"Чертовски знаменита" - читать интересную книгу автора (Коллинз Джоан)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Томми медленно открыл усталые глаза. Во рту было сухо и противно, а в тяжелой голове стучало. Сквозь плотные занавески пробивался дневной свет, слабо освещая то, что понаделал маменькин модный декоратор, имея в виду идеальную комнату для подростка. Дорогая шведская мебель, огромный диван с зигзагообразным красно-бело-синим рисунком и кресло под стать приходились Томми совсем не по вкусу, но ему кое-как удавалось скрыть все это под грудами грязной одежды, которую Бренде запрещалось трогать. Обои были разрисованы гоночными машинами, их Томми удалось прикрыть плакатами с изображением его любимых поп-певцов.

Он, прищурясь, взглянул на часы – половина одиннадцатого. Во дает, проспать четырнадцать часов! Он нажал кнопку пульта дистанционного управления, заставив ожить телевизор. На экране возникли вихляющиеся фигуры модной в последнее время рэп-группы, раскачивающиеся в такт их последнему хиту. Он увеличил громкость и принялся тоже раскачиваться в такт, играя на воображаемой гитаре.

Он едва расслышал стук в дверь.

– Можно войти? – спросила Бренда.

– Конечно, заходи.

Бренда с трудом держала огромный поднос, уставленный всевозможными деликатесами.

– Я подумала, ты умираешь с голоду. – Она пододвинула столик к кровати. – Я принесла тебе всего понемножку.

– Спасибо, Брен. – Томми с одобрением оглядел поднос. – Гмм, выглядит достаточно соблазнительно.

Оба рассмеялись.

Для начала залпом выпив смесь апельсинового, папайи и клубничного соков, Томми спросил:

– Я где мама?

– Уехала на студию. – Бренда взбила подушки на его кровати. – Она очень расстроилась, что не смогла повидать тебя, но я не стала тебя будить.

– Ну, мне тоже очень жаль. – Он поспешно умял яичницу из трех яиц, не отрывая глаз от телевизионного экрана.

– Хочешь рассказать мне, что случилось? – Бренда села на кровать и с опаской посмотрела на него.

– Не сейчас, Брен. Ничего особенного. Просто сглупил, вот и все. Ты же знаешь, я глупею, когда налижусь. Мне очень жаль.

– Сколько раз я тебя предупреждала, чтобы ты не пил? – укорила она его. – Во-первых, ты еще несовершеннолетний, и, во-вторых, ты, когда выпьешь, становишься невыносимым.

– Знаю, знаю. Но не могу же я быть единственным среди моих друзей, кто не пьет? Признайся, Брен, что еще делать вечером, смотреть телевизор?

– Будь ты поумнее, завел бы себе какое-нибудь хобби, занял бы свое свободное время, как мы делали в детстве, а не тратил бы его попусту.

– Ну конечно, – отмахнулся он. – Рисовать-выжигать. Когда это было, в доисторическую эпоху? Еще до телевидения?

– Попридержи язык. Уж больно ты разговорился в последнее время, Томми Беннет, не помешало бы последить за собой.

Томми обмокнул шоколадную плюшку в кофе, разглядывая телевизионную ведущую в короткой юбке.

– Черт, вот эту я бы с удовольствием трахнул, – одобрительно сказал он. Затем, заметив недовольный взгляд Бренды, добавил: – Шучу.

– Твоя мать очень расстроена по твоему поводу. Она почти не спала ночью от беспокойства.

– Это мне надо из-за нее расстраиваться. – Томми вытер с тарелки остатки яйца второй плюшкой. – Ей на меня глубоко плевать, Брен. Тебе это известно. Ее волнует лишь ее дурацкая карьера, ее дурацкая популярность да модные тряпки. Именно из-за этого папа стал пить, потому что мама беспокоится только о маме.

– Как ты смеешь так говорить, Томми? Ты прекрасно знаешь, что это неправда. Твоя мать тебя обожает, но у нее тяжелая, изматывающая работа, и никто лучше меня не знает, как это сложно.

– Ага, ага, – отмахнулся Томми и зевнул. – Всем нам известно, что ты была лучшей года где-то в пятидесятом с чем-то. Ну а я не нахожу ничего трудного в том, чтобы прохаживаться перед камерой в макияже и дурацких тряпках и произносить идиотские слова. Это глупо, вообще все глупо, и из-за этого поганого шоу папа сделал то, что сделал.

– Нет, Томми, это ты идиот, – твердо заявила Бренда. – Ты безответствен и не думаешь ни о ком, кроме себя.

Томми с надутым видом смотрел на нее.

– И что же это такое сделал твой папочка, до чего его довела твоя мать?

– Ты знаешь, о чем я говорю. А сейчас я устал и опять хочу спать. – Он нажал кнопку, доведя звук до максимума, лег и закрыл глаза.

Взяв пустой поднос, Бренда попыталась перекричать шум.

– Ладно. Пока спи. Наверное, тебе после выпивки надо проспаться. Но одно я тебе скажу, Томми Беннет. Твой отец начал прикладываться к бутылке задолго до того, как твоя мать добилась успеха, и я это говорю, потому что самое время тебе знать правду и перестать винить во всем ее.

Томми натянул простыню на голову.

– Я не хочу слушать об этом. Перестань, Бренда, я устал. Оставь меня в покое.

У двери Бренда повернулась, чтобы взглянуть на верзилу, свернувшегося под простыней.

– Когда-нибудь ты все поймешь, Томми. – Она говорила тихо, но со злостью. – И, возможно, тогда ты сообразишь, как сильно твоя мать тебя любит.

– Мэнди, где моя синяя рабочая рубашка? – Стивен Лей вышел из ванной комнаты, вытирая полотенцем светлые волосы. Он, как всегда, торопился.

– Там, где всегда, – ответила Мэнди, не отрывая глаз от экрана телевизора и инструктора, чьи движения она старательно копировала. – Второй ящик слева, под желтой рубашкой.

Мэнди, хорошенькая блондинка слегка за тридцать, сохранила свое круглое детское личико и невинные голубые глаза, заинтриговавшие Стивена на прослушивании десять лет назад. Он был начинающим сценаристом, она – секретаршей. Они быстро полюбили друг друга, а через год она подарила ему девочек-близнецов.

Теперь Мэнди попросила:

– Слушай, спустись вниз и посмотри, что делают близнецы. Что-то там давно подозрительно тихо.

– Конечно. – Он побежал вниз, перескакивая через ступеньки и на ходу застегивая рубашку. Дом маленький, плохо прибранный, кругом следы пребывания маленьких детей. Девочки сидели за завтраком, не отрывая глаз от экрана с мультфильмом, кукурузные хлопья не тронуты.

– Доброе утро, мои очаровашки. Фу-фу-фу, тут пахнет вкусными маленькими девочками, – прорычал Стивен, убедительно изображая кровожадного великана.

– Папа, папа, папа! – Девочки завизжали от притворного ужаса и вцепились в его ногу. Стив попытался налить себе кофе.

– Ну ладно, хватит, отпустите папу. Папе пора на работу, зарабатывать денежки, чтобы купить маленьким девочкам красивые платья. – Он подергал их за блондинистые хвостики, и они опять завизжали от восторга. – Давайте, ешьте хлопья, иначе из вас не получится прекрасных леди.

Мультфильм окончился, начались новости. Стив смотрел их, потягивая кофе, держа по дочке на каждой коленке. После главных новостей возвестили, что был арестован сын Катерин Беннет, за чем последовал сюжет с Катерин, выходящей накануне из зала суда.

– Неизвестный друг семьи внес вчера за подростка залог, после чего тот был отпущен без предъявления формальных обвинений, – возвестил диктор.

– Папа, папа, гляди, там ты, – заверещали близнецы, устремляясь к экрану, чтобы посмотреть поближе.

Стив застонал. Да, это был он. Вон он, держит мрачного Томми за руку, на том мятые джинсы и рубашка, надетая впопыхах, волосы еще более растрепаны, чем обычно, выходит из участка, за ним – взволнованная Бренда.

Вошла потная после зарядки Мэнди, взглянула на экран.

– Гляди, прям-таки телезвезда, – съязвила она. – Ты не тем делом занялся.

– Ну, сейчас, по крайней мере, я со своим делом запаздываю. – Стивен взглянул на часы. – Нам сегодня много придется переписывать. Гейб Хеллер считает, что мы слишком много внимания уделили героине Катерин. Мне велено придумать ходы, чтобы сделать се роль менее существенной.

– Зачем? – Мэнди намазала тост обезжиренным маргарином. – Она в этом фильме – лучшая.

– Я знаю, – согласился Стивен. – В этом как раз половина проблемы.

По дороге на студию Стивен думал о Катерин. Последнее время она стала с ним более откровенна. Ему нравилось с ней разговаривать, и он гордился ее доверием. Видит Бог, звезде нелегко приобрести друга, на которого можно положиться. Но его беспокоило, что она, видимо, не осознавала, насколько сложно ее положение на студии. Верно, последние ужасные два года голова была занята семейными делами и Джонни, так что она как-то не получила поддержки у нужной группы наверху.

Стивен постепенно становился главным сценаристом сериала «Семья Скеффингтонов», и ему порой приходилось лавировать, чтобы одновременно угодить боссам и защитить Катерин. Если быть честным, его немного волновали его чувства к ней. Теперь, когда он по горло занят на работе, его стало раздражать, когда Мэнди жаловалась на то, что ей трудно справляться с детьми и домашними делами. Он знал, что, по сути, у них хороший брак и семейная жизнь на зависть многим, включая Катерин. Просто дело было в том, что время от времени он видел эротические сны с Катерин. Катерин в бассейне, Катерин смеется и призывно смотрит на него через плечо, Катерин в ванне в сцене, им же самим для нее написанной. Стиву удавалось избавляться от этих видений днем, но ночью, перед тем как заснуть, или рано утром в полудреме они снова приходили ему в голову. У него всегда было хорошее настроение весь день, если он встречал ее.

Катерин рано закончила работу, ринулась домой и застала Томми играющим в баскетбол около гаража. Она крепко обняла его.

– Дорогой, я так за тебя волновалась. Как ты себя чувствуешь?

Томми прищурился; его зеленые, как у нее, глаза смотрели настороженно.

– Все в порядке, мам. Только не суетись, ради Бога. – Он прицелился мячом в корзину, сделал точный бросок и ухмыльнулся.

– Здорово, – похвалила Катерин. – Послушай, дорогой, я не собираюсь обсуждать вчерашние события, потому что мне кажется, что, что бы там ни было, тебе надо об этом забыть, верно?

Он промолчал.

Катерин заговорила порезче.

– Томми, я знаю, тебе в последнее время нелегко, то, что произошло между мной и твоим отцом, сильно на тебя подействовало, но ты ведь знаешь причину всего случившегося, так?

– Ага. – Он с безразличным видом снова кинул мяч в корзину. – Все-то я знаю, мам.

Она попыталась обнять его за плечи, но он стряхнул ее руку и принялся бить мячом о дверь гаража.

– Я подумала, что бы такое предпринять на твое шестнадцатилетие. В съемках как раз будет перерыв, так что мы могли бы с тобой куда-нибудь съездить просто ради удовольствия, мы с тобой вдвоем. Куда бы ты хотел поехать?

– Не знаю. – Он ударил мячом о землю несколько раз, а затем снова ловко швырнул его в корзину. – Куда хочешь.

– Уроки уже закончатся. Как насчет Парижа? Или Лондона? Или юга Франции? Ты ведь там никогда не был. Я обожаю эти места, мне хочется, чтобы ты тоже их полюбил.

– Вообще-то я хотел поехать на остров Файр с Тоддом. – Он говорил с раздражением. – Его родители сняли там дом на август. Вот туда бы я поехал.

– Хорошо, но ведь твой день рождения Шестнадцатого июля. – Она крепко взяла его за руку и повернула к дому. – Давай сегодня вместе поужинаем и все обговорим. Я действительно хотела бы проводить с тобой больше времени, Томми, вместе чем-то заниматься.

В его глазах все еще светилась настороженность.

– В самом деле?

– Ты же знаешь, что это так.

– Ладно. Тогда поедем в Париж. Мне всегда хотелось увидеть этих девиц из салуна «Сбесившаяся лошадь». – Он скорчил притворно похотливую гримасу.

– У нас будет гастрономическое турне, – радостно сказала она. – А потом мы можем несколько дней пожить на юге Франции. Я уверена, тебе там понравится.

– А как насчет острова, я смогу туда поехать?

– Конечно, обещаю. Мы пробудем две недели во Франции, а потом поедешь с Тоддом. – «Если он тебя не втянет еще в какую беду», – подумала она.

Вечером Катерин и Томми ужинали вместе, наблюдая за огнями города и болтая, как обычные мать и сын. Но он так и не рассказал ей о ночи, проведенной в тюрьме, или о своем отношении к отцу-алкоголику.

«Не стоит будить спящих собак, – решила Катерин, расчесывая волосы требуемой сотней движений. – По крайней мере мы сделали шаг в правильном направлении. Немного сблизились». Она без сил свалилась в постель.

Вера позвонила Катерин по ее телефону как раз в тот момент, когда та выбегала из своей гримерной.

– Я знала, что с Томми случится что-нибудь ужасное, если ты разведешься с его отцом. Об этом во всех газетах, Кит-Кэт.

Катерин вздохнула.

– Мам, это не имеет никакого отношения к разводу, и ты об этом прекрасно знаешь. Он подросток, вот и все.

– Я люблю этого мальчика как своего собственного сына, как тех, кого я потеряла. – Вера никогда не упускала случая напомнить Катерин о своих многочисленных выкидышах. – Мне кажется, он должен приехать ко мне на каникулы, – продолжала Вера. – Он обожает Нью-Йорк и, уверена, соскучился по нему.

– Эй, Катерин, какого черта, мы тебя ждем. – Помощник режиссера барабанил в ее дверь. – Старина Альби уже сок пускает.

Все лучше, чем пропускать текст, подумала Катерин и сказала:

– Ладно, иду, я говорю с мамой.

– Ну да, у тебя вечно что-то личное, – пробормотал помощник режиссера.

– Почему бы тебе не приехать и не повидать Томми, мама? Он обрадуется, я уверена.

– Ой нет, душечка, я не переношу самолеты. Ты же знаешь, это вредно для моей астмы.

– Ну, возможно, Томми сможет приехать к тебе на неделю после Франции. – Опять раздался стук в дверь. – Послушай, мама, мне надо идти.

– Разумеется, – холодно заметила Вера. – Никогда нет времени поговорить со старушкой-матерью.

Она говорила это полушутя, но Катерин почувствовала тоску одиночества в ее голосе. Нельзя наполнить жизнь телевизором, шоколадом и журналами со светской хроникой.

– Мама, я обязательно позвоню завтра, обещаю, и мы наговоримся всласть. Пока, – твердо заключила Катерин и повесила трубку.

Позже она позвонила Стивену и пригласила его с Мэнди на ужин, но Стив сказал, что Мэнди уехала на неделю в Сан-Диего к матери.

– Давай лучше завтра вместе пообедаем, – предложил он. – В моем офисе. У меня есть для тебя сюрприз.

Когда Катерин увидела, что выставил Стивен на кофейный столик, она пришла в восторг.

Большая банка черной икры, сметана в изящной фарфоровой мисочке, тонко нарезанный лук, яйца и петрушка. На серебряной тарелке дымились две запеченные картофелины, а в серебряном ведерке со льдом охлаждалась бутылка сорокапятиградусной русской водки.

– А как же моя талия? Максимилиан меня убьет.

– Чего глаза не видят, о том сердце не страдает. – Он пододвинул ей кресло. – Он никогда не узнает.

– Откуда это? – спросила она.

– Я сам придумал.

– Настоящий пир! – засмеялась Катерин. – Господи, водка, – мы нарушаем студийные законы. Нас обоих уволят.

– Ни за что, – заверил он. – Налить?

– Почему бы и нет? Какого черта. Я и так уже сыта этими проклятыми законами по горло. А ты?

– Ну, от некоторых есть польза, а другие изобретены лишь для того, чтобы унижать нищих служащих. – Стивен взял ложку икры с горкой, положил ее на картофелину и щедро полил лимонным соком.

– Как ты исхитрился запечь эту картошку?

– Ты что, про микроволновку не слыхала? Мне далеко до Мэнди в смысле стряпни, но я точно знаю, что мне хочется съесть после тяжелого утра в соляных копях Гейба Хеллера. А поскольку я знаю, что ты тоже обожаешь икру, – почему бы и нет?

Действительно, почему бы и нет. Все это удачно отличается от тунца с рисовой лепешкой.

Когда Катерин разрешала себе поесть, она поглощала пищу с огромным аппетитом, так что они оба принялись за дело всерьез. Сначала ели молча, как могут делать только друзья, хорошо знающие друг друга. Наконец он спросил:

– Как там Томми? Ее лицо затуманилось.

– Я только что ему звонила. Вроде ничего. Я утром его не видела, он еще спал, когда я уходила. Он последнее время что-то много спит. Я разрешила ему несколько дней не ходить в школу, потому что мне казалось, что это история здорово на него подействовала.

– По крайней мере, Гейб не пускает прессу на съемочную площадку, – сказал Стив.

– Знаю. – Она содрогнулась. – Они мне напоминают кучу тараканов. Никогда не знаешь, откуда они вылезут и напугают тебя. Мне бы хотелось многих из них просто раздавить. Знаешь, что самое ужасное, Стив? Я никому здесь больше не доверяю.

– Не впадай в паранойю, ласточка. Не все же твои враги. Вспомни ту колонку Арми. Он тебе польстил.

– Да. Обо мне и в самом деле в последнее время появилось несколько положительных отзывов – для разнообразия.

– Ты их заслужила, – сказал Стивен. – Готов поспорить, эти две английские суки, женского и мужского пола, рвали на себе парики, когда читали.

Китти рассмеялась. Она ела с наслаждением. Впервые за несколько дней ей удалось пообедать нормально, и ей уже начало казаться, что жизнь не такая уж плохая штука.

– И мои сцены в этом эпизоде и следующем великолепны! Просто чудо.

Стивен старался не встречаться с Катерин глазами. Не мог он ей сказать, что Гейб Хеллер приказал ему изменить ее сцены в следующей серии и заменить чем-нибудь посочнее с Элеонор и Альбертом. Он стойко сражался за Китти, может, даже чересчур, имея в виду собственную безопасность, ведь он не мог позволить себе остаться без работы даже ради нее. Теперь же он не мог решиться испортить ей настроение; стереть с ее лица ту счастливую улыбку, которую не видел уже несколько месяцев.

– Мне думается, с Томми все утрясется, – заметила она. – Я знаю, он все еще переживает по поводу развода, но я ему все компенсирую. Я постараюсь быть самой лучшей матерью, о какой только может мечтать ребенок, черт возьми.

Стивен поднял рюмку с водкой.

– Я выпью за это. Пора тебе перестать получать от леденца только палочку.

– «Некоторые любят погорячее»? – спросила она.

– В точку. У тебя все будет хорошо.

Через неделю «Нэшнл сан», самая паскудная из всех газетенок, опубликовала на первой полосе следующее.

Мне так плохо, что хочется покончить с собой. Ненавижу свою мать. Она – напыщенная стерва. Точно такая же, как и та баба, которую она играет в этой идиотской мыльной опере. Мой отец – мировой мужик, а она превратила его в пьяницу. Мне хотелось бы умереть.

Стивен с сожалением на лице принес ей газету утром в гардеробную. Катерин прочитала статью с ужасом. Та занимала две колонки. В деталях повествовалось о якобы ужасной жизни Томми с ней и обильно цитировались выдержки из дневника мальчика, который он якобы вел. У Катерин прямо дух захватило от той злобы, которой была пропитана статья.

– Я не в состоянии положить этому конец, – сказала она Стивену. – О Господи, что мне делать? Томми с ума сойдет, когда прочтет; мама и Джонни просто сбесятся. Он обвинит во всем меня, я уверена.

– Где они все это раскопали, черт побери? – спросил Стивен. – Томми в самом деле вел дневник?

– Вроде бы, но, по-моему, это было несколько лет назад, – устало сказала Катерин. – Понятия не имею, как они им завладели и почему никто на студии не смог их остановить. Пожалуйста, позвони Бренде, ладно?

В дверь постучал посыльный, сунул голову в дверь и протянул большой конверт.

– Поправки к сценарию, – пролаял он и исчез в коридоре, направляясь к другим комнатенкам.

– Опять поправки? – удивилась Катерин. – С чего так много? Они что, помешались на этой неделе?

Стивен смущенно передернул плечами.

– Прости, ласточка. Мы все стараемся улучшить твою роль.

Не будь мысли Катерин так заняты другим, она бы заметила его уклончивость. Она сняла трубку и набрала номер. Пришлось долго ждать, пока запыхавшаяся Бренда не взяла трубку.

– Слушаю.

– Бренда, ты видела это дерьмо в газете?

– Разумеется. Мария принесла газету утром. И именно тогда она обнаружила, что ее муж исчез…

– Муж исчез? Какого черта там у вас происходит?

– Что происходит? Ха! Тут сразу все происходит, лапочка. Все. Педро смылся. Слинял без единого слова, причем не он один, он взял с собой Сюзи! Мария рвет на себе волосенки.

– Но ведь она дочь Марии! Милостивый Боже, ей же всего семнадцать. Кошмар какой-то.

– Очевидно, Педро и Сюзи… ну, сама понимаешь, спутались.

– Да, очевидно, – мрачно согласилась Катерин. – Но, судя по всему, Педро не ограничивался Сюзи.

В дверь постучал Чарли и крикнул:

– Твой выход, Катерин. Быстро.

– Они основательно собрались – одежда, машина, все такое. Убрались, сделали всем ручкой. Выход слева, без аплодисментов. О, блин, я отсюда слышу, как Мария орет в истерике. Настоящий сумасшедший дом.

– Охотно верю.

– Мы полагаем, что Педро имеет отношение к этой мерзкой статье.

– Вне всякого сомнения, – вздохнула Катерин, а Чарли снова застучал в дверь. – Он наверняка украл дневник Томми и продал его газете. Как он посмел так поступить? Слушай, я не могу больше разговаривать. Я позвоню тебе позже, Бренда, но, пожалуйста, никому ничего не говори, ради всего святого, держи Томми подальше от этой половой тряпки, называющей себя газетой.

Катерин положила трубку. Стивен подошел к ней и крепко обнял.

– Ты помни, Китти. Я всегда здесь, если понадоблюсь, – проговорил он несколько грубовато.

– Я знаю, – прошептала она. – И я даже выразить не могу, как много это для меня значит, Стивен.

Джон Беннет очнулся от тяжелого сна. Голова раскалывалась, но, по правде говоря, голова у него последнее время болела постоянно. Если ты выжираешь пару бутылок водки в день, да к тому же выкуриваешь столько косяков, сколько можешь, не давая дуба, трудно надеяться на свежую голову. Он свесился с постели, нашаривая бутылку на полу, и поднес ее к запекшимся губам.

– Вот дерьмо, – пробормотал он, – пустая, мать ее так.

Он скатился с кровати, потом поднялся и прошел через гостиную. Поискал под диваном, обшарил кухню, но нашел только пару полупустых банок выдохшегося пива.

– Блин. – Он вернулся в спальню, напялил грязные тренировочные штаны и сунул ноги в потрепанные мокасины. Проверив, что в карманах достаточно денег, он потащился в магазин, удобно расположенный на углу его квартала в Западном Голливуде.

Когда он протягивал двадцатку за две бутылки самой дешевой водки, он заметил заголовки в «Нэшнл сан».

– Блин, – снова выругался он, схватил газету и бросил еще доллар продавцу. – Это же мой гребаный сын, черт бы все побрал.

Вернувшись в квартиру, Джонни уселся на незаправленную постель и, потягивая водку из горлышка бутылки, прочел статью. Мрачно улыбнулся, читая относящиеся к нему фразы. Они четко выделялись и были лестными для него, но грубыми и оскорбительными по отношению к Катерин. Но лучше чувствовать себя он не стал. В его затуманенном алкоголем мозгу все еще теплилась отцовская любовь к сыну. Просто у него уже не было сил и возможностей ее продемонстрировать.

Он закурил «Кэмел», первую из тридцати или сорока крепких сигарет, выкуриваемых за день, и глубоко затянулся. Стены комнаты ясно свидетельствовали, сколько он курит. Никто бы уже не разобрал, где на обоях пятна от сигаретного дыма, а где изначальные желтые цветы. Джонни жил здесь с тех пор, как они с Катерин разошлись. Она платила за эту квартиру, не слишком много по голливудским стандартам, но адрес был вполне пристойным, его не стыдно назвать потенциальным работодателям.

Он дочитал статью и закурил следующую сигарету. Пора уже разобраться с этой сукой. Пусть страдает так же, как он.

Катерин сняла трубку своего личного телефона на втором звонке. Был обеденный перерыв; Бренда держала оборону дома. Катерин радовалась, что она одна. Пережевывая салат из тунца и запивая его холодным чаем, она еще раз перечитала мерзкую статью в газете. Целый день телефон ее пресс-агентов трезвонил не переставая, и весь день репортеры пытались добраться до нее, даже предлагали взятки некоторым работникам съемочной группы, чтобы их пропустили.

– Слушаю, – тихо произнесла она.

– Стерва. Твое гребаное зазнайство ломает жизнь моему сыну. Корова поганая. Как ты смеешь с ним так поступать? Что ты о себе вообразила, черт побери?

Ее сердце забилось сильнее, но она постаралась сохранить спокойствие.

– Я не собираюсь тебя слушать, Джонни. Это все куча дерьмовой лжи, ты прекрасно знаешь. Не можешь же ты верить всему, что пишут в этих мерзких газетенках!

– Этот дневник не похож на ложь. Это больше похоже на Томми два года назад, – огрызнулся он.

– Вот именно, – резко сказала она. – Он таким был. Слушай, мне пора работать, я не могу с тобой больше разговаривать. Но для твоего сведения, Джонни, эти цитаты взяты из дневника Томми, украденного из его комнаты. Он это писал года три назад, совсем еще ребенком.

– Ну ясно, – прорычал он. – И кто же дал им этот дневник?

Она вздохнула.

– Мне неприятно в этом признаваться, поскольку сама же наняла его по глупости, но сдается, что это Педро, мой дворецкий.

– Мерзкий гаденыш, – вызверился Джонни. – Тебе бы стоило повнимательнее присмотреться к своим слугам, чтоб они сдохли. Ты никогда не умела разбираться в людях, Катерин.

– Вероятно, поэтому я и вышла за тебя замуж, – огрызнулась она.

– Смешно. Ну да, ты думаешь, что жутко остроумна, мисс Суперзвезда. Только вот что я тебе скажу, мисс Катерин Беннет. Когда я снова встану на ноги, а я обязательно встану, не сомневайся, Томми будет жить со мной.

– Я много раз говорила тебе, – сказала она спокойно, – что ты можешь видеть Томми, встречаться с ним, когда захочешь, но создается впечатление, что такого желания у тебя не возникает.

– Все потому, что я болел. – В голосе слышалась жалость к самому себе. – Но мне уже лучше, и я уже почти нашел себе работу.

– Замечательно, – заметила Катерин с притворным энтузиазмом. – Какую работу, Джонни?

– Неважно. Не твое собачье дело. Не только у тебя есть связи в этом городе, знаешь ли, Катерин. И у меня имеются друзья. Важные друзья. И они не забыли, что я хороший актер, по-настоящему хороший, не какой-то козел на телевидении. Скажи, за время твоей работы в Нью-Йорке у тебя были номинации на какую-нибудь премию?

– Нет, Джонни, не было.

– А у меня были. Я получил номинацию за своего Гамлета, помнишь? Лучший новичок года.

Уж она-то помнила тот год. Пятнадцать лет назад, 1970-й. И что он сделал с той поры, кроме нескольких ролишек вне Бродвея да бесконечного дубляжа? Она постаралась выбросить из головы эту мысль. Ни к чему вспоминать. Она на самом деле желала всего самого хорошего своему бывшему мужу, хотя он сам был своим злейшим врагом.

– Ну и что ты хочешь этим сказать, Джонни? У меня перерыв, я пытаюсь повторить текст.

– Ну еще бы, великая дива всегда при деле. Маленькая трудолюбивая пчелка, так ведь, радость моя?

– Слушай, мне некогда. Ты хочешь встретиться с Томми в этот уик-энд?

– Что это вдруг? Желаешь от него избавиться?

– Нет, я не желаю от него избавиться. – Она уже разозлилась, потому что так и не смогла доесть салат, застывший на тарелке. – Мне казалось, что тебе, ради разнообразия, захочется воспользоваться своими родительскими правами.

– Я тебя извещу. – Он все менее четко выговаривал слова. – Я тебе сообщу через пару дней. – Создавалось впечатление, что он засыпает. Она поняла, что Джонни, видно, выпил водки и накурился.

– Ну, я везу его во Францию на пару недель во время перерыва между съемками. Не возражаешь?

– Ага… да… нормально.

– Ну все, Джонни. Дай мне знать, когда захочешь его увидеть. В любое время.

Она повесила трубку и уставилась на свое отражение в зеркале. Худое, усталое и бледное лицо: ярко-красные намалеванные губы, черные намазанные глаза, испуганное выражение. Похожа на привидение.

Как раз как по заказу раздался стук в дверь.

– Через десять минут, Катерин.

– Хорошо. – Она быстро проглотила еще несколько кусочков рыбы. «Сегодня им не придется корить меня за опоздание. Только не в этот раз».

Когда Катерин вернулась домой, Мария встретила ее в дверях. Ее пышные телеса сотрясались от рыданий.

– Senora, о, senora, простите меня, senora. Не понимать, что случится с Педро. Пожалуйста, пожалуйста, простите. Я уже просить Пресвятая Дева Мария простить его. Я знать, что Педро не всегда хороший. У него свой недостатки, как все мужчины. Но я верить, что я изменять его. – Она снова принялась рыдать. – Теперь он уходить и уводить мою крошку.

– Мария, пожалуйста, не терзайся. – Катерин совсем растерялась. Ей хотелось пойти и найти Томми. Хотелось лечь, она так устала от работы и напряжения, но Мария настойчиво липла к ней, трясясь в истерике. Из кабинета вышла Бренда, держа в руке пачку факсов.

– Какие новости сначала, плохие или хорошие?

С завершающим всхлипом Мария удалилась на кухню, бормоча:

– Я приготовить ужин, senora.

Катерин прошла в неуютную гостиную, сняла плащ и со вздохом села на диван.

– Плохих новостей с меня на сегодня достаточно, Брен, во всяком случае пока не выпью.

– Уже готово, – Бренда протянула ей запотевший стакан с мартини. – Я сделала сразу, как услышала шум шин по гравию.

– Где Томми? – спросила Катерин. – Как он? Он видел эту жуткую статью?

– Ну он… мы точно не знаем, – медленно произнесла Бренда. – Возможно, кто-то показал ему ее в школе. Но он отправился в кино с Тоддом. Должен вернуться около девяти.

– Хорошо. Выкладывай хорошие новости.

– Ну, хорошие новости в том, что рейтинг вашего сериала вырос на один пункт за последнюю неделю.

– Для меня это не столь важно, но Гейб и Лютер будут в восторге. Это самые лучшие твои новости?

– Ну, пятно на твоем шифоновом платье отошло в чистке.

– Замечательно, лучшего и желать трудно. – Катерин залпом выпила ледяной напиток, почувствовала, как он обжег горло и придал ей заряд столь необходимой энергии. Она посмотрела на Бренду. – Теперь давай плохие новости.

Бренда протянула ей факс.

– Только что получила от секретарши Гейба. Приказ предстать пред королевские очи, так я понимаю.

Катерин взяла у нее факс и прочла: «Дорогая Катерин, пожалуйста, будь в моем офисе в час завтра, очень важно. С приветом, Гейб».

– Мило, – заметила она. – Коротко, но с угрозой, как ты думаешь?

– Не воображай худшего. Может, они просто хотят, чтобы ты, ну… изменила прическу, – с напускным весельем произнесла Бренда, – или сделала пластическую операцию носа, чтобы могла соревноваться с мисс Безносой Норман.

Они засмеялись. Катерин вздохнула.

– Нет, на этот раз у меня дурное предчувствие. Они хотят сделать что-то ужасное с фильмом, я еще по Стиву почувствовала. Он едва смотрел на меня сегодня. Ну ладно, как говорит моя возлюбленная старенькая мамочка, если знаешь, что тебя изнасилуют, не суетись и получай удовольствие. – Катерин взяла горсть засохших орехов из миски, потом взглянула на кипу почты в руках Бренды. – А это что еще за сверток?

– Еще одна золотая пластинка. Хочешь посмотреть?

– Конечно. – Катерин взяла пакет из ее рук, открыла и увидела золотую пластинку, такую же, как уже стояла на камине.

– А эта как называется? – поинтересовалась Бренда.

– «Ты моя звезда удачи», – улыбнулась Катерин. – А на карточке написано: «Как бы мне хотелось, чтобы это было правдой».

– Ну что же, будем думать, что это добрый знак. Ты уж точно та звезда, которая нуждается в капельке удачи. Но все равно этот тип похож на чокнутого, Китти.

– Если он станет слишком меня беспокоить, как последний, который все слал конфеты, придется обратиться в полицию.

– Да, тот был забавный. Настоящий клиент дурдома. Катерин снова взглянула на пластинку.

– У меня такое чувство, что с этим все в порядке.

Катерин и Бренда торопливо прошли через стоянку к офису Гейба Хеллера.

– Интересно, что ему надо, – сказала Катерин.

– Может, хочет тебя трахнуть или раскрутить тебя получше!

– Размечталась! И то, и другое было бы чудом. На данный момент я для Лютера и Гейба как соринка в глазу.

– Не позволяй им на тебя наседать, – советовала Бренда, направляясь в канцелярию. – По крайней мере, пусть накормят ленчем. Удачи!

Катерин быстро провели во внутреннее святилище Гейба – впечатляющий ряд смежных комнат, где кипела работа.

Толстый продюсер огромного роста сидел за гигантским стеклянным письменным столом, который, несмотря на свои размеры, был для него мал. На громадной лысой голове чудом держалась крошечная бейсбольная кепка. Помещение было заставлено яркими диванами, обтянутыми сине-зеленым ситцем, большими мягкими креслами и псевдоантичными шкафами. На многоцветном диване сидел второй основной партнер сериала – Лютер Иммерман.

Лютер был маленьким черненьким евреем, который много лет карабкался по безжалостным горам Голливуда и наконец добрался до верха, причем не только с помощью таланта. В пятьдесят пять лет он являлся ведущим голливудским продюсером и сценаристом трех сериалов, показываемых в самое лучшее время, из них наиболее популярный – «Семья Скеффингтонов». По сути, Лютер был мозговым трестом всей команды, причем крутым мужиком в придачу. Хотя многие боялись Гейба, на самом деле под суровой внешностью скрывался довольно мягкий характер.

Сегодня выражение лица Гейба было зловеще суровым. Катерин спокойно улыбнулась и плюхнулась в одно из мягких кресел. За столом Гейба на стене висели слоновьи бивни и головы оленей, втиснутые между сотнями табличек и наград, полученных им за его долгую и блестящую телевизионную карьеру. На полках стояли сценарии, переплетенные в кожу, с которыми он когда-либо работал, и огромная бутылка фирменного шампанского с этикеткой, исписанной автографами всего состава сериала «Убийца II», имевшего огромный успех прошлым летом. По офису было разбросано такое количество всяких памятных предметов, что Катерин никак не могла сосредоточиться. Фотографии Гейба, обнимающего Сталлоне, Шварценеггера и Николсона, чередовались с портретами Грир Гарсон, Клодет Кольбер и Ланы Тернер.

Гейб Хеллер начинал посыльным в почтовом отделе студии «Метро-Голдвин-Майер». Уже тогда он с ума сходил по фильмам и медленно, но верно двигался наверх, пока не стал ведущим продюсером. В шестидесятых и семидесятых он сделал несколько кассовых хитов, после чего решил попробовать свои силы в потенциально многообещающей телевизионной сфере, где очень быстро преуспел.

Он обожал Голливуд, любил звезд, которые делали его таким, какой он есть, но одновременно целиком и полностью соглашался со старой аксиомой боссов студии: никогда не разрешай психам верховодить в дурдоме. Именно поэтому сегодня Катерин и была вызвана на персидский ковер. Поскольку ему удалось так долго удержаться наверху не из-за того, что он был душечкой и светом в окошке, Гейб немедленно перешел к делу.

– Ты это видела, Катерин? – Он протянул ей вырезку из нью-йоркской газеты, которую обожала ее мать.

Дива сорвала с себя капюшон из меха зверя, которому грозит уничтожение, и, швырнув его в лицо шестидесятидевятилетнего Альберта, закричала: «Я сыта по горло этим старым п…ом. Если он не может запомнить свой е…й текст, найдите другого актера, поспособнее. Я не желаю жариться на сорокаградусной жаре из-за этого конченого старого ублюдка». Затем Джорджия-Гадюка, как ее справедливо прозвала публика, рванулась со съемочной площадки и скрылась в зале ожидания аэропорта, где работал кондиционер. Там она выкушала целую бутылку белого вина и согласилась вернуться только для съемок крупного плана, пока дублер Альберта произносил его текст.

– Как вы можете верить такой ерунде? – спросила Катерин. – Это же сплошное дерьмо.

– Многие работники уже подтвердили эту историю, – фыркнул Лютер.

– Неужели? Кто же именно, могу я спросить? Приятели Альберта Эмори? Его рекламный агент, его гример, его наклеиватель парика? Так они скажут, что Папа Римский еврей, если Альберт им прикажет. О Господи, это же настоящее дерьмо. Выдумка от начала до конца. Спросите любого, что произошло в тот день. Было дико жарко. Альберт все время перевирал текст – режиссер рвал на себе волосы. Зачем винить во всем меня? Это же вранье, вы должны понять!

– Тем не менее история дошла до прессы, – холодно заметил Лютер. – Что очень, очень плохо для тебя, Китти.

– То, что это напечатано в газете, еще не значит, что это правда. Я что хочу сказать, вы видели эту ужасную статью про моего сына? Ведь никто же не верит подобной ерунде! Неужели вы в самом деле думаете, что я могу такое вытворять, Гейб?

– Дело не только в газетах, – устало произнес Гейб; ему нравилась Катерин, он уважал ее за энергию и энтузиазм, но он должен был держать ее на коротком поводке. Он не мог позволить себе заводить любимчиков, тем более когда дело касалось Катерин.

За последние два сезона ему пришлось столкнуться с огромными проблемами, касающимися Альберта Эмори. Сказать, что Альберт ревновал свою партнершу по фильму, – значило не сказать ничего. С гордостью считая себя всеми любимым английским актером-джентльменом старой закалки, Альберт совершенно не выносил тех, кто не делил с ним его блестящего (и по большей части воображаемого) театрального прошлого. Члены съемочной группы озверевали, вынужденные раз за разом слушать, как Ричард Бартон и Альберт вместе начинали и держали копья в спектаклях в старом шекспировском театре.

Он дружил с Гейбом Хеллером со времен Второй мировой войны, когда они вместе пили и шлялись по бабам в течение длинной разгульной недели в Лондоне, то и дело подвергавшемся бомбежкам. Оба были молоды, а Гейб к тому же только что женился. Теперь же, более чем сорок лет спустя, по мнению многих в Голливуде, в событиях той длинной недели много лет назад и крылся секрет чрезмерного влияния Эмори на Гейба Хеллера.

Гейб знал, что Катерин бесит Альберта, потому что она не признавала, что у актеров в сериале существует табель о рангах. В большинстве телевизионных постановок актеры и другие работники съемочной группы признавали кого-то одного за лидера. В «Семье Скеффингтонов» таковым должен был бы быть Альберт.

В контракте Эмори имелась статья, которая запрещала любому другому участнику фильма зарабатывать больше, чем он. Еще одна статья давала ему право одобрения ведущих актрис, особенно тех, кого ему по сценарию приходилось целовать, и еще одна, гласившая, что у него должно быть больше текста, чем у кого-либо, в одном их трех диалогов. Наконец, рекламный отдел должен был, согласно контракту, обеспечивать его не меньшей рекламой, чем кого-либо другого. Альберт уже добился увольнения трех рекламных агентов за слишком, как он считал, энергичное рекламирование Катерин Беннет.

Последние два сезона Альберт засыпал Гейба жалобами. Одна из них произвела такой фурор, что Гейбу до смерти не забыть. Дело касалось знаменитой сцены Стивена Лея в ванне. Как обычно, если снималось хоть что-то отдаленно сексуальное, на съемочной площадке появился фотограф Эй-би-эн. Когда проявили пленку, выяснилось, что в одном месте мыльная пена разошлась, четко показав сосок Катерин.

Этот негатив очень скоро попал, благодаря предателю-лаборанту, на обложку порнографического журнала, а уж оттуда – в три общенациональные газеты. Это не только не повредило Катерин в глазах публики, а, напротив, увеличило ее популярность.

Но только не у Эмори. Он влетел в кабинет Гейба в бешенстве, держа в руках обидчицу-газету с таким видом, будто это кусок собачьего дерьма.

– У нее низкие моральные устои, – рявкнул он. – У нас семейное шоу, Гейб, а эта… это существо ведет к развалу не только нашего сериала, но и общества в целом. Ты должен от нее избавиться. – Затем с многозначительным взглядом на портрет Сельмы, жены Гейба сорока пяти лет от роду и внушительных размеров, он прошептал: – Слышал что-нибудь от сам знаешь кого в Лондоне в последнее время?

– Нет, – заикаясь ответил Гейб, – но не волнуйся, Эб, я позабочусь о Китти.

С той поры один бывший репортер был взят на работу специально для того, чтобы писать в положительном тоне об Альберте и Элеонор, двух «положительных» героях, и всячески поносить Катерин и Тони Бертолини в прессе. Катерин настолько убедительно играла отрицательную роль Джорджии, что для отдела прессы было раз плюнуть изобразить ее гадюкой и в настоящей жизни.

Но никакая плохая пресса не могла заставить публику не ценить Джорджию Скеффингтон, потому что, хотя этот персонаж и обладал дьявольской хитростью и сексуальной хищностью, Катерин играла роль с большим очарованием и чувством юмора. И не случайно за последние три года именно Джорджией стали чаще всего называть девочек. Для продюсеров и завистливых партнеров по сериалу это явилось добавочной солью на раны.

– Мы не можем, я повторяю, не можем позволить актерам вести себя так безобразно и непрофессионально. Это противоречит всем принципам, – говорил теперь Гейб.

– Но я не делала этого, не делала, как вы не понимаете? – Катерин чуть не рыдала с досады. – Было очень жарко… я просто сняла капюшон… Я не швырялась им в Альберта… Ох, блин. – Спорить было бесполезно.

– Нам еще докладывали, что ты в этом сезоне по утрам практически каждый день опаздываешь в гримерную, – вступил Лютер, сверяясь с толстой пачкой бумаг.

– Да нет же. У меня просто меньше времени, чем у других, уходит на грим. Я просила помощника режиссера пометить, где надо, что мне требуется не час, а полчаса, но он так и не сделал этого…

Они не слушали ее, а Лютер продолжал:

– В прошлом сезоне ты не только забраковала четырнадцать костюмов, специально для тебя выполненных Максимилианом, но в шести случаях закатила скандал в костюмерной и довела гримерщиц до слез.

– Да не было этого. Так газеты писали. Я только сказала, что пара костюмов не подходят моей героине, это было всего один или два раза. Как можете вы верить газетам, как вы можете? – Катерин громко высморкалась.

– Наши люди в костюмерном отделе докладывают, что ты орешь и ругаешься, оскорбляешь портних, швыряешь одежду на пол и топчешь ее ногами.

– Я не… – Катерин хотелось расплакаться, но она решила не доставлять им такого удовольствия.

– Все здесь, Катерин, вот здесь. Смотри сама. – Гейб показал ей пачку газетных вырезок. – Десяток статей. Все пишут, что ты сама ведешь себя хуже, чем могла бы позволить себе Джорджия.

– Катерин ушла со съемочной площадки. Катерин оскорбила Альберта Эмори. Катерин отказалась работать с Элеонор Норман. Катерин притворяется больной и задерживает съемки.

– И так далее и тому подобное. Знаешь старую поговорку – нет дыма без огня.

– Поверить невозможно. – Катерин казалось, что горло у нее распухло и пересохло. – Вы обвиняете меня в вещах, которых я никогда не делала. Вы обвиняете меня на основании газетных вырезок!

– Ну, тебе лучше с сегодняшнего же дня начать вести себя прилично, Катерин, или мы начнем потихоньку вытеснять тебя из сценария, – воинственно заявил Лютер. – Ты, верно, уже заметила, что в следующей серии у тебя меньше сцен. Очень легко устроить Джорджии какой-нибудь несчастный случай. Мы можем держать ее в коме неделями, а уж потом решим, жить ей или умереть. Мы тебя сотворили, мы же можем с тобой и разделаться. Не забывай об этом.

– Не забуду, – тихо сказала Катерин. – А в коме я уже побывала… ладно, ладно, мне все ясно. Я буду себя вести хорошо, как я всегда и делала, но я хочу еще раз повторить: все эти истории – сплошное вранье, Гейб, абсолютно все. Клянусь. – Она встала и уставилась на них. – Мне нужна эта работа, – просто сказала она, нарушая одно из главных правил Голливуда – никогда не показывай им, что тебе от них что-то нужно. Она зарабатывала сорок тысяч долларов в неделю и не могла позволить себе потерять этот заработок.

– Тогда играй по правилам, Катерин, дорогуша, – улыбнулся Гейб. – По нашим правилам. Делай то, что тебе велят. Не поднимай волны. Никакой. И у нас все будет в ажуре, уверен.

Катерин с горечью кивнула.

– Ну что же, увидимся на присуждении премии телевизионным фаворитам на следующей неделе, – жизнерадостно произнес Лютер. – Не обижайся, Катерин, лапочка, ладно?

Катерин собиралась в этом году пропустить церемонию присуждения. Но как она могла сказать об этом сейчас?

– Можешь идти, дорогуша. – Гейб протянул огромную лапищу. – И будем друзьями, Китти, как всегда, так ведь, милочка?

Она пожала руку и невнятно попрощалась. Затем, спотыкаясь на ковре толщиной в два дюйма, потащилась в относительную безопасность съемочного павильона.

– Они ждут тебя к пяти, – возвестила Бренда, стоило ей войти в свою уборную. – Ну как ленч?

– Ленч – ха! Меня подавали к ленчу, – прошипела Катерин, откусывая переспелый банан. – Если я переживу несколько следующих недель, Бренда, то будет чудо из чудес, черт побери, клянусь.