"Любовь, страсть, ненависть" - читать интересную книгу автора (Коллинз Джоан)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 1

Электра знала, что жизнь в Америке не будет для нее легкой. Николас вызвал ее три месяца спустя после своего прибытия, и теперь, увидев его высокую жилистую фигуру, прислонившуюся к стойке в зале ожидания аэропорта Лос-Анджелеса, она была вне себя от радости.

– Николас, о, мой дорогой, я не могу поверить, что это действительно ты, – в восторге сказала она, бросившись в его объятия.

Но встретил ее Николас неожиданно сдержанно.

– В чем дело, дорогой? – удивленно спросила она, когда он с явным смущением высвободился из ее объятий.

– Электра, позволь познакомить тебя с Эрролом, – сказал он по-гречески, указывая на огромного чернокожего мужчину, одетого в темно-красную униформу, которая была богато расшита и украшена золотыми галунами.

– Добро пожаловать в Лос-Анджелес, миссис Ники, – расплылся в широкой улыбке стоящий навытяжку негр. – Очень рады видеть вас здесь. Наш мистер Ник тает буквально на глазах. Все время только о вас и говорит.

– Это Эррол, шофер дяди Спироса. Дядя одолжил нам на сегодня свой личный автомобиль. Он хочет, чтобы ты получила полное удовольствие от приезда в эту чудесную страну.

Электра молча покачала головой, сожалея, что Николас не пришел ее встречать один. Шофер выглядел необычайно доброжелательным, но Электра была очень застенчива, и ей хотелось бы встретиться с мужем без посторонних.

Носильщик быстро пронес ее багаж, состоящий из одного-единственного потрепанного чемодана, через толпу, а они тем временем вышли на тротуар, и Электра даже рот открыла от удивления. У обочины стояла самая длинная черная машина, какую она когда-либо видела в своей жизни. На Гидре не было никакого транспорта, поэтому она вообще не видела никаких машин до приезда сюда, только когда бывала в Афинах. Она испугалась оживленных улиц, по которым на бешеной скорости мчались автомобили и автобусы, и пешеходов, которые, смеясь, казалось, бросали вызов смерти, пробегая мимо машин.

– Пошли, Электра. – Она подумала, что голос Ника стал более властным, чем раньше. – Поторопись и перестань таращить глаза. Мы должны добраться домой засветло. Тетушка Олимпия приготовила настоящий греческий пир в честь твоего прибытия.

Электра неуклюже забралась на глубокое и темное заднее сиденье «кадиллака» и почувствовала, что ее юбка задралась выше колен. Дико покраснев, она одернула ее и забилась в угол, с тревогой следя через заднее стекло, не забыл ли носильщик о ее чемодане.

Ник легко сел в автомобиль и крепко обнял жену. Он взял ее за руку и несколько минут возбужденно говорил с ней на родном языке, но потом увлекся беседой с Эрролом. Тот, видимо, рассказывал что-то забавное, и они громко смеялись. Электра откинула голову на роскошную кожаную обивку сиденья, и устало прикрыла глаза. Она не спала несколько дней. Это путешествие в Калифорнию было долгим и изматывающим, но она наконец-то добралась до другого конца света. Электра надеялась, что она так же быстро станет американкой, как и ее любимый муж, который покинул Гидру всего три месяца назад.

Олимпия Макополис была душевной, по-матерински доброй и спокойной женщиной, такой же, как все женщины Гидры. С ней Электра сразу же почувствовала себя как дома. Несмотря на состояние и положение ее мужа в Голливуде, миссис Макополис настояла на том, чтобы самой все приготовить, и сейчас на длинном обеденном столе стояли всеми любимые национальные блюда. Разнообразные овощные салаты, рыбные блюда под соусами, виноградные листья с рисом и мясом, нежная ягнятина с баклажанами, сочный салат-латук, посыпанный маленькими, в форме кубиков, кусочками козьего сыра, перемешанного с овощами, баклажанами и маслом, свежевыпеченный хлеб, аромат которого смешивался с запахом чеснока, это был специальный острый соус, такой пахучий, что считалось неприличным есть его перед выходом из дому, если, конечно, его не ели все окружающие. Кувшины с охлажденным белым вином ставили на стол как раз в тот самый момент, когда Олимпия услышала скрип колес лимузина на гравиевых дорожках.

– Добро пожаловать, моя дорогая Электра. Я так рада, наконец, увидеть доченьку моей золовки, – сказала старая гречанка, тепло обнимая Электру и чувствуя мгновенно возникшую любовь к этой робкой девушке. – Проходи, проходи, мы сядем за стол прямо сейчас, ты, должно быть, сильно проголодалась, – Она одобрительно посмотрела на пышную фигуру Электры, ее полную грудь. Электра была совершенно не похожа на худенькую, стройненькую и очень милую Вики Золотос, ее племянницу, которая стала уже американкой до мозга костей.

– Вики, это Электра, моя жена, – гордо сказал Николас.

– Ужасно рада встретиться с тобой, дорогая. Ники о тебе так много говорил, – тараторила Вики. Ее блестящие светлые волосы, подстриженные «под мальчика», зеленый габардиновый костюм, туго перетянутый ремнем, и маленькая шапочка в тон, надвинутая на глаза восхитительного бирюзового цвета, все это напомнило Электре модную вклейку из журнала «Вог».

Электра притихла. Она не поняла ни одного сказанного Вики слова, хотя Ники, чувствующий себя вполне уверенно, быстро их ей перевел.

– Вики тоже работает в отделе корреспонденции на студии, – быстро сказал он. – Ее отец работает в личной охране дяди Спироса. Она только что закончила университет. Мама у нее гречанка, она двоюродная сестра дяди Спироса. Вики помогает мне учить английский, и мы оба рабы киностудии, на так ли, Вики? – Он доверительно улыбнулся красивой девушке, рядом с которой Электра чувствовала себя грубой, неприметной и старомодной. Длинная шерстяная юбка, грубые фильдеперсовые чулки Электры и ее ужасные башмаки – все это не шло ни в какое сравнение с обтянутыми тонкими нейлоновыми чулками ножками этой американской красавицы, ее скульптурной грудью и умело накрашенным лицом. И хотя Электра знала, что они ровесницы, рядом с Вики она чувствовала себя ужасно некрасивой и несуразной.

Олимпия жила в Калифорнии уже тридцать лет, но в душе оставалась простой греческой женщиной. Вид Электры, такой маленькой, напуганной и подавленной всей этой роскошью чужого мира, напомнил ей себя, какой она была тридцать лет назад, и Олимпия твердо решила помочь этой малышке побыстрее адаптироваться к американскому образу жизни.

Гораздо позже, ночью, когда Николас нежно раздел жену, ласково нашептывая ей страстные слова на родном языке, Электра почувствовала, что наконец ее напряжение начинает спадать. Утомленные мышцы постепенно расслабились, пока чувственные пальцы мужа мягко ласкали ее тело. Руки Николаса нежно гладили ее грудь, а пальцы мягко, как крылья бабочки, касались сосков, заставляя ее буквально задыхаться от удовольствия. Николас, ее муж, единственный мужчина в ее жизни и единственный, кого она вообще любила, по-прежнему принадлежал ей. Он любил ее. Теперь ей нечего было бояться в Америке.

Николас Станополис, обладая природной способностью к языкам, на удивление быстро выучил английский. Теперь он мог не только читать и писать, почти не делая ошибок, но и болтать на американском сленге, что было совершенно необходимо в кинобизнесе.

Однако для Электры стало мукой привыкать к этой жизни. Ее смущало все: язык, бешеный темп жизни в Лос-Анджелесе, автомобили и самолеты, которые мешали ей спать. Казалось, что вся кухонная утварь попала сюда с другой планеты, а супермаркеты наводили на нее ужас. Она чувствовала себя глупой, тупой, абсолютно чужой в этом мире.

Несмотря на настойчивую помощь Олимпии, несмотря на то, что красивая, яркая и веселая Вики приходила обедать несколько раз в неделю, чтобы помочь ей с английским, Электра никак не могла запомнить больше нескольких слов. Она в отчаянии углублялась во фразеологические словари, читала журналы и газеты, но ее мозг, измученный попытками совладать с электрической плитой, стиральной машиной и холодильником, приготовить что-нибудь из консервов или незнакомых ей замороженных продуктов, просто не мог справиться с английским. Николас, Вики и Олимпия требовали, чтобы она слушала новости, спектакли и радиопередачи, но английский язык так и оставался для нее иностранным. Она храбро ходила в громадный супермаркет «Фуд Джаент», расположенный на Кэнон-драйв, в котором она по настоянию Олимпии делала покупки. Сколько раз, везя тележку с покупками по бесконечным проходам между высокими грудами красочных товаров, о которых она раньше никогда и не слышала, Электра сталкивалась с самоуверенными сильными женщинами в тонких спортивных платьях, с накрашенными лицами и перманентом под задорными шляпками. Электра не могла даже подумать о том, чтобы купить себе новую одежду, хотя Ник уже спрашивал ее, когда она сменит свои немодные наряды.

– Почему бы тебе не купить несколько новых платьев, милая? – спросил он ее однажды вечером и скривился, увидев подгоревшие биточки и баклажанные крокеты, которые она хотела приготовить как можно лучше на этой непонятной современной плите. – Мы можем себе это позволить. Я сейчас хорошо зарабатываю.

Они сидели за ярко-желтым кухонным столом в одном из многочисленных маленьких бунгало, которые Спирос снимал для своих близких. Все большое семейство Макополисов жило на территории, которая граничила с его имением. Вики Золотос вместе со своей двоюродной сестрой жила в одном бунгало, Олимпия и три сестры в другом, а тетя и дядя Спироса прямо по соседству с ними. К огромному сожалению Электры, у всех этих греческих иммигрантов, кажется, не было никаких проблем с английским. Они свободно болтали, переходя с английского на греческий с легкостью людей, усвоивших обе культуры.

Николас прилип к радио, слушая Джека Бенни и смеясь над его шутками до тех пор, пока из глаз у пего не хлынули слезы. В это время Электра молча раскладывала крутые подгоревшие биточки по тарелкам.

– Ты их так хорошо готовила на Гидре, – сказал он во время рекламной паузы. – Что случилось?

– Прости, – чуть не плача пробормотала Электра. – Я просто не могу научиться готовить на этой плите.

Николас взял еще один биточек и поморщился.

– Ты должна привыкнуть к этому миру, Электра. Сейчас сорок шестой год, война закончилась, все возвращаются назад, и каждый человек в Америке сейчас борется за работу, за положение – за все. Тебе тоже придется бороться, Электра, ты должна попытаться.

– Я не могу. – Она тяжело опустилась на стул и, уронив голову на руки, разрыдалась. – Я не могу учить английский, я не могу готовить на этой печке, я не могу привыкнуть, Николас. Я чужая в Америке. Я хочу домой, назад, на Гидру. Туда, откуда я родом.

Николас с сочувствием погладил ее по голове. Он очень любил Электру, но не мог не замечать, что она похожа на простую крестьянку по сравнению с теми эффектными женщинами, которых он ежедневно встречал на студии. Вики все время заигрывала с ним в той милой и ласковой манере, которая, казалось, была присуща всем американским девушкам. Она ему нравилась. Он ей тоже, так почему бы и нет? В конце концов, она приходилась ему двоюродной сестрой, хотя это и была седьмая вода на киселе.

– Постарайся, Электра, пожалуйста, постарайся, ради меня, – сказал он, возвращаясь к радио, откуда уже звучали новые шуточки Джека Бенни и Рочестера.

– Я попробую, Нико, – в отчаянии плакала Электра. – Я попробую, но не думаю, что у меня что-нибудь получится. У меня нет слуха.

– Ты должна быть настойчивой и больше заниматься, – жестко сказал Ник. – Ты должна, Электра, для нас, для нашей семьи. Наше будущее здесь, в Америке, в Голливуде, с этими людьми. Когда-нибудь я стану директором, Спирос обещал мне это. Я стану главным директором. Все наше будущее здесь, Электра, и мы никогда не вернемся в Грецию. Никогда!

Электра кивала головой, пытаясь сдержать льющиеся ручьем слезы.

– Я знаю, – горько произнесла она, думая о горах, о море и своем красивом острове. Она чувствовала, как к горлу подкатывает большой ком, а на сердце становится невыносимо тяжело, и поняла, что теперь они, наверное, никогда уже не увидят Гидру. – Я попробую, – прошептала она, – я буду очень стараться, Николас.

И она старалась. Каждый день она часами учила английский. Олимпия была для нее как мать, а Вики если и не походила на старшую сестру, то, по крайней мере, помогала ей разобраться с гардеробом.

– Тебе бы выбросить все это старье, малышка, – настаивала она. – Ты выглядишь ужасно старомодно. Пора наверстывать упущенное. – И она потащила Электру в «Сакс», чтобы одеть ее по-новому, хотя Электра протестовала, говоря, что они просто не могут позволить себе покупать тайне дорогие вещи. Но Вики не обращала на это никакого внимания, и они вернулись из этого похода по магазинам увешанные коробками и пакетами, в которых были чудесные хлопчатобумажные платья спортивного покроя и тонкие итальянские чулочки. Электра поклялась, что не будет носить их, они слишком нескромные.

Вики со смехом возражала ей:

– Детка, когда здесь станет жарко, тебе придется ходить в шортиках, сама будешь удивляться, как ты могла когда-то носить эти длинные черные юбки, в которых ходят только старые ворчливые бабки.

Спустя много времени Электре все-таки удалось научиться английскому, правда, говоря по-английски, она всегда чувствовала себя неуютно. Она все еще очень тосковала по родине, когда читала греческие газеты и журналы, регулярно присылаемые Олимпии Макополис. Она так и не завела друзей среди американцев, предпочитая общение с тетушкой Олимпией и ее тремя сестрами. Но она боготворила своего мужа, для нее он был царь и бог.

Вики, из которой энергия била ключом, пугала Электру своей манерой одеваться, блестящими волосами и быстрой речью. Электре казалось, что с ней она никогда не будет чувствовать себя свободно. Она чувствовала себя одиноко, когда Николас и Вики часами болтали о кино, делясь сплетнями и шутками и говоря на жаргоне, что, казалось, не составляло для них никакого труда.

Электра почувствовала себя по-настоящему счастливой только тогда, когда через год после приезда в Америку у нее родился очаровательный малыш. Теперь она оказалась в своей стихии, полностью отдавшись заботам о маленьком Алексисе, не доверяя никаким няням и сиделкам, которых ей рекомендовали Олимпия и Вики. К огромному удивлению Вики, Электра продолжала кормить малыша грудью даже после года, когда была уже беременна вторым ребенком.

Я никогда не стану американкой, особенно теперь, когда надо присматривать за моими маленькими, думала Электра, разглядывая свое отражение в стоящем на столе зеркале. У нее не было времени, чтобы сходить в парикмахерскую или торчать после обеда в «Саксе» или «Мэгнине». В этом маленьком бунгало она была по-настоящему счастлива со своими любимыми детьми и обожаемым мужем, который, к сожалению, появлялся там не так часто, как ей бы того хотелось. Его все больше и больше увлекала работа на киностудии, и, хотя он был хорошим мужем и любящим отцом, Электра знала, что скоро самым главным в его жизни станет работа.

Электра проснулась от того, что ей нечем стало дышать. Она задыхалась, ловя ртом воздух. В спальне была кромешная тьма, чьи-то сильные руки тисками сжимали ей горло, пытаясь лишить жизни. Тот, кто душил ее, был прямо над ней, гибкие пальцы плотно обхватили ее шею, чтобы она не смогла проснуться, и Электра поняла, что через несколько секунд этот маньяк убьет ее. Она попыталась позвать на помощь, но у нее ничего не получалось. Где Николас? Куда он делся? И как этот незваный гость пробрался в спальню?

Электра боролась за свою жизнь, не слыша ничего, кроме тяжелого дыхания своего противника. Она понимала, что ей надо попасть ему в глаза, пока она окончательно не потеряла сознание, но его сильное тело крепко придавило ее к постели. Она из последних сил ткнула наугад туда, где, по ее мнению, должны были быть его глаза, и услышала его жуткий крик.

– Ублюдок. Тварь недоношенная, свинья. Теперь ты у меня в руках, и сейчас я убью тебя.

Электра в панике услышала голос своего мужа, который выкрикивал эти ужасные проклятия. Николас пытался ее убить. О, Боже мой, подумала Электра, почти теряя сознание. Боже, нет. Как он может? Ее добрый, нежный Николас. Он сошел с ума! Она попыталась что-то слабо выкрикнуть, но поняла, что совершенно обессилела. Электра умирала. Умирала от руки своего собственного мужа, человека, которого она так любила. Она почувствовала, что последняя ниточка вот-вот оборвется…

– Мама, папа, что вы делаете?

Ночник, горевший в коридоре, в спальне неожиданно высветил стоящего у двери в одной пижаме маленького Алексиса, глаза которого были широко раскрыты от ужаса: он смотрел па отца, сидящего верхом на матери и сжимающего ее горло руками.

– Нет, папа, нет, – закричал мальчик и, подбежав к кровати, стал изо всех сил толкать отца.

Как будто откуда-то издалека Николас услышал голос сына и открыл сжатые в страдании веки. Когда Ник увидел, что он сделал со своей женой, то закричал от ужаса.

– Бог мой, Электра, что я наделал?

Разбуженная шумом, в спальню приковыляла их маленькая дочка, держа в руках своего плюшевого мишку. Электра застонала и глубоко, прерывисто задышала.

– Боже, Электра! О Боже, с тобой все нормально? – плакал Николас. Он плакал, в ужасе от того, что натворил. Рядом с ним плакали дети, а его любимая жена стонала от боли.

– Я… я в порядке, Николас, – выговорила Электра и попыталась встать.

Он поднес стакан воды к ее белым губам.

– Боже, я чуть не убил тебя. – Николас был как безумный: волосы растрепаны, все тело дрожит мелкой дрожью.

– Идите в постель, детки. С мамой все в порядке, – с трудом хриплым голосом выговорила Электра. – Теперь все будет хорошо.

– Это был кошмар, – плакал Николас. Он уложил детей в кровать и вернулся в спальню. Он искал защиты в ее объятиях. – Я думал, что это Скрофо, – стонал он, – это был какой-то ужас, Электра, я не хотел. Ты же это знаешь, правда?

– Конечно, – успокаивала она его, – конечно, знаю, Николас.

– Я думал о смерти мамы, – тихо сказал он. – А потом я увидел его и попытался убить, но это оказалась ты! О Боже, Электра, простишь ли ты меня когда-нибудь?

– Конечно, прощу, конечно, – нежно успокаивала она.

– Видение было таким реальным, – бормотал он. Его тело все еще дрожало и было мокрым от пота. – Как ты думаешь, где он сейчас?

– Ты имеешь в виду Скрофо? – мягко спросила она, спокойно обнимая его.

– Да, эту свинью, этого ублюдка. Начальника гарнизона Умберто Скрофо.

В слабом свете ночника глаза Ника вновь зажглись ненавистью.

Электра была удивлена, что он все еще так сильно ненавидит Скрофо. Они жили в Америке уже четыре года. Неужели его ярость до сих пор не остыла?

– Не думай о нем, Николас, – прошептала она. – Теперь уже все кончено, все в прошлом.

– О, Матерь Божья, Электра, мы в Америке, в этом прекрасном доме, у меня хорошая работа – сбылась моя Американская Мечта. – Его лицо исказилось от бешенства. – А этот долбанный засранец все еще, наверное, бродит где-то живой и невредимый. – Он со всей силой ударил по подушке. – Этот ублюдочный убийца все еще жив, ты понимаешь? Понимаешь?

Электра пыталась успокоить его, но он как будто с цепи сорвался.

– Тс-с, ты разбудишь детей, – осторожно сказала она. – Перестань думать о Скрофо, Николас, ты должен о нем забыть, иначе ты заболеешь.

– Электра! – Он поднял к ней лицо, его широко раскрытые глаза были полны страсти. – Я уже говорил это тебе в тот день на Гидре, и теперь я знаю, что в один прекрасный день я найду этого ублюдка и убью его собственными руками.

– Тс-с, нет, Николас, нет. – Она попыталась его удержать, но он вскочил с кровати и обнаженный встал перед ней, как ангел мщения.

– Я клянусь жизнью наших детей, памятью моей матери, что я разыщу Умберто Скрофо и убью его, даже если это будет последнее, что я сделаю в этой жизни.

Как человек, который всегда покровительствовал своим родственникам, Спирос Макополис помогал и Николасу с Электрой. Он часто приглашал их к себе в гости посидеть за столом, который ломился от греческих яств и деликатесов. Николас довольно быстро продвигался на работе. Из отдела обработки почтовой корреспонденции его перевели в отдел рекламы, где он работал курьером; потом он стал ассистентом у заместителя начальника монтажной. Здесь он работал четыре года, пока не узнал все, что надо было знать, о монтаже, подборке сцен и звука, объединении их в единое целое, дубляже и других особенностях технического процесса производства фильмов. В конце концов, он был готов делать собственный фильм. Третий помощник директора, второй помощник, первый, организатор натурных съемок, отвечающий за выпуск и наконец, о радость, в один прекрасный день Спирос пригласил его к себе в офис и объявил долгожданную новость: он будет режиссером.

Спирос сидел за столом, заваленным сценариями, и дымил своей неизменной «гаваной».

– Взгляни-ка на это, малыш. – Он расплылся в широкой улыбке и бросил Николасу сценарий в голубом переплете. – Нечто особенное, действительно очень мило, ни на что не похоже.

Ник нетерпеливо схватил сценарий, но, увидев название, удивленно поднял глаза.

– «Маленькие девочки в космосе»? – в изумлении произнес он. – Что это, дядя? Ты хочешь, чтобы этим вот сценарием я сделал в твоем бюджете большую дырку?

– Нет! Нет! – заорал старик. – Нет, мой мальчик. Я хочу, чтобы ты поставил этот фильм.

– Поставить «Маленьких девочек в космосе»? Мой Бог! Ты обманываешь меня, дядя. – Ник не знал, смеяться ему или плакать. Уже много лет он мечтал поставить нормальный полнометражный фильм, любой полнометражный фильм. Но «Маленькие девочки в космосе»? У него все-таки еще оставалась гордость. Само название звучало как шутка, а содержание, наверное, и того хуже.

– Мой мальчик, я не шучу, – со вздохом сказал Спирос. – По правде говоря, наша студия сейчас по уши в дерьме.

– Как это? Газеты писали, что наши последние филь мы принесли миллионы. Это что, ложь?

Спирос печально покачал головой.

– Увы, мой мальчик, отдел рекламы работает безукоризненно, сообщая всему миру, что наши последние филь мы действительно прибыльны. Но тебе я могу сказать честно: это неправда. Это просто наглая ложь.

Он сделал паузу, вытирая багровое лицо топким шелковым платком, а потом, тщательно подбирая слова, сказал:

– Понимаешь ли, Нико, после войны «Коламбиа пикчерз» не ошибалась, никогда не ошибалась. Либо Спирос Макополис никогда не ошибался, – продолжил он. – Как главный владелец акций, президент и исполнительный глава фирмы я был для всех этих банкиров и брокеров «золотым мальчиком».

Ник слушал, понимая, что Спирос крайне возбужден. Он очень плохо выглядел: мешки под глазами, желтый цвет лица – свидетельство больной печени. Он тяжело наклонился вперед, опираясь на стол, чтобы зажечь потухшую сигару.

– Что произошло, дядя?

– Телевидение, – горько сказал Спирос. – Это Ти, мать его, Ви разрушает всю киноиндустрию, Ник, крушит все, налево и направо. Ты знаешь, что сразу после войны в кино еженедельно ходили девяносто миллионов человек? А сколько сейчас? – обвиняющим тоном сказал он. – Три года назад, то есть в 1950-м, уже только шестьдесят миллионов в неделю. Всего! На тридцать миллионов меньше! Это ужасно, Ник, просто ужасно. И с каждым днем положение только ухудшается.

– Но ведь не только на нашей студии? Наверное, на всех студиях так? – спросил Ник.

– Да, да, Занек, Уорнер, Кон – все мы в дерьме. Наше благополучие висит на волоске, Ник. Если количество тех, кто ходит в кинотеатры, будет падать, то к концу десятилетия киностудии в том виде, в котором мы привыкли их видеть, исчезнут.

– Я не понимаю. Получается, что эта «космическая» киношка просто-напросто еще один кусочек дерьма, – сказал Ник. – Кто же, черт побери, будет это смотреть?

– Это совсем другое! – возбужденно закричал Спирос, вскакивая из-за стола и кладя свои сильные руки на плечи племяннику. – Совсем новое, сумасбродное и чокнутое – новинка, которую полюбят и взрослые и дети. Они полюбят ее, Нико, я знаю. Теперь послушай, я понимаю, что бюджет мал, но если ты сумеешь уложиться в сто пятьдесят тысяч, то я гарантирую, малыш, что прибыль будет, по меньшей мере, в десять раз больше. Мы сделаем ее к пасхальным каникулам, студентам колледжей она тоже понравится. Ты станешь героем, мой мальчик, героем. – Он доброжелательно похлопал Ника по плечу и широко улыбнулся. – Особенно для меня.

– Однако, дядя, почему вы хотите, чтобы эту картину снимал я, если я раньше вообще ничего не снимал? Я имею в виду, что мне, конечно же, это очень лестно, но как же Уэстон или Рэтофф, у них бы это, наверное, лучше получилось?

– Я должен быть с тобой честен, Ник. Никто из них даже не притронется к этому сценарию, – признался Спирос. – Только новичок сможет его снять так, как надо, Нико. Свежий, молодой, с новыми идеями, хорошо знающий вкусы и запросы молодежи. Это твой шанс, малыш, главный шанс.

Никто не прикоснется к фильму? Это плохо, очень плохо. Николас хотел начать с недорогого фильма, это правда, но все-таки надеялся, что он будет лучше «Окна» или «Лауры». С «Маленькими девочками в космосе» он может стать посмешищем в мире бизнеса; а тогда ему уже никогда не снять ни одного приличного фильма. Голливуд жестокий снобистский мир, где к вам относятся так же, как к вашему последнему фильму. Если фильм будет неудачным, или, хуже того, совсем никуда не годным, то никто не даст ему еще одного шанса.

– Надо ли мне за это браться, дядя?

– Да, конечно, ты сможешь его сделать, мальчик, я знаю, что ты сможешь, – прорычал старик. – Это твой шанс, Ник. Я могу дать сценарий режиссеру по контракту, но я даю его тебе. Это неплохой сценарий, он вполне хорош. Ты можешь снимать его в Долине Смерти с персоналом, не состоящим в профсоюзе, и некоторыми нашими актерами, работающими по контракту. Это потребует всего четыре недели. Если у тебя все будет хорошо, ты получишь и другие сценарии, я тебе обещаю, Нико. Ради блага нашей старой страны, ради твоей матери, ради всех нас, греков, вынужденных держаться вместе, ты снимешь этот фильм, и он принесет намного больше, чем мы потратим. Обещаю тебе. Намного. У тебя есть талант, мальчик. Просто сделай это для меня и для студии.

Этим же вечером Николас скрепя сердце начал читать причудливый сценарий. Среди набивших оскомину клише, тяжеловесных шуточек и затасканных острот все-таки попадались оригинальные реплики и веселые эпизоды. Если ему удастся переработать сценарий с помощью какого-нибудь писаки и использовать несколько своих свежих идей (а они у него никогда не переводились), да еще заполучить парочку хотя бы наполовину нормальных актеров, то тогда, может быть, «Маленькие девочки и космосе» и превратятся из дерьма в конфетку.