глазом.

— А Бьяртмар?

— Всего серебра и золота не выслужишь, а любоваться его безбородой мордой мне порядком надоело. Я уважаю могущество рун, но меня тошнит от «одалей», усеявших берег раудов гуще, чем морские камни. Кстати, о цветных ремнях — Ингирид ведь не станет молчать. Пожалуй, скажет, что мы с тобой ее обесчестили. Она себя не пожалеет ради мести, уж можешь быть уверен. А когда ее муж убедится, что это неправда, приставлять нам головы обратно будет уже поздно.

— Так ты плывешь с нами? — прямо спросил Стюрмир конунг, не склонный к долгим разговорам.

Вигмар медлил с ответом. Все это правда: и Ингирид не станет молчать, и плыть со своим конунгом гораздо лучше, чем оставаться у чужого. Но что-то не давало ему ответить согласием. Вернуться на Квиттинг ему нельзя, оставаться у слэттов — а чего он там забыл, в десятке морских переходов от Рагны-Гейды, от того единственного, что у него есть на свете? Смутное чувство, что он оставил где-то здесь половину своего сердца, не давало сказать «да».

— Я не слишком подходящий для тебя попутчик, конунг, — наконец ответил Вигмар. — Мне нечего делать у слэттов, а возвращаться к квиттам нельзя.

— Почему?

— Потому что я — вне закона.

— За что? — прямо спросил Стюрмир.

— За дело, — так же прямо ответил Вигмар.

Несколько мгновений они смотрели в глаза друг другу. И почему-то Вигмар не чувствовал к Стюрмиру особого почтения или трепета — это был просто человек, которому он мог помочь и помог. Должно быть, за последнее время он привык думать о себе как о чем-то отдельном от племени. Он был сам по себе, человек лицом к лицу с огромным миром, и конунг квиттов для него не был конунгом.

— Я там убил одного человека, — пояснил Вигмар ожидающему продолжения Стюрмиру. — И его родичи меня не простят. Даже ты, боюсь, не защитишь меня — я же не смогу все время держаться за край твоего плаща. Так что я пойду своей дорогой.

— Жаль, — сказал Сторвальд. — А я уже мечтал, как мы с тобой на пару будем петь хвалебные песни.

— Нет уж! — Вигмар наконец усмехнулся и мотнул головой. — Я не умею петь хором. Вот уж чего я никогда не научусь делать.

— Я не знаю, встретимся ли мы еще, но я о тебе буду помнить, — сказал Стюрмир конунг Вигмару. — Да пошлют тебе боги удачи!

В устах конунга такое пожелание стоило очень многого, но Вигмар лишь кивнул в благодарность, не придав этому особого значения. Удача у него тоже была своя собственная, особенная, не такая, как у всех.

«Рогатый Волк» уже качался на высоких волнах, хирдманы разбирали весла. Стюрмир конунг и Сторвальд торопливо зашагали вниз к воде, Вигмар остался стоять на скале. Корабль отошел от берега, полосатый парус расправил крыло, и «Рогатый Волк» стал быстро удаляться. Вигмар смотрел ему вслед, потом перевел взгляд на небо. Над самым кораблем высоко в небе плыло крылатое белоснежное облако… Вигмар моргнул и вдруг разглядел, что никакое это не облако, а белый лебедь, медленно парящий над проливом. Под его распростертыми крыльями, как тень, летел северо-западный ветер, тот самый, который был нужен. Лебедь вел его за собой. Вигмар смотрел вслед лебедю и думал: должно быть, Отец Побед и сейчас не посылал Неистовую из рода альвов. Он всего лишь сделал вид, что отвернулся.

Неспешно подъезжая к конунговой усадьбе, Вигмар вдруг увидел, как навстречу ему из ворот вылетает целая дружина. «Фьялли, — почти равнодушно отметил он. — Любопытно: Альвкара будет так добра, что прикроет меня щитом? Или это я уж слишком много хочу?»

Скакавший впереди Эрнольв первым же заметил Вигмара и так резко натянул поводья, что конь его встал на дыбы и замолотил по воздуху передними копытами. Дружина смешалась, одни проскакали дальше, другие успели придержать коней. Эрнольв бросил лишь один взгляд в спокойное лицо Вигмара, и ему сразу все стало ясно. Тролли и турсы! В последнее время он становится ясновидящим! Но, как и всем, ему самому собственное ясновидение не приносит никакой пользы.

— Уже не видно, — невозмутимо подтвердил Вигмар ту догадку, что ясно отразилась на растерянно-раздосадованном лице фьялля. — Напротив Виндсея на этот раз дует самый что ни есть подходящий ветер.

Фьялли окружили его кольцом и молча ждали. А Эрнольв и Вигмар смотрели друг на друга, и у каждого из них было невероятное чувство, как будто он — маленькая железная гирька, которая качается в своей чашечке весов: вверх-вниз, вверх-вниз… Оба они старались сегодня выполнить то, что считали должным, но у одного из них это получилось, а у другого — нет.

— Назад, — коротко сказал Эрнольв и махнул своим хирдманам, не отводя взгляда от лица Вигмара. — Я скажу ему пару слов.

Вигмар спокойно ждал, пока фьялли нестройной толпой, раздвигая любопытных, вернутся во двор.

— Ты сказал ему? — неопределенно спросил Эрнольв.

— А ты ее выпустил? — так же ответил Вигмар, и оба они поняли друг друга. От кого Эрнольв мог узнать о его участии в этом деле, кроме Ингирид?

Эрнольв кивнул, потом повторил вслух:

— Да. И теперь она жаждет получить не его голову, а твою.

— И это тебе будет сделать легче, — обнадежил его Вигмар. — Моя голова осталась на этом берегу. Правда, задаром я ее не отдам, но ты можешь попытаться.

Эрнольв покачал головой. Ему вдруг все надоело, и мечта у него была только одна: оказаться дома, возле очага в усадьбе Пологий Холм, между матерью и Свангердой. И безо всяких Ингирид.

— Ты здесь один, и я один — нам нечего делить, — чуть погодя сказал он и вопросительно посмотрел на Вигмара. — Так? Теперь я с тобой согласен.

— Это меня удивляет, — честно признался Вигмар. — Не уверен, что я мог бы быть так миролюбив, если бы ты увел у меня добычу из-под носа. Очень дорогую добычу.

— А я непременно увел бы ее… То есть, не добычу, а… Если бы ты хотел снять голову с Торбранда конунга, а я мог бы тебе помешать, я непременно бы это сделал, — наконец Эрнольв нашел подходящие слова. — Я не смогу наказывать человека за дело, которое и сам сделал бы на его месте. Ты поступил как должно — не мне осуждать тебя за это.

Вигмар подвигал бровями, не зная, что ответить. Он не был уверен, что на месте фьялля поступил бы так же благородно. Но для Эрнольва его сегодняшний образ действий был единственно возможным. Он понимал Вигмара, как мог бы понимать родного брата: даже будучи объявленным вне закона племенем, он не смог бы сам объявить родное племя вне своего собственного закона. Не смог считать его чужим. В этом отношении Эрнольв понимал Вигмара лучше, чем тот понимал сам себя.

— А что же ты скажешь невесте? — спросил Вигмар чуть погодя. — Как бы она теперь не отказалась выходить за тебя.

— Ее никто тут не спрашивает… к сожалению, — глухо ответил Эрнольв.

Он сознавал, что его надежды пропали: Стюрмир конунг остался жив и теперь едва ли что-нибудь избавит его самого от необходимости жениться на Ингирид. И все благодаря этому рыжему квитту, которого следует ненавидеть, но почему-то не получается. Впрочем, его смерть сейчас уже ничего не исправит, а пустая мстительность Эрнольву не была свойственна.

— Но ей же очень хочется получить мою голову! — подзадорил Вигмар.

— Нельзя же исполнять все ее прихоти, — отозвался Эрнольв, потихоньку приходя в себя и стараясь подавить разочарование.

Достойный человек должен стойко встречать удары судьбы — в конце концов, смысл всех жестоких древних песен сводится именно к этому. А Эрнольв был очень достойным человеком, хотя и на другой лад.

— Вот это верно, — одобрил Вигмар. — А не то она сядет тебе на шею. Я постараюсь уехать отсюда как можно скорее. Она может попытаться и мне обрезать волосы, но ошибиться в темноте и отрезать голову.

Фьялль поднял на него взгляд своего единственного глаза, и в нем была такая тоска, что Вигмар ощутил дикое и нелепое, по собственным представлениям, желание его обнять, как скорбящего брата, которого у Вигмара никогда не было. Ведь этому человеку отныне предстояло постоянно ночевать в обществе Ингирид. Она, конечно, молода и красива, но Вигмар скорее готов был жалеть его, чем завидовать ему.

— Можешь не торопиться, — обронил Эрнольв. — Она затеяла глупость. У нас не Века Асов, чтобы требовать в подарок на свадьбу чью-то голову.

— Я с тобой вполне согласен, — отозвался Вигмар.

Они молчали, сидя в седлах напротив друг друга. Им вроде бы уже не о чем было говорить, но что-то не пускало их разъехаться. Они были очень разными, различной была сама основа их нрава и взгляда на мир, но каждый неосознанно чувствовал, что стоящий напротив — достойный человек и мог бы стать другом, если бы судьба не свела их на узкой дорожке войны между племенами.

Наконец Вигмар кивнул на прощание и тронул коня. Обернувшись, Эрнольв смотрел, как он въезжает в ворота усадьбы, потом окликнул:

— Эй! Вигмар!

Квитт обернулся, и Эрнольв продолжал, как будто хотел оправдаться:

— Но если мы встретимся дружина на дружину…

Вигмар кивнул, показывая, что все понял и согласен. Если дружина на дружину — тогда будет другое дело. А как же иначе?